Страница:
Джек смотрел, как она ест холодные креветки. Тонкие пальцы изящным движением очищали их от кожуры, макали в коктейльный соус и отправляли в рот. Ела она с удовольствием, даже со смаком, и он находил все ее движения восхитительными. Сейчас так редко можно встретить женщину, которая много ест. Джека просто тошнило от постоянных разговоров о калориях и лишнем весе, от расчетов калорий на неделю вперед. Когда он выходил пообедать с женщиной, ему хотелось, чтобы она ела с таким же удовольствием, как и он. Разделенный порок — вот как это называется. Сейчас их связывал общий грех чревоугодия — наслаждение от набитого живота, удовольствие от обоняния, жевания, глотания. Они стали сообщниками по преступлению. Это было чертовски эротично.
С едой было покончено.
Калабати откинулась на стуле и уставилась на него. Между ними на столе лежали жалкие остатки салатов, две косточки от бифштекса, пустой кувшин из-под выпитой ею сангрии, пустой кувшин из-под выпитого им пива и панцири по крайней мере сотни креветок.
— Мы встретились с врагом, — сказал Джек, — и победили. Теперь он у нас в животе. Хорошо, что вы не любите стейки. Они были слишком жесткими.
О нет, я люблю стейки. Хотя, я думаю, этот бифштекс способен повредить карме.
Говоря это, она протянула через стол руку и взяла пуку Джека. Ее прикосновение было похоже на электрический разряд, который буквально пронзил Джека насквозь. Он проглотил слюну и попытался поддержать разговор. Пусть она не видит, как действует на него.
— Карма. Это слово слышишь постоянно. А что оно означает? Это что-то вроде судьбы, не так ли?
Калабати нахмурилась:
— Не совсем. Это трудно объяснить. Все началось с идеи о переселении души, которую мы называем атман. Наша душа проходит через множество инкарнаций, или перерождений.
— Реинкарнация. — Джек что-то слышал об этом. — Брайди Мерфи и все такое.
Калабати повернула его руку и начала водить ногтями по его ладони. Тело Джека покрылось мурашками.
— Правильно, — сказала она. — Карма — это все хорошее и все плохое, что ваш атман переносит из одной жизни в другую. Это не судьба, потому что человек сам определяет, сколько добра и зла он совершает в каждой из своих жизней. В свою очередь, от соотношения добра и зла в вашей карме зависит, какая жизнь уготована вам в будущем — стать низкорожденным или высшим существом.
— И это продолжается вечно? — Ему хотелось, чтобы она вечно продолжала манипуляции с его рукой.
— Нет. Ваш атман может быть освобожден из кармического круга, если вы достигнете совершенной жизни. Это называется мокша. Она освобождает атман от последующих инкарнаций. Достижение мокши основная цель любого атмана.
— А поедание бифштексов отдаляет от достижения мокши? Шутка прозвучала довольно глупо.
Похоже, Калабати опять прочитала его мысли.
Как ни странно да. Евреи и мусульмане против свинины. Мы считаем, что загрязняет карму говядина.
— Именно так.
— А вы так заботитесь о своей карме?
— Не так, как должна бы. И безусловно, не так сильно, как Кусум. — Блеск в ее глазах померк. — Он просто помешался на своей карме... на своей карме и Кали.
Это неприятно покоробило Джека.
— Кали? Неужели вы поклоняетесь этой кучке душителей?
Он опять воспользовался сведениями, почерпнутыми из «Потоков Ганга».
Глаза Калабати засветились, она нарочно вдавила ему ноготь в ладонь — приятные ощущения обернулись болью.
— Нет, это не Кали, а униженное воплощение божества, называемое Бхвани, ему поклонялись преступники низшей касты. Кали — верховное божество!
— А! Прошу прощения.
Она улыбнулась:
— А где вы живете?
— Недалеко отсюда.
— Пригласите меня к себе.
Джек колебался, помятуя свой твердый принцип — не приглашать к себе в дом человека, пока не узнает его достаточно хорошо.
Но она снова ударила его по ладони, и он спросил:
— Сейчас?
— Да.
— Ладно, пошли.
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
С едой было покончено.
Калабати откинулась на стуле и уставилась на него. Между ними на столе лежали жалкие остатки салатов, две косточки от бифштекса, пустой кувшин из-под выпитой ею сангрии, пустой кувшин из-под выпитого им пива и панцири по крайней мере сотни креветок.
— Мы встретились с врагом, — сказал Джек, — и победили. Теперь он у нас в животе. Хорошо, что вы не любите стейки. Они были слишком жесткими.
О нет, я люблю стейки. Хотя, я думаю, этот бифштекс способен повредить карме.
Говоря это, она протянула через стол руку и взяла пуку Джека. Ее прикосновение было похоже на электрический разряд, который буквально пронзил Джека насквозь. Он проглотил слюну и попытался поддержать разговор. Пусть она не видит, как действует на него.
— Карма. Это слово слышишь постоянно. А что оно означает? Это что-то вроде судьбы, не так ли?
Калабати нахмурилась:
— Не совсем. Это трудно объяснить. Все началось с идеи о переселении души, которую мы называем атман. Наша душа проходит через множество инкарнаций, или перерождений.
— Реинкарнация. — Джек что-то слышал об этом. — Брайди Мерфи и все такое.
Калабати повернула его руку и начала водить ногтями по его ладони. Тело Джека покрылось мурашками.
— Правильно, — сказала она. — Карма — это все хорошее и все плохое, что ваш атман переносит из одной жизни в другую. Это не судьба, потому что человек сам определяет, сколько добра и зла он совершает в каждой из своих жизней. В свою очередь, от соотношения добра и зла в вашей карме зависит, какая жизнь уготована вам в будущем — стать низкорожденным или высшим существом.
— И это продолжается вечно? — Ему хотелось, чтобы она вечно продолжала манипуляции с его рукой.
— Нет. Ваш атман может быть освобожден из кармического круга, если вы достигнете совершенной жизни. Это называется мокша. Она освобождает атман от последующих инкарнаций. Достижение мокши основная цель любого атмана.
— А поедание бифштексов отдаляет от достижения мокши? Шутка прозвучала довольно глупо.
Похоже, Калабати опять прочитала его мысли.
Как ни странно да. Евреи и мусульмане против свинины. Мы считаем, что загрязняет карму говядина.
— Именно так.
— А вы так заботитесь о своей карме?
— Не так, как должна бы. И безусловно, не так сильно, как Кусум. — Блеск в ее глазах померк. — Он просто помешался на своей карме... на своей карме и Кали.
Это неприятно покоробило Джека.
— Кали? Неужели вы поклоняетесь этой кучке душителей?
Он опять воспользовался сведениями, почерпнутыми из «Потоков Ганга».
Глаза Калабати засветились, она нарочно вдавила ему ноготь в ладонь — приятные ощущения обернулись болью.
— Нет, это не Кали, а униженное воплощение божества, называемое Бхвани, ему поклонялись преступники низшей касты. Кали — верховное божество!
— А! Прошу прощения.
Она улыбнулась:
— А где вы живете?
— Недалеко отсюда.
— Пригласите меня к себе.
Джек колебался, помятуя свой твердый принцип — не приглашать к себе в дом человека, пока не узнает его достаточно хорошо.
Но она снова ударила его по ладони, и он спросил:
— Сейчас?
— Да.
— Ладно, пошли.
Глава 6
Лишь в одном можно быть уверенным,
что смерти предшествует рождение!
За рождением следует смерть.
И все это неизбежно.
А значит, не стоит печалиться.
Кусум поднял голову от стола, на котором лежала «Бхагавадгита». Опять то же самое. Этот звук снизу. Он долетал до негр сквозь однообразный шум города, раскинувшегося за доком города, который никогда не спит, сквозь ночную мелодию гавани, сквозь треск корабля когда волны ласкали его железные бока и натягивали канаты, удерживающие его у причала. Кусум закрыл книгу и отправился в свою каюту. Слишком рано. Мать еще не уловила Запаха.
Кусум вышел и остановился на небольшой палубе, идущей вокруг кормы. В этой части находились каюты, топка, рубка, камбуз. Основная палуба просматривалась вся на ее ровной поверхности виднелись два люка, ведущие в грузовые трюмы, и четыре крана. Его судно хороший корабль, хотя и старый. Зарегистрирован как грузовое судно и, естественно, под либерийским флагом, грузоподъемность две с половиной тысячи тонн, длина двести и ширина тридцать футов.
Ржавый и с выбоинами, но с хорошей скоростью. Портом приписки судна значилась Либерия. Кусум отправился в плавание шесть месяцев назад без всякого груза на борту, только метрах в ста пятидесяти позади корабля тянулась баржа. Таким образом он проделал весь путь из Лондона через Атлантику. Когда судно Кусума подплыло к нью-йоркскому порту, стояла глубокая ночь, скрывшая от посторонних глаз трос, за который была прикреплена баржа. На следующее утро ее нашли дрейфующей в паре километров от берега, и она была пуста. Кусум продал ненужную больше баржу команде сборщиков мусора. Американские таможенники проверили два пустых грузовых трюма и позволили кораблю причалить. Кусум завел корабль в док 97-го пирса в Вест-Энде, где жизнь явно не кипела. Это была торфянистая местность под старой надстройкой. Расплатившись с командой и распустив ее, Кусум остался единственным человеком на борту.
Опять раздался скрежет, но на этот раз более настойчивый. Кусум направился вниз, и чем ниже он спускался, тем громче становился звук. Подойдя к герметичному люку, он остановился.
Мать рвалась наружу. Она скреблась о люк своими крепкими когтями, и Кусум знал, что она не остановится, пока он не выпустит ее. Кусум постоял немного, прислушиваясь. Как же хорошо он знал этот звук: пронзительный и настойчивый скрежет. По всем признакам она уловила Запах и была готова к охоте.
Это насторожило Кусума. Слишком рано. Конфеты не могли доставить так быстро. Он получил телеграмму с подтверждением точной даты отправки из Лондона и знал, что посылка придет не раньше завтрашнего дня.
Возможно, кто-то из бродяг подобрал одну из «заряженных» эликсиром бутылок с дешевым вином, которые Кусум разбросал в центре города? Отбросы общества служили для ракшасов, с одной стороны, едой с другой — хорошей тренировкой. Но трудно было поверить, что до сих пор сохранилась хоть одна такая бутылка. У этих неприкасаемых спиртное не задерживается.
Но Мать никогда не ошибалась. Она уловила Запах и хотела следовать за ним. И хотя Кусуму удалось, как он и планировал, обучить за шесть месяцев пребывания в Нью-Йорке самых сообразительных ракшасов управляться с канатами и выполнять команды в машинном отделении, охота оставалась их самым главным предназначением. Кусум открутил крышку и открыл люк, отступив при этом на несколько шагов. Снизу появилась трехметровая тень Матери, казавшейся особенно огромной в темноте. Один из Молодых, на полметра ниже, но тоже очень большой, наступал ей на пятки. За ним последовал еще один. Резко развернувшись, Мать размахнулась рукой так, что ее огромные когти просвистели всего в нескольких метрах от глаз Молодого, который тут же отпрянул. Когда она разворачивалась, Кусум почувствовал на себе взгляд ее желтых глаз, которые не могли его видеть. И затем, тихо и мягко ступая, она повела своего отпрыска в ночь.
Так и должно было быть. Ракшасов нужно учить, как следовать за Запахом, находить намеченную жертву и возвращаться с ней в гнездо. Мать обучала их по очереди, одного за другим. Так было раньше и так будет всегда.
И все-таки источником Запаха, должно быть, являются все-таки конфеты. Кусум просто не мог придумать другого объяснения. От одной этой мысли внутри его пробежала дрожь. Сегодня ночью он еще на шаг приблизится к выполнению обета. А потом... Потом можно будет вернуться в Индию.
Идя на палубу, Кусум еще раз оглядел свой корабль, но на этот раз его взгляд устремился дальше, он глядел на город, раскинувшийся перед ним. Ночное небо было удивительно прекрасным и ясным, что так не типично для этой вульгарной, шумной и чрезмерной во всех отношениях страны. Среди портовой грязи, мусора в Гудзоне недостроенных пакгаузов и снующих туда-сюда людей величественно раскинулось безграничное пространство, переливавшееся огнями, отчего напоминало бархат, усыпанный блестками.
Кусум никогда не упускал случая помолчать и осмотреться. Эта Америка казалась ему столь отличной от его родной Индии. Матушка Индия могла бы куда лучше использовать богатства этой страны. Индусы нашли бы им применение и, безусловно, ценили бы куда больше, чем эти американцы, которые так богаты материально и так бедны духовно. Все у них слишком большое, яркое и нелепое. Только в этой стране, где так носятся с развлечениями, опытом и собственным "я", мог появиться город с подобной архитектурой. Кусум был уверен, что эти люди не заслуживают подобной страны. Они напоминали этому сыну Индии шайку расшалившихся детишек, носящихся по базару в Калькутте.
Вспомнив о Калькутте, он почувствовал непреодолимое желание поскорее оказаться дома.
«Сегодня, а потом еще раз».
Смерть, которая произойдет сегодня, а потом еще одна, и он наконец освободится от своего обета.
И Кусум вернулся в каюту к прерванному чтению «Бхагавадгиты».
что смерти предшествует рождение!
За рождением следует смерть.
И все это неизбежно.
А значит, не стоит печалиться.
Кусум поднял голову от стола, на котором лежала «Бхагавадгита». Опять то же самое. Этот звук снизу. Он долетал до негр сквозь однообразный шум города, раскинувшегося за доком города, который никогда не спит, сквозь ночную мелодию гавани, сквозь треск корабля когда волны ласкали его железные бока и натягивали канаты, удерживающие его у причала. Кусум закрыл книгу и отправился в свою каюту. Слишком рано. Мать еще не уловила Запаха.
Кусум вышел и остановился на небольшой палубе, идущей вокруг кормы. В этой части находились каюты, топка, рубка, камбуз. Основная палуба просматривалась вся на ее ровной поверхности виднелись два люка, ведущие в грузовые трюмы, и четыре крана. Его судно хороший корабль, хотя и старый. Зарегистрирован как грузовое судно и, естественно, под либерийским флагом, грузоподъемность две с половиной тысячи тонн, длина двести и ширина тридцать футов.
Ржавый и с выбоинами, но с хорошей скоростью. Портом приписки судна значилась Либерия. Кусум отправился в плавание шесть месяцев назад без всякого груза на борту, только метрах в ста пятидесяти позади корабля тянулась баржа. Таким образом он проделал весь путь из Лондона через Атлантику. Когда судно Кусума подплыло к нью-йоркскому порту, стояла глубокая ночь, скрывшая от посторонних глаз трос, за который была прикреплена баржа. На следующее утро ее нашли дрейфующей в паре километров от берега, и она была пуста. Кусум продал ненужную больше баржу команде сборщиков мусора. Американские таможенники проверили два пустых грузовых трюма и позволили кораблю причалить. Кусум завел корабль в док 97-го пирса в Вест-Энде, где жизнь явно не кипела. Это была торфянистая местность под старой надстройкой. Расплатившись с командой и распустив ее, Кусум остался единственным человеком на борту.
Опять раздался скрежет, но на этот раз более настойчивый. Кусум направился вниз, и чем ниже он спускался, тем громче становился звук. Подойдя к герметичному люку, он остановился.
Мать рвалась наружу. Она скреблась о люк своими крепкими когтями, и Кусум знал, что она не остановится, пока он не выпустит ее. Кусум постоял немного, прислушиваясь. Как же хорошо он знал этот звук: пронзительный и настойчивый скрежет. По всем признакам она уловила Запах и была готова к охоте.
Это насторожило Кусума. Слишком рано. Конфеты не могли доставить так быстро. Он получил телеграмму с подтверждением точной даты отправки из Лондона и знал, что посылка придет не раньше завтрашнего дня.
Возможно, кто-то из бродяг подобрал одну из «заряженных» эликсиром бутылок с дешевым вином, которые Кусум разбросал в центре города? Отбросы общества служили для ракшасов, с одной стороны, едой с другой — хорошей тренировкой. Но трудно было поверить, что до сих пор сохранилась хоть одна такая бутылка. У этих неприкасаемых спиртное не задерживается.
Но Мать никогда не ошибалась. Она уловила Запах и хотела следовать за ним. И хотя Кусуму удалось, как он и планировал, обучить за шесть месяцев пребывания в Нью-Йорке самых сообразительных ракшасов управляться с канатами и выполнять команды в машинном отделении, охота оставалась их самым главным предназначением. Кусум открутил крышку и открыл люк, отступив при этом на несколько шагов. Снизу появилась трехметровая тень Матери, казавшейся особенно огромной в темноте. Один из Молодых, на полметра ниже, но тоже очень большой, наступал ей на пятки. За ним последовал еще один. Резко развернувшись, Мать размахнулась рукой так, что ее огромные когти просвистели всего в нескольких метрах от глаз Молодого, который тут же отпрянул. Когда она разворачивалась, Кусум почувствовал на себе взгляд ее желтых глаз, которые не могли его видеть. И затем, тихо и мягко ступая, она повела своего отпрыска в ночь.
Так и должно было быть. Ракшасов нужно учить, как следовать за Запахом, находить намеченную жертву и возвращаться с ней в гнездо. Мать обучала их по очереди, одного за другим. Так было раньше и так будет всегда.
И все-таки источником Запаха, должно быть, являются все-таки конфеты. Кусум просто не мог придумать другого объяснения. От одной этой мысли внутри его пробежала дрожь. Сегодня ночью он еще на шаг приблизится к выполнению обета. А потом... Потом можно будет вернуться в Индию.
Идя на палубу, Кусум еще раз оглядел свой корабль, но на этот раз его взгляд устремился дальше, он глядел на город, раскинувшийся перед ним. Ночное небо было удивительно прекрасным и ясным, что так не типично для этой вульгарной, шумной и чрезмерной во всех отношениях страны. Среди портовой грязи, мусора в Гудзоне недостроенных пакгаузов и снующих туда-сюда людей величественно раскинулось безграничное пространство, переливавшееся огнями, отчего напоминало бархат, усыпанный блестками.
Кусум никогда не упускал случая помолчать и осмотреться. Эта Америка казалась ему столь отличной от его родной Индии. Матушка Индия могла бы куда лучше использовать богатства этой страны. Индусы нашли бы им применение и, безусловно, ценили бы куда больше, чем эти американцы, которые так богаты материально и так бедны духовно. Все у них слишком большое, яркое и нелепое. Только в этой стране, где так носятся с развлечениями, опытом и собственным "я", мог появиться город с подобной архитектурой. Кусум был уверен, что эти люди не заслуживают подобной страны. Они напоминали этому сыну Индии шайку расшалившихся детишек, носящихся по базару в Калькутте.
Вспомнив о Калькутте, он почувствовал непреодолимое желание поскорее оказаться дома.
«Сегодня, а потом еще раз».
Смерть, которая произойдет сегодня, а потом еще одна, и он наконец освободится от своего обета.
И Кусум вернулся в каюту к прерванному чтению «Бхагавадгиты».
Глава 7
— Кажется, ты меня закамасутрила.
— Сильно сомневаюсь, что это глагол.
— Только что им стал.
Джек лежал на спине, чувствуя себя отделившимся от тела. Вокруг головы он ощущал нимб. Каждая его клеточка, каждый мускул был утомлен так, что еле-еле выполнял основную функцию.
— Кажется, я умираю.
Калабати, лежавшая рядом с ним, пошевелилась. На ней было одно лишь стальное ожерелье.
— Ты был близок к этому, но я воскресила тебя.
— В Индии это так называется?
Они пришли в его квартиру после прогулки из закусочной. Когда Калабати вошла в квартиру Джека, глаза ее расширились, она была просто ошеломлена. Обычная реакция. Одних поражали старинные вещи и киноафиши на стенах, других викторианская мебель с пышной резьбой и волнистой структурой золотого дуба, из которого она была сделана.
— Твоя мебель, — сказала Калабати, склоняясь к Джеку, — она такая... интересная.
— Я собираю вещи... вещи. Что же касается мебели, то многие считают ее ужасной, и, возможно, они правы. Вся эта резьба и все такое — вне всякого стиля. Но мне нравится мебель ручной работы, даже если у людей, которые ее делали, идиотский вкус.
Джек остро почувствовал тело Калабати. Ее аромат — единственный и неповторимый — не напоминал ни одни известные ему духи. Он вообще сомневался, что это духи. Скорее ароматическое масло. Она посмотрела на него снизу вверх, и он безумно захотел ее. В глазах Калабати Джек прочитал, что и она хочет его.
Калабати отстранилась и начала снимать платье.
В прошлом Джек, занимаясь любовью, всегда контролировал себя. Это было неосознанно, но он сам определял темп и выбирал позиции. Но только не сегодня. С Калабати все было по-другому. Из них двоих она была более требовательна, более настойчива и, хотя была моложе его, более опытна. Так что в их совместной пьесе она стала режиссером, а Джек — актером.
А это действительно была пьеса: страстная, прерываемая смехом. Она была искусна в любви, но в ее любовной игре не было ничего механического. Она наслаждалась ощущениями, хихикала, даже временами смеялась. Она была великолепна. Калабати знала, где дотронуться до него, как дотронуться, она поднимала его на такой уровень ощущений, о котором он и не подозревал. И он знал, что тоже заставил ее подняться на вершину наслаждения, но она была ненасытна. Маленькая лампочка в углу комнаты бросала мягкий свет на ее великолепную матовую кожу. Ее грудь была совершенна, таких темных сосков ему еще не доводилось видеть. Она улыбнулась с закрытыми глазами и медленным томным движением прижалась к его бедру. Ее рука скользнула по его груди, опустилась вниз до самого его лона. Он почувствовал, как напряглись мышцы на его животе.
— Это несправедливо по отношению к умирающему.
— Где есть жизнь, есть и надежда.
— Так ты благодаришь меня за найденное ожерелье? — Он надеялся, что это не так. К тому же ему уже заплатили.
Она приоткрыла глаза.
— И да... и нет. Ты самый удивительный мужчина в этом мире, мастер Джек. Я много путешествовала, встречала много людей. Ты на голову выше всех. Когда-то мой брат был таким же, но он сильно изменился. И ты остался один.
— Только не в данный момент.
Она тряхнула головой.
— Все люди чести одиноки.
Честь. За этот вечер она уже второй раз упомянула о чести. Первый раз в «Аллее Пикок», а сейчас здесь в его постели. Странно, что женщина об этом думает. Считается, что это мужская епархия, хотя в наши дни это слово редко слетает с губ представителей обоих полов. Но уж когда слетает, то в мужском разговоре.
Да, возможно, он ошибается, но он еще не встретил женщины, способной его переубедить.
Разве может мужчина, который лжет, обманывает, крадет, а иногда прибегает к насилию, быть мужчиной чести?
Калабати посмотрела ему в глаза:
Может, если он лжец лжецам, обманывает обман-щиков, крадет у воров и прибегает к насилию по отношению к насильникам.
— Думаешь?
— Я знаю это.
Человек чести. Ему нравилось, как это звучит. Ему нравилось значение этих слов. В качестве мастера Джека он вел себя как человек чести, хотя и не осознавал этого. Как можно большая независимость от внешних обстоятельств жизни — вот его кредо! Но честь... Это уже внутренние узы. Он никогда не задумывался, какую роль играет честь в его жизни.
Рука Калабати снова погрузила его в волны удовольствия, вытеснив все мысли о чести. До чего же это здорово!
С тех пор как Джия оставила его, Джек вел монашескую жизнь. Не то чтобы он сознательно избегал секса. Просто перестал об этом думать. Прошли недели, прежде чем он заметил, что с ним произошло. Джек читал, что подобное состояние — характерный признак депрессии. Может быть. Как бы то ни было, сегодняшняя ночь компенсировала долгий период воздержания, каким бы длительным оно ни было.
Ее рука оживила то, что уже казалось ему высохшим колодцем. Он прижался к ней и тут вдруг уловил какой-то запах.
«Что это такое, черт возьми?»
Похоже, голубь застрял в кондиционере и отложил в нем тухлое яйцо. Или вовсе сдох.
Калабати неожиданно напряглась. Джек так и не понял: почувствовала ли она тот же запах или что-то другое напугало ее. Ему показалось, что она произнесла напряженным шепотом что-то вроде: «Ракшас!» — и вцепилась в него, как тонущий матрос в спасательный пояс.
Атмосфера непонятного страха окутала Джека. Что-то было не так, но что именно, он не знал. Он услышал какое-то иностранное слово, значение которого до него не дошло. А может, Калабати и вовсе ничего не говорила, просто кондиционеры во всех трех комнатах гудят на разные голоса. Джек потянулся к «смит-и-вессону» 38-го калибра, который всегда держал под матрасом, но Калабати еще крепче прижалась к нему.
— Не двигайся, — еле слышно прошептала она. — Просто лежи подо мной и молчи.
Джек открыл было рот, чтобы заговорить, но она прижалась к нему своими губами. Ее обнаженная грудь, губы на его губах, прикосновение ее ожерелья к его горлу, нежность ее рук — все, чтобы уничтожить дурной запах.
Но было во всем этом какое-то отчаяние, которое мешало Джеку полностью отдаться чувствам. Его взгляд метался по комнате, скользил к окну, к двери, к темному холлу, который вел из комнаты, где стоял телевизор, к темной гостиной, затем снова к окну. Какая-то, самая малая, часть Джека ожидала, что кто-то или что-то человек или животное — вот-вот войдет в дверь. Он знал, что это невозможно — дверь заперта, квартира на третьем этаже. Сумасшествие. Но это чувство не отпускало его.
И не отпускает.
Он не знал, сколько времени пролежал под Калабати, напряженный, застывший, испытывая огромное желание почувствовать в своей руке привычное оружие. Ему казалось, так прошла половина ночи.
Ничего не произошло. Запах постепенно стал исчезать. И вместе с ним и ощущение присутствия постороннего. Джек почувствовал, что снова расслабляется, он наконец начал реагировать на Калабати.
Но у той неожиданно возникли другие планы. Она выскочила из кровати и проскользнула в гостиную за одеждой.
Джек последовал за ней, наблюдая, как она проворно, почти неистово, натягивает на себя белье.
— Что случилось?
— Я должна быть дома.
— Возвращаешься на родину? — Сердце у него упало. Нет, не сейчас. Она заинтриговала его.
— Нет, к моему брату. Я остановилась у него.
— Не понимаю. Что-то...
Калабати наклонилась и поцеловала его.
— Ты ни при чем. Во всем виноват он.
— Но что за спешка?
Я должна немедленно с ним поговорить.
Калабати надела платье через голову и скользнула в туфли. Она остановилась, чтобы уйти, но вынуждена была остановиться перед входной дверью.
— Как все это открывается?
Джек повернул центральную ручку, которая открывала все четыре замка, и распахнул дверь.
— Подожди. Я накину что-нибудь и поймаю тебе такси.
— Я очень спешу. А кроме того, я могу поднять руку и сама.
— Ты вернешься? — Ему было очень важно, что она ответит.
Он даже не понимал почему. Ведь он едва знал эту женщину.
— Да, если смогу. — Ее глаза стали печальными. На мгновение ему даже показалось, что в них мелькнул страх. — Я очень на это надеюсь. Очень надеюсь.
Она еще раз поцеловала его, вышла за дверь и начала спускаться по лестнице. Джек закрыл дверь, запер ее и прислонился к ней. Не будь он так утомлен недосыпом и тем, что с ним вытворяла Калабати, он попытался бы осмыслить события сегодняшнего вечера.
Но он отправился в постель.
Стоило ему, однако, прилечь, как сон тут же покинул его. Воспоминание о запахе, странном поведении Калабати... все это необъяснимо.
Но его беспокоило не столько то, что произошло вечером, а какое-то неприятное, грызущее чувство — что-то ужасное почти случилось.
— Сильно сомневаюсь, что это глагол.
— Только что им стал.
Джек лежал на спине, чувствуя себя отделившимся от тела. Вокруг головы он ощущал нимб. Каждая его клеточка, каждый мускул был утомлен так, что еле-еле выполнял основную функцию.
— Кажется, я умираю.
Калабати, лежавшая рядом с ним, пошевелилась. На ней было одно лишь стальное ожерелье.
— Ты был близок к этому, но я воскресила тебя.
— В Индии это так называется?
Они пришли в его квартиру после прогулки из закусочной. Когда Калабати вошла в квартиру Джека, глаза ее расширились, она была просто ошеломлена. Обычная реакция. Одних поражали старинные вещи и киноафиши на стенах, других викторианская мебель с пышной резьбой и волнистой структурой золотого дуба, из которого она была сделана.
— Твоя мебель, — сказала Калабати, склоняясь к Джеку, — она такая... интересная.
— Я собираю вещи... вещи. Что же касается мебели, то многие считают ее ужасной, и, возможно, они правы. Вся эта резьба и все такое — вне всякого стиля. Но мне нравится мебель ручной работы, даже если у людей, которые ее делали, идиотский вкус.
Джек остро почувствовал тело Калабати. Ее аромат — единственный и неповторимый — не напоминал ни одни известные ему духи. Он вообще сомневался, что это духи. Скорее ароматическое масло. Она посмотрела на него снизу вверх, и он безумно захотел ее. В глазах Калабати Джек прочитал, что и она хочет его.
Калабати отстранилась и начала снимать платье.
В прошлом Джек, занимаясь любовью, всегда контролировал себя. Это было неосознанно, но он сам определял темп и выбирал позиции. Но только не сегодня. С Калабати все было по-другому. Из них двоих она была более требовательна, более настойчива и, хотя была моложе его, более опытна. Так что в их совместной пьесе она стала режиссером, а Джек — актером.
А это действительно была пьеса: страстная, прерываемая смехом. Она была искусна в любви, но в ее любовной игре не было ничего механического. Она наслаждалась ощущениями, хихикала, даже временами смеялась. Она была великолепна. Калабати знала, где дотронуться до него, как дотронуться, она поднимала его на такой уровень ощущений, о котором он и не подозревал. И он знал, что тоже заставил ее подняться на вершину наслаждения, но она была ненасытна. Маленькая лампочка в углу комнаты бросала мягкий свет на ее великолепную матовую кожу. Ее грудь была совершенна, таких темных сосков ему еще не доводилось видеть. Она улыбнулась с закрытыми глазами и медленным томным движением прижалась к его бедру. Ее рука скользнула по его груди, опустилась вниз до самого его лона. Он почувствовал, как напряглись мышцы на его животе.
— Это несправедливо по отношению к умирающему.
— Где есть жизнь, есть и надежда.
— Так ты благодаришь меня за найденное ожерелье? — Он надеялся, что это не так. К тому же ему уже заплатили.
Она приоткрыла глаза.
— И да... и нет. Ты самый удивительный мужчина в этом мире, мастер Джек. Я много путешествовала, встречала много людей. Ты на голову выше всех. Когда-то мой брат был таким же, но он сильно изменился. И ты остался один.
— Только не в данный момент.
Она тряхнула головой.
— Все люди чести одиноки.
Честь. За этот вечер она уже второй раз упомянула о чести. Первый раз в «Аллее Пикок», а сейчас здесь в его постели. Странно, что женщина об этом думает. Считается, что это мужская епархия, хотя в наши дни это слово редко слетает с губ представителей обоих полов. Но уж когда слетает, то в мужском разговоре.
Да, возможно, он ошибается, но он еще не встретил женщины, способной его переубедить.
Разве может мужчина, который лжет, обманывает, крадет, а иногда прибегает к насилию, быть мужчиной чести?
Калабати посмотрела ему в глаза:
Может, если он лжец лжецам, обманывает обман-щиков, крадет у воров и прибегает к насилию по отношению к насильникам.
— Думаешь?
— Я знаю это.
Человек чести. Ему нравилось, как это звучит. Ему нравилось значение этих слов. В качестве мастера Джека он вел себя как человек чести, хотя и не осознавал этого. Как можно большая независимость от внешних обстоятельств жизни — вот его кредо! Но честь... Это уже внутренние узы. Он никогда не задумывался, какую роль играет честь в его жизни.
Рука Калабати снова погрузила его в волны удовольствия, вытеснив все мысли о чести. До чего же это здорово!
С тех пор как Джия оставила его, Джек вел монашескую жизнь. Не то чтобы он сознательно избегал секса. Просто перестал об этом думать. Прошли недели, прежде чем он заметил, что с ним произошло. Джек читал, что подобное состояние — характерный признак депрессии. Может быть. Как бы то ни было, сегодняшняя ночь компенсировала долгий период воздержания, каким бы длительным оно ни было.
Ее рука оживила то, что уже казалось ему высохшим колодцем. Он прижался к ней и тут вдруг уловил какой-то запах.
«Что это такое, черт возьми?»
Похоже, голубь застрял в кондиционере и отложил в нем тухлое яйцо. Или вовсе сдох.
Калабати неожиданно напряглась. Джек так и не понял: почувствовала ли она тот же запах или что-то другое напугало ее. Ему показалось, что она произнесла напряженным шепотом что-то вроде: «Ракшас!» — и вцепилась в него, как тонущий матрос в спасательный пояс.
Атмосфера непонятного страха окутала Джека. Что-то было не так, но что именно, он не знал. Он услышал какое-то иностранное слово, значение которого до него не дошло. А может, Калабати и вовсе ничего не говорила, просто кондиционеры во всех трех комнатах гудят на разные голоса. Джек потянулся к «смит-и-вессону» 38-го калибра, который всегда держал под матрасом, но Калабати еще крепче прижалась к нему.
— Не двигайся, — еле слышно прошептала она. — Просто лежи подо мной и молчи.
Джек открыл было рот, чтобы заговорить, но она прижалась к нему своими губами. Ее обнаженная грудь, губы на его губах, прикосновение ее ожерелья к его горлу, нежность ее рук — все, чтобы уничтожить дурной запах.
Но было во всем этом какое-то отчаяние, которое мешало Джеку полностью отдаться чувствам. Его взгляд метался по комнате, скользил к окну, к двери, к темному холлу, который вел из комнаты, где стоял телевизор, к темной гостиной, затем снова к окну. Какая-то, самая малая, часть Джека ожидала, что кто-то или что-то человек или животное — вот-вот войдет в дверь. Он знал, что это невозможно — дверь заперта, квартира на третьем этаже. Сумасшествие. Но это чувство не отпускало его.
И не отпускает.
Он не знал, сколько времени пролежал под Калабати, напряженный, застывший, испытывая огромное желание почувствовать в своей руке привычное оружие. Ему казалось, так прошла половина ночи.
Ничего не произошло. Запах постепенно стал исчезать. И вместе с ним и ощущение присутствия постороннего. Джек почувствовал, что снова расслабляется, он наконец начал реагировать на Калабати.
Но у той неожиданно возникли другие планы. Она выскочила из кровати и проскользнула в гостиную за одеждой.
Джек последовал за ней, наблюдая, как она проворно, почти неистово, натягивает на себя белье.
— Что случилось?
— Я должна быть дома.
— Возвращаешься на родину? — Сердце у него упало. Нет, не сейчас. Она заинтриговала его.
— Нет, к моему брату. Я остановилась у него.
— Не понимаю. Что-то...
Калабати наклонилась и поцеловала его.
— Ты ни при чем. Во всем виноват он.
— Но что за спешка?
Я должна немедленно с ним поговорить.
Калабати надела платье через голову и скользнула в туфли. Она остановилась, чтобы уйти, но вынуждена была остановиться перед входной дверью.
— Как все это открывается?
Джек повернул центральную ручку, которая открывала все четыре замка, и распахнул дверь.
— Подожди. Я накину что-нибудь и поймаю тебе такси.
— Я очень спешу. А кроме того, я могу поднять руку и сама.
— Ты вернешься? — Ему было очень важно, что она ответит.
Он даже не понимал почему. Ведь он едва знал эту женщину.
— Да, если смогу. — Ее глаза стали печальными. На мгновение ему даже показалось, что в них мелькнул страх. — Я очень на это надеюсь. Очень надеюсь.
Она еще раз поцеловала его, вышла за дверь и начала спускаться по лестнице. Джек закрыл дверь, запер ее и прислонился к ней. Не будь он так утомлен недосыпом и тем, что с ним вытворяла Калабати, он попытался бы осмыслить события сегодняшнего вечера.
Но он отправился в постель.
Стоило ему, однако, прилечь, как сон тут же покинул его. Воспоминание о запахе, странном поведении Калабати... все это необъяснимо.
Но его беспокоило не столько то, что произошло вечером, а какое-то неприятное, грызущее чувство — что-то ужасное почти случилось.
Глава 8
Встревоженный, Кусум пробудился ото сна. Какой-то звук разбудил его. «Гита» соскользнула с его колен и упала на пол, когда он неожиданно вскочил и быстро направился к двери каюты. Вероятно, возвращаются Мать и Молодой, но абсолютной уверенности не было. Кто знает, какие мерзавцы шляются в порту. Его не волновало, что кто-то может залезть на судно в его отсутствие. Только очень решительно настроенный вор или отпетый негодяй мог отважиться на такое, потому что Кусум всегда держал сходни поднятыми. А спускались они по специальному сигналу. Но если бы даже какой-нибудь ловкий тип из низшей касты и проник на корабль, он не нашел бы ничего ценного. Ему пришлось бы отважиться спуститься в грузовой трюм, а это невозможно, значит, никто, кто рыщет по улицам, не сможет до них добраться.
Но когда Кусум был на борту — а теперь, когда Калабати в городе, он собирался провести здесь больше времени, чем ему хотелось бы, — он предпочитал вести себя осторожно. Ему не нужны неприятные сюрпризы.
Таким сюрпризом был для него приезд Калабати. Он-то думал, что она в Вашингтоне и полностью безопасна для него. На этой неделе она уже умудрилась причинить ему кучу неприятностей и, несомненно, причинит еще больше. Она слишком хорошо его знает. Нужно, по возможности, избегать ее. А она ни за что не должна узнать ни об этом корабле, ни о грузе. Кусум опять услышал звук и увидел две темные фигуры, скачками передвигающиеся по палубе. Они должны были явиться с добычей, но добычи не было. Кусум, встревоженный, выбежал на палубу. Он проверил, на нем ли ожерелье, и встал в угол, наблюдая за проходившими мимо ракшасами.
Первым шел Молодой, подгоняемый сзади Матерью. Оба они выглядели взволнованными. Если бы они могли говорить! Он научил Молодого нескольким словам но это нельзя было назвать полноценной речью скорее жестикуляцией. Кусум никогда не чувствовал такой потребности в общении с ракшасами, как сегодня. Но общаться с ними невозможно, он это знал. Нет они не были полными тупицами, они могли делать простую работу и выполнять несложные приказы разве он не выучил их действовать в качестве корабельной команды? но их разум не мог оперировать на уровне, на котором возможно умственное общение.
Что же все-таки произошло? Мать никогда не подводила его. Когда она уваливала Запах, то всегда приводила намеченную жертву. Но сегодня у нее что-то сорвалось.
А не ошибка ли это? Возможно, шоколад еще не прибыл. Но почему же тогда Мать уловила Запах? Только Кусум контролировал источник этого уникального запаха.
Мягко ступая, он спустился на нижнюю палубу. Там его ждали оба ракшаса, подавленные осознанием собственной неудачи. Мать и взволнованный, ходивший из стороны в сторону Молодой. Кусум проскользнул мимо. Мать подняла голову, туманно ощущая его присутствие, но Молодой, посвистывая, продолжал метаться, не обращая внимания на Кусума. Кусум открыл крышку люка. Молодой попытался отступить. Ему не хотелось возвращаться в люк. Кусум выжидающе смотрел на них. Так же они вели себя, когда впервые убежали в город. Им хотелось побыть на воздухе, подальше от этой стальной махины, которая подтачивала их силы, среди толпы, где они могли выбрать разжиревшую человеческую скотину.
Мать ничего не могла с этим поделать. Она только грубо подтолкнула Молодого так, что он, спотыкаясь, свалился в объятия себе подобных, поджидающих его внизу. Затем Мать последовала за ним.
Кусум с треском захлопнул крышку люка, запер его и в ярости забарабанил в него кулаками. Когда же ему удастся с этим покончить? Он-то надеялся, что к вечеру будет, как никогда, близок к выполнению своего обета, но что-то пошло не так. Это беспокоило и сердило его. Что, появились новые осложнения или виноваты ракшасы?
Почему они вернулись без жертвы?
Однако в одном он был абсолютно уверен: они должны понести наказание. Так было всегда. Так будет и сегодня.
Но когда Кусум был на борту — а теперь, когда Калабати в городе, он собирался провести здесь больше времени, чем ему хотелось бы, — он предпочитал вести себя осторожно. Ему не нужны неприятные сюрпризы.
Таким сюрпризом был для него приезд Калабати. Он-то думал, что она в Вашингтоне и полностью безопасна для него. На этой неделе она уже умудрилась причинить ему кучу неприятностей и, несомненно, причинит еще больше. Она слишком хорошо его знает. Нужно, по возможности, избегать ее. А она ни за что не должна узнать ни об этом корабле, ни о грузе. Кусум опять услышал звук и увидел две темные фигуры, скачками передвигающиеся по палубе. Они должны были явиться с добычей, но добычи не было. Кусум, встревоженный, выбежал на палубу. Он проверил, на нем ли ожерелье, и встал в угол, наблюдая за проходившими мимо ракшасами.
Первым шел Молодой, подгоняемый сзади Матерью. Оба они выглядели взволнованными. Если бы они могли говорить! Он научил Молодого нескольким словам но это нельзя было назвать полноценной речью скорее жестикуляцией. Кусум никогда не чувствовал такой потребности в общении с ракшасами, как сегодня. Но общаться с ними невозможно, он это знал. Нет они не были полными тупицами, они могли делать простую работу и выполнять несложные приказы разве он не выучил их действовать в качестве корабельной команды? но их разум не мог оперировать на уровне, на котором возможно умственное общение.
Что же все-таки произошло? Мать никогда не подводила его. Когда она уваливала Запах, то всегда приводила намеченную жертву. Но сегодня у нее что-то сорвалось.
А не ошибка ли это? Возможно, шоколад еще не прибыл. Но почему же тогда Мать уловила Запах? Только Кусум контролировал источник этого уникального запаха.
Мягко ступая, он спустился на нижнюю палубу. Там его ждали оба ракшаса, подавленные осознанием собственной неудачи. Мать и взволнованный, ходивший из стороны в сторону Молодой. Кусум проскользнул мимо. Мать подняла голову, туманно ощущая его присутствие, но Молодой, посвистывая, продолжал метаться, не обращая внимания на Кусума. Кусум открыл крышку люка. Молодой попытался отступить. Ему не хотелось возвращаться в люк. Кусум выжидающе смотрел на них. Так же они вели себя, когда впервые убежали в город. Им хотелось побыть на воздухе, подальше от этой стальной махины, которая подтачивала их силы, среди толпы, где они могли выбрать разжиревшую человеческую скотину.
Мать ничего не могла с этим поделать. Она только грубо подтолкнула Молодого так, что он, спотыкаясь, свалился в объятия себе подобных, поджидающих его внизу. Затем Мать последовала за ним.
Кусум с треском захлопнул крышку люка, запер его и в ярости забарабанил в него кулаками. Когда же ему удастся с этим покончить? Он-то надеялся, что к вечеру будет, как никогда, близок к выполнению своего обета, но что-то пошло не так. Это беспокоило и сердило его. Что, появились новые осложнения или виноваты ракшасы?
Почему они вернулись без жертвы?
Однако в одном он был абсолютно уверен: они должны понести наказание. Так было всегда. Так будет и сегодня.
Глава 9
«О, Кусум! Что ты натворил?»
Калабати в ужасе плюхнулась в такси. Хорошо, что ехать недолго — прямо через Центральный парк к величественному зданию из белого камня на Пятой авеню.
Ночной портье не знал Калабати, поэтому остановил ее. Он был стар, лицо его — сплошная маска из морщин. Калабати не любила стариков. Даже мысль о старости казалась ей омерзительной. Портье долго допрашивал ее, пока она не показала ему ключ и водительские права, чтобы подтвердить, что у нее одна с Кусумом фамилия. Когда он наконец пропустил ее, она быстро направилась к лифту через мраморный вестибюль мимо модных диванов и кресел с низкими спинками, мимо абстрактной мазни на стенах. Лифт стоял с открытыми дверями. Калабати нажала кнопку «девять» — верхний этаж — и нетерпеливо ждала, пока закроется дверь и лифт начнет подниматься.
Калабати прислонилась к стенке и закрыла глаза. Этот запах! Она думала, что сердце ее остановится, когда она почувствовала его сегодня ночью в квартире Джека. А она-то надеялась, что оставила его навсегда там, в Индии.
«Ракшасы!»
Один из них был поблизости от квартиры Джека сегодня ночью менее часа назад. Не хотелось даже думать об этом, но сомнений быть не могло. Она была уверена в этом так же, как в том, что ночь темна и что ей столько лет, сколько есть. Ракшас! От осознания этого ее затошнило. И самое ужасное, что только один человек несет за это ответственность — ее брат.
Но почему квартира Джека?
И как? Во имя всех темных сил, как?
Лифт мягко остановился, двери отворились и Калабати направилась к квартире с номером 9Б. Прежде чем вставить ключ, она немного помедлила. Все было не так уж просто. Она любила Кусума, но в то же время -этого не станешь отрицать он пугал ее. Нет не физически, конечно, он бы никогда не поднял на нее руку, а морально. Так было отнюдь не всегда, но в последнее время его праведность стала просто невыносимой.
Нет, только не сейчас, говорила она себе. Но на этот раз он зашел слишком далеко.
Калабати повернула ключ и вошла.
Квартира была темной и безмолвной. Она включила свет, и ее взору предстала огромная комната с низким потолком, над украшением которой явно потрудился профессионал. Она догадалась об этом в первое же свое посещение. Кусум не приложил руки к обстановке. Даже не потрудился внести хоть что-нибудь личное, а это означало, что он не собирается задерживаться здесь надолго.
Кусум?
Она спустилась на две ступеньки в гостиную с шерстяным ковром на полу и прошла к закрытой двери, ведущей в спальню брата. Там было пусто и темно. Она вернулась в гостиную и опять позвала, но на это раз громче:
Калабати в ужасе плюхнулась в такси. Хорошо, что ехать недолго — прямо через Центральный парк к величественному зданию из белого камня на Пятой авеню.
Ночной портье не знал Калабати, поэтому остановил ее. Он был стар, лицо его — сплошная маска из морщин. Калабати не любила стариков. Даже мысль о старости казалась ей омерзительной. Портье долго допрашивал ее, пока она не показала ему ключ и водительские права, чтобы подтвердить, что у нее одна с Кусумом фамилия. Когда он наконец пропустил ее, она быстро направилась к лифту через мраморный вестибюль мимо модных диванов и кресел с низкими спинками, мимо абстрактной мазни на стенах. Лифт стоял с открытыми дверями. Калабати нажала кнопку «девять» — верхний этаж — и нетерпеливо ждала, пока закроется дверь и лифт начнет подниматься.
Калабати прислонилась к стенке и закрыла глаза. Этот запах! Она думала, что сердце ее остановится, когда она почувствовала его сегодня ночью в квартире Джека. А она-то надеялась, что оставила его навсегда там, в Индии.
«Ракшасы!»
Один из них был поблизости от квартиры Джека сегодня ночью менее часа назад. Не хотелось даже думать об этом, но сомнений быть не могло. Она была уверена в этом так же, как в том, что ночь темна и что ей столько лет, сколько есть. Ракшас! От осознания этого ее затошнило. И самое ужасное, что только один человек несет за это ответственность — ее брат.
Но почему квартира Джека?
И как? Во имя всех темных сил, как?
Лифт мягко остановился, двери отворились и Калабати направилась к квартире с номером 9Б. Прежде чем вставить ключ, она немного помедлила. Все было не так уж просто. Она любила Кусума, но в то же время -этого не станешь отрицать он пугал ее. Нет не физически, конечно, он бы никогда не поднял на нее руку, а морально. Так было отнюдь не всегда, но в последнее время его праведность стала просто невыносимой.
Нет, только не сейчас, говорила она себе. Но на этот раз он зашел слишком далеко.
Калабати повернула ключ и вошла.
Квартира была темной и безмолвной. Она включила свет, и ее взору предстала огромная комната с низким потолком, над украшением которой явно потрудился профессионал. Она догадалась об этом в первое же свое посещение. Кусум не приложил руки к обстановке. Даже не потрудился внести хоть что-нибудь личное, а это означало, что он не собирается задерживаться здесь надолго.
Кусум?
Она спустилась на две ступеньки в гостиную с шерстяным ковром на полу и прошла к закрытой двери, ведущей в спальню брата. Там было пусто и темно. Она вернулась в гостиную и опять позвала, но на это раз громче: