попытки поставить ее в нормальное положение переворотом через левое крыло
возобновляла штопор. Тогда Краснокутнев безуспешно применил еще несколько
вариантов, потеряв еще тысячу двести метров высоты и, прежде чем сделать
попытку использовать парашют, вернулся к первому, но вместо левой ноги
наугад дал правую. Самолет остановился как бы в раздумьи, качнул крыльями и
перешел в пике. Когда летчик выровнял машину, до земли оставалось всего
четыреста метров. Он сел, вылез и опустился на снег, потому что ноги не
держали его.
Он чувствовал себя, как после сильного удара в солнечное сплетение:
шумело в голове, рябило в глазах, и ноги, как ватные, сами собой сгибались в
коленях.
Недели две спустя летчики-испытатели Степанчонок, Супрун и другие
начали планомерное наступление против неожиданно объявившегося опасного
врага летчиков -- перевернутого штопора.
Они взяли для этой цели самолет "И-5" и начали свои опыты. Сперва они
стали изучать перевернутый полет. К нему было нелегко привыкнуть. Все,
годами заученные движения, надо было делать наоборот: чтобы лететь вниз,
брать ручку на себя, вверх -- от себя. Кроме того, необходимо было научиться
ясно различать земные ориентиры, рассматривая их на большой скорости, вися
вниз головой.
Сделав ряд тренировочных перевернутых полетов, освоившись с машиной,
Степанчонок и его товарищи перешли к штопору. Осторожно, делая по одному
витку, они учились выходить из него. Потом, научившись, стали делать по два
и, наконец, по три витка, пробуя разные варианты выхода.
Один из них оказался неудачным, и Степанчонок продолжал штопорить явно
против желания. Он было вернулся к прежним удачным способам, применяя
которые прекращал штопор, но теперь они не помогали. Рули уже были не в
состоянии преодолеть развившейся силы инерции и приостановить вращение
самолета.
Когда Степанчонок это понял, он торопливо начал отстегивать ремни, но
как это часто бывает, когда что-нибудь нужно сделать очень быстро,
получается наоборот, -- пряжка не поддавалась.
У летчика глаза налились кровью, он перестал различать, что вокруг него
делается. Но быстро надвигающуюся землю почувствовал инстинктивно и рванул
державшие его ремни с такой силой, какую в другое время ему вряд ли удалось
бы показать. Ремни, выдержавшие на испытаниях сотни килограммов груза,
лопнули, как бечевки, и еще через три-четыре секунды над летчиком вспыхнул
яркий купол парашюта. Хотя самолет был разбит, что называется, в щепки,
Степанчонок сделал ценное открытие. Он теперь знал сам и мог об этом сказать
другим, при каких обстоятельствах самолет не выходит из перевернутого
штопора.
Следующая машина для экспериментов была готова, и Степанчонок,
оправившись от пережитого, возобновил полеты. После длинного ряда опытных
полетов Степанчонок и его товарищи выяснили, как бороться с этим новым
врагом.
Все свои многочисленные и опасные труды они облекли в короткую и
надежную формулу, вошедшую потом во все полетные инструкции и спасшую жизнь
немалому числу летчиков.
Эта формула говорила о том, в каких случаях легко попасть в
перевернутый штопор, о том, что, стремясь из него выйти, надо дать ногу
против штопора и взять ручку на себя: тогда самолет перейдет в нормальный
штопор, способ выхода из которого всем летчикам известен.
Конец марта. Во всем Подмосковье плохая, не летная погода. Дни стоят
скучные, серые, как свинцовые тучи, низко плывущие над землей, как
потемневший на аэродроме снег.
Надо срочно испытать новую машину, дать скорый и справедливый ответ тем
людям, которые изо дня в день, многие месяцы подряд, строили ее и жили
одним: увидеть свое детище в воздухе.
Испытатели должны сказать им, насколько они оправдали ожидания тех,
которым страна доверила защиту своего неба. На летчиков возложена большая
ответственность. Они должны оценить качества и установить надежность нового
оружия.
Некогда сидеть здесь, в Подмосковье, и ждать погоды. На юге, у моря,
она ждет испытателей. Там в разгаре весна. Чистое, слепящее небо, такое же
море, прозрачный воздух и прекрасная видимость.
Разные машины -- разное оружие проходит через руки
летчиков-испытателей. Совсем недавно Краснокутнев испытывал один из самых
маленьких самолетов в мире -- "воздушную блоху". Сидя в его кабине, можно
было свободно коснуться ладонями земли.
Теперь ему дали бомбардировщик. Тяжелый, скоростной, дальний и
высотный. Настоящий летающий комбинат.
Краснокутнев восседает в нем, как на застекленном балконе четвертого
этажа, и к летчику можно подняться лишь по многоступенной лестнице.
Штурман Лебединский со своим помощником располагается в носу машины, в
прозрачном глобусе, в "Моссельпроме", как шутливо иногда называют
штурманскую кабину.
Руководитель бригады военный инженер Жарков отдает последние
распоряжения. Все занимают свои места.
Неторопливо, на малом газу, крутятся винты. Через пять минут старт.
Полет сразу же приобретает сложный характер. Бомбардировщик попадает в
облака, не успев, кажется, как следует оторваться от земли. Они охватывают
со всех сторон, вырывая из поля зрения то одни, то другие части машины.
Но это не особенно волнует экипаж. Однажды, произнося тост, Лебединский
сказал:
-- Когда вижу за рулем многоуважаемую фигуру Краснокутнева, я полностью
уверен, что любое задание будет выполнено.
Что касается членов экипажа, то, зная, что они оба на машине, все были
вдвойне убеждены, что любое дело будет осуществлено и с наилучшими
результатами.
Летчики ведут вверх -- к свету и солнцу -- наш корабль. Окутанный
густыми слоями облаков, он вдруг открывается нашему взору целиком, но на
короткое время.
Машина -- между двумя этажами туч. Не видно ни земли, ни неба.
Самолет пробивает второй и третий этажи. Четвертый этаж светлее других.
Бомбардировщик освобождается от облачной пелены. Попадает в иной, светлый и
солнечный мир. Над самолетом, наконец, чистое, без единого пятнышка небо.
Штурман сверяет курс. Все верно. Нос корабля направлен точно на
заданный пункт.
Высота чуть более пяти тысяч метров. Следуя инструкции, все надевают
кислородные маски. Снизу -- бурлящее облачное море. По нему, как по экрану,
несется тень машины.
Вид за окном кабины меняется с каждым часом полета. Исчезли облака, и
показалась степь, затянутая сплошной снежной пеленой. Потом в ней появились
разрывы, -- снег лежал отдельными пятнами. Далее начинались сочные
черноземы, разлившиеся речки мчали льдины. Местность становилась холмистой,
показались горы, и наконец веселым огромным изумрудом сверкнуло море.
Недалеко аэродром, и моторы, отфыркиваясь после почти пятичасовой
работы, сбавляют тон: самолет планирует на посадку.
Остаток дня уходит на устройство. Экипаж получает удобные, просто, но
уютно обставленные комнаты. Их окон видно, как, сверкая, плещется море.
Здесь тепло, даже жарко. Смешно выглядят меховые комбинезоны на вешалке. Но
и на юге -- на девятикилометровой высоте -- так же холодно, как за Полярным
кругом.
Не мешкая, люди на другой же день приступают к работе. Предстоят опыты
с новыми бомбами, и нужно найти подходящую мишень. Она оказывается в море, в
тридцати километрах от берега. Это небольшой островок длиной в сто сорок,
шириной в шестьдесят-семьдесят метров. Посредине он резко сужается, как
колбаса, туго перехваченная шнурком.
Островок одиноко возвышается над водой, находится вдали от морских
путей, и лишь перелетные птицы пользуются иногда его приютом.
С большой высоты неровности сглаживаются, и при некотором воображении
контуры островка можно принять за контуры линкора в плане.
Следить за попаданиями в островок было очень удобно: водяные столбы
указывали бы на промах.
Летчики начинают испытательные полеты. Летают дважды в день -- ранним
утром и перед вечером. По семь-восемь часов проводят в кислородных масках.
Расхаживают по кораблю, похожие на марсиан из фантастических романов. У
каждого экипажа, -- а их восемь человек, -- уйма работы. Наблюдать, изучать,
записывать, обобщать. Они трудятся напряженно. Изучают воздушный корабль и
составляют правила, как им лучше пользоваться. В короткий срок надо сделать
большое дело.
С каждым днем они совершают все большие подъемы, подбираются к границам
стратосферы и, одинокие, бродят там. Наземный экипаж, провожая взлетавший
тяжелый корабль, наблюдал, как он плавными кругами набирал высоту над
аэродромом. Быстро уменьшаясь по мере увеличения высоты, серебристая птица
через десять-пятнадцать минут скрывалась из виду. Еще столько же времени
сорок пар глаз, щурясь от яркого солнца, тщательно вглядывались в голубое
небо, и, наконец, кто-нибудь радостно вскрикивал, указывая рукой вверх. На
чистом, прозрачном небе появлялась густая белая полоса, постоянно меняя
направление и рисуя странные узоры в небе. Это было явление инверсии,
вызванное попаданием самолета в разные по температуре слои воздуха -- на
высоте девяти-двенадцати тысяч метров. Инверсия постоянно указывала
местонахождение самолета на больших высотах. Жители городка любовались
загадочными небесными узорами, совершенно не догадываясь, кто является этим
"штатным писарем" воздушных просторов.
С каждым новым километром подъема перед глазами экипажа развертывается
все более красивая панорама.
Гористый берег был виден почти на всем своем протяжении. Изрезавшие его
многочисленные бухты сдвигались теснее. Города и деревушки, далеко отстоящие
друг от друга, оказывались удивительно близкими.
Рейсовый пароходик в течение нескольких часов дымил, казалось, на одном
и том же месте.
Все застывало в своей неподвижности, как на хорошо исполненной
рельефной карте, освещенной ярким и живительным сиянием.
Усталые, но довольные результатами, летчики спускаются на землю. Здесь
они попадают в руки целой группы врачей. В то время, как летчики изучают
поведение машины на большой высоте, медики изучают, как летчики чувствуют
себя там же. Экипаж питается по строгому, ими составленному рациону,
довольно вкусному и обильному. Жиры, белки и углеводы должны возместить им
недостаток кислорода.
Ничего, кроме предписанного врачами, нельзя брать в рот. Они
регламентируют не только питание, но и отдых. Выстукивают и выслушивают
всех, прежде чем разрешить очередной подъем.
Теперь полеты связаны с бомбометанием. Каждый раз меняя высоту, штурман
находит свой островок-мишень, и бомбы разных калибров, покачивая хвостами,
сыплются вниз.
Лебединский все чаще попадает в цель, и с каждым полетом становится все
более ясно, как это делать систематически.
В один из подъемов предстояло сбросить "гостинцы" весьма крупного
калибра. Лебединский выводит машину на боевой курс и в нужный момент
нажимает кнопки. Все вздрагивают вместе с машиной и видят, как черное
сигарообразное чудовище устремляется вниз.
Секунды кажутся томительно длинными. Вдруг в наушниках слышен вскрик.
Краснокутнев оборачивается, как и все остальные. Кто-то показывает вниз, и
люди бросаются к окошкам. Краснокутнев даже кренит машину -- от этого лучше
видно.
Сквозь рассеивающийся дым видно, что островок раскололся. Вместо него
стало два. Все протирают глаза и, лишь снизившись, догадываются: бомба
угодила в перешеек и снесла его. Лебединский, как всегда, шутит, -- он
торжественно передает в микрофон: "Сообщите: кто исследователь, открывший
новоявленный архипелаг? Нужно будет войти в правительство с ходатайством о
присвоении группе островов его имени и внесении изменений на карте".
Время от времени у экипажа бывают передышки -- когда машина проходит
технический осмотр. Ее осматривают, смазывают, подтягивают и что нужно
меняют.
В такие дни все особенно тщательно бреются и снимают со своих мундиров
каждую пылинку.
Все эти процедуры сопровождаются репликами, вроде: "Отдай зеркало -- и
так хорош", или: "Первый парень на деревне", или: "Не беспокойся, Коленька,
все твоей жене расскажу".
Наконец все одеты, и каждый сияет, как новый гривенник. Подают машину
-- открытый южный автобус, и экипаж едет в соседний городок, живописно,
подковой изогнувшийся по берегам бухты.
В кафе на Приморской улице, где особенно вкусно готовили куриный
холодец, сдвигаются столики. Играет оркестр. Из-за стеклянной буфетной
стойки выглядывают разноцветные наклейки на бутылках, но пить во время
испытаний разрешается только лишь фруктовые или чайно-кофейные напитки.
Старший над нашей группой, инженер Жарков, твердо стоял на стороне
авиационной медицины. Это вначале не способствовало подъему настроения, но
шутливые планы "обмана" врачей, изобретаемые неистощимым Бряндинским, быстро
поднимали дух.
В "спиртном деле" кое-кому иногда помогал норд-ост. На горизонте
появлялась зловещая туча. На смену жара внезапно приходил холод. Порывисто и
злобно дул ветер, создавал сплошную завесу пыли над аэродромом. Полеты не
надолго прекращались, и испытательная группа засиживалась в кафе на
Приморской. В запасе у каждого члена экипажа было много басен и приключений,
пережитых как лично рассказчиком, так и его приятелями.
У многих посетителей были красные носы, и эти посетители то и дело
доставали носовые платки из карманов. Инженер Жарков и здесь был на-чеку.
Вместе с первым вздохом норд-оста экипаж по команде инженера принимал первую
антигрипозную пилюлю и проделывал это трижды в день.
Из экипажа никто ни разу не хворал, но гриппозную "обстановку" многие,
так сказать, использовали.
-- Что-то я себя неважно чувствую, -- выдавливал сквозь зубы помощник
инженера, громко сморкался и щупал голову. -- Нет ли жару?
-- Та-ак, -- тянул Жарков, косясь на помощника. -- Придется срочно
применить вам инженерно-врачебное средство. Официант! -- звал Жарков. --
Смешайте сто граммов водки и чайную ложку перца.
Помощник залпом опрокидывал бокал, и лицо у него искажалось, как в
кривом зеркале комнаты смеха.
-- Что-то и у меня нос заложило, -- ныл Лебединский и доставал носовой
платок.
Инженер оценивал комплекцию штурмана и заказывал:
-- Двести граммов водки и две ложки перцу!
Грипп излечивался, не успев возникнуть.
Время незаметно шло, испытания подходили к концу. Тетради для заметок
заполнялись записями наблюдений и разбухли от вклеенных в них добавочных
листов. Накопленные материалы было сподручнее обрабатывать дома, на
подмосковной базе. Кроме того, близился веселый праздник -- Первомай, всем
хотелось провести его среди друзей и близких, и люди нажимали, что
называется, на все педали, чтобы поскорей закончить оставшуюся работу.
В один из свободных от полетов дней (техники производили очередной
осмотр машины) часть группы выехала на катере осмотреть островки-мишени.
То, что они видели, навсегда врезалось в их память. На островках не
было ни одного живого места. Их будто несколько раз перепахивали в разных
направлениях.
Одна из бомбовых серий случайно накрыла большую птичью стаю,
расположившуюся здесь на отдых. Вся стая погибла.
Все это выглядело настолько символично, что люди, пораженные, долго
стояли, не говоря ни слова.
Лебединский прервал молчание.
-- Жалко птиц. -- сказал он. -- Вот фашистам за Гернику и другие штучки
не мешало бы устроить такую баню.
Через неделю предстоял вылет домой, но неожиданно отозвали
Лебединского.
Коккинаки готовил рекордный полет, а Бряндинский был у него бессменным
штурманом.
С дороги, -- он ехал поездом, -- пришла короткая и малопонятная
телеграмма. Штурман писал: "Продолжайте лечение тем же способом, подробности
письмом".
Дня через два была получена все объяснившая открытка. Штурман писал,
что в одном купе с ним ехал профессор медицины. Лебединский поделился с ним,
и тот не только одобрил своеобразный метод лечения гриппа, но даже научно
взялся обосновать его.
Настал день вылета. И здесь летчики воспользовались еще одним советом
Лебединского. Он глубоко знал метеорологию и ее законы. Он знал, что на
больших высотах курсируют в разных направлениях могучие ветры. Штурман умел
так прокладывать курс, что ветры дули в хвост самолету и значительно
нагоняли скорость.
Краснокутнев набирал высоту, искал попутного ветра и нашел его. Самолет
быстро помчался на север. Через три с половиной часа машина благополучно
села. Это был рекордный по скорости перелет для такого класса машин.
Вскоре сери этих бомбардировщиков стали поступать на вооружение наших
воздушных сил.
Хотя общие правила ввода и вывода самолета из штопора были давно
установлены и проверены на практике, однако эта машина была новой, опытной
и, несомненно, имела свои характерные особенности поведения в штопоре,
которые необходимо было выяснить.
Опыт летчика Алексея Кубышкина был вполне достаточным, чтобы ему
поручили это ответственное и серьезное испытание.
Поднявшись на пять тысяч метров и убедившись, что другой самолет, с
которого ведущий инженер наблюдал за ним, находится неподалеку, Кубышкин
принялся за дело. Сначала он выполнил один виток и дал рули на выход.
Вращение самолета прекратилось, нос машины опустился, она перешла в пике,
затем, подчиняясь воле летчика, в горизонтальный полет, в режим подъема и
восстановила утерянную было высоту.
Кубышкину далее предстояло последовательно довести число витков до
двух, трех и пяти, и, не теряя времени, он стал все это проделывать.
После трех витков летчик, дав обратную ногу и двинув от себя ручку,
решил, что с его стороны все необходимое уже проделано и результаты не
замедлят сказаться. Однако секунды две спустя он заметил, что его оптимизм
недостаточно обоснован и что результаты неожиданно получились обратные.
Истребитель, вместо того чтобы опустить нос, начал поднимать его,
перешел в плоский штопор и закружился с такой скоростью, что из-за отлива
горючего в системе остановился мотор, а из-за слабого обдува -- винт. Мотор
как средство, иногда используемое летчиком для выхода из штопора, перестал
быть таковым. Наступила непривычная тишина, нарушаемая лишь свистом
рассекаемого крыльями воздуха. Центробежной силой Кубышкина прижало к
вибрирующему борту самолета, и это напомнило летчику некогда перенесенный
приступ лихорадки.
Вспотев от восьми бесплодных попыток остановить вращение машины,
Кубышкин, сделав на один миг передышку, заметил, что высотомер, на который
он, увлекшись, не обращал внимания, показывает всего лишь тысячу двести
метров. Он увидел пикирующий следом самолет, с которого ведущий инженер
усиленно подавал знаки, что необходимо прыгать.
"Попробую еще разок, пока высотенка есть, -- решил летчик, -- а там уж
прыгну".
Успех этой его пробы был таким же, как и от предыдущих, и Кубышкин
дернул за рукоятку ременного замка. Пряжки, звякнув, выскользнули из гнезд,
а привязные ремни, -- он почему-то ясно это заметил, -- освободившись,
поползли по его телу в стороны.
Поднатужившись, летчик чуть приподнялся, но едва он ослабил усилие, как
центробежной силой его вновь толкнуло к борту и усадило на место.
"Сама не велит! -- кисло пошутил летчик, стараясь поддержать свое все
более портившееся настроение. -- Еще один раз попробую, последний..."
Но и на этот раз ничего не получилось, а стрелка высотомера отползла
уже к девятистам метрам.
"Надо вылезать, а то захочешь потом, да поздно будет".
Он стряхнул с плеч ремни и, напрягшись, встал, поставил правую ногу на
сиденье, а левую занес было за борт. Взглянув на зеленевшую землю, он
настолько ясно представил себе обломки брошенной машины, будто они в самом
деле уже валялись там. Он вдруг вспомнил, что ни разу не бил машин, и эта
мысль, словно чья-то сильная рука, усадила его на место, хотя до земли
оставалось совсем уже немного.
-- В последний раз! -- вслух произнес он виноватым голосом, будто
оправдываясь перед начальником за нарушение приказа, предписывающего в
подобных случаях спасаться с парашютом. -- Машина-то ведь опытная.
Он резко дал ногу против штопора и, отсчитав два витка, так же
энергично дернул вперед ручку.
И произошло, как ему показалось, чудо. Самолет нехотя замедлил, потом
остановил вращение и перешел в пике. От встречного потока воздуха завертелся
винт, горючее поступило в мотор, который, фыркая и чихая, заработал.
Через две-три минуты Кубышкин благополучно сел. Навстречу ему бежали
люди, и один из них, размахивая секундомером, громче других кричал:
-- Сорок витков сделал! Сорок витков сделал!
Сделав в течение недели еще ряд полетов на штопор, Кубышкин установил,
наконец, те дополнения, которые, вместе с основными правилами, давали нужную
гарантию безопасности. Эти дополнения он внес в полетную инструкцию и
продолжал дальнейшую работу над машиной.
Все остальное поведение машины можно было назвать хорошим, если б не
один конфуз, происшедший с ней.
Однажды, летая в "зоне", Кубышкин заметил вдруг, что самолет делает не
то, что ему следовало бы. Стоило летчику чуть добавить скорость, как самолет
лихо, как игрушечный ванька-встанька, начинал самопроизвольно выделывать
бочки.
"Что за наваждение? -- подумал летчик. -- Такого я не видел и не
слышал".
Он поглядел налево-направо, и от удивления глаза у него чуть было не
вылезли на лоб: правое крыло надулось, как резиновый мешок. Оно теперь так
же походило на левое, как здоровая щека на распухшую от флюса.
"Понятно, -- подумал Кубышкин: -- у крыльев теперь различные подъемные
силы. Вот я и буду теперь до самой земли бочки делать. Но что же это с
крылом могло произойти?" И, сообразив, что это можно установить лишь на
земле и лишь в том случае, если машина уцелеет, летчик стал снижаться
настолько осторожно, что сам невольно притаил дыхание.
Это снижение запомнилось ему на всю жизнь. Он вел машину на предельно
допустимой минимальной скорости, и малейшая ошибка в пилотировании могла бы
оказаться последней в его жизни.
Наконец, он рассчитал посадку, выпустил шасси, но у самой земли, на
выравнивании, когда пришлось еще больше погасить скорость, а это понизило
эффективность всех рулей, самолет не удержался и клюнул на крыло, сильно
стукнувшись при этом. Удар хоть и был ощутим, но повредил машину не намного
больше, чем она уже была повреждена.
"Распухшее" крыло исследовали, причем было установлено плохое качество
его склейки.
Так был выявлен серьезный производственный дефект, который не серийных
машинах устранили, и они впоследствии не раз прославили нашу советскую
авиацию.
Штурман Николаенко -- такой же страстный охотник, как и Супрун. Еще
издали завидев летчика, штурман, хоть и вопрошающе, но не сомневаясь в
положительном ответе, крикнул ему:
-- На охоту съездим сегодня, Степан Палыч?
-- некогда! Работы накопилось много.
Штурман от удивления не верит ушам своим.
-- Что? -- переспрашивает он.
-- Говорю, некогда! Сегодня не поеду. Работать буду.
Летчик снимает комбинезон, садится в свою "эмку" и уезжает, оставляя
штурмана в полнейшем недоумении.
Три минуты спустя Супрун, перескакивая через две-три ступеньки лестницы
сразу, поднимается к себе на четвертый этаж. Здесь у него небольшая, но
уютная квартирка из двух комнат, кухни, прихожей и ванной. В комнатах
немного скромной стандартной мебели, из которой выделяется лишь письменный
стол, огромный и тяжелый, как биллиардный. В квартире почти всегда светит
солнце, потому что окна смотрят на юго-восток и северо-запад. Кроме того, в
них видна еще серебристая река, тихо катящая свои воды среди зеленеющих
лугов, и сосновая роща, за которой находится аэродром.
Летчик большей частью живет один. Иногда гостят мать или сестра. Иногда
приезжают два младших брата -- Федор и Александр. Они тоже летчики.
Темнеет. Супрун зажигает настольную лампу. Он распечатывает пачку
"Казбека" и, принимаясь за работу, закуривает. Достает из ящика стола
объемистые пачки писем. Это от избирателей.
Несколько месяцев назад севастопольцы избрали летчика Степана Супруна
своим депутатом в Верховный Совет. Между ним и его избирателями быстро
наладилась обширная переписка.
Подперев голову руками, летчик погружается в чтение писем и словно
окунается в самую гущу многообразной человеческой жизни, в мир людских
радостей и печалей, в кипучую деятельность и страстную борьбу людей, упорно
стремящихся к единой и благородной цели, несмотря на трудности и
препятствия.
Стахановец авиационного завода обобщил свой опыт и написал очень нужную
книгу. Ее просматривали знатоки и дали хорошую оценку. Но книга долго
путешествует по издательствам, и там тормозят ее выход в свет. Автор просит
депутата вмешаться и ускорить выпуск книги, "которая заполнит имеющийся
пробел в технической литературе по данной отрасли и поможет сберечь и
улучшить свойства большого количества дефицитных алюминиевых сплавов, нужных
авиации".
Депутат вмешался, и теперь издательство сообщает, что книга вскоре
будет выпущена.
Потом Супрун распечатывает служебный пакет. Несколько времени назад он
получил письмо из небольшого приморского поселка. Жители этого поселка
хотели расширить местную больницу и просили помочь приобрести инструментарий
возобновляла штопор. Тогда Краснокутнев безуспешно применил еще несколько
вариантов, потеряв еще тысячу двести метров высоты и, прежде чем сделать
попытку использовать парашют, вернулся к первому, но вместо левой ноги
наугад дал правую. Самолет остановился как бы в раздумьи, качнул крыльями и
перешел в пике. Когда летчик выровнял машину, до земли оставалось всего
четыреста метров. Он сел, вылез и опустился на снег, потому что ноги не
держали его.
Он чувствовал себя, как после сильного удара в солнечное сплетение:
шумело в голове, рябило в глазах, и ноги, как ватные, сами собой сгибались в
коленях.
Недели две спустя летчики-испытатели Степанчонок, Супрун и другие
начали планомерное наступление против неожиданно объявившегося опасного
врага летчиков -- перевернутого штопора.
Они взяли для этой цели самолет "И-5" и начали свои опыты. Сперва они
стали изучать перевернутый полет. К нему было нелегко привыкнуть. Все,
годами заученные движения, надо было делать наоборот: чтобы лететь вниз,
брать ручку на себя, вверх -- от себя. Кроме того, необходимо было научиться
ясно различать земные ориентиры, рассматривая их на большой скорости, вися
вниз головой.
Сделав ряд тренировочных перевернутых полетов, освоившись с машиной,
Степанчонок и его товарищи перешли к штопору. Осторожно, делая по одному
витку, они учились выходить из него. Потом, научившись, стали делать по два
и, наконец, по три витка, пробуя разные варианты выхода.
Один из них оказался неудачным, и Степанчонок продолжал штопорить явно
против желания. Он было вернулся к прежним удачным способам, применяя
которые прекращал штопор, но теперь они не помогали. Рули уже были не в
состоянии преодолеть развившейся силы инерции и приостановить вращение
самолета.
Когда Степанчонок это понял, он торопливо начал отстегивать ремни, но
как это часто бывает, когда что-нибудь нужно сделать очень быстро,
получается наоборот, -- пряжка не поддавалась.
У летчика глаза налились кровью, он перестал различать, что вокруг него
делается. Но быстро надвигающуюся землю почувствовал инстинктивно и рванул
державшие его ремни с такой силой, какую в другое время ему вряд ли удалось
бы показать. Ремни, выдержавшие на испытаниях сотни килограммов груза,
лопнули, как бечевки, и еще через три-четыре секунды над летчиком вспыхнул
яркий купол парашюта. Хотя самолет был разбит, что называется, в щепки,
Степанчонок сделал ценное открытие. Он теперь знал сам и мог об этом сказать
другим, при каких обстоятельствах самолет не выходит из перевернутого
штопора.
Следующая машина для экспериментов была готова, и Степанчонок,
оправившись от пережитого, возобновил полеты. После длинного ряда опытных
полетов Степанчонок и его товарищи выяснили, как бороться с этим новым
врагом.
Все свои многочисленные и опасные труды они облекли в короткую и
надежную формулу, вошедшую потом во все полетные инструкции и спасшую жизнь
немалому числу летчиков.
Эта формула говорила о том, в каких случаях легко попасть в
перевернутый штопор, о том, что, стремясь из него выйти, надо дать ногу
против штопора и взять ручку на себя: тогда самолет перейдет в нормальный
штопор, способ выхода из которого всем летчикам известен.
Конец марта. Во всем Подмосковье плохая, не летная погода. Дни стоят
скучные, серые, как свинцовые тучи, низко плывущие над землей, как
потемневший на аэродроме снег.
Надо срочно испытать новую машину, дать скорый и справедливый ответ тем
людям, которые изо дня в день, многие месяцы подряд, строили ее и жили
одним: увидеть свое детище в воздухе.
Испытатели должны сказать им, насколько они оправдали ожидания тех,
которым страна доверила защиту своего неба. На летчиков возложена большая
ответственность. Они должны оценить качества и установить надежность нового
оружия.
Некогда сидеть здесь, в Подмосковье, и ждать погоды. На юге, у моря,
она ждет испытателей. Там в разгаре весна. Чистое, слепящее небо, такое же
море, прозрачный воздух и прекрасная видимость.
Разные машины -- разное оружие проходит через руки
летчиков-испытателей. Совсем недавно Краснокутнев испытывал один из самых
маленьких самолетов в мире -- "воздушную блоху". Сидя в его кабине, можно
было свободно коснуться ладонями земли.
Теперь ему дали бомбардировщик. Тяжелый, скоростной, дальний и
высотный. Настоящий летающий комбинат.
Краснокутнев восседает в нем, как на застекленном балконе четвертого
этажа, и к летчику можно подняться лишь по многоступенной лестнице.
Штурман Лебединский со своим помощником располагается в носу машины, в
прозрачном глобусе, в "Моссельпроме", как шутливо иногда называют
штурманскую кабину.
Руководитель бригады военный инженер Жарков отдает последние
распоряжения. Все занимают свои места.
Неторопливо, на малом газу, крутятся винты. Через пять минут старт.
Полет сразу же приобретает сложный характер. Бомбардировщик попадает в
облака, не успев, кажется, как следует оторваться от земли. Они охватывают
со всех сторон, вырывая из поля зрения то одни, то другие части машины.
Но это не особенно волнует экипаж. Однажды, произнося тост, Лебединский
сказал:
-- Когда вижу за рулем многоуважаемую фигуру Краснокутнева, я полностью
уверен, что любое задание будет выполнено.
Что касается членов экипажа, то, зная, что они оба на машине, все были
вдвойне убеждены, что любое дело будет осуществлено и с наилучшими
результатами.
Летчики ведут вверх -- к свету и солнцу -- наш корабль. Окутанный
густыми слоями облаков, он вдруг открывается нашему взору целиком, но на
короткое время.
Машина -- между двумя этажами туч. Не видно ни земли, ни неба.
Самолет пробивает второй и третий этажи. Четвертый этаж светлее других.
Бомбардировщик освобождается от облачной пелены. Попадает в иной, светлый и
солнечный мир. Над самолетом, наконец, чистое, без единого пятнышка небо.
Штурман сверяет курс. Все верно. Нос корабля направлен точно на
заданный пункт.
Высота чуть более пяти тысяч метров. Следуя инструкции, все надевают
кислородные маски. Снизу -- бурлящее облачное море. По нему, как по экрану,
несется тень машины.
Вид за окном кабины меняется с каждым часом полета. Исчезли облака, и
показалась степь, затянутая сплошной снежной пеленой. Потом в ней появились
разрывы, -- снег лежал отдельными пятнами. Далее начинались сочные
черноземы, разлившиеся речки мчали льдины. Местность становилась холмистой,
показались горы, и наконец веселым огромным изумрудом сверкнуло море.
Недалеко аэродром, и моторы, отфыркиваясь после почти пятичасовой
работы, сбавляют тон: самолет планирует на посадку.
Остаток дня уходит на устройство. Экипаж получает удобные, просто, но
уютно обставленные комнаты. Их окон видно, как, сверкая, плещется море.
Здесь тепло, даже жарко. Смешно выглядят меховые комбинезоны на вешалке. Но
и на юге -- на девятикилометровой высоте -- так же холодно, как за Полярным
кругом.
Не мешкая, люди на другой же день приступают к работе. Предстоят опыты
с новыми бомбами, и нужно найти подходящую мишень. Она оказывается в море, в
тридцати километрах от берега. Это небольшой островок длиной в сто сорок,
шириной в шестьдесят-семьдесят метров. Посредине он резко сужается, как
колбаса, туго перехваченная шнурком.
Островок одиноко возвышается над водой, находится вдали от морских
путей, и лишь перелетные птицы пользуются иногда его приютом.
С большой высоты неровности сглаживаются, и при некотором воображении
контуры островка можно принять за контуры линкора в плане.
Следить за попаданиями в островок было очень удобно: водяные столбы
указывали бы на промах.
Летчики начинают испытательные полеты. Летают дважды в день -- ранним
утром и перед вечером. По семь-восемь часов проводят в кислородных масках.
Расхаживают по кораблю, похожие на марсиан из фантастических романов. У
каждого экипажа, -- а их восемь человек, -- уйма работы. Наблюдать, изучать,
записывать, обобщать. Они трудятся напряженно. Изучают воздушный корабль и
составляют правила, как им лучше пользоваться. В короткий срок надо сделать
большое дело.
С каждым днем они совершают все большие подъемы, подбираются к границам
стратосферы и, одинокие, бродят там. Наземный экипаж, провожая взлетавший
тяжелый корабль, наблюдал, как он плавными кругами набирал высоту над
аэродромом. Быстро уменьшаясь по мере увеличения высоты, серебристая птица
через десять-пятнадцать минут скрывалась из виду. Еще столько же времени
сорок пар глаз, щурясь от яркого солнца, тщательно вглядывались в голубое
небо, и, наконец, кто-нибудь радостно вскрикивал, указывая рукой вверх. На
чистом, прозрачном небе появлялась густая белая полоса, постоянно меняя
направление и рисуя странные узоры в небе. Это было явление инверсии,
вызванное попаданием самолета в разные по температуре слои воздуха -- на
высоте девяти-двенадцати тысяч метров. Инверсия постоянно указывала
местонахождение самолета на больших высотах. Жители городка любовались
загадочными небесными узорами, совершенно не догадываясь, кто является этим
"штатным писарем" воздушных просторов.
С каждым новым километром подъема перед глазами экипажа развертывается
все более красивая панорама.
Гористый берег был виден почти на всем своем протяжении. Изрезавшие его
многочисленные бухты сдвигались теснее. Города и деревушки, далеко отстоящие
друг от друга, оказывались удивительно близкими.
Рейсовый пароходик в течение нескольких часов дымил, казалось, на одном
и том же месте.
Все застывало в своей неподвижности, как на хорошо исполненной
рельефной карте, освещенной ярким и живительным сиянием.
Усталые, но довольные результатами, летчики спускаются на землю. Здесь
они попадают в руки целой группы врачей. В то время, как летчики изучают
поведение машины на большой высоте, медики изучают, как летчики чувствуют
себя там же. Экипаж питается по строгому, ими составленному рациону,
довольно вкусному и обильному. Жиры, белки и углеводы должны возместить им
недостаток кислорода.
Ничего, кроме предписанного врачами, нельзя брать в рот. Они
регламентируют не только питание, но и отдых. Выстукивают и выслушивают
всех, прежде чем разрешить очередной подъем.
Теперь полеты связаны с бомбометанием. Каждый раз меняя высоту, штурман
находит свой островок-мишень, и бомбы разных калибров, покачивая хвостами,
сыплются вниз.
Лебединский все чаще попадает в цель, и с каждым полетом становится все
более ясно, как это делать систематически.
В один из подъемов предстояло сбросить "гостинцы" весьма крупного
калибра. Лебединский выводит машину на боевой курс и в нужный момент
нажимает кнопки. Все вздрагивают вместе с машиной и видят, как черное
сигарообразное чудовище устремляется вниз.
Секунды кажутся томительно длинными. Вдруг в наушниках слышен вскрик.
Краснокутнев оборачивается, как и все остальные. Кто-то показывает вниз, и
люди бросаются к окошкам. Краснокутнев даже кренит машину -- от этого лучше
видно.
Сквозь рассеивающийся дым видно, что островок раскололся. Вместо него
стало два. Все протирают глаза и, лишь снизившись, догадываются: бомба
угодила в перешеек и снесла его. Лебединский, как всегда, шутит, -- он
торжественно передает в микрофон: "Сообщите: кто исследователь, открывший
новоявленный архипелаг? Нужно будет войти в правительство с ходатайством о
присвоении группе островов его имени и внесении изменений на карте".
Время от времени у экипажа бывают передышки -- когда машина проходит
технический осмотр. Ее осматривают, смазывают, подтягивают и что нужно
меняют.
В такие дни все особенно тщательно бреются и снимают со своих мундиров
каждую пылинку.
Все эти процедуры сопровождаются репликами, вроде: "Отдай зеркало -- и
так хорош", или: "Первый парень на деревне", или: "Не беспокойся, Коленька,
все твоей жене расскажу".
Наконец все одеты, и каждый сияет, как новый гривенник. Подают машину
-- открытый южный автобус, и экипаж едет в соседний городок, живописно,
подковой изогнувшийся по берегам бухты.
В кафе на Приморской улице, где особенно вкусно готовили куриный
холодец, сдвигаются столики. Играет оркестр. Из-за стеклянной буфетной
стойки выглядывают разноцветные наклейки на бутылках, но пить во время
испытаний разрешается только лишь фруктовые или чайно-кофейные напитки.
Старший над нашей группой, инженер Жарков, твердо стоял на стороне
авиационной медицины. Это вначале не способствовало подъему настроения, но
шутливые планы "обмана" врачей, изобретаемые неистощимым Бряндинским, быстро
поднимали дух.
В "спиртном деле" кое-кому иногда помогал норд-ост. На горизонте
появлялась зловещая туча. На смену жара внезапно приходил холод. Порывисто и
злобно дул ветер, создавал сплошную завесу пыли над аэродромом. Полеты не
надолго прекращались, и испытательная группа засиживалась в кафе на
Приморской. В запасе у каждого члена экипажа было много басен и приключений,
пережитых как лично рассказчиком, так и его приятелями.
У многих посетителей были красные носы, и эти посетители то и дело
доставали носовые платки из карманов. Инженер Жарков и здесь был на-чеку.
Вместе с первым вздохом норд-оста экипаж по команде инженера принимал первую
антигрипозную пилюлю и проделывал это трижды в день.
Из экипажа никто ни разу не хворал, но гриппозную "обстановку" многие,
так сказать, использовали.
-- Что-то я себя неважно чувствую, -- выдавливал сквозь зубы помощник
инженера, громко сморкался и щупал голову. -- Нет ли жару?
-- Та-ак, -- тянул Жарков, косясь на помощника. -- Придется срочно
применить вам инженерно-врачебное средство. Официант! -- звал Жарков. --
Смешайте сто граммов водки и чайную ложку перца.
Помощник залпом опрокидывал бокал, и лицо у него искажалось, как в
кривом зеркале комнаты смеха.
-- Что-то и у меня нос заложило, -- ныл Лебединский и доставал носовой
платок.
Инженер оценивал комплекцию штурмана и заказывал:
-- Двести граммов водки и две ложки перцу!
Грипп излечивался, не успев возникнуть.
Время незаметно шло, испытания подходили к концу. Тетради для заметок
заполнялись записями наблюдений и разбухли от вклеенных в них добавочных
листов. Накопленные материалы было сподручнее обрабатывать дома, на
подмосковной базе. Кроме того, близился веселый праздник -- Первомай, всем
хотелось провести его среди друзей и близких, и люди нажимали, что
называется, на все педали, чтобы поскорей закончить оставшуюся работу.
В один из свободных от полетов дней (техники производили очередной
осмотр машины) часть группы выехала на катере осмотреть островки-мишени.
То, что они видели, навсегда врезалось в их память. На островках не
было ни одного живого места. Их будто несколько раз перепахивали в разных
направлениях.
Одна из бомбовых серий случайно накрыла большую птичью стаю,
расположившуюся здесь на отдых. Вся стая погибла.
Все это выглядело настолько символично, что люди, пораженные, долго
стояли, не говоря ни слова.
Лебединский прервал молчание.
-- Жалко птиц. -- сказал он. -- Вот фашистам за Гернику и другие штучки
не мешало бы устроить такую баню.
Через неделю предстоял вылет домой, но неожиданно отозвали
Лебединского.
Коккинаки готовил рекордный полет, а Бряндинский был у него бессменным
штурманом.
С дороги, -- он ехал поездом, -- пришла короткая и малопонятная
телеграмма. Штурман писал: "Продолжайте лечение тем же способом, подробности
письмом".
Дня через два была получена все объяснившая открытка. Штурман писал,
что в одном купе с ним ехал профессор медицины. Лебединский поделился с ним,
и тот не только одобрил своеобразный метод лечения гриппа, но даже научно
взялся обосновать его.
Настал день вылета. И здесь летчики воспользовались еще одним советом
Лебединского. Он глубоко знал метеорологию и ее законы. Он знал, что на
больших высотах курсируют в разных направлениях могучие ветры. Штурман умел
так прокладывать курс, что ветры дули в хвост самолету и значительно
нагоняли скорость.
Краснокутнев набирал высоту, искал попутного ветра и нашел его. Самолет
быстро помчался на север. Через три с половиной часа машина благополучно
села. Это был рекордный по скорости перелет для такого класса машин.
Вскоре сери этих бомбардировщиков стали поступать на вооружение наших
воздушных сил.
Хотя общие правила ввода и вывода самолета из штопора были давно
установлены и проверены на практике, однако эта машина была новой, опытной
и, несомненно, имела свои характерные особенности поведения в штопоре,
которые необходимо было выяснить.
Опыт летчика Алексея Кубышкина был вполне достаточным, чтобы ему
поручили это ответственное и серьезное испытание.
Поднявшись на пять тысяч метров и убедившись, что другой самолет, с
которого ведущий инженер наблюдал за ним, находится неподалеку, Кубышкин
принялся за дело. Сначала он выполнил один виток и дал рули на выход.
Вращение самолета прекратилось, нос машины опустился, она перешла в пике,
затем, подчиняясь воле летчика, в горизонтальный полет, в режим подъема и
восстановила утерянную было высоту.
Кубышкину далее предстояло последовательно довести число витков до
двух, трех и пяти, и, не теряя времени, он стал все это проделывать.
После трех витков летчик, дав обратную ногу и двинув от себя ручку,
решил, что с его стороны все необходимое уже проделано и результаты не
замедлят сказаться. Однако секунды две спустя он заметил, что его оптимизм
недостаточно обоснован и что результаты неожиданно получились обратные.
Истребитель, вместо того чтобы опустить нос, начал поднимать его,
перешел в плоский штопор и закружился с такой скоростью, что из-за отлива
горючего в системе остановился мотор, а из-за слабого обдува -- винт. Мотор
как средство, иногда используемое летчиком для выхода из штопора, перестал
быть таковым. Наступила непривычная тишина, нарушаемая лишь свистом
рассекаемого крыльями воздуха. Центробежной силой Кубышкина прижало к
вибрирующему борту самолета, и это напомнило летчику некогда перенесенный
приступ лихорадки.
Вспотев от восьми бесплодных попыток остановить вращение машины,
Кубышкин, сделав на один миг передышку, заметил, что высотомер, на который
он, увлекшись, не обращал внимания, показывает всего лишь тысячу двести
метров. Он увидел пикирующий следом самолет, с которого ведущий инженер
усиленно подавал знаки, что необходимо прыгать.
"Попробую еще разок, пока высотенка есть, -- решил летчик, -- а там уж
прыгну".
Успех этой его пробы был таким же, как и от предыдущих, и Кубышкин
дернул за рукоятку ременного замка. Пряжки, звякнув, выскользнули из гнезд,
а привязные ремни, -- он почему-то ясно это заметил, -- освободившись,
поползли по его телу в стороны.
Поднатужившись, летчик чуть приподнялся, но едва он ослабил усилие, как
центробежной силой его вновь толкнуло к борту и усадило на место.
"Сама не велит! -- кисло пошутил летчик, стараясь поддержать свое все
более портившееся настроение. -- Еще один раз попробую, последний..."
Но и на этот раз ничего не получилось, а стрелка высотомера отползла
уже к девятистам метрам.
"Надо вылезать, а то захочешь потом, да поздно будет".
Он стряхнул с плеч ремни и, напрягшись, встал, поставил правую ногу на
сиденье, а левую занес было за борт. Взглянув на зеленевшую землю, он
настолько ясно представил себе обломки брошенной машины, будто они в самом
деле уже валялись там. Он вдруг вспомнил, что ни разу не бил машин, и эта
мысль, словно чья-то сильная рука, усадила его на место, хотя до земли
оставалось совсем уже немного.
-- В последний раз! -- вслух произнес он виноватым голосом, будто
оправдываясь перед начальником за нарушение приказа, предписывающего в
подобных случаях спасаться с парашютом. -- Машина-то ведь опытная.
Он резко дал ногу против штопора и, отсчитав два витка, так же
энергично дернул вперед ручку.
И произошло, как ему показалось, чудо. Самолет нехотя замедлил, потом
остановил вращение и перешел в пике. От встречного потока воздуха завертелся
винт, горючее поступило в мотор, который, фыркая и чихая, заработал.
Через две-три минуты Кубышкин благополучно сел. Навстречу ему бежали
люди, и один из них, размахивая секундомером, громче других кричал:
-- Сорок витков сделал! Сорок витков сделал!
Сделав в течение недели еще ряд полетов на штопор, Кубышкин установил,
наконец, те дополнения, которые, вместе с основными правилами, давали нужную
гарантию безопасности. Эти дополнения он внес в полетную инструкцию и
продолжал дальнейшую работу над машиной.
Все остальное поведение машины можно было назвать хорошим, если б не
один конфуз, происшедший с ней.
Однажды, летая в "зоне", Кубышкин заметил вдруг, что самолет делает не
то, что ему следовало бы. Стоило летчику чуть добавить скорость, как самолет
лихо, как игрушечный ванька-встанька, начинал самопроизвольно выделывать
бочки.
"Что за наваждение? -- подумал летчик. -- Такого я не видел и не
слышал".
Он поглядел налево-направо, и от удивления глаза у него чуть было не
вылезли на лоб: правое крыло надулось, как резиновый мешок. Оно теперь так
же походило на левое, как здоровая щека на распухшую от флюса.
"Понятно, -- подумал Кубышкин: -- у крыльев теперь различные подъемные
силы. Вот я и буду теперь до самой земли бочки делать. Но что же это с
крылом могло произойти?" И, сообразив, что это можно установить лишь на
земле и лишь в том случае, если машина уцелеет, летчик стал снижаться
настолько осторожно, что сам невольно притаил дыхание.
Это снижение запомнилось ему на всю жизнь. Он вел машину на предельно
допустимой минимальной скорости, и малейшая ошибка в пилотировании могла бы
оказаться последней в его жизни.
Наконец, он рассчитал посадку, выпустил шасси, но у самой земли, на
выравнивании, когда пришлось еще больше погасить скорость, а это понизило
эффективность всех рулей, самолет не удержался и клюнул на крыло, сильно
стукнувшись при этом. Удар хоть и был ощутим, но повредил машину не намного
больше, чем она уже была повреждена.
"Распухшее" крыло исследовали, причем было установлено плохое качество
его склейки.
Так был выявлен серьезный производственный дефект, который не серийных
машинах устранили, и они впоследствии не раз прославили нашу советскую
авиацию.
Штурман Николаенко -- такой же страстный охотник, как и Супрун. Еще
издали завидев летчика, штурман, хоть и вопрошающе, но не сомневаясь в
положительном ответе, крикнул ему:
-- На охоту съездим сегодня, Степан Палыч?
-- некогда! Работы накопилось много.
Штурман от удивления не верит ушам своим.
-- Что? -- переспрашивает он.
-- Говорю, некогда! Сегодня не поеду. Работать буду.
Летчик снимает комбинезон, садится в свою "эмку" и уезжает, оставляя
штурмана в полнейшем недоумении.
Три минуты спустя Супрун, перескакивая через две-три ступеньки лестницы
сразу, поднимается к себе на четвертый этаж. Здесь у него небольшая, но
уютная квартирка из двух комнат, кухни, прихожей и ванной. В комнатах
немного скромной стандартной мебели, из которой выделяется лишь письменный
стол, огромный и тяжелый, как биллиардный. В квартире почти всегда светит
солнце, потому что окна смотрят на юго-восток и северо-запад. Кроме того, в
них видна еще серебристая река, тихо катящая свои воды среди зеленеющих
лугов, и сосновая роща, за которой находится аэродром.
Летчик большей частью живет один. Иногда гостят мать или сестра. Иногда
приезжают два младших брата -- Федор и Александр. Они тоже летчики.
Темнеет. Супрун зажигает настольную лампу. Он распечатывает пачку
"Казбека" и, принимаясь за работу, закуривает. Достает из ящика стола
объемистые пачки писем. Это от избирателей.
Несколько месяцев назад севастопольцы избрали летчика Степана Супруна
своим депутатом в Верховный Совет. Между ним и его избирателями быстро
наладилась обширная переписка.
Подперев голову руками, летчик погружается в чтение писем и словно
окунается в самую гущу многообразной человеческой жизни, в мир людских
радостей и печалей, в кипучую деятельность и страстную борьбу людей, упорно
стремящихся к единой и благородной цели, несмотря на трудности и
препятствия.
Стахановец авиационного завода обобщил свой опыт и написал очень нужную
книгу. Ее просматривали знатоки и дали хорошую оценку. Но книга долго
путешествует по издательствам, и там тормозят ее выход в свет. Автор просит
депутата вмешаться и ускорить выпуск книги, "которая заполнит имеющийся
пробел в технической литературе по данной отрасли и поможет сберечь и
улучшить свойства большого количества дефицитных алюминиевых сплавов, нужных
авиации".
Депутат вмешался, и теперь издательство сообщает, что книга вскоре
будет выпущена.
Потом Супрун распечатывает служебный пакет. Несколько времени назад он
получил письмо из небольшого приморского поселка. Жители этого поселка
хотели расширить местную больницу и просили помочь приобрести инструментарий