Страница:
Президентом Международной федерации был финн Бруно Нюберг, генеральным секретарем – Эмиль Гуле. Апелляционное жюри составляли четыре человека, в том числе вице-президент Международной федерации Назаров. В молодости Константин Васильевич Назаров выступал под… патефон. Ставил пластинку – ария тореадора из "Кармен"! Впадая в экстаз – не дай бог кто помешает!– подступал к штанге. Какой допинг сравнится!..
Тяжелый вес в Риме судили Тэрпак (США), Спарре (СССР) и Рубино (Италия). Тэрпак опять засел за центральный пульт – судья-фиксатор. От его команд, особенно в жиме, кое-что зависело. На табло олимпийские рекорды: Сельветти в жиме-175 кг (1956), Дэвиса в рывке-145 кг (1952), Эндерсона в толчке-187,5 кг (1956) и сумме троеборья-500 кг (1956).
Двое из 18 атлетов после нулевых оценок выпали из зачета, и среди них Веселинов – атлет не из слабых.
Соревнованиями управляли на английском, итальянском и французском языках. Итальянцы добились порядка. Из-за кулис вымели не только "знатоков", даже репортеров. Так можно делать дело. А то и дышать, случалось, нечем: толпа! Да еще ощупывают, охлопывают, как лошадники. Это называется "дружеское расположение". Такую очищенность служебных помещений я видел потом только раз – на Московской олимпиаде 1980 года.
"Штангисты встретили наступление последнего дня в "Палаццртто",– писала "Комсомольская правда" 13 сентября 1960 года.– Несмотря на поздний час, трибуны почти не пустели – поединок Юрия Власова с американцами Шеманским и Брэдфордом захватил всех присутствующих. И те немногие, кто предпочел домашнее ложе интереснейшей схватке на помосте, потом глубоко раскаивались. Такое увидишь не часто. Это было поистине историческое событие в спорте. Пять лет назад, когда швед по происхождению, американец по паспорту Пауль Андерсон в классическом троеборье набрал свыше 500 килограммов, тренер сборной США Боб Гофман утверждал, что новый рекорд останется вечным…
Шеманский, чемпион Хельсинкской олимпиады, вновь после многолетнего перерыва вернувшись на помост, если не был готов к спору за золотую медаль (которую должны были разыграть Брэдфорд и Власов), то, по крайней мере, своей тактикой хотел оказать серьезное влияние на исход поединка в пользу товарища по команде. Достаточно сказать, что после двух движений (в которых были обновлены олимпийские рекорды) Власов лишь на пять килограммов шел впереди Брэдфорда: в жиме показали равный результат – 180 килограммов, а в рывке у москвича были 155 килограммов. И вот толчок, венчающий троеборье. Брэдфорд… заканчивает состязание, повторив официальный мировой рекорд в сумме, значительно превзойдя свое личное достижение. У Шеманского, предпринявшего известную по прежним временам авантюру (идти на вес, к которому не подготовлен, желая этим выбить из колеи соперника), тоже отличный результат – 500 килограммов. А Власов пока не выходил на помост. Сообщение диктора о том, что установлено новое мировое достижение (после моего первого подхода.– Ю. В.) – 520 килограммов,– тонет в горячих аплодисментах. А у москвича еще два подхода. Он берет 195 килограммов и просит установить 202,5 килограмма. По залу проходит гул. Еще ни один атлет в мире не переходил заветный 200-килограммовый рубеж (мы не берем попыток в показательных выступлениях, мало имеющих общего со спортивными). Нам пришлось встать со своих мест, так как сцену окружили плотным кольцом фотокорреспонденты и кинооператоры. Никто не хотел пропустить этот исторический момент. И вот снаряд на вытянутых руках. Зажглись три белые лампочки (значит, вес взят правильно!). Зал содрогнулся от оваций, гремевших около семи минут.
На табло, где вывешиваются результаты, появляется число, написанное мелом,– 537,5 кг (кто из организаторов мог подумать, что будет показан такой невероятный результат!)…"
И у меня возникло такое чувство, будто американцы вдвоем вышибают меня из равновесия. Оно и было так, но лишь до определенных результатов. А там им уже стало не до меня. Схватились за серебряную медаль. Зло схватились.
…Окаянные полчаса до разминки в жиме. Проверка сил впереди. Ничто не известно, пока не опробую веса.
А сейчас жди, жди. Не давай себе гореть. Не думай о "железе". Да, там, на разминке, узнаю о силе. Опробую себя несколькими подходами – и все ясно. Не подвели ли новые приемы тренировки? Не раскачала ли болезнь?
В жиме следовало взять штангу на грудь, встать неподвижно и ждать команду центрального судьи (фиксатора). Эта команда подавалась хлопком в ладони. Лишь после хлопка разрешалось выполнять сам жим. Таким образом, возникала пауза, зависящая от воли судьи. При недобросовестности судьи эта пауза могла растягиваться (для зрителей это было незаметно), атлет терял силу, задыхаясь. Это ставило под угрозу попытку, а их всего три в каждом классическом упражнении (жим, рывок, толчок) . И, наоборот, этот же судья мог дать команду "в темпе", когда атлет еще обтягивался, принимая наивыгоднейшее положение для жима. Это создавало весьма выгодные условия для подключения к усилиям рук движений тела, которые хотя и воспрещались правилами, но при определенном навыке вполне проходили. Все это создавало довольно широкие возможности для судей влиять на результат борьбы.
…Расчетная сила. Где она, в мышцах или только в кривых на графиках?.. Не сожрали ее болезнь и беда?.. Как американцы? Ребята из опытных. Свыше десяти лет в самых отчаянных свалках. Научены отвечать силой.
Тренер все о Тэрпаке. Это "удар" от Варшавы. Твердит, чтобы не забывал о поправке на "ладошки". Да пусть затягивает! Не прикуплюсь. На что зиму стравливали… Отшучиваюсь: Тэрпак джентльмен, не станет из-за бутылки сводить счеты! Тэрпак накануне проспорил мне бутылку отменного виски. В общем, мы в добрых отношениях. До помоста…
Где сила – в мышцах или только в нашем воображении?..
Борзо бежали дни, и совсем зачахли минуты предстартового ожидания.
Итак, на кону силы последние медали. Последние. В жиме я и Брэдфорд споткнулись на 180 кг, дальше ни-ни. Как более легкому, олимпийский рекорд присудили мне. Так Большой Вашингтонец и не поимел ни одного рекорда. Жаль, атлет из славных. Дрался не по-крохоборному, от души.
В жиме я дрогнул. На разминке штанга утратила зна-комость. Сказались болезнь, переживания из-за вынужденного одиночества и все та же неуверенность. Эта неуверенность смяла, но лишь на время, дабы уже никогда не возвращаться. Однако последний подход я все же замарал. Нет, не сробел, а на какое-то время себе стал чужой. На миг почужели сердце, кровь, ладони. Неужто обманулся? Неужто клеймен трусостью и бессилием?
"Быть выше сомнений" – просто пишется, часто пишется, привычно… А вот оказаться выше их на самом деле, когда один на один с соперниками да еще обставлен неудачами… Ведь до сих пор были только срывы. Ни одного чистого выступления. Удастся ли?..
Началось с разминки. Горел я от возбуждения, сомнений, и жар от бедра под 38 градусов. Грызет: правильны ли прикидочные килограммы Большого Вашингтонца? Не придержал ли силу? И каков маэстро Шемански?..
Странная закономерность. В Мельбурне, когда схватились Сельветти с Эндерсоном, центральным судьей, от которого зависит очень многое, был американец. В Варшаве, когда самая почетная золотая медаль снова на кону между опытными американцами и мной (новичком),– снова центральный арбитр американец. В Риме, на Играх, центральный судья в тяжелом весе опять-таки американец. Какой уж тут закон чисел!
И уж почувствовал выжеванность от дней болезни, усталь от травли и одиночества, всю сумасшедшую натянутость ожидания.
Это подавал голос старый знакомый – слабодушие.
Веса на разминке я выжимал нескладно и без срыва. Не из-за желания перестраховаться от судей. Снова упустил контроль над собой.
Богдасаров просит: "Не спеши! Пусть даст команду, а ты по-своему! Без суеты!" Это он о Тэрпаке. В общем же работаем без лишних слов. Как-никак уже четыре года в поединках и тренировках.
В жиме все не так, как рассчитывали. Насколько я был сильнее в тренировках! И легче, управляемое…
Я в оторопи: неужто не донес силу, неужто и здесь позор чемпионата Европы? Позор! А ведь мысли тут же утесняются в строй мышц, вяжут силу. Эх, лепить бы подходы без перерывов – с ходу бы отшиб сомнения! А тут после жима около полутора часов до рывка. После возбуждения и мощнейших физических напряжений – ожидание. Пустое ожидание! Сомнениям простор! Лежи и размышляй о провале в жиме, прикидывай будущее. Времени – вагон!.. Сотрут… проиграю… сотрут в Москве!..
В жиме недобрал свои килограммы. Очень недобрал. Значит, снова позор миланского выступления?..
Сомнения парализуют убеждением, а убеждение – это взятые веса. Но где они, когда ждешь?.. В эти часы и проигрываются соревнования. Порой самые верные победы. Там, на помосте, лишь отмечается то, что утверждает себя раньше, когда один на один с собой. Не борьба стирает силу – мысли.
Между жимом и рывком я пережил постылые минуты. И температура обрадовалась, калит. Пытка!
Каков же он – мой мир?! Где я – настоящий?..
Воды в раздевалке – залейся, ящики с бутылками от лучших фирм, а пить нельзя до последней минуты выступления. Я спалил в ту ночь около шести килограммов веса. И температура – нога пульсировала от паха до колена. Однако нарывы не в счет. Массажист вовсю обрабатывает бедра. По нарывам прет. Какая тут стерильность! Мышцы подавай в тонусе. Все в топку для результата.
Молотит сердце, молотит. Сбивчиво на ритм…
Дышать? На улице, поди, посвежело к ночи, а "Палац-цетто" за день вобрал солнца, да и от людей черно. Задыхаюсь. Вспомнил о несчастье на велосипедном марафоне. 25 августа на стокилометровой шоссейной гонке стало дурно датчанину Курту Енсену. Перегрев при сумасшедшей работе – сердце вразнос. Международный олимпийский комитет присудил ему посмертно золотую медаль в знак сочувствия и почтения. Да, но лучше медаль живым…
А работать надо. Отработали же мои товарищи по команде: четыре золотые медали, одна серебряная. Я что, другой? Работали в 40-градусном пекле. И я как-нибудь проскребусь.
Рот отказываюсь полоскать. Знаю: не удержусь, наглотаюсь. Нет, обязан прорваться. Не дам топтать себя!
В рывке, однако, нащупал движения. Не в лучшем состоянии – это факт, но силу не растрепал, драться можно. И этими мыслями себя все ближе, ближе подвожу к идеальному сочетанию. И расковываюсь, уже слышу мышцы. Не затянуто однообразен, а в переливах напряжений. Это надо уметь: из одних мышц изымать всю силу, а другие держать в те же мгновения совершенно расслабленными. И расширять это распадение жесткости. Мышцы отработали – сразу распустить, иначе приморят размашистость. И вот эту партию играю без фальши, во всяком случае, мышцы слышу на всех участках вымаха штанги…
В общем-то, ждать нового результата не следовало. Главные соревнования – для победы! Рекорды достают на других соревнованиях, а тут важна победа! Учен-учен, а изменил учености спустя четыре года в Токио. Сохранить в себе способность к рекордам в гнете ожиданий и самой борьбы сложновато. В последние годы я избегал сочетаний высшей борьбы с высшими результатами, хотя на первый взгляд эти явления нераздельны.
Между вызовами к штанге прохаживаюсь у прохода на платформу с помостом. Душно. А тут Брэдфорд кутается в шерстяной плед, и в глазах: когда кончится эта молотилка? Может быть, я их выражение на свой лад толковал? Но такая тоска в них! О таких минутах пишут: "радость покорения тяжести", "торжество воли"… Что и толковать, встряска подходящая. Это ж надо придумать такой спорт! После каждого упражнения перерыв. Жди, раскисай, теряй возбуждение, тонус, жди! По коридору удушье растирок. Ребята разгоняют усталость – сколько же часов работа на главных весах! Где-то за стенами в зале ухает штанга. Кофе дразнит – запах! Им в основном руководители взбадриваются. Тоже ведь пашут. Притомились, друзья побед…
Бочком, незаметно, на цыпочках вернулся Смирнов. Рассказывает: между подходами первой тройки в жиме, рывке и толчке зрители спят. Самым натуральным образом спят. Выкликают первого из тройки – и зал впросып: закуривают, выпивают, галдят. Как тройка отсоревнуется – в дрему. Тогда в залах не возбранялось курить – дымина! Затяжка сразу в тысячи сигарет. Воздух на диво…
Это игра в качели. На исходе шестой час игры, а еще впереди разминка к толчку и само выступление. Все доказательства впереди… Выдержать эти качели, а с последним упражнением и все семичасовые, даже при надежной спортивной форме, надсадно. Какие тут удовольствия от борьбы? Давишься ими… Три раза вставать, разминаться, приводить себя в высшую нервную и физическую готовность, затем выкладываться на помосте и снова ждать… Впереди последняя встряска – к толчку. А в толчковом упражнении берут самые большие веса. Недурен "посошок".
Радости покорения тяжести…
Сколько ж можно вздергивать себя, прокаливать воодушевлением, а затем проваливаться в бездействие?! Со всеми неудачами – прокисай, жди. Уже ночь на исходе!
Распластанно-тяжелым отрывал себя для разминок. Уже ни желаний, ни сил… Какое счастье ничего не делать! Глазеть, сидеть, дремать…
Столь долго это было и в действительности – не только в моем воображении. После, когда вышли из "Палаццетто", я вздрогнул: светало. От зари до зари!.. Поклон тебе, новый день! Умой, прими меня, новый день!
К половине третьего ночи подоспел и мой черед.
В разминке к толчку "железо" опять живое, мое. Все на высшей приспособленности. Гриф обтекаю – паразитные рычаги сведены к наименьшим. Ухожу под вес мягко. И посыл с груди – на замыканье лопаток. Из такого штангу не роняют. Клинит вес над головой.
Богдасаров даже счернел, щеки запали, но деятелен и точен, понимаем друг друга по взгляду, жесту. В обоюдной воле и вере.
Наш мир!
Большой Вашингтонец с головы до пят омыт потом. Упарился. В молитве руки проворны.
Маэстро Шемански нервно подвижен, схлестнулся с Брэдфордом, схлестнулся, а позвоночник не дает работать на полную.
Зал! При таком отношении зрителей грех срываться и не цеплять рекорды! Им же о бойкоте неизвестно.
К первому подходу, однако, еще в опасливой чуткости. Этот зачет, это чувство зачета! Как заработаешь его – сразу другой. Во всех ощущениях – преображение. И сила, сила!
…Есть зачет! И уже ничто не гнетет! Не сломали!
В последнем подходе штангу и не услышал. Самый тяжелый вес из поднятых людьми, а не услышал. Ушла с помоста на грудь прирученной. Выпрямился с запасом – и просто, очень просто: все положения рычагов в нужных соотношениях, стою без надрыва. И еще глазом публику выхватываю. Уже не зыбкая пелена, а отдельные лица. Думаю, сыграю партию: в мышцах запас – могу по высшему классу…
Обычно публику не воспринимаешь: нельзя пускать другие мысли, все замыкается на мышцах. Да и чаще всего не до нее – мгла, все размывает натуга.
…Не мешкай! Твое мгновение!
Проверяю: готов!..
Раскрылся силой – сочетания изящные, точные. Даже не вывешиваю штангу наверху – сразу впечатываюсь в равновесие. Прочно, плотно зажат. Есть!
И тут же мысль: можно еще! Есть запас на новый рекорд!
И хрипловатая команда Тэрпака – уже поднасадил за ночь горло: "Опустить!" Кричит по-английски, а я слышу, как привык, за годы привык: "Опустить!" Тэрпак вскочил, жестом дублирует команду.
Есть, есть, голубушка! Припечатана…
И уже зал дыбом – и все к платформе. Полицейские разбрасывают руки – куда там!
И уже все смешивается! Я тоже счастлив, ребята!
Сколько чувств!..
Глава 61.
Отзывы на победу ошеломили. Я считал, что все впереди, я только начал искать и собрал лишь наименьшее из возможного. И все рекорды, испытания, настоящие нагрузки еще так далеки от заданных!
А уже днем итальянская "Гадзетта делло спорт" напечатала: "Не говоря уже о силе и "технике", какую волю, мужество и выносливость должен был проявить Власов, чтобы около трех часов утра (после семи часов напряженных, изнурительных соревнований) поднять в толчке 202,5 кг – вес, не доступный никому в мире. Это героический спортивный подвиг…"
В тот вечер я первым в мире официально преодолел заветный барьер в 200 кг (Это и подтверждает протокольно Дэвид Уэбстэр в своей книге "Железная игра"– краткой истории мировой тяжелой атлетики).
Думал ли я, что через семь лет на чемпионате Москвы выжму этот вес (без одного килограмма)? Думал ли, что в руках будет такая же сила, как была в ногах на римском помосте?! Как же все ласковы со мной!
Изменил сдержанности и Роберт Хоффман: "Это потрясающе! Я уверен, что Власов не достиг еще своего "потолка". Меня не удивит, если вскоре он сделает 560– 570 килограммов (я добился больших килограммов. – Ю. В.). А главное-он не "робот", а настоящий образцовый спортсмен, который сознательно и досконально постиг тонкости "железной игры"".
Чем выше возводят рекорды спортсмены, тем энергичней приближают свой конец в спорте, если это, конечно, не крохоборные начеты. Я знал все это, но времени… не было. Результаты обращали все лишь в более жесткий тренинг. Да и весь этот спорт стоит вне подобных чувств. Важен результат – остальное не в счет. Остальное – это для тебя. Только для тебя. Важен результат.
Я еще только открывал счет новым результатам, примечал пути к ним, мечтал о длинных ногах побед…
Шведская "Идроттсбладет" поместила отчет своего главного редактора о поединке атлетов тяжелого веса в Палаццетто:
"Феноменальный, непостижимый рекорд русского титана Юрия Власова – это ответ Советского Союза на вызов, брошенный несколько лет назад американским "чудо-силачом" Полом Эндерсоном. Теперь он побит окончательно. Власов молод, гармонично сложен, чертовски силен и к тому же блещет интеллектом… Власов – это сенсация из сенсаций! Его выступление было настолько потрясающим, настолько сказочно-необыкновенным, что с ним не может сравниться ни одно событие в истории Олимпийских игр. В мировом спорте еще никто не был столь велик и недосягаем. Он эталон настоящего спортсмена и блестящий представитель своего народа" 9 Комсомольская правда, 1960, 14 сентября; Спорт за рубежом, 1960, 8 октября).
После окончания соревнований президент Международной федерации тяжелой атлетики Бруно Нюберг заявил на пресс-конференции: "Это самые фантастические Игры, которые я видел. Поразителен юный профессор тяжелой атлетики Власов. Его отполированная техника венчает феноменальную силу. Не секрет, многие атлеты тяжелого веса тучны и неуклюжи. Власова же мы называем настоящим атлетом, а не котлетой. Он элегантен, изумительно сложен, его выступление – радость для всех. Трудно теперь придется атлетам огромного наеденного веса. Результат Власова приведет к новому бурному развитию тяжелой атлетики во всем мире".< br> Не так уж трудно пришлось "атлетам огромного наеденного веса". Они скоро, очень скоро вернулись на помосты…
Бывший классный спортсмен-любитель, главный редактор "Идроттсбладет" Торстэн Тэгнер еще раз выразил восторг поединком: "Для меня нет сомнений: величайший спортсмен Игр – это атлет Юрий Власов. Он объединяет все качества, которые можно требовать от спортсмена: силу, гармоническое сложение, приветливость и ум. Это всесторонне развитый человек. Власов – самый великий из олимпийских чемпионов прошлого и настоящего, во всяком случае самый разносторонний" (Правда, 1960, 12 сентября).
Тэгнер видел все Олимпийские игры, кроме самых первых. Видел триумфы Нурми, Оуэнса, Мэтиаса, Затопека и Куца. Я был горд, что оказался достойным олимпийской клятвы – "за честь своей страны и во славу спорта"! Славно дышать чистым воздухом.
Корреспондент "Советской России" сообщал: "Зарубежная печать широко комментирует поединок атлетов тяжелого веса. Римские газеты публикуют фотоснимки Юрия Власова и восторженные отзывы. Корреспондент американского агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл отмечает, что "спокойная уверенность русского в красном трико была почти устрашающей". По окончании соревнований спортивный дворец взорвался от бурных аплодисментов в честь русского". Это означало, пишет корреспондент, конец прославленного господства США в этом виде спорта…
Победа знаменовала не физическое превосходство, тем более какую-то национальную исключительность. По мне, она явилась доказательством верности жизненных принципов вообще, то есть методики постижения цели: быть неизменным для цели, не поступаться убеждениями, не уклоняться в следовании к цели, не дробить волю. Наивность и непрактичность, как часто называют подобное поведение, восторжествовали. Мир мечты столкнулся с реальностью. Мечта легла в борьбу и стала жизнью.
…Физическое тем и привлекательно человечеству, что за ним таится нравственное, выявляется это нравственное. Иначе большой спорт просто воспроизводил бы возню и удаль животных.
По диалектике явления в противоположностях смыкаются. Животное и высоконравственное присутствуют в спорте. Противодействуют. И животное в известных условиях может определять характер явления. Не сила присваивает титул "чемпион чемпионов", а победа над животной стороной явления, привнесение в борьбу высокого человеческого начала.
Тяжелая атлетика – грубый, малоподвижный спорт, но его освещает внутренний смысл. Именно он не дает мускульной потехе скатиться до уровня манипуляций робота… Дерзость духа. Обуздание инстинктов самобережения. Какое счастье подняться, где чистый воздух и тебя не сбивают с голоса!
Разумеется, большой спорт знает и свои болезни. Два начала вечно противоборствуют в нем. Впрочем, как и везде в жизни…
…После победы меня всячески прельщали на снимки в "выразительных" позах: обнаженный торс, слепленный явной или скрытой натугой мышц. Я же всегда испытывал отвращение к этой браваде, опошлению победы.
А просьбы на замеры мускулов? Ох уж эти замеры! Эта богатырская внушительность! Слов нет, все это в какой-то мере имеет отношение к силе, но именно в "какой-то". Сколько в жизни недоумков с широкими лбами и мудро-тяжелыми головами!..
Качества мышцы и другие ее свойства прежде всего определяют природу силы. Измерения же мышц не могут доказать ее и не доказывают. Поэтому Евгений Сандова и был такой обычный, даже слишком обычный, а сила его – в легендах…
Агентство Франс Пресс так охарактеризовало столкновение сильнейших атлетов в "Палаццетто": "Героем последнего дня состязаний тяжелоатлетов – а этот день можно с полным правом назвать самым блистательным из всех – был русский богатырь Власов. Именно он унаследовал золотые олимпийские лавры американского "подъемного крана" Пауля Андерсона. Установив олимпийские рекорды в жиме и рывке, Власов поступил еще лучше. После того как он в великолепном стиле поднял 202,5 кг, зал словно охватило общее безумие. Десятки зрителей бросились на помост и торжественно унесли на руках русского триумфатора…" (Советский спорт, 1960, 12 сентября).
Бойкот усох без распоряжения сверху, и Воробьев снова называл себя моим другом. Справедливость силы.
Откликнулась даже "Литературная газета" (13 сентября): "Ночь перед последним, заключительным днем Олимпиады была ознаменована еще одной такой громовой победой нашего спорта, что весть о ней наутро прокатилась по всему свету. Наш Юрий Власов в эту ночь доказал, что он не только самый сильный человек на Земле, но и сильнейший из всех атлетов, когда-либо бравшихся за штангу. На диво сложенный, обаятельный всей своей повадкой, чуждый каких бы то ни было дешевых эффектов, он выходил раз за разом на помост "Палаццетто делло спорт"… Простым движением, точным и исполненным скромной богатырской грации, он брал штангу прямо вмертвую…"
Потом, после многих побед, славы и награждений всеми существующими титулами в спорте, я все чаще и чаще приходил к одним и тем же вопросам. Победа ничего не меняет в человеке. Ведь и до победы он сложен из тех же чувств и работы. Почему же он после победы иной для всех? Он, который ни в чем не изменился; он, которому до победы было во сто крат труднее; он, который остается таким, каким был всегда?.. Неужто истина ничего не значит вне публичного ее объявления через победу?
Глава 62.
Не противостояние весам было самым трудным, но ожидание. Постылые часы.
Работа на помосте вносит ясность. К ней атлеты, можно сказать, профессионально приспособлены. Их работа. На это пускают годы. И лишь другая часть борьбы – ожидание – требует единственно нервного напряжения без физического выхода… Час за часом набавлялись диски… И все сходилось на ожидании – часы с самим собой. В этом столкновении уже не сила определяет победу – невосприимчивость к неудачам, провалам, капризам мышц, умение держать себя, когда соперник вдруг поднял мощные килограммы…
С отвращением слышу, вижу те часы ожидания. Длинное терпение – я снес его в ту ночь. Вот и все. Шемански никогда не был авантюристом, как утверждает один из корреспондентов. Если авантюризм – попытка, в которой надежда на победу, то, как говорится, дай бог всякому такое. Как может быть авантюризмом решение загнать себя под опасный вес?
Тяжелый вес в Риме судили Тэрпак (США), Спарре (СССР) и Рубино (Италия). Тэрпак опять засел за центральный пульт – судья-фиксатор. От его команд, особенно в жиме, кое-что зависело. На табло олимпийские рекорды: Сельветти в жиме-175 кг (1956), Дэвиса в рывке-145 кг (1952), Эндерсона в толчке-187,5 кг (1956) и сумме троеборья-500 кг (1956).
Двое из 18 атлетов после нулевых оценок выпали из зачета, и среди них Веселинов – атлет не из слабых.
Соревнованиями управляли на английском, итальянском и французском языках. Итальянцы добились порядка. Из-за кулис вымели не только "знатоков", даже репортеров. Так можно делать дело. А то и дышать, случалось, нечем: толпа! Да еще ощупывают, охлопывают, как лошадники. Это называется "дружеское расположение". Такую очищенность служебных помещений я видел потом только раз – на Московской олимпиаде 1980 года.
"Штангисты встретили наступление последнего дня в "Палаццртто",– писала "Комсомольская правда" 13 сентября 1960 года.– Несмотря на поздний час, трибуны почти не пустели – поединок Юрия Власова с американцами Шеманским и Брэдфордом захватил всех присутствующих. И те немногие, кто предпочел домашнее ложе интереснейшей схватке на помосте, потом глубоко раскаивались. Такое увидишь не часто. Это было поистине историческое событие в спорте. Пять лет назад, когда швед по происхождению, американец по паспорту Пауль Андерсон в классическом троеборье набрал свыше 500 килограммов, тренер сборной США Боб Гофман утверждал, что новый рекорд останется вечным…
Шеманский, чемпион Хельсинкской олимпиады, вновь после многолетнего перерыва вернувшись на помост, если не был готов к спору за золотую медаль (которую должны были разыграть Брэдфорд и Власов), то, по крайней мере, своей тактикой хотел оказать серьезное влияние на исход поединка в пользу товарища по команде. Достаточно сказать, что после двух движений (в которых были обновлены олимпийские рекорды) Власов лишь на пять килограммов шел впереди Брэдфорда: в жиме показали равный результат – 180 килограммов, а в рывке у москвича были 155 килограммов. И вот толчок, венчающий троеборье. Брэдфорд… заканчивает состязание, повторив официальный мировой рекорд в сумме, значительно превзойдя свое личное достижение. У Шеманского, предпринявшего известную по прежним временам авантюру (идти на вес, к которому не подготовлен, желая этим выбить из колеи соперника), тоже отличный результат – 500 килограммов. А Власов пока не выходил на помост. Сообщение диктора о том, что установлено новое мировое достижение (после моего первого подхода.– Ю. В.) – 520 килограммов,– тонет в горячих аплодисментах. А у москвича еще два подхода. Он берет 195 килограммов и просит установить 202,5 килограмма. По залу проходит гул. Еще ни один атлет в мире не переходил заветный 200-килограммовый рубеж (мы не берем попыток в показательных выступлениях, мало имеющих общего со спортивными). Нам пришлось встать со своих мест, так как сцену окружили плотным кольцом фотокорреспонденты и кинооператоры. Никто не хотел пропустить этот исторический момент. И вот снаряд на вытянутых руках. Зажглись три белые лампочки (значит, вес взят правильно!). Зал содрогнулся от оваций, гремевших около семи минут.
На табло, где вывешиваются результаты, появляется число, написанное мелом,– 537,5 кг (кто из организаторов мог подумать, что будет показан такой невероятный результат!)…"
И у меня возникло такое чувство, будто американцы вдвоем вышибают меня из равновесия. Оно и было так, но лишь до определенных результатов. А там им уже стало не до меня. Схватились за серебряную медаль. Зло схватились.
…Окаянные полчаса до разминки в жиме. Проверка сил впереди. Ничто не известно, пока не опробую веса.
А сейчас жди, жди. Не давай себе гореть. Не думай о "железе". Да, там, на разминке, узнаю о силе. Опробую себя несколькими подходами – и все ясно. Не подвели ли новые приемы тренировки? Не раскачала ли болезнь?
В жиме следовало взять штангу на грудь, встать неподвижно и ждать команду центрального судьи (фиксатора). Эта команда подавалась хлопком в ладони. Лишь после хлопка разрешалось выполнять сам жим. Таким образом, возникала пауза, зависящая от воли судьи. При недобросовестности судьи эта пауза могла растягиваться (для зрителей это было незаметно), атлет терял силу, задыхаясь. Это ставило под угрозу попытку, а их всего три в каждом классическом упражнении (жим, рывок, толчок) . И, наоборот, этот же судья мог дать команду "в темпе", когда атлет еще обтягивался, принимая наивыгоднейшее положение для жима. Это создавало весьма выгодные условия для подключения к усилиям рук движений тела, которые хотя и воспрещались правилами, но при определенном навыке вполне проходили. Все это создавало довольно широкие возможности для судей влиять на результат борьбы.
…Расчетная сила. Где она, в мышцах или только в кривых на графиках?.. Не сожрали ее болезнь и беда?.. Как американцы? Ребята из опытных. Свыше десяти лет в самых отчаянных свалках. Научены отвечать силой.
Тренер все о Тэрпаке. Это "удар" от Варшавы. Твердит, чтобы не забывал о поправке на "ладошки". Да пусть затягивает! Не прикуплюсь. На что зиму стравливали… Отшучиваюсь: Тэрпак джентльмен, не станет из-за бутылки сводить счеты! Тэрпак накануне проспорил мне бутылку отменного виски. В общем, мы в добрых отношениях. До помоста…
Где сила – в мышцах или только в нашем воображении?..
Борзо бежали дни, и совсем зачахли минуты предстартового ожидания.
Итак, на кону силы последние медали. Последние. В жиме я и Брэдфорд споткнулись на 180 кг, дальше ни-ни. Как более легкому, олимпийский рекорд присудили мне. Так Большой Вашингтонец и не поимел ни одного рекорда. Жаль, атлет из славных. Дрался не по-крохоборному, от души.
В жиме я дрогнул. На разминке штанга утратила зна-комость. Сказались болезнь, переживания из-за вынужденного одиночества и все та же неуверенность. Эта неуверенность смяла, но лишь на время, дабы уже никогда не возвращаться. Однако последний подход я все же замарал. Нет, не сробел, а на какое-то время себе стал чужой. На миг почужели сердце, кровь, ладони. Неужто обманулся? Неужто клеймен трусостью и бессилием?
"Быть выше сомнений" – просто пишется, часто пишется, привычно… А вот оказаться выше их на самом деле, когда один на один с соперниками да еще обставлен неудачами… Ведь до сих пор были только срывы. Ни одного чистого выступления. Удастся ли?..
Началось с разминки. Горел я от возбуждения, сомнений, и жар от бедра под 38 градусов. Грызет: правильны ли прикидочные килограммы Большого Вашингтонца? Не придержал ли силу? И каков маэстро Шемански?..
Странная закономерность. В Мельбурне, когда схватились Сельветти с Эндерсоном, центральным судьей, от которого зависит очень многое, был американец. В Варшаве, когда самая почетная золотая медаль снова на кону между опытными американцами и мной (новичком),– снова центральный арбитр американец. В Риме, на Играх, центральный судья в тяжелом весе опять-таки американец. Какой уж тут закон чисел!
И уж почувствовал выжеванность от дней болезни, усталь от травли и одиночества, всю сумасшедшую натянутость ожидания.
Это подавал голос старый знакомый – слабодушие.
Веса на разминке я выжимал нескладно и без срыва. Не из-за желания перестраховаться от судей. Снова упустил контроль над собой.
Богдасаров просит: "Не спеши! Пусть даст команду, а ты по-своему! Без суеты!" Это он о Тэрпаке. В общем же работаем без лишних слов. Как-никак уже четыре года в поединках и тренировках.
В жиме все не так, как рассчитывали. Насколько я был сильнее в тренировках! И легче, управляемое…
Я в оторопи: неужто не донес силу, неужто и здесь позор чемпионата Европы? Позор! А ведь мысли тут же утесняются в строй мышц, вяжут силу. Эх, лепить бы подходы без перерывов – с ходу бы отшиб сомнения! А тут после жима около полутора часов до рывка. После возбуждения и мощнейших физических напряжений – ожидание. Пустое ожидание! Сомнениям простор! Лежи и размышляй о провале в жиме, прикидывай будущее. Времени – вагон!.. Сотрут… проиграю… сотрут в Москве!..
В жиме недобрал свои килограммы. Очень недобрал. Значит, снова позор миланского выступления?..
Сомнения парализуют убеждением, а убеждение – это взятые веса. Но где они, когда ждешь?.. В эти часы и проигрываются соревнования. Порой самые верные победы. Там, на помосте, лишь отмечается то, что утверждает себя раньше, когда один на один с собой. Не борьба стирает силу – мысли.
Между жимом и рывком я пережил постылые минуты. И температура обрадовалась, калит. Пытка!
Каков же он – мой мир?! Где я – настоящий?..
Воды в раздевалке – залейся, ящики с бутылками от лучших фирм, а пить нельзя до последней минуты выступления. Я спалил в ту ночь около шести килограммов веса. И температура – нога пульсировала от паха до колена. Однако нарывы не в счет. Массажист вовсю обрабатывает бедра. По нарывам прет. Какая тут стерильность! Мышцы подавай в тонусе. Все в топку для результата.
Молотит сердце, молотит. Сбивчиво на ритм…
Дышать? На улице, поди, посвежело к ночи, а "Палац-цетто" за день вобрал солнца, да и от людей черно. Задыхаюсь. Вспомнил о несчастье на велосипедном марафоне. 25 августа на стокилометровой шоссейной гонке стало дурно датчанину Курту Енсену. Перегрев при сумасшедшей работе – сердце вразнос. Международный олимпийский комитет присудил ему посмертно золотую медаль в знак сочувствия и почтения. Да, но лучше медаль живым…
А работать надо. Отработали же мои товарищи по команде: четыре золотые медали, одна серебряная. Я что, другой? Работали в 40-градусном пекле. И я как-нибудь проскребусь.
Рот отказываюсь полоскать. Знаю: не удержусь, наглотаюсь. Нет, обязан прорваться. Не дам топтать себя!
В рывке, однако, нащупал движения. Не в лучшем состоянии – это факт, но силу не растрепал, драться можно. И этими мыслями себя все ближе, ближе подвожу к идеальному сочетанию. И расковываюсь, уже слышу мышцы. Не затянуто однообразен, а в переливах напряжений. Это надо уметь: из одних мышц изымать всю силу, а другие держать в те же мгновения совершенно расслабленными. И расширять это распадение жесткости. Мышцы отработали – сразу распустить, иначе приморят размашистость. И вот эту партию играю без фальши, во всяком случае, мышцы слышу на всех участках вымаха штанги…
В общем-то, ждать нового результата не следовало. Главные соревнования – для победы! Рекорды достают на других соревнованиях, а тут важна победа! Учен-учен, а изменил учености спустя четыре года в Токио. Сохранить в себе способность к рекордам в гнете ожиданий и самой борьбы сложновато. В последние годы я избегал сочетаний высшей борьбы с высшими результатами, хотя на первый взгляд эти явления нераздельны.
Между вызовами к штанге прохаживаюсь у прохода на платформу с помостом. Душно. А тут Брэдфорд кутается в шерстяной плед, и в глазах: когда кончится эта молотилка? Может быть, я их выражение на свой лад толковал? Но такая тоска в них! О таких минутах пишут: "радость покорения тяжести", "торжество воли"… Что и толковать, встряска подходящая. Это ж надо придумать такой спорт! После каждого упражнения перерыв. Жди, раскисай, теряй возбуждение, тонус, жди! По коридору удушье растирок. Ребята разгоняют усталость – сколько же часов работа на главных весах! Где-то за стенами в зале ухает штанга. Кофе дразнит – запах! Им в основном руководители взбадриваются. Тоже ведь пашут. Притомились, друзья побед…
Бочком, незаметно, на цыпочках вернулся Смирнов. Рассказывает: между подходами первой тройки в жиме, рывке и толчке зрители спят. Самым натуральным образом спят. Выкликают первого из тройки – и зал впросып: закуривают, выпивают, галдят. Как тройка отсоревнуется – в дрему. Тогда в залах не возбранялось курить – дымина! Затяжка сразу в тысячи сигарет. Воздух на диво…
Это игра в качели. На исходе шестой час игры, а еще впереди разминка к толчку и само выступление. Все доказательства впереди… Выдержать эти качели, а с последним упражнением и все семичасовые, даже при надежной спортивной форме, надсадно. Какие тут удовольствия от борьбы? Давишься ими… Три раза вставать, разминаться, приводить себя в высшую нервную и физическую готовность, затем выкладываться на помосте и снова ждать… Впереди последняя встряска – к толчку. А в толчковом упражнении берут самые большие веса. Недурен "посошок".
Радости покорения тяжести…
Сколько ж можно вздергивать себя, прокаливать воодушевлением, а затем проваливаться в бездействие?! Со всеми неудачами – прокисай, жди. Уже ночь на исходе!
Распластанно-тяжелым отрывал себя для разминок. Уже ни желаний, ни сил… Какое счастье ничего не делать! Глазеть, сидеть, дремать…
Столь долго это было и в действительности – не только в моем воображении. После, когда вышли из "Палаццетто", я вздрогнул: светало. От зари до зари!.. Поклон тебе, новый день! Умой, прими меня, новый день!
К половине третьего ночи подоспел и мой черед.
В разминке к толчку "железо" опять живое, мое. Все на высшей приспособленности. Гриф обтекаю – паразитные рычаги сведены к наименьшим. Ухожу под вес мягко. И посыл с груди – на замыканье лопаток. Из такого штангу не роняют. Клинит вес над головой.
Богдасаров даже счернел, щеки запали, но деятелен и точен, понимаем друг друга по взгляду, жесту. В обоюдной воле и вере.
Наш мир!
Большой Вашингтонец с головы до пят омыт потом. Упарился. В молитве руки проворны.
Маэстро Шемански нервно подвижен, схлестнулся с Брэдфордом, схлестнулся, а позвоночник не дает работать на полную.
Зал! При таком отношении зрителей грех срываться и не цеплять рекорды! Им же о бойкоте неизвестно.
К первому подходу, однако, еще в опасливой чуткости. Этот зачет, это чувство зачета! Как заработаешь его – сразу другой. Во всех ощущениях – преображение. И сила, сила!
…Есть зачет! И уже ничто не гнетет! Не сломали!
В последнем подходе штангу и не услышал. Самый тяжелый вес из поднятых людьми, а не услышал. Ушла с помоста на грудь прирученной. Выпрямился с запасом – и просто, очень просто: все положения рычагов в нужных соотношениях, стою без надрыва. И еще глазом публику выхватываю. Уже не зыбкая пелена, а отдельные лица. Думаю, сыграю партию: в мышцах запас – могу по высшему классу…
Обычно публику не воспринимаешь: нельзя пускать другие мысли, все замыкается на мышцах. Да и чаще всего не до нее – мгла, все размывает натуга.
…Не мешкай! Твое мгновение!
Проверяю: готов!..
Раскрылся силой – сочетания изящные, точные. Даже не вывешиваю штангу наверху – сразу впечатываюсь в равновесие. Прочно, плотно зажат. Есть!
И тут же мысль: можно еще! Есть запас на новый рекорд!
И хрипловатая команда Тэрпака – уже поднасадил за ночь горло: "Опустить!" Кричит по-английски, а я слышу, как привык, за годы привык: "Опустить!" Тэрпак вскочил, жестом дублирует команду.
Есть, есть, голубушка! Припечатана…
И уже зал дыбом – и все к платформе. Полицейские разбрасывают руки – куда там!
И уже все смешивается! Я тоже счастлив, ребята!
Сколько чувств!..
Глава 61.
Отзывы на победу ошеломили. Я считал, что все впереди, я только начал искать и собрал лишь наименьшее из возможного. И все рекорды, испытания, настоящие нагрузки еще так далеки от заданных!
А уже днем итальянская "Гадзетта делло спорт" напечатала: "Не говоря уже о силе и "технике", какую волю, мужество и выносливость должен был проявить Власов, чтобы около трех часов утра (после семи часов напряженных, изнурительных соревнований) поднять в толчке 202,5 кг – вес, не доступный никому в мире. Это героический спортивный подвиг…"
В тот вечер я первым в мире официально преодолел заветный барьер в 200 кг (Это и подтверждает протокольно Дэвид Уэбстэр в своей книге "Железная игра"– краткой истории мировой тяжелой атлетики).
Думал ли я, что через семь лет на чемпионате Москвы выжму этот вес (без одного килограмма)? Думал ли, что в руках будет такая же сила, как была в ногах на римском помосте?! Как же все ласковы со мной!
Изменил сдержанности и Роберт Хоффман: "Это потрясающе! Я уверен, что Власов не достиг еще своего "потолка". Меня не удивит, если вскоре он сделает 560– 570 килограммов (я добился больших килограммов. – Ю. В.). А главное-он не "робот", а настоящий образцовый спортсмен, который сознательно и досконально постиг тонкости "железной игры"".
Чем выше возводят рекорды спортсмены, тем энергичней приближают свой конец в спорте, если это, конечно, не крохоборные начеты. Я знал все это, но времени… не было. Результаты обращали все лишь в более жесткий тренинг. Да и весь этот спорт стоит вне подобных чувств. Важен результат – остальное не в счет. Остальное – это для тебя. Только для тебя. Важен результат.
Я еще только открывал счет новым результатам, примечал пути к ним, мечтал о длинных ногах побед…
Шведская "Идроттсбладет" поместила отчет своего главного редактора о поединке атлетов тяжелого веса в Палаццетто:
"Феноменальный, непостижимый рекорд русского титана Юрия Власова – это ответ Советского Союза на вызов, брошенный несколько лет назад американским "чудо-силачом" Полом Эндерсоном. Теперь он побит окончательно. Власов молод, гармонично сложен, чертовски силен и к тому же блещет интеллектом… Власов – это сенсация из сенсаций! Его выступление было настолько потрясающим, настолько сказочно-необыкновенным, что с ним не может сравниться ни одно событие в истории Олимпийских игр. В мировом спорте еще никто не был столь велик и недосягаем. Он эталон настоящего спортсмена и блестящий представитель своего народа" 9 Комсомольская правда, 1960, 14 сентября; Спорт за рубежом, 1960, 8 октября).
После окончания соревнований президент Международной федерации тяжелой атлетики Бруно Нюберг заявил на пресс-конференции: "Это самые фантастические Игры, которые я видел. Поразителен юный профессор тяжелой атлетики Власов. Его отполированная техника венчает феноменальную силу. Не секрет, многие атлеты тяжелого веса тучны и неуклюжи. Власова же мы называем настоящим атлетом, а не котлетой. Он элегантен, изумительно сложен, его выступление – радость для всех. Трудно теперь придется атлетам огромного наеденного веса. Результат Власова приведет к новому бурному развитию тяжелой атлетики во всем мире".< br> Не так уж трудно пришлось "атлетам огромного наеденного веса". Они скоро, очень скоро вернулись на помосты…
Бывший классный спортсмен-любитель, главный редактор "Идроттсбладет" Торстэн Тэгнер еще раз выразил восторг поединком: "Для меня нет сомнений: величайший спортсмен Игр – это атлет Юрий Власов. Он объединяет все качества, которые можно требовать от спортсмена: силу, гармоническое сложение, приветливость и ум. Это всесторонне развитый человек. Власов – самый великий из олимпийских чемпионов прошлого и настоящего, во всяком случае самый разносторонний" (Правда, 1960, 12 сентября).
Тэгнер видел все Олимпийские игры, кроме самых первых. Видел триумфы Нурми, Оуэнса, Мэтиаса, Затопека и Куца. Я был горд, что оказался достойным олимпийской клятвы – "за честь своей страны и во славу спорта"! Славно дышать чистым воздухом.
Корреспондент "Советской России" сообщал: "Зарубежная печать широко комментирует поединок атлетов тяжелого веса. Римские газеты публикуют фотоснимки Юрия Власова и восторженные отзывы. Корреспондент американского агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл отмечает, что "спокойная уверенность русского в красном трико была почти устрашающей". По окончании соревнований спортивный дворец взорвался от бурных аплодисментов в честь русского". Это означало, пишет корреспондент, конец прославленного господства США в этом виде спорта…
Победа знаменовала не физическое превосходство, тем более какую-то национальную исключительность. По мне, она явилась доказательством верности жизненных принципов вообще, то есть методики постижения цели: быть неизменным для цели, не поступаться убеждениями, не уклоняться в следовании к цели, не дробить волю. Наивность и непрактичность, как часто называют подобное поведение, восторжествовали. Мир мечты столкнулся с реальностью. Мечта легла в борьбу и стала жизнью.
…Физическое тем и привлекательно человечеству, что за ним таится нравственное, выявляется это нравственное. Иначе большой спорт просто воспроизводил бы возню и удаль животных.
По диалектике явления в противоположностях смыкаются. Животное и высоконравственное присутствуют в спорте. Противодействуют. И животное в известных условиях может определять характер явления. Не сила присваивает титул "чемпион чемпионов", а победа над животной стороной явления, привнесение в борьбу высокого человеческого начала.
Тяжелая атлетика – грубый, малоподвижный спорт, но его освещает внутренний смысл. Именно он не дает мускульной потехе скатиться до уровня манипуляций робота… Дерзость духа. Обуздание инстинктов самобережения. Какое счастье подняться, где чистый воздух и тебя не сбивают с голоса!
Разумеется, большой спорт знает и свои болезни. Два начала вечно противоборствуют в нем. Впрочем, как и везде в жизни…
…После победы меня всячески прельщали на снимки в "выразительных" позах: обнаженный торс, слепленный явной или скрытой натугой мышц. Я же всегда испытывал отвращение к этой браваде, опошлению победы.
А просьбы на замеры мускулов? Ох уж эти замеры! Эта богатырская внушительность! Слов нет, все это в какой-то мере имеет отношение к силе, но именно в "какой-то". Сколько в жизни недоумков с широкими лбами и мудро-тяжелыми головами!..
Качества мышцы и другие ее свойства прежде всего определяют природу силы. Измерения же мышц не могут доказать ее и не доказывают. Поэтому Евгений Сандова и был такой обычный, даже слишком обычный, а сила его – в легендах…
Агентство Франс Пресс так охарактеризовало столкновение сильнейших атлетов в "Палаццетто": "Героем последнего дня состязаний тяжелоатлетов – а этот день можно с полным правом назвать самым блистательным из всех – был русский богатырь Власов. Именно он унаследовал золотые олимпийские лавры американского "подъемного крана" Пауля Андерсона. Установив олимпийские рекорды в жиме и рывке, Власов поступил еще лучше. После того как он в великолепном стиле поднял 202,5 кг, зал словно охватило общее безумие. Десятки зрителей бросились на помост и торжественно унесли на руках русского триумфатора…" (Советский спорт, 1960, 12 сентября).
Бойкот усох без распоряжения сверху, и Воробьев снова называл себя моим другом. Справедливость силы.
Откликнулась даже "Литературная газета" (13 сентября): "Ночь перед последним, заключительным днем Олимпиады была ознаменована еще одной такой громовой победой нашего спорта, что весть о ней наутро прокатилась по всему свету. Наш Юрий Власов в эту ночь доказал, что он не только самый сильный человек на Земле, но и сильнейший из всех атлетов, когда-либо бравшихся за штангу. На диво сложенный, обаятельный всей своей повадкой, чуждый каких бы то ни было дешевых эффектов, он выходил раз за разом на помост "Палаццетто делло спорт"… Простым движением, точным и исполненным скромной богатырской грации, он брал штангу прямо вмертвую…"
Потом, после многих побед, славы и награждений всеми существующими титулами в спорте, я все чаще и чаще приходил к одним и тем же вопросам. Победа ничего не меняет в человеке. Ведь и до победы он сложен из тех же чувств и работы. Почему же он после победы иной для всех? Он, который ни в чем не изменился; он, которому до победы было во сто крат труднее; он, который остается таким, каким был всегда?.. Неужто истина ничего не значит вне публичного ее объявления через победу?
Глава 62.
Не противостояние весам было самым трудным, но ожидание. Постылые часы.
Работа на помосте вносит ясность. К ней атлеты, можно сказать, профессионально приспособлены. Их работа. На это пускают годы. И лишь другая часть борьбы – ожидание – требует единственно нервного напряжения без физического выхода… Час за часом набавлялись диски… И все сходилось на ожидании – часы с самим собой. В этом столкновении уже не сила определяет победу – невосприимчивость к неудачам, провалам, капризам мышц, умение держать себя, когда соперник вдруг поднял мощные килограммы…
С отвращением слышу, вижу те часы ожидания. Длинное терпение – я снес его в ту ночь. Вот и все. Шемански никогда не был авантюристом, как утверждает один из корреспондентов. Если авантюризм – попытка, в которой надежда на победу, то, как говорится, дай бог всякому такое. Как может быть авантюризмом решение загнать себя под опасный вес?