Влодавец Леонид. Большой шухер

   — В другой раз, — сказал Агафон, принюхиваясь к аромату шашлычного дыма, валившего из окна, — а о пиве не мечтай вообще, ты за рулем.
   — Ну, тогда поехали обратно, — проворчал Гребешок, — а то асфальт кончился, дальше можно и завязнуть.
   — Прямо поедем, — возразил Агафон, вытаскивая из-за спинки сиденья карту.
   — Вот, глянь. От Мухановска проселок идет лесом. Почти напрямую. Верных тридцать километров выигрываем, шоссе-то видишь куда уходит? Конечно, по проселку быстро не погонишь, но если мы сейчас по шоссе попрем, то придется ехать минимум через два поста ГАИ. Или даже через три, если у поворота на Дарьино не упразднили.
   — А что нам эти посты? — хмыкнул Гребешок. — Нас что, ищут? Нет. Ясно ведь, что если бы уже искали, то задержали бы тут, у въезда в райцентр.
   — Миш, — сказал Агафон, строго посмотрев на любителя возражать, — ты хотя бы подумал о том, что обстановка измениться может? Например, пока мы тут в ралли играли, СОБР мог на «Куропатку» наехать. Как будто в милиции не работал, не знаешь, как там все делается. Если захотят придраться — придерутся. Подкинут что-нибудь в карман или в стол, а потом задержат на тридцать суток «по подозрению» тех, кого на месте прихватят. А нас тут же по рации — в розыск. Благо в списке личного состава и номер твоей машины записан — раскапывать долго не придется. Может, они уже сейчас пост на выезде из Мухановска оповестили, а заодно и все дальнейшие.
   Гребешок согласился. Но все-таки опять вякнул:
   — Тут на карте, между прочим, не увидишь, насколько все раскисло. Дожди сколько дней подряд лили. Машину ведь посадим, а потом как? Пешком? По лесам и болотам? Партизанскими тропами?! Тут, кстати, войны не было, так что и троп таких нет.
   — Слушай, Гребешков, — совсем строго произнес Агафон. — Если ты за свою тачку переживаешь, хрен с тобой. Мы сами доберемся, а ты езжай как хочешь. Только потом не обижайся, если как-то не так в жизни получится. Понял? Сэнсей меня старшим назначил, так что либо ты работаешь, как я скажу, либо сам по себе и под свою ответственность.
   — Завязывай, Миш! — пробасил Луза. — Не выпендривайся!
   — Да мне-то чего? — огрызнулся Гребешок напоследок. — Как скажете, так и поеду. Сами не пожалейте, если что…
   Минут через десять, попетляв по булыжным или вовсе не мощенным улицам Мухановска, выбрались на искомую грунтовку. Она была песчано-гравийной, относительно приличной и начиналась от запруженной речки Мухановки, где какие-то рыбоводы разводили карпов. Переехали плотину и поднялись в горку. По обе стороны дороги стояли серые изгороди из жердей, охранявшие чьи-то клевера от коров, которых, судя по лепешкам, прогнали тут не так давно. За клеверами справа просматривалась деревенька, а слева какие-то постройки с силосной башней — ферма, должно быть.
   Ехали молча, Гребешок дулся, Агафон держал понт, а остальные не совались, дабы не обострять отношения.
   Поворачивать еще выше в горку, к деревне, не стали, спускаться к ферме тоже не требовалось. Поехали прямо, то есть по косогору в объезд деревни. Потом дорога пошла вниз, и «девятка» очутилась у старого деревянного моста, перекинутого согласно облезлому и запыленному указателю через все ту же Мухановку. Оказывается, она эту горку с трех сторон обтекала. Как явствовало из значка, мост больше трех тонн груза не выдерживал.
   — Луза, — спросил Гребешок почти серьезным тоном, — ты сегодня жрал?
   — Ага… — не поняв подвоха, ответил детинушка.
   — А в туалет перед дорогой по-большому сходил?
   — Не-а…
   — Если провалимся, меня не ругайте. Все четверо, включая и Лузу, захихикали. Мир был восстановлен, и за мостом у всех как-то сразу поднялось настроение.
   — Анекдот рассказать? — предложил Налим. — Про поручика Ржевского?
   — Валяй, — разрешил Агафон.
   — Значит, полк Ржевского стоял в Польше. Гусары, само собой, по самоволкам бегали. Ну, один сбегал, возвращается в лагерь, а тут Ржевский: «Стой! Руки вперед!» Гусар руки вытянул, поручик понюхал и говорит: «Пани Зося. Уважаю твой выбор, иди спать, гусар». Гусар во второй раз в самоход пошел. Возвращается и опять поручику попался. Снова: «Стой! Руки вперед!» Опять понюхал и говорит: «Пани Бася. Уважаю твой выбор, иди спать, гусар». Гусар в третий раз маханул. Налетел на мужиков с колами, те его метелить начали, еле удрал, да еще на дороге в коровью лепешку руками попал. И опять на поручика нарвался. Само собой, тот ему: «Стой! Руки вперед!» Понюхал раз, другой, третий, а потом как заорет: «Ты чо, падла, новую пани раньше своего командира попробовал?! Двадцать пять плетей!» Все дружно заржали.
   — У меня тоже про Ржевского, — сообщил Агафон. — Тоже все в Польше происходило. Лагерь стоял около женского монастыря. Поручик дежурил по части, и тут из монастыря приходит делегация во главе с самой настоятельницей. Ржевский спрашивает: «Какие проблемы, матушка? Неужели мои орлы кого-то трахнули?» А настоятельница отвечает: «Нет, пока все нормально, слава Богу. Но нельзя ли, пан поручик, чтоб ваши гусары не справляли малую нужду напротив окон монастыря? Это отвлекает монашек от служения Господу». Поручик спрашивает: «Можно вопрос, пани настоятельница? А как гусары при исполнении нужды прибор поддерживают, одной рукой или двумя?» Монашка отвечает: «Двумя, конечно, пан поручик!» — «О, пани, выходит, вы и сами поглядеть не против!»
   — Нормально, — прогудел Луза, — а я про Штирлица знаю…
   — Все знают, — хмыкнул Налим. — Штирлиц встал с Позаранку… Штирлиц выстрелил в Слепую… Штирлиц порол Чушь, а она страстно визжала. Штирлиц вылез из моря и лег на Гальку, а Светка обиделась и ушла. Это мне еще в пятом классе рассказывали.
   — А помнишь, стишки по школе ходили? «Мальчик в подвале нашел пулемет, больше в деревне никто не живет…»
   — «Дети в подвале играли в гестапо, зверски замучен сантехник Потапов…» Помню, — кивнул Налим. — Смешно тогда казалось…
   По лесу проехали уже километра четыре. Дорога не вызывала опасений, выглядела сухой и накатанной. Навстречу попалась только одна бортовая машина, груженая сеном. Она вывернула откуда-то с боковой просеки, тоже, видимо, вполне проезжей.
   — Чего он, в город, что ли, сено повез? — усмехнулся Налим.
   — А что? Может, и в город, — сказал Гребешок. — Там многие скот держат. Заводишко встал, денег нет и не платят. Кто козу держит, кто поросенка, кто корову. Перебиваются как могут.
   Дорога спустилась в просторный лог, по дну которого журчал ручей. Поперек лога давно еще насыпали невысокий вал, а ручей пропустили через бетонную трубу. Проехали насыпь, выбрались из лога и снова покатили между двумя стенами высоких деревьев. Заметно прибавилось ям, ухабов и рытвин, то и дело подскакивали. Солнце поднялось совсем близко к зениту. Оно точно вспомнило, что на дворе лето, и принялось печь изо всех сил. Как ему положено в июле. Сыроватая земля стала быстро сохнуть, а с дороги за «девяткой» густым хвостом встала пыль.
   — Не дай Бог, кто-то обгонит! — проворчал Гребешок. — Пылюги по самые уши наглотаемся.
   Бог его, конечно, не услышал. Еще через километр впереди появился тракторишко, тащивший за собой прицеп все с тем же сеном. Конечно, будь дорога малость пошире, то обогнать это тарахтящее транспортное средство особого труда для Гребешка не составило бы. Но дорога в этом месте сузилась, а тракторист, управлявший своим драндулетом, все время мотался от бровки к бровке, прицеп становился при этом едва ли не поперек дороги и проехать мимо было совершенно нереально. Гребешок слишком любил свою «девятку» и беспокоился за свое здоровье, чтобы рисковать.
   Спидометр показывал тридцать километров в час.
   — Алкаш, блин! — матерился Гребешок, то и дело сплевывая в окошко пыль, оседавшую во рту. — Лыка, на хрен, не вяжет, а едет. Вот ляжет, сука, поперек дороги — и все, приплыли.
   — Накаркаешь… — проворчал Агафон. — С обгоном накаркал и тут накаркаешь. Лучше попробуй проскочить.
   — Может, впереди пошире будет, — отозвался Гребешок. Но Агафон оказался прав. Накаркал Гребешок.
   На очередном маневре от бровки к бровке алкаш-тракторист залетел правым передним колесом в кювет, неловко дернул руль, и прицеп с сеном, потеряв остойчивость, относительно мягко лег поперек дороги. Трактор тоже завалился и улегся боком на придорожные кусты.
   — Ну, блин! — рявкнул Гребешок. — Хоть бы он убился, дурак!
   Однако и на сей раз силы небесные ему не вняли. Пыль над местом аварии еще не улеглась, когда послышался сдавленный хриплый мат, и левая дверца лежащего на боку трактора открылась на манер танкового люка. Оттуда с кряхтеньем и матюками высунулась ободранная морда сизо-сиреневой расцветки, а потом выползло и все остальное. Мужик тупо поглядел на плоды своих трудов, слез на дорогу, пошатался маленько и сделал несколько шагов. Наконец он рухнул в кювет и остался недвижим. Впрочем, явно не по причине смерти. Храп был отчетливо слышен всему экипажу «девятки», а запах тугого перегара заставлял морщиться даже не самых устойчивых трезвенников, какими являлись Агафон и его соратники.
   — Ну, и что теперь делать будем? — спросил Гребешок таким тоном, в котором отчетливо звучала нотка: «А ведь я предупреждал!»
   Агафон помедлил с ответом, должно быть, прикидывая, смогут ли они вчетвером — алконавт, конечно, в расчет не принимался — сдвинуть перевернутый прицеп или поставить его с трактором на колеса. Но потом, поняв, что это им не удастся, решительно сказал:
   — Разворачивайся!
   Об этом Гребешка дважды просить не требовалось, он несколькими ловкими маневрами поворотил «девятку» задом к перевернутому прицепу и погнал машину к Мухановску.
   Мрачный Агафон стал изучать карту. У спуска в лог Агафон приказал:
   — Тормози! Вот сюда, в эту просеку, поворачивай.
   Гребешок, конечно, притормозить не отказался, но поворачивать не спешил.
   — Агафоша, тебе приключений мало? Ты видишь, какие тут кадры катаются? Они, между прочим, не только на тракторах ездят. Если с «ЗИЛом-133» в лоб поцелуемся — мало не покажется. Жертвы могут быть.
   — Опять? Договорились же… — напомнил Агафон.
   — Я только предупреждаю, — пожал плечами Гребешок. — Никак не могу себе представить, куда мы по этой просеке поведем.
   — Не переживай, выведу. Буду штурманом, как на ралли.
   — Между прочим, карты иногда врут, даже топографические. А я тут, между прочим, несколько раз ездил и кое-что в этих дорожках понимаю. По ним лес зимой возят с делянок. Из них большая часть ведет в тупики.
   — Молодец, Гребешок, просветил. Я этого не знал, — саркастически поклонился Агафон. — Но на карте они помечены, дорожки эти. Вот наша, вправо идет, а вот другая — между прочим, по ней даже на Московское шоссе выбраться можно. Только мы туда не поедем, потому что она слишком близко к Мухановску на шоссе выходит, и до тех постов, которые мы должны обойти. Но чуть дальше можно выехать обратно на межколхозную магистраль. Гораздо дальше того места, где трактор опрокинулся.
   — Агафоша, ты разницу между летом и зимой понимаешь? Вот тут, на этой твоей карте, низина показана. Видишь, черточки нарисованы? Это болото называется. Зимой оно твердое, по нему спокойно ехать можно. А летом там и трактор не пройдет, даже гусеничный. Я, конечно, не саботажник, но если ты такой упорный — вот тебе руль. Садись, вези сам. Мне лично не хочется, чтоб ты потом говорил: «Гребешок водить не умеет, за свою „девятку“ боится, а вот был бы я за рулем, так мы бы запросто проехали!» Так что валяй, садись и за штурмана, и за пилота. Угробишь машину — отвечаешь.
   — Идет, — ответил Агафон. — Покупаю новую такую же. Пересаживайся.
   Они поменялись местами, и Агафон свернул в ту самую просеку, о которой говорил.
   Каждый скрип рессор, а тем более скрежет Гребешок воспринимал как прикосновение раскаленного железа. Он был почти убежден в том, что Агафон машину угробит, и очень сожалел о своей выходке. Все-таки если бы сам сидел за рулем, то было бы спокойнее. Но теперь дело было сделано, и даже если бы Гребешок сказал: «Ладно, лучше я сам поведу!», то упрямый Агафон и не подумал бы отдать ему бразды правления.
   Тем не менее пока все обходилось. Просека шла на склон, и, хотя высокая трава с мелкими кустиками изредка почесывала «девятке» днище, колея была относительно неглубокой, жидкой грязи в ней, по мере подъема, становилось все меньше.
   В общем, первый этап прошли, тьфу-тьфу, благополучно, доехали от дороги до перекрестка двух просек. Агафон, не поцарапав кузов о сучки, повернул влево.
   — Да здесь ездят, — сказал Агафон, чтобы успокоить Гребешка. — Видишь, свежак тянется? Уже по сухому катались.
   Действительно, на этой хорошо освещенной солнцем просеке было не намного сырее, чем на песчаном проселке. Вместе с тем куски грязи с протектора автомобиля, где-то по пути проехавшего лужу, лежали поверх уже подсохшей почвы.
   Лесовозную дорогу, однако, прокладывали не по линейке, она извивалась поперек склона, постепенно спускаясь вниз, поэтому она просматривалась вперед максимум метров на полсотни. Именно это сейчас тревожило Гребешка больше всего. Конечно, скорость была небольшая, но все же перспектива неожиданно влететь в болото, через которое эта нелегкая дорожка пролегала, их не устраивала.
   Но вместо болота очередной поворот принес иной сюрприз. Агафон затормозил, чтобы не стукнуться о багажник серой «Волги»: она стояла на просеке с незахлопнутой водительской дверцей.
   — По-моему, это та самая… — пробормотал Гребешок. Агафон придерживался того же мнения, но высказаться не успел. Сзади откуда ни возьмись, вылетела на предельной скорости еще более знакомая желтая «шестерка» и остановилась в метре от заднего бампера «девятки», наглухо заперев ее между двумя частоколами еловых стволов.

Веселый разговор

   Из «шестерки» в обе стороны резко выпрыгнуло пятеро. Все при пушках. Два «Макарова», «ТТ» и блестящий никелированный «глок-17» нацелились на окна «девятки», а пятый готов был поддержать товарищей из «АКМС».
   — Сидеть и не рыпаться! — такую команду по идее должен был отдать Штырь, который, держа «глок» двумя руками, навел его прямо в башку Агафону. Толково навел, не подходя близко к дверце, которой Агафон при возможности мог бы его крепко шибануть.
   Но эту команду отдал, упреждая поспешные действия подчиненных, сам Агафон, еще тогда, когда лавровские только подбегали к машине. Конечно, будь у куропаточников оружие, можно было бы посостязаться с «лавровкой» в стрельбе на поражение. В принципе, у «куропатки» это всегда получалось лучше. Однако оружия не было. Выпрыгивать из машины, делать резкие движения в такой ситуации означало одно: обречь себя на расстрел. Шансов разбежаться по лесу, спрятаться в чащобе было мало. Поэтому сейчас, по мнению Агафона, гораздо безопаснее было не проявлять активности.
   Штырь, не опуская пистолета, осторожно подошел со стороны капота, цапнул ручку дверцы, рывком распахнул ее. Ствол «глока» смотрел теперь на Агафона, прямо в лоб. Если нажмет, то мозги бывшего старшины милиции полетят в физиономии Лузы и Налима.
   — Вылазь! — гаркнул Штырь, скаля золотые зубы. — Живо! Руки на голову! Сперва Агафон!
   Агафон послушно свесил ноги с сиденья, положил ладони на затылок.
   — Ложись! Лицом вниз! Дернешься — пуля!
   Луза, Гребешок и Налим один за другим выходили из машины и ложились мордами в мох.
   — Кто скажет, куда баба побежала, живым оставлю! — объявил Штырь.
   — Какая баба? — спросил Агафон не поворачиваясь.
   — Из «Волги», Элька Длинная.
   — Мы подъехали за минуту до вас. Не было тут никого.
   — Ладно, с вами после разберемся. Барбос, стереги! Чуть ворохнутся — мочи всех одной очередью. Болтать им не позволяй, они хитрые, суки. Так, глянем, куда эта лярва могла мотануть…
   Штырь с ученым видом подошел к «Волге», заглянул внутрь, влез коленями на водительское сиденье, посмотрел в заднюю часть салона, потом вылез и оглядел почву около машины…
   — Во, шпильки отпечатались! — сказал он радостно. — Так, вокруг капота обежала…
   Он сделал несколько шагов, дошел до правой обочины, наклонился еще раз.
   — Ага, здесь тоже мох промяла. Короче, идем направо. Чика со мной — прямо, Монтер с Гриней — левее. На шпильках она далеко не ушла, а если снимет, босиком тем более не уйдет. Поосторожней, про пушку помните! Но не валить, е-мое! По ногам долбите, ясно? Она живьем нужна.
   Лавровцы разбились на пары и скрылись в лесу, а куропаточники остались лежать, уткнувшись носами в мох под присмотром бугая-автоматчика, действительно похожего на крупного беспородного пса, которых принято называть «барбосами».
   Агафон почти с облегчением вздохнул. Было бы гораздо хуже, если бы Штырь, торопясь догнать Эльку, решил, что куропаточников надо тут же пошмалять, не оставляя им никаких шансов. Но Штырь, как видно, кое-что соображал. И скорее всего, догадывался (а может, и наверняка знал), что у «куропатки» есть до Эльки какой-то крутой интерес. А это значило, что после того как Эльку поймают, предстоял довольно веселый разговор на природе. Шанс отделаться от
   этого разговора был только один: каким-то образом уделать Барбоса, занявшего очень удобную позицию сбоку от лежащих рядком куропаточников. При первом же неосторожном движении, не говоря уже о попытке привстать, он и впрямь мог положить всех четверых одной, даже не очень длинной, очередью. До ближайшего к нему Гребешка было метра два, не больше, до Агафона, который лежал с другого края, — чуть больше четырех. Только полный лох промажет.
   О причинах этой неожиданной встречи Агафон пока не задумывался. Ясно одно, «лавровке» зачем-то понадобилась Элька. То, что попались еще и куропаточники, — лишний плюс: можно расквитаться за пострелянных на квартире Сергачевой и сорвать выкуп. Причем необязательно в денежном выражении.
   «Лавровка» имела виды на кое-какие объекты и доходные дела. Так что, конечно, Штырь вряд ли будет сильно доволен, если Барбос действительно замочит всех четверых. Но само собой, не похвалит Барбоса, если тот кого-то упустит. Впрочем, это все теория.
   Практика интересовала Агафона гораздо больше. За себя он был спокоен. У него не было привычки дергаться в рискованных ситуациях без ощутимой надежды на успех. Луза с Налимом ребята молодые, а то, что сейчас у них, должно быть, все поджилки трясутся, даже неплохо. Они вряд ли рискнут вскакивать, бросаться с голыми руками на автомат, изображать из себя Брюса Ли или Чака Норриса. Они уже видели мертвых людей и знают, как это неприятно. Будь они помоложе, помалограмотней — может, и рискнули бы, но они вышли из возраста, когда не понимают разницы между боевиком и реальной жизнью.
   А вот Гребешок вызывал серьезное беспокойство. Парень с опытом, но слишком самоуверенный. Ему много раз везло, другому бы давно шею свернули. Сейчас небось только и мечтает, чтобы утереть нос Агафону. Дескать, я говорил, что надо по шоссе ехать! Конечно, мечтает, чтобы этот самый Барбос хоть чуточку подставился. Если ему удастся уделать Барбоса, захватить автомат, а потом еще и остальных лавровцев покосить, то лидерство в четверке он заберет прочно. Луза и Налим на него молиться будут. Агафону же будет сказано словами из старого фильма про Максима Перепелицу: «Никакой ты не команды?!», и он будет выглядеть трусом и разгильдяем в глазах этих ребят. Конечно, Гребешок сейчас не думает ни о завоевании авторитета, ни об иных последствиях, в том числе и о том, что будет, ежели у него ничего не выйдет. Самое главное, Гребешок четко понимает, что ему с Лузой, которые мочили лавровских у Сергачевой, ни при каком раскладе не жить. Агафона с Налимом еще могут сделать предметом торга, хотя и отметелят за милую душу, но Гребешку на это надежды не было. Луза по недостатку интеллекта еще ничего не просчитал, а у Гребешка мозги варят быстро.
   Оставалось только надеяться на то, что Гребешок не начнет копошиться слишком рано, пока Штырь и его братаны не отошли далеко от просеки. Вообще-то Штырь, конечно, должен был подстраховаться и оставить в помощь Барбосу кого-то еще. Неужели для того, чтоб поймать одну, пусть высокорослую и неслабую, девку, трех человек мало? Правда, Штырь в своей краткой инструкции соратникам говорил что-то насчет пушки. Это что же, выходит, Элька вооружена? Агафон вспомнил, что Ростик перед прогулкой в парк показывал Лиде и Ларисе пистолет. Во всяком случае, они так говорили. Если Эля имела какое-то отношение к смерти Ростика, то пушка могла попасть к ней. А если она действительно его замочила или хотя бы активно в этом участвовала, то у нее вполне хватит духу пострелять. Правда, неизвестно, умеет ли она стрелять, но если Штырь своих предупредил, чтобы были поосторожнее, значит, уже знает, что с ней расслабляться нельзя. Чем же она Лавровку обидела? Про Ростика догадались, что ли? Но Ростик вроде бы не из их конторы. По проституточной части она отвечает перед «мамочкой» и Пиноккио, а те стоят под «Куропаткой». Может, там Забор со своей «Альгамброй» завертелся? Но он бы тогда для начала с Пиноккио стал разбираться, а не с девочками. Неужели что-нибудь по части ключей?
   От этого поплохело. Лавровка вполне может устроить небольшое гестапо. Если, конечно, знает обо все этом деле меньше Агафона. Впрочем, она все равно гестапо устроит, хотя бы из чисто развлекательных побуждений. Или для того, чтоб убедиться в том, что знает об истории с ключами больше, чем Агафон. Но потом, естественно, ни о какой торговле речи не пойдет. Тут, в этом лесу, их всех четверых и уроют. Места хватит.
   Гребешок, лежа всего в двух метрах от автоматного дула, действительно соображал. И четко, не хуже Агафона, понимал, что ему лично, как и Лузе, ловить нечего. Им сперва переломают все кости, поиздеваются вдоволь. Пристрелят в порядке милосердия. Да и то, пожалуй, не одним выстрелом. На Лавровку в некоторых случаях нападал садизм. Правда, до сего времени по отношению к «Куропатке» они сохраняли корректность, но ведь все меняется. Тем более что здесь, в темном лесу, все концы хорошо хоронятся. Даже если не закапывать, а просто пихнуть в ямку и забросать ветками, шансов, что их отыщут хотя бы до наступления зимы, очень немного. А зимой и вовсе не отыщешь. «Девятку» гады, конечно, найдут куда сбагрить. У них полно спецов по перебивке номеров и перепродаже. Документы на машину тоже сляпают, а поскольку Сэнсею и в голову не придет, что его ребятки не в Москве пропали, а много ближе, немало времени минет, прежде чем он хотя бы машину разыщет. Да и будет ли искать? Может, его уже самого менты по стенке размазывают?
   Конечно, пока Миша от бессильной ярости сопел носом в мох, ему приходили в голову разные отчаянные мысли насчет того, чтоб вскочить, наброситься на Барбоса, а потом — будь что будет. Как тот самый пролетарий, которому нечего терять, кроме своих цепей. Но вопреки опасениям Агафона Гребешок сдержался. Сообразил, что лавровцы еще не забрались далеко в лес, а Барбос, который в первые несколько минут сохранял стопроцентную бдительность, крепко схватив автомат и, держа палец на спусковом крючке, должен был рано или поздно чуточку расслабиться. В конце концов, он ведь не робот, а живой человек. Хотя и с придурью, раз в Лавровке оказался. То, что эта расслабуха приближается, Гребешок усек по некоторым признакам. У него была возможность чуточку скосить глаз и наблюдать за тем, как ведет себя охранник. Если в течение первой пары минут Барбос только и делал, что смотрел на пленников, то потом первый раз позволил себе на несколько секунд отвести глаз в сторону. Потом он зевнул, почесался, еще раз огляделся, по-прежнему не отводя ствол автомата в сторону. Гребешок понял, что Барбос ищет место, где бы присесть, ибо у него не было уверенности, что друганы скоро вернутся. Пленники вели себя тихо, не дергались, не пытались вскочить, даже рук с голов не пытались убрать. Ясно, что против автомата не попрут.
   Именно поэтому Барбос усмотрел пенек посуше, примерно на одной линии с куропаточниками, но чуточку подальше от Гребешка, и собрался примостить на нем свой объемистый зад. В ногах ведь правды нет…
   Гребешок позволил себе немножко повернуть голову — на это Барбос не отреагировал — и напряженно следил за действиями охранника. Тот потоптался немного на месте, должно быть, терзаясь сомнениями: и присесть хотелось, и боязно было даже на несколько секунд отвернуться от лежащих на земле. В конце концов, бугай выбрал соломоново решение: попятился задом к пню. Гребешок напряженно прикидывал, сколько секунд понадобится Барбосу, чтобы присесть. Ясно, что на несколько секунд ему придется отвести ствол в сторону от куропаточников. Эх, если бы этот пенек был там, где Барбос стоял до этого! Тогда бы Гребешок мог рискнуть… А теперь расстояние увеличилось, не успеть.
   Но тут произошло то, чего ни Барбос, ни Гребешок, ни Агафон не ожидали.
   Послышался легкий скрип и треск, откуда-то сверху, прямо на голову Барбосу, рухнуло нечто бесформенное и никак не похожее на человека. Барбос, только-только пристроившийся на пеньке, от неожиданности выронил автомат и, придавленный этим «нечто», ничком нырнул с пня. Гребешок, еще не вскочив на ноги, успел заметить раскрывшуюся от ужаса щербатую пасть Барбоса и его выпученные, как у удавленника, глаза.
   В следующее мгновение шея Барбоса, не успевшего даже пискнуть, оказалась зажата согнутым коленом того, что свалилось с дерева. Конечно, Гребешок не замедлил вскочить на ноги и броситься на помощь нежданному спасителю. Остальные тоже, но чуть позже. Гребешок подскочил раньше других, рывком подхватил с земли валявшийся в стороне автомат. Но ни выстрелить, ни ударить он не успел, потому что пытавшийся выкрутиться из захвата Барбос неловко дернулся вперед, а его противник, наоборот, обеими руками рванул свое колено на себя. Хруп! Бугай дернулся и тут же обмяк. Глаза так и остались открытыми нараспашку, да еще и вылезли и из орбит.