и медикаменты. Депутат написал в Наркомздрав. И вот оттуда сообщают, что все
необходимое для больницы выслано.
Еще одно письмо. Адрес написан неверным, дрожащим почерком.
Сорокалетний "дядя" жалуется, что до сих пор не имеет профессии, и просит
помочь ему, сироте, осуществить давнишнюю мечту своего детства: поступить на
курсы курортных поваров.
Длинный узкий конверт. Письмо напечатано на машинке. Инженеры
транспортных организаций Крыма хотят коренным образом разрешить проблему
перевозок в летний сезон многих тысяч курортников. Здесь не обойтись без
правительственной помощи. Они об этом и просят депутата. Он откладывает это
письмо в папку, хранящую документы для срочного доклада в Совнарком.
Открытка. В ней несколько слов благодарности. Летчик запаса просил
помочь устроиться в кадровую авиацию. Очень хотелось летать. Депутат помог.
Узорчатый, весело раскрашенный конверт. Это из богатого крымского
колхоза, в котором летчик выступал в дни избирательной кампании. Тамошний
колхозник выдает дочь замуж, зовет Супруна на свадьбу и просит сообщить день
приезда, чтобы за ним выслать на станцию лошадей. Летчик посылает молодым
поздравительную телеграмму и сообщает, что недостаток времени не позволяет
ему приехать.
Потом его внимание привлекает детский почерк. Листок исписан с
соблюдением всех правил чистописания. Двенадцатилетняя пионерка Лида пишет,
что у нее "одна мечта -- скорее вырасти и стать летчиком", а ее девятилетняя
сестра Галя приписывает снизу: "А я хочу быть парашютисткой, и мы вместе
будем бить фашистов". Летчик отвечает им, что прежде всего нужно хорошо
учиться, без знаний очень трудно стать летчиком.
Плотный пакет с надписью: "Может вскрыть только исключительно лично сам
тов. Супрун С.П.".
Счетовод управления по борьбе с оползнями пишет на семи мелко
исписанных листах, что "настоящим знакомлю вас с получением прибавочной
энергии, не теряя время и путь". Изобретатель-счетовод предлагает новый
вариант "вечного двигателя". Он утверждает, что "по его принципу мы можем
перемещать груз на обыкновенных ремнях по безвоздушному пространству, не
считаясь с воздушными ямами". "Я желаю, -- пишет изобретатель в заключение,
-- чтобы человеческий род был возможно скорее освобожден от гнусных рабских
оков".
Супрун откладывает в сторону это письмо: оно немного подождет ответа.
Узкая бумажная полоска. Телеграмма. Старый учитель благодарит за
поздравление и подарки ко дню пятидесятилетия своей педагогической работы.
Адрес на одном из конвертов написан знакомым почерком. Это от Левки, от
товарища его, Супруна, младшего брата. Левка мечтал попасть в летную школу,
но его по молодости лет не принимали. Он долго обивал пороги разных
учреждений, говорил там басовитым тоном, раньше времени начал бриться, чтобы
скорее борода росла, но все это не помогало. Тогда он обратился к депутату
"по знакомству". Тот, вняв его мольбам и горячему желанию, помог. Теперь
Левка делает в авиации успехи. Супрун вскрывает конверт, читает письмо и с
каждой прочитанной строчкой все больше хмурится. Левка безудержно хвастает.
Он овладел всего пятью-шестью машинами, и теперь море ему кажется по колено.
Ему уже все нипочем. Он восхищается новым истребителем, а свою учебную
машину называет не иначе, как телегой. Супрун вскипает. Он всердцах пишет
Левке сердитое письмо, называет его зазнайкой и советует опомниться, пока не
поздно. "Кроме того, надо уважать машину, которая тебя впервые подняла в
воздух", заканчивает он и делает такой росчерк, что в конце его возникает
большая синяя клякса.
Летчик встает, чтобы размяться. Часы показывают далеко за полночь. Он
берет папиросу из наполовину уже опустевшей коробки. Курит, большими шагами
ходит по комнате, что-то обдумывает. Немного погодя он снова садится за стол
и достает из отдельного ящика начатое им еще несколько дней назад письмо
наркому.
Это горячее, идущее от самого сердца письмо. Супрун подробно излагает
свои соображения о работе летчика-испытателя.
"Военный летчик-испытатель, -- пишет он, -- должен быть прежде всего
хорошим воздушным бойцом, ему крайне желательна боевая практика, боевой
опыт, -- тогда он сможет более полно оценивать качества испытуемых машин и
вносить в эту работу много нового и ценного".
Далее он пишет, что безуспешно прошел уже несколько инстанций, прося
направить его вместе с группой летчиков-испытателей на ту нашу границу, где
хитрый и подлый враг частенько пытается прощупать силу Советского Союза.
"Как депутат, я не могу остановиться на полпути, так как это дело
государственной важности". Он надписывает адрес, первые два слова которого:
"Москва, Кремль..."
...Алеет бледно-серый горизонт на востоке, и свет настольной лампы
незаметно блекнет. С аэродрома доносятся первые хлопки запускаемых моторов.
Это труженики авиации, механики и мотористы, спозаранку готовят машины.
Летчик собирается лечь спать, но его привлекает конверт, на одном углу
которого нарисовано пронзенное стрелой сердце, а на другом -- воркующие
голубки. Летчик открывает письмо и улыбается, читая первые же строки. Пишет
одна молодая избирательница. Вначале она восхищается его успехами, а затем
перечисляет свои: "Степан Павлович, напишу несколько слов о себе. На
транспорт я поступила в 1935 году, работала оператором, и за хорошую работу
начальник станции выдвинул меня, и в настоящее время я работаю дежурным по
станции. Теперь я руковожу движением поездов и тысячами человеческих жертв.
Степан Павлович! Напишите хотя пару слов мне о себе, я с большой радостью и
любовью прочту те строчки, которые вы напишете мне. С приветом и воздушным
поцелуем..."
-- Зарапортовалась! -- хохочет Супрун. -- Жертвами руководит! -- Гасит
лампу и ложиться спать.
Скрипач-виртуоз может извлечь и из обычной скрипки такие звуки, которые
недоступны для других, даже хороших музыкантов.
Так и летчик Петр Стефановский умел из серийной машины выжимать
наибольшие скорости.
Что касается штурмана Петра Никитина, то он очень удачно применял в
воздухе известное в геометрии положение, что прямая есть кратчайшее
расстояние между двумя точками.
Совместно испытывая машины, Стефановский и Никитин помогали друг другу.
Один прокладывал кратчайший маршрут, другой с наибольшей скоростью
преодолевал его. К воздушным гонкам по маршруту Москва -- Севастополь --
Москва они пришли подготовленными и уверенными в своих силах. День
состязания был назначен задолго до вылета.
Участники готовились к нему по-разному. Но один и тот же вопрос
одинаково волновал всех: погода. Она действовала по своим, пока еще не
зависящим от людей законам.
Случилось так, что назначенный день -- 24 июля 1937 года -- скорее
походил на осенний, чем на летний. С запада надвигался циклон, грозовые тучи
то и дело разражались дождем. На больших участках предстоящего пути дули
сильные встречные ветры.
Еще стояла предрассветная темь. Вдали мерцали шлюзовые огни канала
Москва--Волга, но на Тушинском аэродроме уже кипела работа.
Старт был назначен на заре, чтобы летчики в тот же день могли вернуться
в Москву.
Девятнадцать разноцветных спортивных машин, одно- и двухместных,
вытянулись в линию. Они чем-то напоминали бегунов у стартовой дорожки,
застывших в ожидании сигнального выстрела.
Он был сделан, и рев моторов нарушил предутреннюю тишину.
Самолеты Гот-Гарта, Ильина, Пионтковского, Дымова один за другим стали
подниматься в воздух. Первые косые лучи солнца упали на землю, и навстречу
им в 3 часа 48 минут утра вылетел белый двухместный моноплан Стефановского.
Набирая высоту, он разворачивался на юг.
Путь был труден из-за плохой погоды. Одни летчики, борясь со встречным
ветром, спускались почти к самой земле, где было тише. Другие сражались с
дождем или обходили его. Штурман Никитин нашел воздушный "коридор" между
двумя грозовыми облаками. Справа и слева хлестали косые молнии, но "УТ-2"
испытывал только лишь болтанку. Мотор, для которого при такой гонке опасен
перегрев, был предохранен дополнительными вырезами в капотах, улучшающий
охлаждение. Их действие было испытано летчиком еще за несколько дней до
старта.
Мотор ровно гудел и мчал машину вперед. Высота полета была около тысячи
метров, и вот, уже видный издали, окруженный изгородью дымящих заводских
труб, в синей дымке развертывался Харьков. Над аэродромом, заходя на
посадку, делал круг одноместный самолет Дымова, первым прилетевший сюда. За
ним сел Стефановский. Время на заправку и отдых было строго ограниченным. И
летчик проделал с машиной лишь то, что он считал самым важным: тщательно
очистил мотор от вспененного отработанного масла и залил свежего, холодного.
Бензиновые баки заправил по самую горловину. Мотор будто повеселел и с новой
силой помчал машину дальше. Становилось жарче: юг давал себя знать.
Показалось тонкое горло Перекопа, омываемое с боков морем.
Оставляя горы левей, "УТ-2" несся над степным Крымом. Видимость здесь
была хорошей, и Стефановский издалека увидел бывшую колыбель свою --
аэродром Качинской школы. Далее на юг, насколько охватывал взгляд,
раскинулось спокойно застывшее серебристо-зеленое море.
Планируя на посадку, летчик увидел, как со всех сторон к самолету
бежали люди. Они окружили его, и среди них оказалось немало старых друзей,
которых он много лет не видел. Они особенно горячо жали руку и поздравляли
летчика, потому что из двухместных машин, участвовавших в гонках, первой
приземлилась на Качинском аэродроме его машина.
Летчик прежде всего позаботился о моторе. Он проделал с ним то же, что
и в Харькове. Потом вместе со штурманом позавтракал и немного отдохнул.
Время отдыха таяло очень быстро. Они даже не успели искупаться в море. Надо
было лететь.
Сопутствуемые наилучшими пожеланиями, гонщики помчались в обратный
путь. Он оказался менее трудным. Ветер от Запорожья стал попутным, и
скорость полета увеличилась. Опять, но с другой стороны, показался Харьков.
Стефановский вел группу двухместных машин. Оставался последний, решающий
этап. Сзади на пятках сидели Гот-Гарт и Малахов. Напряжение возрастало.
Летчик с максимальным спокойствием осмотрел машину. Все было в порядке. Они
взлетели с харьковского аэродрома, и гонщики перед финишем стали выжимать из
машины все, что она могла дать. Каждая минута полета приближала летчиков на
три-четыре километра к Москве.
Там уже ждали встречающие. Погода вокруг Москвы была очень скверной.
Низкие, тяжелые тучи заволокли небо над аэродромом. Густая сетка дождя
смазала контуры горизонта. Машина Дымова уже стояла на аэродроме: из
одноместных машин она пришла первой. Прошло уже около часа, но никто больше
не показывался.
Вдруг послышался гул. В 17 часов 32 минуты из-за облаков выскочил
"УТ-2" Стефановского. Он пронесся, как ему показалось, над лентой финиша, но
тут же сообразил, что ошибся: заветная черта была в другом месте. Летчик
сделал разворот над самой землей, хотел было ринуться к черте, но тут у
всех, кто был на земле, замерло сердце.
Мотор, чихнув, неожиданно встал. В следующий миг вздох облегчения
вырвался у людей. Самолет с остановившимся мотором благополучно спланировал
и сел, перескочив черту первым из всех гнавшихся за ним двухместных
самолетов. Расстояние в 2815 километров Стефановский покрыл за 11 часов 43
минуты, со средней скоростью 239 километров в час.
Немедленно раскрыли капот мотора, и причина его остановки сразу стала
ясна. Лопнула трубка бензопровода. Мотор выработал горючее и остановился.
-- Повезло вам, -- весело сказал летчику спортивный комиссар, вертя в
руках трубку. -- Что, если б она минут на пять раньше лопнула?
-- Мне сегодня трижды повезло, -- в том же веселом тоне ответил летчик.
-- Во-первых, у меня сегодня выходной день, и я его провел так занятно, как
никогда. Во-вторых, побывал на Каче и старых друзей повидал. Поверьте, это
была для меня очень приятная встреча! И, в-третьих, первое место выиграл. Но
больше всех выиграли наши молодые летчики, -- заключил он: -- они приобрели
прекрасную спортивную машину!
Утро было тихое, безветренное. Шесть дрожащих синеватых столбов дыма
протянулось от земли до самого неба над мертвым пространством, где только
что откипел жаркий бой.
Не только летчики, но и машины, казалось, покрылись соленым потом.
Шесть японских истребителей -- обломки исковерканного металла и дерева
-- догорали на земле.
Воздушные пираты были разбиты и бежали. Лишь в самом конце боя они
заметили, что один наш самолет атакует не стреляя -- вышли боеприпасы.
Они впятером кинулись на него и подожгли. Подбитая машина планировала
змейкой, скользила с одного крыла на другое, и за ней, вычерчивая ее путь,
тянулся волнистый дымный след. Сбоку, охраняя друга, планировал командир
группы Супрун.
В эти короткие секунды он удовлетворенно заметил, что подбитый молодой
летчик действует так же уверенно, как поступил бы и он сам. Он так же бы
вертелся, сбивая пламя, и старался бы сесть именно на тот пятачок среди
приплюснутых холмов, куда стремилась поврежденная машина.
Затем Супрун вспомнил перипетии прошедшего боя. Противник всячески
хитрил. Вначале выслал большую группу своих истребителей, чтобы измотать
наших. Когда, как ему показалось, он достиг этой цели, пригнал второй эшелон
-- добивать.
Супрун поднял с земли свой резерв. Враг уже запыхался, и тогда Супрун,
во главе засады, ударил сверху, незаметно подойдя со стороны солнца.
Его летчики дрались яростно и самоотверженно против вчетверо
превосходившего их по численности врага. Бой в общем прошел неплохо, хотя и
потеряли машину.
Но летчик цел. Вот он чудом садится на крохотную площадку, на какие-то
бугры и камни: здесь лучшего места не найти.
Выскакивает из кабины, бежит прочь и прыгает в просохшую канаву -- на
случай взрыва. Огонь, однако, спадает.
Супрун зажимает коленями ручку и пишет несколько слов на листке.
Заворачивает записку в носовой платок, привязывает к нему найденную в
кармане комбинезона гайку. Целится и бросает этот самодельный вымпел.
Перегнувшись через борт, он видит, что летчик читает приказание оставаться у
машины и ждать помощи. На бреющем полете Супрун просматривает ведущие сюда
дороги и ложится на курс. Двенадцать минут лету до своего аэродрома. А здесь
все уже в сборе и нетерпеливо ждут командира, без него не садятся обедать.
Супрун немного успокоил страсти товарищей, продолжавших переживать бой и на
земле. Руки и тут помогали им, -- без рук как наглядно показать
стремительные маневры боя: виражи, боевые развороты, иммельманы?
Самыми благодарными слушателями были техники. Каждый из них гордился
своим "патроном". Супрун приказал подогреть обед и быстро поесть. Пока
обедали, был подготовлен грузовичок и инструменты. Супрун назначил, кому
ехать. Сам уселся за руль -- он хорошо разведал дорогу.
Через несколько часов езды по ухабистым проселкам, мимо китайских
полуразоренных деревушек, они добрались до места.
Летчик с нетерпением дожидался их. Самолет лежал на животе. Огонь
погас, но бока и крылья машины изрядно обгорели. Они разобрали машину и
сняли с нее те части, которые могли еще пойти в дело, и погрузили их в
автомобиль. Осмотрели потом вражеские машины и тоже поснимали с них все, что
летчики-испытатели считали достойным изучения. Здесь они немного поспорили,
-- каждый имел свое мнение о наиболее уязвимых местах неприятельских
самолетов.
Летний день клонился к концу. Надо было торопиться домой. Возвращались
другой дорогой. Грузовик скрипел и стонал, жалобно выл на первой и второй
скорости, приседал на рессорах, будто молил о пощаде. Мотор стал
перегреваться. Из горловины радиатора повалили густые клубы пара. За
поворотом неожиданно сверкнула речушка, и Супрун затормозил, чтобы долить
воды.
Все слезли, чтобы немного размяться.
-- Тс!.. -- вдруг сказал техник, приложив палец к губам. -- Где-то
здесь дитя плачет.
Все притихли, и тогда ясно послышался слабый плач: в лесу плакал
ребенок.
-- А ну-ка, хлопцы, глянем, в чем там дело! -- сказал командир и
крупными шагами направился к лесу.
За ним двинулись остальные. Они не сделали и полсотни шагов, как Супрун
увидел в кустах небольшой сверток в чистой тряпице.
Летчик нагнулся и, осторожно взявшись большим и указательным пальцами
обеих рук за тряпицу, поднял сверток с земли. В свертке был ребенок,
девочка. Она открыла глазенки и закричала.
-- Сразу холостяка видать, товарищ командир, -- покачал головой один
летчик, у которого было трое детей. -- Разве так грудного младенца держат?
Дайте-ка его мне.
Левой рукой он обхватил поперек крошечное тельце девочки, ладонь правой
подложил под головку, несколько раз качнул, прищелкнул языком, посвистел, и
отчаянно кричавший ребенок умолк.
-- Силен отец! -- раздался чей-то веселый, одобрительный возглас. -- Но
что мы дальше будем с девочкой делать? Всем полком удочерим, что ли?
-- Понесем в деревню и узнаем, чье дите, -- решительно сказал Супрун и
показал на видневшиеся за поворотом, в двухстах шагах от них, несколько
фанз. -- А дальше видно будет.
Они пошли пешком, чтобы не трясти ребенка на грузовике. Машина, с
техником за рулем, тихим ходом двинулась за ними. Впереди шел многоопытный
отец. Он изображал целый джаз-банд, лишь бы ребенок не плакал. Рядом шагал
Супрун. Обмениваясь шуточными проектами об устройстве судьбы младенца, шли
остальные. С помощью переводчика они узнали, где живет староста, и разыскали
его. Сухой, с лицом, сморщенным, как печеное яблоко, китаец сказал, что
население здесь постоянно голодает. У кормящих матерей часто пропадает
молоко. Тогда грудных детей, в особенности девочек, выносят в лес и
оставляют там на произвол судьбы.
Летчики слушали, не веря ушам своим. Супрун попросил старосту показать
дом, где жили родители найденного ребенка. Это было убогое, грязное жилище.
Его хозяева, увидев старосту и военных, долго не могли прийти в себя от
испуга. Переводчику и тут пришлось немало потрудиться, чтобы успокоить их.
-- Поможем, братцы, кто сколько может, -- тихо сказал Супрун, снял
пилотку и бросил в нее горсть местных серебряных монет и бумажек.
Его примеру последовали остальные, и Супрун вручил потрясенным
родителям такую сумму, какая им, вероятно, никогда и не снилась.
В знак благодарности они упали ниц и все порывались целовать ноги
летчикам. Смущенные летчики поспешно простились и, сев на свою машину, через
час с небольшим, уже в сумерках, достигли аэродрома.
Не только рядовые летчики, но и сам командир всей группы Супрун
страдали от пресной однообразной пищи, от недостатка соли. Они трижды в день
садились за стол, на который ставили одну и ту же всем надоевшую рисовую
кашу. С каждым днем ее все больше оставалось после обеда на тарелках. И
выходило так, что летчики собирались за столом лишь для того, чтобы с
сожалением вспомнить и поговорить о вкусных и острых блюдах -- селедочки с
гарниром, салате "весна", паюсной икре или харчо, которое им приходилось
есть дома.
Место, где они воевали, было отдаленным и глухим. Родина и дом
находились далеко на западе. Доставка припасов была весьма трудной.
Предпочтение отдавалось снарядам и бензину. И это было до того просто и всем
понятно, что, отправляясь на доклад к начальнику, прилетевшему из центра
проведать их, вопрос о питании Супрун записал в своем блокноте под номером
четвертым.
Супрун отдернул полог палатки и, козырнув, вошел. То, что он увидел,
заставило его было поперхнуться на первых словах воинского приветствия.
Начальник сидел за столом и неторопливо, со смаком, ел настоящую жирную
русскую селедку, с хрустом закусывал луком и московским заварным хлебом,
макая все эти вкусные вещи в уксус. Начальник ел с таким завидным аппетитом,
что Супрун долго не мог оторвать свой взор от стола.
-- Что, на селедочку потянуло? -- заметив взгляд Супруна, усмехнулся
начальник. -- Парочку могу уступить, у меня их с десяток.
Он оторвал кусок промасленной бумаги, положил на нее две большие
рыбины, пяток крупных луковиц, отрезал полбуханки хлеба, все это аккуратно
завернул и подал Супруну:
-- Бери. Вполне пригодится на закуску!
Окончив доклад и получив указания, летчик чеканным шагом направился к
выходу, но как только вышел из палатки, пустился домой таким шагом, будто за
ним гналась стая волков. Он мчался, глотая слюну, заранее представляя себе
то впечатление, которое произведет этот подарок на его комэсков. Но палатка
была пуста. Командиры ушли на самолетную стоянку. Супрун решил отрезать
маленький, совсем крошечный кусочек селедки, чтобы, как говорится, хоть
немножко отвести душу. Как назло, куда-то запропастился нож.
Летчик стал его всюду искать, и в тот момент, когда нож нашелся, вдруг
пронзительно и тревожно заревела сирена боевой тревоги.
Летчик в сердцах выругался, швырнул заветный сверток в тумбочку, сорвал
с гвоздя шлем и очки и одним прыжком выскочил за дверь.
Он увидел, как в небе медленно опускалась зеленая ракета и две пятерки
дежуривших машин одна за другой взметнулись вверх. Подбежавший к Супруну
начальник штаба доложил, что к охраняемому объекту идут двенадцать японских
бомбардировщиков и десять истребителей.
-- Хорошо!.. Вы остаетесь за меня! -- бросил ему Супрун, сел в машину и
во главе звена поднялся в воздух.
Его тройка, летя на восток, круто набирала высоту и через пять-шесть
минут оказалась над небесным полем брани. Бой в разгаре.
Десяток бомбардировщиков (два уже горели на земле), преследуемые
шестеркой наших истребителей, удирали и, облегчая себе бегство, сотрясали
горы взрывами впустую сбрасываемых бомб.
Четверка наших истребителей яростно сцепилась с девяткой вражеских.
-- Что ж, -- вслух подумал Супрун, -- мы прибыли вполне вовремя!
Он настороженно поглядел по сторонам и вниз, удерживая свое
преимущество в высоте. Самолеты, короткие, как жучки, гонялись друг за
другом, и то и дело из носовой части машин выскакивали то короткие, то
длинные голубовато-красные лучи трасс.
Супрун положил машину в глубокий вираж, чтобы лучше осмотреться вокруг,
вдруг бросил в эфир несколько слов команды прикрывавшим его сзади летчикам и
ринулся по вертикали вниз.
Два вражеских самолета зашли в хвост одному нашему и, зажав его в
огненные клещи, яростно клевали, пытаясь сбить.
Супрун еще издали поймал врага в прицел и, когда расстояние сократилось
до семидесяти-восьмидесяти метров, нажал на гашетку всех пушек и пулеметов.
В следующее мгновение он увидел, как этот самолет внезапно задрал
правое крыло, клюнул на нос и, нелепо кувыркаясь, пошел к земле. Другой
резко отвернул в сторону. Супрун взял ручку на себя, но, по привычке
оглянувшись, снова перешел в резкое пике.
Три вражеских истребителя заходили ему в хвост, и голубые стрелы
трассирующих пуль заканчивались не так уж далеко от крыльев его машины.
Выждав несколько секунд, он повернул голову. Истребители еще хоть и гнались
за ним, но заметно отстали. Супрун с силой потянул к себе ручку. Будто
многотонный груз свалился на его голову, стараясь вдавить ее в плечи. Перед
глазами заплясали темные круги, но преимущество в высоте снова перешло к
нему. Взглянув вниз, летчик увидел, что гнавшиеся за ним машины проскочили
далеко вперед.
Одна из них, окутанная дымом, резко снижалась, тянула на посадку. Слева
и чуть позади себя Супрун заметил комэска 2, бросившегося к нему на выручку.
Бой утих. Враг, потеряв четыре машины, бежал.
Все наши машины благополучно возвратились на аэродром. Супрун,
приземлив самолет, соскочил с крыла и быстро осмотрел машину. В ней
оказалось около сорока пробоин.
-- Осмотрите внимательно самолет и доложите, -- приказал он технику.
Осмотрев вместе с комэсками другие самолеты, летчики направились к
себе, по дороге горячо обсуждая бой. У самого входа в палатку их нагнал
техник.
-- Посмотрите, товарищ командир, -- обратился он к Супруну и протянул
небольшую металлическую трубку.
Это была очень важная трубка, и Супрун, взяв ее в руки, почувствовал,
что ему даже немножко не по себе.
Трубка соединяла штурвал управления с рулем высоты. Попавшая в нее
разрывная пуля рваным зигзагом почти поперек перебила трубку. Две ее
половинки едва держались на узкой, случайно уцелевшей полоске металла.
-- На таком волоске висела моя жизнь! -- шутя воскликнул Супрун,
поднимая и показывая всем трубку.
-- Да, товарищ командир, -- сказал ему в тон комэск 2. -- Не иначе, как
в рубашке родились!
-- Действительно, вам повезло, -- произнес комэск 1. -- Такой
счастливый случай положено могарычом отметить. К тому же и бой неплохо
провели, -- весело заключил он.
-- Что ж, можно, -- ответил Супрун. -- Водочки у нас немножко еще
осталось...
-- А закусывать все той же кашей? -- погрустнев, спросил комэск 1.
-- Нет. Есть кое-что получше! -- загадочным тоном сказал Супрун, быстро
вошел в палатку и развернул сверток с селедкой.
"Як-6", пилотируемый Ковалевым, сел и подрулил к указанному месту на
стоянке. Винты последний раз качнулись и остановились. Люди вылезли из
кабины на крыло и спрыгнули на снег. Отражая солнце, снег слепил глаза.
необходимое для больницы выслано.
Еще одно письмо. Адрес написан неверным, дрожащим почерком.
Сорокалетний "дядя" жалуется, что до сих пор не имеет профессии, и просит
помочь ему, сироте, осуществить давнишнюю мечту своего детства: поступить на
курсы курортных поваров.
Длинный узкий конверт. Письмо напечатано на машинке. Инженеры
транспортных организаций Крыма хотят коренным образом разрешить проблему
перевозок в летний сезон многих тысяч курортников. Здесь не обойтись без
правительственной помощи. Они об этом и просят депутата. Он откладывает это
письмо в папку, хранящую документы для срочного доклада в Совнарком.
Открытка. В ней несколько слов благодарности. Летчик запаса просил
помочь устроиться в кадровую авиацию. Очень хотелось летать. Депутат помог.
Узорчатый, весело раскрашенный конверт. Это из богатого крымского
колхоза, в котором летчик выступал в дни избирательной кампании. Тамошний
колхозник выдает дочь замуж, зовет Супруна на свадьбу и просит сообщить день
приезда, чтобы за ним выслать на станцию лошадей. Летчик посылает молодым
поздравительную телеграмму и сообщает, что недостаток времени не позволяет
ему приехать.
Потом его внимание привлекает детский почерк. Листок исписан с
соблюдением всех правил чистописания. Двенадцатилетняя пионерка Лида пишет,
что у нее "одна мечта -- скорее вырасти и стать летчиком", а ее девятилетняя
сестра Галя приписывает снизу: "А я хочу быть парашютисткой, и мы вместе
будем бить фашистов". Летчик отвечает им, что прежде всего нужно хорошо
учиться, без знаний очень трудно стать летчиком.
Плотный пакет с надписью: "Может вскрыть только исключительно лично сам
тов. Супрун С.П.".
Счетовод управления по борьбе с оползнями пишет на семи мелко
исписанных листах, что "настоящим знакомлю вас с получением прибавочной
энергии, не теряя время и путь". Изобретатель-счетовод предлагает новый
вариант "вечного двигателя". Он утверждает, что "по его принципу мы можем
перемещать груз на обыкновенных ремнях по безвоздушному пространству, не
считаясь с воздушными ямами". "Я желаю, -- пишет изобретатель в заключение,
-- чтобы человеческий род был возможно скорее освобожден от гнусных рабских
оков".
Супрун откладывает в сторону это письмо: оно немного подождет ответа.
Узкая бумажная полоска. Телеграмма. Старый учитель благодарит за
поздравление и подарки ко дню пятидесятилетия своей педагогической работы.
Адрес на одном из конвертов написан знакомым почерком. Это от Левки, от
товарища его, Супруна, младшего брата. Левка мечтал попасть в летную школу,
но его по молодости лет не принимали. Он долго обивал пороги разных
учреждений, говорил там басовитым тоном, раньше времени начал бриться, чтобы
скорее борода росла, но все это не помогало. Тогда он обратился к депутату
"по знакомству". Тот, вняв его мольбам и горячему желанию, помог. Теперь
Левка делает в авиации успехи. Супрун вскрывает конверт, читает письмо и с
каждой прочитанной строчкой все больше хмурится. Левка безудержно хвастает.
Он овладел всего пятью-шестью машинами, и теперь море ему кажется по колено.
Ему уже все нипочем. Он восхищается новым истребителем, а свою учебную
машину называет не иначе, как телегой. Супрун вскипает. Он всердцах пишет
Левке сердитое письмо, называет его зазнайкой и советует опомниться, пока не
поздно. "Кроме того, надо уважать машину, которая тебя впервые подняла в
воздух", заканчивает он и делает такой росчерк, что в конце его возникает
большая синяя клякса.
Летчик встает, чтобы размяться. Часы показывают далеко за полночь. Он
берет папиросу из наполовину уже опустевшей коробки. Курит, большими шагами
ходит по комнате, что-то обдумывает. Немного погодя он снова садится за стол
и достает из отдельного ящика начатое им еще несколько дней назад письмо
наркому.
Это горячее, идущее от самого сердца письмо. Супрун подробно излагает
свои соображения о работе летчика-испытателя.
"Военный летчик-испытатель, -- пишет он, -- должен быть прежде всего
хорошим воздушным бойцом, ему крайне желательна боевая практика, боевой
опыт, -- тогда он сможет более полно оценивать качества испытуемых машин и
вносить в эту работу много нового и ценного".
Далее он пишет, что безуспешно прошел уже несколько инстанций, прося
направить его вместе с группой летчиков-испытателей на ту нашу границу, где
хитрый и подлый враг частенько пытается прощупать силу Советского Союза.
"Как депутат, я не могу остановиться на полпути, так как это дело
государственной важности". Он надписывает адрес, первые два слова которого:
"Москва, Кремль..."
...Алеет бледно-серый горизонт на востоке, и свет настольной лампы
незаметно блекнет. С аэродрома доносятся первые хлопки запускаемых моторов.
Это труженики авиации, механики и мотористы, спозаранку готовят машины.
Летчик собирается лечь спать, но его привлекает конверт, на одном углу
которого нарисовано пронзенное стрелой сердце, а на другом -- воркующие
голубки. Летчик открывает письмо и улыбается, читая первые же строки. Пишет
одна молодая избирательница. Вначале она восхищается его успехами, а затем
перечисляет свои: "Степан Павлович, напишу несколько слов о себе. На
транспорт я поступила в 1935 году, работала оператором, и за хорошую работу
начальник станции выдвинул меня, и в настоящее время я работаю дежурным по
станции. Теперь я руковожу движением поездов и тысячами человеческих жертв.
Степан Павлович! Напишите хотя пару слов мне о себе, я с большой радостью и
любовью прочту те строчки, которые вы напишете мне. С приветом и воздушным
поцелуем..."
-- Зарапортовалась! -- хохочет Супрун. -- Жертвами руководит! -- Гасит
лампу и ложиться спать.
Скрипач-виртуоз может извлечь и из обычной скрипки такие звуки, которые
недоступны для других, даже хороших музыкантов.
Так и летчик Петр Стефановский умел из серийной машины выжимать
наибольшие скорости.
Что касается штурмана Петра Никитина, то он очень удачно применял в
воздухе известное в геометрии положение, что прямая есть кратчайшее
расстояние между двумя точками.
Совместно испытывая машины, Стефановский и Никитин помогали друг другу.
Один прокладывал кратчайший маршрут, другой с наибольшей скоростью
преодолевал его. К воздушным гонкам по маршруту Москва -- Севастополь --
Москва они пришли подготовленными и уверенными в своих силах. День
состязания был назначен задолго до вылета.
Участники готовились к нему по-разному. Но один и тот же вопрос
одинаково волновал всех: погода. Она действовала по своим, пока еще не
зависящим от людей законам.
Случилось так, что назначенный день -- 24 июля 1937 года -- скорее
походил на осенний, чем на летний. С запада надвигался циклон, грозовые тучи
то и дело разражались дождем. На больших участках предстоящего пути дули
сильные встречные ветры.
Еще стояла предрассветная темь. Вдали мерцали шлюзовые огни канала
Москва--Волга, но на Тушинском аэродроме уже кипела работа.
Старт был назначен на заре, чтобы летчики в тот же день могли вернуться
в Москву.
Девятнадцать разноцветных спортивных машин, одно- и двухместных,
вытянулись в линию. Они чем-то напоминали бегунов у стартовой дорожки,
застывших в ожидании сигнального выстрела.
Он был сделан, и рев моторов нарушил предутреннюю тишину.
Самолеты Гот-Гарта, Ильина, Пионтковского, Дымова один за другим стали
подниматься в воздух. Первые косые лучи солнца упали на землю, и навстречу
им в 3 часа 48 минут утра вылетел белый двухместный моноплан Стефановского.
Набирая высоту, он разворачивался на юг.
Путь был труден из-за плохой погоды. Одни летчики, борясь со встречным
ветром, спускались почти к самой земле, где было тише. Другие сражались с
дождем или обходили его. Штурман Никитин нашел воздушный "коридор" между
двумя грозовыми облаками. Справа и слева хлестали косые молнии, но "УТ-2"
испытывал только лишь болтанку. Мотор, для которого при такой гонке опасен
перегрев, был предохранен дополнительными вырезами в капотах, улучшающий
охлаждение. Их действие было испытано летчиком еще за несколько дней до
старта.
Мотор ровно гудел и мчал машину вперед. Высота полета была около тысячи
метров, и вот, уже видный издали, окруженный изгородью дымящих заводских
труб, в синей дымке развертывался Харьков. Над аэродромом, заходя на
посадку, делал круг одноместный самолет Дымова, первым прилетевший сюда. За
ним сел Стефановский. Время на заправку и отдых было строго ограниченным. И
летчик проделал с машиной лишь то, что он считал самым важным: тщательно
очистил мотор от вспененного отработанного масла и залил свежего, холодного.
Бензиновые баки заправил по самую горловину. Мотор будто повеселел и с новой
силой помчал машину дальше. Становилось жарче: юг давал себя знать.
Показалось тонкое горло Перекопа, омываемое с боков морем.
Оставляя горы левей, "УТ-2" несся над степным Крымом. Видимость здесь
была хорошей, и Стефановский издалека увидел бывшую колыбель свою --
аэродром Качинской школы. Далее на юг, насколько охватывал взгляд,
раскинулось спокойно застывшее серебристо-зеленое море.
Планируя на посадку, летчик увидел, как со всех сторон к самолету
бежали люди. Они окружили его, и среди них оказалось немало старых друзей,
которых он много лет не видел. Они особенно горячо жали руку и поздравляли
летчика, потому что из двухместных машин, участвовавших в гонках, первой
приземлилась на Качинском аэродроме его машина.
Летчик прежде всего позаботился о моторе. Он проделал с ним то же, что
и в Харькове. Потом вместе со штурманом позавтракал и немного отдохнул.
Время отдыха таяло очень быстро. Они даже не успели искупаться в море. Надо
было лететь.
Сопутствуемые наилучшими пожеланиями, гонщики помчались в обратный
путь. Он оказался менее трудным. Ветер от Запорожья стал попутным, и
скорость полета увеличилась. Опять, но с другой стороны, показался Харьков.
Стефановский вел группу двухместных машин. Оставался последний, решающий
этап. Сзади на пятках сидели Гот-Гарт и Малахов. Напряжение возрастало.
Летчик с максимальным спокойствием осмотрел машину. Все было в порядке. Они
взлетели с харьковского аэродрома, и гонщики перед финишем стали выжимать из
машины все, что она могла дать. Каждая минута полета приближала летчиков на
три-четыре километра к Москве.
Там уже ждали встречающие. Погода вокруг Москвы была очень скверной.
Низкие, тяжелые тучи заволокли небо над аэродромом. Густая сетка дождя
смазала контуры горизонта. Машина Дымова уже стояла на аэродроме: из
одноместных машин она пришла первой. Прошло уже около часа, но никто больше
не показывался.
Вдруг послышался гул. В 17 часов 32 минуты из-за облаков выскочил
"УТ-2" Стефановского. Он пронесся, как ему показалось, над лентой финиша, но
тут же сообразил, что ошибся: заветная черта была в другом месте. Летчик
сделал разворот над самой землей, хотел было ринуться к черте, но тут у
всех, кто был на земле, замерло сердце.
Мотор, чихнув, неожиданно встал. В следующий миг вздох облегчения
вырвался у людей. Самолет с остановившимся мотором благополучно спланировал
и сел, перескочив черту первым из всех гнавшихся за ним двухместных
самолетов. Расстояние в 2815 километров Стефановский покрыл за 11 часов 43
минуты, со средней скоростью 239 километров в час.
Немедленно раскрыли капот мотора, и причина его остановки сразу стала
ясна. Лопнула трубка бензопровода. Мотор выработал горючее и остановился.
-- Повезло вам, -- весело сказал летчику спортивный комиссар, вертя в
руках трубку. -- Что, если б она минут на пять раньше лопнула?
-- Мне сегодня трижды повезло, -- в том же веселом тоне ответил летчик.
-- Во-первых, у меня сегодня выходной день, и я его провел так занятно, как
никогда. Во-вторых, побывал на Каче и старых друзей повидал. Поверьте, это
была для меня очень приятная встреча! И, в-третьих, первое место выиграл. Но
больше всех выиграли наши молодые летчики, -- заключил он: -- они приобрели
прекрасную спортивную машину!
Утро было тихое, безветренное. Шесть дрожащих синеватых столбов дыма
протянулось от земли до самого неба над мертвым пространством, где только
что откипел жаркий бой.
Не только летчики, но и машины, казалось, покрылись соленым потом.
Шесть японских истребителей -- обломки исковерканного металла и дерева
-- догорали на земле.
Воздушные пираты были разбиты и бежали. Лишь в самом конце боя они
заметили, что один наш самолет атакует не стреляя -- вышли боеприпасы.
Они впятером кинулись на него и подожгли. Подбитая машина планировала
змейкой, скользила с одного крыла на другое, и за ней, вычерчивая ее путь,
тянулся волнистый дымный след. Сбоку, охраняя друга, планировал командир
группы Супрун.
В эти короткие секунды он удовлетворенно заметил, что подбитый молодой
летчик действует так же уверенно, как поступил бы и он сам. Он так же бы
вертелся, сбивая пламя, и старался бы сесть именно на тот пятачок среди
приплюснутых холмов, куда стремилась поврежденная машина.
Затем Супрун вспомнил перипетии прошедшего боя. Противник всячески
хитрил. Вначале выслал большую группу своих истребителей, чтобы измотать
наших. Когда, как ему показалось, он достиг этой цели, пригнал второй эшелон
-- добивать.
Супрун поднял с земли свой резерв. Враг уже запыхался, и тогда Супрун,
во главе засады, ударил сверху, незаметно подойдя со стороны солнца.
Его летчики дрались яростно и самоотверженно против вчетверо
превосходившего их по численности врага. Бой в общем прошел неплохо, хотя и
потеряли машину.
Но летчик цел. Вот он чудом садится на крохотную площадку, на какие-то
бугры и камни: здесь лучшего места не найти.
Выскакивает из кабины, бежит прочь и прыгает в просохшую канаву -- на
случай взрыва. Огонь, однако, спадает.
Супрун зажимает коленями ручку и пишет несколько слов на листке.
Заворачивает записку в носовой платок, привязывает к нему найденную в
кармане комбинезона гайку. Целится и бросает этот самодельный вымпел.
Перегнувшись через борт, он видит, что летчик читает приказание оставаться у
машины и ждать помощи. На бреющем полете Супрун просматривает ведущие сюда
дороги и ложится на курс. Двенадцать минут лету до своего аэродрома. А здесь
все уже в сборе и нетерпеливо ждут командира, без него не садятся обедать.
Супрун немного успокоил страсти товарищей, продолжавших переживать бой и на
земле. Руки и тут помогали им, -- без рук как наглядно показать
стремительные маневры боя: виражи, боевые развороты, иммельманы?
Самыми благодарными слушателями были техники. Каждый из них гордился
своим "патроном". Супрун приказал подогреть обед и быстро поесть. Пока
обедали, был подготовлен грузовичок и инструменты. Супрун назначил, кому
ехать. Сам уселся за руль -- он хорошо разведал дорогу.
Через несколько часов езды по ухабистым проселкам, мимо китайских
полуразоренных деревушек, они добрались до места.
Летчик с нетерпением дожидался их. Самолет лежал на животе. Огонь
погас, но бока и крылья машины изрядно обгорели. Они разобрали машину и
сняли с нее те части, которые могли еще пойти в дело, и погрузили их в
автомобиль. Осмотрели потом вражеские машины и тоже поснимали с них все, что
летчики-испытатели считали достойным изучения. Здесь они немного поспорили,
-- каждый имел свое мнение о наиболее уязвимых местах неприятельских
самолетов.
Летний день клонился к концу. Надо было торопиться домой. Возвращались
другой дорогой. Грузовик скрипел и стонал, жалобно выл на первой и второй
скорости, приседал на рессорах, будто молил о пощаде. Мотор стал
перегреваться. Из горловины радиатора повалили густые клубы пара. За
поворотом неожиданно сверкнула речушка, и Супрун затормозил, чтобы долить
воды.
Все слезли, чтобы немного размяться.
-- Тс!.. -- вдруг сказал техник, приложив палец к губам. -- Где-то
здесь дитя плачет.
Все притихли, и тогда ясно послышался слабый плач: в лесу плакал
ребенок.
-- А ну-ка, хлопцы, глянем, в чем там дело! -- сказал командир и
крупными шагами направился к лесу.
За ним двинулись остальные. Они не сделали и полсотни шагов, как Супрун
увидел в кустах небольшой сверток в чистой тряпице.
Летчик нагнулся и, осторожно взявшись большим и указательным пальцами
обеих рук за тряпицу, поднял сверток с земли. В свертке был ребенок,
девочка. Она открыла глазенки и закричала.
-- Сразу холостяка видать, товарищ командир, -- покачал головой один
летчик, у которого было трое детей. -- Разве так грудного младенца держат?
Дайте-ка его мне.
Левой рукой он обхватил поперек крошечное тельце девочки, ладонь правой
подложил под головку, несколько раз качнул, прищелкнул языком, посвистел, и
отчаянно кричавший ребенок умолк.
-- Силен отец! -- раздался чей-то веселый, одобрительный возглас. -- Но
что мы дальше будем с девочкой делать? Всем полком удочерим, что ли?
-- Понесем в деревню и узнаем, чье дите, -- решительно сказал Супрун и
показал на видневшиеся за поворотом, в двухстах шагах от них, несколько
фанз. -- А дальше видно будет.
Они пошли пешком, чтобы не трясти ребенка на грузовике. Машина, с
техником за рулем, тихим ходом двинулась за ними. Впереди шел многоопытный
отец. Он изображал целый джаз-банд, лишь бы ребенок не плакал. Рядом шагал
Супрун. Обмениваясь шуточными проектами об устройстве судьбы младенца, шли
остальные. С помощью переводчика они узнали, где живет староста, и разыскали
его. Сухой, с лицом, сморщенным, как печеное яблоко, китаец сказал, что
население здесь постоянно голодает. У кормящих матерей часто пропадает
молоко. Тогда грудных детей, в особенности девочек, выносят в лес и
оставляют там на произвол судьбы.
Летчики слушали, не веря ушам своим. Супрун попросил старосту показать
дом, где жили родители найденного ребенка. Это было убогое, грязное жилище.
Его хозяева, увидев старосту и военных, долго не могли прийти в себя от
испуга. Переводчику и тут пришлось немало потрудиться, чтобы успокоить их.
-- Поможем, братцы, кто сколько может, -- тихо сказал Супрун, снял
пилотку и бросил в нее горсть местных серебряных монет и бумажек.
Его примеру последовали остальные, и Супрун вручил потрясенным
родителям такую сумму, какая им, вероятно, никогда и не снилась.
В знак благодарности они упали ниц и все порывались целовать ноги
летчикам. Смущенные летчики поспешно простились и, сев на свою машину, через
час с небольшим, уже в сумерках, достигли аэродрома.
Не только рядовые летчики, но и сам командир всей группы Супрун
страдали от пресной однообразной пищи, от недостатка соли. Они трижды в день
садились за стол, на который ставили одну и ту же всем надоевшую рисовую
кашу. С каждым днем ее все больше оставалось после обеда на тарелках. И
выходило так, что летчики собирались за столом лишь для того, чтобы с
сожалением вспомнить и поговорить о вкусных и острых блюдах -- селедочки с
гарниром, салате "весна", паюсной икре или харчо, которое им приходилось
есть дома.
Место, где они воевали, было отдаленным и глухим. Родина и дом
находились далеко на западе. Доставка припасов была весьма трудной.
Предпочтение отдавалось снарядам и бензину. И это было до того просто и всем
понятно, что, отправляясь на доклад к начальнику, прилетевшему из центра
проведать их, вопрос о питании Супрун записал в своем блокноте под номером
четвертым.
Супрун отдернул полог палатки и, козырнув, вошел. То, что он увидел,
заставило его было поперхнуться на первых словах воинского приветствия.
Начальник сидел за столом и неторопливо, со смаком, ел настоящую жирную
русскую селедку, с хрустом закусывал луком и московским заварным хлебом,
макая все эти вкусные вещи в уксус. Начальник ел с таким завидным аппетитом,
что Супрун долго не мог оторвать свой взор от стола.
-- Что, на селедочку потянуло? -- заметив взгляд Супруна, усмехнулся
начальник. -- Парочку могу уступить, у меня их с десяток.
Он оторвал кусок промасленной бумаги, положил на нее две большие
рыбины, пяток крупных луковиц, отрезал полбуханки хлеба, все это аккуратно
завернул и подал Супруну:
-- Бери. Вполне пригодится на закуску!
Окончив доклад и получив указания, летчик чеканным шагом направился к
выходу, но как только вышел из палатки, пустился домой таким шагом, будто за
ним гналась стая волков. Он мчался, глотая слюну, заранее представляя себе
то впечатление, которое произведет этот подарок на его комэсков. Но палатка
была пуста. Командиры ушли на самолетную стоянку. Супрун решил отрезать
маленький, совсем крошечный кусочек селедки, чтобы, как говорится, хоть
немножко отвести душу. Как назло, куда-то запропастился нож.
Летчик стал его всюду искать, и в тот момент, когда нож нашелся, вдруг
пронзительно и тревожно заревела сирена боевой тревоги.
Летчик в сердцах выругался, швырнул заветный сверток в тумбочку, сорвал
с гвоздя шлем и очки и одним прыжком выскочил за дверь.
Он увидел, как в небе медленно опускалась зеленая ракета и две пятерки
дежуривших машин одна за другой взметнулись вверх. Подбежавший к Супруну
начальник штаба доложил, что к охраняемому объекту идут двенадцать японских
бомбардировщиков и десять истребителей.
-- Хорошо!.. Вы остаетесь за меня! -- бросил ему Супрун, сел в машину и
во главе звена поднялся в воздух.
Его тройка, летя на восток, круто набирала высоту и через пять-шесть
минут оказалась над небесным полем брани. Бой в разгаре.
Десяток бомбардировщиков (два уже горели на земле), преследуемые
шестеркой наших истребителей, удирали и, облегчая себе бегство, сотрясали
горы взрывами впустую сбрасываемых бомб.
Четверка наших истребителей яростно сцепилась с девяткой вражеских.
-- Что ж, -- вслух подумал Супрун, -- мы прибыли вполне вовремя!
Он настороженно поглядел по сторонам и вниз, удерживая свое
преимущество в высоте. Самолеты, короткие, как жучки, гонялись друг за
другом, и то и дело из носовой части машин выскакивали то короткие, то
длинные голубовато-красные лучи трасс.
Супрун положил машину в глубокий вираж, чтобы лучше осмотреться вокруг,
вдруг бросил в эфир несколько слов команды прикрывавшим его сзади летчикам и
ринулся по вертикали вниз.
Два вражеских самолета зашли в хвост одному нашему и, зажав его в
огненные клещи, яростно клевали, пытаясь сбить.
Супрун еще издали поймал врага в прицел и, когда расстояние сократилось
до семидесяти-восьмидесяти метров, нажал на гашетку всех пушек и пулеметов.
В следующее мгновение он увидел, как этот самолет внезапно задрал
правое крыло, клюнул на нос и, нелепо кувыркаясь, пошел к земле. Другой
резко отвернул в сторону. Супрун взял ручку на себя, но, по привычке
оглянувшись, снова перешел в резкое пике.
Три вражеских истребителя заходили ему в хвост, и голубые стрелы
трассирующих пуль заканчивались не так уж далеко от крыльев его машины.
Выждав несколько секунд, он повернул голову. Истребители еще хоть и гнались
за ним, но заметно отстали. Супрун с силой потянул к себе ручку. Будто
многотонный груз свалился на его голову, стараясь вдавить ее в плечи. Перед
глазами заплясали темные круги, но преимущество в высоте снова перешло к
нему. Взглянув вниз, летчик увидел, что гнавшиеся за ним машины проскочили
далеко вперед.
Одна из них, окутанная дымом, резко снижалась, тянула на посадку. Слева
и чуть позади себя Супрун заметил комэска 2, бросившегося к нему на выручку.
Бой утих. Враг, потеряв четыре машины, бежал.
Все наши машины благополучно возвратились на аэродром. Супрун,
приземлив самолет, соскочил с крыла и быстро осмотрел машину. В ней
оказалось около сорока пробоин.
-- Осмотрите внимательно самолет и доложите, -- приказал он технику.
Осмотрев вместе с комэсками другие самолеты, летчики направились к
себе, по дороге горячо обсуждая бой. У самого входа в палатку их нагнал
техник.
-- Посмотрите, товарищ командир, -- обратился он к Супруну и протянул
небольшую металлическую трубку.
Это была очень важная трубка, и Супрун, взяв ее в руки, почувствовал,
что ему даже немножко не по себе.
Трубка соединяла штурвал управления с рулем высоты. Попавшая в нее
разрывная пуля рваным зигзагом почти поперек перебила трубку. Две ее
половинки едва держались на узкой, случайно уцелевшей полоске металла.
-- На таком волоске висела моя жизнь! -- шутя воскликнул Супрун,
поднимая и показывая всем трубку.
-- Да, товарищ командир, -- сказал ему в тон комэск 2. -- Не иначе, как
в рубашке родились!
-- Действительно, вам повезло, -- произнес комэск 1. -- Такой
счастливый случай положено могарычом отметить. К тому же и бой неплохо
провели, -- весело заключил он.
-- Что ж, можно, -- ответил Супрун. -- Водочки у нас немножко еще
осталось...
-- А закусывать все той же кашей? -- погрустнев, спросил комэск 1.
-- Нет. Есть кое-что получше! -- загадочным тоном сказал Супрун, быстро
вошел в палатку и развернул сверток с селедкой.
"Як-6", пилотируемый Ковалевым, сел и подрулил к указанному месту на
стоянке. Винты последний раз качнулись и остановились. Люди вылезли из
кабины на крыло и спрыгнули на снег. Отражая солнце, снег слепил глаза.