Страница:
Так продолжалось около минуты. Шандор чувствовал, что наступает конец. Инстинктивно он удерживал дыхание, чтобы сохранить ту каплю воздуха, которая ещё оставалась у него в лёгких.
Вдруг сквозь толщу воды в его закрытые глаза ударил довольно сильный свет. Это была вспышка молнии, вслед за которой послышался раскат грома.
Наконец-то он увидел свет!
Действительно, вырвавшись из подземного туннеля, Фойба снова текла под открытым небом. Но куда? В какую реку впадала? Или она вливалась в море? Всё тот же неразрешимый вопрос, а между тем это был вопрос жизни или смерти.
Дерево снова всплыло на поверхность. Шандор, по-прежнему поддерживавший Батори, с огромным трудом вновь втащил его на ствол и, вскарабкавшись сам, уселся позади него.
Затем он начал осматриваться по сторонам…
Позади виднелась тёмная громада, постепенно расплывавшаяся во мгле. То была гигантская скала Буко, в которой воды Фойбы пробили себе выход. Приближался рассвет, и на небо ложились лёгкие блики, словно прозрачная дымка, еле заметная в ясные зимние ночи. Время от времени беловатые молнии освещали далёкий горизонт, и слышались долгие, но Глухие раскаты грома. Гроза удалялась или постепенно затихала, исчерпав всю свою энергию в молниях.
Шандор озирался вокруг в сильной тревоге. Он увидел, что река несётся все с той же быстротой в глубоком скалистом ущелье.
Беглецов по-прежнему мчал стремительный поток среди порогов и водоворотов. Но над их головами, наконец, простиралось бездонное небо вместо низких скалистых сводов, где каждый нависший камень грозил размозжить им голову. Однако тут не было отлогих берегов, на которые можно было бы выйти, ни одного мыса, куда можно было бы пристать. Река текла между двумя отвесными стенами. Словом, это был всё тот же узкий проход среди отшлифованных волнами скал, только без каменного потолка.
Падение в воду привело в чувство Иштвана Батори. Он нащупал руку Матиаса Шандора, а тот наклонился над ним и воскликнул:
– Мы спасены!
Однако имел ли он право это говорить? Он сказал "спасены", не зная, куда впадает эта река, ни по какой местности она течёт, ни когда им удастся покинуть обломок дерева! Но он был по-прежнему готов бороться и, выпрямившись, три раза повторил звонким голосом:
– Спасены! Спасены! Спасены!
Впрочем, кто мог его услыхать? Никто. Скалистые берега, состоящие из бесплодных каменистых пород и сланцев, не покрытых даже тонким слоем почвы, где мог бы вырасти кустарник, были совсем пустынны. Окрестности реки не могли привлечь ни одного человеческого существа. Здесь Фойба протекала по необитаемым местам, сдавленная крутыми берегами, словно канал, скованный гранитными стенами. В неё не впадал ни один ручеёк. Ни одна птица не летала над рекой, даже рыба не водилась в её стремительных водах. Кое-где из реки торчали высокие утёсы, сухие вершины которых говорили о том, что этот бурный поток вызван недавно прошедшими дождями. В обычное время по ложу Фойбы, вероятно, струился лишь небольшой ручеёк.
Однако беглецам нечего было бояться, что дерево наскочит на один из этих утёсов. Оно само обходило их и проносилось мимо, оставаясь в быстрине потока. Но в то же время они не могли бы и вырваться из этого течения или замедлить скорость плывущего дерева, если бы захотели пристать к берегу, увидав подходящее место.
Так прошло около часа; всё это время им не угрожала непосредственная опасность. Последние вспышки молний угасали вдали. Гроза прошла, только изредка доносились глухие раскаты, словно отдаваясь в высоких слоистых облаках, уплывавших к горизонту. День занимался, и омытое ночным ливнем небо постепенно светлело. Было, вероятно, около четырёх часов утра.
Иштван Батори полулежал, отдыхая на руках у графа Шандора, который бодрствовал за двоих.
В это время где-то на юго-западе послышался далёкий выстрел.
"Что это такое? – подумал Матиас Шандор. – Может быть, этот пушечный выстрел извещает об открытии какого-нибудь порта? В таком случае мы находимся недалеко от морского берега. Что же это за порт? Триест? Нет. Восток вон в той стороне, откуда встаёт солнце. Может быть, Пола, на южном конце полуострова? Но тогда…"
Тут раздался второй выстрел, и вслед за ним прокатился третий…
"Три пушечных выстрела? – размышлял Шандор. – Пожалуй, это больше похоже на сигнал, запрещающий судам выходить в море. Уж не имеет ли это отношение к нашему побегу?"
Этого можно было опасаться. Наверно, власти приняли все меры, чтобы помешать беглецам скрыться на каком-нибудь судне, стоящем у берега.
– Да поможет нам бог! – пробормотал Шандор. – Он один может нас спасти!
Между тем высокие скалы, окаймлявшие берега Фойбы, понемногу становились все ниже, и ложе её заметно расширялось. Однако окружающую местность ещё нельзя было разглядеть. Река делала крутые повороты, и берега её закрывали горизонт; поле зрения было ограничено – всего несколько сотен футов. Ориентироваться было по-прежнему невозможно.
В расширившемся русле реки, берега которой были все так же пустынны и безмолвны, течение стало значительно спокойней. Несколько деревьев, вырванных в верховьях реки, медленно плыли вниз по течению. Июньское утро было довольно прохладно. Беглецы дрожали в своей промокшей насквозь одежде. Давно пора было найти какое-нибудь убежище и обсушиться на солнце.
Около пяти часов утра последние скалистые уступы исчезли, их сменили ровные плоские берега, и река продолжала свой путь по голой равнине. Теперь берега её раздвинулись уже на полмили; здесь Фойба впадала в обширный водоём со спокойной водой, что-то вроде лагуны или озера. В глубине, у восточного берега, виднелось несколько рыбачьих лодок: некоторые ещё стояли на якоре, другие, подняв паруса, тронулись в путь с первым дуновением утреннего ветерка; всё это указывало на то, что лагуна соединяется с морем. Следовательно, море уже недалеко, и до него будет нетрудно добраться. Но было бы неблагоразумно просить пристанища у этих рыбаков. Если они уже прослышали о побеге из тюрьмы, им опасно доверяться: они могут выдать беглецов австрийским жандармам, которые, наверно, уже разыскивают их по всей стране.
Матиас Шандор не знал, на что решиться, как вдруг дерево, на котором он сидел, зацепилось за торчащую из воды корягу у левого берега лагуны. Его корни запутались в камышах; и оно остановилось у самого берега, словно лодка на якоре.
Шандор вышел на сушу, но был очень осторожен. Прежде всего он хотел убедиться, что их никто не заметил.
Но сколько граф ни осматривался кругом, он не увидел на берегу лагуны ни души.
А между тем меньше чем в двухстах шагах на песке лежал человек, который мог ясно видеть беглецов.
Считая себя в полной безопасности, Шандор вернулся к дереву, поднял на руки товарища и перенёс его на берег; он не имел ни малейшего представления, с каком месте они находятся и куда им следует направиться.
На самом деле Фойба впадала не в лагуну и не в озеро, а в закрытую бухту. Местные жители называют её каналом Лема, ибо она сообщается с Адриатическим морем через узкий пролив между городами Орсера и Ровинь, на западном берегу Истрийского полуострова. Но в то время никто не знал, что река, впадающая в этот канал, – Фойба, которая во время паводка проходит сквозь ущелье и пещеру Буко и изливает свои воды в эту бухту.
В нескольких шагах от берега стояла заброшенная охотничья хижина. Отдышавшись, Шандор и Батори вошли в неё, чтобы обсушиться. Там они сняли свою мокрую одежду и развесили её под лучами горячего солнца. Рыбачьи лодки уплыли из бухты, и, насколько хватало глаз, берега были совершенно пустынны.
Тогда человек, издали наблюдавший эту сцену, встал, подошёл к хижине, как будто для того, чтобы хорошенько запомнить её местоположение, а затем направился к югу и исчез за каменистой грядой.
Три часа спустя Матиас Шандор и его друг вновь натянули на себя одежду, она ещё не совсем просохла, но пора было идти.
– Больше нам нельзя здесь оставаться, – сказал Иштван Батори.
– Хватит ли у тебя сил, чтобы двинуться в путь?
– Я ослабел больше всего от голода.
– Попытаемся добраться до побережья. Там мы постараемся раздобыть себе еды и, может быть, нам удастся устроиться на какое-нибудь отплывающее судно! Идём, Иштван!
И они покинули хижину, обессилевшие не столько от усталости, сколько от голода.
Граф Шандор решил идти вдоль южного берега канала Лема, надеясь выйти к морю. Эту пустынную равнину пересекает множество ручейков, бегущих по направлению к лагуне.
Примыкающая к реке низменность, орошённая ручьями, словно сетью каналов, представляет собой болотистую равнину с топкой почвой, по которой очень трудно идти. Поэтому беглецам пришлось обойти её с юга; им было нетрудно придерживаться нужного направления по восходящему солнцу. В течение двух часов они шли вперёд, не повстречав ни одной живой души, но и не утолив терзавшего их голода.
Между тем местность постепенно становилась менее суровой. Впереди показалась дорога, тянувшаяся с востока на запад; беглецы увидели верстовой столб, но он ничего не сказал им о местах, где они брели словно вслепую. На пути им попались тутовые изгороди и сортовое поле, и они смогли если не насытиться, то хотя бы немного обмануть свой голод. Если бы не семена сорго и освежающие тутовые ягоды, у них, вероятно, не хватило бы сил добраться до побережья.
Но если теперь кое-где стали попадаться возделанные поля, свидетельствующие о присутствии человека, то следовало ожидать и встречи с местными жителями.
Так и случилось около полудня.
На дороге показались пять-шесть путников. Матиас Шандор не хотел, чтоб эти люди их увидели. К счастью, шагах в пятидесяти влево от дороги он разглядел полуразвалившуюся ферму, обнесённую оградой. Там и спрятались беглецы, забившись в тёмный чулан, прежде чем их успели заметить. Если бы какой-нибудь прохожий и остановился у этой фермы, он бы их не заметил, и они решили сидеть тут до темноты.
Путники оказались местными крестьянами и солеварами. Некоторые из них гнали гусей, по-видимому на базар в какой-нибудь городок или соседнее селение. Все они были в национальной одежде; и мужчины и женщины, по обычаю истрийских крестьян, носили разные украшения: ожерелья, медали, серьги, кресты и серебряные подвески. Солевары, одетые гораздо проще, с мешком за плечами и палкой в руке, вероятно, направлялись в ближайшие солеварни, а может быть, и на более крупные соляные промыслы в Станьон или Пирано, в западной части провинции.
Некоторые из них, подойдя к заброшенной ферме, останавливались и даже присаживались отдохнуть на крыльцо. Они громко и оживлённо разговаривали, но только о своих местных делах.
Беглецы, прижавшись в уголке, внимательно слушали. Быть может, эти люди уже знают о побеге из тюрьмы и заговорят об этом? Быть может, из их разговора граф Шандор и его товарищ поймут, в какую часть Истрии они попали?
Но об этом не было сказано ни слова, и они по-прежнему терялись в догадках.
– Если местные жители не говорят о нашем побеге, – заметил Матиас Шандор, – то надо думать, они о нём не слыхали!
– А это доказывает, – добавил Иштван Батори, – что мы довольно далеко от крепости. Впрочем, это меня ничуть не удивляет, ведь поток нёс нас под скалами с большой скоростью добрых шесть часов.
– Да, должно быть, так оно и есть.
Однако часа через два несколько солеваров, проходивших мимо фермы, упомянули в разговоре об отряде жандармов, повстречавшихся им у ворот города.
Какого города? Они не назвали.
Это встревожило наших друзей. Если жандармы рыщут вокруг, то весьма возможно, их послали на розыски беглецов.
– А между тем мы сбежали при таких обстоятельствах, что нас должны бы считать погибшими и прекратить поиски…
– Они поверят, что мы погибли лишь тогда, когда найдут наши трупы! – ответил Матиас Шандор.
Как бы то ни было, беглецы опасались, что полиция поставлена на ноги и разыскивает их. Поэтому они решили прятаться на ферме до ночи. Их мучил голод, но они не осмелились покинуть своё убежище и хорошо сделали.
Около пяти часов вечера на дороге послышался стук копыт – приближался небольшой конный отряд.
Граф Шандор осторожно подполз к двери, но тотчас же вернулся и увлёк своего друга в самый тёмный угол чулана. Там они зарылись в кучу хвороста и замерли, не шевелясь.
Шесть-семь жандармов под командой бригадира ехали по дороге, направляясь на восток. "Остановятся ли они у фермы?" – с тревогой думал Шандор. Если жандармы вздумают обыскать дом, они несомненно обнаружат спрятавшихся беглецов.
В самом деле, бригадир велел своим людям остановиться. Двое жандармов и бригадир спешились, другие остались в сёдлах.
Бригадир приказал им обыскать местность вокруг Лемского канала и затем возвращаться на ферму. Он будет ждать их до семи часов вечера.
Четверо жандармов тотчас ускакали. Оставшиеся привязали лошадей к сломанной изгороди, окружавшей ферму, и, усевшись перед домом, принялись болтать. Притаившиеся в чулане беглецы слышали каждое слово.
– Вечером мы вернёмся в город и узнаем, куда нас пошлют ночью, – ответил бригадир на вопрос одного из жандармов. – Быть может, из Триеста получены по телеграфу новые указания.
Значит, этот город не Триест, отметил про себя Шандор.
– Вот мы охотимся за ними здесь, – сказал второй жандарм, – а что, если они пошли другой дорогой и вышли к каналу Кварнеро?
– Очень может быть, – ответил первый жандарм, – они, верно, думают, что там им будет легче скрыться.
– Куда бы они ни двинулись, – возразил бригадир, – их всё равно поймают, ведь сейчас обшаривают все побережье провинции из конца в конец!
Граф Шандор отметил новую подробность: значит, они находятся на западном побережье Истрии, то есть у Адриатического моря, а не на берегу узкого залива, в глубине которого расположен Фиуме.
– Наверно, их будут искать и на соляных промыслах в Пирано и Капо д'Истрии, – продолжал бригадир, – там легче спрятаться, а потом они могут захватить лодку, переплыть Адриатическое море и скрыться в Римини или в Венеции.
– Эх, сидели бы уж они лучше у себя в камере да ждали своей участи! – заметил глубокомысленно один из жандармов.
– Да, – добавил второй. – Рано или поздно их всё равно поймают, а может, и выудят из Буко! Тогда всему делу конец, и нам уж не придётся больше мыкаться по дорогам, а каково это в такую жару!
– Кто знает, может с ними уже давно покончено? – заметил бригадир. – Фойба небось сама свершила казнь, подумать только – удрать из Пизинской башни и угодить в Фойбу в самое половодье! Хуже не придумаешь!
Фойба! Так вот как называлась река, в которую попали граф Шандор и его друг! Пизинская крепость – вот куда привезли их после ареста, где их заперли, судили, приговорили к смерти! Вот где их должны были казнить! Вот из какой башни они бежали! Граф Шандор хорошо знал город Пизино. Наконец-то у него открылись глаза – ему не придётся больше бродить наудачу по Истрийскому полуострову. Теперь он знает, куда им бежать!
На этом разговор жандармов окончился. Но беглецы успели узнать всё, что им было нужно, кроме, пожалуй, названия ближайшего города у канала Лема на Адриатическом побережье.
Между тем бригадир встал и принялся шагать взад-вперёд у ограды фермы, поглядывая, не возвращаются ли его люди. Два-три раза он заходил в полуразрушенный дом и обошёл его комнаты, скорей по привычке, чем питая какие-нибудь подозрения. Он заглянул и в чулан, где несомненно заметил бы беглецов, не будь там так темно. Он даже потыкал концом своей сабли в кучу хвороста, но, к счастью, не задел съёжившихся беглецов. Трудно описать, что пережили за эти минуты Матиас Шандор и Иштван Батори. Однако они решили дорого продать свою жизнь, если их обнаружат. Броситься на бригадира и обезоружить, захватив его врасплох, напасть на жандармов и либо убить их, либо погибнуть самим – таков был их план.
В эту минуту бригадира позвали с дороги, и он вышел из чулана, не заметив там ничего подозрительного. Четверо жандармов, отправленных на поиски, вернулись на ферму. Хотя они добросовестно объездили всю равнину между дорогой, морским побережьем и Лемским каналом, однако не нашли и следа беглецов. Но они вернулись не одни. С ними пришёл какой-то человек.
То был испанец, работавший на соседней солеварне. Он возвращался в город, когда встретился с жандармами. Так как он сказал им, что каждый день ходит из города в солеварню и обратно, они решили свести его к бригадиру, чтобы тот его допросил. А он не отказался следовать за ними.
Увидев испанца, бригадир спросил, не видел ли он среди рабочих солеварни двух чужестранцев.
– Нет, бригадир, – ответил человек. – Но нынче рано поутру, через час после того, как я вышел из города, я заметил двух человек, которые вышли на берег в самых верховьях Лемского канала.
– Двух человек, говоришь?
– Да. Но в наших местах думали, что преступников уже казнили нынче утром в Пизинской башне; весть о побеге к нам ещё не дошла, вот я и не обратил внимания на этих людей. Теперь, когда я знаю, в чём дело, я бы не удивился, если б это они самые и оказались.
Сидя в тёмном чулане, Шандор и Батори слушали, затаив дыхание, этот разговор, от которого, быть может, зависела их судьба. Итак, в ту минуту, когда они выходили на берег канала, их кто-то заметил.
– Как тебя зовут? – спросил бригадир.
– Карпена, я работаю в здешней солеварне.
– А ты узнал бы людей, которых видел сегодня утром на берегу Лемского канала?
– Да. Может быть…
– Так вот, отправляйся в город, сообщи все это полиции и предложи ей свои услуги.
– Как прикажете.
– Знаешь ли ты, что тот, кто разыщет беглецов, получит в награду пять тысяч флоринов?
– Пять тысяч флоринов!
– А тот, кто даст им приют, угодит на каторгу!
– Первый раз слышу!
– Ну, ступай! – сказал бригадир.
Выслушав сообщение испанца, жандармы заторопились. Бригадир приказал им тотчас садиться в седло, и хотя уже темнело, они отправились ещё раз обшарить берега Лемского канала. Карпена же быстро зашагал по направлению к городу, думая о том, что, если ему посчастливится изловить беглецов, он получит кругленькую сумму, которая будет выплачена из средств графа Шандора.
После отъезда жандармов Матиас Шандор и Иштван Батори некоторое время сидели притаившись, не решаясь выйти из тёмного чулана, служившего им убежищем. Они думали о том, что теперь, когда жандармы напали на след, когда их видели и могли опознать, им слишком опасно оставаться в Истрийской провинции. Необходимо как можно скорей покинуть эту страну и либо отправиться в Италию, переплыв Адриатическое море, либо пересечь Далмацию, пройти военные заставы и перебраться через австрийскую границу.
Первый путь, казалось, был надёжнее, только бы им удалось раздобыть лодку или убедить какого-нибудь рыбака перевести их на итальянский берег. На этом они и порешили.
Вот почему около половины девятого, когда окончательно стемнело, Матиас Шандор и его спутник, покинув заброшенную ферму, двинулись на запад, к побережью Адриатического моря. Однако им пришлось идти по дороге, чтоб не завязнуть в Лемских болотах.
Но, быть может, эта неизвестная дорога связывала город с Триестом, сердцем Истрии? Идти по ней – не значило ли двигаться навстречу самой большой опасности? Да, конечно! Но другого выхода не было.
Около половины десятого на расстоянии четверти мили впереди показались смутные очертания города, но его было трудно узнать в темноте.
Дома громоздились уступами на скалистом массиве, возвышавшемся над морем, а внизу виднелась глубокая бухта, служившая гаванью. Над городом поднималась высокая колокольня, в темноте похожая на громадное копье.
Матиас Шандор твёрдо решил не входить в этот город, где двух иностранцев могли скоро заметить, и, если возможно, обогнуть его стены и выйти прямо к морю.
Но возле города ничего не подозревавших беглецов заметил человек, видевший их на берегу Лемского канала, тот самый Карпена, чьё сообщение бригадиру жандармов они недавно слышали; он издали последовал за ними. Соблазнившись богатой наградой, испанец решил понаблюдать за дорогой, и, к несчастью для наших друзей, ему удалось снова напасть на их след.
В это время из городских ворот выехал небольшой полицейский отряд и чуть не перерезал им дорогу. Они бросились в сторону и поспешно направились к морскому побережью вдоль городской стены.
Впереди они заметили скромный рыбацкий домик, его окошки были освещены, а дверь полуоткрыта. Если Матиас Шандор и Иштван Батори не найдут здесь убежища, если их откажутся впустить – они пропали! Искать тут приюта – значило рисковать головой, но у них не было выбора.
Друзья подбежали к домику и остановились у входа.
Какой-то человек чинил сети при свете судовой лампы.
– Друг мой, – спросил граф Шандор, – не скажете ли вы, что это за город?
– Ровинь.
– А кто хозяин этого дома?
– Рыбак Андреа Феррато.
– Не согласится ли Андреа Феррато приютить нас на эту ночь?
Андреа Феррато оглядел незнакомцев, подошёл к двери и заметил полицейский отряд, выезжающий из-за угла городской стены. Без сомнения, он сразу догадался, что за люди пришли просить у него приюта, и понял, что ещё минута – и они пропали…
– Входите, – сказал он.
Однако беглецы не спешили переступить его порог.
– Друг мой, – сказал граф Шандор, – тот, кто выдаст узников, бежавших из Пизинской башни, получит в награду пять тысяч флоринов!
– Знаю.
– А тот, кто их укроет, пойдёт на каторгу!
– Знаю.
– Вы можете нас выдать, если хотите…
– Я уже сказал вам – входите, да поживей! – ответил рыбак.
И Андреа Феррато запер дверь в ту минуту, когда отряд жандармов подъезжал к его дому.
8. В ДОМЕ РЫБАКА ФЕРРАТО
Вдруг сквозь толщу воды в его закрытые глаза ударил довольно сильный свет. Это была вспышка молнии, вслед за которой послышался раскат грома.
Наконец-то он увидел свет!
Действительно, вырвавшись из подземного туннеля, Фойба снова текла под открытым небом. Но куда? В какую реку впадала? Или она вливалась в море? Всё тот же неразрешимый вопрос, а между тем это был вопрос жизни или смерти.
Дерево снова всплыло на поверхность. Шандор, по-прежнему поддерживавший Батори, с огромным трудом вновь втащил его на ствол и, вскарабкавшись сам, уселся позади него.
Затем он начал осматриваться по сторонам…
Позади виднелась тёмная громада, постепенно расплывавшаяся во мгле. То была гигантская скала Буко, в которой воды Фойбы пробили себе выход. Приближался рассвет, и на небо ложились лёгкие блики, словно прозрачная дымка, еле заметная в ясные зимние ночи. Время от времени беловатые молнии освещали далёкий горизонт, и слышались долгие, но Глухие раскаты грома. Гроза удалялась или постепенно затихала, исчерпав всю свою энергию в молниях.
Шандор озирался вокруг в сильной тревоге. Он увидел, что река несётся все с той же быстротой в глубоком скалистом ущелье.
Беглецов по-прежнему мчал стремительный поток среди порогов и водоворотов. Но над их головами, наконец, простиралось бездонное небо вместо низких скалистых сводов, где каждый нависший камень грозил размозжить им голову. Однако тут не было отлогих берегов, на которые можно было бы выйти, ни одного мыса, куда можно было бы пристать. Река текла между двумя отвесными стенами. Словом, это был всё тот же узкий проход среди отшлифованных волнами скал, только без каменного потолка.
Падение в воду привело в чувство Иштвана Батори. Он нащупал руку Матиаса Шандора, а тот наклонился над ним и воскликнул:
– Мы спасены!
Однако имел ли он право это говорить? Он сказал "спасены", не зная, куда впадает эта река, ни по какой местности она течёт, ни когда им удастся покинуть обломок дерева! Но он был по-прежнему готов бороться и, выпрямившись, три раза повторил звонким голосом:
– Спасены! Спасены! Спасены!
Впрочем, кто мог его услыхать? Никто. Скалистые берега, состоящие из бесплодных каменистых пород и сланцев, не покрытых даже тонким слоем почвы, где мог бы вырасти кустарник, были совсем пустынны. Окрестности реки не могли привлечь ни одного человеческого существа. Здесь Фойба протекала по необитаемым местам, сдавленная крутыми берегами, словно канал, скованный гранитными стенами. В неё не впадал ни один ручеёк. Ни одна птица не летала над рекой, даже рыба не водилась в её стремительных водах. Кое-где из реки торчали высокие утёсы, сухие вершины которых говорили о том, что этот бурный поток вызван недавно прошедшими дождями. В обычное время по ложу Фойбы, вероятно, струился лишь небольшой ручеёк.
Однако беглецам нечего было бояться, что дерево наскочит на один из этих утёсов. Оно само обходило их и проносилось мимо, оставаясь в быстрине потока. Но в то же время они не могли бы и вырваться из этого течения или замедлить скорость плывущего дерева, если бы захотели пристать к берегу, увидав подходящее место.
Так прошло около часа; всё это время им не угрожала непосредственная опасность. Последние вспышки молний угасали вдали. Гроза прошла, только изредка доносились глухие раскаты, словно отдаваясь в высоких слоистых облаках, уплывавших к горизонту. День занимался, и омытое ночным ливнем небо постепенно светлело. Было, вероятно, около четырёх часов утра.
Иштван Батори полулежал, отдыхая на руках у графа Шандора, который бодрствовал за двоих.
В это время где-то на юго-западе послышался далёкий выстрел.
"Что это такое? – подумал Матиас Шандор. – Может быть, этот пушечный выстрел извещает об открытии какого-нибудь порта? В таком случае мы находимся недалеко от морского берега. Что же это за порт? Триест? Нет. Восток вон в той стороне, откуда встаёт солнце. Может быть, Пола, на южном конце полуострова? Но тогда…"
Тут раздался второй выстрел, и вслед за ним прокатился третий…
"Три пушечных выстрела? – размышлял Шандор. – Пожалуй, это больше похоже на сигнал, запрещающий судам выходить в море. Уж не имеет ли это отношение к нашему побегу?"
Этого можно было опасаться. Наверно, власти приняли все меры, чтобы помешать беглецам скрыться на каком-нибудь судне, стоящем у берега.
– Да поможет нам бог! – пробормотал Шандор. – Он один может нас спасти!
Между тем высокие скалы, окаймлявшие берега Фойбы, понемногу становились все ниже, и ложе её заметно расширялось. Однако окружающую местность ещё нельзя было разглядеть. Река делала крутые повороты, и берега её закрывали горизонт; поле зрения было ограничено – всего несколько сотен футов. Ориентироваться было по-прежнему невозможно.
В расширившемся русле реки, берега которой были все так же пустынны и безмолвны, течение стало значительно спокойней. Несколько деревьев, вырванных в верховьях реки, медленно плыли вниз по течению. Июньское утро было довольно прохладно. Беглецы дрожали в своей промокшей насквозь одежде. Давно пора было найти какое-нибудь убежище и обсушиться на солнце.
Около пяти часов утра последние скалистые уступы исчезли, их сменили ровные плоские берега, и река продолжала свой путь по голой равнине. Теперь берега её раздвинулись уже на полмили; здесь Фойба впадала в обширный водоём со спокойной водой, что-то вроде лагуны или озера. В глубине, у восточного берега, виднелось несколько рыбачьих лодок: некоторые ещё стояли на якоре, другие, подняв паруса, тронулись в путь с первым дуновением утреннего ветерка; всё это указывало на то, что лагуна соединяется с морем. Следовательно, море уже недалеко, и до него будет нетрудно добраться. Но было бы неблагоразумно просить пристанища у этих рыбаков. Если они уже прослышали о побеге из тюрьмы, им опасно доверяться: они могут выдать беглецов австрийским жандармам, которые, наверно, уже разыскивают их по всей стране.
Матиас Шандор не знал, на что решиться, как вдруг дерево, на котором он сидел, зацепилось за торчащую из воды корягу у левого берега лагуны. Его корни запутались в камышах; и оно остановилось у самого берега, словно лодка на якоре.
Шандор вышел на сушу, но был очень осторожен. Прежде всего он хотел убедиться, что их никто не заметил.
Но сколько граф ни осматривался кругом, он не увидел на берегу лагуны ни души.
А между тем меньше чем в двухстах шагах на песке лежал человек, который мог ясно видеть беглецов.
Считая себя в полной безопасности, Шандор вернулся к дереву, поднял на руки товарища и перенёс его на берег; он не имел ни малейшего представления, с каком месте они находятся и куда им следует направиться.
На самом деле Фойба впадала не в лагуну и не в озеро, а в закрытую бухту. Местные жители называют её каналом Лема, ибо она сообщается с Адриатическим морем через узкий пролив между городами Орсера и Ровинь, на западном берегу Истрийского полуострова. Но в то время никто не знал, что река, впадающая в этот канал, – Фойба, которая во время паводка проходит сквозь ущелье и пещеру Буко и изливает свои воды в эту бухту.
В нескольких шагах от берега стояла заброшенная охотничья хижина. Отдышавшись, Шандор и Батори вошли в неё, чтобы обсушиться. Там они сняли свою мокрую одежду и развесили её под лучами горячего солнца. Рыбачьи лодки уплыли из бухты, и, насколько хватало глаз, берега были совершенно пустынны.
Тогда человек, издали наблюдавший эту сцену, встал, подошёл к хижине, как будто для того, чтобы хорошенько запомнить её местоположение, а затем направился к югу и исчез за каменистой грядой.
Три часа спустя Матиас Шандор и его друг вновь натянули на себя одежду, она ещё не совсем просохла, но пора было идти.
– Больше нам нельзя здесь оставаться, – сказал Иштван Батори.
– Хватит ли у тебя сил, чтобы двинуться в путь?
– Я ослабел больше всего от голода.
– Попытаемся добраться до побережья. Там мы постараемся раздобыть себе еды и, может быть, нам удастся устроиться на какое-нибудь отплывающее судно! Идём, Иштван!
И они покинули хижину, обессилевшие не столько от усталости, сколько от голода.
Граф Шандор решил идти вдоль южного берега канала Лема, надеясь выйти к морю. Эту пустынную равнину пересекает множество ручейков, бегущих по направлению к лагуне.
Примыкающая к реке низменность, орошённая ручьями, словно сетью каналов, представляет собой болотистую равнину с топкой почвой, по которой очень трудно идти. Поэтому беглецам пришлось обойти её с юга; им было нетрудно придерживаться нужного направления по восходящему солнцу. В течение двух часов они шли вперёд, не повстречав ни одной живой души, но и не утолив терзавшего их голода.
Между тем местность постепенно становилась менее суровой. Впереди показалась дорога, тянувшаяся с востока на запад; беглецы увидели верстовой столб, но он ничего не сказал им о местах, где они брели словно вслепую. На пути им попались тутовые изгороди и сортовое поле, и они смогли если не насытиться, то хотя бы немного обмануть свой голод. Если бы не семена сорго и освежающие тутовые ягоды, у них, вероятно, не хватило бы сил добраться до побережья.
Но если теперь кое-где стали попадаться возделанные поля, свидетельствующие о присутствии человека, то следовало ожидать и встречи с местными жителями.
Так и случилось около полудня.
На дороге показались пять-шесть путников. Матиас Шандор не хотел, чтоб эти люди их увидели. К счастью, шагах в пятидесяти влево от дороги он разглядел полуразвалившуюся ферму, обнесённую оградой. Там и спрятались беглецы, забившись в тёмный чулан, прежде чем их успели заметить. Если бы какой-нибудь прохожий и остановился у этой фермы, он бы их не заметил, и они решили сидеть тут до темноты.
Путники оказались местными крестьянами и солеварами. Некоторые из них гнали гусей, по-видимому на базар в какой-нибудь городок или соседнее селение. Все они были в национальной одежде; и мужчины и женщины, по обычаю истрийских крестьян, носили разные украшения: ожерелья, медали, серьги, кресты и серебряные подвески. Солевары, одетые гораздо проще, с мешком за плечами и палкой в руке, вероятно, направлялись в ближайшие солеварни, а может быть, и на более крупные соляные промыслы в Станьон или Пирано, в западной части провинции.
Некоторые из них, подойдя к заброшенной ферме, останавливались и даже присаживались отдохнуть на крыльцо. Они громко и оживлённо разговаривали, но только о своих местных делах.
Беглецы, прижавшись в уголке, внимательно слушали. Быть может, эти люди уже знают о побеге из тюрьмы и заговорят об этом? Быть может, из их разговора граф Шандор и его товарищ поймут, в какую часть Истрии они попали?
Но об этом не было сказано ни слова, и они по-прежнему терялись в догадках.
– Если местные жители не говорят о нашем побеге, – заметил Матиас Шандор, – то надо думать, они о нём не слыхали!
– А это доказывает, – добавил Иштван Батори, – что мы довольно далеко от крепости. Впрочем, это меня ничуть не удивляет, ведь поток нёс нас под скалами с большой скоростью добрых шесть часов.
– Да, должно быть, так оно и есть.
Однако часа через два несколько солеваров, проходивших мимо фермы, упомянули в разговоре об отряде жандармов, повстречавшихся им у ворот города.
Какого города? Они не назвали.
Это встревожило наших друзей. Если жандармы рыщут вокруг, то весьма возможно, их послали на розыски беглецов.
– А между тем мы сбежали при таких обстоятельствах, что нас должны бы считать погибшими и прекратить поиски…
– Они поверят, что мы погибли лишь тогда, когда найдут наши трупы! – ответил Матиас Шандор.
Как бы то ни было, беглецы опасались, что полиция поставлена на ноги и разыскивает их. Поэтому они решили прятаться на ферме до ночи. Их мучил голод, но они не осмелились покинуть своё убежище и хорошо сделали.
Около пяти часов вечера на дороге послышался стук копыт – приближался небольшой конный отряд.
Граф Шандор осторожно подполз к двери, но тотчас же вернулся и увлёк своего друга в самый тёмный угол чулана. Там они зарылись в кучу хвороста и замерли, не шевелясь.
Шесть-семь жандармов под командой бригадира ехали по дороге, направляясь на восток. "Остановятся ли они у фермы?" – с тревогой думал Шандор. Если жандармы вздумают обыскать дом, они несомненно обнаружат спрятавшихся беглецов.
В самом деле, бригадир велел своим людям остановиться. Двое жандармов и бригадир спешились, другие остались в сёдлах.
Бригадир приказал им обыскать местность вокруг Лемского канала и затем возвращаться на ферму. Он будет ждать их до семи часов вечера.
Четверо жандармов тотчас ускакали. Оставшиеся привязали лошадей к сломанной изгороди, окружавшей ферму, и, усевшись перед домом, принялись болтать. Притаившиеся в чулане беглецы слышали каждое слово.
– Вечером мы вернёмся в город и узнаем, куда нас пошлют ночью, – ответил бригадир на вопрос одного из жандармов. – Быть может, из Триеста получены по телеграфу новые указания.
Значит, этот город не Триест, отметил про себя Шандор.
– Вот мы охотимся за ними здесь, – сказал второй жандарм, – а что, если они пошли другой дорогой и вышли к каналу Кварнеро?
– Очень может быть, – ответил первый жандарм, – они, верно, думают, что там им будет легче скрыться.
– Куда бы они ни двинулись, – возразил бригадир, – их всё равно поймают, ведь сейчас обшаривают все побережье провинции из конца в конец!
Граф Шандор отметил новую подробность: значит, они находятся на западном побережье Истрии, то есть у Адриатического моря, а не на берегу узкого залива, в глубине которого расположен Фиуме.
– Наверно, их будут искать и на соляных промыслах в Пирано и Капо д'Истрии, – продолжал бригадир, – там легче спрятаться, а потом они могут захватить лодку, переплыть Адриатическое море и скрыться в Римини или в Венеции.
– Эх, сидели бы уж они лучше у себя в камере да ждали своей участи! – заметил глубокомысленно один из жандармов.
– Да, – добавил второй. – Рано или поздно их всё равно поймают, а может, и выудят из Буко! Тогда всему делу конец, и нам уж не придётся больше мыкаться по дорогам, а каково это в такую жару!
– Кто знает, может с ними уже давно покончено? – заметил бригадир. – Фойба небось сама свершила казнь, подумать только – удрать из Пизинской башни и угодить в Фойбу в самое половодье! Хуже не придумаешь!
Фойба! Так вот как называлась река, в которую попали граф Шандор и его друг! Пизинская крепость – вот куда привезли их после ареста, где их заперли, судили, приговорили к смерти! Вот где их должны были казнить! Вот из какой башни они бежали! Граф Шандор хорошо знал город Пизино. Наконец-то у него открылись глаза – ему не придётся больше бродить наудачу по Истрийскому полуострову. Теперь он знает, куда им бежать!
На этом разговор жандармов окончился. Но беглецы успели узнать всё, что им было нужно, кроме, пожалуй, названия ближайшего города у канала Лема на Адриатическом побережье.
Между тем бригадир встал и принялся шагать взад-вперёд у ограды фермы, поглядывая, не возвращаются ли его люди. Два-три раза он заходил в полуразрушенный дом и обошёл его комнаты, скорей по привычке, чем питая какие-нибудь подозрения. Он заглянул и в чулан, где несомненно заметил бы беглецов, не будь там так темно. Он даже потыкал концом своей сабли в кучу хвороста, но, к счастью, не задел съёжившихся беглецов. Трудно описать, что пережили за эти минуты Матиас Шандор и Иштван Батори. Однако они решили дорого продать свою жизнь, если их обнаружат. Броситься на бригадира и обезоружить, захватив его врасплох, напасть на жандармов и либо убить их, либо погибнуть самим – таков был их план.
В эту минуту бригадира позвали с дороги, и он вышел из чулана, не заметив там ничего подозрительного. Четверо жандармов, отправленных на поиски, вернулись на ферму. Хотя они добросовестно объездили всю равнину между дорогой, морским побережьем и Лемским каналом, однако не нашли и следа беглецов. Но они вернулись не одни. С ними пришёл какой-то человек.
То был испанец, работавший на соседней солеварне. Он возвращался в город, когда встретился с жандармами. Так как он сказал им, что каждый день ходит из города в солеварню и обратно, они решили свести его к бригадиру, чтобы тот его допросил. А он не отказался следовать за ними.
Увидев испанца, бригадир спросил, не видел ли он среди рабочих солеварни двух чужестранцев.
– Нет, бригадир, – ответил человек. – Но нынче рано поутру, через час после того, как я вышел из города, я заметил двух человек, которые вышли на берег в самых верховьях Лемского канала.
– Двух человек, говоришь?
– Да. Но в наших местах думали, что преступников уже казнили нынче утром в Пизинской башне; весть о побеге к нам ещё не дошла, вот я и не обратил внимания на этих людей. Теперь, когда я знаю, в чём дело, я бы не удивился, если б это они самые и оказались.
Сидя в тёмном чулане, Шандор и Батори слушали, затаив дыхание, этот разговор, от которого, быть может, зависела их судьба. Итак, в ту минуту, когда они выходили на берег канала, их кто-то заметил.
– Как тебя зовут? – спросил бригадир.
– Карпена, я работаю в здешней солеварне.
– А ты узнал бы людей, которых видел сегодня утром на берегу Лемского канала?
– Да. Может быть…
– Так вот, отправляйся в город, сообщи все это полиции и предложи ей свои услуги.
– Как прикажете.
– Знаешь ли ты, что тот, кто разыщет беглецов, получит в награду пять тысяч флоринов?
– Пять тысяч флоринов!
– А тот, кто даст им приют, угодит на каторгу!
– Первый раз слышу!
– Ну, ступай! – сказал бригадир.
Выслушав сообщение испанца, жандармы заторопились. Бригадир приказал им тотчас садиться в седло, и хотя уже темнело, они отправились ещё раз обшарить берега Лемского канала. Карпена же быстро зашагал по направлению к городу, думая о том, что, если ему посчастливится изловить беглецов, он получит кругленькую сумму, которая будет выплачена из средств графа Шандора.
После отъезда жандармов Матиас Шандор и Иштван Батори некоторое время сидели притаившись, не решаясь выйти из тёмного чулана, служившего им убежищем. Они думали о том, что теперь, когда жандармы напали на след, когда их видели и могли опознать, им слишком опасно оставаться в Истрийской провинции. Необходимо как можно скорей покинуть эту страну и либо отправиться в Италию, переплыв Адриатическое море, либо пересечь Далмацию, пройти военные заставы и перебраться через австрийскую границу.
Первый путь, казалось, был надёжнее, только бы им удалось раздобыть лодку или убедить какого-нибудь рыбака перевести их на итальянский берег. На этом они и порешили.
Вот почему около половины девятого, когда окончательно стемнело, Матиас Шандор и его спутник, покинув заброшенную ферму, двинулись на запад, к побережью Адриатического моря. Однако им пришлось идти по дороге, чтоб не завязнуть в Лемских болотах.
Но, быть может, эта неизвестная дорога связывала город с Триестом, сердцем Истрии? Идти по ней – не значило ли двигаться навстречу самой большой опасности? Да, конечно! Но другого выхода не было.
Около половины десятого на расстоянии четверти мили впереди показались смутные очертания города, но его было трудно узнать в темноте.
Дома громоздились уступами на скалистом массиве, возвышавшемся над морем, а внизу виднелась глубокая бухта, служившая гаванью. Над городом поднималась высокая колокольня, в темноте похожая на громадное копье.
Матиас Шандор твёрдо решил не входить в этот город, где двух иностранцев могли скоро заметить, и, если возможно, обогнуть его стены и выйти прямо к морю.
Но возле города ничего не подозревавших беглецов заметил человек, видевший их на берегу Лемского канала, тот самый Карпена, чьё сообщение бригадиру жандармов они недавно слышали; он издали последовал за ними. Соблазнившись богатой наградой, испанец решил понаблюдать за дорогой, и, к несчастью для наших друзей, ему удалось снова напасть на их след.
В это время из городских ворот выехал небольшой полицейский отряд и чуть не перерезал им дорогу. Они бросились в сторону и поспешно направились к морскому побережью вдоль городской стены.
Впереди они заметили скромный рыбацкий домик, его окошки были освещены, а дверь полуоткрыта. Если Матиас Шандор и Иштван Батори не найдут здесь убежища, если их откажутся впустить – они пропали! Искать тут приюта – значило рисковать головой, но у них не было выбора.
Друзья подбежали к домику и остановились у входа.
Какой-то человек чинил сети при свете судовой лампы.
– Друг мой, – спросил граф Шандор, – не скажете ли вы, что это за город?
– Ровинь.
– А кто хозяин этого дома?
– Рыбак Андреа Феррато.
– Не согласится ли Андреа Феррато приютить нас на эту ночь?
Андреа Феррато оглядел незнакомцев, подошёл к двери и заметил полицейский отряд, выезжающий из-за угла городской стены. Без сомнения, он сразу догадался, что за люди пришли просить у него приюта, и понял, что ещё минута – и они пропали…
– Входите, – сказал он.
Однако беглецы не спешили переступить его порог.
– Друг мой, – сказал граф Шандор, – тот, кто выдаст узников, бежавших из Пизинской башни, получит в награду пять тысяч флоринов!
– Знаю.
– А тот, кто их укроет, пойдёт на каторгу!
– Знаю.
– Вы можете нас выдать, если хотите…
– Я уже сказал вам – входите, да поживей! – ответил рыбак.
И Андреа Феррато запер дверь в ту минуту, когда отряд жандармов подъезжал к его дому.
8. В ДОМЕ РЫБАКА ФЕРРАТО
Андреа Феррато был корсиканец, уроженец маленького портового городка Санта-Манца в округе Сартен, на восточном побережье острова, недалеко от его южного мыса. Кроме Санта-Манца, Бастии и Порто-Веккьо, на этом берегу Корсики нет других портов. Это побережье, некогда причудливо изрезанное, теперь имеет однообразные очертания, – в течение тысячелетий море постепенно размыло его мысы, заполнило наносами заливы, сгладило выступы, уничтожило бухты.
Здесь, в узком проливе между Корсикой и Италией, а иногда среди скал пролива Бонифачо и у берегов Сардинии, рыбачил Андреа Феррато.
Лет двадцать тому назад он женился на молодой девушке из тех же мест. Спустя два года у них родилась дочь, которую назвали Марией. Ремесло рыбака не из лёгких, особенно когда приходится заниматься ещё и ловлей кораллов, которые образуют подводные рифы в самых опасных местах пролива. Но Андреа Феррато был человек смелый, сильный, не знающий усталости, он так же ловко управлялся с сетями, как и с драгой. Дела его шли неплохо. Жена Феррато, деятельная и толковая женщина, очень умело вела хозяйство в их маленьком домике в Санта-Манца. И муж и жена умели читать, писать и считать, – словом, были людьми сравнительно образованными, особенно если вспомнить, что, по данным статистики, из 260 тысяч человек, населяющих Корсику, 150 тысяч и по сей день неграмотны.
Может быть, именно благодаря своей образованности Андреа Феррато – итальянец по происхождению, как и большинство корсиканцев, – скорее походил на француза и образом мыслей, и чувствами, и симпатиями. А в те времена этого было достаточно, чтобы в округе к нему относились с неприязнью.
Население этого глухого южного района, удалённого от крупных городов Бастии и Аяччо и от административных центров острова, в глубине души оставалось враждебным ко всему не итальянскому. Такой положение вещей достойно сожаления, однако можно надеяться, что с распространением просвещения оно постепенно изменится.
Как уже было сказано, семья Феррато вызывала к себе глухую неприязнь окружающих. Но на Корсике от недружелюбия до ненависти один шаг, а от ненависти до насилия и того меньше. Вскоре эти отношения обострились до крайности. Однажды Андреа, выведенный из себя угрозами грубого соседа, к слову сказать, изрядного негодяя, в порыве гнева совершил убийство и должен был бежать.
Андреа Феррато был не таким человеком, чтобы скрываться в маки и вести непрерывную войну как с полицией, так и с родными и друзьями убитого, войну, где одно убийство влечёт за собой другое, – ведь в конце концов месть неминуемо настигла бы и членов его семьи. Он решил покинуть Корсику. Ему удалось незаметно бежать из посёлка и перебраться на побережье Сардинии. Жена его продала их маленький участок, уступила за небольшие деньги домик в Санта-Манца, распродала все имущество, лодку, рыболовные снасти и вместе с дочкой отправилась к мужу. Феррато навсегда отказался от мысли вернуться на родину.
К тому же это убийство, хотя и совершенное для самозащиты, лежало тяжким бременем на его совести. Немного суеверный, как и все его соотечественники, рыбак горячо хотел искупить свой грех. Он говорил себе, что эта смерть простится ему, если он, рискуя собственной жизнью, спасёт другого человека. И он твёрдо решил поступить так при первой возможности.
Покинув Корсику, Феррато недолго оставался в Сардинии, где его легко могли обнаружить. Человек энергичный и смелый, он боялся не за себя, а за свою семью, которая могла стать жертвой кровной мести. Поэтому, как только ему представился случай уехать, не вызывая подозрений, он отправился в Италию. Некоторое время он жил в Анконе, а потом перебрался на противоположный берег Адриатического моря, в Истрию. Там он и поселился.
Здесь, в узком проливе между Корсикой и Италией, а иногда среди скал пролива Бонифачо и у берегов Сардинии, рыбачил Андреа Феррато.
Лет двадцать тому назад он женился на молодой девушке из тех же мест. Спустя два года у них родилась дочь, которую назвали Марией. Ремесло рыбака не из лёгких, особенно когда приходится заниматься ещё и ловлей кораллов, которые образуют подводные рифы в самых опасных местах пролива. Но Андреа Феррато был человек смелый, сильный, не знающий усталости, он так же ловко управлялся с сетями, как и с драгой. Дела его шли неплохо. Жена Феррато, деятельная и толковая женщина, очень умело вела хозяйство в их маленьком домике в Санта-Манца. И муж и жена умели читать, писать и считать, – словом, были людьми сравнительно образованными, особенно если вспомнить, что, по данным статистики, из 260 тысяч человек, населяющих Корсику, 150 тысяч и по сей день неграмотны.
Может быть, именно благодаря своей образованности Андреа Феррато – итальянец по происхождению, как и большинство корсиканцев, – скорее походил на француза и образом мыслей, и чувствами, и симпатиями. А в те времена этого было достаточно, чтобы в округе к нему относились с неприязнью.
Население этого глухого южного района, удалённого от крупных городов Бастии и Аяччо и от административных центров острова, в глубине души оставалось враждебным ко всему не итальянскому. Такой положение вещей достойно сожаления, однако можно надеяться, что с распространением просвещения оно постепенно изменится.
Как уже было сказано, семья Феррато вызывала к себе глухую неприязнь окружающих. Но на Корсике от недружелюбия до ненависти один шаг, а от ненависти до насилия и того меньше. Вскоре эти отношения обострились до крайности. Однажды Андреа, выведенный из себя угрозами грубого соседа, к слову сказать, изрядного негодяя, в порыве гнева совершил убийство и должен был бежать.
Андреа Феррато был не таким человеком, чтобы скрываться в маки и вести непрерывную войну как с полицией, так и с родными и друзьями убитого, войну, где одно убийство влечёт за собой другое, – ведь в конце концов месть неминуемо настигла бы и членов его семьи. Он решил покинуть Корсику. Ему удалось незаметно бежать из посёлка и перебраться на побережье Сардинии. Жена его продала их маленький участок, уступила за небольшие деньги домик в Санта-Манца, распродала все имущество, лодку, рыболовные снасти и вместе с дочкой отправилась к мужу. Феррато навсегда отказался от мысли вернуться на родину.
К тому же это убийство, хотя и совершенное для самозащиты, лежало тяжким бременем на его совести. Немного суеверный, как и все его соотечественники, рыбак горячо хотел искупить свой грех. Он говорил себе, что эта смерть простится ему, если он, рискуя собственной жизнью, спасёт другого человека. И он твёрдо решил поступить так при первой возможности.
Покинув Корсику, Феррато недолго оставался в Сардинии, где его легко могли обнаружить. Человек энергичный и смелый, он боялся не за себя, а за свою семью, которая могла стать жертвой кровной мести. Поэтому, как только ему представился случай уехать, не вызывая подозрений, он отправился в Италию. Некоторое время он жил в Анконе, а потом перебрался на противоположный берег Адриатического моря, в Истрию. Там он и поселился.