Страница:
И вот эту сложную, очень объемную работу (болезненную для позвоночника) зашельмовали трюковым жимом. Многие атлеты годами готовили мышцы к новым весам, взламывали сопротивление новых весов; другие – подменили эту работу шлифовкой трюка, когда и судейский глаз не успевал отмечать подлоги. К примеру, подлоги за счет удара ногами: атлет, выпрямляясь, бьет грудью по грифу – это запретный прием, так как на вес воздействуют не руки, а ноги.
Все большая и большая доля "технического" жима, как стали его уклончиво называть, благополучно преодолевала строгости судейства. Подлоги вытесняли честный жим.
Атлеты оказались в неравном положении. Одни продолжали работать над жимом согласно правилам настоящего классического жима, другие все более изощрялись в "техническом" жиме, который не требовал выдающихся силовых качеств. Трюковая манера жима сводила его тренировку к простейшим упражнениям, экономя силу для тренировки рывка и толчка. К примеру, у меня тренировка классического жима отнимала свыше половины всего времени и энергии. Выигрыш качества и количества от тренировки у атлетов, освоивших "технический" жим, оказывался более чем основательный. Особенное значение для "технического" жима (швунга) имел вес атлета (из обычного принципа взаимодействия масс, ведь здесь штанга не выжималась, а ударом тела отправлялась наверх). Это вызвало дополнительное стремление ряда атлетов наесть собственный вес. Таким образом, вместо мужества силовой тренировки наблюдался процесс отяжеления атлетов, выхолащивания силовой работы, выигрыш результата трюкачеством.
К большим килограммам в жиме уже подступали атлеты, вовсе не обладающие достойной силой рук. Убедиться в этом просто. Они оказывались жалкими во вспомогательных упражнениях, закладывающих истинную силу, где само положение атлета (тело, станок) исключали какую-либо темповую подачу снаряда. Тут мои соперники проигрывали мне чрезвычайно много.
Дело явно подвигалось к вырождению древнейшего и славнейшего из атлетических упражнений, одного из первых, в котором почетно пробовалась сила.
И судейство явно буксовало – отсутствовали объективные формы контроля, по-прежнему все определялось на глазок; борьба сразу же учла это, пустив тренировки по новому руслу. Само по себе это не было такой уж новостью. И в старину практиковали жимы из хитрых. Но они являлись исключением, и атлеты рисковали напороться на нулевые оценки в соревнованиях. Впрочем, такие выжимания и не выдавали за жим, а называли "выкручиванием". Теперь контроль забуксовал.
В те годы я выжимал, лежа на доске под углом сорок градусов, штангу весом от 220 до 230 кг помногу в нескольких подходах (Некоторые атлеты имели в этом упражнении значительные результаты, но в том случае, когда практиковали его умышленно –для рекорда. В ряде стран фиксируются такие рекорды. Я держал тренировочный вес в зависимости от задач, которые предстояло решать в классическом жиме. Специальной же тренировкой этот жим лежа (или под наклоном) можно было куда как разогнать. Но я берег силу для других упражнений. Я не смел распылять силу. Всем повелевал принцип целесообразности).
Вес штанги в жимах из-за головы довел до 170 кг – я отжимал его три-четыре раза в подходе (в основном этот вес был освоен к Играм в Токио), а также порядочные веса брал в жиме широким хватом. Этот последний жим немилосердно осаживал позвонки ("закусывал спину", как говорят атлеты) – очень неудобный упор, на заломе спины. И все же профилактические наклоны со скамеек с гирей уберегали от радикулита и прочих неприятностей.
Борьба между атлетами двух школ приняла неравный и оскорбительный характер. Лжепатриотические соображения исключали принципиальную дискуссию. Отмечались лишь особо скверные приемы "технического" жима. Однако тренировки перестраивались именно под него.
Результат не заставил себя ждать. После Олимпиады в Мюнхене (1972) классический жим был изъят из программы соревнований. Двоеборье из рывка и толчка сменило прежнее классическое троеборье. С одной стороны, это безусловная потеря, но с другой – это упражнение не из полезных. Позвоночник изнашивается жимами безбожно.
Глава 164.
Аристотелю принадлежит выражение: нельзя одновременно быть и не быть.
При расширении этого понятия, приложении его к поведению людей оно обретает смысл, вдруг освещающий все нелепости нашего состояния, давая представление о существе каждого определенного бытия вообще.
Оно чрезвычайно помогло и постоянно помогает мне верно оценивать свое поведение, примирять чувства с разумом и жить в условиях, когда нет сил жить.
Нельзя одновременно быть и не быть…
Нет, это не значит, что надо быть оппортунистом, соглашателем, принимать смирение.
Такое понимание исключает все промежуточные состояния, калечащие душу и тело. Оно уничтожает неопределенность позиции, наделяет ясностью поступков и преодолением себя.
В жизни надо определиться, строго выбирать свою сторону, позицию. Всякое промежуточное состояние уродует человека, не решая задачи его бытия. Человек саморазрушается в раздвоенности. Раздвоенность есть прямой путь к самоуничтожению… Перейти огненную черту и стать тем, кем надлежит быть. Пасть под ударами судьбы, но не быть у нее в просителях… Нельзя одновременно быть и не быть… И не удивляться, всегда помнить: кто в клетке зачат, тот по клетке и плачет. Горькая правда…
Глава 165.
Если говорить о подлинно однозначной тренировке, ее у меня не было. Никогда не было.
Я делил спорт с учением в академии. Спорт подразумевался как нечто третьестепенное, зависимое от занятости в академии и прочих дел. Учился я без всяких поблажек. Да они и невозможны были в военной академии, а Военно-воздушная инженерная академия имени Н. Е. Жуковского – учебное заведение с традициями, отборным профессорско-преподавательским составом и духом благоговения перед знаниями и наукой.
Здесь умели учить, но и спрашивать тоже. Шесть-семь часов лекций, затем лабораторные занятия, курсовые задания, консультации. Что оставалось спорту, то и оставалось. Но именно в год окончания академии я стал чемпионом мира, свалив самый тяжелый из рекордов мира – официальный рекорд в толчковом упражнении великого Эндерсона.
А после академии опять невозможность сочетания главного труда – литературного – с большим спортом. Опять спорт довольствовался тем, что оставалось от сил и времени, и ведь тогда вообще не существовало восстановителей; ни сном ни духом не знали о них, ни о законных, ни о противозаконных…
Редкими месяцами я был связан со спортом всей жизнью. Месяцы эти можно счесть по пальцам.
Искусство владеть будущим.
Вести поисковые тренировки в зиму 1963 года было опрометчивостью. Слишком много я их уже принял, потому и сорвался весной, не переварив. Точнее, я подавился ими. Надо было дать организму время на усвоение, а я все торопился.
Следовало переключиться на облегченные тренировки. Они обеспечили бы несравненно больший прирост силы, и самое важное – скрепили бы здоровье. Я чересчур давно изнурялся работой на износ. Прок от очередного поиска был сомнителен – теперь это очевидно, а тогда… Тогда сама мысль о смягчении тренировок казалась изменой заветам силы. Я проявлял ограниченность фанатизма и упрямство недостаточной опытности, я бы даже сказал, зрелости. До таких тренировок надо дорасти не только силой…
Искусство владеть будущим. Я страшился упустить будущее. Я искал силу в усталости, разваливал себя.
Эта цель – 600 кг! Пробиться, искать, не отступать. Трезво оценить обстановку я не мог. Я заложил в природу работы самую серьезную ошибку. Она давала знать о себе многие годы…
В этой горячечной игре за результат я допускал спад в тренировках лишь за чертой 600 кг. Думаю, и это был самообман. Я погнал бы себя на новый результат. Ведь без движения спорт – своего рода продажа себя. Это было моим убеждением. Я мог изменяться, брать силу – следовательно, управлять движением. Задушенность нагрузками я преодолевал частым "дыханием", "учащением дыхания", но не снижением ритма и объема работы. Ведь к моменту моего ухода из спорта основная часть пути до 600 кг была пройдена: от официального мирового рекорда в сумме троеборья 512,5 до 580 кг – последнего моего рекорда в сумме. Главная сила взята в тренировках. Пусть в жадности, недостатке отдыха, но взята.
Искусство владеть будущим.
Усталость снова начала кренить меня. Я снова западал в грозную перетренировку. И без того я не выскребывался из нее уже второй год, однако старательно навешивал новую усталость. Следовало удивляться стойкости организма. Я был по-звериному живуч. Ну а как иначе достать такую силу?!
Нервное истощение держалось цепко. Писать о его проявлениях нет нужды – это болезнь, пусть временная, функционального характера. Но дни были настолько огненно-злыми, что я мучительно-натужно переваливал через каждый. Не жил, а, казалось, сдвигал огромную колоду, которая заслоняла свет и воздух.
Чтобы устоять, жить и снова собирать тренировки, я сложил девиз: "Я отвергаю и не принимаю все правила! Я подчиняю мироздание и все его процессы своей воле! Я изменяю неизменяемое! Мой организм подчиняется только моим законам! Высший судья – моя воля!"
Опять я топтал себя. Опять взводил волю и все взваливал на волю.
Я повторял эти слова дни и ночи: стать выше всех сомнений и слабостей, выжечь в себе цели – и служить им, даже если сотру себя, очень быстро сотру себя…
Отрешенные идут по этому пути. "На этом пути,– говорят они,– белое, синее, желтое, зеленое, красное… Этот путь найден, по нему идет знаток, добротворец, состоящий из жара…"
Да, труд на этих кругах постижения силы (во всем многообразии ее понимания) – жар! Белое, зеленое…– вехи знаний, достоинство опыта. И отрешенные – те, кто выдерживает направление только на цель, поклоняется лишь справедливости и с каждым шагом теряет страх…
Правы философы: ничто сколь-нибудь значительное в мире не совершается без страсти.
Вопреки всей усталости, ошибкам сила созревала. Я носил ее, слышал ее. Поил ею мышцы.
Счастливы ищущие!
Новые тренировочные результаты лишали всякой убедительности доводы моего тренера Богдасарова в пользу более спокойных тренировок, а он постоянно предлагал мне снизить объем работы, привести себя в порядок, беречь себя. Богдасаров был, конечно, прав.
Я люблю гордость большой силы. Те из ее хозяев, которых я знал или о которых читал – их уже не было,– отличались достоинством и гордостью. Всем присуща была общая черта –органическая несовместимость с угодничеством, кроме разве некоторых. В настоящей силе это сразу просвечивает. Это как бы ее душа.
…Я обычно обходился без утренних зарядок, да и настоящие длительные прогулки редко позволял себе: время забирали работа над рукописями, книги и тренировки. Я вообще крайне редко отдыхал. Пренебрегал отдыхом, считая его недопустимой роскошью. Я так понимал: мне отпущено очень мало времени. Сила во мне ненадолго, а спорт обеспечивает мое учение в литературе. И я гнал… с юношеских лет до последних подходов к штанге в большом спорте. Однако на этом гонка не кончилась и отдых не приблизился… И я снова гнал…
Такой режим жизни я считаю серьезным упущением для силы. Я никогда не был только атлетом. Никогда мои мышцы, мозг и тело не служили только силе. Я рвался в будущее, которое не представлял себе без литературы, а настоящее рассматривал лишь как одно из средств продвижения к цели. И топтал настоящее… Попутно с литературой я занимался историей, и в основном по источникам. Впрочем, какое это занятие! Это без преувеличения – страсть. История, как и память, оживляет прошлое, простирая его в будущее.
Глава 166.
И все же хроническая утомленность при необходимости круто увеличить результат к будущему чемпионату мира вынудила нас с тренером произвести изменения даже в тренировочных средствах. Великая гонка называла новые цифры. Неспособные обратить их в силу мышц отпадали. Отчасти в этом и скрывалась причина поиска новых приемов тренировки. Изучение ее других направлений. Найти, раскопать силу…
Мы основательно сократили набор упражнений, но это не являлось уступкой. Наоборот, это позволяло увеличить нагрузку на главные мышцы. Так или иначе, упражнения из сокращенного набора заменяли почти все упражнения по совокупному воздействию на организм. Тренировка стала более поджатой, как бы менее неряшливой. Кроме того, мы отказались от координационно сложных упражнений. Вообще свели к наименьшему все то, что вызывает напряжение внимания и, таким образом, дополнительный нервный расход. Усталь физическая устраняется нехитро, нервная – долго, болезненно и прихотливо. А тренировки в пятнадцать-тридцать тонн за четыре часа работы при высокой интенсивности потрясали организм. Ведь мы не пользовались восстановителями, а жили и тренировались в обычных городских условиях на обычном питании. Господи, эти очереди! За всем – очереди!
По-прежнему мы мало "зубрили" технические элементы, что тоже высвобождало время, а дополнительное время – это опять-таки увеличение объема силовой работы. Да, сила! Только она подчиняет победы!
Гибкость и скорость – качества возрастные. При всем голоде на время мы ввели много упражнений на гибкость и поддержание скоростной реакции. О гибкости мы никогда не забывали еще и потому, что она сберегала суставы. Работа с предельными тяжестями предполагает крайние из допустимых растяжений суставных связок, нагрузку на узлы связок, головки мышц. Не всегда классические упражнения классически удавались на соревнованиях: тогда суставы оказывались в критических режимах – их подготовленность и уберегала от травм, не говоря уж о том, что гибкость сама по себе выигрыш в силе (глубже сед, глубже "разножка" и т. д.).
Режим для сердца в тяжелой атлетике весьма далек от полезного. Поэтому силовую работу необходимо сопрягать с бегом после тренировки. "Мотор" нужно держать под нагрузкой и контролем.
О канонах. При выполнении рывка я, согласно принятым канонам, держал ноги в стартовом положении сравнительно выпрямленными, дабы сразу обеспечить скорость штанге. Лишь в ту зиму я окончательно убедился, сколь много теряю из-за бездумного копирования. Ведь ноги у меня значительно крепче спины. Так зачем в повиновение канону я выбрасываю из усилия самые мощные мышцы? Зачем взваливаю на более слабые мышцы спины основную работу? Не проще ли изменить старт? По совету тренера начал пробовать новый старт давно, еще перед Играми в Риме (1960), но только сейчас убедился в его преимуществах. Следовало вводить его в работу без ограничений. А старт забавный – толчковый, но для рывка!
Особое внимание я обращал на крепость брюшного пресса.
Все это, само собой, тренировочные мелочи. Поиск же касался существа тренировки.
Разумное питание, умение дышать, обилие свежего воздуха – основа нормальных обменных процессов. Об этом знают, но все внимание приковано к силе, отчасти и к размеру мышц, а также – громадному собственному весу. Чтобы избежать крупных неприятностей со здоровьем, как-то сбалансировать вред перегрузок большого спорта, надо помнить о разумном питании, полноценном отдыхе и закаливании. Тяжелоатлеты несут урон от неполноценного дыхания. Поэтому нужно осваивать специальные упражнения, не с тяжестями. Я, к сожалению, понял это слишком поздно…
Глава 167.
Традиционные мартовские соревнования Приз Москвы я пропустил. Шемански дал спектакль на полусиле. Он приехал не для опробывания мускулов своих и соперников – увидеть Москву. Этот атлет, как никто, умел распределять силу. Умел собираться. Глядя на его выступления из заурядных, нельзя вообразить, как он способен меняться в главной борьбе! Вялый, скучноватый, даже просто слабый, он преображался…
В те месяцы я открыл для себя А. И. Герцена и не мог отвести взгляда от слепящего света строк: "Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные…" (Герцен А. И. Поли. собр. соч., 1956, т. 11. С. 16).
А Бальдассаре Кастильоне!
"Нужно повиноваться истине, а не большинству".
Или его же: "…правда и состоит в том, чтобы говорить то, что думаешь, даже если заблуждаешься…"
Не сворачивать с избранного пути, быть преданным центральным мыслям, не разменивать эти мысли; победами и стойкостью утверждать правоту моральных принципов, гордиться принадлежностью к великим заповедям прошлого и настоящего.
"Истину нужно искать и принимать, отстраняя все посторонние для этого соображения, даже соображения добра",– моральность этой формулировки заставила меня ломать голову. Как без добра? Разве может быть здоровым то, что приносит в жертву добро?.. Снова и снова я заходил на эти мысли. Где ответ, в чем?.. А ведь именно в ответе – направление жизни; именно он, ответ, обнажит это направление и, следовательно, определит все дни твоей жизни… Она должна быть подчинена истине. Стремление найти истину и безусловно согласиться с ней – это обязательное требование, общее и для науки, и для морали,– позже эти своего рода постулаты подробно сформулирует советский математик академик Александр Данилович Александров, ректор Ленинградского университета в 50-60-е годы.
В тех месяцах – все противоречия моей тренировки. Я определенно выходил на новые результаты, преодолевал болезненность. Ту болезненность, которая не смывается неделями отдыха, заботливостью и уходом…
И я снова любил силу. Любил все той же молодостью чувств. Меня примяли борьба и ошибки, запалила гонка, но чувства не изменили цвета.
И в то же время все больше и больше людей вмешивалось и втиралось в мою жизнь. Все больше и больше я терял себя, становился человеком-символом. Я знал, что и почему, но это не избавляло от нелепой выставленное напоказ. Подобная жизнь убивает искренность.
И еще я страшился заданности в жизни. Она вытравляет человеческое. Знать, что будет спустя неделю, год, годы. Быть в казарменном шаге… А человек – это стихия. Он безграничен. И вдруг поднимается над самим собой. Он всегда таит возможность быть другим и созидать новое. Но только не жевать дни! Только не хоронить дни!
Глава 168.
Чемпионат США 1963 года выигрывает Сид Генри, в троеборье-1125 фунтов (510,3 кг). Мягкий, деликатный, в полном смысле интеллигентный, он казался случайным в "железной игре", или, как ее однажды назвал тренер и атлет, а по профессии архитектор Дмитрий Петрович Поляков, "железной свалке". И говорено то было старым атлетом с таким язвительным двусмыслием!..
Я видел, Генри увлечен силой, но не настолько, чтобы отдавать себя. А это определяет душу тренировки. При всем том Генри был смел и решителен в соревнованиях.
Что до интеллигентности… После чемпионата мира в Стокгольме Лев Кассиль напечатал в "Вечерней Москве":
"Незадолго до отъезда в Рим я говорил о Власове с одним из наших тяжеловесов, в прошлом не раз уходившим с помоста в звании чемпиона.
– Боюсь я за него, признаться,– сказал мне атлет.– Нервы могут подвести. Очень уж он у нас интеллигентный.
…И недаром в книге "Дороги ведут в Рим" приводится высказывание старого итальянского журналиста о Власове: "Невероятно! Это же ученый, а не штангист…"
Американские соперники Ю. Власова тоже делали ставку на то, что у нашего атлета сдадут "интеллигентные нервы"… Но он сумел собраться и доказать, что воля у него не слабее мышц. Он ушел с помоста, вернее, был унесен на руках восторженными "тиффози" чемпионом Олимпиады… показавшим совершенно невероятный результат…
Помнится, что в Палаццетто делло спорт не нашлось даже соответствующих таблиц. Цифру рекорда пришлось выводить от руки мелом на демонстрационной доске.
"Век Андерсона" сменился "веком Власова"…" (Кассиль Л. Перо и штанга.– Вечерняя Москва, 1963, 10 октября).
На мой взгляд и опыт, как раз черная, бессознательная сила неустойчива в борьбе. Она по природе своей лишена устоев, а следовательно, и способности сносить испытания, предполагающие определенные волевые напряжения, жертвы, самоограничения.
Победа Сида вовсе не означала конец Шемански. Я знал, как умеет выколачивать силу маэстро Шемански. За ним еще сохранился рекорд мира в рывке, "узурпированный" 28 апреля 1962 года в Детройте. И надежды на то, что у атлетов с возрастом притупляются скоростные качества, не оправдывались: Норб держал рекорд цепко. Да, из всех соперников самым серьезным по-прежнему оставался он. Несмотря на возраст, у него был запас силы. Жим можно "качать" до последнего своего дня на большом помосте (когда мне было сорок три, я, не тренируясь со штангой десятилетие, за полтора месяца довел жим лежа на наклонной доске, сорок градусов, с 95 до 190 кг; причем между делом, без нацеленности и соответствующего режима и при собственном весе 105 кг). Эту особенность силы учел Норб и тренировку изменил в пользу жима.
Зима, весна и начало лета 1963 года отлетели подозрительно мирно – никаких наскоков рекордами, неожиданностей результатов, газетной травли. Пружины будущих поединков взводились сдержанно и осмотрительно.
Я ощущал перемену в отношении к себе. Если я ушел от поражения в Будапеште с наименьшей из допустимых разниц – всего 2,5 кг,– то что может учинить Норб в Стокгольме, на будущем чемпионате мира? Что он готовит? Что и как свяжется в будущей встрече?
А пока я ляпал все ту же ошибку в тренировках: изнурял себя пробой новых приемов. Все было так просто, правда лежала на ладони – зачем искать? Сбавь обороты – и захлебнешься силой. А я ничего не видел! Я боялся остановки. Как же я был слеп: ведь отдых – это самое верное и неотразимое оружие спортсмена! Искусство владения им не менее сложно, чем знание нужных упражнений, характера нагрузок. Отдых возрождает силу, заморенную безрассудством фанатичной работы. Отдых в любом случае беспроигрышный ход. Совершенно надежный. Я им не владел. Не хотел владеть. Все перекладывал на способность "нести". Отдых является самостоятельной величиной, но не подчиненным элементом. Непонимание этого – один из самых грубых промахов моей спортивной жизни.
Но ведь любят всегда неразумно, а я любил силу, не почитал, а страстно, горячо любил. Я гнался за ней, мечтал овладеть, приручить, сделать своей, нести в себе, не расставаться.
Еще юношей, задумываясь о смерти, я ставил себя в нее только сильным. Умереть сильным. Сделать последний шаг – и рухнуть, но сильным, прямым, не размытым страхом за себя и жизнь. Не унижаться перед смертью.
О таком последнем шаге можно только мечтать.
Глава 169.
В первые дни лета на стадионе в Лужниках на празднике, посвященном приезду Фиделя Кастро, выступали представители различных сборных команд страны. Меня, как назло, лихорадило. Не случайно, конечно. Я рассчитывался за все извращения и насилия тренировок и вообще режима жизни. Температура болталась у отметки 38 градусов.
Все же Воробьев убедил меня выступить. Редко я встречал человека с таким задушевным даром убеждать.
В тот день было жарко – 29 градусов. В нише стадиона воздух стоял разморенный, лениво-неподвижный. Уже на разминке я почувствовал: дышать нечем. Я сделал три попытки установить мировой рекорд, в последней был очень близок к успеху, но… рекорд закапризничал и не дался.
И почти тут же я провалился в отупляющее безразличие. Не было сил пошевелиться. С трудом я воспринимал происходящее, все от меня отгородила какая-то ватная прослойка.
Мертвыми ногами я вышел со стадиона и прилег на скамейку. Я лежал под трибунами, обезвоженный, раздавленный. Связь с внешним миром я сохранял лишь усилиями воли. И сколько ни дышал – не хватало воздуха, я задыхался.
Пришел в себя лишь через несколько часов…
На спортивном празднике газеты "Фольксштимме" в Вене атлеты работали в такой же застойно-душный, жаркий вечер 29 июня. Я, по мере возможностей, избегал выступлений на открытом воздухе: нет пространственной привязки, следовательно, велика вероятность потери равновесия. А тут опять без тренера… из-за экономии средств. И все же мировой рекорд в жиме – 190,5 кг взял с первой попытки. Это сулило успех в толчке. Я уже давно должен был толкать 220 кг. Понимал: мешает усталость и, как следствие, боязнь. По силе же готов давно. Эта боязнь и определила поведение под штангой. Это только с виду я контролировал мышцы…
Соревновались в Пратере, крупнейшем венском парке.
Я решил прорваться на рекорд в толчке через возбуждение от победы в жиме. Как говорят атлеты, был в "кураже".
Все большая и большая доля "технического" жима, как стали его уклончиво называть, благополучно преодолевала строгости судейства. Подлоги вытесняли честный жим.
Атлеты оказались в неравном положении. Одни продолжали работать над жимом согласно правилам настоящего классического жима, другие все более изощрялись в "техническом" жиме, который не требовал выдающихся силовых качеств. Трюковая манера жима сводила его тренировку к простейшим упражнениям, экономя силу для тренировки рывка и толчка. К примеру, у меня тренировка классического жима отнимала свыше половины всего времени и энергии. Выигрыш качества и количества от тренировки у атлетов, освоивших "технический" жим, оказывался более чем основательный. Особенное значение для "технического" жима (швунга) имел вес атлета (из обычного принципа взаимодействия масс, ведь здесь штанга не выжималась, а ударом тела отправлялась наверх). Это вызвало дополнительное стремление ряда атлетов наесть собственный вес. Таким образом, вместо мужества силовой тренировки наблюдался процесс отяжеления атлетов, выхолащивания силовой работы, выигрыш результата трюкачеством.
К большим килограммам в жиме уже подступали атлеты, вовсе не обладающие достойной силой рук. Убедиться в этом просто. Они оказывались жалкими во вспомогательных упражнениях, закладывающих истинную силу, где само положение атлета (тело, станок) исключали какую-либо темповую подачу снаряда. Тут мои соперники проигрывали мне чрезвычайно много.
Дело явно подвигалось к вырождению древнейшего и славнейшего из атлетических упражнений, одного из первых, в котором почетно пробовалась сила.
И судейство явно буксовало – отсутствовали объективные формы контроля, по-прежнему все определялось на глазок; борьба сразу же учла это, пустив тренировки по новому руслу. Само по себе это не было такой уж новостью. И в старину практиковали жимы из хитрых. Но они являлись исключением, и атлеты рисковали напороться на нулевые оценки в соревнованиях. Впрочем, такие выжимания и не выдавали за жим, а называли "выкручиванием". Теперь контроль забуксовал.
В те годы я выжимал, лежа на доске под углом сорок градусов, штангу весом от 220 до 230 кг помногу в нескольких подходах (Некоторые атлеты имели в этом упражнении значительные результаты, но в том случае, когда практиковали его умышленно –для рекорда. В ряде стран фиксируются такие рекорды. Я держал тренировочный вес в зависимости от задач, которые предстояло решать в классическом жиме. Специальной же тренировкой этот жим лежа (или под наклоном) можно было куда как разогнать. Но я берег силу для других упражнений. Я не смел распылять силу. Всем повелевал принцип целесообразности).
Вес штанги в жимах из-за головы довел до 170 кг – я отжимал его три-четыре раза в подходе (в основном этот вес был освоен к Играм в Токио), а также порядочные веса брал в жиме широким хватом. Этот последний жим немилосердно осаживал позвонки ("закусывал спину", как говорят атлеты) – очень неудобный упор, на заломе спины. И все же профилактические наклоны со скамеек с гирей уберегали от радикулита и прочих неприятностей.
Борьба между атлетами двух школ приняла неравный и оскорбительный характер. Лжепатриотические соображения исключали принципиальную дискуссию. Отмечались лишь особо скверные приемы "технического" жима. Однако тренировки перестраивались именно под него.
Результат не заставил себя ждать. После Олимпиады в Мюнхене (1972) классический жим был изъят из программы соревнований. Двоеборье из рывка и толчка сменило прежнее классическое троеборье. С одной стороны, это безусловная потеря, но с другой – это упражнение не из полезных. Позвоночник изнашивается жимами безбожно.
Глава 164.
Аристотелю принадлежит выражение: нельзя одновременно быть и не быть.
При расширении этого понятия, приложении его к поведению людей оно обретает смысл, вдруг освещающий все нелепости нашего состояния, давая представление о существе каждого определенного бытия вообще.
Оно чрезвычайно помогло и постоянно помогает мне верно оценивать свое поведение, примирять чувства с разумом и жить в условиях, когда нет сил жить.
Нельзя одновременно быть и не быть…
Нет, это не значит, что надо быть оппортунистом, соглашателем, принимать смирение.
Такое понимание исключает все промежуточные состояния, калечащие душу и тело. Оно уничтожает неопределенность позиции, наделяет ясностью поступков и преодолением себя.
В жизни надо определиться, строго выбирать свою сторону, позицию. Всякое промежуточное состояние уродует человека, не решая задачи его бытия. Человек саморазрушается в раздвоенности. Раздвоенность есть прямой путь к самоуничтожению… Перейти огненную черту и стать тем, кем надлежит быть. Пасть под ударами судьбы, но не быть у нее в просителях… Нельзя одновременно быть и не быть… И не удивляться, всегда помнить: кто в клетке зачат, тот по клетке и плачет. Горькая правда…
Глава 165.
Если говорить о подлинно однозначной тренировке, ее у меня не было. Никогда не было.
Я делил спорт с учением в академии. Спорт подразумевался как нечто третьестепенное, зависимое от занятости в академии и прочих дел. Учился я без всяких поблажек. Да они и невозможны были в военной академии, а Военно-воздушная инженерная академия имени Н. Е. Жуковского – учебное заведение с традициями, отборным профессорско-преподавательским составом и духом благоговения перед знаниями и наукой.
Здесь умели учить, но и спрашивать тоже. Шесть-семь часов лекций, затем лабораторные занятия, курсовые задания, консультации. Что оставалось спорту, то и оставалось. Но именно в год окончания академии я стал чемпионом мира, свалив самый тяжелый из рекордов мира – официальный рекорд в толчковом упражнении великого Эндерсона.
А после академии опять невозможность сочетания главного труда – литературного – с большим спортом. Опять спорт довольствовался тем, что оставалось от сил и времени, и ведь тогда вообще не существовало восстановителей; ни сном ни духом не знали о них, ни о законных, ни о противозаконных…
Редкими месяцами я был связан со спортом всей жизнью. Месяцы эти можно счесть по пальцам.
Искусство владеть будущим.
Вести поисковые тренировки в зиму 1963 года было опрометчивостью. Слишком много я их уже принял, потому и сорвался весной, не переварив. Точнее, я подавился ими. Надо было дать организму время на усвоение, а я все торопился.
Следовало переключиться на облегченные тренировки. Они обеспечили бы несравненно больший прирост силы, и самое важное – скрепили бы здоровье. Я чересчур давно изнурялся работой на износ. Прок от очередного поиска был сомнителен – теперь это очевидно, а тогда… Тогда сама мысль о смягчении тренировок казалась изменой заветам силы. Я проявлял ограниченность фанатизма и упрямство недостаточной опытности, я бы даже сказал, зрелости. До таких тренировок надо дорасти не только силой…
Искусство владеть будущим. Я страшился упустить будущее. Я искал силу в усталости, разваливал себя.
Эта цель – 600 кг! Пробиться, искать, не отступать. Трезво оценить обстановку я не мог. Я заложил в природу работы самую серьезную ошибку. Она давала знать о себе многие годы…
В этой горячечной игре за результат я допускал спад в тренировках лишь за чертой 600 кг. Думаю, и это был самообман. Я погнал бы себя на новый результат. Ведь без движения спорт – своего рода продажа себя. Это было моим убеждением. Я мог изменяться, брать силу – следовательно, управлять движением. Задушенность нагрузками я преодолевал частым "дыханием", "учащением дыхания", но не снижением ритма и объема работы. Ведь к моменту моего ухода из спорта основная часть пути до 600 кг была пройдена: от официального мирового рекорда в сумме троеборья 512,5 до 580 кг – последнего моего рекорда в сумме. Главная сила взята в тренировках. Пусть в жадности, недостатке отдыха, но взята.
Искусство владеть будущим.
Усталость снова начала кренить меня. Я снова западал в грозную перетренировку. И без того я не выскребывался из нее уже второй год, однако старательно навешивал новую усталость. Следовало удивляться стойкости организма. Я был по-звериному живуч. Ну а как иначе достать такую силу?!
Нервное истощение держалось цепко. Писать о его проявлениях нет нужды – это болезнь, пусть временная, функционального характера. Но дни были настолько огненно-злыми, что я мучительно-натужно переваливал через каждый. Не жил, а, казалось, сдвигал огромную колоду, которая заслоняла свет и воздух.
Чтобы устоять, жить и снова собирать тренировки, я сложил девиз: "Я отвергаю и не принимаю все правила! Я подчиняю мироздание и все его процессы своей воле! Я изменяю неизменяемое! Мой организм подчиняется только моим законам! Высший судья – моя воля!"
Опять я топтал себя. Опять взводил волю и все взваливал на волю.
Я повторял эти слова дни и ночи: стать выше всех сомнений и слабостей, выжечь в себе цели – и служить им, даже если сотру себя, очень быстро сотру себя…
Отрешенные идут по этому пути. "На этом пути,– говорят они,– белое, синее, желтое, зеленое, красное… Этот путь найден, по нему идет знаток, добротворец, состоящий из жара…"
Да, труд на этих кругах постижения силы (во всем многообразии ее понимания) – жар! Белое, зеленое…– вехи знаний, достоинство опыта. И отрешенные – те, кто выдерживает направление только на цель, поклоняется лишь справедливости и с каждым шагом теряет страх…
Правы философы: ничто сколь-нибудь значительное в мире не совершается без страсти.
Вопреки всей усталости, ошибкам сила созревала. Я носил ее, слышал ее. Поил ею мышцы.
Счастливы ищущие!
Новые тренировочные результаты лишали всякой убедительности доводы моего тренера Богдасарова в пользу более спокойных тренировок, а он постоянно предлагал мне снизить объем работы, привести себя в порядок, беречь себя. Богдасаров был, конечно, прав.
Я люблю гордость большой силы. Те из ее хозяев, которых я знал или о которых читал – их уже не было,– отличались достоинством и гордостью. Всем присуща была общая черта –органическая несовместимость с угодничеством, кроме разве некоторых. В настоящей силе это сразу просвечивает. Это как бы ее душа.
…Я обычно обходился без утренних зарядок, да и настоящие длительные прогулки редко позволял себе: время забирали работа над рукописями, книги и тренировки. Я вообще крайне редко отдыхал. Пренебрегал отдыхом, считая его недопустимой роскошью. Я так понимал: мне отпущено очень мало времени. Сила во мне ненадолго, а спорт обеспечивает мое учение в литературе. И я гнал… с юношеских лет до последних подходов к штанге в большом спорте. Однако на этом гонка не кончилась и отдых не приблизился… И я снова гнал…
Такой режим жизни я считаю серьезным упущением для силы. Я никогда не был только атлетом. Никогда мои мышцы, мозг и тело не служили только силе. Я рвался в будущее, которое не представлял себе без литературы, а настоящее рассматривал лишь как одно из средств продвижения к цели. И топтал настоящее… Попутно с литературой я занимался историей, и в основном по источникам. Впрочем, какое это занятие! Это без преувеличения – страсть. История, как и память, оживляет прошлое, простирая его в будущее.
Глава 166.
И все же хроническая утомленность при необходимости круто увеличить результат к будущему чемпионату мира вынудила нас с тренером произвести изменения даже в тренировочных средствах. Великая гонка называла новые цифры. Неспособные обратить их в силу мышц отпадали. Отчасти в этом и скрывалась причина поиска новых приемов тренировки. Изучение ее других направлений. Найти, раскопать силу…
Мы основательно сократили набор упражнений, но это не являлось уступкой. Наоборот, это позволяло увеличить нагрузку на главные мышцы. Так или иначе, упражнения из сокращенного набора заменяли почти все упражнения по совокупному воздействию на организм. Тренировка стала более поджатой, как бы менее неряшливой. Кроме того, мы отказались от координационно сложных упражнений. Вообще свели к наименьшему все то, что вызывает напряжение внимания и, таким образом, дополнительный нервный расход. Усталь физическая устраняется нехитро, нервная – долго, болезненно и прихотливо. А тренировки в пятнадцать-тридцать тонн за четыре часа работы при высокой интенсивности потрясали организм. Ведь мы не пользовались восстановителями, а жили и тренировались в обычных городских условиях на обычном питании. Господи, эти очереди! За всем – очереди!
По-прежнему мы мало "зубрили" технические элементы, что тоже высвобождало время, а дополнительное время – это опять-таки увеличение объема силовой работы. Да, сила! Только она подчиняет победы!
Гибкость и скорость – качества возрастные. При всем голоде на время мы ввели много упражнений на гибкость и поддержание скоростной реакции. О гибкости мы никогда не забывали еще и потому, что она сберегала суставы. Работа с предельными тяжестями предполагает крайние из допустимых растяжений суставных связок, нагрузку на узлы связок, головки мышц. Не всегда классические упражнения классически удавались на соревнованиях: тогда суставы оказывались в критических режимах – их подготовленность и уберегала от травм, не говоря уж о том, что гибкость сама по себе выигрыш в силе (глубже сед, глубже "разножка" и т. д.).
Режим для сердца в тяжелой атлетике весьма далек от полезного. Поэтому силовую работу необходимо сопрягать с бегом после тренировки. "Мотор" нужно держать под нагрузкой и контролем.
О канонах. При выполнении рывка я, согласно принятым канонам, держал ноги в стартовом положении сравнительно выпрямленными, дабы сразу обеспечить скорость штанге. Лишь в ту зиму я окончательно убедился, сколь много теряю из-за бездумного копирования. Ведь ноги у меня значительно крепче спины. Так зачем в повиновение канону я выбрасываю из усилия самые мощные мышцы? Зачем взваливаю на более слабые мышцы спины основную работу? Не проще ли изменить старт? По совету тренера начал пробовать новый старт давно, еще перед Играми в Риме (1960), но только сейчас убедился в его преимуществах. Следовало вводить его в работу без ограничений. А старт забавный – толчковый, но для рывка!
Особое внимание я обращал на крепость брюшного пресса.
Все это, само собой, тренировочные мелочи. Поиск же касался существа тренировки.
Разумное питание, умение дышать, обилие свежего воздуха – основа нормальных обменных процессов. Об этом знают, но все внимание приковано к силе, отчасти и к размеру мышц, а также – громадному собственному весу. Чтобы избежать крупных неприятностей со здоровьем, как-то сбалансировать вред перегрузок большого спорта, надо помнить о разумном питании, полноценном отдыхе и закаливании. Тяжелоатлеты несут урон от неполноценного дыхания. Поэтому нужно осваивать специальные упражнения, не с тяжестями. Я, к сожалению, понял это слишком поздно…
Глава 167.
Традиционные мартовские соревнования Приз Москвы я пропустил. Шемански дал спектакль на полусиле. Он приехал не для опробывания мускулов своих и соперников – увидеть Москву. Этот атлет, как никто, умел распределять силу. Умел собираться. Глядя на его выступления из заурядных, нельзя вообразить, как он способен меняться в главной борьбе! Вялый, скучноватый, даже просто слабый, он преображался…
В те месяцы я открыл для себя А. И. Герцена и не мог отвести взгляда от слепящего света строк: "Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные…" (Герцен А. И. Поли. собр. соч., 1956, т. 11. С. 16).
А Бальдассаре Кастильоне!
"Нужно повиноваться истине, а не большинству".
Или его же: "…правда и состоит в том, чтобы говорить то, что думаешь, даже если заблуждаешься…"
Не сворачивать с избранного пути, быть преданным центральным мыслям, не разменивать эти мысли; победами и стойкостью утверждать правоту моральных принципов, гордиться принадлежностью к великим заповедям прошлого и настоящего.
"Истину нужно искать и принимать, отстраняя все посторонние для этого соображения, даже соображения добра",– моральность этой формулировки заставила меня ломать голову. Как без добра? Разве может быть здоровым то, что приносит в жертву добро?.. Снова и снова я заходил на эти мысли. Где ответ, в чем?.. А ведь именно в ответе – направление жизни; именно он, ответ, обнажит это направление и, следовательно, определит все дни твоей жизни… Она должна быть подчинена истине. Стремление найти истину и безусловно согласиться с ней – это обязательное требование, общее и для науки, и для морали,– позже эти своего рода постулаты подробно сформулирует советский математик академик Александр Данилович Александров, ректор Ленинградского университета в 50-60-е годы.
В тех месяцах – все противоречия моей тренировки. Я определенно выходил на новые результаты, преодолевал болезненность. Ту болезненность, которая не смывается неделями отдыха, заботливостью и уходом…
И я снова любил силу. Любил все той же молодостью чувств. Меня примяли борьба и ошибки, запалила гонка, но чувства не изменили цвета.
И в то же время все больше и больше людей вмешивалось и втиралось в мою жизнь. Все больше и больше я терял себя, становился человеком-символом. Я знал, что и почему, но это не избавляло от нелепой выставленное напоказ. Подобная жизнь убивает искренность.
И еще я страшился заданности в жизни. Она вытравляет человеческое. Знать, что будет спустя неделю, год, годы. Быть в казарменном шаге… А человек – это стихия. Он безграничен. И вдруг поднимается над самим собой. Он всегда таит возможность быть другим и созидать новое. Но только не жевать дни! Только не хоронить дни!
Глава 168.
Чемпионат США 1963 года выигрывает Сид Генри, в троеборье-1125 фунтов (510,3 кг). Мягкий, деликатный, в полном смысле интеллигентный, он казался случайным в "железной игре", или, как ее однажды назвал тренер и атлет, а по профессии архитектор Дмитрий Петрович Поляков, "железной свалке". И говорено то было старым атлетом с таким язвительным двусмыслием!..
Я видел, Генри увлечен силой, но не настолько, чтобы отдавать себя. А это определяет душу тренировки. При всем том Генри был смел и решителен в соревнованиях.
Что до интеллигентности… После чемпионата мира в Стокгольме Лев Кассиль напечатал в "Вечерней Москве":
"Незадолго до отъезда в Рим я говорил о Власове с одним из наших тяжеловесов, в прошлом не раз уходившим с помоста в звании чемпиона.
– Боюсь я за него, признаться,– сказал мне атлет.– Нервы могут подвести. Очень уж он у нас интеллигентный.
…И недаром в книге "Дороги ведут в Рим" приводится высказывание старого итальянского журналиста о Власове: "Невероятно! Это же ученый, а не штангист…"
Американские соперники Ю. Власова тоже делали ставку на то, что у нашего атлета сдадут "интеллигентные нервы"… Но он сумел собраться и доказать, что воля у него не слабее мышц. Он ушел с помоста, вернее, был унесен на руках восторженными "тиффози" чемпионом Олимпиады… показавшим совершенно невероятный результат…
Помнится, что в Палаццетто делло спорт не нашлось даже соответствующих таблиц. Цифру рекорда пришлось выводить от руки мелом на демонстрационной доске.
"Век Андерсона" сменился "веком Власова"…" (Кассиль Л. Перо и штанга.– Вечерняя Москва, 1963, 10 октября).
На мой взгляд и опыт, как раз черная, бессознательная сила неустойчива в борьбе. Она по природе своей лишена устоев, а следовательно, и способности сносить испытания, предполагающие определенные волевые напряжения, жертвы, самоограничения.
Победа Сида вовсе не означала конец Шемански. Я знал, как умеет выколачивать силу маэстро Шемански. За ним еще сохранился рекорд мира в рывке, "узурпированный" 28 апреля 1962 года в Детройте. И надежды на то, что у атлетов с возрастом притупляются скоростные качества, не оправдывались: Норб держал рекорд цепко. Да, из всех соперников самым серьезным по-прежнему оставался он. Несмотря на возраст, у него был запас силы. Жим можно "качать" до последнего своего дня на большом помосте (когда мне было сорок три, я, не тренируясь со штангой десятилетие, за полтора месяца довел жим лежа на наклонной доске, сорок градусов, с 95 до 190 кг; причем между делом, без нацеленности и соответствующего режима и при собственном весе 105 кг). Эту особенность силы учел Норб и тренировку изменил в пользу жима.
Зима, весна и начало лета 1963 года отлетели подозрительно мирно – никаких наскоков рекордами, неожиданностей результатов, газетной травли. Пружины будущих поединков взводились сдержанно и осмотрительно.
Я ощущал перемену в отношении к себе. Если я ушел от поражения в Будапеште с наименьшей из допустимых разниц – всего 2,5 кг,– то что может учинить Норб в Стокгольме, на будущем чемпионате мира? Что он готовит? Что и как свяжется в будущей встрече?
А пока я ляпал все ту же ошибку в тренировках: изнурял себя пробой новых приемов. Все было так просто, правда лежала на ладони – зачем искать? Сбавь обороты – и захлебнешься силой. А я ничего не видел! Я боялся остановки. Как же я был слеп: ведь отдых – это самое верное и неотразимое оружие спортсмена! Искусство владения им не менее сложно, чем знание нужных упражнений, характера нагрузок. Отдых возрождает силу, заморенную безрассудством фанатичной работы. Отдых в любом случае беспроигрышный ход. Совершенно надежный. Я им не владел. Не хотел владеть. Все перекладывал на способность "нести". Отдых является самостоятельной величиной, но не подчиненным элементом. Непонимание этого – один из самых грубых промахов моей спортивной жизни.
Но ведь любят всегда неразумно, а я любил силу, не почитал, а страстно, горячо любил. Я гнался за ней, мечтал овладеть, приручить, сделать своей, нести в себе, не расставаться.
Еще юношей, задумываясь о смерти, я ставил себя в нее только сильным. Умереть сильным. Сделать последний шаг – и рухнуть, но сильным, прямым, не размытым страхом за себя и жизнь. Не унижаться перед смертью.
О таком последнем шаге можно только мечтать.
Глава 169.
В первые дни лета на стадионе в Лужниках на празднике, посвященном приезду Фиделя Кастро, выступали представители различных сборных команд страны. Меня, как назло, лихорадило. Не случайно, конечно. Я рассчитывался за все извращения и насилия тренировок и вообще режима жизни. Температура болталась у отметки 38 градусов.
Все же Воробьев убедил меня выступить. Редко я встречал человека с таким задушевным даром убеждать.
В тот день было жарко – 29 градусов. В нише стадиона воздух стоял разморенный, лениво-неподвижный. Уже на разминке я почувствовал: дышать нечем. Я сделал три попытки установить мировой рекорд, в последней был очень близок к успеху, но… рекорд закапризничал и не дался.
И почти тут же я провалился в отупляющее безразличие. Не было сил пошевелиться. С трудом я воспринимал происходящее, все от меня отгородила какая-то ватная прослойка.
Мертвыми ногами я вышел со стадиона и прилег на скамейку. Я лежал под трибунами, обезвоженный, раздавленный. Связь с внешним миром я сохранял лишь усилиями воли. И сколько ни дышал – не хватало воздуха, я задыхался.
Пришел в себя лишь через несколько часов…
На спортивном празднике газеты "Фольксштимме" в Вене атлеты работали в такой же застойно-душный, жаркий вечер 29 июня. Я, по мере возможностей, избегал выступлений на открытом воздухе: нет пространственной привязки, следовательно, велика вероятность потери равновесия. А тут опять без тренера… из-за экономии средств. И все же мировой рекорд в жиме – 190,5 кг взял с первой попытки. Это сулило успех в толчке. Я уже давно должен был толкать 220 кг. Понимал: мешает усталость и, как следствие, боязнь. По силе же готов давно. Эта боязнь и определила поведение под штангой. Это только с виду я контролировал мышцы…
Соревновались в Пратере, крупнейшем венском парке.
Я решил прорваться на рекорд в толчке через возбуждение от победы в жиме. Как говорят атлеты, был в "кураже".