Страница:
Зигман спрыгнул с койки и бросился в помещение центрального поста. Оттуда он скомандовал на мостик:
– Убрать крест! Тревога!
Двигатели увеличили обороты. Крест упал в помещение центрального поста, на него свалились один за другим вахтенные, окончательно разрушив конструкцию. Лодка зарылась носом в воду и через 20 секунд погрузилась в неё полностью. За 30 секунд стрелка глубиномера переместилась на деление 40 метров, однако корма всё ещё находилась близко к поверхности. Через 50 секунд жужжание электромотора заглушили четыре мощных разрыва за кормой. «У-230» потрясли мощные толчки. Лодка погрузилась с сильным дифферентом на нос. Затем она метнулась на глубину, швырнув часть экипажа на плиты палубы и ударив тех, у кого были замедленные рефлексы, о переборки.
Фридрих прекратил погружение на глубине 125 метров. Многие члены экипажа выглядели неважно. Для них это была первая бомбардировка. Однако «У-230» выдержала первое испытание и оставалась на ходу. В 4.30 мы всплыли. Вокруг расстилалось пустынное море, миролюбиво мерцавшее при лунном свете. Наш «бискайский крест» с трудом, но починили. Один из вахтенных вращал хрупкую конструкцию, пока радист, находившийся в корпусе лодки, напряжённо слушал.
В эту ночь мы ещё раз совершили срочное погружение, а на следующий день пришлось опускаться в море четыре раза. Самолёты сбрасывали на нас кассеты глубинных бомб. Мы вынуждены были постоянно ожидать угрозы с воздуха и всё время пристально следили за небом. В период между атаками лодка прошла пролив между двумя архипелагами, оставив опасную зону далеко позади.
Бурным морем мы вышли к заданной точке в 600 милях к востоку от Ньюфаундленда. Обстановка внутри лодки осложнилась. В ногах плескалась морская вода, проникшая в корпус сквозь открытый рубочный люк. Высокая влажность приводила к порче продовольствия, вызывала дряблость кожи и размягчала навигационные карты. Невыносимый запах стоял в подлодке. Он шёл от солярки, которую мы загрузили про запас в днище, и пропитал всю нашу одежду, да и пищу, которая имела теперь привкус машинного масла. Постоянная качка оказалась непосильным испытанием для тех, кто не привык к штормам Атлантики и не обладал крепким желудком. У многих подводников пропал аппетит. Оставалась лишь небольшая группа здоровых людей, способных питаться яйцами из четырёх бочек, пока они не успели ещё испортиться. Чтобы помочь им, я поглощал яйца целый день в разных видах: сырыми перед вахтой на мостике, в виде яичницы после вахты, варенными без скорлупы или вкрутую на завтрак и обед и всмятку, когда было желание съесть их больше нормы.
Теперь мы боролись с февральскими штормами, самыми свирепыми в зимние месяцы. Море кипело, пенилось и бурлило. Порывы сильного ветра гнали волны одну за другой через Атлантику с запада на восток. «У-230» с трудом пробивалась через мощные водовороты, преодолевая гигантские гребни волн. Одна морская лавина бросала лодку вверх, другая опускала вниз, третья накрывала её тоннами воды. Злобные ветры, завывавшие самым высоким дискантом и рокотавшие тяжёлым басом, дули над клокочущим морем со скоростью 150 миль в час. Стоя на вахте, мы с трудом выдерживали хлёсткие удары снежной крупы, града, ледяных брызг. Они били в наши резиновые водолазные костюмы, секли как бритва лицо, угрожали сорвать защитные очки. Лишь стальной пояс позволял нам удерживаться на лодке и сохранить жизнь. Внутри прыгающей стальной скорлупки сильная качка швыряла нас на палубу, вертела и крутила, как марионеток. И всё же мы умудрились преодолеть яростный ветер и бурное море и прибыли в заданный квадрат.
С тех пор как я в последний раз принял участие в боевых действиях, их масштабы резко возросли. Наши подлодки больше не уходили в одиночное плавание или небольшими «волчьими стаями» по 3-4 единицы. Теперь мы патрулировали Северную Атлантику бригадами по 20-40 единиц, покрывая обширные районы с математической точностью и под контролем штаба. Приблизительно 100 из 250 действующих подлодок флота сейчас крейсировали водах семи морей. В нашей большой бригаде «У-230» несла патрульную службу на крайнем севере. Дважды за 10 дней мы выходили по приказам штаба на поиск предполагаемого конвоя. Снежные завесы ограничили видимость в лучшем случае до одной мили. У нас были минимальные шансы обнаружить конвой. Тем не менее нам сопутствовала удача.
Я только что освободился от вахты и сливал литры солёной воды со своего водонепроницаемого костюма, когда капитан просунул голову в помещение центрального поста. Его румяное лицо, обрамлённое снизу рыжей бородой, а также белые зубы сияли.
– Старпом, повоюем немножко, – сказал он мне. – Одна из наших лодок сообщила, что обнаружила конвой. Оба двигателя – полный вперёд!
Новость быстро распространилась по кораблю. Я развесил своё мокрое нижнее бельё в кормовом торпедном отсеке, пробежал голым к своей койке и надел сухую смену. После этого присоединился к участникам небольшого совещания в капитанском углу. Мы склонились над размякшей картой, на которой Прагер отметил исходя из радиосообщений маршрут конвоя. И хотя погода была не очень благоприятной, мы выработали наиболее перспективный план атаки противника.
Пока грохочущие дизели ускоряли вращение валов, а лодка неслась вперёд на гигантских волнах, торпедисты готовили к стрельбе аппараты, механики заправляли соляркой двигатели, а радисты дешифровывали радиограммы. Все отлично справлялись со своими обязанностями, хотя многие впервые переживали азарт охоты за конвоем. Ветер дул с кормы и припечатывал вахтенных на мостике к ограждению, как мокрые листья к стене. Могучие волны поднимали нашу лодку и несли вперёд. Только к вечеру сила шторма ослабла, но, как только наступил рассвет, он возобновился с новой силой. Волны вырастали до неба. В конце дня мы приблизились к конвою и приготовились к атаке.
21.38. Первый взрыв торпеды дал нам разрядку. Теперь началось состязание за количество потопленных судов.
21.43. Ещё один взрыв. Вспышка. Языки пламени демаскировали конвой. Мы скорректировали курс и рванулись вперёд, на север, параллельно волнам. Видимость была близка к нулю: горящие суда противника за волнами не просматривались.
– Аппараты один-пять затопить, приготовиться к стрельбе! – скомандовал я громко, опасаясь, что мою команду могут не услышать во время шторма.
22.15. В фокусе наших биноклей впереди по левому борту показались два эсминца, маневрировавшие зигзагами. В то время как низкий силуэт «У-230» закрывался громадами волн, эскорты надменно демонстрировали свои высокие чёрные профили. Их беспорядочное движение заставляло нас несколько раз менять курс. Наконец, рассекая набегавшие волны и двигаясь больше в погруженном, чем надводном положении, мы повернули левым бортом, чтобы выйти за линию охранения.
70 минут наша лодка продолжала преследование конвоя, двигаясь в темноте сквозь снежный шквал. Вдруг с левого борта возникли три эскорта. Быстрым поворотом вправо «У-230» зарылась в подошву волны. Мы ушли незамеченными, оставив эсминцы в 600 метрах за кормой. Через пять минут повернули снова на север.
Затем… Прямо перед нами взметнулся огненный столб. В момент вспышки мы обнаружили конвой. Вскоре я увидел в бинокль череду теней. Через несколько минут они превратились в гигантские транспорты. Два эсминца сопровождали их на правом фланге, двигаясь зигзагообразным курсом под углом 90 градусов, один эскорт шёл по левому флангу. Мы пристроились в правую колонну конвоя, здесь сконцентрировались наиболее крупные суда. Прорыв в середину конвоя казался невозможным. Но не всё было так безнадёжно.
Шторм мешал мне прицелиться своим ПУС и метко выстрелить, поэтому я решил дать два веерных залпа.
– Герр капитан, – обратился я к командиру. – Я пускаю четыре торпеды с носовых аппаратов по левому борту.
Зигман понял. Он подкорректировал курс, и «У-230» вышла на угол атаки, обойдя с фланга колонну конвоя. После моей команды «Пли!» лодка вздрогнула четыре раза. На часах было 23.20.
Четыре торпеды ушли веером. Капитан развернул лодку, чтобы предоставить мне возможность дать ещё один залп. Однако «У-230» врезалась носом в набегавшую волну, лишив меня возможности действовать дальше. Но вот вырос огненный шар. Попадание! Затем вторая вспышка! Третья! Три мощных взрыва взметнули в небо фонтан огня и искр. Затем пожар стал затухать. Транспорты медленно догорали, их подъёмные стрелы торчали в ночи. Конвой подавал сигнал бедствия. Сигнальные ракеты взвивались вверх и падали, однако шторм уносил фейерверк, как клочки горящей бумаги. Парашюты осветительных факелов не раскрывались, они стремительно неслись в воду. Вскоре место сражения окутала тьма. Далеко за кормой три подбитых транспорта медленно уходили под воду.
Где-то на северо-востоке прогремел ещё один взрыв. Конвой атаковали другие подлодки, раздробив силы его боевого охранения. Вверх взметнулась стена огня и воды. Пока громыхала битва, мы отстали от конвоя, чтобы зарядить торпедные аппараты. Торпедисты внизу; начали тяжёлую работу, помещая торпеды в аппараты при помощи тележек и цепей. Чтобы облегчить им работу, капитан повернул на восток по ветру.
Затем мы обнаружили эсминец, силуэт которого чернел среди беснующейся морской стихии. Двигаясь против течения, он зарывался носом в волны. Двигаться на восток нам было легче, чем эскорту – на запад. Громады волн били в надстройку эсминца, вызывая столь опасный крен, что корабль почти касался жерлами орудий поверхности моря. Я был убеждён, что находиться на подлодке безопаснее, чем на надводном корабле, и никогда бы не сменил своей профессии подводника. Под ураганный ветер наш экипаж трудился до седьмого пота, заряжая торпедные аппараты, поддерживая работу двигателей и плавучесть лодки.
Когда торпедные аппараты были перезаряжены, мы потеряли конвой из вида. С рассветом начали снова искать его среди громад волн. «У-230» карабкалась на гребни, задерживалась наверху, срывалась вниз и зарывалась в подошвы волн. Эти часы рискованного пребывания на мостике дарили нам прекрасные мгновения. Когда лодка поднималась на гигантскую волну, мы видели с альпийской высоты глубокие ямы, оказывающиеся в 50-60 метрах ниже. Когда же лодка срывалась вниз, нам казалось, что верхушки волн смыкаются, закрывая небо. Водяные валы, вздымаясь на семидесятиметровую высоту и накрывая нас на мостике, заставляли на долгие секунды задерживать дыхание и придавливали к мостику. К 9.00 высота волн настолько выросла, что в таких условиях стало бессмысленно искать конвой. Приказ капитана на погружение был встречен командой с удовлетворением. Вскоре мы опустились на глубину 140 метров, ощущая даже там лёгкое покачивание от бесновавшегося на поверхности шторма.
Около полудня, когда я дремал в своей койке, прозвучал голос, как будто из потустороннего мира:
– Шум винтов по пеленгу 3-5.
Акустик произнёс это шёпотом.
Шум, должно быть, исходил от транспортов конвоя или эсминцев. Зигман приказал стармеху поднять лодку на перископную глубину. Снова я натянул на себя водонепроницаемый костюм и застегнул его до подбородка. Как только «У-230» поднялась на глубину 60 метров, огромная волна вынесла её из воды, как теннисный мячик. Секундами позже мы с командиром выскочили на мостик. Озираясь кругом, пока цепляли за ограждение стальные пояса, мы уставились друг на друга в изумлении. Подлодка всплыла прямо в середине конвоя!
Не более чем в 400 метрах к востоку под ураганным ветром боролся за выживание повреждённый транспорт. Несколько ближе другой транспорт, у которого был разбит мостик, беспомощно барахтался в воде. Ещё шесть судов, поднявшихся на гребнях продольных горообразных волн, обнажили свои медленно поворачивавшиеся винты. Они выстроились в линию, став удобными мишенями для наших торпед. Повсюду вокруг нас двигались транспорты, большей частью повреждённые. Гигантские волны безжалостно колотили их по корпусам и надстройкам, ломали поручни как солому, срывали со шлюпбалок спасательные шлюпки, деформировали дымовые трубы, гнули мачты и стрелы кранов, пробивали пробоины в корпусах, срывали крышки грузовых люков, разбрасывали грузы по палубам и швыряли за борт. Одна за другой волны били по рулям транспортов, деформируя их баллеры и перья. Чтобы потопить их, не требовалось никаких торпед.
Армада судов, которая тащилась по штормовому морю на восток, была не способна контролировать свой курс. Наша подлодка, находившаяся в окружении транспортов с боевым вооружением на борту и в пределах досягаемости артиллерии эсминца, сама столь неистово плясала на волнах, что могла не опасаться атаки противника. Я представил себе впечатление, которое произвело на экипажи транспортов наше появление. Их ужасала перспектива безнаказанного торпедирования нами транспортов одного за другим, в то время как они были не способны защищаться или избежать гибели. Мысль об этом вызывала ликование в моей душе. Однако «У-230» также не могла атаковать конвой, поскольку торпеды, выпущенные в бушующем море, не попали бы в цель. Мы могли сделать только одно: нырнуть под воду и укрыться от шторма в безопасной глубине.
Через 20 часов радиограмма из штаба обязала все подлодки прервать атаки потрёпанного конвоя и доложить о своём местонахождении. Нам сообщили также, что другие лодки потопили шесть транспортов из той же армады. Двенадцать подлодок беспрерывно атаковали её днём и ночью, пока погода не заставила прекратить операции.
«У-230» подала свой голос в эфире, сообщив: «Потоплены три транспорта тоннажем в 16 тысяч тонн. Ждём новых указаний».
Однако три наши подлодки не смогли связаться со штабом. За успех мы заплатили высокую цену – потерей «У-187», «У-609» и «У-624».
Остаток февраля мы продолжали патрулировать свой район охоты в условиях не прекращавшегося шторма. Потери союзников за этот месяц составили 60 кораблей тоннажем более чем 350 тысяч регистровых брутто-тонн, немного больше, чем в феврале прошлого года. 1943 год обещал нам более удачную охоту, чем прежде. Беспокоила только малочисленность конвоев по сравнению с ростом наших амбиций.
На смену охоте за конвоями и атаками пришла рутина. Она была способна свести с ума. Наше небольшое судёнышко беспрерывно качало, болтало из стороны в сторону и трясло. Дождём сыпались кухонная утварь, запчасти, инструменты и консервы. Фарфоровые чашки и блюдца тряслись на плитах палубы или на днище. Моряки, загнанные скопом в переваливавшийся душный стальной цилиндр, стоически переносили качку и монотонное существование. Бывало, что кто-нибудь терял выдержку, но в целом команда сохраняла высокий боевой дух. Подводники были похожи друг на друга внешне, от них одинаково несло вонью, они произносили одни и те же слова и ругательства. Мы научились держаться друг за друга в стальной скорлупе не хуже, чем в железнодорожном вагоне, и проявляли терпимость друг к другу. Не реагировали на то, кто как смеялся и сердился, разговаривал, храпел, потягивал кофе и заботился о своей бороде. Напряжение в нас накапливалась с завершением каждого монотонного дня, однако мы мгновенно получали разрядку, когда находили перспективный для атаки конвой.
Однажды сырым, туманным днём в начале марта капитан присоединился ко мне на мостике.
– Скажи мне, старпом, – начал он, – что случилось с англичанами? Неужели они больше не выходят в море?
– Кажется, у них много проблем, – ответил я, наблюдая за горизонтом в бинокль. – Может, они реорганизуют свои силы, кто знает?
– Скоро что-то должно случиться. Так долго не может продолжаться.
Зигман собирался закурить, когда тяжёлая волна обрушилась на мостик, окатив его с головы до ног и смяв сигарету.
– Чёрт возьми! – выругался капитан. – Тот парень на небесах не даёт мне даже покурить.
Он покинул мостик, чтобы затянуться сигаретой в рубке.
И тут зазвучал голос Риделя:
– Конвой в квадрате АК-79, курс на восток, скорость 9 узлов!
Несколько минут спустя капитан вернулся на мостик, одетый в тяжёлую маслянистую робу.
– Старпом, я скажу тебе, в чём дело. «Томми» в последнее время перестали посылать небольшие конвои. Англичане ждут, когда в порту соберётся 60-70 транспортов перед тем, как они будут проводить конвой. Тот, что заметил Рид ель, – в 120 милях к югу. Он насчитывает 65 судов. Что ж, будем их атаковать. Полный вперёд, право руля. Новый курс 1-4.
В этот день, 8 марта, началась охота. Подлодка, обнаружившая конвой противника, посылала радиосигналы через определённые промежутки времени. Снежный шквал ограничивал нашу видимость до нуля и заставлял двигаться порой вслепую. Через 14 тревожных часов мы прошли более 150 миль, но всё же продолжали гонку на юго-восток.
В 19.10 мы впервые заметили конвой, двигавшийся под покровом темноты. Один из моих вахтенных, Борхерт, обладавший феноменальным зрением, обнаружил эсминец. Я рванулся к правому борту и увидел сквозь пелену снега его знакомый силуэт. Корабль противника следовал параллельным курсом. Полагаю, мы шли в таком соседстве некоторое время. Пришлось развернуться влево, показать неприятелю свою корму и удалиться. Однако нас запеленговали. Эскорт непостижимым образом развернулся, и мы оказались у него прямо по курсу. Зигман включил двигатели на полные обороты и повернул левым бортом прямо в снежную завесу. Мы отслеживали направление снежного шквала и прятались за ним от преследователя. Почувствовав запах дыма и солярки, командир приказал команде занять боевые места.
В 21.30 небо несколько очистилось. В просветах между облаками засверкали яркие звёзды, а луна, вышедшая из-за снежной завесы, посеребрила морскую поверхность. Эсминец, судя по показаниям осциллографа, принял обратный курс. Когда мы избежали опасности, я увидел, что вся восточная часть горизонта усеяна чёрными точками. Но в это время луна скрылась за облаками, а перед нами опустилась снежная завеса. Через две минуты, когда луна снова вышла, мы обнаружили по левому борту ещё один эсминец. Пришлось развернуться правым бортом и на полном ходу врезаться в пушистую снежную пелену.
22.35. Впереди прогрохотали два взрыва. Мы поспешили к месту сражения. Через 30 минут изменили курс, чтобы обойти эсминец по правому борту. Затем Зигман выправил курс в направлении взрывов. Однако конвой словно растворился в воздухе.
02.40. Впереди отчётливые цели – транспорты. Я стал готовиться. Две-три минуты, и «У-230» вышла на угол атаки. Неожиданно последовал манёвр конвоя. Весь его строй показал нам корму. С правого борта показался сторожевик, заставив нас удалиться. После дерзкого двухмильного рывка сквозь снег с дождём и град мы чуть не врезались в мощную корму транспорта. Дистанция 400 метров. Я прицелился и выстрелил торпедой.
Транспорт раскололся как раз перед мостиком. Конвой послал в небо сонм сигнальных ракет. Они взмывали к облакам, давали яркую вспышку и угасали в снежной лавине. Когда транспорт развалился, мы стали готовиться к новой атаке.
Однако темнота отступала, и утренний свет застал нас между конвоем и строем эсминцев. Мы бороздили бурное море, следили за перемещениями эсминцев и удалялись, маневрируя под покровом снежного шквала, вдыхая гарь из почти 60 дымящихся труб транспортов. В этот день мы семь или восемь раз пеленговали приближавшиеся эсминцы и в полдень погружались на короткое время, чтобы определить курс конвоя акустическими средствами. В 20.00 штаб потребовал от подлодок сообщить свои координаты. Подсчитав все доклады, мы узнали, что в охоте на конвой участвовала «волчья стая» из 18 подлодок.
22.15. По правому борту – низкая тень. Это – эсминец на дистанции 1400 метров. На верхушке его мачты горел красный свет. Видимо, он искал моряков, выживших после гибели транспортов.
22.40. Впереди по левому борту огромная тень транспорта. Позади тень поменьше – эскорт. Когда он пересёк наш курс, транспорт исчез. Мы погнались за ним, но наткнулись на другой эсминец. Зигман проворчал сердито:
– Сколько же этих жестянок в конвое?
Маневрируя, мы уклонились от встречи и ушли незамеченными.
23.10. По правому борту два силуэта – высоких и объёмных. По левому – один низкий силуэт. Выведя лодку на угол атаки, Зигман прокричал сквозь завывание ветра:
– Теперь твоя очередь, старпом! Я прицелился и скомандовал:
– Аппараты один-три, пли!
Судьба транспорта была решена в 23.25. Пока торпеды мчались к цели, «У-230» двигалась прямо по курсу. Я наметил три цели и приготовился сделать быстрый залп оставшимися торпедами. Прежде чем я дёрнул рычаг, взорвались торпеды, ушедшие первыми. Огненный столб взметнулся с транспорта. Это был его конец, но и конец моей стрельбы. К нам поспешили два эсминца. Лодка, описав крутую дугу, помчалась подальше от опасности. Мы обогнули корму гибнувшего транспорта приблизительно на дистанции 70 метров, отгородившись им от преследовавших нас эсминцев. Но затем преграда исчезла – транспорт утонул. «У-230» двигалась по ветру, рассекая гребни волн, затем пошла зигзагообразным курсом, стремясь уйти от эсминцев. Резкий поворот направо, и через несколько минут мы укрылись за завесой града. Однако конвой потеряли. После полуночи мы не обнаружили никаких его признаков. Три часа вели поиск конвоя в северном направлении, потом повернули на восток. Несколько раз видели сторожевиков, но ни единого транспорта.
10 марта. 06.40. Капитан отпустил измученную команду на отдых и сам спустился с мостика подремать. Я остался на мостике, чтобы закончить вахту. Вокруг меня поднимались и опускались грязно-зелёные волны с длинными белыми разводами пены. Они были похожи на мрамор. Оглушающий ветер гнал низко над головами вахтенных серые облака. Из них на нас сыпались снег и град.
7.10. Я начал чихать, вдохнув раздражающий запах дыма и гари.
7.13. Вырвавшись из снежной завесы, мы увидели шесть кораблей, тяжело переваливавшихся на волнах и освещённых золотистыми лучами солнца.
– Командира – на мостик, команда – по местам, – скомандовал я в рубку.
Затем раздался оглушительный грохот. Ближайшее к нам судно – транспорт водоизмещением десять тысяч тонн – взорвалось и начало разлетаться на куски. Ударная волна толкнула нас с такой силой, что лёгкие готовы были лопнуть. Зигман просунул голову в рубочный люк, но тотчас нырнул обратно в рубку, когда увидел, что вокруг падают стальные обломки, поднятые вверх мощным взрывом. Я вместе с вахтенными укрылся за ограждением рубки и увидел пять транспортов, барахтавшихся на волнах, а также выскочившие из-за одного транспорта два эсминца по правому борту на дистанции 1000 метров. Третий эскорт мчался к нам за кормой. Крайне встревоженный, я скомандовал:
– Очистить мостик, самый полный вперёд, тревога!
У нас был лишь один выход – погрузиться на большую глубину и принять на себя возмездие за торпедную атаку другой лодки. Но присутствие поблизости гигантов, качавшихся на волнах, словно завораживало нас. Все, кто мог, толкались в носовом торпедном отсеке. Вес торпед давал лодке небольшой дифферент на нос, между тем как угрожающий шум винтов неумолимо приближавшихся к нам эскортов становился всё громче. Стряхнув с себя безрассудство, я заставил «У-230» нырнуть в глубину океана. Восемь разрывов глубинных бомб свирепо встряхнули лодку и придали ускорение её погружению. Фридриху удалось остановить падение лодки в 200 метрах от поверхности и выровнять её. В полной тишине «У-230» описывала под водой широкую зигзагообразную дугу. Пока конвой удалялся в восточном направлении, импульсы «асдика» настойчиво и угрожающе колотили по корпусу лодки. Через 15 минут после первой бомбардировки новые кассеты из 16 глубинных бомб с адским грохотом разорвались над нашей рубкой. Под действием взрывной волны корпус заскрипел, полопались деревянные переборки. Мы резко поменяли курс, чтобы нас не накрыла следующая серия. Однако противник был достаточно опытен. Раздалось ещё 24 всплеска от сброшенных в воду зарядов, которые, уйдя на определённую глубину, взорвались неподалёку от кормы нашей лодки. Третья серия взрывов вновь швырнула нас на плиты палубы. Бородатые физиономии тревожно искали налитыми кровью глазами трещины в корпусе лодки. Электрик в кормовом отсеке прошептал:
– В насадке гребного винта сильная течь.
Главмех безуспешно пытался выровнять лодку. Через течь в кормовое днище попало много воды, усилив дифферент на корму. «У-230» уходила вглубь с возросшей скоростью. Мощные разрывы глубинных бомб раздавались каждые 20 минут. Девять часов спустя эскорты все ещё продолжали бомбардировку. Холод проникал сквозь стальной корпус лодки. Нас прошиб озноб. Влага конденсировалась на поверхности корпуса, трубопроводов и патрубков, от капели сверху мы промокли до костей. «У-230» с дифферентом на корму под углом 30 градусов, с бездействовавшими носовыми и кормовыми горизонтальными рулями предпринимала отчаянные усилия, чтобы остановить дальнейшее падение. Она уже опустилась на глубину 245 метров. Если эскорты не уйдут, то мы, без сомнения погибнем на океанском дне, находящемся в пяти тысячах метров под нами. Однако к концу дня три эсминца развернулись и поспешили за конвоем. Ещё два часа мы оставались под водой на более благоприятной глубине, затем всплыли.
Я дал себе клятву найти командира подлодки, торпедная атака которой навела на нас эсминцы. Через несколько недель я выяснил, что это была «У-221» с капитаном Троером, потопившим транспорт с боеприпасами. Однако мне так и не удалось рассказать ему о том, какие неприятности навлёк на нас его успех. «У-221» не вернулась из очередного боевого похода.
– Убрать крест! Тревога!
Двигатели увеличили обороты. Крест упал в помещение центрального поста, на него свалились один за другим вахтенные, окончательно разрушив конструкцию. Лодка зарылась носом в воду и через 20 секунд погрузилась в неё полностью. За 30 секунд стрелка глубиномера переместилась на деление 40 метров, однако корма всё ещё находилась близко к поверхности. Через 50 секунд жужжание электромотора заглушили четыре мощных разрыва за кормой. «У-230» потрясли мощные толчки. Лодка погрузилась с сильным дифферентом на нос. Затем она метнулась на глубину, швырнув часть экипажа на плиты палубы и ударив тех, у кого были замедленные рефлексы, о переборки.
Фридрих прекратил погружение на глубине 125 метров. Многие члены экипажа выглядели неважно. Для них это была первая бомбардировка. Однако «У-230» выдержала первое испытание и оставалась на ходу. В 4.30 мы всплыли. Вокруг расстилалось пустынное море, миролюбиво мерцавшее при лунном свете. Наш «бискайский крест» с трудом, но починили. Один из вахтенных вращал хрупкую конструкцию, пока радист, находившийся в корпусе лодки, напряжённо слушал.
В эту ночь мы ещё раз совершили срочное погружение, а на следующий день пришлось опускаться в море четыре раза. Самолёты сбрасывали на нас кассеты глубинных бомб. Мы вынуждены были постоянно ожидать угрозы с воздуха и всё время пристально следили за небом. В период между атаками лодка прошла пролив между двумя архипелагами, оставив опасную зону далеко позади.
Бурным морем мы вышли к заданной точке в 600 милях к востоку от Ньюфаундленда. Обстановка внутри лодки осложнилась. В ногах плескалась морская вода, проникшая в корпус сквозь открытый рубочный люк. Высокая влажность приводила к порче продовольствия, вызывала дряблость кожи и размягчала навигационные карты. Невыносимый запах стоял в подлодке. Он шёл от солярки, которую мы загрузили про запас в днище, и пропитал всю нашу одежду, да и пищу, которая имела теперь привкус машинного масла. Постоянная качка оказалась непосильным испытанием для тех, кто не привык к штормам Атлантики и не обладал крепким желудком. У многих подводников пропал аппетит. Оставалась лишь небольшая группа здоровых людей, способных питаться яйцами из четырёх бочек, пока они не успели ещё испортиться. Чтобы помочь им, я поглощал яйца целый день в разных видах: сырыми перед вахтой на мостике, в виде яичницы после вахты, варенными без скорлупы или вкрутую на завтрак и обед и всмятку, когда было желание съесть их больше нормы.
Теперь мы боролись с февральскими штормами, самыми свирепыми в зимние месяцы. Море кипело, пенилось и бурлило. Порывы сильного ветра гнали волны одну за другой через Атлантику с запада на восток. «У-230» с трудом пробивалась через мощные водовороты, преодолевая гигантские гребни волн. Одна морская лавина бросала лодку вверх, другая опускала вниз, третья накрывала её тоннами воды. Злобные ветры, завывавшие самым высоким дискантом и рокотавшие тяжёлым басом, дули над клокочущим морем со скоростью 150 миль в час. Стоя на вахте, мы с трудом выдерживали хлёсткие удары снежной крупы, града, ледяных брызг. Они били в наши резиновые водолазные костюмы, секли как бритва лицо, угрожали сорвать защитные очки. Лишь стальной пояс позволял нам удерживаться на лодке и сохранить жизнь. Внутри прыгающей стальной скорлупки сильная качка швыряла нас на палубу, вертела и крутила, как марионеток. И всё же мы умудрились преодолеть яростный ветер и бурное море и прибыли в заданный квадрат.
С тех пор как я в последний раз принял участие в боевых действиях, их масштабы резко возросли. Наши подлодки больше не уходили в одиночное плавание или небольшими «волчьими стаями» по 3-4 единицы. Теперь мы патрулировали Северную Атлантику бригадами по 20-40 единиц, покрывая обширные районы с математической точностью и под контролем штаба. Приблизительно 100 из 250 действующих подлодок флота сейчас крейсировали водах семи морей. В нашей большой бригаде «У-230» несла патрульную службу на крайнем севере. Дважды за 10 дней мы выходили по приказам штаба на поиск предполагаемого конвоя. Снежные завесы ограничили видимость в лучшем случае до одной мили. У нас были минимальные шансы обнаружить конвой. Тем не менее нам сопутствовала удача.
Я только что освободился от вахты и сливал литры солёной воды со своего водонепроницаемого костюма, когда капитан просунул голову в помещение центрального поста. Его румяное лицо, обрамлённое снизу рыжей бородой, а также белые зубы сияли.
– Старпом, повоюем немножко, – сказал он мне. – Одна из наших лодок сообщила, что обнаружила конвой. Оба двигателя – полный вперёд!
Новость быстро распространилась по кораблю. Я развесил своё мокрое нижнее бельё в кормовом торпедном отсеке, пробежал голым к своей койке и надел сухую смену. После этого присоединился к участникам небольшого совещания в капитанском углу. Мы склонились над размякшей картой, на которой Прагер отметил исходя из радиосообщений маршрут конвоя. И хотя погода была не очень благоприятной, мы выработали наиболее перспективный план атаки противника.
Пока грохочущие дизели ускоряли вращение валов, а лодка неслась вперёд на гигантских волнах, торпедисты готовили к стрельбе аппараты, механики заправляли соляркой двигатели, а радисты дешифровывали радиограммы. Все отлично справлялись со своими обязанностями, хотя многие впервые переживали азарт охоты за конвоем. Ветер дул с кормы и припечатывал вахтенных на мостике к ограждению, как мокрые листья к стене. Могучие волны поднимали нашу лодку и несли вперёд. Только к вечеру сила шторма ослабла, но, как только наступил рассвет, он возобновился с новой силой. Волны вырастали до неба. В конце дня мы приблизились к конвою и приготовились к атаке.
21.38. Первый взрыв торпеды дал нам разрядку. Теперь началось состязание за количество потопленных судов.
21.43. Ещё один взрыв. Вспышка. Языки пламени демаскировали конвой. Мы скорректировали курс и рванулись вперёд, на север, параллельно волнам. Видимость была близка к нулю: горящие суда противника за волнами не просматривались.
– Аппараты один-пять затопить, приготовиться к стрельбе! – скомандовал я громко, опасаясь, что мою команду могут не услышать во время шторма.
22.15. В фокусе наших биноклей впереди по левому борту показались два эсминца, маневрировавшие зигзагами. В то время как низкий силуэт «У-230» закрывался громадами волн, эскорты надменно демонстрировали свои высокие чёрные профили. Их беспорядочное движение заставляло нас несколько раз менять курс. Наконец, рассекая набегавшие волны и двигаясь больше в погруженном, чем надводном положении, мы повернули левым бортом, чтобы выйти за линию охранения.
70 минут наша лодка продолжала преследование конвоя, двигаясь в темноте сквозь снежный шквал. Вдруг с левого борта возникли три эскорта. Быстрым поворотом вправо «У-230» зарылась в подошву волны. Мы ушли незамеченными, оставив эсминцы в 600 метрах за кормой. Через пять минут повернули снова на север.
Затем… Прямо перед нами взметнулся огненный столб. В момент вспышки мы обнаружили конвой. Вскоре я увидел в бинокль череду теней. Через несколько минут они превратились в гигантские транспорты. Два эсминца сопровождали их на правом фланге, двигаясь зигзагообразным курсом под углом 90 градусов, один эскорт шёл по левому флангу. Мы пристроились в правую колонну конвоя, здесь сконцентрировались наиболее крупные суда. Прорыв в середину конвоя казался невозможным. Но не всё было так безнадёжно.
Шторм мешал мне прицелиться своим ПУС и метко выстрелить, поэтому я решил дать два веерных залпа.
– Герр капитан, – обратился я к командиру. – Я пускаю четыре торпеды с носовых аппаратов по левому борту.
Зигман понял. Он подкорректировал курс, и «У-230» вышла на угол атаки, обойдя с фланга колонну конвоя. После моей команды «Пли!» лодка вздрогнула четыре раза. На часах было 23.20.
Четыре торпеды ушли веером. Капитан развернул лодку, чтобы предоставить мне возможность дать ещё один залп. Однако «У-230» врезалась носом в набегавшую волну, лишив меня возможности действовать дальше. Но вот вырос огненный шар. Попадание! Затем вторая вспышка! Третья! Три мощных взрыва взметнули в небо фонтан огня и искр. Затем пожар стал затухать. Транспорты медленно догорали, их подъёмные стрелы торчали в ночи. Конвой подавал сигнал бедствия. Сигнальные ракеты взвивались вверх и падали, однако шторм уносил фейерверк, как клочки горящей бумаги. Парашюты осветительных факелов не раскрывались, они стремительно неслись в воду. Вскоре место сражения окутала тьма. Далеко за кормой три подбитых транспорта медленно уходили под воду.
Где-то на северо-востоке прогремел ещё один взрыв. Конвой атаковали другие подлодки, раздробив силы его боевого охранения. Вверх взметнулась стена огня и воды. Пока громыхала битва, мы отстали от конвоя, чтобы зарядить торпедные аппараты. Торпедисты внизу; начали тяжёлую работу, помещая торпеды в аппараты при помощи тележек и цепей. Чтобы облегчить им работу, капитан повернул на восток по ветру.
Затем мы обнаружили эсминец, силуэт которого чернел среди беснующейся морской стихии. Двигаясь против течения, он зарывался носом в волны. Двигаться на восток нам было легче, чем эскорту – на запад. Громады волн били в надстройку эсминца, вызывая столь опасный крен, что корабль почти касался жерлами орудий поверхности моря. Я был убеждён, что находиться на подлодке безопаснее, чем на надводном корабле, и никогда бы не сменил своей профессии подводника. Под ураганный ветер наш экипаж трудился до седьмого пота, заряжая торпедные аппараты, поддерживая работу двигателей и плавучесть лодки.
Когда торпедные аппараты были перезаряжены, мы потеряли конвой из вида. С рассветом начали снова искать его среди громад волн. «У-230» карабкалась на гребни, задерживалась наверху, срывалась вниз и зарывалась в подошвы волн. Эти часы рискованного пребывания на мостике дарили нам прекрасные мгновения. Когда лодка поднималась на гигантскую волну, мы видели с альпийской высоты глубокие ямы, оказывающиеся в 50-60 метрах ниже. Когда же лодка срывалась вниз, нам казалось, что верхушки волн смыкаются, закрывая небо. Водяные валы, вздымаясь на семидесятиметровую высоту и накрывая нас на мостике, заставляли на долгие секунды задерживать дыхание и придавливали к мостику. К 9.00 высота волн настолько выросла, что в таких условиях стало бессмысленно искать конвой. Приказ капитана на погружение был встречен командой с удовлетворением. Вскоре мы опустились на глубину 140 метров, ощущая даже там лёгкое покачивание от бесновавшегося на поверхности шторма.
Около полудня, когда я дремал в своей койке, прозвучал голос, как будто из потустороннего мира:
– Шум винтов по пеленгу 3-5.
Акустик произнёс это шёпотом.
Шум, должно быть, исходил от транспортов конвоя или эсминцев. Зигман приказал стармеху поднять лодку на перископную глубину. Снова я натянул на себя водонепроницаемый костюм и застегнул его до подбородка. Как только «У-230» поднялась на глубину 60 метров, огромная волна вынесла её из воды, как теннисный мячик. Секундами позже мы с командиром выскочили на мостик. Озираясь кругом, пока цепляли за ограждение стальные пояса, мы уставились друг на друга в изумлении. Подлодка всплыла прямо в середине конвоя!
Не более чем в 400 метрах к востоку под ураганным ветром боролся за выживание повреждённый транспорт. Несколько ближе другой транспорт, у которого был разбит мостик, беспомощно барахтался в воде. Ещё шесть судов, поднявшихся на гребнях продольных горообразных волн, обнажили свои медленно поворачивавшиеся винты. Они выстроились в линию, став удобными мишенями для наших торпед. Повсюду вокруг нас двигались транспорты, большей частью повреждённые. Гигантские волны безжалостно колотили их по корпусам и надстройкам, ломали поручни как солому, срывали со шлюпбалок спасательные шлюпки, деформировали дымовые трубы, гнули мачты и стрелы кранов, пробивали пробоины в корпусах, срывали крышки грузовых люков, разбрасывали грузы по палубам и швыряли за борт. Одна за другой волны били по рулям транспортов, деформируя их баллеры и перья. Чтобы потопить их, не требовалось никаких торпед.
Армада судов, которая тащилась по штормовому морю на восток, была не способна контролировать свой курс. Наша подлодка, находившаяся в окружении транспортов с боевым вооружением на борту и в пределах досягаемости артиллерии эсминца, сама столь неистово плясала на волнах, что могла не опасаться атаки противника. Я представил себе впечатление, которое произвело на экипажи транспортов наше появление. Их ужасала перспектива безнаказанного торпедирования нами транспортов одного за другим, в то время как они были не способны защищаться или избежать гибели. Мысль об этом вызывала ликование в моей душе. Однако «У-230» также не могла атаковать конвой, поскольку торпеды, выпущенные в бушующем море, не попали бы в цель. Мы могли сделать только одно: нырнуть под воду и укрыться от шторма в безопасной глубине.
Через 20 часов радиограмма из штаба обязала все подлодки прервать атаки потрёпанного конвоя и доложить о своём местонахождении. Нам сообщили также, что другие лодки потопили шесть транспортов из той же армады. Двенадцать подлодок беспрерывно атаковали её днём и ночью, пока погода не заставила прекратить операции.
«У-230» подала свой голос в эфире, сообщив: «Потоплены три транспорта тоннажем в 16 тысяч тонн. Ждём новых указаний».
Однако три наши подлодки не смогли связаться со штабом. За успех мы заплатили высокую цену – потерей «У-187», «У-609» и «У-624».
Остаток февраля мы продолжали патрулировать свой район охоты в условиях не прекращавшегося шторма. Потери союзников за этот месяц составили 60 кораблей тоннажем более чем 350 тысяч регистровых брутто-тонн, немного больше, чем в феврале прошлого года. 1943 год обещал нам более удачную охоту, чем прежде. Беспокоила только малочисленность конвоев по сравнению с ростом наших амбиций.
На смену охоте за конвоями и атаками пришла рутина. Она была способна свести с ума. Наше небольшое судёнышко беспрерывно качало, болтало из стороны в сторону и трясло. Дождём сыпались кухонная утварь, запчасти, инструменты и консервы. Фарфоровые чашки и блюдца тряслись на плитах палубы или на днище. Моряки, загнанные скопом в переваливавшийся душный стальной цилиндр, стоически переносили качку и монотонное существование. Бывало, что кто-нибудь терял выдержку, но в целом команда сохраняла высокий боевой дух. Подводники были похожи друг на друга внешне, от них одинаково несло вонью, они произносили одни и те же слова и ругательства. Мы научились держаться друг за друга в стальной скорлупе не хуже, чем в железнодорожном вагоне, и проявляли терпимость друг к другу. Не реагировали на то, кто как смеялся и сердился, разговаривал, храпел, потягивал кофе и заботился о своей бороде. Напряжение в нас накапливалась с завершением каждого монотонного дня, однако мы мгновенно получали разрядку, когда находили перспективный для атаки конвой.
Однажды сырым, туманным днём в начале марта капитан присоединился ко мне на мостике.
– Скажи мне, старпом, – начал он, – что случилось с англичанами? Неужели они больше не выходят в море?
– Кажется, у них много проблем, – ответил я, наблюдая за горизонтом в бинокль. – Может, они реорганизуют свои силы, кто знает?
– Скоро что-то должно случиться. Так долго не может продолжаться.
Зигман собирался закурить, когда тяжёлая волна обрушилась на мостик, окатив его с головы до ног и смяв сигарету.
– Чёрт возьми! – выругался капитан. – Тот парень на небесах не даёт мне даже покурить.
Он покинул мостик, чтобы затянуться сигаретой в рубке.
И тут зазвучал голос Риделя:
– Конвой в квадрате АК-79, курс на восток, скорость 9 узлов!
Несколько минут спустя капитан вернулся на мостик, одетый в тяжёлую маслянистую робу.
– Старпом, я скажу тебе, в чём дело. «Томми» в последнее время перестали посылать небольшие конвои. Англичане ждут, когда в порту соберётся 60-70 транспортов перед тем, как они будут проводить конвой. Тот, что заметил Рид ель, – в 120 милях к югу. Он насчитывает 65 судов. Что ж, будем их атаковать. Полный вперёд, право руля. Новый курс 1-4.
В этот день, 8 марта, началась охота. Подлодка, обнаружившая конвой противника, посылала радиосигналы через определённые промежутки времени. Снежный шквал ограничивал нашу видимость до нуля и заставлял двигаться порой вслепую. Через 14 тревожных часов мы прошли более 150 миль, но всё же продолжали гонку на юго-восток.
В 19.10 мы впервые заметили конвой, двигавшийся под покровом темноты. Один из моих вахтенных, Борхерт, обладавший феноменальным зрением, обнаружил эсминец. Я рванулся к правому борту и увидел сквозь пелену снега его знакомый силуэт. Корабль противника следовал параллельным курсом. Полагаю, мы шли в таком соседстве некоторое время. Пришлось развернуться влево, показать неприятелю свою корму и удалиться. Однако нас запеленговали. Эскорт непостижимым образом развернулся, и мы оказались у него прямо по курсу. Зигман включил двигатели на полные обороты и повернул левым бортом прямо в снежную завесу. Мы отслеживали направление снежного шквала и прятались за ним от преследователя. Почувствовав запах дыма и солярки, командир приказал команде занять боевые места.
В 21.30 небо несколько очистилось. В просветах между облаками засверкали яркие звёзды, а луна, вышедшая из-за снежной завесы, посеребрила морскую поверхность. Эсминец, судя по показаниям осциллографа, принял обратный курс. Когда мы избежали опасности, я увидел, что вся восточная часть горизонта усеяна чёрными точками. Но в это время луна скрылась за облаками, а перед нами опустилась снежная завеса. Через две минуты, когда луна снова вышла, мы обнаружили по левому борту ещё один эсминец. Пришлось развернуться правым бортом и на полном ходу врезаться в пушистую снежную пелену.
22.35. Впереди прогрохотали два взрыва. Мы поспешили к месту сражения. Через 30 минут изменили курс, чтобы обойти эсминец по правому борту. Затем Зигман выправил курс в направлении взрывов. Однако конвой словно растворился в воздухе.
02.40. Впереди отчётливые цели – транспорты. Я стал готовиться. Две-три минуты, и «У-230» вышла на угол атаки. Неожиданно последовал манёвр конвоя. Весь его строй показал нам корму. С правого борта показался сторожевик, заставив нас удалиться. После дерзкого двухмильного рывка сквозь снег с дождём и град мы чуть не врезались в мощную корму транспорта. Дистанция 400 метров. Я прицелился и выстрелил торпедой.
Транспорт раскололся как раз перед мостиком. Конвой послал в небо сонм сигнальных ракет. Они взмывали к облакам, давали яркую вспышку и угасали в снежной лавине. Когда транспорт развалился, мы стали готовиться к новой атаке.
Однако темнота отступала, и утренний свет застал нас между конвоем и строем эсминцев. Мы бороздили бурное море, следили за перемещениями эсминцев и удалялись, маневрируя под покровом снежного шквала, вдыхая гарь из почти 60 дымящихся труб транспортов. В этот день мы семь или восемь раз пеленговали приближавшиеся эсминцы и в полдень погружались на короткое время, чтобы определить курс конвоя акустическими средствами. В 20.00 штаб потребовал от подлодок сообщить свои координаты. Подсчитав все доклады, мы узнали, что в охоте на конвой участвовала «волчья стая» из 18 подлодок.
22.15. По правому борту – низкая тень. Это – эсминец на дистанции 1400 метров. На верхушке его мачты горел красный свет. Видимо, он искал моряков, выживших после гибели транспортов.
22.40. Впереди по левому борту огромная тень транспорта. Позади тень поменьше – эскорт. Когда он пересёк наш курс, транспорт исчез. Мы погнались за ним, но наткнулись на другой эсминец. Зигман проворчал сердито:
– Сколько же этих жестянок в конвое?
Маневрируя, мы уклонились от встречи и ушли незамеченными.
23.10. По правому борту два силуэта – высоких и объёмных. По левому – один низкий силуэт. Выведя лодку на угол атаки, Зигман прокричал сквозь завывание ветра:
– Теперь твоя очередь, старпом! Я прицелился и скомандовал:
– Аппараты один-три, пли!
Судьба транспорта была решена в 23.25. Пока торпеды мчались к цели, «У-230» двигалась прямо по курсу. Я наметил три цели и приготовился сделать быстрый залп оставшимися торпедами. Прежде чем я дёрнул рычаг, взорвались торпеды, ушедшие первыми. Огненный столб взметнулся с транспорта. Это был его конец, но и конец моей стрельбы. К нам поспешили два эсминца. Лодка, описав крутую дугу, помчалась подальше от опасности. Мы обогнули корму гибнувшего транспорта приблизительно на дистанции 70 метров, отгородившись им от преследовавших нас эсминцев. Но затем преграда исчезла – транспорт утонул. «У-230» двигалась по ветру, рассекая гребни волн, затем пошла зигзагообразным курсом, стремясь уйти от эсминцев. Резкий поворот направо, и через несколько минут мы укрылись за завесой града. Однако конвой потеряли. После полуночи мы не обнаружили никаких его признаков. Три часа вели поиск конвоя в северном направлении, потом повернули на восток. Несколько раз видели сторожевиков, но ни единого транспорта.
10 марта. 06.40. Капитан отпустил измученную команду на отдых и сам спустился с мостика подремать. Я остался на мостике, чтобы закончить вахту. Вокруг меня поднимались и опускались грязно-зелёные волны с длинными белыми разводами пены. Они были похожи на мрамор. Оглушающий ветер гнал низко над головами вахтенных серые облака. Из них на нас сыпались снег и град.
7.10. Я начал чихать, вдохнув раздражающий запах дыма и гари.
7.13. Вырвавшись из снежной завесы, мы увидели шесть кораблей, тяжело переваливавшихся на волнах и освещённых золотистыми лучами солнца.
– Командира – на мостик, команда – по местам, – скомандовал я в рубку.
Затем раздался оглушительный грохот. Ближайшее к нам судно – транспорт водоизмещением десять тысяч тонн – взорвалось и начало разлетаться на куски. Ударная волна толкнула нас с такой силой, что лёгкие готовы были лопнуть. Зигман просунул голову в рубочный люк, но тотчас нырнул обратно в рубку, когда увидел, что вокруг падают стальные обломки, поднятые вверх мощным взрывом. Я вместе с вахтенными укрылся за ограждением рубки и увидел пять транспортов, барахтавшихся на волнах, а также выскочившие из-за одного транспорта два эсминца по правому борту на дистанции 1000 метров. Третий эскорт мчался к нам за кормой. Крайне встревоженный, я скомандовал:
– Очистить мостик, самый полный вперёд, тревога!
У нас был лишь один выход – погрузиться на большую глубину и принять на себя возмездие за торпедную атаку другой лодки. Но присутствие поблизости гигантов, качавшихся на волнах, словно завораживало нас. Все, кто мог, толкались в носовом торпедном отсеке. Вес торпед давал лодке небольшой дифферент на нос, между тем как угрожающий шум винтов неумолимо приближавшихся к нам эскортов становился всё громче. Стряхнув с себя безрассудство, я заставил «У-230» нырнуть в глубину океана. Восемь разрывов глубинных бомб свирепо встряхнули лодку и придали ускорение её погружению. Фридриху удалось остановить падение лодки в 200 метрах от поверхности и выровнять её. В полной тишине «У-230» описывала под водой широкую зигзагообразную дугу. Пока конвой удалялся в восточном направлении, импульсы «асдика» настойчиво и угрожающе колотили по корпусу лодки. Через 15 минут после первой бомбардировки новые кассеты из 16 глубинных бомб с адским грохотом разорвались над нашей рубкой. Под действием взрывной волны корпус заскрипел, полопались деревянные переборки. Мы резко поменяли курс, чтобы нас не накрыла следующая серия. Однако противник был достаточно опытен. Раздалось ещё 24 всплеска от сброшенных в воду зарядов, которые, уйдя на определённую глубину, взорвались неподалёку от кормы нашей лодки. Третья серия взрывов вновь швырнула нас на плиты палубы. Бородатые физиономии тревожно искали налитыми кровью глазами трещины в корпусе лодки. Электрик в кормовом отсеке прошептал:
– В насадке гребного винта сильная течь.
Главмех безуспешно пытался выровнять лодку. Через течь в кормовое днище попало много воды, усилив дифферент на корму. «У-230» уходила вглубь с возросшей скоростью. Мощные разрывы глубинных бомб раздавались каждые 20 минут. Девять часов спустя эскорты все ещё продолжали бомбардировку. Холод проникал сквозь стальной корпус лодки. Нас прошиб озноб. Влага конденсировалась на поверхности корпуса, трубопроводов и патрубков, от капели сверху мы промокли до костей. «У-230» с дифферентом на корму под углом 30 градусов, с бездействовавшими носовыми и кормовыми горизонтальными рулями предпринимала отчаянные усилия, чтобы остановить дальнейшее падение. Она уже опустилась на глубину 245 метров. Если эскорты не уйдут, то мы, без сомнения погибнем на океанском дне, находящемся в пяти тысячах метров под нами. Однако к концу дня три эсминца развернулись и поспешили за конвоем. Ещё два часа мы оставались под водой на более благоприятной глубине, затем всплыли.
Я дал себе клятву найти командира подлодки, торпедная атака которой навела на нас эсминцы. Через несколько недель я выяснил, что это была «У-221» с капитаном Троером, потопившим транспорт с боеприпасами. Однако мне так и не удалось рассказать ему о том, какие неприятности навлёк на нас его успех. «У-221» не вернулась из очередного боевого похода.