Страница:
— Шутишь! — усмехнулся Иванцов.
— Нет, не шучу. Ты, правда, не первый номер, и шансов стать таковым у тебя не много, но со счетов тебя не списывают. Вполне возможно, что к осени акценты сместятся. Пути Господни неисповедимы. Времени до конца выдвижения кандидатур еще достаточно. Если что, упредим. Но пока не забивай себе этим голову.
— Больно нужно, — хмыкнул Иванцов, — я бы ни за что в губернаторы не выдвигался…
— Надо будет — выдвинешься, — строго сказал Михалыч, — и не пикнешь. Но это, конечно, если до тебя дело дойдет.
— А кто же все-таки номер первый? Зацепин?
— Нет, Зацепин — номер второй. Но может быть переставлен и на первый. А сейчас номер первый, представь себе, президент АО «Альгамбра» господин Вячеслав Маряхин.
— Маряхин? — Иванцов сделал вид, будто очень удивлен. — Но он же, будем говорить откровенно, — «господин Никто». Пешка. «Альгамбра» — это тебе и Луговой, и Теплов подтвердят — официальная вывеска. А за ней — бывшая контора Курбаши, которая потом перешла к Степе и Фролу, до последнего времени управлялась Вороном (то бишь Гнездиловым Борисом Андреевичем) при силовой поддержке Алексея Сенина по кличке «Сэнсей». Но на днях Ворон исчез. Его джип сожгли из огнемета, охрану перебили. Самого, как представляется, похитили. Но, возможно, это инсценировка, для того, чтобы выйти из игры. После того как Гнездилов исчез, его структура раскололась. Боевая группа численностью не менее сорока человек, возглавляемая Сэнсеем и дислоцирующаяся на оптовой базе торгово-закупочного АО «Белая куропатка», вышла из подчинения «Альгамбре». Сейчас вместо Ворона остался Забор, чье влияние в теневой экономике после разрыва с «Куропаткой» резко упало. И оно сведется к нулю, когда на всех подконтрольных точках станет известно, что за Забором нет сорока стволов «Куропатки».
— Да, Витя, — вздохнул Михалыч, — вот что значит оказаться на отдыхе в наше быстротекущее время. В два счета можешь отстать от жизни. Хотя, может, оно для тебя и к лучшему. Зачем лишние волнения, бремя ответственности?
— Конечно, — сказал Иванцов, — я и говорю, что в губернаторы не собираюсь.
— Ну, это тебе явно не грозит. Но вот то, что ты до моего приезда не озаботился тем, чтобы получить более свежую информацию, — очень плохо. Не знаю, конечно, отчего ты мало интересовался последними событиями. То ли оттого, что у тебя с источниками проблема, то ли оттого, что решил, пусть себя в этой ситуации проявит молодая и энергичная дама. А потом ты ей галантно предложишь свое кресло. Верно?
— Верно. Хотя насчет кресла я не очень тороплюсь.
— Тогда прости великодушно, придется мне, московскому пенсионеру, тебя проинформировать о последних событиях в здешней области. Точнее, начну не с ваших дел, а с наших столичных. Есть у тебя в столице два знакомых человека, о которых ты время от времени вспоминаешь. Господа Соловьев Антон Борисович и Баринов Сергей Сергеевич. Оба живут в достатке, на жизнь не жалуются, хотя капиталы свои не очень афишируют. У обоих, конечно, есть в жизни мелкие неприятности. Например, проблемы с сыновьями. Ваня Соловьев дезертировал из армии, побывал в банде у вашего Фрола, а теперь находится неизвестно где, но то, что его контролирует Баринов, — как дважды два. У Баринова два сына: младший, Михаил, порядочный плейбой и балбес, а старший, Дмитрий, два года назад пропал без вести. Где-то на Антильских островах, причем не один, а с
супругой. И у Сергея Сергеевича есть серьезные основания подозревать, что его могут найти, если уже не нашли, криминальные структуры некоторых зарубежных стран, с которыми водит задушевную дружбу Антон Соловьев. Но это, так сказать, преамбула. Сам понимаешь, что у Соловьева и Баринова весьма сложные отношения. Если подсчитать, сколько разных ЧП случилось по всему миру и по странам СНГ в результате этих непониманий между такими крутыми господами, голова кругом пойдет. И люди пропадали, и самолеты падали, и машины взрывались, и банки лопались, и акции понижались. Вокруг чего их конфликт крутится, понять сложно, но все больше становится ясно, что борются они в первую голову из-за очень больших денег, путь к которым открывает икона, которую ты в прошлом году проворонил.
— Ясно. Это я уже знаю.
— Тогда проясняю тебе ситуацию относительно господина Гнездилова. В прошлом году в соседней области при автомобильной катастрофе погиб начальник охраны главы областной администрации полковник Воронков Владимир Евгеньевич. А весной этого года в вашей области появляется Гнездилов Борис Андреевич.
Михалыч присел на лавочку, мимо которой они с Иванцовым проходили, и вытащил из бумажника две небольшие фотографии форматом примерно 6х4.
— Похожи, — сказал Иванцов, на сей раз уже с ненаигранным удивлением.
— Экспертиза установила, что это одно и то же лицо. У нее в распоряжении были более крупноформатные фото. Самые мелкие детали совпали.
— Это что же, — хмыкнул Иванцов, — господин полковник решил исчезнуть ради занятий криминальным бизнесом?
— Да. У него с тамошним главой возникла напряженность по каким-то проблемам. В принципе автомобильная катастрофа для губернатора не было неожиданностью.
— Значит, и для Воронкова тоже?
— Сложно понять. Может, инсценировка катастрофы и гибели полковника была между ними согласована. И это, скорее всего, верно, потому что обычно после таких инсценировок исчезнувшие «возрождаются» за тысячи километров от места происшествия, а Ворон появился здесь, в области, откуда до места его «гибели» по прямой двести километров.
— Но ведь у нас могли найтись люди, которые знали его в лицо…
— Могли, а не нашлись. К тому же Ворон на людях появляться не любил, телеинтервью не давал. Да и в самой «Альгамбре» числился просто консультантом.
— Но ведь Ворон — человек Соловьева. По моим данным.
— Данные правильные, хотя важнее то, что он двоюродный брат Рудольфа фон Воронцоффа.
Иванцов внимательно посмотрел на Михалыча: не шутит ли старик?
— Серьезно говорю. Сам лично установил, по архивным данным. Оказывается, в 1920 году, когда Михаил Воронцов эвакуировался с семьей за кордон, его младший сын Евгений, 1917 года рождения, тяжело заболел воспалением легких. В тех условиях брать его в дорогу — практически верная смерть. Надо было оставаться и ждать, а красные были близко, для семьи белогвардейца перспектива не лучшая. Сгоряча могли всех пострелять. В общем, решили оставить его в больнице. Конечно, деталей я не знаю, но, наверно, это решение им не очень легко далось.
— Я думаю, — покачал головой Иванцов.
— В общем, как они там переживали, молились о его здравии или похоронили заочно, только Воронцовы знают. А вот по данным НКВД, Воронцов Евгений Михайлович благополучно излечился и был помещен в детский дом. Правда, дабы воспитать из него нормального советского человека и не напоминать о дворянском происхождении, Жене поменяли фамилии одну букву, и стал он Евгением Михайловичем Воронковым.
— Вот оно что…
— Даже специальную бумажку видел с соответствующим решением, за тремя подписями и печатью. Но Воронков Евгений Михайлович, между прочим, при всех ныне провозглашаемых недостатках советской системы воспитания нормально окончил среднюю школу, а потом поступил в университет на юридический факультет. Закончил его с отличием в 1939 году, после чего его направили на работу в органы госбезопасности. О том, что он сын белого офицера, в кадрах знали, но никогда ему этого не поминали. В 1941 году был включен в состав диверсионной группы, был заброшен в тыл к немцам. Партизанил, потом с 1944-го работал в УКР «Смерш». Почти как я. В 1946 году был переведен на Западную Украину, там женился. В 1948 году родился сын Воронков Владимир Евгеньевич.
— Так что получается, у него есть кое-какие права все унаследовать? — нетерпеливо произнес Иванцов.
— В принципе да. Во всяком случае, предъявить права может. И он это знает. Потому что в прошлом году занимался похожей историей, связанной с получением наследства от богатого загранродственника одним безработным инженером. Теперь этот парень возглавляет целый банк. Алексей Коровин, может быть, слышал?
— Да, кое-что слышал, там тоже был общий предок, эмиграция одной ветви за рубеж, наследство. Очень темная история.
— Темнее некуда. Но Воронцов-Воронков-Гнездилов, занимаясь этими изысканиями по заданию губернатора, который искал способ наложить лапу на это очень крупное наследство, получил допуск к трофейным делам и неплохо поработал. Благодаря им он и вычислил свое родство с Воронцовыми. Кроме того, оказалось, что отец Рудольфа фон Воронцоффа работал в одной конторе с гауптштурмфюрером СС Коровиным, двоюродным дедушкой нынешнего свежеиспеченного банкира. Так что тут много всяких интересных вещей проглядывает.
— Значит, если опять произошла «автокатастрофа», — прикинул Иванцов, — то Воронков может за границей у дорогого кузена объявиться?
— Скорее всего нет. Мне думается, что искать его теперь надо у Сергея Баринова. Дело в том, что Воронков-Гнездилов, по некоторым данным, заполучил в свои руки некую очень важную и Ценную для Баринова вещь. Ее разыскивает и Соловьев, которому Ворон собирался нанести визит. Пока ничего конкретно о том, что это, сказать не могу. Знаю только, что она упакована в жестяную коробку в виде куба со стороной примерно в десять сантиметров. Эта коробка несколько лет назад была спрятана у вас в городе, а о ее местонахождении знал только один человек — Ростислав Воинов по кличке «Ростик». Но Соловьеву нужны и ключи, которые раньше хранились в той самой «Бриллиантовой Богородице», которая уплыла за кордон. Эти ключи были у Ростика, которого неделю назад зверски убили в районе улицы Матросова. Надеюсь, это дело мимо твоего внимания не прошло?
— Нет, конечно. Но оно уже раскрыто. Задержано четверо подозреваемых. Все сознались, изобличены, у них изъято холодное оружие со следами крови потерпевшего. Ключей у них, конечно, не нашли.
— О твоей разработке с азербайджанцами кое-кто в Москве уже знает, — улыбнулся Михалыч, — и, в общем, одобрительно относится. Хотя в то, что они хоть чуточку виноваты, никто не верит. Иначе бы не было сегодняшнего налета спецназа на Лавровку.
— Значит, речь пошла о Лавровке?
— Да, это большая победа господина Чуда-юда. Не знаю, на какие рычаги и кнопки он успел нажать, хотя времени было очень мало, но «Куропатку» он принял на свой баланс, и теперь ее вряд ли решатся тронуть.
— Соловьев не может ничего изменить?
— Легально — нет. Ему не разрешили прислать сотрудников своей охранно-розыскной службы для проведения частного расследования совместно с государственными организациями. Конечно, он их пришлет негласно, не исключено, уже прислал. Естественно, возможности их серьезно ограничены. Луговой не только не будет им помогать, но постарается при первом удобном случае задержать, обвинить в чем-либо типа присвоения полномочий и нарушении закона о частной охранно-розыскной деятельности. Теплов, у которого по Лавровке рыльце в пуху, мечется. Если Филя Рыжий даст показания по взяткам, которые давал Теплову еще в бытность последнего замом начальника УВД, а Луговой поднимет дело, которое тогда начала раскручивать ФСБ… Не говоря уже о том, что разбираться во всем будет московская группа. Нам этого не надо. Слишком много лишнего шума. Филя не должен дать показания против Теплова. Надо успокоить вашего Васю, дать ему гарантии. Иначе он может начать сотрудничать с Соловьевым и доставит нам массу хлопот.
— Постараемся. По крайней мере, у меня теперь есть ясность: надо держаться за Чудо-юдо.
— Держаться тебе надо за меня, старика, и не лезть на прямые контакты. Не исключено, что Соловьев завтра-послезавтра появится здесь. Может, эмиссара пришлет, но, думаю, попытается лично переговорить.
— Несмотря на ту весеннюю историю?
— Наоборот, благодаря ей. Он же о тебе много знает, даже больше, возможно, чем мы себе представляем. Наверняка будет не только предлагать сотрудничество на очень выгодных условиях, но и шантажировать; у него много возможностей на тебя давить. Поэтому не будь категоричен, не вышвыривай его за дверь. Поиграй, покрутись — ты это умеешь. Надо создать у него впечатление, что ты просто боишься продешевить. Можно сделать несколько реальных шагов в нужном для Соловьева направлении. Но только до того предела, который я тебе укажу. И, конечно, самое главное — постоянная, откровенная информация. Все встречи с Соловьевым и его представителями должны фиксироваться. Луговой поможет тебе с оборудованием, я с ним сегодня встречусь и дам нужные указания. Уже к вечеру у тебя будет группа специалистов, которые войдут в состав охраны «Русского вепря», содержание их вам с Олечкой придется взять на себя. Все расходы компенсируем позже. Не скрою, Витя, тебя эти ребята тоже будут контролировать и очень плотно. Обижаться не надо, это просто мера безопасности. В первую очередь ты, конечно, должен сам себя контролировать. Соблазны будут, страх может возникнуть, захочется в свою игру поиграть… Иногда это только со стороны можно увидеть. Лучше будет, если мы это вовремя узнаем и подскажем, если заметим, что ты пошел куда-то «не в ту степь». Поэтому, Витя, заклинаю тебя: не выводи дело из-под нашего контроля. Помни, в подобных случаях никаких гарантий не будет.
— Ну, Михалыч, я же не младенец! Все ясно.
— Если бы я тебя не изучал столько лет, может, и не предупреждал бы, — нахмурился старик. — Потому что твое поведение буду оценивать не я. И решения по дальнейшей работе с тобой будут принимать другие. Чем больше у меня будет достоверной информации, тем проще будет влиять на тех, кто пока со мной советуется. Не будет такой информации — я оказываюсь хламом, который никому не нужен и даже вреден. Тогда со мной перестанут советоваться и будут работать с тобой на минимум риска. А это очень опасно. Сгоришь в два счета.
На деревне у бабушки Солнце уже касалось верхушек деревьев дальнего леса, когда «девятка», управляемая Гребешком, добралась до деревушки, расположенной в самом отдаленном от облцентра районе. Путешествие затянулось из-за того, что Гребешок, который несколько лет в эти места не наведывался, перепутал проселки и, лишь прокатавшись без толку целый час, вышел на верную дорогу.
Деревня называлась Конец. Когда Гребешок поведал об этом товарищам в первый раз, народ бурно заржал. Известно, какой предмет в обиходе именуется «концом». Само собой, неоднократно то один, то другой, то третий начинали гоготать насчет того, что Гребешок потерял Конец. Миша, само собой, не оставался в долгу, и ржачка продолжалась всю дорогу.
Когда впереди показалась колокольня, уцелевшая в центральной усадьбе бывшего колхоза, развалившегося на несколько ТОО, и Гребешок понял, что на сей раз находится на правильном пути, то невольно скаламбурил:
— Ну вот, скоро и Конец…
— Этот, что ли? — хихикнул Налим, указывая на колокольню, увенчанную куполом. Действительно, для человека с фантазией, работающей в определенном направлении, найти знакомые черты в этом культовом сооружении труда не составляло. Креста на луковице купола не было, церковь, несмотря на новые веяния, не функционировала — то ли денег на восстановление не было, то ли прихожан.
— Нет, — мотнул головой Гребешок, — это село Воронцово. Имение тех самых чуваков, которые парком в облцентре владели. А Конец в семи километрах отсюда, на горке.
На центральной усадьбе стояло домов семьдесят, вытянувшихся вдоль трех-четырех улиц, сходившихся к небольшой площади, где и располагались церковь с колокольней, магазины и сельская администрация, над которой реял вылинявший трехцветный флаг, казавшийся белым, как знамя капитуляции.
— Надо в магазин забежать, — предложил Агафон, — бабульке конфет купить или бутылочку. Слышь, Михаил, она у тебя чего больше уважает?
— Я уж забыл, — сознался Гребешок. — Вообще-то раньше от ста граммов не отказывалась.
— Мы тут народ не напугаем? — озабоченно спросил Луза, у которого здорово распух нос и была крепко ободрана щека.
Осмотрелись. Налим и Агафон никаких серьезных внешних повреждений не имели. У Гребешка была прокушена нижняя губа, а правый кулак ободран до крови, распух и посинел. Крови на одежде почти не было.
— Сойдет для сельской местности, — резюмировал Агафон. — Тут и не такие красавцы гуляют.
Из машины вылезли вчетвером, неторопливо вошли в магазин.
— Мать честная! — воскликнул Гребешок. — Да тут как в городе…
Действительно, бывшее сельпо преобразилось, глаза разбегались. Одних водок стояло сортов двадцать! Коньяки, французские и итальянские вина, сигареты, о которых раньше лишь московские стиляги мечтали и готовы были променять на них свою комсомольскую совесть. Колбас было сортов пять. Сыра — три, масла — четыре. Даже красная и черная икра в маленьких баночках стояла в охлаждаемой импортной витрине. А про баночную селедку и вспоминать не стоит. И никакой очереди. Единственно, чего в магазине не было, так это хлеба. На пустых лотках белела пришпиленная записка: «Сегодня завоза нет. Обращайтесь напротив».
Кудрявая продавщица, от нечего делать читавшая дамский роман в мягкой обложке, услышав шаги и увидев сразу четырех представительных мужчин, встрепенулась и поглядела на дяденек так, что даже не самый проницательный психолог увидел бы в этом взоре смесь тревоги с надеждой. С одной стороны, девочка, безусловно, надеялась, что молодые люди находятся при деньгах и могут что-то купить. С другой, ее, конечно, посетила весьма тревожная мысль насчет того, что эти четыре гражданина, не выглядящие рафинированными интеллигентами, пришли грабить торговое заведение.
— Женечка! — сказал Гребешок с огромной воодушевляющей улыбкой, и страх сразу испарился с лица юной продавщицы. — Узнала?
— Мишка! — просияла Женечка. — Сколько лет, сколько зим! На своей машине приехал?
— А зачем чужую занимать?! На своей надежней.
— К бабке-то заезжал или еще нет?
— Да нет, пока еще не доехал…
— Болеет Евдокия Сергеевна, — доложила Женя. — Сильно болеет. Ноги прихватывает, голова кружится. Ты бы ей лекарств каких привез, что ли.
— Она же мне не писала, что больна.
— Так она матери твоей писала!
— Да-а… — удивился Гребешок, напряженно вспоминая, когда он последний раз заходил к родителям. Выходило, что не меньше четырех месяцев назад.
— Чудные вы там в городе, обалдеть! — констатировала Женя. — Живете рядом, а друг к другу не ходите…
— Да, мы такие, загадочные… — пробурчал Гребешок, заметив, что Женя присматривается к его разбитой губе и распухшей руке, а также рассматривает Лузу с явными следами мордобоя на лице. — Короче, решили мы тебе помочь план выполнить…
Женя едва не упала в обморок, когда Гребешок вынул из поясного кошелька десяток стотысячных бумажек и стал тыкать пальцами в разные продовольственные товары. Луза с Налимом раскрыли огромную сумку, а Агафон с Гребешком стали загружать туда все подряд. У бедняжки было ощущение, что Гребешок в конце концов махнет рукой и скажет: «А хрена мелочиться? Заверни весь магазин с прилавками!»
Но Гребешок просто бабушку хотел порадовать. Товарищи это понимали. Правда, далеко не хилые Луза и Налим донесли сумку до машины с некоторым напрягом, а Агафон почти всерьез спросил, выдержит ли задний мост лишние сто килограммов.
— На фига ты столько купил? — спросил Агафон. — Даже если ты тут месяц торчать собрался, столько не нужно. Думаешь, завтра все налетят и раскупят?
— Нет, насчет этого я не боюсь. А вот если завтра, скажем, дождик польет, мы с Конца не слезем. Надо еще хлеба купить, а то раз бабка болеет, то могла и не сходить. Семь километров пехом ходить — это нездорово.
Зашли в булочную напротив. Там хлеб был, но по таким ценам, на которые народ не очень решался. Гребешок оставил там еще тысяч тридцать, набрав, кроме хлеба и булок, калачиков и баранок. На одном ценнике баранок была надпись: «Соленые, к пиву». Луза припомнил, что в предыдущем магазине было пиво, которое они не купили. Гребешок инициативу одобрил, Агафон утвердил, и они приобрели два ящика «Балтики».
После этого наконец поехали. Прокатили через все Воронцово к мосту, перебрались на другую сторону реки, стали помаленьку въезжать на косогор. Через пару километров дорога опять вошла в лес.
— Пока сухо, — пояснял Гребешок, — вполне ничего, проехать можно. Но одна гроза с ливнем — и сутки сиди. Только на тракторе.
Некоторое время дорога постепенно поднималась по краю холма, а затем вдруг круто пошла вверх. Потом открылась просторная поляна, а на ней полтора-два десятка старых деревянных домов, вытянутых в две линии. Никаких столбов с проводами к деревне не подходило, из чего можно было догадаться, что в эти края электрификация так и не дошла. Телефонизация — тоже. Казалось, что здесь никто не живет, но огородики соток по пятнадцать-двадцать, на которых густо зеленела картофельная ботва, говорили об обратном. Некоторые дома стояли с наглухо заколоченными окнами, часть была уже полуразобрана. На улице, истоптанной коровьими и овечьими копытами, лежали свежие лепешки. Стало быть, кто-то здесь держал скот.
— Вот сюда, — сказал Гребешок, притормаживая около крепкого дома, крытого шифером и обшитого тесом, крашенным в темно-зеленый цвет. Во дворе было несколько кустов смородины и крыжовника, три-четыре грядки с клубникой, заросли малины и крапивы вдоль забора. Из деревьев росли только черемуха и рябина.
Во двор вошли через калитку в низеньком заборчике — Луза его мог бы просто перешагнуть, но застеснялся и поступил как все.
До крыльца дотопали по крепкому деревянному тротуарчику. А с крытого и застекленного крыльца-терраски уже спускалась навстречу гостям невысокая старушка в темно-зеленом платочке, в валенках с калошами и теплой телогрейке. Она радостно улыбалась и облобызала подошедшего Гребешка.
— Мишенька! Мишенька приехал! Здравствуй, золотенький, с приездом! А у меня сердце чего-то томило. Либо, думаю, к беде, либо к радости нечаянной. Вот оно и вышло, что к радости. А это друзья твои?
— Само собой, бабуля. Это Сева, — Гребешок похлопал по спине Лузу, скромно повернувшегося в профиль, чтоб не отсвечивать ссадиной на щеке. Но Евдокия Сергеевна вдаль хорошо видела.
— Батюшки, да тебя вроде побил кто? — сочувственно произнесла она. — Пойдем-ка, Севочка, я тебе компресс приложу, а то завтра все синью пойдет. А с другими позже познакомишь. Меня можно бабой Дусей звать. Вы для меня все внуки.
На крыльце бабушка, оперевшись на плечо родного внука, скинула калоши с валенок. Тут и все прибывшие, без слов, сняли кроссовки.
С крыльца-терраски по скрипучей крашеной лесенке — перила голубые, ступеньки коричневые — поднялись на «мост». В принципе это можно было назвать и сенями, и прихожей, и даже холлом, если у кого хорошее чувство юмора. Но сени бывают лишь в малогабаритных деревенских домишках центральной и южной России. Сразу представляешь себе некое тесное помещеньице площадью в два квадратных метра. Прихожая или холл — это из городского обихода. Ежели в нормальной хрущобной квартире, то прихожая занимает те же два квадрата, что и сени, но имеет стены из бетонных плит, оклеенных обоями. А «мост» был чем-то вроде довольно широкого (больше двух метров) и длинного (около пяти метров) поперечного коридора, отделяющего хозяйственную половину от жилой. Гребешок хорошо знал, что у бабушки все называется по-особенному и у каждого помещения есть свое специальное название.
Помещение, куда они прошли, поднявшись на «мост», свернув налево и открыв низкую, плотно пригнанную и обитую войлоком дверь, называлось «двойни». Это были две просторные комнаты, каждая с пятью окнами. В одной из них чуть ли не четверть площади занимала огромная русская печь, точь-в-точь такая, как в сказочных мультиках. С лежанкой, на которой Емеля из фильма «По щучьему веленью» вполне мог бы покататься вместе с Несмеяной, да еще и прихватить «на броню» мотострелковое отделение. А в другой комнате была парадная горница, с иконами в красном углу, с никелированной кроватью образца послевоенного восстановления, с набивными ковриками, домоткаными полосатыми дорожками на крашенном в коричневый цвет полу и кисейными занавесками на окнах.
Ребята втащили сумку в кухню и принялись ее разгружать. Гребешок, воспользовавшись тем, что бабуля увела в горницу Лузу, взял на себя подготовку торжественного ужина. Агафон и Налим подчинялись без возражений, тем более что Гребешок отлично разбирался, где что у бабки лежит. И скатерть расстелил, и тарелки нашел, и рюмки, и ложки с вилками.
— А из тебя классный официант получился бы! — сказал Агафон, поглядев, как Гребешок сноровисто расставляет приборы. — Озолотился бы, блин, на чаевых, наел бы рожу, как у Коли из «Филумены». На фига ты в менты пошел?
— Значит, так, — понизив голос, произнес Гребешок. — Давай сразу уговоримся: мы есть те, кто есть по официальному статусу, частные охранники в отпуске. Здесь, учти, несмотря на отсутствие средств массовой информации, все про всех все знают. О том, что меня из органов уволили, здесь каждая собака знает. Болтать, что мы менты, — лишние приключения. Участковый мигом дознается, в Воронцове телефон есть. Поэтому прогулок в клуб и танцев до упаду рекомендую не предлагать.
— Нет, не шучу. Ты, правда, не первый номер, и шансов стать таковым у тебя не много, но со счетов тебя не списывают. Вполне возможно, что к осени акценты сместятся. Пути Господни неисповедимы. Времени до конца выдвижения кандидатур еще достаточно. Если что, упредим. Но пока не забивай себе этим голову.
— Больно нужно, — хмыкнул Иванцов, — я бы ни за что в губернаторы не выдвигался…
— Надо будет — выдвинешься, — строго сказал Михалыч, — и не пикнешь. Но это, конечно, если до тебя дело дойдет.
— А кто же все-таки номер первый? Зацепин?
— Нет, Зацепин — номер второй. Но может быть переставлен и на первый. А сейчас номер первый, представь себе, президент АО «Альгамбра» господин Вячеслав Маряхин.
— Маряхин? — Иванцов сделал вид, будто очень удивлен. — Но он же, будем говорить откровенно, — «господин Никто». Пешка. «Альгамбра» — это тебе и Луговой, и Теплов подтвердят — официальная вывеска. А за ней — бывшая контора Курбаши, которая потом перешла к Степе и Фролу, до последнего времени управлялась Вороном (то бишь Гнездиловым Борисом Андреевичем) при силовой поддержке Алексея Сенина по кличке «Сэнсей». Но на днях Ворон исчез. Его джип сожгли из огнемета, охрану перебили. Самого, как представляется, похитили. Но, возможно, это инсценировка, для того, чтобы выйти из игры. После того как Гнездилов исчез, его структура раскололась. Боевая группа численностью не менее сорока человек, возглавляемая Сэнсеем и дислоцирующаяся на оптовой базе торгово-закупочного АО «Белая куропатка», вышла из подчинения «Альгамбре». Сейчас вместо Ворона остался Забор, чье влияние в теневой экономике после разрыва с «Куропаткой» резко упало. И оно сведется к нулю, когда на всех подконтрольных точках станет известно, что за Забором нет сорока стволов «Куропатки».
— Да, Витя, — вздохнул Михалыч, — вот что значит оказаться на отдыхе в наше быстротекущее время. В два счета можешь отстать от жизни. Хотя, может, оно для тебя и к лучшему. Зачем лишние волнения, бремя ответственности?
— Конечно, — сказал Иванцов, — я и говорю, что в губернаторы не собираюсь.
— Ну, это тебе явно не грозит. Но вот то, что ты до моего приезда не озаботился тем, чтобы получить более свежую информацию, — очень плохо. Не знаю, конечно, отчего ты мало интересовался последними событиями. То ли оттого, что у тебя с источниками проблема, то ли оттого, что решил, пусть себя в этой ситуации проявит молодая и энергичная дама. А потом ты ей галантно предложишь свое кресло. Верно?
— Верно. Хотя насчет кресла я не очень тороплюсь.
— Тогда прости великодушно, придется мне, московскому пенсионеру, тебя проинформировать о последних событиях в здешней области. Точнее, начну не с ваших дел, а с наших столичных. Есть у тебя в столице два знакомых человека, о которых ты время от времени вспоминаешь. Господа Соловьев Антон Борисович и Баринов Сергей Сергеевич. Оба живут в достатке, на жизнь не жалуются, хотя капиталы свои не очень афишируют. У обоих, конечно, есть в жизни мелкие неприятности. Например, проблемы с сыновьями. Ваня Соловьев дезертировал из армии, побывал в банде у вашего Фрола, а теперь находится неизвестно где, но то, что его контролирует Баринов, — как дважды два. У Баринова два сына: младший, Михаил, порядочный плейбой и балбес, а старший, Дмитрий, два года назад пропал без вести. Где-то на Антильских островах, причем не один, а с
супругой. И у Сергея Сергеевича есть серьезные основания подозревать, что его могут найти, если уже не нашли, криминальные структуры некоторых зарубежных стран, с которыми водит задушевную дружбу Антон Соловьев. Но это, так сказать, преамбула. Сам понимаешь, что у Соловьева и Баринова весьма сложные отношения. Если подсчитать, сколько разных ЧП случилось по всему миру и по странам СНГ в результате этих непониманий между такими крутыми господами, голова кругом пойдет. И люди пропадали, и самолеты падали, и машины взрывались, и банки лопались, и акции понижались. Вокруг чего их конфликт крутится, понять сложно, но все больше становится ясно, что борются они в первую голову из-за очень больших денег, путь к которым открывает икона, которую ты в прошлом году проворонил.
— Ясно. Это я уже знаю.
— Тогда проясняю тебе ситуацию относительно господина Гнездилова. В прошлом году в соседней области при автомобильной катастрофе погиб начальник охраны главы областной администрации полковник Воронков Владимир Евгеньевич. А весной этого года в вашей области появляется Гнездилов Борис Андреевич.
Михалыч присел на лавочку, мимо которой они с Иванцовым проходили, и вытащил из бумажника две небольшие фотографии форматом примерно 6х4.
— Похожи, — сказал Иванцов, на сей раз уже с ненаигранным удивлением.
— Экспертиза установила, что это одно и то же лицо. У нее в распоряжении были более крупноформатные фото. Самые мелкие детали совпали.
— Это что же, — хмыкнул Иванцов, — господин полковник решил исчезнуть ради занятий криминальным бизнесом?
— Да. У него с тамошним главой возникла напряженность по каким-то проблемам. В принципе автомобильная катастрофа для губернатора не было неожиданностью.
— Значит, и для Воронкова тоже?
— Сложно понять. Может, инсценировка катастрофы и гибели полковника была между ними согласована. И это, скорее всего, верно, потому что обычно после таких инсценировок исчезнувшие «возрождаются» за тысячи километров от места происшествия, а Ворон появился здесь, в области, откуда до места его «гибели» по прямой двести километров.
— Но ведь у нас могли найтись люди, которые знали его в лицо…
— Могли, а не нашлись. К тому же Ворон на людях появляться не любил, телеинтервью не давал. Да и в самой «Альгамбре» числился просто консультантом.
— Но ведь Ворон — человек Соловьева. По моим данным.
— Данные правильные, хотя важнее то, что он двоюродный брат Рудольфа фон Воронцоффа.
Иванцов внимательно посмотрел на Михалыча: не шутит ли старик?
— Серьезно говорю. Сам лично установил, по архивным данным. Оказывается, в 1920 году, когда Михаил Воронцов эвакуировался с семьей за кордон, его младший сын Евгений, 1917 года рождения, тяжело заболел воспалением легких. В тех условиях брать его в дорогу — практически верная смерть. Надо было оставаться и ждать, а красные были близко, для семьи белогвардейца перспектива не лучшая. Сгоряча могли всех пострелять. В общем, решили оставить его в больнице. Конечно, деталей я не знаю, но, наверно, это решение им не очень легко далось.
— Я думаю, — покачал головой Иванцов.
— В общем, как они там переживали, молились о его здравии или похоронили заочно, только Воронцовы знают. А вот по данным НКВД, Воронцов Евгений Михайлович благополучно излечился и был помещен в детский дом. Правда, дабы воспитать из него нормального советского человека и не напоминать о дворянском происхождении, Жене поменяли фамилии одну букву, и стал он Евгением Михайловичем Воронковым.
— Вот оно что…
— Даже специальную бумажку видел с соответствующим решением, за тремя подписями и печатью. Но Воронков Евгений Михайлович, между прочим, при всех ныне провозглашаемых недостатках советской системы воспитания нормально окончил среднюю школу, а потом поступил в университет на юридический факультет. Закончил его с отличием в 1939 году, после чего его направили на работу в органы госбезопасности. О том, что он сын белого офицера, в кадрах знали, но никогда ему этого не поминали. В 1941 году был включен в состав диверсионной группы, был заброшен в тыл к немцам. Партизанил, потом с 1944-го работал в УКР «Смерш». Почти как я. В 1946 году был переведен на Западную Украину, там женился. В 1948 году родился сын Воронков Владимир Евгеньевич.
— Так что получается, у него есть кое-какие права все унаследовать? — нетерпеливо произнес Иванцов.
— В принципе да. Во всяком случае, предъявить права может. И он это знает. Потому что в прошлом году занимался похожей историей, связанной с получением наследства от богатого загранродственника одним безработным инженером. Теперь этот парень возглавляет целый банк. Алексей Коровин, может быть, слышал?
— Да, кое-что слышал, там тоже был общий предок, эмиграция одной ветви за рубеж, наследство. Очень темная история.
— Темнее некуда. Но Воронцов-Воронков-Гнездилов, занимаясь этими изысканиями по заданию губернатора, который искал способ наложить лапу на это очень крупное наследство, получил допуск к трофейным делам и неплохо поработал. Благодаря им он и вычислил свое родство с Воронцовыми. Кроме того, оказалось, что отец Рудольфа фон Воронцоффа работал в одной конторе с гауптштурмфюрером СС Коровиным, двоюродным дедушкой нынешнего свежеиспеченного банкира. Так что тут много всяких интересных вещей проглядывает.
— Значит, если опять произошла «автокатастрофа», — прикинул Иванцов, — то Воронков может за границей у дорогого кузена объявиться?
— Скорее всего нет. Мне думается, что искать его теперь надо у Сергея Баринова. Дело в том, что Воронков-Гнездилов, по некоторым данным, заполучил в свои руки некую очень важную и Ценную для Баринова вещь. Ее разыскивает и Соловьев, которому Ворон собирался нанести визит. Пока ничего конкретно о том, что это, сказать не могу. Знаю только, что она упакована в жестяную коробку в виде куба со стороной примерно в десять сантиметров. Эта коробка несколько лет назад была спрятана у вас в городе, а о ее местонахождении знал только один человек — Ростислав Воинов по кличке «Ростик». Но Соловьеву нужны и ключи, которые раньше хранились в той самой «Бриллиантовой Богородице», которая уплыла за кордон. Эти ключи были у Ростика, которого неделю назад зверски убили в районе улицы Матросова. Надеюсь, это дело мимо твоего внимания не прошло?
— Нет, конечно. Но оно уже раскрыто. Задержано четверо подозреваемых. Все сознались, изобличены, у них изъято холодное оружие со следами крови потерпевшего. Ключей у них, конечно, не нашли.
— О твоей разработке с азербайджанцами кое-кто в Москве уже знает, — улыбнулся Михалыч, — и, в общем, одобрительно относится. Хотя в то, что они хоть чуточку виноваты, никто не верит. Иначе бы не было сегодняшнего налета спецназа на Лавровку.
— Значит, речь пошла о Лавровке?
— Да, это большая победа господина Чуда-юда. Не знаю, на какие рычаги и кнопки он успел нажать, хотя времени было очень мало, но «Куропатку» он принял на свой баланс, и теперь ее вряд ли решатся тронуть.
— Соловьев не может ничего изменить?
— Легально — нет. Ему не разрешили прислать сотрудников своей охранно-розыскной службы для проведения частного расследования совместно с государственными организациями. Конечно, он их пришлет негласно, не исключено, уже прислал. Естественно, возможности их серьезно ограничены. Луговой не только не будет им помогать, но постарается при первом удобном случае задержать, обвинить в чем-либо типа присвоения полномочий и нарушении закона о частной охранно-розыскной деятельности. Теплов, у которого по Лавровке рыльце в пуху, мечется. Если Филя Рыжий даст показания по взяткам, которые давал Теплову еще в бытность последнего замом начальника УВД, а Луговой поднимет дело, которое тогда начала раскручивать ФСБ… Не говоря уже о том, что разбираться во всем будет московская группа. Нам этого не надо. Слишком много лишнего шума. Филя не должен дать показания против Теплова. Надо успокоить вашего Васю, дать ему гарантии. Иначе он может начать сотрудничать с Соловьевым и доставит нам массу хлопот.
— Постараемся. По крайней мере, у меня теперь есть ясность: надо держаться за Чудо-юдо.
— Держаться тебе надо за меня, старика, и не лезть на прямые контакты. Не исключено, что Соловьев завтра-послезавтра появится здесь. Может, эмиссара пришлет, но, думаю, попытается лично переговорить.
— Несмотря на ту весеннюю историю?
— Наоборот, благодаря ей. Он же о тебе много знает, даже больше, возможно, чем мы себе представляем. Наверняка будет не только предлагать сотрудничество на очень выгодных условиях, но и шантажировать; у него много возможностей на тебя давить. Поэтому не будь категоричен, не вышвыривай его за дверь. Поиграй, покрутись — ты это умеешь. Надо создать у него впечатление, что ты просто боишься продешевить. Можно сделать несколько реальных шагов в нужном для Соловьева направлении. Но только до того предела, который я тебе укажу. И, конечно, самое главное — постоянная, откровенная информация. Все встречи с Соловьевым и его представителями должны фиксироваться. Луговой поможет тебе с оборудованием, я с ним сегодня встречусь и дам нужные указания. Уже к вечеру у тебя будет группа специалистов, которые войдут в состав охраны «Русского вепря», содержание их вам с Олечкой придется взять на себя. Все расходы компенсируем позже. Не скрою, Витя, тебя эти ребята тоже будут контролировать и очень плотно. Обижаться не надо, это просто мера безопасности. В первую очередь ты, конечно, должен сам себя контролировать. Соблазны будут, страх может возникнуть, захочется в свою игру поиграть… Иногда это только со стороны можно увидеть. Лучше будет, если мы это вовремя узнаем и подскажем, если заметим, что ты пошел куда-то «не в ту степь». Поэтому, Витя, заклинаю тебя: не выводи дело из-под нашего контроля. Помни, в подобных случаях никаких гарантий не будет.
— Ну, Михалыч, я же не младенец! Все ясно.
— Если бы я тебя не изучал столько лет, может, и не предупреждал бы, — нахмурился старик. — Потому что твое поведение буду оценивать не я. И решения по дальнейшей работе с тобой будут принимать другие. Чем больше у меня будет достоверной информации, тем проще будет влиять на тех, кто пока со мной советуется. Не будет такой информации — я оказываюсь хламом, который никому не нужен и даже вреден. Тогда со мной перестанут советоваться и будут работать с тобой на минимум риска. А это очень опасно. Сгоришь в два счета.
На деревне у бабушки Солнце уже касалось верхушек деревьев дальнего леса, когда «девятка», управляемая Гребешком, добралась до деревушки, расположенной в самом отдаленном от облцентра районе. Путешествие затянулось из-за того, что Гребешок, который несколько лет в эти места не наведывался, перепутал проселки и, лишь прокатавшись без толку целый час, вышел на верную дорогу.
Деревня называлась Конец. Когда Гребешок поведал об этом товарищам в первый раз, народ бурно заржал. Известно, какой предмет в обиходе именуется «концом». Само собой, неоднократно то один, то другой, то третий начинали гоготать насчет того, что Гребешок потерял Конец. Миша, само собой, не оставался в долгу, и ржачка продолжалась всю дорогу.
Когда впереди показалась колокольня, уцелевшая в центральной усадьбе бывшего колхоза, развалившегося на несколько ТОО, и Гребешок понял, что на сей раз находится на правильном пути, то невольно скаламбурил:
— Ну вот, скоро и Конец…
— Этот, что ли? — хихикнул Налим, указывая на колокольню, увенчанную куполом. Действительно, для человека с фантазией, работающей в определенном направлении, найти знакомые черты в этом культовом сооружении труда не составляло. Креста на луковице купола не было, церковь, несмотря на новые веяния, не функционировала — то ли денег на восстановление не было, то ли прихожан.
— Нет, — мотнул головой Гребешок, — это село Воронцово. Имение тех самых чуваков, которые парком в облцентре владели. А Конец в семи километрах отсюда, на горке.
На центральной усадьбе стояло домов семьдесят, вытянувшихся вдоль трех-четырех улиц, сходившихся к небольшой площади, где и располагались церковь с колокольней, магазины и сельская администрация, над которой реял вылинявший трехцветный флаг, казавшийся белым, как знамя капитуляции.
— Надо в магазин забежать, — предложил Агафон, — бабульке конфет купить или бутылочку. Слышь, Михаил, она у тебя чего больше уважает?
— Я уж забыл, — сознался Гребешок. — Вообще-то раньше от ста граммов не отказывалась.
— Мы тут народ не напугаем? — озабоченно спросил Луза, у которого здорово распух нос и была крепко ободрана щека.
Осмотрелись. Налим и Агафон никаких серьезных внешних повреждений не имели. У Гребешка была прокушена нижняя губа, а правый кулак ободран до крови, распух и посинел. Крови на одежде почти не было.
— Сойдет для сельской местности, — резюмировал Агафон. — Тут и не такие красавцы гуляют.
Из машины вылезли вчетвером, неторопливо вошли в магазин.
— Мать честная! — воскликнул Гребешок. — Да тут как в городе…
Действительно, бывшее сельпо преобразилось, глаза разбегались. Одних водок стояло сортов двадцать! Коньяки, французские и итальянские вина, сигареты, о которых раньше лишь московские стиляги мечтали и готовы были променять на них свою комсомольскую совесть. Колбас было сортов пять. Сыра — три, масла — четыре. Даже красная и черная икра в маленьких баночках стояла в охлаждаемой импортной витрине. А про баночную селедку и вспоминать не стоит. И никакой очереди. Единственно, чего в магазине не было, так это хлеба. На пустых лотках белела пришпиленная записка: «Сегодня завоза нет. Обращайтесь напротив».
Кудрявая продавщица, от нечего делать читавшая дамский роман в мягкой обложке, услышав шаги и увидев сразу четырех представительных мужчин, встрепенулась и поглядела на дяденек так, что даже не самый проницательный психолог увидел бы в этом взоре смесь тревоги с надеждой. С одной стороны, девочка, безусловно, надеялась, что молодые люди находятся при деньгах и могут что-то купить. С другой, ее, конечно, посетила весьма тревожная мысль насчет того, что эти четыре гражданина, не выглядящие рафинированными интеллигентами, пришли грабить торговое заведение.
— Женечка! — сказал Гребешок с огромной воодушевляющей улыбкой, и страх сразу испарился с лица юной продавщицы. — Узнала?
— Мишка! — просияла Женечка. — Сколько лет, сколько зим! На своей машине приехал?
— А зачем чужую занимать?! На своей надежней.
— К бабке-то заезжал или еще нет?
— Да нет, пока еще не доехал…
— Болеет Евдокия Сергеевна, — доложила Женя. — Сильно болеет. Ноги прихватывает, голова кружится. Ты бы ей лекарств каких привез, что ли.
— Она же мне не писала, что больна.
— Так она матери твоей писала!
— Да-а… — удивился Гребешок, напряженно вспоминая, когда он последний раз заходил к родителям. Выходило, что не меньше четырех месяцев назад.
— Чудные вы там в городе, обалдеть! — констатировала Женя. — Живете рядом, а друг к другу не ходите…
— Да, мы такие, загадочные… — пробурчал Гребешок, заметив, что Женя присматривается к его разбитой губе и распухшей руке, а также рассматривает Лузу с явными следами мордобоя на лице. — Короче, решили мы тебе помочь план выполнить…
Женя едва не упала в обморок, когда Гребешок вынул из поясного кошелька десяток стотысячных бумажек и стал тыкать пальцами в разные продовольственные товары. Луза с Налимом раскрыли огромную сумку, а Агафон с Гребешком стали загружать туда все подряд. У бедняжки было ощущение, что Гребешок в конце концов махнет рукой и скажет: «А хрена мелочиться? Заверни весь магазин с прилавками!»
Но Гребешок просто бабушку хотел порадовать. Товарищи это понимали. Правда, далеко не хилые Луза и Налим донесли сумку до машины с некоторым напрягом, а Агафон почти всерьез спросил, выдержит ли задний мост лишние сто килограммов.
— На фига ты столько купил? — спросил Агафон. — Даже если ты тут месяц торчать собрался, столько не нужно. Думаешь, завтра все налетят и раскупят?
— Нет, насчет этого я не боюсь. А вот если завтра, скажем, дождик польет, мы с Конца не слезем. Надо еще хлеба купить, а то раз бабка болеет, то могла и не сходить. Семь километров пехом ходить — это нездорово.
Зашли в булочную напротив. Там хлеб был, но по таким ценам, на которые народ не очень решался. Гребешок оставил там еще тысяч тридцать, набрав, кроме хлеба и булок, калачиков и баранок. На одном ценнике баранок была надпись: «Соленые, к пиву». Луза припомнил, что в предыдущем магазине было пиво, которое они не купили. Гребешок инициативу одобрил, Агафон утвердил, и они приобрели два ящика «Балтики».
После этого наконец поехали. Прокатили через все Воронцово к мосту, перебрались на другую сторону реки, стали помаленьку въезжать на косогор. Через пару километров дорога опять вошла в лес.
— Пока сухо, — пояснял Гребешок, — вполне ничего, проехать можно. Но одна гроза с ливнем — и сутки сиди. Только на тракторе.
Некоторое время дорога постепенно поднималась по краю холма, а затем вдруг круто пошла вверх. Потом открылась просторная поляна, а на ней полтора-два десятка старых деревянных домов, вытянутых в две линии. Никаких столбов с проводами к деревне не подходило, из чего можно было догадаться, что в эти края электрификация так и не дошла. Телефонизация — тоже. Казалось, что здесь никто не живет, но огородики соток по пятнадцать-двадцать, на которых густо зеленела картофельная ботва, говорили об обратном. Некоторые дома стояли с наглухо заколоченными окнами, часть была уже полуразобрана. На улице, истоптанной коровьими и овечьими копытами, лежали свежие лепешки. Стало быть, кто-то здесь держал скот.
— Вот сюда, — сказал Гребешок, притормаживая около крепкого дома, крытого шифером и обшитого тесом, крашенным в темно-зеленый цвет. Во дворе было несколько кустов смородины и крыжовника, три-четыре грядки с клубникой, заросли малины и крапивы вдоль забора. Из деревьев росли только черемуха и рябина.
Во двор вошли через калитку в низеньком заборчике — Луза его мог бы просто перешагнуть, но застеснялся и поступил как все.
До крыльца дотопали по крепкому деревянному тротуарчику. А с крытого и застекленного крыльца-терраски уже спускалась навстречу гостям невысокая старушка в темно-зеленом платочке, в валенках с калошами и теплой телогрейке. Она радостно улыбалась и облобызала подошедшего Гребешка.
— Мишенька! Мишенька приехал! Здравствуй, золотенький, с приездом! А у меня сердце чего-то томило. Либо, думаю, к беде, либо к радости нечаянной. Вот оно и вышло, что к радости. А это друзья твои?
— Само собой, бабуля. Это Сева, — Гребешок похлопал по спине Лузу, скромно повернувшегося в профиль, чтоб не отсвечивать ссадиной на щеке. Но Евдокия Сергеевна вдаль хорошо видела.
— Батюшки, да тебя вроде побил кто? — сочувственно произнесла она. — Пойдем-ка, Севочка, я тебе компресс приложу, а то завтра все синью пойдет. А с другими позже познакомишь. Меня можно бабой Дусей звать. Вы для меня все внуки.
На крыльце бабушка, оперевшись на плечо родного внука, скинула калоши с валенок. Тут и все прибывшие, без слов, сняли кроссовки.
С крыльца-терраски по скрипучей крашеной лесенке — перила голубые, ступеньки коричневые — поднялись на «мост». В принципе это можно было назвать и сенями, и прихожей, и даже холлом, если у кого хорошее чувство юмора. Но сени бывают лишь в малогабаритных деревенских домишках центральной и южной России. Сразу представляешь себе некое тесное помещеньице площадью в два квадратных метра. Прихожая или холл — это из городского обихода. Ежели в нормальной хрущобной квартире, то прихожая занимает те же два квадрата, что и сени, но имеет стены из бетонных плит, оклеенных обоями. А «мост» был чем-то вроде довольно широкого (больше двух метров) и длинного (около пяти метров) поперечного коридора, отделяющего хозяйственную половину от жилой. Гребешок хорошо знал, что у бабушки все называется по-особенному и у каждого помещения есть свое специальное название.
Помещение, куда они прошли, поднявшись на «мост», свернув налево и открыв низкую, плотно пригнанную и обитую войлоком дверь, называлось «двойни». Это были две просторные комнаты, каждая с пятью окнами. В одной из них чуть ли не четверть площади занимала огромная русская печь, точь-в-точь такая, как в сказочных мультиках. С лежанкой, на которой Емеля из фильма «По щучьему веленью» вполне мог бы покататься вместе с Несмеяной, да еще и прихватить «на броню» мотострелковое отделение. А в другой комнате была парадная горница, с иконами в красном углу, с никелированной кроватью образца послевоенного восстановления, с набивными ковриками, домоткаными полосатыми дорожками на крашенном в коричневый цвет полу и кисейными занавесками на окнах.
Ребята втащили сумку в кухню и принялись ее разгружать. Гребешок, воспользовавшись тем, что бабуля увела в горницу Лузу, взял на себя подготовку торжественного ужина. Агафон и Налим подчинялись без возражений, тем более что Гребешок отлично разбирался, где что у бабки лежит. И скатерть расстелил, и тарелки нашел, и рюмки, и ложки с вилками.
— А из тебя классный официант получился бы! — сказал Агафон, поглядев, как Гребешок сноровисто расставляет приборы. — Озолотился бы, блин, на чаевых, наел бы рожу, как у Коли из «Филумены». На фига ты в менты пошел?
— Значит, так, — понизив голос, произнес Гребешок. — Давай сразу уговоримся: мы есть те, кто есть по официальному статусу, частные охранники в отпуске. Здесь, учти, несмотря на отсутствие средств массовой информации, все про всех все знают. О том, что меня из органов уволили, здесь каждая собака знает. Болтать, что мы менты, — лишние приключения. Участковый мигом дознается, в Воронцове телефон есть. Поэтому прогулок в клуб и танцев до упаду рекомендую не предлагать.