Верн Жюль Габриэль. Матиас Шандор

   – Да, сударь, – ответил чужестранец, и голос его дрогнул от непреодолимого волнения.
   Потом он спросил у собеседника:
   – Позвольте узнать, сударь, с кем я имею честь говорить?
   – С Силасом Торонталем из Рагузы, – ответил бывший триестский банкир. – Позвольте и мне узнать, кто является владельцем этой прекрасной яхты?
   – Доктор Антекирт, – ответил иностранец.
   Они обменялись поклоном и расстались, в то время как издали доносились восторженные крики и рукоплескания, гремевшие на арене французского цирка.
   В этот вечер не только Матифу поел досыта, другими словами за четверых, но еды хватило и ещё на одного человека. А такой порции было вполне достаточно для его славного товарища, маленького Пескада.

3. ДОКТОР АНТЕКИРТ

   Есть люди, задающие немало хлопот Славе, этому тысячеустому глашатаю, которому приходится возвещать о них трубным гласом всем народам мира.
   Таков был знаменитый доктор Антекирт, только что прибывший в порт Гравозу. Вдобавок его прибытие ознаменовалось происшествием, которое и само по себе привлекло бы внимание даже к самому заурядному путешественнику. А доктора Антекирта никак нельзя было назвать человеком заурядным.
   Действительно, уже несколько лет вокруг доктора Антекирта создалась своего рода легенда во всех легендарных странах Востока. По всей Азии от Дарданелл до Суэцкого канала, по всей Африке от Суэца до крайних пределов Туниса, по всему населённому арабами побережью и на берегах Красного моря беспрестанно повторяли его имя, как имя человека, стяжавшего славу в области естественных наук, как имя некоего гностика, посвящённого в сокровенные тайны вселенной. В библейские времена его назвали бы пророком. В долине Евфрата его почитали бы как потомка древних магов.
   Преувеличивала ли молва способности и познания этого человека? Да, преувеличивала, когда делала из него чернокнижника, приписывая ему сверхъестественную власть. В действительности доктор Антекирт был простым смертным – человеком очень образованным, справедливым, проницательным, изумительно прозорливым, обладающим ясным и глубоким умом; к тому же обстоятельства на редкость благоприятствовали ему. Например, в одной из центральных областей Малой Азии ему удалось спасти целое племя от страшной повальной болезни, против которой он нашёл нужное лекарство. Вот чем объяснялась его беспримерная слава.
   Вдобавок доктора окружала атмосфера тайны. Откуда он родом? Этого никто не знал. Каково его прошлое? Это также никому не было известно. Где, в каких условиях он жил – на этот вопрос никто не мог бы ответить. Утверждали только, что население Малой Азии и Восточной Африки боготворит доктора Антекирта, что его считают из ряда вон выдающимся врачом, что в европейских научных центрах уже стало известно о его чудесном врачевании, что он с одинаковой готовностью лечит и бедняков, и богачей, и восточных правителей. Но в западных странах его никогда не видели, а последние годы даже не знали, где он живёт. Вот почему его появление в том или ином месте склонны были связывать с очередным таинственным перевоплощением, вроде тех, о каких говорят индусы, и почитали его существом сверхъестественным, исцеляющим сверхъестественными средствами.
   Доктор Антекирт до сих пор ещё не обнаруживал своего искусства в крупнейших странах Европы, и всё же молва о нём опередила его появление. Хотя он прибыл в Рагузу как простой путешественник, как богатый турист, который плавает на собственной яхте и знакомится с различными уголками Средиземного моря, – имя его сразу же стало переходить из уст в уста, и в ожидании доктора все взоры были прикованы к его яхте. Впрочем, подвига Матифу, предотвратившего катастрофу, было бы вполне достаточно, чтобы привлечь к чужестранцу" всеобщее внимание.
   И в самом деле, яхта делала бы честь самому богатому, самому тщеславному спортсмену Америки, Англии и Франции. Две стройных мачты, расположенные ближе к центру корабля, что давало большой размах латинскому фоку, а также и гроту, длинный бушприт с двумя кливерами, расположение прямых парусов на фок-мачте, изящество флагштоков – все это парусное вооружение сообщало яхте необыкновенную скорость в любую погоду. Водоизмещение яхты равнялось трёмстам пятидесяти тоннам. Она была длинная и изящная, подвижная и быстроходная, при этом довольно широкая, с достаточно глубокой осадкой для обеспечения отличной остойчивости – настоящее морское судно, отлично повиновавшееся рулю. При полном бакштаге, при хорошем бризе яхта делала тринадцать с половиной узлов в час. Никакие британские "Боадицеи", «Гаетаны» и «Мордоны» не могли бы соперничать с ней в международных соревнованиях.
   Даже самому требовательному яхтсмену не удалось бы обнаружить в яхте никаких недостатков, – так красив был её облик и так тщательно она была оборудована. Белизна палубы, доски которой были из Канадской ели, без единого сучка, тонкая полировка с внутренней стороны фальшборта, входные рубки и световые люки из тикового дерева, медные части, сверкающие, как золото, отделка штурвала, расположение ростр, накрытых ослепительно белыми чехлами, полировка блоков с металлической гальванизированной оковкой, фалы и шкоты для подъёма и управления парусами, лакированные шлюпки, изящно подвешенные на шлюпбалках, весь корпус, чёрный и блестящий, с украшением из деревянной золочёной рейки, протянувшейся от носа до кормы, скромный орнамент на корме – всё было сделано на этом судне с отменным вкусом и изяществом.
   Нам важно знать как внешний вид, так и устройство яхты, ибо она почти всё время служила жилищем таинственного человека, который станет героем настоящей истории. Между тем посещать яхту посторонним было запрещено. Но всякий сочинитель наделён как бы вторым зрением, и это позволяет ему описывать даже то, чего ему не дано было видеть.
   Во внутренних помещениях яхты комфорт соперничал с роскошью. Каюты, салоны и кают-компания были тщательно выкрашены и богато отделаны. Ковры, обивка, мебель, – словом, вся обстановка отвечала требованиям, какие предъявляются к судну, предназначенному для приятного отдыха. Каждая мелочь была обдумана, образцовый порядок царил не только в каютах капитана и офицеров, но и в буфете, где особые приспособления предохраняли серебряную и фарфоровую посуду от толчков, связанных с килевой и носовой качкой, и на кухне, которая содержалась с поистине голландской опрятностью, и в просторном кубрике, где покачивались койки матросов. Экипаж, состоявший из двенадцати человек, был одет в нарядную форму мальтийских моряков: шаровары, морские сапоги, полосатая рубашка, коричневый пояс, красная феска и фуфайка, на которой выделялись белые инициалы названия яхты и имени её владельца.
   Но к какому порту была приписана яхта? В каком морском реестре она числилась? В какой средиземноморской гавани была её зимняя стоянка? Наконец, какова была её национальность? Этого никто не ведал, как не известна была и национальность доктора. На гафеле её развевался зелёный флаг с красным крестом в верхнем углу. Но тщетно стали бы искать такой флаг в справочниках и перечнях флагов, какие можно встретить на всех морях и океанах земного шара.
   Прежде чем доктор Антекирт сошёл на берег, документы яхты были представлены портовому чиновнику и, как видно, оказались в полном порядке, ибо после санитарного осмотра судна пассажирам и экипажу была предоставлена полная свобода действий.
   Название яхты было обозначено на корме маленькими золотыми буквами: "Саварена", без указания порта приписки.
   Таково было великолепное спортивное судно, которым всякий мог любоваться на рейде Гравозы. Пескад и Матифу, которых на другой день должен был принять на борту своей яхты доктор Антекирт, в этот вечер, закончив представление, отправились в гавань. Как и местные моряки, они рассматривали яхту с большим интересом, но у них к любопытству примешивалось известное волнение. Эти простодушные уроженцы прованского побережья любили море и не равнодушны были к кораблям, особенно Пескад, который любовался яхтой как истинный знаток.
   – Да-а! – мычал Матифу.
   – Ото! – вторил ему Пескад.
   – Ну что, Пескад?
   – Что и говорить, Матифу!
   Эти восклицания выражали неподдельный восторг.
   К тому времени все работы, связанные с постановкой на якорь, были на «Саварене» уже закончены, паруса убраны и закреплены, такелаж тщательно обтянут, над кормовой палубой натянут тент. Яхта заняла место в глубине гавани, что означало, что она простоит здесь более или менее продолжительное время.
   Вечером доктор Антекирт ограничился прогулкой в окрестностях Гравозы. В то время как Силас Торонталь с дочерью возвращались в Рагузу в своём экипаже, поджидавшем их на набережной, а молодой человек, о котором шла речь, брёл пешком по длинной аллее, покинув ярмарку, находившуюся в полном разгаре, – доктор Антекирт осматривал порт. Это один из лучших портов побережья, и в тот вечер там находилось немало судов разных национальностей. Затем доктор направился за город и пошёл по берегу бухты Омбра-Фиумера, простирающейся на двенадцать лье в глубь материка до устья небольшой речки – Омбры, русло которой всё же настолько глубоко, что корабли, даже имеющие большую осадку, могут следовать по ней до подножья Властицких гор. Часам к девяти доктор вернулся на пристань и наблюдал, как в гавань входил большой пароход компании Ллойда, прибывший из Индии, затем доктор вернулся на яхту, спустился в свою каюту, освещённую двумя лампами, и уже не выходил из неё до следующего дня.
   Таково было обыкновение доктора, и капитану "Саварены", моряку лет сорока, по имени Нарсос, было приказано не беспокоить хозяина по вечерам и не нарушать его одиночества.
   Надо сказать, что не только широкая публика, но и служащие Антекирта и его матросы ничего не знали о прошлом этого человека. Тем не менее они были преданы ему душою и телом. Доктор Антекирт не допускал ни малейшего нарушения дисциплины, но был ко всем добр, не жалел денег и отечески опекал свой экипаж. Поэтому не было матроса, который не мечтал бы состоять в экипаже "Саварены". И доктору никогда не приходилось делать выговора, налагать взыскания и увольнять кого-либо из матросов. Экипаж яхты представлял собою как бы одну семью.
   По возвращении доктора были сделаны все приготовления к ночи. На корме и на носу были зажжены фонари, вахтенные встали на свои посты, и на борту яхты воцарилась глубокая тишина.
   Доктор Антекирт уселся на широкий диван, стоявший в углу его каюты; на столике лежало несколько газет, купленных лакеем в Гравозе. Доктор рассеянно пробежал их, останавливаясь не столько на серьёзных статьях, сколько на происшествиях, прочёл сообщения о кораблях, прибывших в порт и ушедших в море, а также о значительных лицах, отправившихся в путешествие или прибывших на свои дачи в окрестности Рагузы. Потом он отложил газеты. Им овладела дремота. Часов в одиннадцать доктор лёг в постель, даже не вызвав камердинера. Но он долго не мог заснуть.
   И если бы можно было прочесть мысль, особенно занимавшую доктора, то, как это ни странно, её пришлось бы передать такими словами:
   "Кто же тот юноша, который поклонился Силасу Торонталю на набережной?"
   На следующее утро, часов в восемь, доктор Антекирт вышел на палубу. Все обещало восхитительную погоду. Солнце позлатило вершины гор, обрамляющих бухту. Тень постепенно покидала порт, скользя по водной глади. Вскоре вся «Саварена» была залита солнцем.
   Капитан Нарсос подошёл к доктору, чтобы получить очередные распоряжения; доктор поздоровался с ним и дал ему краткие указания.
   Немного погодя от яхты отошла шлюпка с четырьмя матросами и старшиной; она направилась к набережной, где её должны были ждать, как было условлено, Пескад и Матифу.
   Великий день, великое событие в бродячей жизни этих двух славных малых, заброшенных судьбою далеко от родины, на несколько сот лье от Прованса, который им так хотелось бы увидеть вновь!
   Они уже стояли на набережной. Сбросив наряд, подобающий их ремеслу, они переоделись в сильно поношенное, но опрятное платье и теперь смотрели на яхту и, как накануне, восхищались ею. Настроение у них было прекрасное. Они не только поужинали накануне, но и позавтракали утром. Умопомрачительная роскошь! Она объяснялась небывалым сбором: они заработали сорок два флорина! Но не думайте, пожалуйста, что они все это уже растратили. Нет! Пескад был человек осторожный, аккуратный, предусмотрительный, и приятели были обеспечены по крайней мере дней на десять.
   – А ведь такой удачей мы обязаны тебе, Матифу!
   – Брось, Пескад.
   – Тебе, тебе, великий ты человек!
   – Ну, пускай мне… раз тебе так хочется, – согласился Матифу.
   В это время шлюпка «Саварены» причалила к набережной. Старшина сошёл на берег и, подойдя с феской в руке к нашим приятелям, вежливо доложил им, что "он к услугам господ".
   – Господ? – удивился Пескад. – Каких это господ?
   – К вашим услугам, – отвечал старшина, – к услугам господ, которых доктор Антекирт ждёт на борту яхты.
   – Вот как! Значит, мы уже господами стали, – заметил Пескад.
   Матифу вытаращил глаза и растерянно мял в руках шляпу.
   – Когда вам будет угодно, господа? – спросил старшина.
   – Да нам угодно… вот сейчас угодно! – ответил с галантным жестом Пескад.
   Минуту спустя приятели сидели в шлюпке, на скамье, покрытой черным ковром с красной каймой, а старшина стоял позади них.
   Как и следовало ожидать, от тяжести Геркулеса лодка погрузилась на четыре-пять дюймов ниже своей обычной ватерлинии. Пришлось даже подобрать уголки ковра, чтобы они не намокли.
   Раздался свисток, четыре весла одновременно опустились в воду, и шлюпка понеслась к "Саварене".
   Нечего скрывать, наши бедные малые были несколько взволнованы и даже смущены. Такой почёт – и кому? – комедиантам! Матифу не смел шевельнуться. А Пескад, как ни конфузился, не мог сдержать добродушной улыбки, осветившей его тонкое и умное лицо.
   Шлюпка обошла яхту с кормы и пристала к правому, почётному борту.
   По трапу, который под тяжестью Матифу заметно прогибался, друзья поднялись на палубу, и их тотчас же провели к доктору Антекирту, поджидавшему их на корме.
   Он дружески поздоровался с ними, но они согласились сесть лишь после долгих церемоний и уговоров.
   Доктор некоторое время смотрел на них молча. Его внешность, холодная и величественная, производила на акробатов сильное впечатление. Однако можно было с уверенностью сказать, что если на лице доктора не видно было улыбки, то в глубине души он улыбался.
   – Друзья мои, – сказал он, – вчера вы спасли экипаж моей яхты и меня самого от большой беды. Мне хотелось ещё раз поблагодарить вас, поэтому я и пригласил вас к себе на яхту.
   – Господин доктор, вы очень добры, а дело-то пустячное, – ответил Пескад, понемножку набравшийся храбрости. – Мой товарищ сделал то, что на его месте сделал бы и всякий другой, будь он такой же силач. Правда ведь, Матифу?
   Тот в знак согласия кивнул головой.
   – Допустим, – сказал доктор. – Но как-никак сделал это не кто иной, как ваш товарищ. Он рисковал жизнью, и я у него в долгу.
   – Что вы, господин доктор, – возразил Пескад, – от ваших слов мой приятель, пожалуй, покраснеет, а он такой полнокровный, что кровь может ему в голову броситься…
   – Хорошо, друзья мои; видно, вы не охотники до комплиментов, – продолжал доктор Антекирт. – Поэтому я воздержусь от похвал. Однако всякая услуга должна быть…
   – Господин доктор, простите, что перебиваю вас, – вставил Пескад, – но всякий благородный поступок уже в самом себе заключает награду, как говорится в книгах по вопросам морали. Поэтому мы уже вполне вознаграждены.
   – Уже? Каким же это образом? – спросил доктор; он подумал, что кто-то его опередил.
   – Очень просто, – ответил Пескад. – Когда люди убедились в необыкновенной силе нашего Геркулеса, всем захотелось полюбоваться им на подмостках. Вот публика и ринулась толпой в наш провансальский балаган. Матифу положил на лопатки с полдюжины здоровенных горцев и дюжих грузчиков из здешнего порта, и мы выручили огромную сумму!
   – Огромную?
   – Да. Небывалую в наших странствиях.
   – А именно?
   – Сорок два флорина.
   – Да-а! Скажите на милость! А я и не подозревал этого, – добродушно отвечал доктор. – Если бы я знал, что вы даёте представление, я счёл бы приятным долгом присутствовать на нём! Позвольте же мне уплатить за билет.
   – Вечером, господин доктор, вечером, если вам угодно почтить своим присутствием наши сеансы борьбы, – ответил Пескад.
   Матифу вежливо поклонился, играя могучими плечами, которые "ещё ни разу не приложились к земле", как объявлял с подмостков Пескад.
   Доктор Антекирт понял, что акробаты ни за что не примут от него награды, во всяком случае в виде денег. Поэтому он решил изменить тактику. Впрочем, этот план возник у него ещё накануне. Ещё вечером он навёл кое-какие справки и убедился, что эти акробаты – люди порядочные, вполне достойные доверия.
   – Как вас зовут? – спросил он.
   – Пескад, господин доктор. Другого имени не припомню.
   – А вас?
   – Матифу, – отвечал Геркулес.
   – Точнее – силач Матифу, – поправил его Пескад, не без гордости произнеся имя, прославленное во всех балаганах Южной Франции.
   – Но ведь это прозвища… – заметил доктор.
   – А других имён у нас нет, – отвечал Пескад, – может быть, они и были, но карманы у нас дырявые, вот мы их и посеяли…
   – А… ваши родители…
   – Родители, господин доктор? Такая роскошь нам не по средствам. Но если мы со временем разбогатеем – наследники небось найдутся.
   – Вы французы? Из каких мест?
   – Мы из Прованса, – гордо отвечал Пескад, – следовательно, мы вдвойне французы.
   – А жизнерадостности у вас, Пескад, хоть отбавляй!
   – В нашем ремесле иначе нельзя. Представьте себе, господин доктор, паяца, фигляра, балаганного шута с мрачным характером. Ведь его в один вечер закидают такой уймой яблок, что их за всю жизнь не съесть! Да, ничего не скажешь, – я человек весёлый, даже очень весёлый!
   – А Матифу?
   – Матифу будет посерьёзнее, глубокомысленнее, сдержаннее! – ответил Пескад, награждая товарища дружеским шлепком, как хлопают по шее лошадь, когда хотят её приласкать. – Это опять-таки связано с ремеслом. Когда жонглируешь гирями килограммов в пятьдесят, поневоле будешь серьёзным. Когда борешься – работаешь не только руками, но и головой! А Матифу с детских лет только и знает, что со всеми борется… даже с нуждой. И она его ещё не одолела!
   Доктор Антекирт с любопытством слушал этого маленького человечка, которому выпала такая тяжёлая судьба, хоть он и не жаловался на неё. Доктор чувствовал, что это умное и благородное существо, и думал о том, что могло бы из него получиться, если бы нищета не надломила его в самом начале жизни.
   – А куда вы теперь направитесь? – спросил он.
   – Куда глаза глядят, наудачу, – ответил Пескад. – Случай – не всегда плохой вожатый; можно даже сказать, что дороги он знает хорошо. Боюсь только, не завёл ли он нас теперь уж слишком далеко от родины. Впрочем, мы сами виноваты. Надо было у него справиться, куда он держит путь.
   Доктор Антекирт внимательно присматривался к приятелям. Помолчав, он спросил:
   – Чем же я могу быть вам полезен?
   – Да ничем, господин доктор; уверяю вас – ничем…
   – Может быть, вам хочется поскорее вернуться в родной Прованс?
   У акробатов сразу же загорелись глаза.
   – Я мог бы отвезти вас туда, – продолжал доктор.
   – Вот это здорово! – воскликнул Пескад.
   Потом он обратился к товарищу:
   – Хочется тебе в Прованс, Матифу?
   – Ещё бы… но, ясное дело, вместе с тобой.
   – А что мы там будем делать? Чем будем жить?
   Матифу почесал затылок, – это он делал во всех затруднительных случаях.
   – Мы будем… будем… – замялся он.
   – Вот и не знаешь… и я тоже не знаю. Да что ж, ведь это родина! Ну разве не чудно, господин доктор, что у таких голодранцев, как мы, есть родина, что бедняки, не имеющие даже родителей, всё-таки где-то родились? Это мне всегда казалось прямо-таки необъяснимым.
   – А не согласитесь ли вы оба остаться со мной? – спросил доктор Антекирт.
   От такого неожиданного предложения Пескад вскочил с места, а Геркулес смотрел на него, недоумевая, следует ли и ему встать.
   – Остаться с вами, господин доктор? – ответил, наконец, Пескад. – Но какой вам от нас толк? Ведь мы всю жизнь только и делаем, что жонглируем да показываем свою силу. Если только вам угодно, чтобы мы вас развлекали во время путешествия или у вас на родине…
   – Послушайте, – сказал доктор. – Мне нужны смелые, преданные, ловкие и смышлёные люди, которые помогли бы мне осуществить кое-какие мои замыслы. Ведь вас здесь ничто не удерживает и на родине никто по вас не скучает. Хотите помочь мне?
   – А когда вы осуществите свои замыслы – тогда что? – спросил Пескад.
   – Вы так и останетесь у меня, если вам понравится, – ответил доктор, улыбнувшись. – Останетесь на яхте. Можете давать матросам уроки вольтижировки. Если же вам вздумается вернуться на родину – вы получите возможность уехать туда, тем более что вы уже будете обеспечены на всю жизнь.
   – Господин доктор! – воскликнул Пескад. – Но ведь не хотите же вы, чтобы мы бездельничали. Признаться, это нам не по нутру!
   – Я обещаю предоставить вам работу, которая вполне удовлетворит вас.
   – Что и говорить, предложение очень даже заманчивое, – сказал Пескад.
   – Какие же у вас возражения?
   – Да, пожалуй, только одно. Вот нас двое – Матифу и я. Мы земляки, и, будь у нас семьи, мы, вероятно, были бы родственники. Мы – как братья. Матифу не может жить без Пескада, Пескад – без Матифу. Всё равно как сиамские близнецы! Тех нельзя было разъединить, потому что это стоило бы им жизни. Так вот – мы такие же сиамские близнецы. Господин доктор, мы любим друг друга!
   И Пескад протянул Матифу руку, а тот прижал приятеля к своей груди, как ребёнка.
   – Дети мои, никто не собирается вас разлучать, – отвечал доктор Антекирт, – вы ни при каких условиях не должны расставаться.
   – В таком случае дело пойдёт, господин доктор. Если только…
   – Что "если"?
   – Если Матифу согласен.
   – Соглашайся, Пескад, – ответил Геркулес, – это будет значить, что ты даёшь согласие за нас двоих.
   – Итак, по рукам, – сказал доктор. – Вы об этом не пожалеете. Начиная с сегодняшнего дня можете уже ни о чём не заботиться.
   – Смотрите, не просчитайтесь, господин доктор! – воскликнул Пескад. – Вы и не подозреваете, как много берете на себя!
   – А что?
   – Ведь мы вам обойдёмся недёшево, особенно Матифу. У моего друга аппетит аховый, а ведь вы не захотите, чтобы он у вас исхудал!
   – Наоборот, пусть ещё наберётся сил!
   – В таком случае он вас пустит по миру!
   – Меня, Пескад, не так-то легко разорить.
   – Но ведь кормить два… три раза в день…
   – Пять, шесть, десять, если будет аппетит! – улыбнулся доктор. – Для него всегда будет накрыт стол!
   – Смотри-ка, дружище! – радостно воскликнул Пескад. – Ты сможешь наедаться досыта!
   – И вы тоже, Пескад.
   – Я – что! Я – птичка! Но позвольте узнать, доктор, будем мы плавать по морям?
   – Очень часто, друг мой. У меня сейчас намечаются дела во всём бассейне Средиземного моря. Клиентура моя рассеяна по всему побережью. Моя врачебная практика принимает международный размах. Если, скажем, больной вызовет меня в Танжер или на Балеарские острова, когда я буду находиться в Суэце, я все равно отправлюсь к нему. То, что врач делает в большом городе, переезжая из квартала в квартал, я буду делать на пространстве от Гибралтара до Архипелага, от Адриатики до Лионского залива, от Ионического моря до бухты залива Габес. Я располагаю судами, гораздо более быстроходными, чем эта яхта, и в большинстве случаев вы будете сопровождать меня.
   – Дело подходящее, господин доктор! – ответил Пескад, потирая руки.
   – Вы не боитесь моря?
   – Мы-то? Мы, сыны Прованса? Боимся моря? – воскликнул Пескад. – Да мы ещё мальчишками не вылезали из лодок. Нет, мы не боимся моря, и нам не страшна морская болезнь. Мы привыкли ходить на голове вверх тормашками. Если бы господа и дамы, что отправляются в плаванье, месяца два поупражнялись вроде нас, им не пришлось бы тыкаться носом в тазик. "Входите, почтеннейшие, входите! Не отставайте, берите пример с других!"
   И Пескад начал сыпать шуточками, словно находился на подмостках у входа в балаган.
   – Отлично, Пескад! – ответил доктор. – Я вижу, мы с вами прекрасно уживёмся. Прошу вас об одном: не теряйте своей жизнерадостности. Смейтесь, друг мой, смейтесь и пойте сколько душе угодно. Быть может, нас ожидают большие огорчения, и очень хорошо, если вы будете веселить нас в пути!
   Лицо доктора омрачилось. Пескаду, внимательно наблюдавшему за ним, подумалось, что в прошлом доктор Антекирт, вероятно, пережил сильные потрясения, о которых они, быть может, со временем узнают. И акробат сказал:
   – Господин доктор, о нынешнего дня мы ваши телом и душой.
   – И сегодня же, – отвечал доктор, – вы можете перебраться на судно и обосноваться у себя в каюте. Я думаю ещё несколько дней пробыть в Гравозе и Рагузе; и хорошо, если вы сразу же начнёте привыкать к жизни на борту "Саварены".
   – В ожидании дня, когда вы отвезёте нас к себе на родину, – добавил Пескад.
   – У меня нет родины, – ответил доктор, – или, вернее, родину я создал себе сам; если захотите, она станет и вашей отчизной.