Страница:
Мы проветрили отсеки, устранили течь, выкачали воду из днища, перезарядили аккумуляторные батареи. Затем радировали в штаб о своих успешных атаках на конвой, чего не смогли сделать раньше, и на полных оборотах устремились в ночную тьму. Рано утром Ридель расшифровал важную радиограмму от Льва. В ней сообщалось, что за трое суток охоты наша «волчья стая» потопила шесть транспортов противника тоннажем 50 тысяч тонн. Что более важно, нам было приказано прекратить охоту на конвой СЦ-121 и перейти в другую «стаю», созданную для атак на конвой, ожидавшийся из Галифакса. Из ряда принятых радиограмм напрашивался вывод: штаб что-то затевает. В зону площадью 80 тысяч квадратных миль, через которую проходили основные судоходные лини Северной Атлантики, было направлено минимум 40 лодок.
«У-230», прибыв в заданный квадрат, три дня крейсировала в условиях жестокого шторма. 16 марта одна из наших подлодок обнаружила конвой СЦ-122 и радировала об этом. 40 подлодок, патрулировавших зону, получили из штаба срочный приказ: «Всем подлодкам следовать на перехват конвоя в сетке квадрата ВД-14. В конвое свыше 60 транспортов. Курс северо-восток. Скорость 9 узлов».
Мы прикинули, что сможем настигнуть конвой через 12-14 часов, и стремительно понеслись к новым целям. Несмотря на изнурительную борьбу в течение семи недель со штормом и неприятелем, боевой дух команды оставался на высоте. Где-то на востоке, уже погрузившемся в ночную тьму, двигался конвой с офицерами и командами настороже. Ведь их постоянно подстерегала угроза быть обнаруженными, атакованными, покалеченными и убитыми. Она возрастала с каждой пройденной конвоем милей, а в центре Атлантики вообще была смертельно опасной. Роковой момент наступил на следующую ночь.
Через два часа после захода солнца за быстро несущимися по небу облаками показалась луна. Её бледно-жёлтый свет не был нашим союзником. Он лишал нас. возможности атаковать с близкой дистанции. С наступлением ночи сила ветра несколько ослабла.
Бохерт, матрос с острым зрением, увидел тень первым и доложил:
– Эсминец курсом на север, дистанция 4000 метров.
– Следи за ним, сынок. Скажешь, когда он изменит курс, – тихо отреагировал Зигман, не покидая своего угла.
У нас не было средств, чтобы выяснить, запеленгованы мы или нет. «Бискайским крестом» мы уже давно не пользовались. От него не было никакой пользы во время атаки или патрулирования в центре Атлантики, где угрозы воздушного нападения не существовало. Вскоре едва различимый силуэт эсминца пропал из виду. Часы показывали 21.30. Следующие два часа мы бороздили море под завывание ветра и снежные шквалы. Лодка разбивала волны на брызги и пену, оставляя за полупогруженной в воду рубкой бурлящий водоворот. Это могло демаскировать нас в непосредственной близости от противника.
22.40. Бохерт опять обнаружил конвой:
– Тень с левого борта. Дистанция 6500 метров. Там целое стадо!
Крохотные тени, величиной с клопа, двигались вдоль слабо различимого при лунном свете горизонта. Периодически этот строй призраков закрывали высокие продольные волны. Мы подошли к конвою с юго-запада, стремясь выйти со стороны его правой колонны. Вскоре приблизились с южной стороны к этой колонне на дистанцию четыре тысячи метров и пошли параллельным курсом по ветру. Теперь предстояло определить перспективные цели.
23.30. Из темноты выскочил первый эсминец из боевого охранения конвоя. Несколько минут он шёл на большой скорости между нами и конвоем, затем развернулся на 120 градусов, пристроился к нам в кильватер и, снова изменив курс, быстро приблизился к колонне медленно передвигавшихся транспортов. Следуя параллельным курсом с южной стороны конвоя, «У-230» зашла слишком далеко вперёд, чтобы выйти на угол атаки. Но, как только мы пытались изменить курс, лодка попадала в сильную качку. Предательски белый след пены за рубкой становился шире и отсвечивал под луной, как мощный фонарь. Тотчас из тёмной завесы выделилась тень, приобретшая ясные очертания эсминца. Причём он был не один. За ним следовал другой эскорт. Лодка развернулась и поспешила укрыться среди высоких волн. Мы видели, как эскорты помчались на юг, минуту следили за ними, а затем снова изменили курс и продолжили охоту за конвоем.
Хотя «У-230» мешали мощные удары волн, она упорно стремилась выйти на атакующую позицию. Вдали по левому борту вели поиск три сторожевика, за кормой рыскали два эсминца. Впереди нас шёл на всех парах крупнейший из всех конвоев, когда-либо пересекавших Атлантику. Через линзы ПУС я видел, как проползает тень за тенью. Мачты торчали, как колья массивного забора.
– Эсминцы за кормой, быстро приближаются, – предупредил один из вахтенных.
Я увидел мчавшихся к нам на большой скорости монстров даже без бинокля. Клочья белой пены отлетали от их форштевней и мостиков. Однако «У-230» не предпринимала попыток уйти от эсминцев. Сначала мы должны были атаковать конвой.
– Старпом, целься! – крикнул Зигман, перекрывая грохот шторма.
– Аппараты от первого до пятого – товсь! – скомандовал я в рубочный люк.
– Готов, готов, – послышалось оттуда.
– Что эти парни делают за кормой? – снова раздался голос капитана. Прежде чем вахтенный смог ответить, я пнул его под ребро, чтобы он не раскрывал рта, и доложил:
– Движутся на безопасной дистанции.
Я лукавил. Эскорты приближались, но у меня уже были намечены перспективные цели. В сетке ПУС я видел, как транспорты передвигаются один за другим, и выбирал наиболее крупные из них.
– Время, старпом, – пли! – крикнул капитан.
Я пять раз дёрнул за рычаг. Зигман сразу же развернул лодку в направлении хвостовых транспортов конвоя, чтобы уйти от эсминцев. Мы устремились прямо в набегавшие океанские волны, эскорты не могли повторить наш манёвр. Затем услышали грохот трёх тяжёлых взрывов. Ослепительные сполохи огня высветили бесчисленное множество транспортов, эсминцев и сторожевиков. Три транспорта выбыли из колонны, обратившись в горящие факелы. Конвой резко свернул влево, посылая ракетами сигналы бедствия. «У-230» направила свой острый форштевень на запад и поспешила укрыться за огромными валами чёрных волн, гонимых зимним штормом. Суматоха, возбуждение и сполохи пламени улеглись. Наступила тишина. Два подбитых транспорта остались тонуть в бурном море. Третий дрейфовал вне пределов нашей видимости, мы так и не узнали, как он утонул. Конвой скрылся за бушующими волнами океана.
«У-230», израсходовавшая все торпеды, покидала поле битвы. Среди ночи мы наблюдали новые вспышки огня и слышали грохот разрывов торпед. Когда взошло утреннее солнце, под лучами которого на ясном голубом небе неслись розовые и золотистые облака испарившегося тумана, когда растаяли сугробы в штормовом море, союзники потеряли 14 транспортов тоннажем в 90 тысяч тонн. Ещё шесть транспортов тащились по волнам повреждёнными.
Из-за острой нехватки солярки и продовольствия «У-230» взяла курс на базу. Мы передали в штаб итоговую радиограмму: «Потоплено семь транспортов тоннажем 35 тысяч тонн. Ещё два повреждены. Идём на базу».
Когда мы следовали на юг, рассекая волны, охота на конвой СЦ-122 продолжалась с нарастающей силой. X концу 17 марта ещё восемь транспортов отправились на дно. Когда спустилась ночь на 18 марта, грохот от разрывов глубинных бомб и торпед возобновился, продолжалась отчаянная борьба конвоя за выживание. На следующий день наши подлодки все ещё охотились на противника, атакуя изрядно сократившуюся армаду его судов. Затем они обнаружили другой конвой, следовавший за СЦ-122. Они пробились на фланги конвоя НХ-229 сквозь боевое охранение эскортов, снежную бурю и громады волн. Разгорелось новое сражение. Вскоре два потрёпанных конвоя были втянуты в гигантскую битву, в которой 130 транспортов, более 30 эсминцев и сторожевиков противостояли 38 подлодкам. Бой продолжался ещё две ночи и три дня. На великих судоходных путях грохотали разрывы торпед, поражавших надводные корабли, и глубинных бомб, раскалывавших корпуса подлодок.
Эти адские сражения заканчивались только тогда, когда подлодки исчерпывали запасы горючего и торпед, зимние штормы закрывали конвои завесами снега и тумана, а остатки конвоев входили в зону контроля своей авиации. Эти сражения усеяли дно Атлантики обломками кораблей союзников. О масштабах нашей победы свидетельствует лаконичное сообщение штаба подводных сил: «В целом было потоплено 32 транспорта тоннажем 186 тысяч тонн и один эсминец. Девять других транспортов получили повреждения. Это самый крупный успех, когда-либо достигнутый нами в битвах против конвоев. Его значение тем более велико, что из всех подлодок, принимавших участие в операции, почти половина отличились тем, что поразила по крайней мере одно судно противника».
В то время как в ходе величайшего в истории морского сражения было потоплено 32 британских, американских, голландских, норвежских, греческих и канадских корабля, мы потеряли единственную подлодку. «У-384» стала жертвой бомбардировки самолётов британской береговой авиации в последний день гигантской битвы.
Через четыре дня «У-230» подошла к западным границам Бискайского залива. Наша поржавевшая побитая посудина делала 14 узлов. Зигман повёл её в Брест, порт, где я оставил свою Ивонну. Я был переполнен радостью от перспективы встречи с ней, и особенно от наших побед. Казалось, что в этом мире всё будет в порядке.
Часть II
Глава 10
«У-230», прибыв в заданный квадрат, три дня крейсировала в условиях жестокого шторма. 16 марта одна из наших подлодок обнаружила конвой СЦ-122 и радировала об этом. 40 подлодок, патрулировавших зону, получили из штаба срочный приказ: «Всем подлодкам следовать на перехват конвоя в сетке квадрата ВД-14. В конвое свыше 60 транспортов. Курс северо-восток. Скорость 9 узлов».
Мы прикинули, что сможем настигнуть конвой через 12-14 часов, и стремительно понеслись к новым целям. Несмотря на изнурительную борьбу в течение семи недель со штормом и неприятелем, боевой дух команды оставался на высоте. Где-то на востоке, уже погрузившемся в ночную тьму, двигался конвой с офицерами и командами настороже. Ведь их постоянно подстерегала угроза быть обнаруженными, атакованными, покалеченными и убитыми. Она возрастала с каждой пройденной конвоем милей, а в центре Атлантики вообще была смертельно опасной. Роковой момент наступил на следующую ночь.
Через два часа после захода солнца за быстро несущимися по небу облаками показалась луна. Её бледно-жёлтый свет не был нашим союзником. Он лишал нас. возможности атаковать с близкой дистанции. С наступлением ночи сила ветра несколько ослабла.
Бохерт, матрос с острым зрением, увидел тень первым и доложил:
– Эсминец курсом на север, дистанция 4000 метров.
– Следи за ним, сынок. Скажешь, когда он изменит курс, – тихо отреагировал Зигман, не покидая своего угла.
У нас не было средств, чтобы выяснить, запеленгованы мы или нет. «Бискайским крестом» мы уже давно не пользовались. От него не было никакой пользы во время атаки или патрулирования в центре Атлантики, где угрозы воздушного нападения не существовало. Вскоре едва различимый силуэт эсминца пропал из виду. Часы показывали 21.30. Следующие два часа мы бороздили море под завывание ветра и снежные шквалы. Лодка разбивала волны на брызги и пену, оставляя за полупогруженной в воду рубкой бурлящий водоворот. Это могло демаскировать нас в непосредственной близости от противника.
22.40. Бохерт опять обнаружил конвой:
– Тень с левого борта. Дистанция 6500 метров. Там целое стадо!
Крохотные тени, величиной с клопа, двигались вдоль слабо различимого при лунном свете горизонта. Периодически этот строй призраков закрывали высокие продольные волны. Мы подошли к конвою с юго-запада, стремясь выйти со стороны его правой колонны. Вскоре приблизились с южной стороны к этой колонне на дистанцию четыре тысячи метров и пошли параллельным курсом по ветру. Теперь предстояло определить перспективные цели.
23.30. Из темноты выскочил первый эсминец из боевого охранения конвоя. Несколько минут он шёл на большой скорости между нами и конвоем, затем развернулся на 120 градусов, пристроился к нам в кильватер и, снова изменив курс, быстро приблизился к колонне медленно передвигавшихся транспортов. Следуя параллельным курсом с южной стороны конвоя, «У-230» зашла слишком далеко вперёд, чтобы выйти на угол атаки. Но, как только мы пытались изменить курс, лодка попадала в сильную качку. Предательски белый след пены за рубкой становился шире и отсвечивал под луной, как мощный фонарь. Тотчас из тёмной завесы выделилась тень, приобретшая ясные очертания эсминца. Причём он был не один. За ним следовал другой эскорт. Лодка развернулась и поспешила укрыться среди высоких волн. Мы видели, как эскорты помчались на юг, минуту следили за ними, а затем снова изменили курс и продолжили охоту за конвоем.
Хотя «У-230» мешали мощные удары волн, она упорно стремилась выйти на атакующую позицию. Вдали по левому борту вели поиск три сторожевика, за кормой рыскали два эсминца. Впереди нас шёл на всех парах крупнейший из всех конвоев, когда-либо пересекавших Атлантику. Через линзы ПУС я видел, как проползает тень за тенью. Мачты торчали, как колья массивного забора.
– Эсминцы за кормой, быстро приближаются, – предупредил один из вахтенных.
Я увидел мчавшихся к нам на большой скорости монстров даже без бинокля. Клочья белой пены отлетали от их форштевней и мостиков. Однако «У-230» не предпринимала попыток уйти от эсминцев. Сначала мы должны были атаковать конвой.
– Старпом, целься! – крикнул Зигман, перекрывая грохот шторма.
– Аппараты от первого до пятого – товсь! – скомандовал я в рубочный люк.
– Готов, готов, – послышалось оттуда.
– Что эти парни делают за кормой? – снова раздался голос капитана. Прежде чем вахтенный смог ответить, я пнул его под ребро, чтобы он не раскрывал рта, и доложил:
– Движутся на безопасной дистанции.
Я лукавил. Эскорты приближались, но у меня уже были намечены перспективные цели. В сетке ПУС я видел, как транспорты передвигаются один за другим, и выбирал наиболее крупные из них.
– Время, старпом, – пли! – крикнул капитан.
Я пять раз дёрнул за рычаг. Зигман сразу же развернул лодку в направлении хвостовых транспортов конвоя, чтобы уйти от эсминцев. Мы устремились прямо в набегавшие океанские волны, эскорты не могли повторить наш манёвр. Затем услышали грохот трёх тяжёлых взрывов. Ослепительные сполохи огня высветили бесчисленное множество транспортов, эсминцев и сторожевиков. Три транспорта выбыли из колонны, обратившись в горящие факелы. Конвой резко свернул влево, посылая ракетами сигналы бедствия. «У-230» направила свой острый форштевень на запад и поспешила укрыться за огромными валами чёрных волн, гонимых зимним штормом. Суматоха, возбуждение и сполохи пламени улеглись. Наступила тишина. Два подбитых транспорта остались тонуть в бурном море. Третий дрейфовал вне пределов нашей видимости, мы так и не узнали, как он утонул. Конвой скрылся за бушующими волнами океана.
«У-230», израсходовавшая все торпеды, покидала поле битвы. Среди ночи мы наблюдали новые вспышки огня и слышали грохот разрывов торпед. Когда взошло утреннее солнце, под лучами которого на ясном голубом небе неслись розовые и золотистые облака испарившегося тумана, когда растаяли сугробы в штормовом море, союзники потеряли 14 транспортов тоннажем в 90 тысяч тонн. Ещё шесть транспортов тащились по волнам повреждёнными.
Из-за острой нехватки солярки и продовольствия «У-230» взяла курс на базу. Мы передали в штаб итоговую радиограмму: «Потоплено семь транспортов тоннажем 35 тысяч тонн. Ещё два повреждены. Идём на базу».
Когда мы следовали на юг, рассекая волны, охота на конвой СЦ-122 продолжалась с нарастающей силой. X концу 17 марта ещё восемь транспортов отправились на дно. Когда спустилась ночь на 18 марта, грохот от разрывов глубинных бомб и торпед возобновился, продолжалась отчаянная борьба конвоя за выживание. На следующий день наши подлодки все ещё охотились на противника, атакуя изрядно сократившуюся армаду его судов. Затем они обнаружили другой конвой, следовавший за СЦ-122. Они пробились на фланги конвоя НХ-229 сквозь боевое охранение эскортов, снежную бурю и громады волн. Разгорелось новое сражение. Вскоре два потрёпанных конвоя были втянуты в гигантскую битву, в которой 130 транспортов, более 30 эсминцев и сторожевиков противостояли 38 подлодкам. Бой продолжался ещё две ночи и три дня. На великих судоходных путях грохотали разрывы торпед, поражавших надводные корабли, и глубинных бомб, раскалывавших корпуса подлодок.
Эти адские сражения заканчивались только тогда, когда подлодки исчерпывали запасы горючего и торпед, зимние штормы закрывали конвои завесами снега и тумана, а остатки конвоев входили в зону контроля своей авиации. Эти сражения усеяли дно Атлантики обломками кораблей союзников. О масштабах нашей победы свидетельствует лаконичное сообщение штаба подводных сил: «В целом было потоплено 32 транспорта тоннажем 186 тысяч тонн и один эсминец. Девять других транспортов получили повреждения. Это самый крупный успех, когда-либо достигнутый нами в битвах против конвоев. Его значение тем более велико, что из всех подлодок, принимавших участие в операции, почти половина отличились тем, что поразила по крайней мере одно судно противника».
В то время как в ходе величайшего в истории морского сражения было потоплено 32 британских, американских, голландских, норвежских, греческих и канадских корабля, мы потеряли единственную подлодку. «У-384» стала жертвой бомбардировки самолётов британской береговой авиации в последний день гигантской битвы.
Через четыре дня «У-230» подошла к западным границам Бискайского залива. Наша поржавевшая побитая посудина делала 14 узлов. Зигман повёл её в Брест, порт, где я оставил свою Ивонну. Я был переполнен радостью от перспективы встречи с ней, и особенно от наших побед. Казалось, что в этом мире всё будет в порядке.
Часть II
Над нами – ад
Глава 10
Наш переход по пути в Брест через Бискайский залив стал невольно предвестником будущих несчастий. 25 марта, пятый день после грандиозной битвы за конвои, прошёл без приключений. В сгущавшихся сумерках позднего вечера мы осторожно двигались в восточном направлении, предварительно заполнив цистерны балласта, надраив палубу и настроив радар «метокс» на обнаружение угрозы нападения с воздуха. В эту ночь радар трижды просигналил об опасности и мы производили срочное погружение. Самолёт противника сбрасывал глубинные бомбы нам вслед.
Утром в 10.12 глазастый Борхерт протянул вверх руки и крикнул:
– Самолёт!
Увидев крохотный чёрный мотылёк, пикирующий на нас из-за тучи, я швырнул «бискайский крест» в рубку. Все находившиеся на мостике бросились вслед за ним вниз. Когда палуба уже ушла под воду, я снова взглянул на самолёт и понял, что вы располагаем не более чем тридцатью секундами до очередной бомбардировки. Затем я нырнул в рубочный люк и захлопнул за собой крышку в тот самый миг, когда гигантская волна накрыла нас. «У-230» скрылась под водой через 18 секунд, сохранив в запасе минимум 10 секунд для спасения от бомбёжки. Когда лодка нырнула в глубину с дифферентом 50 градусов, пилот самолёта взял за ориентир для бомбометания пенистый след на месте нашего погружения. Четыре бомбы взорвались рядом с кормовыми цистернами балласта по правому борту. Взрывы приподняли корму лодки над поверхностью залива, создав у пилота впечатление, что ему удалось нанести нам роковой удар.
Находясь под водой, мы удивлялись тому, что наш радар не подавал никаких сигналов опасности. Мы провели в погруженном положении более получаса. Затем всплыли, но только на очень короткий промежуток времени.
12.25. Срочное погружение при появлении двухмоторного самолёта. Никаких признаков использования пилотом радиолокатора.
12.50. «У-230» всплыла.
13.32. Тревога. Самолёт. Никакого радиолокационного поиска. Четыре бомбы взорвались недалеко от лодки. Заклинило кормовые горизонтальные рули.
14.05. Всплыли на большой скорости.
14.22. Тревога. Четырехмоторный «сандерлэнд». Резкие перекладки рулей. Разорвались ещё четыре бомбы.
Стало очевидно, что англичане усилили патрулирование авиацией Бискайского залива. Зигман решил следовать днём в погруженном положении и всплывать на поверхность только ночью, когда «томми» для обнаружения нас будут вынуждены использовать радары. Однако эта ночь мало чем отличалась от дня. Мы трижды производили срочное погружение, уклонившись на грани гибели от двенадцати бомб. Весь следующий день мы оставались под водой, двигаясь со скоростью три узла, и насторожённо вслушивались в шум пропеллеров самолётов британской эскадрильи, направленной в район, который примыкал к нашим базам на побережье Франции. Мы постоянно слышали отдалённые разрывы глубинных бомб. Поразительно, сколь оживилось судоходство в Бискайском заливе.
После рассвета на следующий день мы были вынуждены шесть раз производить срочное погружение, за которым следовал неизбежный сброс кассеты из четырёх бомб. Однако каждый раз нам удавалось избежать поражения смертоносным зарядом и всплывать на поверхность. Следующий день мы двигались под водой на глубине 60 метров, не избежав, однако, спорадических и необъяснимых бомбардировок. В сумерках мы всплыли и около полуночи вошли в зону промысла сардин большой флотилии французских траулеров. Их присутствие спасало нас от дальнейших бомбардировок. Когда мы слышали ненароком рёв авиационных двигателей, то прижимались к рыболовным судам, пугая своим манёвром французских рыбаков. Вскоре после полудня мы вышли на место встречи с нашим эскортом, однако море в этом месте было совершенно пусто. Всё складывалось не так, как нам хотелось. Мы не возлагали больших надежд на скорое прибытие в порт базирования, но даже малые надежды на это показались неосуществимыми, когда стало известно из перехваченной радиограммы, что «У-655» была потоплена бомбардировкой с воздуха за час до встречи с эскортом.
Совершив очередное погружение, мы стали ждать. Через шесть часов, перед полуднем, судно береговой охраны наконец прибыло. Зигман подождал до тех пор, пока корабль не приблизился настолько, что в окулярах перископа можно было увидеть его капитана. Затем мы всплыли. Из корпуса лодки выбрались наружу изнурённые подводники, жадно вдыхая свежий воздух. Одни принялись заряжать зенитки и пушку, другие, сделав первые неуверенные шаги, падали на палубу. Едва различимая фиолетовая полоса по правому борту свидетельствовала о нашем приближении к берегу. Вскоре при ярком солнечном свете стали отчётливо видны участки зелёных насаждений, белые стены и красные крыши домов. «У-230» без единого выстрела вошла в порт.
Командир, напоминавший своей длинной рыжей бородой викинга, с удовольствием курил сигару. Команда собралась на кормовой палубе, покуривая и перебрасываясь шутками. Лица людей выглядели пожелтевшими. Когда я вёл лодку к бетонному причалу, переполненному встречающими, внутренняя бухта взорвалась бурей аплодисментов. Заиграл духовой оркестр. Наши подводники, впервые участвовавшие в боевом походе, были ошеломлены столь восторженным приёмом. Даже мы, небольшая группа ветеранов, находили его после восьми недель противоборства со штормом, морскими волнами и противником весьма трогательным.
Прямо перед нами у кромки моря высились гигантские бетонные сооружения – непробиваемые авиабомбами навесы, которые укрывали более 40 подлодок. «У-230» осторожно подошла к одному из причалов.
– Средний назад. Застопорить двигатели. Закрепить концы.
Публика на берегу затихла. Команда лодки выстроилась на палубе. Я доложил о построении капитану, а Зигман отдал рапорт командующему Девятой флотилией подводных лодок. После того как мы, исхудавшие бородатые герои, пройдя по сходням, осторожно ступили на твёрдую землю, нас засыпали цветами и зацеловали всегда находчивые девушки из административных органов базы.
Пошатываясь с непривычки на твёрдой земле, мы перенесли свои пожитки в одно из многоэтажных зданий, которое принадлежало флотилии. Я обратил внимание на то, что наш огороженный комплекс зданий содержался в хорошем состоянии и бдительно охранялся. Некоторые постройки были закрыты маскировочной сеткой, чтобы ввести в заблуждение пилотов бомбардировочной авиации неприятеля. Этот военный городок должен был стать моим домом во время наших стоянок в порту.
Перед тем как побриться, нам пришлось принять участие в приёмах и торжествах, которые окончились далеко за полночь. Гордые боевыми успехами и жадные до удовольствий, мы проявляли сверхусердие во всём. Объедались обильной пищей Бретани, пили много французского вина, чересчур громко пели, шутили и смеялись. Никто не упрекал нас за излишества. Было приятно сознавать, что окружающие понимают наше состояние после пережитых испытаний.
Утром в 8.00 я построил экипаж лодки на асфальтированной площадке. На перекличку явилось лишь несколько человек. Остальные были недееспособны. Несколько часов я занимался приведением их в чувство, особенно Риделя и Фридриха, а также подготовкой документов для доклада командира в штабе. Только проведя в заботах на берегу 16 часов, я смог подумать о себе. Принял продолжительную горячую ванну, тщательно выбрил девятинедельную чёрную бороду, надел свежую форму и подстригся в парикмахерской. Затем в обновлённом состоянии я отсортировал почту и принялся читать адресованные мне письма. Первыми вскрыл розовые конверты от Марианны. Судя по одному из её писем, в Берлине было неспокойно.
«На прошлой неделе снова были воздушные налёты англичан, – писала Марианна, – четыре раза ночью и два раза каждый день. Они ужасны. Как ты знаешь, я работаю в центре Берлина и на прошлой неделе провела много времени в бомбоубежище в подвале под зданием, где расположен наш офис. Пока я там пряталась, бомба угодила в здание напротив и полностью его разрушила. Никто не спасся. Все были похоронены заживо в подвале – какой смысл прятаться в таких убежищах? По дороге домой я видела пожары, разрушения и погибших людей. Всё время плакала. В этот день под обломками погибла моя лучшая подруга. Не могу понять, почему мы не можем отогнать "томми". Ведь это столица страны, она должна быть лучше защищена. Трудно сказать, до чего мы дойдём. Геринг обещал, что ни один вражеский самолёт не пролетит над Германией. Куда он делся со своим обещанием? О нём ничего не слышно в последнее время.
Вчера я слышала новости об успехах наших подводных лодок в Атлантике и думала о тебе. Родной мой, я молюсь, чтобы ты всегда возвращался живым из своих походов и находил мои письма. Я постоянно думаю о тебе и хочу быть с тобой. Пожалуйста, береги себя. Когда кончится война, вернётся всё то, что было на озере Констанца под ореховым деревом в длинные тёплые летние ночи 1939 года…»
Я был встревожен. Думал о том, чтобы уговорить Марианну оставить столицу и поселиться, хотя бы на некоторое время, в провинции. Мать писала: «Воздушные налёты были в районе Франкфурта. Соседи помогали друг другу в тушении на крышах зажигательных бомб, иногда сбрасываемых британскими пилотами. Отец много работает, а Труди, теперь уже семь месяцев "невеста войны", помогает отцу в качестве секретаря его офиса». Новости из дома порадовали меня. В своих письмах матери и Марианне я убеждал их, что скоро всё изменится к лучшему.
Я твёрдо верил в это, несмотря на явное ухудшение ситуации. Воздушные рейды противника на немецкие города неуклонно возрастали по числу и масштабам, переходя грань простого запугивания. Газеты и радио сообщали о разрушениях и человеческих жертвах в результате налётов уклончиво, но я чувствовал, что нас настигает суровое возмездие.
Этот вывод подкреплялся горькими фактами. С большой неохотой я был вынужден согласиться с доводом, что за время нашего пребывания в море на Восточном фронте произошёл неблагоприятный для нас поворот. Очевидно, в результате зимнего наступления Советов мы потерпели поражение в Сталинграде, где была разбита наша 6-я армия. Вести с североафриканского театра войны были также неутешительны. Англичане неумолимо наступали в пустыне с большим или меньшим успехом. Тем не менее мне казалось, что эти неудачи носили местный характер и не влияли на общий исход войны.
Фактически Германия добивалась существенных успехов только в морских сражениях. Битва за Атлантику развивалась благоприятно для нас. Наши подлодки, сведённые теперь в большие «волчьи стаи», потопили невероятное число кораблей союзников на фронте от Полярного круга до Карибского моря. Март 1943 года стал для нас самым успешным месяцем в истории подводной войны. Наши подлодки отправили на дно суда союзников общим тоннажем в миллион тонн. Сейчас около 250 подлодок совершали боевое патрулирование в различных морях, проводили учебные переходы в Балтийском море, переоснащались в портах, были близки к выходу из сухих доков после ремонта. Наша программа строительства подлодок стала приоритетом военного производства.
Правда, даже в морских сражениях наши успехи достигались нелёгкой ценой. С увеличением размеров конвоев резко улучшилась координация в мерах по их защите между боевыми подразделениями ВМС Великобритании и США. Суда сопровождения нового типа, быстрые и высокоманевренные сторожевые корабли – корветы -представляли серьёзную опасность для подлодок, атакующих конвои. Но самую большую угрозу представляла авиация противника. Всё больше и больше самолётов появлялись в самых отдалённых районах моря. Они с возрастающей точностью бомбили наши подлодки на подходах к своим базам или на выходе из них. Угроза с воздуха создала для нас новую проблему в подводной войне, трудно было угнаться за быстро меняющейся обстановкой.
Как мне представлялось, исход войны теперь зависел от операций подводного флота в Атлантике. Было очевидно, что союзники оправились от наших ударов и их боеспособность поддерживалась поставками продовольствия и оборудования через Атлантику. Нашим подлодкам необходимо было помешать конвоям, следующим в порты Великобритании, а также в Мурманск и Архангельск. Мы должны были уничтожить противника на море прежде, чем он смог бы накопить силы для вторжения в Европу. И мы выполним эту задачу!
При помощи всей команды «У-230» была быстро демонтирована для последующих ремонтных работ и в конце второго дня нашего пребывания в порту перешла в ведение морских инженеров на верфях. Заботы о лодке были лишь частью моего беспокойного образа жизни в первые несколько дней. Я продолжал чертить карты и готовить доклады ко встречам Зигмана с адмиралом Деницем. Командиру нужно было ездить для докладов в Париж, где Дениц разместился со своим штабом в январе после назначения командующим ВМС. Кроме того, я оформлял документы для трети команды, отправлявшейся в отпуск.
Несмотря на большую нагрузку, я находил время думать об Ивонне и вечером нанёс ей неожиданный визит. Я пришёл в магазин, где она работала, с букетом цветов. Однако Ивонны на месте не оказалось. Я не хотел посвящать владельца магазина в наши личные дела и, полагая, что девушка сменила место работы, стал искать её в других книжных магазинах города. Но ни в одном не нашёл. Наконец, я отправился к её дому, где мы провели вместе немало ночей. Ивонны там не было, никто даже не признался в том, что знает её. На обратном пути в город я ударил букетом о каменную стену, уверенный в том, что никогда больше не увижу девушку. Затем, повинуясь внезапному импульсу, вернулся в книжный магазин и спросил у его владельца по-французски:
– Пардон, месье, где я могу найти Ивонну?
– Ивонну? Ах, Ивонну, – произнёс он, пристально глядя на меня поверх своих очков. Затем сообщил то, что я уже знал: – Её здесь нет.
Я повторил свой вопрос.
– Молодой человек, я знаю только то, что она уехала восемь или девять месяцев назад. Как она сама сказала, с тётей в Тулузу. Но, – он кинул на меня многозначительный взгляд, – она была вынуждена покинуть город. Понимаете, её преследовали за определённые связи. Такие вещи нельзя сохранить в тайне.
В глазах старика не было неприязни. Одна только печаль.
Больше об Ивонне я ничего не слышал.
Через два дня командующий флотилией устроил торжество по случаю нашего возвращения из успешного боевого похода. За завтраком в офицерской столовой он сообщил о запланированном мероприятии и пригласил всех принять в нём участие. Чествование должно было состояться в переданном флотилии курортном местечке Шато-Неф. Командующий добавил с улыбкой:
– Я обеспечил место для торжества, еду, напитки, оркестр для танцев. Ваша забота, господа, – обеспечить себе партнёрш на приём.
Я убедился, что найти партнёрш – это нелёгкая задача в городе, полном «постояльцев» – офицеров, никогда не выходивших в море. Когда прибыл автобус, чтобы отвезти нас на торжество, «постояльцы» заполнили его в компании с хорошенькими медсёстрами и секретаршами из административных учреждений. Мы, одинокие герои морского похода, были вынуждены сосредоточиться в поездке на созерцании цветущих весенних пейзажей Бретани.
После захода солнца мы прибыли в «шато» – замок XVII века, приютившийся среди покатых холмов. Любоваться прекрасной архитектурой и роскошной обстановкой замка не было времени. Дворцовый зал быстро заполнялся гостями-, и вскоре я пожимал руки старым друзьям и сокурсникам. Обнял своего приятеля по училищу Фреда Шрайбера. Торжество открылось бравурным маршем, за ним последовали французские, немецкие и английские мелодии. Подавались французские блюда и напитки отличного качества. Трапеза началась рано и закончилась поздно. Танцы прекратились далеко за полночь, когда счастливые пары скрылись одна за другой наверху в комнатах с бархатной драпировкой и постелями, покрытыми шёлковыми простынями. Попойка, по которой большинство из нас сильно соскучилось, продолжалась до тех пор, пока вино и усталость не свалили нас с ног, исключая, конечно, немногих, самых стойких. Я уложил Риделя и Шрайбера на аристократическую постель. Затем устроился сам в мягком кресле.
Утром в 10.12 глазастый Борхерт протянул вверх руки и крикнул:
– Самолёт!
Увидев крохотный чёрный мотылёк, пикирующий на нас из-за тучи, я швырнул «бискайский крест» в рубку. Все находившиеся на мостике бросились вслед за ним вниз. Когда палуба уже ушла под воду, я снова взглянул на самолёт и понял, что вы располагаем не более чем тридцатью секундами до очередной бомбардировки. Затем я нырнул в рубочный люк и захлопнул за собой крышку в тот самый миг, когда гигантская волна накрыла нас. «У-230» скрылась под водой через 18 секунд, сохранив в запасе минимум 10 секунд для спасения от бомбёжки. Когда лодка нырнула в глубину с дифферентом 50 градусов, пилот самолёта взял за ориентир для бомбометания пенистый след на месте нашего погружения. Четыре бомбы взорвались рядом с кормовыми цистернами балласта по правому борту. Взрывы приподняли корму лодки над поверхностью залива, создав у пилота впечатление, что ему удалось нанести нам роковой удар.
Находясь под водой, мы удивлялись тому, что наш радар не подавал никаких сигналов опасности. Мы провели в погруженном положении более получаса. Затем всплыли, но только на очень короткий промежуток времени.
12.25. Срочное погружение при появлении двухмоторного самолёта. Никаких признаков использования пилотом радиолокатора.
12.50. «У-230» всплыла.
13.32. Тревога. Самолёт. Никакого радиолокационного поиска. Четыре бомбы взорвались недалеко от лодки. Заклинило кормовые горизонтальные рули.
14.05. Всплыли на большой скорости.
14.22. Тревога. Четырехмоторный «сандерлэнд». Резкие перекладки рулей. Разорвались ещё четыре бомбы.
Стало очевидно, что англичане усилили патрулирование авиацией Бискайского залива. Зигман решил следовать днём в погруженном положении и всплывать на поверхность только ночью, когда «томми» для обнаружения нас будут вынуждены использовать радары. Однако эта ночь мало чем отличалась от дня. Мы трижды производили срочное погружение, уклонившись на грани гибели от двенадцати бомб. Весь следующий день мы оставались под водой, двигаясь со скоростью три узла, и насторожённо вслушивались в шум пропеллеров самолётов британской эскадрильи, направленной в район, который примыкал к нашим базам на побережье Франции. Мы постоянно слышали отдалённые разрывы глубинных бомб. Поразительно, сколь оживилось судоходство в Бискайском заливе.
После рассвета на следующий день мы были вынуждены шесть раз производить срочное погружение, за которым следовал неизбежный сброс кассеты из четырёх бомб. Однако каждый раз нам удавалось избежать поражения смертоносным зарядом и всплывать на поверхность. Следующий день мы двигались под водой на глубине 60 метров, не избежав, однако, спорадических и необъяснимых бомбардировок. В сумерках мы всплыли и около полуночи вошли в зону промысла сардин большой флотилии французских траулеров. Их присутствие спасало нас от дальнейших бомбардировок. Когда мы слышали ненароком рёв авиационных двигателей, то прижимались к рыболовным судам, пугая своим манёвром французских рыбаков. Вскоре после полудня мы вышли на место встречи с нашим эскортом, однако море в этом месте было совершенно пусто. Всё складывалось не так, как нам хотелось. Мы не возлагали больших надежд на скорое прибытие в порт базирования, но даже малые надежды на это показались неосуществимыми, когда стало известно из перехваченной радиограммы, что «У-655» была потоплена бомбардировкой с воздуха за час до встречи с эскортом.
Совершив очередное погружение, мы стали ждать. Через шесть часов, перед полуднем, судно береговой охраны наконец прибыло. Зигман подождал до тех пор, пока корабль не приблизился настолько, что в окулярах перископа можно было увидеть его капитана. Затем мы всплыли. Из корпуса лодки выбрались наружу изнурённые подводники, жадно вдыхая свежий воздух. Одни принялись заряжать зенитки и пушку, другие, сделав первые неуверенные шаги, падали на палубу. Едва различимая фиолетовая полоса по правому борту свидетельствовала о нашем приближении к берегу. Вскоре при ярком солнечном свете стали отчётливо видны участки зелёных насаждений, белые стены и красные крыши домов. «У-230» без единого выстрела вошла в порт.
Командир, напоминавший своей длинной рыжей бородой викинга, с удовольствием курил сигару. Команда собралась на кормовой палубе, покуривая и перебрасываясь шутками. Лица людей выглядели пожелтевшими. Когда я вёл лодку к бетонному причалу, переполненному встречающими, внутренняя бухта взорвалась бурей аплодисментов. Заиграл духовой оркестр. Наши подводники, впервые участвовавшие в боевом походе, были ошеломлены столь восторженным приёмом. Даже мы, небольшая группа ветеранов, находили его после восьми недель противоборства со штормом, морскими волнами и противником весьма трогательным.
Прямо перед нами у кромки моря высились гигантские бетонные сооружения – непробиваемые авиабомбами навесы, которые укрывали более 40 подлодок. «У-230» осторожно подошла к одному из причалов.
– Средний назад. Застопорить двигатели. Закрепить концы.
Публика на берегу затихла. Команда лодки выстроилась на палубе. Я доложил о построении капитану, а Зигман отдал рапорт командующему Девятой флотилией подводных лодок. После того как мы, исхудавшие бородатые герои, пройдя по сходням, осторожно ступили на твёрдую землю, нас засыпали цветами и зацеловали всегда находчивые девушки из административных органов базы.
Пошатываясь с непривычки на твёрдой земле, мы перенесли свои пожитки в одно из многоэтажных зданий, которое принадлежало флотилии. Я обратил внимание на то, что наш огороженный комплекс зданий содержался в хорошем состоянии и бдительно охранялся. Некоторые постройки были закрыты маскировочной сеткой, чтобы ввести в заблуждение пилотов бомбардировочной авиации неприятеля. Этот военный городок должен был стать моим домом во время наших стоянок в порту.
Перед тем как побриться, нам пришлось принять участие в приёмах и торжествах, которые окончились далеко за полночь. Гордые боевыми успехами и жадные до удовольствий, мы проявляли сверхусердие во всём. Объедались обильной пищей Бретани, пили много французского вина, чересчур громко пели, шутили и смеялись. Никто не упрекал нас за излишества. Было приятно сознавать, что окружающие понимают наше состояние после пережитых испытаний.
Утром в 8.00 я построил экипаж лодки на асфальтированной площадке. На перекличку явилось лишь несколько человек. Остальные были недееспособны. Несколько часов я занимался приведением их в чувство, особенно Риделя и Фридриха, а также подготовкой документов для доклада командира в штабе. Только проведя в заботах на берегу 16 часов, я смог подумать о себе. Принял продолжительную горячую ванну, тщательно выбрил девятинедельную чёрную бороду, надел свежую форму и подстригся в парикмахерской. Затем в обновлённом состоянии я отсортировал почту и принялся читать адресованные мне письма. Первыми вскрыл розовые конверты от Марианны. Судя по одному из её писем, в Берлине было неспокойно.
«На прошлой неделе снова были воздушные налёты англичан, – писала Марианна, – четыре раза ночью и два раза каждый день. Они ужасны. Как ты знаешь, я работаю в центре Берлина и на прошлой неделе провела много времени в бомбоубежище в подвале под зданием, где расположен наш офис. Пока я там пряталась, бомба угодила в здание напротив и полностью его разрушила. Никто не спасся. Все были похоронены заживо в подвале – какой смысл прятаться в таких убежищах? По дороге домой я видела пожары, разрушения и погибших людей. Всё время плакала. В этот день под обломками погибла моя лучшая подруга. Не могу понять, почему мы не можем отогнать "томми". Ведь это столица страны, она должна быть лучше защищена. Трудно сказать, до чего мы дойдём. Геринг обещал, что ни один вражеский самолёт не пролетит над Германией. Куда он делся со своим обещанием? О нём ничего не слышно в последнее время.
Вчера я слышала новости об успехах наших подводных лодок в Атлантике и думала о тебе. Родной мой, я молюсь, чтобы ты всегда возвращался живым из своих походов и находил мои письма. Я постоянно думаю о тебе и хочу быть с тобой. Пожалуйста, береги себя. Когда кончится война, вернётся всё то, что было на озере Констанца под ореховым деревом в длинные тёплые летние ночи 1939 года…»
Я был встревожен. Думал о том, чтобы уговорить Марианну оставить столицу и поселиться, хотя бы на некоторое время, в провинции. Мать писала: «Воздушные налёты были в районе Франкфурта. Соседи помогали друг другу в тушении на крышах зажигательных бомб, иногда сбрасываемых британскими пилотами. Отец много работает, а Труди, теперь уже семь месяцев "невеста войны", помогает отцу в качестве секретаря его офиса». Новости из дома порадовали меня. В своих письмах матери и Марианне я убеждал их, что скоро всё изменится к лучшему.
Я твёрдо верил в это, несмотря на явное ухудшение ситуации. Воздушные рейды противника на немецкие города неуклонно возрастали по числу и масштабам, переходя грань простого запугивания. Газеты и радио сообщали о разрушениях и человеческих жертвах в результате налётов уклончиво, но я чувствовал, что нас настигает суровое возмездие.
Этот вывод подкреплялся горькими фактами. С большой неохотой я был вынужден согласиться с доводом, что за время нашего пребывания в море на Восточном фронте произошёл неблагоприятный для нас поворот. Очевидно, в результате зимнего наступления Советов мы потерпели поражение в Сталинграде, где была разбита наша 6-я армия. Вести с североафриканского театра войны были также неутешительны. Англичане неумолимо наступали в пустыне с большим или меньшим успехом. Тем не менее мне казалось, что эти неудачи носили местный характер и не влияли на общий исход войны.
Фактически Германия добивалась существенных успехов только в морских сражениях. Битва за Атлантику развивалась благоприятно для нас. Наши подлодки, сведённые теперь в большие «волчьи стаи», потопили невероятное число кораблей союзников на фронте от Полярного круга до Карибского моря. Март 1943 года стал для нас самым успешным месяцем в истории подводной войны. Наши подлодки отправили на дно суда союзников общим тоннажем в миллион тонн. Сейчас около 250 подлодок совершали боевое патрулирование в различных морях, проводили учебные переходы в Балтийском море, переоснащались в портах, были близки к выходу из сухих доков после ремонта. Наша программа строительства подлодок стала приоритетом военного производства.
Правда, даже в морских сражениях наши успехи достигались нелёгкой ценой. С увеличением размеров конвоев резко улучшилась координация в мерах по их защите между боевыми подразделениями ВМС Великобритании и США. Суда сопровождения нового типа, быстрые и высокоманевренные сторожевые корабли – корветы -представляли серьёзную опасность для подлодок, атакующих конвои. Но самую большую угрозу представляла авиация противника. Всё больше и больше самолётов появлялись в самых отдалённых районах моря. Они с возрастающей точностью бомбили наши подлодки на подходах к своим базам или на выходе из них. Угроза с воздуха создала для нас новую проблему в подводной войне, трудно было угнаться за быстро меняющейся обстановкой.
Как мне представлялось, исход войны теперь зависел от операций подводного флота в Атлантике. Было очевидно, что союзники оправились от наших ударов и их боеспособность поддерживалась поставками продовольствия и оборудования через Атлантику. Нашим подлодкам необходимо было помешать конвоям, следующим в порты Великобритании, а также в Мурманск и Архангельск. Мы должны были уничтожить противника на море прежде, чем он смог бы накопить силы для вторжения в Европу. И мы выполним эту задачу!
При помощи всей команды «У-230» была быстро демонтирована для последующих ремонтных работ и в конце второго дня нашего пребывания в порту перешла в ведение морских инженеров на верфях. Заботы о лодке были лишь частью моего беспокойного образа жизни в первые несколько дней. Я продолжал чертить карты и готовить доклады ко встречам Зигмана с адмиралом Деницем. Командиру нужно было ездить для докладов в Париж, где Дениц разместился со своим штабом в январе после назначения командующим ВМС. Кроме того, я оформлял документы для трети команды, отправлявшейся в отпуск.
Несмотря на большую нагрузку, я находил время думать об Ивонне и вечером нанёс ей неожиданный визит. Я пришёл в магазин, где она работала, с букетом цветов. Однако Ивонны на месте не оказалось. Я не хотел посвящать владельца магазина в наши личные дела и, полагая, что девушка сменила место работы, стал искать её в других книжных магазинах города. Но ни в одном не нашёл. Наконец, я отправился к её дому, где мы провели вместе немало ночей. Ивонны там не было, никто даже не признался в том, что знает её. На обратном пути в город я ударил букетом о каменную стену, уверенный в том, что никогда больше не увижу девушку. Затем, повинуясь внезапному импульсу, вернулся в книжный магазин и спросил у его владельца по-французски:
– Пардон, месье, где я могу найти Ивонну?
– Ивонну? Ах, Ивонну, – произнёс он, пристально глядя на меня поверх своих очков. Затем сообщил то, что я уже знал: – Её здесь нет.
Я повторил свой вопрос.
– Молодой человек, я знаю только то, что она уехала восемь или девять месяцев назад. Как она сама сказала, с тётей в Тулузу. Но, – он кинул на меня многозначительный взгляд, – она была вынуждена покинуть город. Понимаете, её преследовали за определённые связи. Такие вещи нельзя сохранить в тайне.
В глазах старика не было неприязни. Одна только печаль.
Больше об Ивонне я ничего не слышал.
Через два дня командующий флотилией устроил торжество по случаю нашего возвращения из успешного боевого похода. За завтраком в офицерской столовой он сообщил о запланированном мероприятии и пригласил всех принять в нём участие. Чествование должно было состояться в переданном флотилии курортном местечке Шато-Неф. Командующий добавил с улыбкой:
– Я обеспечил место для торжества, еду, напитки, оркестр для танцев. Ваша забота, господа, – обеспечить себе партнёрш на приём.
Я убедился, что найти партнёрш – это нелёгкая задача в городе, полном «постояльцев» – офицеров, никогда не выходивших в море. Когда прибыл автобус, чтобы отвезти нас на торжество, «постояльцы» заполнили его в компании с хорошенькими медсёстрами и секретаршами из административных учреждений. Мы, одинокие герои морского похода, были вынуждены сосредоточиться в поездке на созерцании цветущих весенних пейзажей Бретани.
После захода солнца мы прибыли в «шато» – замок XVII века, приютившийся среди покатых холмов. Любоваться прекрасной архитектурой и роскошной обстановкой замка не было времени. Дворцовый зал быстро заполнялся гостями-, и вскоре я пожимал руки старым друзьям и сокурсникам. Обнял своего приятеля по училищу Фреда Шрайбера. Торжество открылось бравурным маршем, за ним последовали французские, немецкие и английские мелодии. Подавались французские блюда и напитки отличного качества. Трапеза началась рано и закончилась поздно. Танцы прекратились далеко за полночь, когда счастливые пары скрылись одна за другой наверху в комнатах с бархатной драпировкой и постелями, покрытыми шёлковыми простынями. Попойка, по которой большинство из нас сильно соскучилось, продолжалась до тех пор, пока вино и усталость не свалили нас с ног, исключая, конечно, немногих, самых стойких. Я уложил Риделя и Шрайбера на аристократическую постель. Затем устроился сам в мягком кресле.