Страница:
Венгры относятся к величайшим достопримечательностям чемпионата мира в сентябре!..
Наши шведские штангисты будут, как говорится, "воробьями в кругу танцующих журавлей", когда сойдется в поединке мировая элита. Однако и у нас есть ряд парней с порохом в пороховницах…" (Очерк Хенри Эйдмарка в шведском журнале "Аль спорт". (1963, №8. С. 54).
Глава 175.
Из Горького я возвращался автомобилем. Не успел к ночи в Москву. Заночевал, съехав с дороги в кустарник. Разложил сиденья, стянув загодя чехлы. Этими же чехлами и укрылся.
К утру упала роса. Я не видел ее за отпотевшими стеклами. Озяб и проснулся с первыми проступами предметов. Распахнул дверцу. Даже в сумерках роса была почти как снеговая. Не знаю, что и для чего,– толкнуло побродить, увидеть темный след в замятостях травы. Я разулся, ожигаясь, прошел до проселка. Сучья заставляли стеречься, выщупывать землю…
Едой я не запасся. Пить по холоду не хотелось. И я погнал машину по пустой дороге, сталкивая воздух в просеки, овраги, зажатость леса. Туг и гулок был ход машины. Тогда было совсем мало автомобилей, и на рассвете дороги пустовали. От голода было приятно, легко. И тело радовало собранностью и подчиненностью.
Мысли очень свеже, ясно выговаривали себя.
Нельзя в одно время быть и не быть!
Да, но сейчас – дело! Я владею всем, что выискивает дело, утверждает дело. Все ноты будущих партий известны. Да, да, нет неизвестного.
Уйду – это значит "быть". В новом быть. Отдам долг-и уйду. А счет… какое это имеет значение… Отдам еще силу… Я заколебался. И в самом деле, не сделать ли последний бросок, ведь все уже подготовлено? Стать опять атлетом, быть только атлетом…
Глава 176.
Очень часто я сам против своих же определенных поступков, но, как это ни странно, не волен над собой. Что-то, просыпаясь во мне, вдруг начинает диктовать свою волю – и я принимаю ее как нечто неоспоримое, обязательное, категорическое, без чего жизнь дальше невозможна. Это нечто я не мог определить в себе, выделить для анализа и в дальнейшем уже предполагать, знать в себе. И именно оно, это нечто, вдруг опрокидывает мои же стремления избежать обострения жизни.
Я очень хотел быть другим и часто ищу и нахожу эти свои дороги, но вмешивается это нечто и направляет меня туда, куда я вовсе и не предполагал идти и не хочу. Какая же радость идти туда, где боль и тяготы, да еще провал в одиночество, пусть вынужденное?
Это правда: в том, каков я, очень мало моего "я", сознательного "я". И судьба моя тоже скроена не так, как я хотел бы.
Самое поразительное, что это нечто совершенно скрыто от меня самого и потому неизвестно мне, хотя живет во мне, является частью меня, не поддаваясь в то же время ни исчислению, ни анализу, ни даже обыкновенному узнаванию. Это нечто вдруг просыпается – и сокрушает все, что я старательно и вдумчиво возвожу для устройства жизни, до чрезвычайности усложняя жизнь и всегда не скупясь на тяготы, боли и страдания близких, родных.
Это нечто в себе я так и не узнал и не знаю. Оно пробуждается во мне на какие-то мгновения, как всесокрушающая стихия, тут же бесследно исчезая, оставляя свои мысли-императивы, которым я не смею не подчиняться…
Глава 177.
В третьей неделе оборвалось бездействие. Богдасаров тоже сумел убедить меня в необходимости довести дело, не оставлять, когда основная, если не вся, работа проделана. И в себе я почувствовал странные перемены. Вдруг все веса стали игрушечными. Штанга ласково отдавалась, я чувствовал ее ход самыми ничтожными мышцами. А скорость? Точность? Я не поднимал "железо", а изящно вправлял его в заданные траектории. Преображение в каждом дне – я не мог опомниться. Распались пределы силы. Бери "железо", вот оно, покорное, выдрессированное. Нет, это не то слово – "выдрессированное". Я люблю его, это "железо". Я нежу насечку грифа. В этом грифе столько от боли надежд, от страсти постижения, ярости обид, напора отчаяния. Только этот гриф знает, что и как было. И потому он столь отзывчив. Мы сходимся в бреду слов. Все слова от нас и наши. Горька ли эта жизнь, праведна, нужна или ошибочна, но мы творили ее страстно и без оглядки на все благоразумия.
Один в зале я внезапно слабел обилием чувств. Неужто прорвался! Неужто умялись все нагрузки?!
Глава 178.
По-разному складывались мои отношения с тренером. Я не считался с собой, но был жёсток с теми, кто имел отношение к труду тренировок. Я не терпел расхлябанности в деле, где ставилась на кон жизнь. Ожесточенность столкновений требовала, пытала, опиралась, ложилась на жизнь – крепость этой жизни. Не шалости избытка здоровья, а способность выжить, когда расходы энергии на пределе, у предела и расходы в том выплеске, когда пуст для всякой другой жизни, выглодан силой напряжений – вот те дни…
А с 1963 года тренер на месяцы начал отпадать от нашего дела. Большая беда валила его. Нередко работа шла наперекос из-за его недосмотров. Прибитый горем, он допускал серьезные ошибки, давал им корежить меня. Все чаще и чаще я пересчитывал нагрузки после тренировок, ища и находя ошибки, пока не взял расчеты в свои руки. Мы только сверяли наши расчеты, согласовывали. А после чемпионата мира в Стокгольме у Богдасарова почти на год отнялась нога. И весь последующий год он волочил неживую ногу, чтобы не пропустить ни одной тренировки.
Сколько же он принял зла, назначенного мне, нес, таил несправедливость, назначенную мне! Он как умел защищал меня от моих же, подчас грубых, промахов. Он верил, считал, что я могуч силой и недоступен в ней, если отдамся "железу", не стану дробить себя между литературной работой и спортом, но главное – всегда верил в меня, не считал риском мои выступления против соперников любой силы и подготовленности, когда я плавал в болезнях и слабостях,– и это, в конце концов, было самой большой кровно-неразрывной связью. Я был привязан к нему (и привязан поныне) уже не дружбой, а родственной, неумирающей связью.
Глава 179.
"Во Франции в это время года все устремляют взоры на "Тур де Франс",– писал Красовский в парижской газете.– И даже самые крупные события незаметны, о них сообщают мимоходом. Между тем самым замечательным событием последних недель нужно считать мировой рекорд Юрия Власова… На чемпионате мира в Стокгольме можно предвидеть, что Юрий Власов повысит собственный рекорд в классическом троеборье (550 кг), который не так давно считали пределом человеческой силы…"
29 августа я выступил на "Вечере рекордов" в Подольске. Мировой рекорд в жиме без надрыва, как-то очень естественно сместился на 2 кг – 192,5 кг.
Из всех рекордов этот запал в память из-за… дороги. Я возвращался домой один окружным шоссе. Над лесом, прямо впереди, зависал большой белый месяц. И машина, и дорога, и мои мечты – все плыло в обилии света. Я оцепенел за рулем: один мир – белый, очень большой месяц и мои чувства. Что только не выговаривали мне эти чувства.
Хорошо бы эта дорога не кончалась…
Я снизил скорость почти до пешеходной. Казалось, в этом мире я один. Ни одного человека не встречал я, ни одной машины. И это обилие света… как ласка, радость, надежда на всю будущую жизнь…
И по сию пору плывет тот вечер белым колесом-месяцем…
Плывет в моей памяти, бесшумный, пахнущий влажными травами, льнущий к груди упругостью воздуха…
Глава 180.
За несколько недель до вылета сборной в Стокгольм я сказал тренеру: "В чемпионате будем работать, но надо избежать горения".
Да, обмануть предстартовую лихорадку, свести к наименьшему возбуждение. Поэтому мы задержались в Москве. Пусть команда вылетает. Мы будем там за два дня до выступления, не за десять, как обычно.
В те годы шаг этот был необычный. Никто никогда не задерживал свой выезд. Мне начислили еще один каприз…
Вместо томления в номере гостиницы, интервью, газетных стравливаний соперников, слухов я спокойно отработаю все тренировки до единой в Москве – дома.
"…Организаторы соревнований были поначалу разочарованы, не увидев на аэродроме Юрия Власова,– написал Куценко из Стокгольма в заметке "Разведка в тумане".– Его выступление, кстати, как и других тяжеловесов, здесь считается кульминационным этапом соревнования. Власов вызывает огромный интерес, а следовательно, и большие споры, что немаловажно для устроителей чемпионата. Узнав, что первый богатырь мира прилетает 10 сентября, журналисты немедленно сообщили в прессе, что "король чемпионов" Власов не хочет гореть в предстартовом огне и предпочитает явиться на тяжелоатлетический "бал" сразу с воздушного корабля… Зал "Эриксдальсхалле" ("Эриксдальсхаллен".– Ю. В.) – знакомое нам, давно обжитое место. Здесь наша команда триумфально выступала в 1953 и 1958 годах. Старый служащий этого зала радушно встречает нас, показывает фотографии наших побед, журналы с нашими автографами. Не скрою, эти беседы, напоминания радуют, укрепляют веру в удачу предстоящей борьбы… В тяжелом весе все считают, что первым будет Юрий Власов. За серебряную медаль будут бороться Шемански и, возможно, Леонид Жаботинский…" (Советский спорт, 1963, 7 сентября).
Снова старшим тренером выехал Куценко.
Глава 181.
Я не думал о соперниках. Разве они остановят меня? И вообще, что они значат в определении силы, ее сущности, извлечения из хаоса, из неизвестного, нащупывания в этом неизвестном?..
Каждый день распрямлял меня. Привет тебе, "господин мускул"! Счастливы ищущие!
…Конечно, заманчиво быть в Стокгольме. Еще один неизвестный и прекрасный в неизвестности город. Какая радость узнавать города! Но сейчас для меня этот город в запрете. Может быть, наступят дни – невозможные, фантастические,– и я, свободный от обязательств силы, приложу руки к стенам этого города, услышу город, пройду через множество других городов и не буду за это платить вздыбленностью силы…
Я ждал своего часа. Я всегда был злобноват к рекламе. У человека всегда своя ценность. А реклама подсовывала, унижала, продавала товар. И жужжала, жужжала… Отвращение вызывают вопросы о согнутых подковах, размозженных тяжестью туши креслах, аршинных плечах и обжорных чреслах. На меня нагоняли скуку интервью с ответами на хлесткость и вычурность – упражнения в острословии. Румяниться, гримироваться я отказывался. И все больше презирал заданность ответов. И вопросы в умысле на заданность ответов…
Обстановку чемпионатов мира я знал: в них всегда что-то от торгов. Во всяком случае, так ведет себя пресса на съездах сильных. Тон ее, как это свидетельствует лучшая из подобных корреспонденции – очерк Эйдмарка в "Аль спорт",– от развязности, нетребовательности во всем и глумливой легкости на оскорбления. Заведомо безответные оскорбления.
Нет, я готов был к разговору. Интервью? Пожалуйста! И слов невысказанных – по горло. Но кому сказать? Во что сложат слова? Какие слова оборвут, оставят – они ведь их тасуют на вкус? И что за разговор, когда взгляд на тебя заказан, определен, а на все слова давно отлиты штампы. Без штампов жизнь не узнавалась и не признавалась…
Я пишу много о себе. Но это все и не обо мне. О времени, которое делало меня таким. О людях этого времени.
Это и о каждом, кто влюблен, кто, "остепенясь", не остывает в любви; кто, честь любя, встает во весь рост перед испытаниями; кто в пути, в движении; кто свят верой; кто не отрекался от убеждений перед лицом всемогущего общего суждения; кто не отпадал в закоулки сытых, "облагоразумясь"; кто презирает ремесло чувств; кто не может терять, ибо теряют скаредные, себялюбивые – люди без имен…
Глава 182.
За сутки до выступления атлетов тяжелого веса собрался тренерский совет. Пригласили и меня, как капитана команды. Обсуждались возможности мои и Жаботинского, а также Шемански и Генри. Надлежало определить наши подходы, то есть веса в каждом из классических упражнений троеборья.
Я сказал, что впервые за сборную работают два атлета тяжелого веса; это может привести к столкновению, но не с иностранными соперниками, а между нами. "Поэтому,– сказал я,– назову веса своих первых двух подходов в жиме, рывке и толчке. И уж ни в коем случае не позволю себе изменить ни один из названных весов. Только третьи попытки, последние, я считаю допустимым использовать по усмотрению, на решение личных споров силы". И я назвал цифры всех своих подходов, кроме последних (а последние я и сам не ведал, их назовет борьба).
Старший тренер команды Куценко согласился, как и тренер Жаботинского Медведев.
Куценко, в свою очередь, назвал цифры первых двух весов Жаботинского.
Итак, задача – не пропустить американцев (а только они являлись действительными соперниками) на первые места. По прикидочным результатам Жаботинский должен был закрыть Шемански. Опыт выступлений на международных соревнованиях у него тоже был вполне достаточный. При осторожной, верной раскладке весов Жаботинский имел все возможности для успеха. Тактика поведения здесь играла основную роль.
Генри не угрожал. Генри отдавали четвертое место.
Таким образом, я и Жаботинский знали все о форме каждого из нас. Куда уж больше знать – все цифры названы! И все же здесь было маленькое "но", способное обратиться в очень большое "но". Оно и обратилось…
Форма Жаботинского меня не занимала. Я слишком превосходил его в силе, как, впрочем, и любого на чемпионате. Главное – не дать волю слабостям, во всем контролировать реакцию неокрепших нервов.
Мою же форму не знал никто, не назови я цифр. Ведь я тренировался один, вне команды.
Глава 183.
Воспоминания. Исследования. Прошлое.
"Когда я думаю, до какой степени искажаются события даже самого недавнего прошлого, я начинаю весьма скептически относиться к истории как таковой. Между тем поэтическая интерпретация истории создает общее представление об эпохе. Я бы сказал, что произведения искусства содержат гораздо больше истинных фактов и подробностей, чем исторические трактаты" (Чаплин Ч. Моя биография. М., Искусство, 1966. С).
Я участник событий, которые стали прошлым – историей спорта. И я поражаюсь забвению фактов, превратному их истолкованию.
Я принял обязательным для данных воспоминаний изложение газетных отчетов. В них – оценка современников, причем, как правило, из противоположных лагерей. Я лишь дополняю их тем внутренним смыслом, который скрыт от стороннего взгляда, даже профессионального. Безусловно, дополнения субъективны, но поэтому и приводятся газетные свидетельства.
"К сожалению, Швеция – воробей в кругу танцующих журавлей…" Это определение не для прошлого шведской тяжелой атлетики.
В 1909 году возник Союз атлетов. В Международную федерацию шведы вступили среди первых четырнадцати стран в 1920 году. Из спортсменов-любителей наиболее известны Арвид Андерссон, Ф. Эрикссон, С. Киннунен, Э. Эдберг, Л. Андерссон, Л. Нельсон.
Из них самый выдающийся атлет – Арвид Андерссон: чемпион мира в полулегком весе (категория 60 кг) 1946 года, чемпион Европы 1947 года, третье место на чемпионате мира 1949 года, но уже в легком весе (категория 67,5 кг), чемпион Европы 1949 года в легком весе.
Ф. Эрикссон выступал в полулегком весе, С. Кинну-нен – легком, Э. Эдберг – легчайшем, Л. Андерссон – тяжелом, Л. Нельсон – среднем. Ближе к 70-м годам Швеция доказала, что у нее не перевелись "широкие парни". Однако я уже не выступал и рассказать о них не могу.
Ясно одно: чемпионат будет в стране, которая понимает тяжелую атлетику, умеет ценить силу и знает в ней толк.
Неизвестный город ждал.
Я уже заранее отказался от соблазнов узнать его. Это обидно. Люблю северные города, ритм северной жизни, страны светловолосых людей… Впрочем, как оказалось, вовсе не таких и светловолосых. Зато своеобразных – уж определенно…
Глава 184.
Я опекал силу в ожидании соревнований. Я знал свои мышцы – они редкостны восприимчивостью и отходчивостью к нагрузкам и в нагрузках. Разрушало силу нервное утомление. При всем том я научился владеть собой, познав срывы и заблуждения. Пережитое не измельчало веру – научился не придавать значения вывертам усталости и неудач. Воображение, инстинкты были дисциплинированы опытом.
Соперники не будили прежней неприязни. Отталкивали лишь грубость и ограниченность кое-кого из них, а также жадность и неразборчивость в погоне за славой.
Стойка и живуча проповедь особого поведения чемпиона – "знай себе цену". В ней столько от кретинизма откровенной бычьей силы, права невежества на превосходство вообще!
Большой спорт искажает характер отношений человека с обществом. С той и с другой стороны много несправедливого – в результате спортсмен слишком часто теряет себя.
Участники чемпионата жили в гостинице "Мальмё". Мы с Богдасаровым заняли 199-й номер.
После сенсационной стычки за титул чемпиона мира в тяжелом весе осенью прошлого года знатоки и поклонники "железной игры" ждали пробу сил в каком-то угаре. Спортивные разделы газет, журналы густо замешивали страсти…
И настал мой день.
Еще один день великой гонки.
Глава 185.
14 сентября газета "Свенска дагбладет" напечатала:
"Юрий Власов – мировой штангист-гигант и настоящий спортсмен.
Была пятница, тринадцатое число, но это не беспокоило самого сильного человека в мире, русского Юрия Власова… Он вышел, как актер, исполняющий свою блистательную роль, с гордо поднятой головой: все казалось так легко, что стоило, как на тренировке, поднять 180 кг. Его встретили бурей аплодисментов… Насколько силен этот многосторонне одаренный русский, неизвестно, но, несмотря на свою силу и превосходство, он мягок по натуре. Говорят, что его сила не врожденная, она – плод тщательной и научно организованной тренировки…"
Как и другие газеты, дала свой отчет в тот же день и "Стокгольм-тиднинген":
"…Русский Юрий Власов обеспечил настоящий эпилог чемпионату мира по тяжелой атлетике, установив новые мировые рекорды… Набитый до отказа зал "Эриксдальсхаллен" восторженно приветствовал его как спортивного сверхчеловека…
Власов – сильнейший. Он доказал это… Шемански был, как в Будапеште… Борьбы не было. Но Власов имел громадный успех… Геркулеса нашего времени восторженно приветствовала преданная ему публика…
Сначала появились жирные, умеренного роста тяжеловесы – сильные мужики, которые могли бы быть королями в любой бригаде грузчиков.
Потом появились грубые по натуре парни с руками и бедрами, точно из гипса или цементного раствора. Последними вышли хорошо вытренированные господа весом 120 или 130 кг, штангисты, методически созидающие свои мускулы…
Власов заказал 180 кг в качестве начальной разминки. Не обращая внимания на шум и крики… медленно вышел он на помост, поправил очки, поклонился – не в ответ на бурные аплодисменты – и поднял свой вес… Шемански не взял 180 во второй попытке – смог выжать только наполовину; третья попытка тоже была не совсем удачна, но судьи довольно вежливо признали ее. Власов решил дело солидным жимом 187,5 кг…
Шемански в рывке начал на 5 кг выше, чем Власов… чтобы по возможности остановить этого русского… К сожалению Шемански, Власов положил конец этой браваде…
Напряжение образовалось вокруг борьбы за места после Власова, но была еще немаловажная деталь – возможность улучшения Власовым своих рекордов. Зрители сидели, затаив дыхание, как на рождественском представлении, и тесно было примерно так же, как на подобном представлении. Русский играючи поднял первый вес. Крики восторга взлетели к потолку, как на корриде. Но это был лишь шепот по сравнению с тем, что произошло потом…"
"Изблевал хулу" или "изблевал яд злобы своей" – так говорили в старину о такого рода красноречии.
Я на две трети сократил отчет: он оскорбителен для атлетов в тех двух третях. Но даже если бы привел его буква в букву, из него не составишь представления о чемпионате. Такое ощущение, будто коверный, кривляясь, хочет рассмешить публику любой ценой – иначе хозяин антрепризы вышибет его.
Недостойный тон отдельных .газет противоречил отношению публики, ничего общего не имел с ним. В подобных репортажах сквозило нечто от полупрезрения и снисходительности, от отношения к силовому спорту, как к ремеслу низшего порядка. Для таких "знатоков" тяжелая атлетика была занятием малодостойным. Аристократические теннис, гольф, кое-какие виды легкой атлетики, плавание как бы укоряли в убожестве вкусов участников и приверженцев "железной игры". От циркового манежа сложилось представление о них, как о надутых толстяках с усами и в полосатых трико, нахрапистых хвастунах силы: сила есть-ума не надо…
В тоне газет проявлялись не только заносчивость и высокомерие так называемых образованных слоев общества, но и жестокость обывателей.
В этой большой игре сильных есть страстное изящество и благородство. Пороки же большого спорта – не пороки самой игры. Спорт лишь отражает болезни, несуразности самого общества. Тут все в соответствии с русской поговоркой: "Каков поп, таков и приход".
Не верю, что подобное зубоскальство,
неуважительность к человеку по вкусу шведским читателям.
И еще я убежден в разрушительности бездумного подчинения. Хочет или не хочет этого человек, но бездумное подчинение превращает его в носителя зла, надежду и опору зла. Именно эту идею я и вложил спустя много лет в повесть "Постулат философии". В ней я задался целью исследовать, выражаясь языком науки, генезис подчиненности, неизбежность превращения ее в насилие, зло, несмотря на все личные достоинства носителя подчиненности, даже гуманность и личную порядочность.
В сущности, бездумная подчиненность смыкается с насилием другого постулата, который оставляет и оставил по себе смерть и горе: "Верую, не разумея". Фанатизм веры без разума, без отчета в логике идей, пути этих идей…
Круг замыкается. Снова сила. Снова разные знаки этой величины.
Справедливость силы…
Глава 186.
Стокгольмский чемпионат оказался последним в короткой, но блестящей карьере Александра Курынова. Он выиграл его в изнурительной, равной схватке с венгром Хуской.
С Сашей я познакомился, если не изменяет память, в 1958 году на чемпионате СССР в Донецке (бывший Сталине). Нас тогда было трое юнцов, крепко поднажавших на рекорды страны и чемпионов: Виталий Двигун, Александр Курынов и я (Двигун – чемпион Европы 1960 года в полутяжелом весе).
Я сдружился с обоими. Однако с Александром судьба свела особенно близко и спортивной общностью путей. В сборную он был зачислен на год позже и впервые по-серьезному выступил в Риме, на Олимпийских играх 1960 года, не считая победы на европейском чемпионате в Милане.
Рим… "Мы были юны в последний раз!.."
В ту пору не было прославленней смуглого красавца Томми Коно – гордости американской тяжелой атлетики и его опекуна – Роберта Хоффмана. Сколько ни пытались сломить Коно – он все равно побеждал либо за несколько дней до поединка (с сомнительным исходом) откочевывал в другую, совершенно безопасную для него весовую категорию,– и опять-таки побеждал. Коно с одинаковым успехом выступал в легкой, полусредней, средней и даже полутяжелой весовых категориях. Взять верх над ним не удавалось лучшим из лучших атлетов 50-х годов, и доказательство – восемь триумфов Коно на мировых пробах силы. А какие атлеты наседали!
Коно побеждал изящно. Казалось, борьба развлекает его. С каким трепетом я брал у него автограф в июне 1955 года, в первый приезд американцев к нам! Многомедальный бесстрашный Коно с гордым прозвищем Железный Гаваец. "Повелитель рекордов" – так писали о нем.
Александр сломал Коно в ночном поединке на помосте "Палаццетто делло спорт". То утро он встречал уже знаменитостью. Помню его сразу после возвращения из зала: осунувшееся лицо, черные разводы под глазами, непривычно тонкая кожа – изможденность от поединка, сухота губ и глаза – неуверенность счастья. Коно сказал тогда репортерам: "Курынов – страшный штангист".
О славе Курынова свидетельствуют приглашения. Не сборную команду страны, а его зовут на международные турниры. Мы вместе отработали на юбилее британской тяжелой атлетики в Лондоне летом 1961 года (там и "откушали" на банкете "салат из фруктов – Власов" и "крем – Курынов" – так значилось в солидной росписи меню).
Год спустя снова "закатили гастроль" (выражение Саши), на сей раз по Франции и Финляндии. Случай едва ли не единственный для советского спорта тех лет. Обычно выезжали только командами, а тут все выступление – два атлета. И я не помню, чтобы в залах пустовало хоть одно кресло, даже в богатом на зрелища Париже люди стояли в проходах, за кулисами, у сцены. Ощущение жара их дыхания, близости…
Курынов пачкой выдает мировые рекорды. Орден, медали, призы, почтение газет – все знаки внимания. Именно с Александром мы оказались делегатами XIV съезда ВЛКСМ.
Я был уверен в его победе и на Олимпийских играх в Токио, если бы его сохранили для сборной. Это доказывает результат победителя и характер борьбы. Помню тот день. Куренцов отработал вместо Курынова. Хороший результат для первой пробы – серебряная медаль. Я перекидывался в "дурака" с Вахониным, когда Воробьев обрушился на Куренцова с попреками за "серебро". Я терпел до тех пор, пока Воробьев не заявил: "Тебя и в сборную не следовало брать, "загорал" бы дома!" Тут меня прорвало. Я напомнил Воробьеву его серебряные и бронзовые медали – что в них позорного? Результат Куренцова для первого боя с такими опытными соперниками совсем не постыдный.
Наши шведские штангисты будут, как говорится, "воробьями в кругу танцующих журавлей", когда сойдется в поединке мировая элита. Однако и у нас есть ряд парней с порохом в пороховницах…" (Очерк Хенри Эйдмарка в шведском журнале "Аль спорт". (1963, №8. С. 54).
Глава 175.
Из Горького я возвращался автомобилем. Не успел к ночи в Москву. Заночевал, съехав с дороги в кустарник. Разложил сиденья, стянув загодя чехлы. Этими же чехлами и укрылся.
К утру упала роса. Я не видел ее за отпотевшими стеклами. Озяб и проснулся с первыми проступами предметов. Распахнул дверцу. Даже в сумерках роса была почти как снеговая. Не знаю, что и для чего,– толкнуло побродить, увидеть темный след в замятостях травы. Я разулся, ожигаясь, прошел до проселка. Сучья заставляли стеречься, выщупывать землю…
Едой я не запасся. Пить по холоду не хотелось. И я погнал машину по пустой дороге, сталкивая воздух в просеки, овраги, зажатость леса. Туг и гулок был ход машины. Тогда было совсем мало автомобилей, и на рассвете дороги пустовали. От голода было приятно, легко. И тело радовало собранностью и подчиненностью.
Мысли очень свеже, ясно выговаривали себя.
Нельзя в одно время быть и не быть!
Да, но сейчас – дело! Я владею всем, что выискивает дело, утверждает дело. Все ноты будущих партий известны. Да, да, нет неизвестного.
Уйду – это значит "быть". В новом быть. Отдам долг-и уйду. А счет… какое это имеет значение… Отдам еще силу… Я заколебался. И в самом деле, не сделать ли последний бросок, ведь все уже подготовлено? Стать опять атлетом, быть только атлетом…
Глава 176.
Очень часто я сам против своих же определенных поступков, но, как это ни странно, не волен над собой. Что-то, просыпаясь во мне, вдруг начинает диктовать свою волю – и я принимаю ее как нечто неоспоримое, обязательное, категорическое, без чего жизнь дальше невозможна. Это нечто я не мог определить в себе, выделить для анализа и в дальнейшем уже предполагать, знать в себе. И именно оно, это нечто, вдруг опрокидывает мои же стремления избежать обострения жизни.
Я очень хотел быть другим и часто ищу и нахожу эти свои дороги, но вмешивается это нечто и направляет меня туда, куда я вовсе и не предполагал идти и не хочу. Какая же радость идти туда, где боль и тяготы, да еще провал в одиночество, пусть вынужденное?
Это правда: в том, каков я, очень мало моего "я", сознательного "я". И судьба моя тоже скроена не так, как я хотел бы.
Самое поразительное, что это нечто совершенно скрыто от меня самого и потому неизвестно мне, хотя живет во мне, является частью меня, не поддаваясь в то же время ни исчислению, ни анализу, ни даже обыкновенному узнаванию. Это нечто вдруг просыпается – и сокрушает все, что я старательно и вдумчиво возвожу для устройства жизни, до чрезвычайности усложняя жизнь и всегда не скупясь на тяготы, боли и страдания близких, родных.
Это нечто в себе я так и не узнал и не знаю. Оно пробуждается во мне на какие-то мгновения, как всесокрушающая стихия, тут же бесследно исчезая, оставляя свои мысли-императивы, которым я не смею не подчиняться…
Глава 177.
В третьей неделе оборвалось бездействие. Богдасаров тоже сумел убедить меня в необходимости довести дело, не оставлять, когда основная, если не вся, работа проделана. И в себе я почувствовал странные перемены. Вдруг все веса стали игрушечными. Штанга ласково отдавалась, я чувствовал ее ход самыми ничтожными мышцами. А скорость? Точность? Я не поднимал "железо", а изящно вправлял его в заданные траектории. Преображение в каждом дне – я не мог опомниться. Распались пределы силы. Бери "железо", вот оно, покорное, выдрессированное. Нет, это не то слово – "выдрессированное". Я люблю его, это "железо". Я нежу насечку грифа. В этом грифе столько от боли надежд, от страсти постижения, ярости обид, напора отчаяния. Только этот гриф знает, что и как было. И потому он столь отзывчив. Мы сходимся в бреду слов. Все слова от нас и наши. Горька ли эта жизнь, праведна, нужна или ошибочна, но мы творили ее страстно и без оглядки на все благоразумия.
Один в зале я внезапно слабел обилием чувств. Неужто прорвался! Неужто умялись все нагрузки?!
Глава 178.
По-разному складывались мои отношения с тренером. Я не считался с собой, но был жёсток с теми, кто имел отношение к труду тренировок. Я не терпел расхлябанности в деле, где ставилась на кон жизнь. Ожесточенность столкновений требовала, пытала, опиралась, ложилась на жизнь – крепость этой жизни. Не шалости избытка здоровья, а способность выжить, когда расходы энергии на пределе, у предела и расходы в том выплеске, когда пуст для всякой другой жизни, выглодан силой напряжений – вот те дни…
А с 1963 года тренер на месяцы начал отпадать от нашего дела. Большая беда валила его. Нередко работа шла наперекос из-за его недосмотров. Прибитый горем, он допускал серьезные ошибки, давал им корежить меня. Все чаще и чаще я пересчитывал нагрузки после тренировок, ища и находя ошибки, пока не взял расчеты в свои руки. Мы только сверяли наши расчеты, согласовывали. А после чемпионата мира в Стокгольме у Богдасарова почти на год отнялась нога. И весь последующий год он волочил неживую ногу, чтобы не пропустить ни одной тренировки.
Сколько же он принял зла, назначенного мне, нес, таил несправедливость, назначенную мне! Он как умел защищал меня от моих же, подчас грубых, промахов. Он верил, считал, что я могуч силой и недоступен в ней, если отдамся "железу", не стану дробить себя между литературной работой и спортом, но главное – всегда верил в меня, не считал риском мои выступления против соперников любой силы и подготовленности, когда я плавал в болезнях и слабостях,– и это, в конце концов, было самой большой кровно-неразрывной связью. Я был привязан к нему (и привязан поныне) уже не дружбой, а родственной, неумирающей связью.
Глава 179.
"Во Франции в это время года все устремляют взоры на "Тур де Франс",– писал Красовский в парижской газете.– И даже самые крупные события незаметны, о них сообщают мимоходом. Между тем самым замечательным событием последних недель нужно считать мировой рекорд Юрия Власова… На чемпионате мира в Стокгольме можно предвидеть, что Юрий Власов повысит собственный рекорд в классическом троеборье (550 кг), который не так давно считали пределом человеческой силы…"
29 августа я выступил на "Вечере рекордов" в Подольске. Мировой рекорд в жиме без надрыва, как-то очень естественно сместился на 2 кг – 192,5 кг.
Из всех рекордов этот запал в память из-за… дороги. Я возвращался домой один окружным шоссе. Над лесом, прямо впереди, зависал большой белый месяц. И машина, и дорога, и мои мечты – все плыло в обилии света. Я оцепенел за рулем: один мир – белый, очень большой месяц и мои чувства. Что только не выговаривали мне эти чувства.
Хорошо бы эта дорога не кончалась…
Я снизил скорость почти до пешеходной. Казалось, в этом мире я один. Ни одного человека не встречал я, ни одной машины. И это обилие света… как ласка, радость, надежда на всю будущую жизнь…
И по сию пору плывет тот вечер белым колесом-месяцем…
Плывет в моей памяти, бесшумный, пахнущий влажными травами, льнущий к груди упругостью воздуха…
Глава 180.
За несколько недель до вылета сборной в Стокгольм я сказал тренеру: "В чемпионате будем работать, но надо избежать горения".
Да, обмануть предстартовую лихорадку, свести к наименьшему возбуждение. Поэтому мы задержались в Москве. Пусть команда вылетает. Мы будем там за два дня до выступления, не за десять, как обычно.
В те годы шаг этот был необычный. Никто никогда не задерживал свой выезд. Мне начислили еще один каприз…
Вместо томления в номере гостиницы, интервью, газетных стравливаний соперников, слухов я спокойно отработаю все тренировки до единой в Москве – дома.
"…Организаторы соревнований были поначалу разочарованы, не увидев на аэродроме Юрия Власова,– написал Куценко из Стокгольма в заметке "Разведка в тумане".– Его выступление, кстати, как и других тяжеловесов, здесь считается кульминационным этапом соревнования. Власов вызывает огромный интерес, а следовательно, и большие споры, что немаловажно для устроителей чемпионата. Узнав, что первый богатырь мира прилетает 10 сентября, журналисты немедленно сообщили в прессе, что "король чемпионов" Власов не хочет гореть в предстартовом огне и предпочитает явиться на тяжелоатлетический "бал" сразу с воздушного корабля… Зал "Эриксдальсхалле" ("Эриксдальсхаллен".– Ю. В.) – знакомое нам, давно обжитое место. Здесь наша команда триумфально выступала в 1953 и 1958 годах. Старый служащий этого зала радушно встречает нас, показывает фотографии наших побед, журналы с нашими автографами. Не скрою, эти беседы, напоминания радуют, укрепляют веру в удачу предстоящей борьбы… В тяжелом весе все считают, что первым будет Юрий Власов. За серебряную медаль будут бороться Шемански и, возможно, Леонид Жаботинский…" (Советский спорт, 1963, 7 сентября).
Снова старшим тренером выехал Куценко.
Глава 181.
Я не думал о соперниках. Разве они остановят меня? И вообще, что они значат в определении силы, ее сущности, извлечения из хаоса, из неизвестного, нащупывания в этом неизвестном?..
Каждый день распрямлял меня. Привет тебе, "господин мускул"! Счастливы ищущие!
…Конечно, заманчиво быть в Стокгольме. Еще один неизвестный и прекрасный в неизвестности город. Какая радость узнавать города! Но сейчас для меня этот город в запрете. Может быть, наступят дни – невозможные, фантастические,– и я, свободный от обязательств силы, приложу руки к стенам этого города, услышу город, пройду через множество других городов и не буду за это платить вздыбленностью силы…
Я ждал своего часа. Я всегда был злобноват к рекламе. У человека всегда своя ценность. А реклама подсовывала, унижала, продавала товар. И жужжала, жужжала… Отвращение вызывают вопросы о согнутых подковах, размозженных тяжестью туши креслах, аршинных плечах и обжорных чреслах. На меня нагоняли скуку интервью с ответами на хлесткость и вычурность – упражнения в острословии. Румяниться, гримироваться я отказывался. И все больше презирал заданность ответов. И вопросы в умысле на заданность ответов…
Обстановку чемпионатов мира я знал: в них всегда что-то от торгов. Во всяком случае, так ведет себя пресса на съездах сильных. Тон ее, как это свидетельствует лучшая из подобных корреспонденции – очерк Эйдмарка в "Аль спорт",– от развязности, нетребовательности во всем и глумливой легкости на оскорбления. Заведомо безответные оскорбления.
Нет, я готов был к разговору. Интервью? Пожалуйста! И слов невысказанных – по горло. Но кому сказать? Во что сложат слова? Какие слова оборвут, оставят – они ведь их тасуют на вкус? И что за разговор, когда взгляд на тебя заказан, определен, а на все слова давно отлиты штампы. Без штампов жизнь не узнавалась и не признавалась…
Я пишу много о себе. Но это все и не обо мне. О времени, которое делало меня таким. О людях этого времени.
Это и о каждом, кто влюблен, кто, "остепенясь", не остывает в любви; кто, честь любя, встает во весь рост перед испытаниями; кто в пути, в движении; кто свят верой; кто не отрекался от убеждений перед лицом всемогущего общего суждения; кто не отпадал в закоулки сытых, "облагоразумясь"; кто презирает ремесло чувств; кто не может терять, ибо теряют скаредные, себялюбивые – люди без имен…
Глава 182.
За сутки до выступления атлетов тяжелого веса собрался тренерский совет. Пригласили и меня, как капитана команды. Обсуждались возможности мои и Жаботинского, а также Шемански и Генри. Надлежало определить наши подходы, то есть веса в каждом из классических упражнений троеборья.
Я сказал, что впервые за сборную работают два атлета тяжелого веса; это может привести к столкновению, но не с иностранными соперниками, а между нами. "Поэтому,– сказал я,– назову веса своих первых двух подходов в жиме, рывке и толчке. И уж ни в коем случае не позволю себе изменить ни один из названных весов. Только третьи попытки, последние, я считаю допустимым использовать по усмотрению, на решение личных споров силы". И я назвал цифры всех своих подходов, кроме последних (а последние я и сам не ведал, их назовет борьба).
Старший тренер команды Куценко согласился, как и тренер Жаботинского Медведев.
Куценко, в свою очередь, назвал цифры первых двух весов Жаботинского.
Итак, задача – не пропустить американцев (а только они являлись действительными соперниками) на первые места. По прикидочным результатам Жаботинский должен был закрыть Шемански. Опыт выступлений на международных соревнованиях у него тоже был вполне достаточный. При осторожной, верной раскладке весов Жаботинский имел все возможности для успеха. Тактика поведения здесь играла основную роль.
Генри не угрожал. Генри отдавали четвертое место.
Таким образом, я и Жаботинский знали все о форме каждого из нас. Куда уж больше знать – все цифры названы! И все же здесь было маленькое "но", способное обратиться в очень большое "но". Оно и обратилось…
Форма Жаботинского меня не занимала. Я слишком превосходил его в силе, как, впрочем, и любого на чемпионате. Главное – не дать волю слабостям, во всем контролировать реакцию неокрепших нервов.
Мою же форму не знал никто, не назови я цифр. Ведь я тренировался один, вне команды.
Глава 183.
Воспоминания. Исследования. Прошлое.
"Когда я думаю, до какой степени искажаются события даже самого недавнего прошлого, я начинаю весьма скептически относиться к истории как таковой. Между тем поэтическая интерпретация истории создает общее представление об эпохе. Я бы сказал, что произведения искусства содержат гораздо больше истинных фактов и подробностей, чем исторические трактаты" (Чаплин Ч. Моя биография. М., Искусство, 1966. С).
Я участник событий, которые стали прошлым – историей спорта. И я поражаюсь забвению фактов, превратному их истолкованию.
Я принял обязательным для данных воспоминаний изложение газетных отчетов. В них – оценка современников, причем, как правило, из противоположных лагерей. Я лишь дополняю их тем внутренним смыслом, который скрыт от стороннего взгляда, даже профессионального. Безусловно, дополнения субъективны, но поэтому и приводятся газетные свидетельства.
"К сожалению, Швеция – воробей в кругу танцующих журавлей…" Это определение не для прошлого шведской тяжелой атлетики.
В 1909 году возник Союз атлетов. В Международную федерацию шведы вступили среди первых четырнадцати стран в 1920 году. Из спортсменов-любителей наиболее известны Арвид Андерссон, Ф. Эрикссон, С. Киннунен, Э. Эдберг, Л. Андерссон, Л. Нельсон.
Из них самый выдающийся атлет – Арвид Андерссон: чемпион мира в полулегком весе (категория 60 кг) 1946 года, чемпион Европы 1947 года, третье место на чемпионате мира 1949 года, но уже в легком весе (категория 67,5 кг), чемпион Европы 1949 года в легком весе.
Ф. Эрикссон выступал в полулегком весе, С. Кинну-нен – легком, Э. Эдберг – легчайшем, Л. Андерссон – тяжелом, Л. Нельсон – среднем. Ближе к 70-м годам Швеция доказала, что у нее не перевелись "широкие парни". Однако я уже не выступал и рассказать о них не могу.
Ясно одно: чемпионат будет в стране, которая понимает тяжелую атлетику, умеет ценить силу и знает в ней толк.
Неизвестный город ждал.
Я уже заранее отказался от соблазнов узнать его. Это обидно. Люблю северные города, ритм северной жизни, страны светловолосых людей… Впрочем, как оказалось, вовсе не таких и светловолосых. Зато своеобразных – уж определенно…
Глава 184.
Я опекал силу в ожидании соревнований. Я знал свои мышцы – они редкостны восприимчивостью и отходчивостью к нагрузкам и в нагрузках. Разрушало силу нервное утомление. При всем том я научился владеть собой, познав срывы и заблуждения. Пережитое не измельчало веру – научился не придавать значения вывертам усталости и неудач. Воображение, инстинкты были дисциплинированы опытом.
Соперники не будили прежней неприязни. Отталкивали лишь грубость и ограниченность кое-кого из них, а также жадность и неразборчивость в погоне за славой.
Стойка и живуча проповедь особого поведения чемпиона – "знай себе цену". В ней столько от кретинизма откровенной бычьей силы, права невежества на превосходство вообще!
Большой спорт искажает характер отношений человека с обществом. С той и с другой стороны много несправедливого – в результате спортсмен слишком часто теряет себя.
Участники чемпионата жили в гостинице "Мальмё". Мы с Богдасаровым заняли 199-й номер.
После сенсационной стычки за титул чемпиона мира в тяжелом весе осенью прошлого года знатоки и поклонники "железной игры" ждали пробу сил в каком-то угаре. Спортивные разделы газет, журналы густо замешивали страсти…
И настал мой день.
Еще один день великой гонки.
Глава 185.
14 сентября газета "Свенска дагбладет" напечатала:
"Юрий Власов – мировой штангист-гигант и настоящий спортсмен.
Была пятница, тринадцатое число, но это не беспокоило самого сильного человека в мире, русского Юрия Власова… Он вышел, как актер, исполняющий свою блистательную роль, с гордо поднятой головой: все казалось так легко, что стоило, как на тренировке, поднять 180 кг. Его встретили бурей аплодисментов… Насколько силен этот многосторонне одаренный русский, неизвестно, но, несмотря на свою силу и превосходство, он мягок по натуре. Говорят, что его сила не врожденная, она – плод тщательной и научно организованной тренировки…"
Как и другие газеты, дала свой отчет в тот же день и "Стокгольм-тиднинген":
"…Русский Юрий Власов обеспечил настоящий эпилог чемпионату мира по тяжелой атлетике, установив новые мировые рекорды… Набитый до отказа зал "Эриксдальсхаллен" восторженно приветствовал его как спортивного сверхчеловека…
Власов – сильнейший. Он доказал это… Шемански был, как в Будапеште… Борьбы не было. Но Власов имел громадный успех… Геркулеса нашего времени восторженно приветствовала преданная ему публика…
Сначала появились жирные, умеренного роста тяжеловесы – сильные мужики, которые могли бы быть королями в любой бригаде грузчиков.
Потом появились грубые по натуре парни с руками и бедрами, точно из гипса или цементного раствора. Последними вышли хорошо вытренированные господа весом 120 или 130 кг, штангисты, методически созидающие свои мускулы…
Власов заказал 180 кг в качестве начальной разминки. Не обращая внимания на шум и крики… медленно вышел он на помост, поправил очки, поклонился – не в ответ на бурные аплодисменты – и поднял свой вес… Шемански не взял 180 во второй попытке – смог выжать только наполовину; третья попытка тоже была не совсем удачна, но судьи довольно вежливо признали ее. Власов решил дело солидным жимом 187,5 кг…
Шемански в рывке начал на 5 кг выше, чем Власов… чтобы по возможности остановить этого русского… К сожалению Шемански, Власов положил конец этой браваде…
Напряжение образовалось вокруг борьбы за места после Власова, но была еще немаловажная деталь – возможность улучшения Власовым своих рекордов. Зрители сидели, затаив дыхание, как на рождественском представлении, и тесно было примерно так же, как на подобном представлении. Русский играючи поднял первый вес. Крики восторга взлетели к потолку, как на корриде. Но это был лишь шепот по сравнению с тем, что произошло потом…"
"Изблевал хулу" или "изблевал яд злобы своей" – так говорили в старину о такого рода красноречии.
Я на две трети сократил отчет: он оскорбителен для атлетов в тех двух третях. Но даже если бы привел его буква в букву, из него не составишь представления о чемпионате. Такое ощущение, будто коверный, кривляясь, хочет рассмешить публику любой ценой – иначе хозяин антрепризы вышибет его.
Недостойный тон отдельных .газет противоречил отношению публики, ничего общего не имел с ним. В подобных репортажах сквозило нечто от полупрезрения и снисходительности, от отношения к силовому спорту, как к ремеслу низшего порядка. Для таких "знатоков" тяжелая атлетика была занятием малодостойным. Аристократические теннис, гольф, кое-какие виды легкой атлетики, плавание как бы укоряли в убожестве вкусов участников и приверженцев "железной игры". От циркового манежа сложилось представление о них, как о надутых толстяках с усами и в полосатых трико, нахрапистых хвастунах силы: сила есть-ума не надо…
В тоне газет проявлялись не только заносчивость и высокомерие так называемых образованных слоев общества, но и жестокость обывателей.
В этой большой игре сильных есть страстное изящество и благородство. Пороки же большого спорта – не пороки самой игры. Спорт лишь отражает болезни, несуразности самого общества. Тут все в соответствии с русской поговоркой: "Каков поп, таков и приход".
Не верю, что подобное зубоскальство,
неуважительность к человеку по вкусу шведским читателям.
И еще я убежден в разрушительности бездумного подчинения. Хочет или не хочет этого человек, но бездумное подчинение превращает его в носителя зла, надежду и опору зла. Именно эту идею я и вложил спустя много лет в повесть "Постулат философии". В ней я задался целью исследовать, выражаясь языком науки, генезис подчиненности, неизбежность превращения ее в насилие, зло, несмотря на все личные достоинства носителя подчиненности, даже гуманность и личную порядочность.
В сущности, бездумная подчиненность смыкается с насилием другого постулата, который оставляет и оставил по себе смерть и горе: "Верую, не разумея". Фанатизм веры без разума, без отчета в логике идей, пути этих идей…
Круг замыкается. Снова сила. Снова разные знаки этой величины.
Справедливость силы…
Глава 186.
Стокгольмский чемпионат оказался последним в короткой, но блестящей карьере Александра Курынова. Он выиграл его в изнурительной, равной схватке с венгром Хуской.
С Сашей я познакомился, если не изменяет память, в 1958 году на чемпионате СССР в Донецке (бывший Сталине). Нас тогда было трое юнцов, крепко поднажавших на рекорды страны и чемпионов: Виталий Двигун, Александр Курынов и я (Двигун – чемпион Европы 1960 года в полутяжелом весе).
Я сдружился с обоими. Однако с Александром судьба свела особенно близко и спортивной общностью путей. В сборную он был зачислен на год позже и впервые по-серьезному выступил в Риме, на Олимпийских играх 1960 года, не считая победы на европейском чемпионате в Милане.
Рим… "Мы были юны в последний раз!.."
В ту пору не было прославленней смуглого красавца Томми Коно – гордости американской тяжелой атлетики и его опекуна – Роберта Хоффмана. Сколько ни пытались сломить Коно – он все равно побеждал либо за несколько дней до поединка (с сомнительным исходом) откочевывал в другую, совершенно безопасную для него весовую категорию,– и опять-таки побеждал. Коно с одинаковым успехом выступал в легкой, полусредней, средней и даже полутяжелой весовых категориях. Взять верх над ним не удавалось лучшим из лучших атлетов 50-х годов, и доказательство – восемь триумфов Коно на мировых пробах силы. А какие атлеты наседали!
Коно побеждал изящно. Казалось, борьба развлекает его. С каким трепетом я брал у него автограф в июне 1955 года, в первый приезд американцев к нам! Многомедальный бесстрашный Коно с гордым прозвищем Железный Гаваец. "Повелитель рекордов" – так писали о нем.
Александр сломал Коно в ночном поединке на помосте "Палаццетто делло спорт". То утро он встречал уже знаменитостью. Помню его сразу после возвращения из зала: осунувшееся лицо, черные разводы под глазами, непривычно тонкая кожа – изможденность от поединка, сухота губ и глаза – неуверенность счастья. Коно сказал тогда репортерам: "Курынов – страшный штангист".
О славе Курынова свидетельствуют приглашения. Не сборную команду страны, а его зовут на международные турниры. Мы вместе отработали на юбилее британской тяжелой атлетики в Лондоне летом 1961 года (там и "откушали" на банкете "салат из фруктов – Власов" и "крем – Курынов" – так значилось в солидной росписи меню).
Год спустя снова "закатили гастроль" (выражение Саши), на сей раз по Франции и Финляндии. Случай едва ли не единственный для советского спорта тех лет. Обычно выезжали только командами, а тут все выступление – два атлета. И я не помню, чтобы в залах пустовало хоть одно кресло, даже в богатом на зрелища Париже люди стояли в проходах, за кулисами, у сцены. Ощущение жара их дыхания, близости…
Курынов пачкой выдает мировые рекорды. Орден, медали, призы, почтение газет – все знаки внимания. Именно с Александром мы оказались делегатами XIV съезда ВЛКСМ.
Я был уверен в его победе и на Олимпийских играх в Токио, если бы его сохранили для сборной. Это доказывает результат победителя и характер борьбы. Помню тот день. Куренцов отработал вместо Курынова. Хороший результат для первой пробы – серебряная медаль. Я перекидывался в "дурака" с Вахониным, когда Воробьев обрушился на Куренцова с попреками за "серебро". Я терпел до тех пор, пока Воробьев не заявил: "Тебя и в сборную не следовало брать, "загорал" бы дома!" Тут меня прорвало. Я напомнил Воробьеву его серебряные и бронзовые медали – что в них позорного? Результат Куренцова для первого боя с такими опытными соперниками совсем не постыдный.