Страница:
В тот раз он никуда не делся, вошел в подъезд дома 12. За ним, конечно, пошел другой, непримелькавшийся паренек. Приезжий поднялся на третий этаж пешочком, лифт был отключен. Сыщик вприпрыжку пробежал мимо него на четвертый, углядев, что мужик звонит в 67-ю квартиру. С четвертого этажа услышал, как на вопрос: «Вам кого?», клиент ответил: «Мне бы Коваленко!». За дверью выругались и ответили: «Не проживает тут такой!» Потом после небольшой перебранки открылась дверь соседней, 66-й квартиры, и какая-то бабка объяснила, что Коваленко тут раньше жили, но теперь таких нет. Мол, отец ихний, Юрий Аркадьевич, помер от рака, Сережку, сына его, четыре года назад бандиты убили, мать сразу после того от инфаркта скончалась, а Наташа замуж вышла, квартиру продала и уехала куда-то. Конечно, бабка не преминула поинтересоваться, кем гость Коваленкам доводится. Гость сказал, что он из Москвы, дружил когда-то с Наташей, а потом за границу уехал, пять лет в России не бывал. Тут бабка припомнила: «Да ты не Ростик ли Воинов?» Оказалось, что именно так, но на приглашение бабки зайти чайку попить Ростик ответил отказом и распрощался. Повздыхал и пошел вниз. Сэнсеевский парень подождал, пока Воинов выйдет из подъезда, последил за ним через окошко на площадке между третьим и четвертым этажами, а потом спустился следом.
Воинов дождался автобуса и с Пустырной поехал обратно в центр города. Прямо до гостиницы. Пообедал в тамошней ресторации, подремал, должно быть, еще часок в номере. После этого отправился на Свято-Никольскую улицу и уселся на скамейке в скверике перед областным драматическим театром. Девица в «бермудах» и розовой майке, катавшаяся по скверу на роллерах, спросила, который час, и укатила. Потом подходили еще двое или трое. Но явно не те, кого ждал Воинов. А он кого-то ждал. Два часа сидел на жаре — в сквере тени было кот наплакал. После того, как эти два часа минули, Ростик отправился к телефону-автомату. У ребят Сэнсея не было никакой техники, чтоб прослушать его разговор. Вот отсюда и начались проколы.
Поговорив неизвестно с кем неизвестно о чем, господин Воинов сел на трамвай и проехал на нем до бульвара Декабристов. Как раз в тот момент, когда он выходил из вагона, невесть откуда взялся гаишник, который тормознул машину сэнсеевцев. Ветровое стекло, видишь ли, было слишком пыльное. Всего в двух шагах от этого места торчали пятеро омоновцев с автоматами, которые шмонали коммерческие палатки на предмет незаконного алкоголя. Поэтому гаишник и обнаглел. Он наметанным глазом определил, что ребятам не хочется задержаться надолго и что у них есть деньги. Срубил без лишнего шума пол-«лимона», даже не представившись толком и удостоверения не предъявив.
Сэнсеевцы потеряли на разговоре не только деньги, но и время. Примерно десять минут. Эти десять минут лишили их очень важных сведений. Прежде всего о том, с кем встретился господин Воинов, встретился ли он с кем-либо вообще и что он такое приобрел на бульваре Декабристов. Но то, что он «приобрел», было единственным неоспоримым фактом. Из трамвая Ростик выходил с пустыми руками, а уезжал с бульвара, имея в руках пластиковый пакет, в котором лежал небольшой, но, по-видимому, увесистый предмет.
Судя по объему, это могла быть всего лишь пачка чая или печенья. А по весу намного тяжелее. Конечно, брусок свинца или урана такого объема намного крепче оттянул бы руку Воинова, да и хиленькие ручки пакета вряд ли выдержали бы. Но все же вес того, что приобрел Ростислав, то есть получил от кого-то, был примерно такой, как у жестяной банки с гвоздями.
Воинов вполне мог бы уйти с бульвара незамеченным, если бы беседа с гаишником продлилась минуты на две-три подольше. Но его все же успели углядеть и даже привязаться «хвостом» за трамваем.
Ростик проехал на трамвае две остановки и слез около кинотеатра «Русь». Вот тут-то его и потеряли из виду, потому что не ждали, что Воинов пойдет в кино. А он пошел. Пока самодеятельные сыщики поджидали вторую машину, прикидывая, что делать дальше, московский гость взял да и проскользнул через кинозал насквозь: вошел и вышел, оставив сэнсеевцев с носом.
О том, что в этом кинотеатре, как и во множестве других, зрители входят в один вход, а выходят из другого, ребята знали. Им надо было сразу перегнать машину к выходу. Но они, во-первых, считали, что клиент не мог обнаружить слежку. А во-вторых, вполне резонно опасались, что потеряют его из виду, если он раздумает идти в кино. Дело в том, что кинотеатр фасадом выходил на широкую и просторную, так и непереименованную Коммунистическую улицу, а зрителей из зала выпускали в проходной двор, откуда через подворотню можно было выйти на улицу Мариинскую (бывшую Ивана Бабушкина), которую местная шпана называла «Марихуанской».
Других выходов из кинотеатра не было, но для того, чтобы попасть на «Марихуанскую», пришлось бы долго рыскать в поисках проезда по дворам, сняв наблюдение с главного входа.
Пометавшись с полчасика, горе-топтуны доложили Сэнсею о своем промахе. Тот отматерил их как следует и, в свою очередь, срочно доложил Ворону. Как ни странно, Ворон, выслушав более-менее подробный отчет, в котором, в частности, говорилось, что Ростик раздобыл где-то на бульваре Декабристов пластиковый пакет с малогабаритным, но тяжеленьким грузом, успокоился. Только велел проконтролировать, когда господин Воинов вернется в гостиницу и будет ли у него пакет с тем же содержимым. Сэнсей гордо доложил, что ввел в действие третью машину с новой, непримелькавшейся парой ребят, а кроме того, посадил наблюдателя в кожгалантерейный киоск, стоявший под «крышей» «Куропатки» еще со времен Курбаши. Ворон приказал проверить, не успел ли Ростик удрать из города. Сэнсей обиженно ответил, что наблюдатель приступил к работе гораздо раньше, чем Воинов смог бы добраться от «Марихуанской» до гостиницы. Но Ворон настоял на своем, и Сэнсей велел одному из своих парней зайти в отель и проверить, не выехал ли господин Воинов. Парень, предъявив администраторше удостоверение сотрудника областного УВД (довольно похожее на настоящее) и фотографию клиента, спросил, не останавливался ли этот господин в гостинице. Администраторша сказала, что он приехал утром, предъявил паспорт на имя Лушина Валерия Михайловича, остановился в 235-м номере, оплатил за трое суток. Оставил вещи в номере, сдал ключ, ушел и до сих пор не приходил. Парнишка не поверил, что господин Лушин оставил вещи. Администраторша f сопроводила «сотрудника» на второй этаж, и они вместе с дежурной вошли в 235-й номер. Вещи Воинова-Лушина оказались на месте. Конечно, пареньку захотелось глянуть, что в сумке и «дипломате», чтобы понять, захочет ли Валерий Михайлович за ними вернуться, но «дипломат» был закрыт на кодовый замок, ломать который парню показалось стремным. Да и рыться в сумке поленился. Лжемилиционер только открыл «молнию», увидел там сверху спортивный костюм, тапочки и бритвенный прибор. Администраторша сказала, что она слышала — обыскивать можно только с санкции прокурора. Мильтон убедил ее, что они не проводят никакого обыска, а просто проверили, на месте ли вещи. Обе дамы, довольно внимательно присматривавшие за «представителем закона», успокоились только тогда, когда убедились, что он ничего не «изъял».
Парнишка вернулся и доложил хозяину, что вещи в номере. Из этого, конечно, не следовало, что Воинов-Лушин за ними придет. Особенно если он перед тем, как исчезнуть из кинотеатра, обнаружил за собой слежку, а не просто принял превентивные меры. Но надежда на его возвращение была. Наблюдатель в киоске просидел почти сутки. Наведались и на Пустырную, 12. Позвонили не в 67-ю, а в 66-ю квартиру. Спросили у бабульки, не заходил ли к ней Ростик Воинов. Послали по мужику и в аэропорт, на железнодорожный вокзал, на автовокзал, хотя нужно было это сделать раньше. Сэнсей считал, что дело безнадежное, Ростик скорее всего удалился из города на попутке или на электричке, так как там паспорт не спрашивают. Поскольку молодой человек, с детства известный бабульке под фамилией Воинов, отчего-то стал Лушиным да еще и Валерой, это наводило на подозрение, что он не самый добропорядочный гражданин. Да и все его поведение по приезде в город о том говорило. А раз так, то он вполне мог принять неудачливых «наружников» за настоящих ментов или чекистов и, оторвавшись от них, резко и быстро сделать ноги.
Но вот сегодня приехал Ворон и сообщил, что на улице Александра Матросова, дом 8, дворничиха нашла между гаражами «расчлененку», и менты по татуировке на предплечье опознали в убиенном Воинова Ростислава Алексеевича, 1966 года рождения, русского, ранее судимого по статьям 146 и 218 УК РСФСР. Они же обнаружили (уж не с подсказки ли Ворона?) его полное сходство с гражданином Лушиным Валерием Михайловичем, который не вернулся в гостиницу. А при досмотре вещей гражданина Лушина в «дипломате», который столь скромно постеснялся взломать паренек Сэнсея, оказалось ровно 50 пачек сотенных купюр USD. Доподлинных, нового образца.
В общем, выходило, что Воинов-Лушин не только занимался в облцентре какими-то таинственными делами, но и был при хороших деньгах. Сам он не производил впечатление подпольного миллионера, а тем более явного. Скорее всего привез кому-то чьи-то денежки, которые босс не мог перевести по легальным каналам. Очень возможно, что денежки эти предназначались в уплату за ту штуковину, которую Ростик «приобрел» на бульваре Декабристов. Правда, непонятно, почему ее ему отдали в руки, а денег не получили… А может, его и поканали за то, что денег не отдал в срок? Или за то, что купил вещицу «не у тех»?
Глупейшее положение, конечно. Типичная «Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца» — поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
Теперь-то Сэнсей мог придумывать что угодно. Но не больше, чем «три дня и три ночи», ибо именно столько ему отвел Ворон на поиски «вещицы». Знать бы еще, что искать…
Время пошло
Воинов дождался автобуса и с Пустырной поехал обратно в центр города. Прямо до гостиницы. Пообедал в тамошней ресторации, подремал, должно быть, еще часок в номере. После этого отправился на Свято-Никольскую улицу и уселся на скамейке в скверике перед областным драматическим театром. Девица в «бермудах» и розовой майке, катавшаяся по скверу на роллерах, спросила, который час, и укатила. Потом подходили еще двое или трое. Но явно не те, кого ждал Воинов. А он кого-то ждал. Два часа сидел на жаре — в сквере тени было кот наплакал. После того, как эти два часа минули, Ростик отправился к телефону-автомату. У ребят Сэнсея не было никакой техники, чтоб прослушать его разговор. Вот отсюда и начались проколы.
Поговорив неизвестно с кем неизвестно о чем, господин Воинов сел на трамвай и проехал на нем до бульвара Декабристов. Как раз в тот момент, когда он выходил из вагона, невесть откуда взялся гаишник, который тормознул машину сэнсеевцев. Ветровое стекло, видишь ли, было слишком пыльное. Всего в двух шагах от этого места торчали пятеро омоновцев с автоматами, которые шмонали коммерческие палатки на предмет незаконного алкоголя. Поэтому гаишник и обнаглел. Он наметанным глазом определил, что ребятам не хочется задержаться надолго и что у них есть деньги. Срубил без лишнего шума пол-«лимона», даже не представившись толком и удостоверения не предъявив.
Сэнсеевцы потеряли на разговоре не только деньги, но и время. Примерно десять минут. Эти десять минут лишили их очень важных сведений. Прежде всего о том, с кем встретился господин Воинов, встретился ли он с кем-либо вообще и что он такое приобрел на бульваре Декабристов. Но то, что он «приобрел», было единственным неоспоримым фактом. Из трамвая Ростик выходил с пустыми руками, а уезжал с бульвара, имея в руках пластиковый пакет, в котором лежал небольшой, но, по-видимому, увесистый предмет.
Судя по объему, это могла быть всего лишь пачка чая или печенья. А по весу намного тяжелее. Конечно, брусок свинца или урана такого объема намного крепче оттянул бы руку Воинова, да и хиленькие ручки пакета вряд ли выдержали бы. Но все же вес того, что приобрел Ростислав, то есть получил от кого-то, был примерно такой, как у жестяной банки с гвоздями.
Воинов вполне мог бы уйти с бульвара незамеченным, если бы беседа с гаишником продлилась минуты на две-три подольше. Но его все же успели углядеть и даже привязаться «хвостом» за трамваем.
Ростик проехал на трамвае две остановки и слез около кинотеатра «Русь». Вот тут-то его и потеряли из виду, потому что не ждали, что Воинов пойдет в кино. А он пошел. Пока самодеятельные сыщики поджидали вторую машину, прикидывая, что делать дальше, московский гость взял да и проскользнул через кинозал насквозь: вошел и вышел, оставив сэнсеевцев с носом.
О том, что в этом кинотеатре, как и во множестве других, зрители входят в один вход, а выходят из другого, ребята знали. Им надо было сразу перегнать машину к выходу. Но они, во-первых, считали, что клиент не мог обнаружить слежку. А во-вторых, вполне резонно опасались, что потеряют его из виду, если он раздумает идти в кино. Дело в том, что кинотеатр фасадом выходил на широкую и просторную, так и непереименованную Коммунистическую улицу, а зрителей из зала выпускали в проходной двор, откуда через подворотню можно было выйти на улицу Мариинскую (бывшую Ивана Бабушкина), которую местная шпана называла «Марихуанской».
Других выходов из кинотеатра не было, но для того, чтобы попасть на «Марихуанскую», пришлось бы долго рыскать в поисках проезда по дворам, сняв наблюдение с главного входа.
Пометавшись с полчасика, горе-топтуны доложили Сэнсею о своем промахе. Тот отматерил их как следует и, в свою очередь, срочно доложил Ворону. Как ни странно, Ворон, выслушав более-менее подробный отчет, в котором, в частности, говорилось, что Ростик раздобыл где-то на бульваре Декабристов пластиковый пакет с малогабаритным, но тяжеленьким грузом, успокоился. Только велел проконтролировать, когда господин Воинов вернется в гостиницу и будет ли у него пакет с тем же содержимым. Сэнсей гордо доложил, что ввел в действие третью машину с новой, непримелькавшейся парой ребят, а кроме того, посадил наблюдателя в кожгалантерейный киоск, стоявший под «крышей» «Куропатки» еще со времен Курбаши. Ворон приказал проверить, не успел ли Ростик удрать из города. Сэнсей обиженно ответил, что наблюдатель приступил к работе гораздо раньше, чем Воинов смог бы добраться от «Марихуанской» до гостиницы. Но Ворон настоял на своем, и Сэнсей велел одному из своих парней зайти в отель и проверить, не выехал ли господин Воинов. Парень, предъявив администраторше удостоверение сотрудника областного УВД (довольно похожее на настоящее) и фотографию клиента, спросил, не останавливался ли этот господин в гостинице. Администраторша сказала, что он приехал утром, предъявил паспорт на имя Лушина Валерия Михайловича, остановился в 235-м номере, оплатил за трое суток. Оставил вещи в номере, сдал ключ, ушел и до сих пор не приходил. Парнишка не поверил, что господин Лушин оставил вещи. Администраторша f сопроводила «сотрудника» на второй этаж, и они вместе с дежурной вошли в 235-й номер. Вещи Воинова-Лушина оказались на месте. Конечно, пареньку захотелось глянуть, что в сумке и «дипломате», чтобы понять, захочет ли Валерий Михайлович за ними вернуться, но «дипломат» был закрыт на кодовый замок, ломать который парню показалось стремным. Да и рыться в сумке поленился. Лжемилиционер только открыл «молнию», увидел там сверху спортивный костюм, тапочки и бритвенный прибор. Администраторша сказала, что она слышала — обыскивать можно только с санкции прокурора. Мильтон убедил ее, что они не проводят никакого обыска, а просто проверили, на месте ли вещи. Обе дамы, довольно внимательно присматривавшие за «представителем закона», успокоились только тогда, когда убедились, что он ничего не «изъял».
Парнишка вернулся и доложил хозяину, что вещи в номере. Из этого, конечно, не следовало, что Воинов-Лушин за ними придет. Особенно если он перед тем, как исчезнуть из кинотеатра, обнаружил за собой слежку, а не просто принял превентивные меры. Но надежда на его возвращение была. Наблюдатель в киоске просидел почти сутки. Наведались и на Пустырную, 12. Позвонили не в 67-ю, а в 66-ю квартиру. Спросили у бабульки, не заходил ли к ней Ростик Воинов. Послали по мужику и в аэропорт, на железнодорожный вокзал, на автовокзал, хотя нужно было это сделать раньше. Сэнсей считал, что дело безнадежное, Ростик скорее всего удалился из города на попутке или на электричке, так как там паспорт не спрашивают. Поскольку молодой человек, с детства известный бабульке под фамилией Воинов, отчего-то стал Лушиным да еще и Валерой, это наводило на подозрение, что он не самый добропорядочный гражданин. Да и все его поведение по приезде в город о том говорило. А раз так, то он вполне мог принять неудачливых «наружников» за настоящих ментов или чекистов и, оторвавшись от них, резко и быстро сделать ноги.
Но вот сегодня приехал Ворон и сообщил, что на улице Александра Матросова, дом 8, дворничиха нашла между гаражами «расчлененку», и менты по татуировке на предплечье опознали в убиенном Воинова Ростислава Алексеевича, 1966 года рождения, русского, ранее судимого по статьям 146 и 218 УК РСФСР. Они же обнаружили (уж не с подсказки ли Ворона?) его полное сходство с гражданином Лушиным Валерием Михайловичем, который не вернулся в гостиницу. А при досмотре вещей гражданина Лушина в «дипломате», который столь скромно постеснялся взломать паренек Сэнсея, оказалось ровно 50 пачек сотенных купюр USD. Доподлинных, нового образца.
В общем, выходило, что Воинов-Лушин не только занимался в облцентре какими-то таинственными делами, но и был при хороших деньгах. Сам он не производил впечатление подпольного миллионера, а тем более явного. Скорее всего привез кому-то чьи-то денежки, которые босс не мог перевести по легальным каналам. Очень возможно, что денежки эти предназначались в уплату за ту штуковину, которую Ростик «приобрел» на бульваре Декабристов. Правда, непонятно, почему ее ему отдали в руки, а денег не получили… А может, его и поканали за то, что денег не отдал в срок? Или за то, что купил вещицу «не у тех»?
Глупейшее положение, конечно. Типичная «Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца» — поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
Теперь-то Сэнсей мог придумывать что угодно. Но не больше, чем «три дня и три ночи», ибо именно столько ему отвел Ворон на поиски «вещицы». Знать бы еще, что искать…
Время пошло
Сэнсей успокоился, даже попробовал погрузиться в медитацию, набрать космической энергии, сконцентрироваться. Если сказать честно, то получалось это у него плохо, потому что с духовной точки зрения сэнсей он был липовый, но бить умел хорошо, быстро, сильно и жестоко. Этому он и учил своих бойцов. А насчет нравственного усовершенствования — извините. Это даже для спорта не надо, а у него не спортсмены, а бойцы. Люди, которые бьют и убивают чем угодно: пулей, ножом, кувалдой, веревкой, бутылочным горлышком, просто кулаком. Но для того, чтобы эти самые бойцы лучше слушались и почитали его знатоком, хранителем высших тайн карате-до, о которых не написано в популярных учебниках, Сэнсей напускал на себя сумеречное: состояние, садился в позу «лотоса», принимал асаны йоги, вещал» что-то непонятное, утверждая, будто говорит на старояпонском! диалекте времен Токугавы Иэясу. Он даже Фрола с его незаконченной военной академией в этом убедил, а уж что говорить о рядовых бойцах, которые набирались среди городской шпаны и сельских хулиганов, подавшихся в город! Законченное среднее было примерно у каждого пятого. Чуточку сообразительнее были четверо участников слежки за Ростиком.
Вот их-то Сэнсей и решил вызвать для серьезного разговора. Больше ему было не на кого опереться — откуда профессионалов взять?! А эти хоть и молодые, но показали рвение.
Самым толковым из четверки оказался Гребешок, во всяком случае, по личной оценке Сэнсея: отслужил срочную в разведбате, после дембеля поработал сержантом ППС пять лет, окончил юридический и уже аттестовался на лейтенанта, когда подкралось то, что подкрадывается незаметно. То есть служба «собственной безопасности», названная так, по мнению ментов, явно издевательски. То ли у ребят не хватало для плана одного лишнего милиционера-коррупционера, то ли просто рожа Михаила Гребешкова им показалась неприятной, но только подсекли они его на Воздвиженском базаре во время обхода коммерческих палаток и нежно взяли под белы ручки. Соответственно Гребешку посветили на выбор 173-я (получение взятки) и 148-я (вымогательство) старого УК РСФСР. Но ни ту, ни другую доказать не смогли. Потому что состав преступления по 173-й часть 1 формулировался как «выполнение или невыполнение в интересах дающего взятку какого-либо действия, которое должностное лицо должно было или могло совершить с использованием своего служебного положения». А Гребешок просто брал, ничего конкретно не обещая — ни действия, ни бездействия. Точно так же действия Миши не втискивались и в лоно статьи 148 — он ни от кого не требовал «передачи личного имущества граждан или права на имущество или совершения каких-либо действий имущественного характера», не угрожал насилием, не шантажировал и так далее.
В общем, посадка не состоялась, но Гребешка тихо уволили по собственному желанию. Тут его и подобрал Курбаши, от которого он по наследству перешел к Фролу, а потом к Сэнсею. В отличие от милиции персональная ответственность в конторе всегда держалась на высоком уровне, да и денежное содержание было существенно выше, а потому Гребешок не был замечен в рвачестве, чрезмерной работе на собственный карман и числился весьма надежным бойцом.
Не менее толковым, хотя и без высшего образования, был и Агафон. Этот в ментуре прослужил еще дольше, но, правда, выше старшины не поднялся. Спалился на неприятной истории с бомжем, которого нечаянно затоптал до смерти. Сел по статье 105 на два года, хотя там была 103-я или даже 102-я «г», ибо на бомже живого места не было. Само собой, только очень доверчивый прокурор мог поверить, что бомж, общий вес которого вместе с костями и тряпьем не составлял и шестидесяти кило, первым напал на девяностосемикилограммового старшину Агафонова, вынудив его защищаться. Но признать действия молодца совсем уж правомерными он все-таки не сумел, тем более что в «обезьяннике», рядом с которым происходило избиение, сидело много народа и у большинства было совсем иное впечатление о ходе этого процесса. Инициатором отдачи под суд старшины оказался один из офицеров, уже давно цеплявшийся к Агафону.
Отсидев, Агафон вернулся в родные места, попробовал было трудиться на машиностроительном заводе, но явно не ощущал удовлетворения от жизни. Курбаши прибрал и его. Поскольку хороших друзей по прежней службе у Агафона было хоть пруд пруди, информированность о делах ментовских с его приходом в команду сильно возросла. Агафон выглядел очень представительно, солидно и мог, если надо, изобразить подлинного служаку с большой долей убедительности. И в форме, и в штатском. Ни один из клиентов, с которыми работал Агафон, не успевал усомниться в том, что перед ним не капитан милиции или майор ФСБ, а всего лишь отставной старшина, к тому же с криминалом за душой.
Двое остальных. Луза и Налим, были попроще, в правоохранительных органах не служили, но в исполнительности им не было равных. Оба отсидели по паре лет за хулиганство, попав в хорошие руки, то есть к Курбаши, уловили, что жизнь дается человеку один раз и надо прожить ее так, чтоб не жег позор за бесцельно прожитые годы, убитые на поиск денег на пьянку и драки в подворотнях. Юра сумел донести до их сознания, что высокая идея освобождения человечества от излишних денежных знаков реализуется лишь путем долгого, кропотливого и упорного труда, а те, кто хочет слишком много и сразу, у кого эмоциональное преобладает над рациональным, попадают на кладбище намного раньше тех, кто знает меру в алкоголе, женщинах и трепе.
Сейчас все четверо скромно сидели на стульях и ждали, чем их порадует Сэнсей. Особой радости они не испытывали, ибо имели вполне нормальную сексуальную ориентацию, а то, что им предстояло, могло порадовать только пассивного гомосексуалиста. Естественно, все это следовало понимать не в буквальном смысле, а лишь в том, в каком понимает это великий и могучий русский язык.
Если бы на месте Сэнсея сейчас сидел Фрол или Курбаши, то горе-сыщики испытывали бы настоящий трепет. Сэнсея боялись меньше, но за ним стоял Ворон, личность загадочная и страшная. Все четверо понимали, что стать в этом деле «стрелочниками» — далеко не лучшая перспектива. Впрочем, самого главного, то есть того, что упущенный объект наблюдения найден в разобранном виде, они еще не знали.
— Ну что, господа? — мрачно начал Сэнсей, похлопав ладонью по коричневой папке, в которой лежали материалы, полученные от Ворона. — Прозевали клиента? Прозевали. Причем дважды. На бульваре Декабристов он от вас увернулся и получил какую-то хреновину, а от кого и как, вы не видели — это раз. Ну а в кинотеатре он вас вообще сделал как детей — это два. Но и это была еще поправимая ситуация. Сейчас все куда хреновее и скучнее. Кто-то, видно, более умный и толковый, чем вы, отловил этого господина и сделал из него вот что…
Сэнсей вытащил из папки пакет с фотоотпечатками и вывалил их на стол.
— Полюбуйтесь, мальчики, полюбуйтесь, — зловеще произнес Сэнсей. — Хорошо еще, что фото черно-белые.
— Я извиняюсь, — осторожно проговорил Агафон, — но на этих фотках фиг поймешь, кто это такой. С чего известно, что эта «расчлененка» и наш объект
— одно и то же?
— Вот на этом снимке, — пояснил Сэнсей, — крупно отснята татуировочка. Очень клевая и сложная, такие по зонам не колют. Сделана она в датском «tatoo», когда Ростислав Алексеевич Воинов еще был моряком загранплавания, в 1988 году, как утверждают специалисты. А уж потом, когда господин Воинов загремел по статье за разбой, она вошла в список его особых примет. Конечно, для официальной идентификации личности этого мало, но мы ведь с вами не бюрократы. Тем более что бабушка из 66-й квартиры на Пустырной, 12, как известно, уже опознала Ростика в нашем присутствии.
— Он не один работал, — почти уверенно заявил Гребешок. — Кто-то ему подсказывал. И помогал. Неспроста к нам прицепились около бульвара.
— Неплохая мысль, — одобрил Сэнсей, — хотя и запоздалая.
— А какая разница? — хмыкнул Гребешок. — Мне, например, и так ясно было, что если он опытный, то расколет нас намного раньше. Такого надо не вчетвером водить, а вдесятером. И не на двух машинах или даже трех.
— Насчет всего этого ты не торопись, — заметил Агафон. — Допустим, что гаишников он навел. Но как? У него же сотового не было.
— Да он по телефону-автомату позвонил. Самым обычным образом. Сначала углядел нас, когда мы его пасли в сквере перед облдрамтеатром. А может быть, кто-то из тех, кто к нему подходил, сообщил ему, что за ним хвостят. И
назначил новую точку, на бульваре. Нас, само собой, отсекли. Небось и маневр с кинотеатром могли обговорить, и даже машину на «Марихуанскую» могли подогнать, чтоб он от нас сумел оторваться.
— Может быть, может быть… — барабаня пальцами по папке с документами, произнес Сэнсей. — Одно только непонятно: почему они его потом кончили, и так жестоко?
— Решили, что засланный казачок. Нас, допустим, за чекистов приняли, — предположил Луза.
— Не обольщайся, — хмыкнул Сэнсей, — надо быть полным ослом, чтоб вас за чекистов принять. Ладно, насчет того, отчего его почикали и кто именно, вариантов много. А вот то, что у него в гостиничном номере полмиллиона баксов в «дипломате» осталось, это загадка покрепче и поинтереснее. Кто из вас этот «дипломат» видел?
Гребешок — именно он под видом оперативника заходил в гостиницу — пробормотал:
— Я видел. Но не открывал и даже не трогал. Я только в сумку заглядывал.
— И то приятно. У меня уж опасения возникли, что ты где-то пальчики оставил. Ведь это все могло быть и подставой на нашу контору.
Агафон повертел снимок с общим видом изуродованного трупа, кашлянул и сказал:
— Если это подстава, то очень дурная. По-моему, его вообще какие-то придурки ухайдокали. Непохоже, чтобы кто-то его пытал. Просто мучили для удовольствия и все. Маньячья работа. Садист какой-то поразвлекся. Такого фиг вычислишь, пока сам не попадется. Днем может быть совсем нормальный, а ближе к вечеру на подвиги потянет.
— Слишком просто, — хмыкнул Сэнсей. — Хотя и логично.
— А чего лишнее придумывать? — пожал плечами Агафон.
— Понимаешь, кореш, — Сэнсей щелкнул пальцем по фотографии. — То, что так с человеком могут обойтись маньяки, понятно даже школьнику. Но гражданин Воинов-Лушин, мягко говоря, не их клиент. Маньяки давят детишек, женщин, в крайнем случае юношей. Они народ не самый мощный, на такого паренька, как наш Ростик, да еще один на один, средний маньяк просто не сунулся бы. Конечно, может, у нас по окрестностям какой-нибудь Терминатор разгуливает, но очень это сомнительно. Однако скосить под маньяков могут и вполне здравомыслящие люди. Ради того, например, чтобы правоохранительные и криминальные структуры искали этих липовых придурков, пока здравомыслящие тихо покинут российскую территорию, имея при себе ту самую вещичку, которую кто-то передал Ростику на бульваре Декабристов.
— По-моему, ты перемудрил, Алексей, — возразил Агафон. — Если бы здравомыслящие были, то они прежде всего чемодан с баксами оприходовали, тем более что его искать не надо было.
— А по-моему, — решился вякнуть Луза, — его как раз за чемодан и порешили. Небось должен был на встречу с деньгами прийти, а пришел пустой.
— Помолчал бы? — отмахнулся Агафон. — Сошел бы за умного…
— Сама идейка, конечно, дурная, — с неожиданным интересом произнес Сэнсей. — Но надо вокруг всей этой ситуации немного пошевелить мозгами. Ясно, что пятьсот тысяч баксов он привез не на мелкие расходы. На эти деньги у нас в области пять хороших коттеджей поставить можно. Конечно, он мог быть курьером, который без особого шума и крутой охраны вез бабки для большого человека. Но тогда, извиняюсь, он должен был не оставлять «дипломат» в гостинице, откуда его даже уборщица могла свистнуть, а первым делом забивать «стрелочку» и сдавать груз, потому что при таких деньгах, да еще и чужих, никто спокойно разгуливать не станет.
— Резонно, — заметил Гребешок, — а потому мне показалось, что он про деньги в «дипломате» вообще ничего не знал.
— Ну ты даешь, блин! — скривился Агафон. — Ты бы послал кого-то с такими бабками, ничего не сказав?
— Я еще не дорос, чтоб посылать, — скромно заметил Гребешок, — но иногда бывает лучше, чтобы курьер не знал, что везет.
— Допустим, — веско сказал Сэнсей. — Возьмем это на заметку. Теперь насчет той штуки, которую он заполучил на бульваре. Если кто-то ему ее передал, то пол-«лимона» в кейсе к ней не имеют отношения. Потому что еще товарищ Карл Маркс вывел удивительно умную формулу — «товар — деньги — товар», благодаря которой мы сейчас и колупаемся в нашей родной рыночной экономике. Ясно, хрен бы ему отдали эту фигулину на руки, если бы не получили взамен кейс с баксами.
— Командир, — осклабился Агафон, — умные люди такой бизнес среди бела дня на бульваре делать не стали бы. Потому что денежки счет любят, а товар — качество. Даже если, допустим, качество той штучки, которую Ростик в пакете унес, он смог сразу определить, на глаз, на вкус или по запаху, то баксы надо куда круче контролировать, иначе впарят самоделки и будут правы. Во всяком случае, так, чтобы все на полном доверии, — это несерьезно.
— И какой можно сделать вывод? — по-профессорски спросил Сэнсей.
— А такой, что вещицу господину Ростику могли отдать не раньше, чем к нему в номер зашли специалисты, поглядели бабки, пересчитали…
— …и оставили их на месте? — иронически продолжил Гребешок. — Лажа все это. Эти твои «специалисты» должны были прийти в отель намного раньше меня: пятьсот тысяч сотнями проверить и пересчитать не так-то быстро. Если они не полные лохи, то меньше чем за пару часов не уложились бы. Даже если бы они администраторше заплатили, то все равно стремно сидеть в номере, купюрами шелестеть. Не дай Бог какая-нибудь уборщица старой закалки стуканет! Самое оно было взять чемоданчик, пихнуть его в какую-нибудь сумочку попроще и культурно покинуть заведение. И где-то на родной хате все толково посчитать и проверить. Кстати, если бы они действительно наведывались в этот самый «HOTEL BEREGOVIA» с ведома тамошнего персонала, то после предъявления моей ксивы у этого персонала должны были маленько нервишки заиграть. А они абсолютно не дергались. По-моему, все было проще.
— Как именно? — прищурился Сэнсей.
— Да так. Ростик никому никаких денег не привозил. Это были, скажем так, его личные-кровные, которые он копил детишкам на молочишко. А на бульваре он забирал уже давно принадлежащую ему вещичку. Которая была когда-то на черный день заныкана. Или, наоборот, на очень светлый. Скажем, на случай переезда в США на ПМЖ.
— Вот это вписывается, — одобрительно кивнул Сэнсей. — В коробочку, которую вы у него усмотрели, запросто можно было положить много-много мелких брюликов, смешав их, допустим, для страховки с сахарным песком. А отъезд этого дяди в Западное полушарие мог быть кому-то очень некстати. Вот его и наказали по всей строгости советского блатного закона.
— Вообще-то, — заметил Агафон, которому не очень понравилось, что версия Гребешка, то есть сущего салаги, получила поддержку Сэнсея, — это все клевые рассуждения, только нам-то от этого не легче. Москва опять какие-то заварухи крутит, Ворон им подтягивает, а мы втемную играем хрен его знает в какой бейсбол. Чует мое сердце, Сэнсей-Алексей, что надо нам не маяться дурью и не копаться во всем, а свалить куда подальше, пока руки-ноги при себе. Извини, но я откровенно, от души.
Вот их-то Сэнсей и решил вызвать для серьезного разговора. Больше ему было не на кого опереться — откуда профессионалов взять?! А эти хоть и молодые, но показали рвение.
Самым толковым из четверки оказался Гребешок, во всяком случае, по личной оценке Сэнсея: отслужил срочную в разведбате, после дембеля поработал сержантом ППС пять лет, окончил юридический и уже аттестовался на лейтенанта, когда подкралось то, что подкрадывается незаметно. То есть служба «собственной безопасности», названная так, по мнению ментов, явно издевательски. То ли у ребят не хватало для плана одного лишнего милиционера-коррупционера, то ли просто рожа Михаила Гребешкова им показалась неприятной, но только подсекли они его на Воздвиженском базаре во время обхода коммерческих палаток и нежно взяли под белы ручки. Соответственно Гребешку посветили на выбор 173-я (получение взятки) и 148-я (вымогательство) старого УК РСФСР. Но ни ту, ни другую доказать не смогли. Потому что состав преступления по 173-й часть 1 формулировался как «выполнение или невыполнение в интересах дающего взятку какого-либо действия, которое должностное лицо должно было или могло совершить с использованием своего служебного положения». А Гребешок просто брал, ничего конкретно не обещая — ни действия, ни бездействия. Точно так же действия Миши не втискивались и в лоно статьи 148 — он ни от кого не требовал «передачи личного имущества граждан или права на имущество или совершения каких-либо действий имущественного характера», не угрожал насилием, не шантажировал и так далее.
В общем, посадка не состоялась, но Гребешка тихо уволили по собственному желанию. Тут его и подобрал Курбаши, от которого он по наследству перешел к Фролу, а потом к Сэнсею. В отличие от милиции персональная ответственность в конторе всегда держалась на высоком уровне, да и денежное содержание было существенно выше, а потому Гребешок не был замечен в рвачестве, чрезмерной работе на собственный карман и числился весьма надежным бойцом.
Не менее толковым, хотя и без высшего образования, был и Агафон. Этот в ментуре прослужил еще дольше, но, правда, выше старшины не поднялся. Спалился на неприятной истории с бомжем, которого нечаянно затоптал до смерти. Сел по статье 105 на два года, хотя там была 103-я или даже 102-я «г», ибо на бомже живого места не было. Само собой, только очень доверчивый прокурор мог поверить, что бомж, общий вес которого вместе с костями и тряпьем не составлял и шестидесяти кило, первым напал на девяностосемикилограммового старшину Агафонова, вынудив его защищаться. Но признать действия молодца совсем уж правомерными он все-таки не сумел, тем более что в «обезьяннике», рядом с которым происходило избиение, сидело много народа и у большинства было совсем иное впечатление о ходе этого процесса. Инициатором отдачи под суд старшины оказался один из офицеров, уже давно цеплявшийся к Агафону.
Отсидев, Агафон вернулся в родные места, попробовал было трудиться на машиностроительном заводе, но явно не ощущал удовлетворения от жизни. Курбаши прибрал и его. Поскольку хороших друзей по прежней службе у Агафона было хоть пруд пруди, информированность о делах ментовских с его приходом в команду сильно возросла. Агафон выглядел очень представительно, солидно и мог, если надо, изобразить подлинного служаку с большой долей убедительности. И в форме, и в штатском. Ни один из клиентов, с которыми работал Агафон, не успевал усомниться в том, что перед ним не капитан милиции или майор ФСБ, а всего лишь отставной старшина, к тому же с криминалом за душой.
Двое остальных. Луза и Налим, были попроще, в правоохранительных органах не служили, но в исполнительности им не было равных. Оба отсидели по паре лет за хулиганство, попав в хорошие руки, то есть к Курбаши, уловили, что жизнь дается человеку один раз и надо прожить ее так, чтоб не жег позор за бесцельно прожитые годы, убитые на поиск денег на пьянку и драки в подворотнях. Юра сумел донести до их сознания, что высокая идея освобождения человечества от излишних денежных знаков реализуется лишь путем долгого, кропотливого и упорного труда, а те, кто хочет слишком много и сразу, у кого эмоциональное преобладает над рациональным, попадают на кладбище намного раньше тех, кто знает меру в алкоголе, женщинах и трепе.
Сейчас все четверо скромно сидели на стульях и ждали, чем их порадует Сэнсей. Особой радости они не испытывали, ибо имели вполне нормальную сексуальную ориентацию, а то, что им предстояло, могло порадовать только пассивного гомосексуалиста. Естественно, все это следовало понимать не в буквальном смысле, а лишь в том, в каком понимает это великий и могучий русский язык.
Если бы на месте Сэнсея сейчас сидел Фрол или Курбаши, то горе-сыщики испытывали бы настоящий трепет. Сэнсея боялись меньше, но за ним стоял Ворон, личность загадочная и страшная. Все четверо понимали, что стать в этом деле «стрелочниками» — далеко не лучшая перспектива. Впрочем, самого главного, то есть того, что упущенный объект наблюдения найден в разобранном виде, они еще не знали.
— Ну что, господа? — мрачно начал Сэнсей, похлопав ладонью по коричневой папке, в которой лежали материалы, полученные от Ворона. — Прозевали клиента? Прозевали. Причем дважды. На бульваре Декабристов он от вас увернулся и получил какую-то хреновину, а от кого и как, вы не видели — это раз. Ну а в кинотеатре он вас вообще сделал как детей — это два. Но и это была еще поправимая ситуация. Сейчас все куда хреновее и скучнее. Кто-то, видно, более умный и толковый, чем вы, отловил этого господина и сделал из него вот что…
Сэнсей вытащил из папки пакет с фотоотпечатками и вывалил их на стол.
— Полюбуйтесь, мальчики, полюбуйтесь, — зловеще произнес Сэнсей. — Хорошо еще, что фото черно-белые.
— Я извиняюсь, — осторожно проговорил Агафон, — но на этих фотках фиг поймешь, кто это такой. С чего известно, что эта «расчлененка» и наш объект
— одно и то же?
— Вот на этом снимке, — пояснил Сэнсей, — крупно отснята татуировочка. Очень клевая и сложная, такие по зонам не колют. Сделана она в датском «tatoo», когда Ростислав Алексеевич Воинов еще был моряком загранплавания, в 1988 году, как утверждают специалисты. А уж потом, когда господин Воинов загремел по статье за разбой, она вошла в список его особых примет. Конечно, для официальной идентификации личности этого мало, но мы ведь с вами не бюрократы. Тем более что бабушка из 66-й квартиры на Пустырной, 12, как известно, уже опознала Ростика в нашем присутствии.
— Он не один работал, — почти уверенно заявил Гребешок. — Кто-то ему подсказывал. И помогал. Неспроста к нам прицепились около бульвара.
— Неплохая мысль, — одобрил Сэнсей, — хотя и запоздалая.
— А какая разница? — хмыкнул Гребешок. — Мне, например, и так ясно было, что если он опытный, то расколет нас намного раньше. Такого надо не вчетвером водить, а вдесятером. И не на двух машинах или даже трех.
— Насчет всего этого ты не торопись, — заметил Агафон. — Допустим, что гаишников он навел. Но как? У него же сотового не было.
— Да он по телефону-автомату позвонил. Самым обычным образом. Сначала углядел нас, когда мы его пасли в сквере перед облдрамтеатром. А может быть, кто-то из тех, кто к нему подходил, сообщил ему, что за ним хвостят. И
назначил новую точку, на бульваре. Нас, само собой, отсекли. Небось и маневр с кинотеатром могли обговорить, и даже машину на «Марихуанскую» могли подогнать, чтоб он от нас сумел оторваться.
— Может быть, может быть… — барабаня пальцами по папке с документами, произнес Сэнсей. — Одно только непонятно: почему они его потом кончили, и так жестоко?
— Решили, что засланный казачок. Нас, допустим, за чекистов приняли, — предположил Луза.
— Не обольщайся, — хмыкнул Сэнсей, — надо быть полным ослом, чтоб вас за чекистов принять. Ладно, насчет того, отчего его почикали и кто именно, вариантов много. А вот то, что у него в гостиничном номере полмиллиона баксов в «дипломате» осталось, это загадка покрепче и поинтереснее. Кто из вас этот «дипломат» видел?
Гребешок — именно он под видом оперативника заходил в гостиницу — пробормотал:
— Я видел. Но не открывал и даже не трогал. Я только в сумку заглядывал.
— И то приятно. У меня уж опасения возникли, что ты где-то пальчики оставил. Ведь это все могло быть и подставой на нашу контору.
Агафон повертел снимок с общим видом изуродованного трупа, кашлянул и сказал:
— Если это подстава, то очень дурная. По-моему, его вообще какие-то придурки ухайдокали. Непохоже, чтобы кто-то его пытал. Просто мучили для удовольствия и все. Маньячья работа. Садист какой-то поразвлекся. Такого фиг вычислишь, пока сам не попадется. Днем может быть совсем нормальный, а ближе к вечеру на подвиги потянет.
— Слишком просто, — хмыкнул Сэнсей. — Хотя и логично.
— А чего лишнее придумывать? — пожал плечами Агафон.
— Понимаешь, кореш, — Сэнсей щелкнул пальцем по фотографии. — То, что так с человеком могут обойтись маньяки, понятно даже школьнику. Но гражданин Воинов-Лушин, мягко говоря, не их клиент. Маньяки давят детишек, женщин, в крайнем случае юношей. Они народ не самый мощный, на такого паренька, как наш Ростик, да еще один на один, средний маньяк просто не сунулся бы. Конечно, может, у нас по окрестностям какой-нибудь Терминатор разгуливает, но очень это сомнительно. Однако скосить под маньяков могут и вполне здравомыслящие люди. Ради того, например, чтобы правоохранительные и криминальные структуры искали этих липовых придурков, пока здравомыслящие тихо покинут российскую территорию, имея при себе ту самую вещичку, которую кто-то передал Ростику на бульваре Декабристов.
— По-моему, ты перемудрил, Алексей, — возразил Агафон. — Если бы здравомыслящие были, то они прежде всего чемодан с баксами оприходовали, тем более что его искать не надо было.
— А по-моему, — решился вякнуть Луза, — его как раз за чемодан и порешили. Небось должен был на встречу с деньгами прийти, а пришел пустой.
— Помолчал бы? — отмахнулся Агафон. — Сошел бы за умного…
— Сама идейка, конечно, дурная, — с неожиданным интересом произнес Сэнсей. — Но надо вокруг всей этой ситуации немного пошевелить мозгами. Ясно, что пятьсот тысяч баксов он привез не на мелкие расходы. На эти деньги у нас в области пять хороших коттеджей поставить можно. Конечно, он мог быть курьером, который без особого шума и крутой охраны вез бабки для большого человека. Но тогда, извиняюсь, он должен был не оставлять «дипломат» в гостинице, откуда его даже уборщица могла свистнуть, а первым делом забивать «стрелочку» и сдавать груз, потому что при таких деньгах, да еще и чужих, никто спокойно разгуливать не станет.
— Резонно, — заметил Гребешок, — а потому мне показалось, что он про деньги в «дипломате» вообще ничего не знал.
— Ну ты даешь, блин! — скривился Агафон. — Ты бы послал кого-то с такими бабками, ничего не сказав?
— Я еще не дорос, чтоб посылать, — скромно заметил Гребешок, — но иногда бывает лучше, чтобы курьер не знал, что везет.
— Допустим, — веско сказал Сэнсей. — Возьмем это на заметку. Теперь насчет той штуки, которую он заполучил на бульваре. Если кто-то ему ее передал, то пол-«лимона» в кейсе к ней не имеют отношения. Потому что еще товарищ Карл Маркс вывел удивительно умную формулу — «товар — деньги — товар», благодаря которой мы сейчас и колупаемся в нашей родной рыночной экономике. Ясно, хрен бы ему отдали эту фигулину на руки, если бы не получили взамен кейс с баксами.
— Командир, — осклабился Агафон, — умные люди такой бизнес среди бела дня на бульваре делать не стали бы. Потому что денежки счет любят, а товар — качество. Даже если, допустим, качество той штучки, которую Ростик в пакете унес, он смог сразу определить, на глаз, на вкус или по запаху, то баксы надо куда круче контролировать, иначе впарят самоделки и будут правы. Во всяком случае, так, чтобы все на полном доверии, — это несерьезно.
— И какой можно сделать вывод? — по-профессорски спросил Сэнсей.
— А такой, что вещицу господину Ростику могли отдать не раньше, чем к нему в номер зашли специалисты, поглядели бабки, пересчитали…
— …и оставили их на месте? — иронически продолжил Гребешок. — Лажа все это. Эти твои «специалисты» должны были прийти в отель намного раньше меня: пятьсот тысяч сотнями проверить и пересчитать не так-то быстро. Если они не полные лохи, то меньше чем за пару часов не уложились бы. Даже если бы они администраторше заплатили, то все равно стремно сидеть в номере, купюрами шелестеть. Не дай Бог какая-нибудь уборщица старой закалки стуканет! Самое оно было взять чемоданчик, пихнуть его в какую-нибудь сумочку попроще и культурно покинуть заведение. И где-то на родной хате все толково посчитать и проверить. Кстати, если бы они действительно наведывались в этот самый «HOTEL BEREGOVIA» с ведома тамошнего персонала, то после предъявления моей ксивы у этого персонала должны были маленько нервишки заиграть. А они абсолютно не дергались. По-моему, все было проще.
— Как именно? — прищурился Сэнсей.
— Да так. Ростик никому никаких денег не привозил. Это были, скажем так, его личные-кровные, которые он копил детишкам на молочишко. А на бульваре он забирал уже давно принадлежащую ему вещичку. Которая была когда-то на черный день заныкана. Или, наоборот, на очень светлый. Скажем, на случай переезда в США на ПМЖ.
— Вот это вписывается, — одобрительно кивнул Сэнсей. — В коробочку, которую вы у него усмотрели, запросто можно было положить много-много мелких брюликов, смешав их, допустим, для страховки с сахарным песком. А отъезд этого дяди в Западное полушарие мог быть кому-то очень некстати. Вот его и наказали по всей строгости советского блатного закона.
— Вообще-то, — заметил Агафон, которому не очень понравилось, что версия Гребешка, то есть сущего салаги, получила поддержку Сэнсея, — это все клевые рассуждения, только нам-то от этого не легче. Москва опять какие-то заварухи крутит, Ворон им подтягивает, а мы втемную играем хрен его знает в какой бейсбол. Чует мое сердце, Сэнсей-Алексей, что надо нам не маяться дурью и не копаться во всем, а свалить куда подальше, пока руки-ноги при себе. Извини, но я откровенно, от души.