Виолетта Пальмова. Штурмовики над Днепром

Так что новый комдив оказался человеком дальновидным, умелым авиационным
командиром. Даже те из летчиков, кто бросал ворчливые реплики насчет "новой
метлы", теперь открыто признали свою ошибку. Среди летчиков нашего полка
первыми боевые вылеты в Прибалтике начали разведчики эскадрильи капитана
Розова. Чуть забрезжит рассвет, а они уже выруливают на старт и, пара за
парой, уходят разными маршрутами на запад.
Командование постоянно интересовалось тылами противника, изменениями
линии фронта. Каждый самолет разведэскадрильи имел на борту радиопередатчик
и был оборудован фотоаппаратурой.
Иван Иванович Розов последние недели начал прихварывать. Заметно
похудел, порой корчился от боли. Наш "доктор Карло" поставил диагноз - "язва
желудка" и хотел отправить в госпиталь. Но командир эскадрильи и слушать об
этом не хотел, стремился летать вместе со своими разведчиками. Командование
полка, зная состояние Розова, старалось ограничить его вылеты. Но Иван
Иванович рвался в небо. Когда же не было разведзаданий, эскадрилья ходила
вместе со всеми штурмовать вражеские объекты.
В августе и начале сентября 1944 года в Прибалтике развернулись бои за
Эстонию в районе Тарту и Волди, Наносились удары по артиллерии, по
контратакующим танкам и отступающим войскам врага.
В середине сентября нас перенацелили на рижское направление.
Развернулись бои в районе Тырва, Валка, Валмиера, Смилтене. 1 октября наш
полк и весь корпус перебросили на юг Прибалтики, в Литву, под Шяуляй.
Маршрут перелета пролегал параллельно линии фронта.
Перебазирование Ил-2 прошло успешно, а вот с частью технического
состава, перелетавшего на транспортном Ли-2, случилась беда. Самолет
отклонился от маршрута, попал на вражескую территорию и был подбит. Летчик
посадил горящую машину в лесу, на территории, занятой противником. К месту
посадки устремились вражеские автоматчики. Техники и экипаж бросились
врассыпную. Но уйти от погони, выбраться к своим удалось не всем. Среди
спасшихся был старший техник-лейтенант Фоменко. Он-то и рассказал о
случившемся.
На первом из аэродромов, где мы заночевали, базировались летчики
морской авиации. Такой же, как и мы, фронтовой народ, такие же
самолеты-штурмовики. Только форма у летчиков своя, морская. Ужинали мы
вместе, было много рассказов-воспоминаний об ударах морской авиации на
Балтийском побережье по фашистским кораблям и десантам, морским портам и
базам. Поднялся летчик-моряк и провозгласил тост:
- За густой туман над Либавой{4}, друзья. И за скорую победу!
Насчет второй части тоста все ясно. Первая же часть его была не всем
понятна. Через Либаву гитлеровцы снабжали свою курляндскую группировку. И
нашпиговали этот район зенитными батареями, а с воздуха надежно прикрыли
истребителями. Так что нашим штурмовикам приходилось нелегко. Потому-то
туман над Либавой становился нашим союзником.
Наш штурмовой корпус действовал в интересах 1-го Прибалтийского фронта,
наступавшего в сторону Мемеля{5}. Вылетать приходилось часто. Противник
пытался задержать наши войска и прикрывал подходы к Восточной Пруссии.
Гитлеровцы бросали в контратаки крупные массы танков, и нам приходилось
пробивать с воздуха бреши в этих бронированных лавинах. В одном из вылетов
отличилась группа капитана Александра Карпова. Стало известно: на правом
фланге фронта под Шяуляем противник сосредоточил много танков, намереваясь
контратаковать советские войска. Наши штурмовики поспели вовремя и метким
ударом сорвали замысел врага. Сам командующий фронтом объявил летчикам
благодарность. Мой друг Александр ходил в именинниках. Наш герой летал
по-геройски! В эти дни полк облетела радостная весть: возвратился Саша
Амбарнов! Напомню, что год тому назад мой однокашник по Чкаловскому училищу
не вернулся с задания после штурмовки аэродрома Кутейниково в Донбассе. С
тех пор мы не знали, жив ли наш боевой товарищ. И только сейчас услышали,
сколько горя он хлебнул вместе со своим воздушным стрелком Жогой. После
вынужденной, посадки им удалось выбраться из самолета и спрятаться в
посевах. Но нагрянула облава, завязалась перестрелка. Амбарнов был ранен в
ногу и вместе с Жогой схвачен фашистами. Из лагеря в лагерь перебрасывали
гитлеровцы пленных летчика и стрелка, но потом разлучили их.
- Одно время я вдруг почувствовал перемену в отношениях ко мне, -
рассказывал Александр. - Начали хорошо кормить, вместо допросов с побоями -
угощение беседами о победах армии фюрера. А потом прямо предложили перейти
на сторону "Великой Германии". Ну я им ответил... После этого долго
отлеживался в карцере. Нет, друзья, вы просто не представляете, какие круги
ада пришлось мне пройти! - воскликнул Саша и отвернулся, чтобы никто не
видел набежавшую слезу.
Амбарнов оказался под Киевом, в дарницком лагере военнопленных.
Гитлеровцы готовились подорвать лагерь, но помешало стремительное
наступление советских войск. Наконец, летчик обрел свободу, с трудом, ко
добился возвращения в свой полк. Не тот сейчас был Саша Амбарнов. Пропала
веселость, заметно хромает на правую ногу, жалуется, что нога потеряла
чувствительность. Подполковник Смыков вначале разрешил Амбарнову летать на
связном По-2. Это огорчило летчика, он хотел быстрее получить боевую машину,
переживал, что ему, как он думал, не доверяют. Мы с Карповым убеждали друга:
- Не спеши, Саша, окрепни. Полетай на "кукурузнике", изучи район.
Все-таки год не сидел в кабине...
- Да я ее там, в лагерях, сотни раз вспоминал! - с обидой отвечал
Амбарнов. - Закрою глаза и словно щупаю каждую ручку, каждую деталь. О вас
думал. Гадал, где воюете, кто жив, а кого уже нет...
Вскоре Амбарнов снова сел на штурмовик. Летал он так, словно хотел
быстрее наверстать упущенное, с неистощимой ненавистью к врагам.
В октябре Иван Иванович Мартынов с несколькими летчиками улетел на
завод за новыми самолетами. Мне пришлось взять на себя обязанности
заместителя командира полка. Забот прибавилось, как говорится, под завязку.
Группы одна за другой уходили на задание, а я оставался на земле, выпуская
самолеты, находился на командном пункте. И, конечно, завидовал друзьям.
Подполковник Смыков был непреклонен: он сам уходил вместе с боевыми
группами, но меня оставлял на земле.
- Возвратится Мартынов - еще налетаешься, - говорил Георгий Михайлович.
- А пока набирайся командирского опыта. Не все же время тебе ходить в
штурманах. Гляди, и полк получишь.
Через несколько дней его словам суждено было сбыться. В одном из
вылетов подполковник Смыков получил ранение, еле дотянул до своего аэродрома
и сразу же был отправлен в госпиталь. Прибывший в полк комдив, выслушав
доклад майора Красюкова, тут же решил:
- Принимай полк, капитан Пальмов. Приказ будет оформлен. - И улетел.
До этого я чувствовал широкую спину Георгия Михайловича Смыкова,
командира многоопытного и умного. Сейчас моей надеждой и опорой оставались
умелые организаторы боевого коллектива Красюков, Поваляев, Григин,
проверенные в боях надежные командиры эскадрилий лейтенант Н. А. Караман,
старший лейтенант Н. Н. Горев, капитан И. И. Розов.
Наши войска продолжали бои против курляндской группировки врага. Помощь
авиации требовалась ежедневно, В конце октября полк получил задачу нанести
удар по переднему краю противника. В части было немало опытных летчиков и
командиров, которые могли возглавить группу. Но я решил взять эту
ответственность на себя. В ходе наступления линия фронта становилась
подвижной, нужно было действовать очень осторожно, чтобы не ударить по
своим. Отыскав заданную цель, даю команду ведущим групп. Дружные,
последовательные атаки полка штурмовиков прижали гитлеровцев к земле.
Замолчали их огневые точки, что и требовалось нашим наземникам. Со станции
наведения слышатся восторженные одобрения. На одном из повторных заходов я
заметил поезд с несколькими вагонами, он уходил в тыл противника. Но вот
беда! Атаковать его нечем, боеприпасы были на исходе. Вернувшись на
аэродром, я не преминул в докладе вспомнить о железнодорожной ветке и
поезде.
- Всего несколько вагонов, говорите? - переспросил командир дивизии. В
его голосе почувствовалась заинтересованность. - Хорошо, я уточню...
Через несколько часов срочный вызов на командный пункт. Подполковник
Рыбаков сообщил: по данным разведки мы обнаружили бронепоезд, который часто
беспокоил наши войска.
- Надо найти его и уничтожить, - приказал комдив.
- Разрешите мне вести группу? - спросил я, уверенный, что имею на это
все основания.
- Нет, поручите это Гореву.
Началась лихорадочная подготовка к вылету. Сразу возникло несколько
вопросов: где сейчас искать бронепоезд, чем бить по нему? До сих пор летчики
нашего полка громили танки, огневые точки, штабы, передний край противника,
десятки других целей и объектов. Но бронепоезд им встретился впервые.
Командир собрал летчиков, довольно обстоятельно рассказал о размерах
бронепоезда, его броне, вооружении, способности маневрировать. Решено было
взять стокилограммовые фугасные и противотанковые бомбы - птабы. Поиск цели
производить с высоты до полутора тысяч метров, с более широким обзором
местности. На задание снаряжались две группы: ударную вел старший лейтенант
Горев, группу обеспечения, предназначенную для удара по зениткам, вел его
заместитель старший лейтенант Кузнецов. Группы ушли, оставалось только ждать
результатов. На всякий случай в боевой готовности находилось еще несколько
самолетов.
Примерно в ожидаемое время на горизонте появились две группы "илов".
Шли они поочередно. Первая, Кузнецова, - бреющим, лихо; вторая, Горева, - на
высоте, спокойно. Чувствовалось, в воздухе произошла какая-то перестановка.
Для доклада на командный пункт ведущие групп прибыли с разным настроением. У
моего бывшего заместителя Кузнецова сияла улыбка во все лицо, он весь горел
нетерпением поделиться радостью. А Горев с огорчением пожимал плечами, Через
несколько минут все выяснилось. Вот что произошло в воздухе.
Выйдя в район цели, Горев прошел по всей железнодорожной ветке. Но
бронепоезда не увидел. Как планировалось на земле, в этом случае нужно было
идти на запасную цель, что Горев и сделал.
Кузнецов со своей восьмеркой шел следом. До рези в глазах всматривался
он в железнодорожную колею. И вдруг в одном месте заметил: рельсы внезапно
обрываются, а потом снова выползают из-под зеленого кустарника. Что бы это
значило? Леонид решил проверить подозрительное место пулеметно-пушечным
огнем. Заплясали снаряды, высекая брызги искр, отскакивая от зеленых
зарослей, как горох от стены. Стало ясно - стена бронированная. И ведущий
дал команду на атаку всей группой. Сразу же заговорили вражеские зенитки. Но
поздно: фокус с маскировкой был разгадан, бомбы падали на бронепоезд.
Через два дня были освобождены город и станция Мажейкяй. Выбрав
свободную минуту, летчики полка поехали посмотреть на свою работу. Начальник
воздушной разведки дивизии капитан Попп сфотографировал то, что осталось от
вражеского бронепоезда.
Говорили, что увеличенный снимок разбитого бронепоезда долго висел в
кабинете Главнокомандующего Военно-Воздушными Силами А. А. Новикова. Что и
говорить, удар был мастерский! Его участники были отмечены наградами.
Ведущие групп Леонид Кузнецов и Николай Горев удостоены ордена Александра
Невского.
В Прибалтике поздняя осень щедра на дожди и сырые туманы. Полк
находился в постоянной боевой готовности, но после ноябрьских праздников
летчики чаще сидели на земле, чем летали: мешала погода. Да и на фронте
наступило временное затишье, производилась перегруппировка войск. На
очередном совещании в штабе дивизии подполковник Рыбаков сообщил о
переброске советских войск в направлении Тильзита и Кенигсберга. Из доклада
Верховного Главнокомандующего на торжественном собрании в Москве в честь
27-й годовщины Великого Октября мы узнали, что "Баграмян доколачивает
немецкую группировку в Прибалтике", Наша дивизия принимала самое активное
участие в этом доколачивании.
Перед нами стояла задача: помешать немецко-фашистскому командованию
перебрасывать дивизии из Прибалтики в Восточную Пруссию и на другие
направления очередных ударов Красной Армии. Главным из них было, конечно,
берлинское. Разумеется, все летчики мечтали попасть туда. Пока что наш полк
прикрывал сухопутный участок до Либавы, а наши соседи, морские штурмовики, -
от Либавы и дальше по Балтийскому побережью. Мы использовали каждый
мало-мальски погожий день, чтобы проверить шоссейные и железные дороги, не
движутся ли по ним колонны противника. Опытные следопыты Розов, Демехин,
Кошман, Федоров, Непапчук, Зеньков и другие вылетали при малейшей
возможности. В случае обнаружения противника по их сигналам направлялись
ударные группы. Небо прояснилось только в первых числах декабря. Наступили
солнечные дни, воздух стал прозрачный, видимость увеличилась. И сразу ожил,
загудел аэродром. Разведчики ушли первыми и вскоре сообщили по радио: по
железной дороге на Либаву движутся эшелоны. Противник прикрывает их сильными
эскортами истребителей,
- Пойдем на бреющем, в стороне от дороги, - предложил командир первой
эскадрильи капитан Кузнецов. Он был назначен на эту должность после недавней
гибели лейтенанта Карамана.
Карамана мы потеряли в один из ненастных дней ноября. Тогда он
штурмовал цель, был подбит и не смог вывести самолет из пикирования. Этот
летчик, прибывший вместе с новым командиром дивизии, вскоре стал
своеобразной достопримечательностью полка: высокого роста красавец-мужчина,
с темно-русыми вьющимися волосами, гибким станом, всегда подтянутый, был он
немного горяч характером, но отличный товарищ. Мы уже давно убедились -
подполковник Рыбаков взял с собой в дивизию летчиков достойных. Говорили,
что у летчика перед войной была красавица-жена, но по каким-то причинам они
разошлись. Теперь под Москвой на попечении бабушки росла маленькая дочь
Карамана. И вот она осталась сиротой. Мы переживали гибель боевого друга и
заботливого отца.
- Значит, маршрут проложим в стороне от дороги, - поддержал я
Кузнецова. Паровоз будет нетрудно обнаружить по дыму. Так и сделали.
Вылетали небольшими группами на предельно малой высоте. После обнаружения
эшелона "илы" делали резкий поворот, выскок в сторону цели и совершали
несколько заходов. Пока вражеские истребители прикрытия разбирались в
сложившейся ситуации, штурмовики на бреющем уходили от разбитого состава.
Такой способ оправдал себя. Когда же видимость ухудшалась, но высота облаков
еще позволяла видеть цель, мы переходили к ударам по целеуказанию. В этом
случае впереди и выше ударной группы шла пара штурмовиков. Обнаружив цель,
они вместе с боевыми сбрасывали бомбы цветного дыма, которые были заметным
ориентиром для остальных. В этих полетах не раз отличался мастер штурмовых
ударов Леонид Кузнецов. Но иногда Леонид по молодости слишком увлекался и
чрезмерно рисковал.
Однажды он возвратился из полета с винтом, лопасти которого были
согнуты, как бараньи рога.
- Как же ты летел? - спрашиваю.
- Нормально.
- Мотор трясло?
- Было малость, но подобрал обороты - и нормально.
- За что зацепил: за фрицев или за землю?
- Понимаете, возвращался уже обратно, и вдруг перед носом - артбатарея.
Ну как по ней не пройтись? Отжал ручку вперед, дал очередь. Видать, поздно
вывел. Жаль винта...
- А голову? - Хотел было поругать его да вспомнил: такое и со мной
бывало.
Может, поэтому и не стал распекать летчика. Он-то и сам понял свою
оплошность, второй раз ее не повторит.
С Алексеем Ивановичем Поваляевым, замполитом полка, мы сработались
хорошо. Он оказывал мне деловую помощь в воспитательной и боевой работе. Я
был молодым командиром полка не только по опыту командования, но и по
возрасту. На фронте тогда встречалось немало двадцатипяти-двадцатисемилетних
командиров частей (были и моложе), и они успешно справлялись со своими
сложными и ответственными обязанностями.
В туманное осенне-зимнее время перед командованием полка и
политработниками встала задача организовать досуг летчиков. В период
вынужденной бездеятельности личного состава это - неотложная проблема,
особенно во фронтовых условиях, где приходилось надеяться только на свои
силы. Здесь сказали свое слово партийная и комсомольская организации.
Появилась художественная самодеятельность, часто проводились лекции,
доклады. В напряженные дни боев для этого не всегда удавалось выкроить
время. Сейчас его оказалось вдоволь.
В полку нашлось немало способных, даже талантливых людей, они охотно, с
огоньком участвовали в массовых мероприятиях. Порой приходилось удивляться:
авиамеханик оказывался заправским певцом, авиатехник - танцором. А летчик
лейтенант Ельшин неожиданно для всех оказался гипнотизером. Вот об этом
"артисте" и хочется рассказать особо. Началось все с того, что как-то за
ужином Ельшин спросил своего друга летчика Джураева:
- Чем это ты балуешься?
- Как чем? Чаем, - добродушно ответил сын казахских степей.
- Ишь ты, хорошо замаскировал под чай мускатное вино, - обратился
Ельшин к товарищам по столу. - Поделился бы.
Джураев потянул из стакана напиток и раскрыл от удивления глаза:
- В-верно, мускат! Степью пахнет...
Многие тогда решили, что это был обыкновенный розыгрыш. В следующий раз
Ельшин продемонстрировал свой дар гипнотизера в одном из самодеятельных
концертов. Новоявленный "медиум" попросил на сцену четырех воздушных
стрелков. Потом усыпил их и дал команду:
- Подходим к цели! Атакуют "мессеры"!
И воздушные стрелки "заработали": докладывали о разрывах зенитных
снарядов, перебрасывали пулемет с борта на борт, открывали огонь. После
такого сеанса даже скептики поверили в гипнотические способности молодого
летчика. Однако они не помогли ему в беде. В одном из декабрьских боев
Ельшин был подбит и сделал вынужденную посадку на территории противника.
Фонарь заклинило, пришлось выбираться через форточку прямо под дула немецких
автоматов. Здесь уже было не до гипноза... Прошло несколько месяцев, пока
летчик вернулся в полк.
В воздухе уже носилось слово "победа", авиаторы все чаще произносили
это слово, хотя до Берлина еще был трудный и неблизкий путь. Некоторые
полковые "психологи" судили о приближении победы по совсем, казалось бы,
неожиданным признакам. Один из летчиков как-то заметил:
- А наши девушки уже думают о семейном гнезде...
Подумывали о брачных узах и некоторые летчики, нашедшие свою любовь на
полевых аэродромах. Именно здесь, в Прибалтике, и я встретил свою судьбу. В
конце октября мы перелетели на один из полевых аэродромов поближе к линии
фронта. Во время посадки самолетов рядом со стартом, как и положено, стояла
санитарная машина. Поднимаясь из кабины, я вдруг услышал певучую украинскую
речь. Голос принадлежал девушке - дежурному медику.
- О, ридна Украина! Яким витром в Прибалтику занэсло? - удивился я.
Нам, прошедшим с боями по Украине, полюбившим мелодичную украинскую
речь, услышать ее здесь, в Прибалтике, было полной неожиданностью.
- Витром вийны, - ответила девушка.
Как потом мне стало известно, старший лейтенант медицинской службы Маша
Бугера оказалась человеком с необычайной фронтовой биографией.
...22 июня 1941 года состоялся ускоренный выпуск Киевской фельдшерской
школы. А в понедельник было получено военное обмундирование и предписание, в
котором указывалось, что военфельдшер Мария Ивановна Бугера направляется
командиром санитарного взвода в Белорусский особый военный округ. Было Маше
в то время неполных семнадцать. Худенькая девушка с лейтенантскими кубиками
в петлицах, подпоясанная ремнем, с пистолетом на боку и тяжелой санитарной
сумкой сразу попала в самый круговорот войны. Первые недели и месяцы были
похожи на кошмарный сон. Отступление, жесточайшая бомбежка, вражеские танки,
которые перерезали дороги, выскакивали из засад и крушили гусеницами повозки
с ранеными и автобусы с красным крестом. Так случилось, что фронтовые дороги
повели Машу через мои родные места. В первую военную зиму эвакоотделение,
которым заведовала военфельдшер Бугера, оказалось в заснеженной деревне
Белки Калининской области. В помещении школы разместили около сотни раненых.
Командир медсанбата, пожилой майор, жаловался:
- Ума не приложу, как вывезти всех. Дивизия ведет жестокие бои, полевые
госпиталя переполнены...
В самом деле, положение было тяжелое. Село Белки было как бы отрезано
от всего мира. Вокруг - бездорожье. Крепчал мороз. По занесенному снегом
полю мог пройти только санный обоз. И тогда майор решил: останется Маша с
ранеными в Белках, через день-другой пришлет он транспорт и вывезет всех...
Майор уехал добывать транспорт, а семнадцатилетний военфельдшер осталась с
сотней раненых ждать его. Прошел день, другой... Не пришла помощь ни на
третий день, ни на четвертый... Закончились бинты и лекарства, нечем было
кормить раненых. Тогда Маша послала ходячих раненых в разведку.
Возвратившись, они вызвали из школы лейтенанта и хмуро доложили:
- Плохи дела, гитлеровцы вокруг. Никому не пробиться к нам. И нам не
выбраться...
Что же делать? Нагрянет враг - уничтожит раненых. За них она, Маша, в
ответе. Если сообщить сейчас о "мешке", в котором находится деревня,
начнется паника, многие раненые начнут самостоятельно пробиваться к своим и
погибнут. Нужно действовать!
- Вот что... - предупредила девушка разведчиков. - Об окружении - ни
звука...
Прежде всего, решила Маша, надо сделать раненым перевязки, накормить.
Местные жители - вот кто должен помочь. От дома к дому пошла военфельдшер. И
ожила деревня. Жители несли простыни на бинты, хлеб. Появились помощницы,
изучавшие в школе санитарное дело. Крестьяне почувствовали себя сильнее,
сплоченные общей заботой о раненых. Не спавшая уже несколько суток Маша
взбодрилась от такой поддержки. Но в сознании острой болью жила тревога:
вот-вот нагрянет враг! Достаточно случайной разведке заглянуть в деревню,
как сразу обнаружится целый госпиталь! И тогда все пропало. К
девушке-фельдшеру обращались за советом и указанием раненые и жители. Она
делала перевязки и кормила раненых. У одного из них началась гангрена ноги.
Операцию в таких условиях не сделаешь, да и нечем. Собрались несколько
оставшихся в деревне пожилых мужиков, женщины. Маша сообщила: если не
удастся вывезти раненых, начнутся заражения, люди погибнут. Посоветуйте,
помогите!
- Я знаю, как пройти Нелидовскими лесами, - сказал бородатый мужчина,
который, по всему видать, пользовался у односельчан авторитетом. В Белках
действовали советские законы, и люди жили по ним. - Надо собрать лошадей,
назначим проводников.
К вечеру снарядили обоз. Жители нанесли теплой одежды - одеяла,
полушубки, старые пальто, укутали раненых. Стояли жестокие морозы, а путь
был неблизкий и трудный. Заскрипели полозья, тронулся обоз. Вскоре Маша
поняла: не только ей известно о близости врага. Проводник успел разведать
расположение вражеских постов и гарнизонов и обходил их стороной. Лошади
выбивались из сил, пробираясь лесными просеками и тропами. К утру вышли к
одной из советских частей. Было у Маши на руках более сотни раненых. Из них
умер только один, от гангрены.
Об этом необычном госпитале в тылу врага и ночном рейде через линию
фронта написала дивизионная газета. Но дороже всего для Маши были слезы
благодарности раненых. Старые и молодые, они благодарно целовали руки
семнадцатилетнему военному фельдшеру, маленькой хрупкой девушке. проявившей
столько мужества и заботы.
Вернулась Маша в свой медсанбат, где ее считали погибшей. На лице -
одни глаза. Истощала так, что на ремне и дырочек-то колоть уже негде. Может,
день и отдохнула. А затем попросилась на передовую. И сразу же была ранена.
Лежала в полевом госпитале в Торопце, в 60-ти километрах от моего села.
Поправилась - и снова в бой, снова командовать санитарным взводом, выносить
из-под огня раненых. Взвод - это несколько санитаров да повозка с лошадью по
имени Орлик.
Шли тяжелые бои под Ржевом, стрелковая дивизия оказалась в окружении.
Наступило новое испытание - голод. Варили конину, пили болотную воду. В этих
тяжелых условиях на выручку людям пришла дружба, глубоко человеческие
отношения друг к другу. Маша была единственной девушкой во взводе. Мужчины,
как могли, берегли свою сестричку, старались ее подкормить. Бывало, сварят
конину - и самый лучший кусочек Маше. Старый санитар уговаривает:
- Съешьте, товарищ лейтенант. Глаза закройте и ешьте. Потому что нужно.
И ели, чтобы не свалиться с ног. Дивизия готовилась к прорыву, и надо
было иметь силы, чтобы выносить с поля боя раненых. Когда шли тяжелые бои на
Калининском фронте, взводу приходилось спасать по 200 - 300 человек. Во
время прорыва Маша была ранена второй раз Снова госпиталь. Врачи удивлялись,
откуда силы берутся у этой хрупкой девушки, которая столько вынесла за два с
половиной года войны! Когда ее вылечили, главный хирург госпиталя решил:
- Вот что. Маша... Отвоевала ты свое в пехоте. Направим тебя в
авиацию...
В ответ она заплакала. Жаль было расставаться с теми, с кем столько