Страница:
Когда ночная тьма окутала восточные отроги Шварцвальда, поезд прибыл в родной город Клары. Она простилась со мной, смущённая и обескураженная. Я поехал дальше в ночной тьме и не выходил из поезда до тех пор, пока не увидел, как лунный свет отражается на поверхности озера Констанца. Я вытащил свой багаж из вагона в Восточном Уберлингене, где мои родственники спасались от войны. Когда я начал разыскивать их дом, то ощутил внезапную потребность вернуться на вокзал, сесть на другой поезд и вернуться на подлодку к своей команде. Я принадлежал им. Но я продолжил поиски родственников, держа в руке тяжёлый чемодан с подарками. Я не знал, что с ними делать. У меня не было даже любимой девчонки, которой я мог бы их передать. Марианна погибла в развалинах Берлина. Ивон-на пропала ещё раньше. Маргариту я потерял в Париже, занятом американцами. Марика была замужем за другим.
Моё появление на пороге дома деда вызвало замешательство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожидали моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на континент союзников, и примерно в то время, когда родители получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро сменилось встревоженными взглядами и беспокойным шёпотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твёрдо произнёс:
– Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.
– Что ты намерен делать?
– Не знаю.
– Ты хочешь остаться у нас?
– Нет, я зашёл просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи…
Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и выяснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашёл себе убежище, место, где можно забыться на некоторое время.
Рано утром следующего дня я оставил у родственников свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно тащившийся поезд повёз, меня в горы, поменявшие в течение часа окраску с тёмно-зелёной на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доставили меня на высокогорье в Шенвальд. Там кузина зарезервировала мне номер в отеле.
Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы встречались с ней, как только первые солнечные лучи освещали белоснежные верхушки огромных хвойных деревьев, взбирались повыше и спускались на лыжах в долину. Каждое утро мы повторяли эти подъёмы и спуски по нескольку раз, завтракали содержимым холщовой сумки, привязанной к моему поясу, затем снова носились на лыжах по белоснежным полям, через замёрзшие горные потоки до заката солнца. Постепенно моя депрессия ослабляла свою хватку.
Лора старалась подбодрить меня, но ей удавалось это лишь до некоторой степени. Каждый вечер мы слышали эхо артиллерийской канонады, доносившейся с Вогез, расположенных всего лишь в 60 километрах к западу. Мы не могли не слышать радиопередач, сообщавших о наших потрясающих потерях на всех фронтах. Советы захватили Ригу, Литву, пол-Польши и создали себе плацдарм наступления на Балканах. Происходили ожесточённые бои на западном берегу Рейна, американцы сровняли с землёй Кёльн и Ахен. Я прислушивался к этим сообщениям с нарастающим беспокойством. Нет, я не мог больше вести праздную жизнь, когда рушилась наша оборона на Рейне, а немецкие города исчезали в пламени и клубах дыма. Я был накрепко связан со своей лодкой и командой. Это всё, что у меня осталось.
В один из холодных дней ноября я простился с Лорой и сел в сани, отправлявшиеся к станции. Когда мы спустились в безмолвную долину, я спрашивал себя: Боже мой, что будет с Германией? Куда делось это чудо-оружие, которое нам обещали столько раз? Как сможем мы без него остановить русских, американцев, англичан, французов – весь мир?
Я прибыл на базу подводных лодок Любек-Симе в холодный ненастный день. Юный старпом Зельде, которого я оставил на время своего отсутствия во главе небольшой части экипажа подлодки, доложил, что воздушные налёты и дефицит запчастей замедлили ремонт «У-953». Он явно отстал от графика, и нам бы повезло, если бы подлодка вышла в море в новогодний праздник. Однако, несмотря на неприятную весть, я расположился в своей комнате с ощущением, будто нашёл спасение от всех бед.
Здесь пахло смолистой хвоей. Через трнкие стенки я слышал в соседних комнатах говор своих подводников, узнавал голоса каждого из них. Меня радовало их присутствие. Оно придавало уверенность и осмысленность существованию.
Вечер я провёл со своими подводниками и узнал, что многие из них тоже пережили свои личные трагедии во время отпуска. Бергер обнаружил в руинах свой родной город Клёве, расположенный в непосредственной близости от линии фронта на западе. Во время пожара погибли его жена и единственный ребёнок. Кто-то показал ему место их захоронения. Сразу же после посещения могилы он вернулся на базу к своей подлодке. Один из мотористов тоже обнаружил только развалины своего дома. Его родители пропали без вести. Узнав об этом, он тоже поспешил вернуться на базу. Другие подводники провели отпуска в поездах и автобусах в попытках найти свои семьи, спасавшиеся бегством из города в город. Те, кто всё-таки встретился с родными, почти не располагали временем для общения с ними. Кое-кто вообще не доехал до дома. Их города оказались уже за линией фронта, в Силезии. Для них всех, как и для меня, оставалась одна дорога – возвращение на подлодку к товарищам, с которыми они могли разделить трагическую судьбу.
Однако не со всеми членами экипажа мои отношения складывались безоблачно. Наступил декабрь с его морозами и снегом, с пронизывающими восточными ветрами. Началась долгая зима. Под стать ненастным дням было и моё настроение, омрачённое присутствием в команде трёх офицеров. Старпом, главмех и курсант не обладали ни опытом, ни зрелостью. Они доставляли мне больше забот, чем помощи, и расхолаживали команду. Мои подводники, профессионалы, имевшие длинный– послужной список, боевой опыт и награды, видели мало проку от незрелого главмеха и относились к юному курсанту с нескрываемым презрением. Мириться с таким положением дел на боевой подлодке было тяжело и опасно. Я попросил отдел кадров заменить главмеха и курсанта. Подобная дежурная просьба, которая год назад была бы удовлетворена автоматически, даже если бы её расценили как каприз капитана, на этот раз была решительно отклонена. Моя попытка доказать, что кадровая замена необходима для сохранения боеспособности лодки и экипажа, вызвала лишь пренебрежительную отмашку. Мне как бы дали понять: «Какая разница? Жизнь подлодки слишком коротка, чтобы о ней беспокоиться, даже если команда подводников идеальна».
Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что ещё хуже, он был приставлен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вмешательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавшаяся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все стороны жизни страны резко усилилось, командиры подлодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-политработников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось всё более могущественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и поступками и не нуждались в партийных поучениях относительно того, как воевать и умирать.
Удалось бы мне или нет освободиться от курсанта, но я был полон решимости положить конец его назойливым поучениям. На общем собрании команды я указал главмеху, старпому и курсанту, что они ещё не приобрели достаточной квалификации, чтобы исполнять свои должности на борту подлодки. Я предупредил их, что они не смогут оставаться долго на своих постах, если не будут строго следовать моим распоряжениям, касающимся их подготовки к боевому походу. Кроме того, я так загрузил курсанта мелкими поручениями, что у него не оставалось времени произносить партийные речи.
Во вторую неделю декабря активность в порту драматически возросла, что свидетельствовало о подготовке нашего весеннего наступления на море. В десятидневный срок с Балтики прибыли пять обычных подлодок. Заполнились пустые казармы, активизировались ремонтные работы в сухом доке. Но прибывшие в порт суда не вносили ничего нового в наш боевой потенциал. Они ничем не отличались от нашей старушки «У-953», Словом, военные приготовления не обещали остановки нашего катастрофического падения в пропасть.
И тут забрезжил свет надежды на Западном фронте. Ранним утром 16 декабря наши армии предприняли мощное контрнаступление в Арденнах против англо-американских сил. Немецкие радиостанции сообщили о крупных успехах немецких войск, продвинувшихся в первые же часы далеко в глубь территории противника. Наконец началось давно обещанное крупное наступление. Мы опять двинулись на запад, и наши дивизии не остановятся до тех пор, пока последний солдат союзников не будет сброшен в море, Я слушал победные новости со смешанным чувством надежды, беспокойства и сдержан– № ности. Хотя прорыв в Арденнах дал первоначальные впечатляющие результаты, он произошёл на достаточно узком фронте для глубокого проникновения наших войск на юг. Мои надежды увядали и росла тревога по мере того, как проходили дни и уже не приходили вести о наших успехах. Через, неделю после того, как мы были взбудоражены фанфарами и военными маршами, голоса, заверявшие нас в скорой победе, умолкли. Наступление замедлилось от холода и грязи, а затем было остановлено свежими дивизиями союзников, брошенных на ликвидацию нашего наступательного клина. В канун Рождества наши шансы на крупную победу пришли к нулю.
В канун Рождества в порту было торжественно и тихо – по крайней мере до полуночи. Я совершал вечерний обход комнат, беседуя со своими подводниками, раздавая им заверения, в которых они не нуждались. Каждый из них прикрыл свою душу прочным панцирем, чтобы защититься от превратностей распадавшегося мира. Я вернулся в свою комнату после того, как выпил со своими офицерами, унтер-офицерами и матросами изрядное количество налитков. Сварил себе кофе на горячей плите, погрузился в кресло и принялся читать. Комната была насыщена запахом хвои от ёлки, которую матросы установили в одном из углов. Это напомнило мне счастливые праздники Рождества в прошлом. Жилой комплекс затихал. Я постепенно заснул, видя во сне весёлую пирушку.
Через несколько часов после полуночи меня разбудил громкий стук в дверь. Стучал мой идейный курсант, который стоял на вахте;
– Герр обер-лейтенант, я видел, как один из матросов провёл через проход в заборе женщину и скрылся с ней в комнате.
Сообщение меня заинтересовало. Я отправился в дальний конец коридора, где находилась комната матросов. Стараясь не шуметь, открыл дверь. В комнате было темно и тихо. Включил свет, но обнаружил, что ребята подстраховались, вывернув лампочки.
– Сходите за фонариком, курсант.
– Слушаюсь, герр обер-лейтенант! – воскликнул он, сгорая от нетерпения,
Я остался у двери, прислушиваясь. Слышал только тихое размеренное дыхание спавших матросов. Жаль, что курсант вмешался в это дело и помешал мне спать. На этом этапе войны разве имело значение, где наши парни занимались любовью? Ведь каждому из нас отмерено не так много жить и любить. И всё же дисциплина должна соблюдаться.
Курсант вернулся с фонариком, и я направил луч света на первого спавшего матроса. Все в его кровати выглядело естественным. Следующий матрос проснулся от света и моргнул ресницами. Третья постель была подозрительно объёмной. Я приподнял краешек одеяла, и под ним показалось испуганное личико юной блондинки. Я осознал, как бестактно поступил, и опустил край одеяла, чувствуя себя виноватым. Затем в казарме зажёгся общий свет, и я обнаружил ещё двух девиц.
Я ограничился осмотром этой комнаты, рассчитывая, что обитатели других, услышав суматоху, постараются побыстрее освободиться от своих напарниц. В отношении же трёх «попавшихся» матросов мне пришлось решать старую коллизию между требованиями дисциплины и моими личными симпатиями к парням. Я отложил своё решение на время после праздников.
На второй день после Рождества задрожала земля и послышался глухой рокот в отдалении. Мне это было хорошо знакомо. Шла массированная бомбардировка города – в данном случае Гамбурга. Я взял бинокль большого увеличения и занял место на шоссе, проходившем неподалёку, по господствовавшей над местностью возвышенности.
На голубом небе не было ни облачка, воздух холоден и прозрачен. Гамбург освещало белое зимнее солнце. С моего места были видны солнечные блики на крыльях и фюзеляжах «летающих крепостей», подлетевших со стороны моря. Они плавно спускались с небес и пикировали на город. Самолёт за самолётом выплывали из отдалённой дымки. В просветах между сотнями бомбардировщиков и бесчисленных истребителей сопровождения подпрыгивали серые и чёрные комочки от разрывов зенитных снарядов. Я видел через окуляры бинокля, как на Гамбург сыплются бомбы, как вспыхивают на фоне голубого шёлка небосвода красные и жёлтые шары, как взрываются и кувыркаются в воздухе горящие самолёты, как наши «мессершмиты», подобно ястребам, бросаются на бомбардировщики, заполняя воздушное пространство обломками неприятельских летающих машин. Под моими ногами на расстоянии многих километров от боя дрожала земля. Тысячи ни в чём не повинных жителей Гамбурга, которые молились на Рождество, были заживо сожжены и обращены в пепел. Должно быть, мои родные погибли таким же образом.
Что за гнусная, нелепая война, на которой здоровые мужчины и самая совершенная техника используются для уничтожения беспомощных и безобидных людей. Я убеждал себя, что участвую в другой войне, где одни топят другие корабли с оружием и боеприпасами, прежде чем последние будут использованы для убийств и разрушений. Но каким бы способом ни велась война, её ужасные последствия не поддаются воображению. Смерть в гигантских масштабах становилась столь будничной, что сама жизнь казалась неуместной, лишней, а обыкновенные радости жизни чем-то ненормальным, странным и нелепым. Даже любовь порядочной женщины воспринималась как помеха каждодневному кошмару выживания.
Моя горечь в связи с трагическим ходом войны, с тупостью и некомпетентностью в штабе, обрекавшими нас на бессмысленные жертвы, стала невыносимой в начале января. После попыток ускорить ремонт нашей лодки в период между Рождеством и Новым годом я был вызван – без всяких объяснений – к адмиралу Деницу в резиденцию его штаба, расположенную в окрестностях Берлина. Это было странно, так как Лев всё больше и больше удалялся от своих капитанов. В годы триумфа и побед он регулярно навещал командиров подлодок и их команды в портах. Позже он прекратил свои визиты и вместо них вызывал командиров на встречи в казённой атмосфере штаба в Париже. После захвата союзниками Парижа и гибели большинства наших судов Лев перестал приглашать капитанов.
В Берлине я занял номер в отеле «Фюрстендорф», принял душ и побрился, надел свежую белую сорочку и новый галстук. Затем на ожидавшем меня мини-автобусе отправился по шоссе в восточный пригород столицы Бернау. Проехав по пустынному шоссе, через сосновую рощу, я прибыл к комплексу штабных зданий, тщательно охраняемых и носящих экзотическое название «Коралл». После проверки документов часовым меня провели внутрь могущественного морского ведомства. Лабиринт вычищенных до блеска коридоров, легион офицеров в безукоризненно белых мундирах делали здание похожим на госпиталь. Отсутствовали только запахи эфира и антисептики. Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Меня потянуло назад к своей пропотевшей, чумазой команде.
Мне сообщили, что адмирал ещё не приехал, и пригласили позавтракать. В столовой декорированные столы, прекрасные скатерти, отборный фарфор, серебряные приборы с орнаментом, ряды официантов в белых фраках произвели на меня впечатление какой-то ненужной парадности. Я подумал, что большинство этих людей можно было бы использовать в годы войны с большим смыслом. Если бы они меньше развлекались и старались снабжать нас средствами для ведения сражений, Германия сохранила бы многие из тех 203 экипажей подлодок, которые были потоплены в минувший год. Возможно, мы располагали бы тогда армадой подводных лодок в 682 оперативные единицы, которая была отправлена на дно с начала войны.
Когда столовую покинули элегантные штабисты, я остался с пятью офицерами, чья синяя форма резко контрастировала с белизной мундиров постоянных обитателей этого здания. Отсутствие наград характеризовало их как новичков, ещё не нюхавших пороха. Из совместной беседы я узнал, что это командиры новой партии подлодок, которые ко времени укомплектования личным составом уже устарели. Эти ребята были готовы выйти в море, но их задержал вызов адмирала. Глядя на них, я видел перед собой покойников. При отсутствии боевого опыта у них не было ни малейшего шанса выжить, даже если они и не имели недостатка в уме, способностях и хорошей подготовке. В условиях обширной и многообразной системы противолодочной обороны противника они неизбежно потеряются. Я подозревал, что они не были даже проинструктированы относительно того, что их ожидает.
Через некоторое время нам сообщили, что адмирал готов принять нас, и провели в большой светлый кабинет. Дениц стоял у окна, на его бледном лице играли лучи зимнего солнца. Он сильно постарел с тех пор, как я в последний раз видел его в Лориане в 1941 году. Тогда в тёплый осенний день он прикрепил к моей груди Железный крест. Теперь же он выглядел осунувшимся, малорослым и менее подвижным.
Адмирал пожал каждому из нас руки и пригласил присесть в кресла, стоявшие напротив его стола. Он прошёлся перед нами и начал говорить, стараясь держаться уверенно и решительно. Он говорил о необходимости самопожертвования и о больших переменах к лучшему в подводной войне, которые вскоре должны были про-» изойти. По его словам, цель нашего предстоящего похода – это связать военно-морские силы союзников в их собственных акваториях и не допустить операций противника близ побережья территорий, контролировавшихся нашими войсками. Мы должны были стать теми доблестными воинами, которые будут самоотверженно сражаться до тех пор, пока новые типы лодок не изменят ход войны в нашу пользу. Когда мы вернёмся из похода, то получим первую из этих лодок. В заключение Дениц поразил нас заявлением, что ради выполнения стоявших перед Германией задач он пошлёт на фронт все имевшиеся в наличии лодки, даже те, которые предназначены для учебных целей.
Речь адмирала была короткой, но впечатляющей: Дениц всё же не утратил способности зажигать в нас искры энтузиазма, также как после его выступлений в годы триумфа. Вместе с тем он ничего не сказал нового и, как мне показалось, был убедителен только потому, что нам отчаянно хотелось верить ему. Мои представления о Денице сводились к тому, что его тактика, некогда обеспечившая нам победы, теперь вызывала бессмысленную гибель тысяч подводников вместе с их устаревшими подлодками. Его последний приказ можно было расценить только как отчаянную попытку отсрочить неизбежное поражение. И всё же я от всей души желал себе ошибиться.
После двухдневного отсутствия я вернулся на базу. На следующее утро за завтраком старпом доложил, что ремонт «У-953» завершён и лодка днём раньше отбуксирована к пирсу. Затем в большом возбуждении он сообщил мне, что в порт прибыли две лодки новейшего типа и перед наступлением сумерек пришвартовались рядом с нашей. Я прервал завтрак, переоделся в свой кожаный костюм и спустился к причалу. У его подножия стояла «У-953», свежевыкрашенная, с надраенной палубой, с пушками, на которых ещё не высохла смазка. Мои подводники собрались на кормовой палубе для переклички. Каждый из них поглядывал одним глазом на меня, а другим – на монстрообразные новые подлодки, стоявшие по оба борта от нашей. Я вступил на борт нашей возрождённой рабочей лошадки, ответил на рапорт старпома и приветствие команды, затем сказал всем, что нам придётся совершить ещё один поход на нашей старой подлодке, прежде чем нам предоставят лодку нового типа, подобную тем, что раскачиваются рядом с нами. Я пообещал это в надежде, что Дениц сдержит своё обещание.
Из того, что дал поверхностный осмотр «У-953», я пришёл к выводу, что в сухом доке механики основательно поработали. Страдавшая всемк старческими болезнями, она была переоснащена новым оборудованием. Прежний примитивный «шнеркель», доставлявший нам столько неприятностей, был заменён новым гидравлическим устройством с усовершенствованным поплавком. Вонь от разложения и застоя сменил запах новой краски. «У-953», кажется, была готова к походу.
Затем я решил познакомиться с одной из подводных диковин. Перейдя по сходням на один из стальных китов, я спросил у вахтенного, на месте ли командир. Тот ответил утвердительно.
– Как его имя?
– Капитан-лейтенант Зигман.
Мой прежний капитан с «У-230»! Я взобрался по необъятной скорлупе лёгкого корпуса на мостик, опустился через люк в оборудованную сложнейшей аппаратурой боевую рубку, из неё в помещение центрального поста, которое походило на электростанцию. Заметив Зигмана, стоявшего ко мне спиной, я взволнованно произнёс:
– Доброе утро! Хочу доложить о своём прибытии. Зигман обернулся:
– Что за чёрт! Неужели это ты? Что привело тебя в этот вшивый порт?
– Прибыл из Норвегии на старой развалюхе, чтобы из неё сделали новую.
– Ты всё ещё ходишь на одном из этих старых гробов? – спросил он с удивлением.
– Увы, у меня нет ваших связей. Поздравляю с новой подлодкой.
– Спасибо. Пойдём, я покажу тебе её. Или ты уже видел такой корабль раньше?
– Нет, не имел удовольствия.
Пока мы шли в носовые отсеки, Зигман сообщил, что сменил «У-230» на новую подлодку весной прошлого года. 21 августа, когда союзники высадились в Тулоне, команда бежала с «У-230», которой командовал уже Эбербах. Большинство наших старых товарищей захвачено в плен. Я также узнал от Зигмана, что Фридрих покинул «У-230» вместе с ним и остаётся его главмехом. Ридель же стал капитаном «У-242». Мы дошли наконец до носового торпедного отсека. В его обширном помещении было установлено шесть торпедных аппаратов вместо четырёх, имевшихся на обычных подлодках. Вдоль стенки прочного корпуса располагалось хранилище для 14 незагруженных торпед.
– Мы загружаем аппараты при помощи гидравлики за десять минут, – пояснил Зигман. – Только нажимаем кнопки, и все потихоньку идёт само собой. Больше мы к торпедам не прикасаемся.
Отсек был оборудован механизмами для хранения, перемещения и загрузки торпед в аппараты. Торпедисты, спавшие на старых лодках вповалку среди стальных рыбин, имели здесь просторное помещение для отдыха. Офицеры и унтер-офицеры занимали помещения, похожие на каюты 1-го класса на пассажирском лайнере. Водоизмещение новой лодки почти в три раза превосходило водоизмещение «У-953».
– Ты не поверишь, но мы движемся под водой быстрее, чем на поверхности, – продолжил Зигман пояснения. – Можем двигаться там с предельной скоростью в 17 узлов довольно продолжительное время.
– И кроме того, можете атаковать конвой из подводного положения.
– Это ещё не все. Мы не только быстрее движемся под водой, но также способны стрелять торпедами с глубины 50 метров, воочию не видя цели. Глубина нашего погружения в два раза превышает вашу, и мы легко уходим от преследующего эскорта.
– Выходит, что вы практически неуязвимы.
– Именно так. Высокая скорость позволяет нам атаковать и уходить незамеченными. Новая электронная система управления стрельбой обеспечивает стопроцентную точность огня. Наш новый «шнеркель» действует так же, как ваш перископ. Он выдвигается очень быстро и позволяет скорее перезарядить батареи. Наша подлодка – идеал субмарины.
То, что нам говорили много месяцев, было правдой. Новые подлодки действительно существовали. И по общему мнению, это на самом деле было чудо-лодки. Отправленные в море в достаточном количестве, они могли бы загнать союзников в глухую оборону на море. Если бы только наступление противника с востока и запада могло быть задержано на определённое время…
Зигман отказался от моего предложения позавтракать. Он спешил провести конец недели в кругу семьи. Мы тепло расстались, пожелав друг другу удачи и успеха. Оба сознавали, что нас теперь разделяло. Великолепная новая лодка давала ему весомые гарантии пережить конец войны. Моя же древняя обрекала меня на верную гибель.
С горечью в душе и тревогой за свою команду я приготовился к выходу в море.
Глава 27
Моё появление на пороге дома деда вызвало замешательство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожидали моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на континент союзников, и примерно в то время, когда родители получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро сменилось встревоженными взглядами и беспокойным шёпотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твёрдо произнёс:
– Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.
– Что ты намерен делать?
– Не знаю.
– Ты хочешь остаться у нас?
– Нет, я зашёл просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи…
Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и выяснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашёл себе убежище, место, где можно забыться на некоторое время.
Рано утром следующего дня я оставил у родственников свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно тащившийся поезд повёз, меня в горы, поменявшие в течение часа окраску с тёмно-зелёной на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доставили меня на высокогорье в Шенвальд. Там кузина зарезервировала мне номер в отеле.
Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы встречались с ней, как только первые солнечные лучи освещали белоснежные верхушки огромных хвойных деревьев, взбирались повыше и спускались на лыжах в долину. Каждое утро мы повторяли эти подъёмы и спуски по нескольку раз, завтракали содержимым холщовой сумки, привязанной к моему поясу, затем снова носились на лыжах по белоснежным полям, через замёрзшие горные потоки до заката солнца. Постепенно моя депрессия ослабляла свою хватку.
Лора старалась подбодрить меня, но ей удавалось это лишь до некоторой степени. Каждый вечер мы слышали эхо артиллерийской канонады, доносившейся с Вогез, расположенных всего лишь в 60 километрах к западу. Мы не могли не слышать радиопередач, сообщавших о наших потрясающих потерях на всех фронтах. Советы захватили Ригу, Литву, пол-Польши и создали себе плацдарм наступления на Балканах. Происходили ожесточённые бои на западном берегу Рейна, американцы сровняли с землёй Кёльн и Ахен. Я прислушивался к этим сообщениям с нарастающим беспокойством. Нет, я не мог больше вести праздную жизнь, когда рушилась наша оборона на Рейне, а немецкие города исчезали в пламени и клубах дыма. Я был накрепко связан со своей лодкой и командой. Это всё, что у меня осталось.
В один из холодных дней ноября я простился с Лорой и сел в сани, отправлявшиеся к станции. Когда мы спустились в безмолвную долину, я спрашивал себя: Боже мой, что будет с Германией? Куда делось это чудо-оружие, которое нам обещали столько раз? Как сможем мы без него остановить русских, американцев, англичан, французов – весь мир?
Я прибыл на базу подводных лодок Любек-Симе в холодный ненастный день. Юный старпом Зельде, которого я оставил на время своего отсутствия во главе небольшой части экипажа подлодки, доложил, что воздушные налёты и дефицит запчастей замедлили ремонт «У-953». Он явно отстал от графика, и нам бы повезло, если бы подлодка вышла в море в новогодний праздник. Однако, несмотря на неприятную весть, я расположился в своей комнате с ощущением, будто нашёл спасение от всех бед.
Здесь пахло смолистой хвоей. Через трнкие стенки я слышал в соседних комнатах говор своих подводников, узнавал голоса каждого из них. Меня радовало их присутствие. Оно придавало уверенность и осмысленность существованию.
Вечер я провёл со своими подводниками и узнал, что многие из них тоже пережили свои личные трагедии во время отпуска. Бергер обнаружил в руинах свой родной город Клёве, расположенный в непосредственной близости от линии фронта на западе. Во время пожара погибли его жена и единственный ребёнок. Кто-то показал ему место их захоронения. Сразу же после посещения могилы он вернулся на базу к своей подлодке. Один из мотористов тоже обнаружил только развалины своего дома. Его родители пропали без вести. Узнав об этом, он тоже поспешил вернуться на базу. Другие подводники провели отпуска в поездах и автобусах в попытках найти свои семьи, спасавшиеся бегством из города в город. Те, кто всё-таки встретился с родными, почти не располагали временем для общения с ними. Кое-кто вообще не доехал до дома. Их города оказались уже за линией фронта, в Силезии. Для них всех, как и для меня, оставалась одна дорога – возвращение на подлодку к товарищам, с которыми они могли разделить трагическую судьбу.
Однако не со всеми членами экипажа мои отношения складывались безоблачно. Наступил декабрь с его морозами и снегом, с пронизывающими восточными ветрами. Началась долгая зима. Под стать ненастным дням было и моё настроение, омрачённое присутствием в команде трёх офицеров. Старпом, главмех и курсант не обладали ни опытом, ни зрелостью. Они доставляли мне больше забот, чем помощи, и расхолаживали команду. Мои подводники, профессионалы, имевшие длинный– послужной список, боевой опыт и награды, видели мало проку от незрелого главмеха и относились к юному курсанту с нескрываемым презрением. Мириться с таким положением дел на боевой подлодке было тяжело и опасно. Я попросил отдел кадров заменить главмеха и курсанта. Подобная дежурная просьба, которая год назад была бы удовлетворена автоматически, даже если бы её расценили как каприз капитана, на этот раз была решительно отклонена. Моя попытка доказать, что кадровая замена необходима для сохранения боеспособности лодки и экипажа, вызвала лишь пренебрежительную отмашку. Мне как бы дали понять: «Какая разница? Жизнь подлодки слишком коротка, чтобы о ней беспокоиться, даже если команда подводников идеальна».
Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что ещё хуже, он был приставлен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вмешательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавшаяся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все стороны жизни страны резко усилилось, командиры подлодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-политработников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось всё более могущественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и поступками и не нуждались в партийных поучениях относительно того, как воевать и умирать.
Удалось бы мне или нет освободиться от курсанта, но я был полон решимости положить конец его назойливым поучениям. На общем собрании команды я указал главмеху, старпому и курсанту, что они ещё не приобрели достаточной квалификации, чтобы исполнять свои должности на борту подлодки. Я предупредил их, что они не смогут оставаться долго на своих постах, если не будут строго следовать моим распоряжениям, касающимся их подготовки к боевому походу. Кроме того, я так загрузил курсанта мелкими поручениями, что у него не оставалось времени произносить партийные речи.
Во вторую неделю декабря активность в порту драматически возросла, что свидетельствовало о подготовке нашего весеннего наступления на море. В десятидневный срок с Балтики прибыли пять обычных подлодок. Заполнились пустые казармы, активизировались ремонтные работы в сухом доке. Но прибывшие в порт суда не вносили ничего нового в наш боевой потенциал. Они ничем не отличались от нашей старушки «У-953», Словом, военные приготовления не обещали остановки нашего катастрофического падения в пропасть.
И тут забрезжил свет надежды на Западном фронте. Ранним утром 16 декабря наши армии предприняли мощное контрнаступление в Арденнах против англо-американских сил. Немецкие радиостанции сообщили о крупных успехах немецких войск, продвинувшихся в первые же часы далеко в глубь территории противника. Наконец началось давно обещанное крупное наступление. Мы опять двинулись на запад, и наши дивизии не остановятся до тех пор, пока последний солдат союзников не будет сброшен в море, Я слушал победные новости со смешанным чувством надежды, беспокойства и сдержан– № ности. Хотя прорыв в Арденнах дал первоначальные впечатляющие результаты, он произошёл на достаточно узком фронте для глубокого проникновения наших войск на юг. Мои надежды увядали и росла тревога по мере того, как проходили дни и уже не приходили вести о наших успехах. Через, неделю после того, как мы были взбудоражены фанфарами и военными маршами, голоса, заверявшие нас в скорой победе, умолкли. Наступление замедлилось от холода и грязи, а затем было остановлено свежими дивизиями союзников, брошенных на ликвидацию нашего наступательного клина. В канун Рождества наши шансы на крупную победу пришли к нулю.
В канун Рождества в порту было торжественно и тихо – по крайней мере до полуночи. Я совершал вечерний обход комнат, беседуя со своими подводниками, раздавая им заверения, в которых они не нуждались. Каждый из них прикрыл свою душу прочным панцирем, чтобы защититься от превратностей распадавшегося мира. Я вернулся в свою комнату после того, как выпил со своими офицерами, унтер-офицерами и матросами изрядное количество налитков. Сварил себе кофе на горячей плите, погрузился в кресло и принялся читать. Комната была насыщена запахом хвои от ёлки, которую матросы установили в одном из углов. Это напомнило мне счастливые праздники Рождества в прошлом. Жилой комплекс затихал. Я постепенно заснул, видя во сне весёлую пирушку.
Через несколько часов после полуночи меня разбудил громкий стук в дверь. Стучал мой идейный курсант, который стоял на вахте;
– Герр обер-лейтенант, я видел, как один из матросов провёл через проход в заборе женщину и скрылся с ней в комнате.
Сообщение меня заинтересовало. Я отправился в дальний конец коридора, где находилась комната матросов. Стараясь не шуметь, открыл дверь. В комнате было темно и тихо. Включил свет, но обнаружил, что ребята подстраховались, вывернув лампочки.
– Сходите за фонариком, курсант.
– Слушаюсь, герр обер-лейтенант! – воскликнул он, сгорая от нетерпения,
Я остался у двери, прислушиваясь. Слышал только тихое размеренное дыхание спавших матросов. Жаль, что курсант вмешался в это дело и помешал мне спать. На этом этапе войны разве имело значение, где наши парни занимались любовью? Ведь каждому из нас отмерено не так много жить и любить. И всё же дисциплина должна соблюдаться.
Курсант вернулся с фонариком, и я направил луч света на первого спавшего матроса. Все в его кровати выглядело естественным. Следующий матрос проснулся от света и моргнул ресницами. Третья постель была подозрительно объёмной. Я приподнял краешек одеяла, и под ним показалось испуганное личико юной блондинки. Я осознал, как бестактно поступил, и опустил край одеяла, чувствуя себя виноватым. Затем в казарме зажёгся общий свет, и я обнаружил ещё двух девиц.
Я ограничился осмотром этой комнаты, рассчитывая, что обитатели других, услышав суматоху, постараются побыстрее освободиться от своих напарниц. В отношении же трёх «попавшихся» матросов мне пришлось решать старую коллизию между требованиями дисциплины и моими личными симпатиями к парням. Я отложил своё решение на время после праздников.
На второй день после Рождества задрожала земля и послышался глухой рокот в отдалении. Мне это было хорошо знакомо. Шла массированная бомбардировка города – в данном случае Гамбурга. Я взял бинокль большого увеличения и занял место на шоссе, проходившем неподалёку, по господствовавшей над местностью возвышенности.
На голубом небе не было ни облачка, воздух холоден и прозрачен. Гамбург освещало белое зимнее солнце. С моего места были видны солнечные блики на крыльях и фюзеляжах «летающих крепостей», подлетевших со стороны моря. Они плавно спускались с небес и пикировали на город. Самолёт за самолётом выплывали из отдалённой дымки. В просветах между сотнями бомбардировщиков и бесчисленных истребителей сопровождения подпрыгивали серые и чёрные комочки от разрывов зенитных снарядов. Я видел через окуляры бинокля, как на Гамбург сыплются бомбы, как вспыхивают на фоне голубого шёлка небосвода красные и жёлтые шары, как взрываются и кувыркаются в воздухе горящие самолёты, как наши «мессершмиты», подобно ястребам, бросаются на бомбардировщики, заполняя воздушное пространство обломками неприятельских летающих машин. Под моими ногами на расстоянии многих километров от боя дрожала земля. Тысячи ни в чём не повинных жителей Гамбурга, которые молились на Рождество, были заживо сожжены и обращены в пепел. Должно быть, мои родные погибли таким же образом.
Что за гнусная, нелепая война, на которой здоровые мужчины и самая совершенная техника используются для уничтожения беспомощных и безобидных людей. Я убеждал себя, что участвую в другой войне, где одни топят другие корабли с оружием и боеприпасами, прежде чем последние будут использованы для убийств и разрушений. Но каким бы способом ни велась война, её ужасные последствия не поддаются воображению. Смерть в гигантских масштабах становилась столь будничной, что сама жизнь казалась неуместной, лишней, а обыкновенные радости жизни чем-то ненормальным, странным и нелепым. Даже любовь порядочной женщины воспринималась как помеха каждодневному кошмару выживания.
Моя горечь в связи с трагическим ходом войны, с тупостью и некомпетентностью в штабе, обрекавшими нас на бессмысленные жертвы, стала невыносимой в начале января. После попыток ускорить ремонт нашей лодки в период между Рождеством и Новым годом я был вызван – без всяких объяснений – к адмиралу Деницу в резиденцию его штаба, расположенную в окрестностях Берлина. Это было странно, так как Лев всё больше и больше удалялся от своих капитанов. В годы триумфа и побед он регулярно навещал командиров подлодок и их команды в портах. Позже он прекратил свои визиты и вместо них вызывал командиров на встречи в казённой атмосфере штаба в Париже. После захвата союзниками Парижа и гибели большинства наших судов Лев перестал приглашать капитанов.
В Берлине я занял номер в отеле «Фюрстендорф», принял душ и побрился, надел свежую белую сорочку и новый галстук. Затем на ожидавшем меня мини-автобусе отправился по шоссе в восточный пригород столицы Бернау. Проехав по пустынному шоссе, через сосновую рощу, я прибыл к комплексу штабных зданий, тщательно охраняемых и носящих экзотическое название «Коралл». После проверки документов часовым меня провели внутрь могущественного морского ведомства. Лабиринт вычищенных до блеска коридоров, легион офицеров в безукоризненно белых мундирах делали здание похожим на госпиталь. Отсутствовали только запахи эфира и антисептики. Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Меня потянуло назад к своей пропотевшей, чумазой команде.
Мне сообщили, что адмирал ещё не приехал, и пригласили позавтракать. В столовой декорированные столы, прекрасные скатерти, отборный фарфор, серебряные приборы с орнаментом, ряды официантов в белых фраках произвели на меня впечатление какой-то ненужной парадности. Я подумал, что большинство этих людей можно было бы использовать в годы войны с большим смыслом. Если бы они меньше развлекались и старались снабжать нас средствами для ведения сражений, Германия сохранила бы многие из тех 203 экипажей подлодок, которые были потоплены в минувший год. Возможно, мы располагали бы тогда армадой подводных лодок в 682 оперативные единицы, которая была отправлена на дно с начала войны.
Когда столовую покинули элегантные штабисты, я остался с пятью офицерами, чья синяя форма резко контрастировала с белизной мундиров постоянных обитателей этого здания. Отсутствие наград характеризовало их как новичков, ещё не нюхавших пороха. Из совместной беседы я узнал, что это командиры новой партии подлодок, которые ко времени укомплектования личным составом уже устарели. Эти ребята были готовы выйти в море, но их задержал вызов адмирала. Глядя на них, я видел перед собой покойников. При отсутствии боевого опыта у них не было ни малейшего шанса выжить, даже если они и не имели недостатка в уме, способностях и хорошей подготовке. В условиях обширной и многообразной системы противолодочной обороны противника они неизбежно потеряются. Я подозревал, что они не были даже проинструктированы относительно того, что их ожидает.
Через некоторое время нам сообщили, что адмирал готов принять нас, и провели в большой светлый кабинет. Дениц стоял у окна, на его бледном лице играли лучи зимнего солнца. Он сильно постарел с тех пор, как я в последний раз видел его в Лориане в 1941 году. Тогда в тёплый осенний день он прикрепил к моей груди Железный крест. Теперь же он выглядел осунувшимся, малорослым и менее подвижным.
Адмирал пожал каждому из нас руки и пригласил присесть в кресла, стоявшие напротив его стола. Он прошёлся перед нами и начал говорить, стараясь держаться уверенно и решительно. Он говорил о необходимости самопожертвования и о больших переменах к лучшему в подводной войне, которые вскоре должны были про-» изойти. По его словам, цель нашего предстоящего похода – это связать военно-морские силы союзников в их собственных акваториях и не допустить операций противника близ побережья территорий, контролировавшихся нашими войсками. Мы должны были стать теми доблестными воинами, которые будут самоотверженно сражаться до тех пор, пока новые типы лодок не изменят ход войны в нашу пользу. Когда мы вернёмся из похода, то получим первую из этих лодок. В заключение Дениц поразил нас заявлением, что ради выполнения стоявших перед Германией задач он пошлёт на фронт все имевшиеся в наличии лодки, даже те, которые предназначены для учебных целей.
Речь адмирала была короткой, но впечатляющей: Дениц всё же не утратил способности зажигать в нас искры энтузиазма, также как после его выступлений в годы триумфа. Вместе с тем он ничего не сказал нового и, как мне показалось, был убедителен только потому, что нам отчаянно хотелось верить ему. Мои представления о Денице сводились к тому, что его тактика, некогда обеспечившая нам победы, теперь вызывала бессмысленную гибель тысяч подводников вместе с их устаревшими подлодками. Его последний приказ можно было расценить только как отчаянную попытку отсрочить неизбежное поражение. И всё же я от всей души желал себе ошибиться.
После двухдневного отсутствия я вернулся на базу. На следующее утро за завтраком старпом доложил, что ремонт «У-953» завершён и лодка днём раньше отбуксирована к пирсу. Затем в большом возбуждении он сообщил мне, что в порт прибыли две лодки новейшего типа и перед наступлением сумерек пришвартовались рядом с нашей. Я прервал завтрак, переоделся в свой кожаный костюм и спустился к причалу. У его подножия стояла «У-953», свежевыкрашенная, с надраенной палубой, с пушками, на которых ещё не высохла смазка. Мои подводники собрались на кормовой палубе для переклички. Каждый из них поглядывал одним глазом на меня, а другим – на монстрообразные новые подлодки, стоявшие по оба борта от нашей. Я вступил на борт нашей возрождённой рабочей лошадки, ответил на рапорт старпома и приветствие команды, затем сказал всем, что нам придётся совершить ещё один поход на нашей старой подлодке, прежде чем нам предоставят лодку нового типа, подобную тем, что раскачиваются рядом с нами. Я пообещал это в надежде, что Дениц сдержит своё обещание.
Из того, что дал поверхностный осмотр «У-953», я пришёл к выводу, что в сухом доке механики основательно поработали. Страдавшая всемк старческими болезнями, она была переоснащена новым оборудованием. Прежний примитивный «шнеркель», доставлявший нам столько неприятностей, был заменён новым гидравлическим устройством с усовершенствованным поплавком. Вонь от разложения и застоя сменил запах новой краски. «У-953», кажется, была готова к походу.
Затем я решил познакомиться с одной из подводных диковин. Перейдя по сходням на один из стальных китов, я спросил у вахтенного, на месте ли командир. Тот ответил утвердительно.
– Как его имя?
– Капитан-лейтенант Зигман.
Мой прежний капитан с «У-230»! Я взобрался по необъятной скорлупе лёгкого корпуса на мостик, опустился через люк в оборудованную сложнейшей аппаратурой боевую рубку, из неё в помещение центрального поста, которое походило на электростанцию. Заметив Зигмана, стоявшего ко мне спиной, я взволнованно произнёс:
– Доброе утро! Хочу доложить о своём прибытии. Зигман обернулся:
– Что за чёрт! Неужели это ты? Что привело тебя в этот вшивый порт?
– Прибыл из Норвегии на старой развалюхе, чтобы из неё сделали новую.
– Ты всё ещё ходишь на одном из этих старых гробов? – спросил он с удивлением.
– Увы, у меня нет ваших связей. Поздравляю с новой подлодкой.
– Спасибо. Пойдём, я покажу тебе её. Или ты уже видел такой корабль раньше?
– Нет, не имел удовольствия.
Пока мы шли в носовые отсеки, Зигман сообщил, что сменил «У-230» на новую подлодку весной прошлого года. 21 августа, когда союзники высадились в Тулоне, команда бежала с «У-230», которой командовал уже Эбербах. Большинство наших старых товарищей захвачено в плен. Я также узнал от Зигмана, что Фридрих покинул «У-230» вместе с ним и остаётся его главмехом. Ридель же стал капитаном «У-242». Мы дошли наконец до носового торпедного отсека. В его обширном помещении было установлено шесть торпедных аппаратов вместо четырёх, имевшихся на обычных подлодках. Вдоль стенки прочного корпуса располагалось хранилище для 14 незагруженных торпед.
– Мы загружаем аппараты при помощи гидравлики за десять минут, – пояснил Зигман. – Только нажимаем кнопки, и все потихоньку идёт само собой. Больше мы к торпедам не прикасаемся.
Отсек был оборудован механизмами для хранения, перемещения и загрузки торпед в аппараты. Торпедисты, спавшие на старых лодках вповалку среди стальных рыбин, имели здесь просторное помещение для отдыха. Офицеры и унтер-офицеры занимали помещения, похожие на каюты 1-го класса на пассажирском лайнере. Водоизмещение новой лодки почти в три раза превосходило водоизмещение «У-953».
– Ты не поверишь, но мы движемся под водой быстрее, чем на поверхности, – продолжил Зигман пояснения. – Можем двигаться там с предельной скоростью в 17 узлов довольно продолжительное время.
– И кроме того, можете атаковать конвой из подводного положения.
– Это ещё не все. Мы не только быстрее движемся под водой, но также способны стрелять торпедами с глубины 50 метров, воочию не видя цели. Глубина нашего погружения в два раза превышает вашу, и мы легко уходим от преследующего эскорта.
– Выходит, что вы практически неуязвимы.
– Именно так. Высокая скорость позволяет нам атаковать и уходить незамеченными. Новая электронная система управления стрельбой обеспечивает стопроцентную точность огня. Наш новый «шнеркель» действует так же, как ваш перископ. Он выдвигается очень быстро и позволяет скорее перезарядить батареи. Наша подлодка – идеал субмарины.
То, что нам говорили много месяцев, было правдой. Новые подлодки действительно существовали. И по общему мнению, это на самом деле было чудо-лодки. Отправленные в море в достаточном количестве, они могли бы загнать союзников в глухую оборону на море. Если бы только наступление противника с востока и запада могло быть задержано на определённое время…
Зигман отказался от моего предложения позавтракать. Он спешил провести конец недели в кругу семьи. Мы тепло расстались, пожелав друг другу удачи и успеха. Оба сознавали, что нас теперь разделяло. Великолепная новая лодка давала ему весомые гарантии пережить конец войны. Моя же древняя обрекала меня на верную гибель.
С горечью в душе и тревогой за свою команду я приготовился к выходу в море.
Глава 27
Утром 8 февраля «У-953» выскользнула из Любекской бухты и направилась на север. Через 12 часов барахтанья в волнах нам уже казалось, что мы и не выбирались на сушу. Лодка, вопреки прежним язвительным замечаниям в её адрес, демонстрировала высокие ходовые качества и слаженную работу механизмов. На высокой скорости «У-953» проходила теснины и мелководье среди Датских островов. Новое электронное оборудование предохраняло её от внезапной атаки противника. Новый чувствительный радар, компактный и легко управляемый, постоянно вращался, отслеживая обстановку на небе и на море.