Виолетта Пальмова. Штурмовики над Днепром

удар перенесли на этот участок. Сюда бросили и штурмовую авиацию.
Противник неистовствовал. Во второй половине дня мы вылетели на задание
группой из двух четверок под прикрытием четырех истребителей. Оставалось
минуты три до цели, когда нас встретили "фоккеры". Ох и длинные были те
минуты! Противник связал прикрытие боем, а четверку своих истребителей
бросил на штурмовиков. Пришлось рассчитывать на собственные силы. Все
ведомые, заняв свои места, идут плотным строем. Сверху такую группу не
возьмешь. Значит, жди атаки снизу или с фланга, и прежде всего - на
ведущего. У меня справа два самолета, слева - один.
Атаки посыпались на левого ведомого - Гапеева. Он верен своей теории -
старается держаться подальше от группы. Вот и подловили его на этом
истребители противника. У самой цели Гапеев вынужден был резким левым
разворотом уйти со снижением. А в это время внизу кипел жаркий бой. Наши
артиллеристы трассирующими снарядами указали направление на цель.
Истребители прикрытия, отогнав противника, возвратились на свое место, и мы
начали атаки. Сразу после них ринулась вперед пехота. Самолет Гапеева мы
увидели на берегу Сиваша. Летчик и стрелок стояли возле поникшего "ила" -
значит, живы.
Обратный маршрут пролегал через Асканию-Нову. Бреющий полет вспугнул
стаю птиц. Война нарушила и этот заповедный уголок земли. Идем стройной
группой. Оглядываю ведомых. Есть все, кроме машины Гапеева. Идет в строю и
Ганин. На этот раз он действовал над целью нормально. Может, пересилил себя
и переборол чувство страха? Однако кое-что опять настораживало.
Последние дни как только второй вылет, так у Ганина неприятности: то
шасси не убираются и пришлось вернуться, то отказал прибор контроля
температуры воды, и Ганин снова возвратился. Объяснение причин вроде
законное. Ведь параграфы наставления по производству полетов гласили: "При
отказе одного из приборов во внеаэродромном полете - полет прекращается", "С
выпущенными шасси боевой вылет выполнять нельзя". Проверили на земле шасси -
убираются. А температуру воды при желании можно контролировать по
температуре масла. Другой летчик так бы и сделал.
Привычный выскок, над аэродромом роспуск группы и заход на посадку.
Командир, как правило, садится первым. На этот раз у меня что-то не
получилось с расчетом, и я решил уйти на второй круг, помня летную заповедь:
второй круг - не позор, а учеба. Когда снова заходил на посадку, увидел
картину, от которой похолодели руки. Рядом с "Т" лежал самолет, Чей же это?
Гадать долго не пришлось. Ганин! На пробеге вместо закрылков убрал шасси.
Такое встречалось и у других летчиков: краны шасси и закрылков на Ил-2
расположены рядом. Но тут опять Ганин! Наваждение какое-то! Ведь каждый
самолет на счету, а теперь его машина на несколько дней вышла из строя.
Летчик хлопает глазами и невозмутимо отвечает:
- Схватился не за тот кран. Разве с другими этого не бывает?
На собрании эскадрильи, подводя итог боевой работы за три дня, решили
обсудить отношение Ганина к вылетам. Коммунисты и комсомольцы самокритично
признавали свои недочеты и упущения, не щадили и Ганина. Гневно, но
доказательно упрекали его в ошибках, которых можно избежать, в
неисправностях, которые можно упредить. В голосе выступавших звучала обида
за честь эскадрильи, полка, которой не дорожил молодой летчик. Жалея Ганина,
его никто не обвинил в трусости, хотя основания для этого были. Люди знали -
такое обвинение очень тяжкое, и если оно окажется ошибочным, летчику будет
нанесен чувствительный удар.
После собрания Ганин два дня вел себя нормально. Даже подумалось: вот
что значит коллективное мнение! Но прежнее повторилось. Снова пришлось
докладывать командиру полка. Подполковник Смыков решил сам проверить летчика
в боевом вылете. Возвратился недовольный. Сообщил:
- Над целью начал шарахаться. Чуть всю группу не разогнал.
- Что же будем делать, Георгий Михайлович?
Смыков нахмурил брови, потом вроде просветлел:
- Отправим его в тыл как неспособного воевать, А? Кто способен - пусть
дерется, умирает за Родину.
Я понял - шутка от злости. В самом деле, как быть с человеком, который
идет в бой, но не стреляет по врагу?
- Вот что, товарищ командир эскадрильи, - Смыков распрямил сутулеватые
плечи. - Будем воспитывать, Может, он еще обретет себя.
Штурм крымских укреплений врага продолжался. Полк уже действовал на
правом фланге фронта, наносил удары по ишуньским позициям, за Перекопом.
В один из таких дней с нашей группой ходил на задание командир дивизии
полковник Чубченков. Летал он хорошо, уверенно и нашими действиями остался
доволен. Отбывая в дивизию, пожелал нам боевых успехов. Я хотел расспросить
комдива о нашей встрече в запасном полку. Но посчитал неудобным и решил
отложить до следующего раза. Но следующего раза не было. Через два дня мы
узнали о трагедии, происшедшей с полковником Чубченковым. В то время мы еще
не знали ее до конца. Уже после войны, многие годы спустя, она стала
известна из выступления С. С. Смирнова по телевидению, а затем из его книги
"Были великой войны". Судьба Кирилла Чубченкова оказалась поистине
трагической. Вот что случилось с ним через два дня после нашей встречи.
Наши войска, прорвав оборону гитлеровцев на Сиваше, с ходу заняли
Джанкой, Бахчисарай, Симферополь и устремились к Севастополю. Авиация
отстала от наземных войск, дивизию требовалось срочно перебазировать в Крым.
Полковник Чубченков вместе со штурманом майором Абрамовым вылетел на По-2
искать подходящее для аэродрома поле. Одна из площадок показалась удобной, и
командир совершил посадку. Не выключая мотора, Чубченков снял шлемофон и в
папахе отправился осматривать поле, оставив Абрамова у самолета. Минут через
десять рядом с самолетом разорвался снаряд, а после третьего снаряда
перкалевый По-2 запылал, как свеча. Внезапно из лесопосадки выскочил
вражеский танк с автоматчиками на броне. Танк устремился наперерез
Чубченкову. Автоматчики схватили полковника и увезли с собой. Лишь через
несколько дней майор Абрамов добрался до дивизии и рассказал об увиденном.
Случившееся объяснялось тем, что в западной части полуострова в те дни не
было сплошной линии фронта; наши передовые войска стремительно продвигались
вперед, оставляя в тылу разрозненные группы гитлеровцев. Вот одна из них и
наскочила на наш самолет связи.
О судьбе полковника Чубченкова ходило много слухов и даже легенд.
Рассказывали, якобы наша разведка получила задание во что бы то ни стало
спасти комдива, который находился во вражеском плену в Севастополе. Однако
спасти его не удалось. Гитлеровцы увезли его в Германию и за несколько
неудачных попыток организовать побег военнопленных поместили в лагерь смерти
Маутхаузен.
Вот что писал об этом в своей книге С. С. Смирнов. "В блок э 20
гитлеровцы посылали тех, кого они считали "неисправимыми" и особенно
опасными для себя людьми. Туда попадали пленные, совершившие неоднократные
побеги из лагерей, уличенные в антигитлеровской агитации, в актах
саботажа... Значительную часть узников составляли наши летчики, и среди них
выделялось несколько старших офицеров, которые в дальнейшем стали
организаторами и вдохновителями восстания и побега... Известно, что главными
организаторами и руководителями подготовки к восстанию стали Николай Власов,
Александр Исупов, Кирилл Чубченков... Восстание назначалось в ночь с 28 на
29 января... В ночь на 25 или 26 января из блока вызвали двадцать пять
узников. Среди вызванных оказались руководители восстания - Николай Власов,
Александр Исупов, Кирилл Чубченков и другие. Их увели, а на другой день
стало известно, что они уничтожены в крематории".
Восстание все же состоялось в ночь со второго на третье февраля 1945
года. Счастье уцелеть и вернуться на Родину выпало лишь семерым из тысячи
смертников. Они и рассказали о трагедии "последнего боя смертников" лагеря
Маутхаузен в предгорьях живописных австрийских Альп.
Так трагически закончилась жизнь бесстрашного советского летчика.
Обязанности командира дивизии возложили на начальника штаба
подполковника С. Н. Соковых. Он и руководил перебазированием полков на
полевые аэродромы севернее Симферополя. На летных картах замелькали новые
цели: Каранки, колхоз "Большевик", Сапун-гора, Мекензиевы горы, 6-я верста,
мыс Херсонес...
Вокруг Севастополя фашисты имели три аэродрома: 6-я верста,
горизонталь-80 и мыс Херсонес. Свой узлы обороны и аэродромы противник
прикрывал очень плотным зенитным огнем. Сюда, к побережью, были стянуты
зенитные орудия со всего Крымского полуострова, уже почти полностью занятого
нашими войсками. Враг отчаянно цеплялся за южный берег Крыма, особенно за
район Севастополя, прикрывая воздушные подходы к нему сплошной завесой огня.
В воздушных боях над Сивашом мы потеряли экипаж летчика Медведева,
выбыл из строя Гапеев. Под Севастополем потери оказались гораздо
чувствительнее. Бои были очень жестокие. В небе над Крымом отличились многие
летчики. Здесь совершил свой сотый вылет Николай Маркелов. Как я уже
упоминал, после побега из плена он воевал еще более отчаянно и решительно,
смело шел на самые трудные задания. Его юбилейный вылет тоже выдался на
редкость тяжелым.
В этот вылет шестерка штурмовиков под прикрытием четырех истребителей
наносила удар по артиллерии и живой силе противника у Балаклавы. Неудачи
начались сразу. Из-за неполадки в моторе вернулся с маршрута один
истребитель. Остальную тройку связали боем четыре "мессера". После первого
захода на цель был подбит самолет лейтенанта Алексея Ефимова, и он сел у
береговой черты. На пятерку штурмовиков напали четыре "фоккера". Они сбили
еще один штурмовик. Оставшаяся четверка успела замкнуть оборонительный круг,
и вражеские летчики оказались перед ним бессильны. Как ни нападали
гитлеровцы, под каким ракурсом ни заходили, - штурмовики их встречали огнем.
Тогда один из гитлеровцев пошел в лобовую атаку на Маркелова. Фашистский
летчик не мог не знать, что у "ила" впереди две пушки, два пулемета, четыре
эрэса и броневая защита. Непонятно, на что рассчитывал гитлеровец. Может, на
то, что не выдержат нервы у советского летчика? Маркелов потом рассказывал:
- Вначале я не поверил, что фашист атакует прямо в лоб. Но решил не
упускать возможности наказать его за авантюру. Открыл из всех точек огонь.
"Фоккер" сразу вспыхнул и развалился. А я вот живой...
Надо было видеть, на чем наш Коля возвратился домой! В кабине - ни
одного стекла, фюзеляж от кабины до хвоста пропорот снарядами, побита
плоскость, от перкалевой обшивки руля поворота - одни ленточки. Немало видел
я покалеченных машин, но такую - впервые. Даже не верилось, что его самолет
мог держаться в воздухе.
Но таков был наш штурмовик Ил-2, чудеснейшая машина войны! Вышел из
строя, элерон - можно воспользоваться рулем поворота, отказал руль поворота
- можно развернуться с помощью элеронов... Не знаю, был ли еще где такой
выносливый и устойчивый самолет! Лишь бы жив был мотор да у летчика были
крепкие нервы и холодная голова. Главное - не паникуй, бери курс на свой
аэродром. А уж друзья тебя прикроют, заведут на посадку, помогут, советом.
После трудного вылета Николай Маркелов долго, приходил в себя на земле.
На все расспросы отвечал не сразу и коротко. Обронит слово и снова думает.
Те, кто знал Николая, не спешили с разговорами, ждали, пока он оттает. Я
почему-то представил себе Маркелова на допросе у фашистов. Вряд ли им
удалось бы что-нибудь узнать у этого человека. И что удивительно - в воздухе
медлительный молчун словно преображался: действовал быстро, энергично,
инициативно. Может, потому что там только одна дума, одна мысль - о бое... В
крымском небе вражеские летчики-истребители начисто забыли о былом своем
превосходстве в воздухе. И это определяло их тактику. Теперь участились
атаки "из-за угла": выскочит "мессер" или "фоккер" снизу, стрельнет из всех
своих стволов и удирает на бреющем, маскируясь складками местности.
Атаковать гитлеровцы старались ведущего или его заместителя.
Так был подбит и смертельно ранен лейтенант Алексей Будяк, летавший с
воздушным стрелком Виктором Щербаковым. Спустя почти тридцать лет в письме
автору этой книги Виктор Щербаков рассказывал об этом вылете. Тот день - 23
апреля 1944 года - Виктор Щербаков запомнил на всю жизнь. Экипаж уже сделал
два вылета на штурмовку Сапун-горы. В последнем вылете летчик еле дотянул до
своего аэродрома. На самолете было повреждено хвостовое оперение, в
нескольких местах пробиты плоскости. Ил-2 требовал ремонта. Весеннее солнце
скатывалось к горизонту, летчик и стрелок устало растянулись на траве,
радуясь короткому отдыху и счастливому возвращению. Но отдыхать не пришлось.
Прибежал посыльный с командного пункта и передал срочный приказ на вылет,
Экипажу дали самолет э 59, и летчик со стрелком поспешили к нему. В
кабине Алексей долго не мог запустить мотор, нервничая, подгонял педали по
своим длинным ногам. А у стрелка оказался неисправным пулемет. Обнаружилось
это уже на взлетной полосе. Однако вылет откладывать не стали, поскольку
неисправность можно было устранить в воздухе. До цели летели группой, удачно
отбомбились. А когда после второго захода начали отходить, из-за небольшого
облака внезапно выскочили два "фокке-вульфа". Их тупорылые носы озарялись
вспышками, трассы огня врезались в край плоскости. Вдобавок с земли обрушили
ураганный огонь вражеские зенитки. Огонь был настолько плотный, что небо
сразу почернело от разрывов. Один снаряд попал в самолет, и его сильно
тряхнуло. Задымился мотор, из разбитого двигателя захлестали горячие брызги
масла и воды.
- Что случилось, командир? Что случилось? - кричал по самолетному
переговорному устройству воздушный стрелок.
Но Будяк молчал. Он, видимо, был ранен и из последних сил тянул ручку
управления, не давая возможности самолету сорваться в пикирование. Снова
тупой удар по машине, и осколок зенитного снаряда ранил правую ногу
Щербакова. Последнее, что он услышал, - хрип смертельно раненного командира,
его голос: "Прыгай!" Но высоты уже не было. Самолет, разваливаясь в воздухе
и оставляя за собой шлейф дыма, падал в овраг, недалеко от моря.
От сильного удара об землю Щербаков на некоторое время потерял
сознание. Когда очнулся, увидел поникшую голову летчика, сидевшего в кабине.
Стрелок выполз на плоскость и попытался вытащить Будяка. Но тот был мертв. К
самолету бежали фашисты. Щербаков попытался отстреливаться из пистолета и
тут же снова был ранен разрывной пулей.
Много нечеловеческих мук в гитлеровских лагерях выпало на долю
воздушного стрелка Виктора Щербакова. Тяжело раненного, его перебрасывали из
лагеря в лагерь, пока он не оказался в Нюрнберге. Здесь в апреле 1945 года
военнопленные совместно с группой Сопротивления перебили часть охраны
лагеря, остальные бежали. В освобожденный лагерь ворвался американский танк,
прорвал колючую проволоку и ушел, оставив сотни военнопленных в окружении
отступающих фашистов. Пленным пришлось самим пробиваться навстречу
наступающим войскам.
В 1947 году в Чите Виктора Щербакова разыскала "посмертная" награда -
орден Красного Знамени. В 1966 году Виктор Сергеевич поехал в Крым, решив
что-нибудь узнать о своем друге и командире Алексее Будяке. Побывал
фронтовик в музеях, прочитал сотни имен на братских могилах, у памятников.
Но фамилии Будяка не встретил. Начал опрашивать местных жителей, водителей
маршрутных автобусов, работников местных органов власти: не встречалась ли
им могила, с фамилией летчика Будяка. Не один день отдал поискам Щербаков.
Уже и на след вроде вышел, нашлись в горисполкоме списки, в которых значился
летчик А. К. Будяк. Но неправильно было указано место захоронения.
В действительности Алексей Будяк лежал в братской могиле у села
Гончарное вместе с 507 боевыми побратимами. Нашел бывший воздушный стрелок и
то место, где упал их штурмовик. В этом помогли ему юные следопыты, которые
слышали рассказ пастуха о падении самолета на склоне холма под Балаклавой.
Там среди известняка еще лежали остатки обгоревшего "ила" сквозь его ребра
проросла буйная крымская зелень. А вокруг пламенели маки, от чего склоны
холмов казались залитыми алой кровью. Читинская телестудия решила создать
киноочерк о своем земляке. И Виктору Сергеевичу Щербакову пришлось еще раз
побывать в столь памятных местах последнего боя. Такими трагичными оказались
судьбы некоторых участников битвы за Крым.
Редко кто из наших летчиков возвращался с задания без отметины.
Особенно доставалось от зенитного огня при штурме Сапун-горы. В одном из
вылетов нам пришлось обрабатывать ее юго-восточные склоны. При выходе из
третьей атаки Гальянов лишь успел крикнуть: "Фоккер!", как рядом с кабиной
шугнул сноп огня. Решение созрело мгновенно: пустил самолет скольжением вниз
параллельно откосу Сапун-горы. "Фокке-Вульф-190" не рискнул повторить
маневр. Но из длинной очереди вражеского истребителя два снаряда поразили
консоль крыла. На этот раз, как говорится, обошлось. Помог маневр. В разгар
боев в полк прибыл исполняющий обязанности командира дивизии подполковник С.
Н. Соковых. Привез приказ - нанести бомбо-штурмовой удар по вражескому
аэродрому Херсонес.
- Учтите печальный опыт полка Зотова, - сказал Соковых. - Из налета на
Херсонес вчера не вернулась почти половина экипажей, в том числе и командир
полка.
Орешек действительно был крепкий. Полковую группу штурмовиков
подполковник Смыков приказал вести мне.
- Время удара - тринадцать ноль-ноль, - предупредил меня Георгий
Михайлович и взглянул на часы. - В вашем распоряжении еще час. Маршрут,
направление захода на цель, способ атаки выбирайте сами. В этом стеснять не
буду.
Собрав ведущих групп, заслушиваю мнение каждого. Потом принимаю
решение: заход делаем с юга, со стороны солнца, удар наносим с пикирования.
Выход из атаки с левым отворотом, в сторону моря. Уход от цели на малой
высоте над водой в направлении Качи.
Херсонес, Херсонес... Это древнегреческое название и по сей лень звучит
для меня как-то тревожно, вызывает в душе необъяснимое беспокойство. Может,
потому, что только на расстоянии лет глубже осознаешь все значение прошлого.
А каждая написанная строка воспоминаний заставляет пережить его вновь и
вновь, прочувствовать боль и радость того апрельского дня 1944 года. Всю
нашу группу штурмовиков прикрывал полк истребителей. Так что сверху у нас
надежный щит. Меня, как ведущего группы, волновала неопределенность
метеообстановки: не затянуты ли облаками горы в районе Балаклавы? Наши
метеорологи только разводили руками, а на доразведку не хватало времени. И
сейчас, уже на подходе к Балаклаве, я никак не мог определить, есть ли
просвет между облаками и вершинами гор. За мной шло почти сорок самолетов, и
не дай бог ошибиться в расчете, вскочить в облака, окутавшие горы. Уже
вблизи удалось определить - просвет есть, метров сто. На душе стало легче -
проскочим. Зато у береговой черты облачность словно ножом обрезана,
видимость, как говорят авиаторы, "миллион на миллион". Но началась сильная
болтанка, самолеты швыряло вверх и вниз, бросало из крена в крен. Пришлось
набрать побольше высоту и рассредоточить строй, Оказывается, не так просто
летать над морем без необходимых навыков. Вроде и мотор работает хуже, и
стрелки приборов прыгают подозрительно. Всего шесть минут полета от берега,
а кажется, что времени прошло в два раза больше. Глянешь вниз - синие волны
с белыми кружевами пены. Не трудно представить, что может быть с тяжелым
"илом" в случае отказа мотора, Мотор-то один. Наконец мы достигли заданной
точки разворота на цель. Теперь солнце греет хвост самолета, светит в глаза
воздушному стрелку.
А впереди, как на ладони, южный берег Крыма, тот знаменитый ЮБК, на
котором в мирные годы отдыхали десятки тысяч людей. Сейчас этот берег таит
для нас опасность. Справа, чуть выше, появились знакомые очертания пары
"фокке-вульфов". Предупреждаю группу и прикрытие, хотя там, наверху, уже,
наверное, заметили противника. Вряд ли он рискнет ввязаться в бой. Вот и
вражеский аэродром. По нему рулит какая-то большая "каракатица" - видимо,
транспортный самолет. Наверное, это пытается удрать начальство или хотят
увезти ценный груз. Значит, не случайно удар назначен на 13.00. Время
рассчитано, мы выходим на цель секунда в секунду. Вражеские зенитки
встречают нас шквалом разрывов. Их частые дымные шапки загораживают подходы
к аэродрому. Бьют не только с берега, но и с кораблей, стоящих в бухте.
Прямо на эти шапки ведет группу Александр Карпов, ему приказано расправиться
с зенитками. А мы идем в направлении на аэродром. Не успевшую взлететь
"каракатицу" накрыли пушечные снаряды; разрывы бомб и эрэсов заметались
вдоль стоянок самолетов, разворотили топливные цистерны, опрокинули
несколько машин. Взлетная полоса покрылась глубокими оспинами воронок, весь
аэродром объяло желтое пламя, обвитое темными космами дыма. Штурмовики
пикируют с азартом, обильно поливая стоянки пушечно-пулеметным огнем. Все,
пора начинать сбор. При отходе от цели Гальянов докладывает:
- Товарищ командир, один упал в воду,
- Из какой группы?
- Из второй. Кажется, Матюхин.
- Следи за остальными...
Очень жаль молодого летчика, море - не суша, рядом не сядешь, чтобы
помочь. Когда до берега у Качи оставалось несколько сот метров, снова
раздался тревожный голос Гальянова.
- Товарищ командир, кто-то из наших садится на воду!
Довернув вправо, вижу: по воде, как глиссер, скользит Ил-2, над ним
кружит напарник. Определяю - до берега метров пятьсот-восемьсот. Если даже
попытаться плыть в холодной апрельской воде, до берега не доберешься.
Спрашиваю по радио у ведущего группы:
- Кто сел?
- Бойко, - отвечает ведущий и тяжело вздыхает.
Значит, дальше летчик тянуть не мог, иначе из последних сил добирался
бы до суши. Остальной путь до своего аэродрома шли в полном молчании. На
земле не досчитались двух экипажей - Матюхина и Бойко.
Трагедию Бойко видели почти все. После приводнения тяжелый Ил-2 не
продержался на плаву и минуты. Летчик и стрелок успели выскочить на
плоскость. Но сразу же очутились под волной, не успев сбросить одежду.
Средств спасения на воде никаких на штурмовике не предусмотрено. Мы знали -
Бойко хороший спортсмен, может, еще спасется. А воздушный стрелок? Фамилию
его, к сожалению, уже не помню. Кое-кто утверждал, что от берега шел катер.
Что потом стало с экипажем, мне неизвестно и по сей день.
Никто определенно не знал, что случилось и с Матюхиным. Примерно через
час после посадки полка над аэродромом появился Ил-2. У всех затеплилась
надежда: вдруг это один из невернувшихся экипажей. Десятки глаз пристально
следили, как самолет заходил на посадку, стараясь поймать взглядом бортовой
номер. Штурмовик плавно коснулся земли и легко побежал. Посадка отличная,
наверное, кто-то из летчиков-инспекторов штаба дивизии или корпуса. Но вот
мелькнул номер "49", и раздались возгласы удивления и радости: Ма-тю-хин!
Летчики и стрелки, техники и механики бросились на стоянку следом за рулящим
туда самолетом. Сверкнула светлым лучом надежда: вот сейчас из кабины
поднимутся не два, а четыре человека! Было же, что пять человек возвращались
на самолете Демехина! Из кабины вылез немного сутулый с короткой шеей
Матюхин, за ним показался воздушный стрелок. Спрыгнув с крыла, Матюхин с
виноватым видом подошел ко мне с докладом. Хотел, видимо, объяснить, почему
оторвался от группы. Я посмотрел на лицо этого смуглого крепыша, на
выступившие от напряжения капельки пота на верхней губе и, не выдержав,
схватил летчика за плечи, прижал к себе и расцеловал. Тот совсем растерялся.
- Мы же тебя считали погибшим, - объяснил кто-то.
- Ну да! Стрелки доложили: Матюхин упал в море, - добавляет другой.
От такой новости летчик на мгновение запнулся.
- Да не-ет! Это "фоккер" туда упал!
- Как "фоккер"? - пришла очередь удивляться нам.
- Понимаете, на выходе из атаки я отстал, а он выскочил вперед. Ну, я
изо всех точек и врезал. "Фоккер" упал в море, а я... - летчик замолчал,
потом с неподдельной откровенностью закончил: - Я, наверное с перепугу,
выскочил севернее Севастополя и попал под сильный зенитный огонь, еле ноги
унес! А группу потерял. Пришлось сесть в Симферополе, дозаправиться - и
домой.
- Молодцы! Все замечательно! Пошли доложим командиру полка, он тоже
волнуется, - поторопил его я. Мы дружно зашагали к КП.
Так закончился еще один день боев за Крым. В конце апреля "солдатский
телеграф" сообщил: на фронт прибыли представители ставки маршалы К. Е.
Ворошилов и А. М. Василевский. Знало об этом, конечно, и командование полка.
Однажды Георгий Михайлович Смыков, подводя с командирами эскадрилий итог
дня, понизив голос, сообщил:
- Два маршала приехали в Крым. Знать, не для отдыха, - и
многозначительно посмотрел на каждого из нас.
Предстоял решающий штурм Севастополя. И авиация усилила свои удары,
расчищая для наземных частей подходы к городу морской славы. В эти дни
большую работу среди личного состава провели политработники. Они
рассказывали бойцам о легендарной обороне в начале войны, когда гитлеровцы