Страница:
Тут Иванцов забеспокоился. Он вовсе не хотел, чтоб слухачи во главе с Василием Васильевичем записали и передали Чуду-году даже самое краткое изложение истории контактов между прокурором и Соловьевым, но прежде всего — о той пакостной роли, которую Иванцов сыграл в истории с расстрелом джипов на подступах к «Белой куропатке». Ведь именно он, а вовсе не Эдуард Тихонов по кличке «Степа», как потом было предъявлено Чуду-юду, стал инициатором той роковой поездки… И теперь то, что четыре месяца скрывалось, могло открыться. Конечно, дело прошлое, в конце концов, Иванцов и сам рисковал, не допустил проникновения Соловьева в секретную лабораторию, но Степу подставил именно он. А Степа — авторитет старой школы, негласный советник и преемник основателя здешней системы Курбаши, более года был для Чуда-юда опорой в здешней губернии. И неплохим источником средств, как удалось выяснить позже. После его гибели и таинственного для многих бегства Фрола Чудо-юдо в губернии надолго потерял свои позиции. Лишь похищение Ворона-Гнездилова (а может, и не похищение, а убийство или побег!) позволило ему оторвать «Куропатку» от «Альгамбры» и снова отжать к обочине ставленников Соловьева.
Нет, Иванцову нельзя было позволять Забору заниматься историей.
— Я понимаю, о ком вы говорите, — произнес Иванцов, — будет спокойнее не называть лишних имен. Что он хотел мне передать, кроме привета?
— Да так, мелочи. Например, — осклабился Забор, — насчет вашей дочки, которая в Москве учится, вспоминал. Красивая, говорит, стала, но за ней глаз да глаз нужен. Москва — город небезопасный.
Этого укола Иванцов ждал. Опасения за дочь в свое время заставили его согласиться на показ куропаткинской лаборатории Соловьеву, Сноукрофту и Резнику. Иванцов помог Соловьеву взять бразды правления над «Куропаткой» и ввести в игру Ворона тоже в немалой степени ради обеспечения безопасности студентки Иванцовой.
— Спасибо за совет, — сказал Виктор Семенович. — Мне тут, кстати, была оказия узнать о его сыне кое-что. Службу он проходит нормально, не болеет, спортом занимается. Однако из-за этих самых спортивных успехов его может серьезная беда подстеречь. Могут его послать в «горячую точку». В Чечню, в Таджикистан или еще куда. А это, сами знаете, чревато. И вот какой удивительный прогноз дали астрологи: по расположению планет и звезд получается, что судьбы Ванечки и Машеньки как-то там астрально сопряжены. Поэтому, если что-то с ней, то с ним — гораздо хуже. С другой стороны, если с ней все в порядке, то и с Ваней никаких проблем. Вы обязательно сообщите это своему товарищу.
— Постараюсь, — насупился Забор. — Тот товарищ, правда, еще один привет передавал. Из Франции, от Петра Петровича Гладышева.
— Спасибо, — Иванцов знал, что эта угроза представляет опасность куда большую и куда более реальную, чем намеки насчет дочери. — Надо и мне, пожалуй, в благодарность, привет передать. От полковника Воронкова Владимира Евгеньевича. Или Воронцова, может быть, дай Бог памяти… В общем, его близкие друзья Вороном именуют. Ходили слухи, что он, понимаешь, в автокатастрофе погиб, а он живой на самом деле. И в прошлом году не погиб, и в этом году уцелел. Не каждому так везет. Наверно, может и до ста лет прожить, если какая-нибудь случайная неприятность не подвернется.
— Интересное кино… — пробормотал Забор, который явно не был готов переварить такую информацию.
— Самое смешное, — Иванцов пошел на добивание, — что глава администрации одной из соседних областей, господин Пантюхов Георгий Петрович, у которого товарищ полковник возглавлял охрану, будет очень удивлен и приятно обрадован, что Ворон, оказывается, еще летает. А если еще вспомнить, какая неудачная судьба сложилась у Сергея Борисовича Соловьева, который занимался коммерцией в той самой области, и о некоторых других событиях прошлой осени и нынешней весны, то вашему заинтересованному лицу придется серьезно надо всем поразмыслить.
— Мозги есть, отчего не помыслить, — вздохнул Забор.
— Ну, тогда, может быть, на сегодня достаточно? Вы обдумаете ситуацию, мы прикинем свои возможности. А потом будем постепенно, без суеты и нервотрепки, приходить к консенсусу.
— Тогда, наверно, надо будет подумать и о дате новой встречи. — Пожалуйста. Дня через три, наверно, вас устроит? — В это же время? — спросил Забор.
— Без проблем. Я же в отпуске, господа…
Подмосковная дача
На чем сошлись
Нет, Иванцову нельзя было позволять Забору заниматься историей.
— Я понимаю, о ком вы говорите, — произнес Иванцов, — будет спокойнее не называть лишних имен. Что он хотел мне передать, кроме привета?
— Да так, мелочи. Например, — осклабился Забор, — насчет вашей дочки, которая в Москве учится, вспоминал. Красивая, говорит, стала, но за ней глаз да глаз нужен. Москва — город небезопасный.
Этого укола Иванцов ждал. Опасения за дочь в свое время заставили его согласиться на показ куропаткинской лаборатории Соловьеву, Сноукрофту и Резнику. Иванцов помог Соловьеву взять бразды правления над «Куропаткой» и ввести в игру Ворона тоже в немалой степени ради обеспечения безопасности студентки Иванцовой.
— Спасибо за совет, — сказал Виктор Семенович. — Мне тут, кстати, была оказия узнать о его сыне кое-что. Службу он проходит нормально, не болеет, спортом занимается. Однако из-за этих самых спортивных успехов его может серьезная беда подстеречь. Могут его послать в «горячую точку». В Чечню, в Таджикистан или еще куда. А это, сами знаете, чревато. И вот какой удивительный прогноз дали астрологи: по расположению планет и звезд получается, что судьбы Ванечки и Машеньки как-то там астрально сопряжены. Поэтому, если что-то с ней, то с ним — гораздо хуже. С другой стороны, если с ней все в порядке, то и с Ваней никаких проблем. Вы обязательно сообщите это своему товарищу.
— Постараюсь, — насупился Забор. — Тот товарищ, правда, еще один привет передавал. Из Франции, от Петра Петровича Гладышева.
— Спасибо, — Иванцов знал, что эта угроза представляет опасность куда большую и куда более реальную, чем намеки насчет дочери. — Надо и мне, пожалуй, в благодарность, привет передать. От полковника Воронкова Владимира Евгеньевича. Или Воронцова, может быть, дай Бог памяти… В общем, его близкие друзья Вороном именуют. Ходили слухи, что он, понимаешь, в автокатастрофе погиб, а он живой на самом деле. И в прошлом году не погиб, и в этом году уцелел. Не каждому так везет. Наверно, может и до ста лет прожить, если какая-нибудь случайная неприятность не подвернется.
— Интересное кино… — пробормотал Забор, который явно не был готов переварить такую информацию.
— Самое смешное, — Иванцов пошел на добивание, — что глава администрации одной из соседних областей, господин Пантюхов Георгий Петрович, у которого товарищ полковник возглавлял охрану, будет очень удивлен и приятно обрадован, что Ворон, оказывается, еще летает. А если еще вспомнить, какая неудачная судьба сложилась у Сергея Борисовича Соловьева, который занимался коммерцией в той самой области, и о некоторых других событиях прошлой осени и нынешней весны, то вашему заинтересованному лицу придется серьезно надо всем поразмыслить.
— Мозги есть, отчего не помыслить, — вздохнул Забор.
— Ну, тогда, может быть, на сегодня достаточно? Вы обдумаете ситуацию, мы прикинем свои возможности. А потом будем постепенно, без суеты и нервотрепки, приходить к консенсусу.
— Тогда, наверно, надо будет подумать и о дате новой встречи. — Пожалуйста. Дня через три, наверно, вас устроит? — В это же время? — спросил Забор.
— Без проблем. Я же в отпуске, господа…
Подмосковная дача
Около полудня мини-автоколонна, состоящая из серой «Волги» и красной «девятки», въехала в тот подмосковный дачный поселок» куда должна была прибыть еще сутки назад. Поселок этот принадлежал, конечно, не самым сливкам общества, но и не относился к разряду трущоб. Обычный дачный поселок, куда ездят не столько отдыхать, сколько гнуть спину, чтобы получить какой-то приварок на зиму, обеспечить себя, по мере сил и возможностей, собственной картошкой, морковкой, огурцами, помидорами, повидлами-вареньями и иными дарами природы. Некоторые мичуринцы уже и виноград выращивают, и тыквы, и арбузы. Глядишь, и до бананов с ананасами дойдет.
Конечно, по сравнению с домом бабы Дуси небольшая рубленая дачка смотрелась неважнецки. У бабы Дуси дом был рассчитан на постоянную жизнь, здесь — только на лето, частично на осень. Более того, дачка давно не красилась, жестяные водосточные трубы проржавели, на трубе выпало несколько кирпичей, в заборе не хватало штакетин. Не видно было и следов сельскохозяйственной деятельности. Участок зарос многолетними бурьянами, крапивой и слабоплодоносящей, одичалой малиной. Ни возделанной грядки, ни дерева с побеленным стволом не просматривалось. Правда, на одной вишне багровели полуобклеванные ягодки, а на паре яблонь просматривались мелкие зеленые плоды, тоже порченные не то червяками, не то гусеницами.
— Мы, случаем, не ошиблись? — спросил Гребешок, вылезая из кабины «девятки» и подходя к «Волге». — Что-то дача эта для отдыха мало подходит. Не вижу бассейна, фонтанов, поля для гольфа…
— Нет, — тоже с явным разочарованием в голосе произнес Агафон, — это то самое место. Улица Воровская, дом тридцать четыре.
— Воровская? — придурился Гребешок, сделав ударение на букве «а» в отличие от Агафона, который правильно поставил ударение на второе «о», но перепутал окончание. Улица была не Воровская, а Воровского.
Вообще, если бы не «Запорожец», притулившийся у забора, было бы полное впечатление, что дача эта заброшена еще со времен «Вишневого сада». Однако, как выяснилось, тут даже хозяин имелся. С крылечка спустился загорелый дочерна, голопузый и богато татуированный гражданин лет под шестьдесят. Тощий, испитой, гнилозубый, в драных тренировочных штанах — при советской власти такие шесть рублей стоили — и полотняной кепочке с мятым козырьком. Он с явной тревогой посматривал на две машины, подкатившие к его обиталищу. Уж очень там много народа понабилось.
Агафон вылез из «Волги», поглядел на поржавевший номерок 34, прибитый к углу дачи, и произнес:
— Здорово, хозяин! Тебя не дядя Саня зовут?
— Для кого дядя Саня, а для кого — Александр Ильич, — запойно просипел мужик.
— Не Ульянов случайно?
— Нет, Бог миловал.
— Ну, тогда привет от Сэнсея.
— Из Японии?
— Нет, из Береговии.
— Что ж, заезжайте во двор, гости дорогие, небывалые.
Для постороннего человека все выглядело как обмен случайным набором фраз, однако все фразы, начиная со слов «Здорово, хозяин!» и кончая словосочетанием «гости дорогие, небывалые», представляли собой систему паролей и отзывов.
Дядя Саня открыл ворота, Агафон вкатил во двор «Волгу», за ним въехал Гребешок на «девятке».
— Проезжай мимо крыльца и поленницы, выворачивай за угол! — распорядился хозяин.
На задах дачи обнаружилась площадочка, примыкающая к забору, ограждавшему тыл участка. В отличие от хлипкого заборчика, стоявшего с улицы, этот был заметно повыше и сделан из прочных досок, вплотную пригнанных друг к другу. Вдоль забора густо росла высоченная крапива вперемежку с одичалой малиной, а еще высокие кусты жимолости и сирени, начисто заслонявшие собой площадку от возможных наблюдателей с соседнего двора, по крайней мере, от случайных. «Волга» и «девятка» с трудом втиснулись сюда. Дядя Саня запер ворота и подошел к машинам, из которых стали вылезать уставшие от долгой езды путешественники.
— Мать честная! — вполне искренне вздохнул дядя Саня. — Говорили, четверо будет, а вас вон сколько… Ладно. Пойдем-ка, начальник, побеседуем маленько.
Агафон последовал за ним в дом. Внутри дача вполне подошла бы для съемок либо историко-революционного фильма о тяжкой жизни российского пролетариата при проклятом царизме, либо американского клюквенного боевика об угнетении евреев в бывшем СССР.
Сени здесь были обычными — клетухой полтора на полтора метра, тут на табурете стояло ведро с водой, а под табуретом — пятнадцать-двадцать разнокалиберных бутылок, начиная от микроскопических 125-граммовых «восьмушек» из какого-то сувенирного набора и кончая большущим двухлитровым графином из-под водки «Privet». Пол отродясь не мыли и не красили, отчего на нем нарос вполне ощутимый слой грязи. Агафон хотел пить, но вовремя увидел плавающую в ведре муху, и жажда его сразу покинула. Ясно, что хлебать такую водицу мог только человек, который всегда имеет в желудке граммов триста спиртного, а потому не боится дизентерии и прочих инфекций.
В сенях, кроме табурета с ведром и склада бутылок, была еще невысокая приставная лестница, ведущая на чердак.
— Вот там, — дядя Саня указал на люк в потолке, — ночевать будете. Нынче тепло, клопов и тараканов там нету. Комарье тоже пока не шибко разгулялось.
Прошли в комнату. Здесь стояли старый дерматиновый диван и стол, сооруженный из простой ДСП, уложенной на картонные ящики из-под импортных телевизоров или консервов, и покрытый старыми газетами. Был еще сильно расшатанный стул, на который даже плюшевого мишку нельзя было посадить без риска. Остальная мебель состояла из деревянных или пластмассовых ящиков из-под бутылок. Сами же бутылки, естественно, давно опустошенные, стояли и лежали по всем углам комнаты. Здесь их было так много, что Агафон и не пытался сосчитать.
— Садись, командир, в ногах правды нет, — сказал дядя Саня, указывая Агафону на диван. — Самое надежное сиденье осталось, не обессудь.
— Перетерпим, — сказал Агафон скорее из вежливости, чем искренне. О том, как выглядит подмосковная дача, у него были совсем иные представления. Он видел дачи своих областных начальников, некоторые даже близко, и ему казалось, будто у подмосковной братвы должны быть исключительно такие же и даже лучше.
— Перетерпим? — с некоторой резкостью в голосе произнес дядя Саня. — Это, корефан, не вы перетерпите, а я перетерплю. Вас сколько должно было быть? Четверо. А ты девять рыл привез. У меня тут не пансионат, чтобы с бабами ездить, понял? Да еще импортную прихавал, черномазь. А пятый пацан инвалид в натуре, ни рук, ни ног. Его куда? Мне заказали вас приветить на три денька.
Вне всякого сомнения, дядя Саня в уголовном мире не занимал высокого места. Скорее он — полубомж, с парой ходок по разным некрутым статьям. Образование — высшее, окончил факультет карманной тяги Бутырского государственного университета. Кандидат блатных наук, был когда-то неплохим специалистом, но квалификацию потерял, покинул, так сказать, большой спорт ради большого спирта. В данное время явный алкаш, заслуженный тренер по литрболу и скоростному распиванию. Ясно, что Сэнсей договаривался не с ним, а с каким-то паханом. Конечно, если речь шла всего о трех днях для отдыха четырех мужиков, то можно перекантоваться и тут. Но судя по тому шухеру, который остался за кормой, торчать вдали от родной губернии придется гораздо дольше. Ну, месяц-другой тут еще будет тепло. А если до поздней осени или даже до зимы не удастся вернуться?
— Нам здесь надо будет побыть подольше, чем трое суток, — заметил Агафон.
— Как тебя звать? — спросил дядя Саня, малость помолчав.
— Не обижаюсь, если просто Агафон.
— Это хорошо, что ты не гордый. Но надо понимать, чего делаешь. Тоже не помешает. Отсюда по прямой, если не соврать, до Петровки, 38, всего тридцать пять километров. И мне ни к чему, чтобы тут всякие типы крутились. Мне сказано: прими четверых. Об остальных ни звука. Никто мне не говорил, что ты привезешь девять. Не знаю, где вы спать будете. И жратвы у меня на вас не запасено. Опять же — мне говорили, что три дня, не больше. Этот номер на год вперед забронирован, усек?
— Ты, дядя Саня, по-моему, второй раз одно и тоже повторяешь. Лучше давай по делу: сколько тебе отстегнуть, чтобы ты на мозги не капал? — довольно нервно произнес Агафон. — Этой даче, со всеми потрохами, красная цена — «лимонов» двадцать, да и то если бревна не сгнили. Хочешь, мы у тебя ее купим? Тебе, на хрен, больше за нее никто не даст.
— Милок, — скривился дядя Саня, — дача эта не продается. Так что не тряси тут «лимонами», растерять можешь. Пойми, сява, вас сюда по просьбе вашего основного вписали, и не для того, чтобы вы тут с бабами развлекались. Где вы их там наснимали, меня не колеблет, но дорогу они сюда должны забыть. Лучше, если вообще насовсем. Не то вам тоже память укоротят.
— Слушай, пень, — строго сказал Агафон. — Не корчи из себя авторитета. Шестерня ты бескозырная, хотя и старый. Манал я твой понт в четыре дырки. Сэнсей при мне с Москвой говорил и потом мне четко расписал, чего мы можем, а чего нет. Так вот, запомни: нам от тебя, кроме хаты, чтобы выспаться, ничего не надо. Мы по дороге в паре магазинов были и затарились по линии жратвы. И выпить у нас есть.
— Вот если бы ты поднес хозяину с дорожки, — облизнулся дядя Саня, — тогда бы я не стал всякую фигню молоть.
— Поднести я тебе не откажусь, но пить с тобой не буду, — проворчал Агафон, — потому что ты фигни намолол уже сверх плана, как передовой комбайнер Миша Горбачев.
Дядя Саня сипло похихикал, потому что любил слушать гадости про Горбачева, не мог ему антиалкогольную кампанию простить.
— Понятно, — очень радостно улыбнулся он. — С девочками — приятней выпить.
— Верно мыслишь, дядя Саня.
— Я-то верно мыслю, это да. А вот тебе, поскольку ты мозгами плохо ворочал вначале, придется сейчас покрутить. Полезли на чердак, покажу, что для вас приготовлено.
Агафон поднимался наверх не без опаски. Судя по общей обстановке на этой даче, можно было предположить, что для ночлега приготовлено провшивевшее и провонявшее бомжами лежбище, которое ни постелью, ни бельем назвать нельзя.
Но на сей раз разочарование было приятным. На чердаке, не в пример жилой комнате, был и воздух посвежее, и пыли поменьше, и самое главное, стояли четыре вполне удобные койки солдатского образца, застланные самым настоящим, свежим и сухим бельем. Даже ароматизированным и накрахмаленным. Только что из прачечной.
— Видел? — с легким торжеством в голосе произнес дядя Саня. — Вот, все готово на четверых. Даже полотенца и мыло, если на то пошло. Вон холодильник. А тут плитка газовая походная с двумя конфорками. Там дальше — баллоны маленькие. Чайник, кастрюля, сковорода. Тарелки, кружки, ложки, вилки. Все чистое. Ну, туалет, конечно, на дворе, в углу сада. Умывалка там же.
— А чего вы все это не внизу сделали, а на чердаке? — удивился Агафон. Ему уже не казалось, будто дядя Саня — такой уж беспробудный алкаш. Нет, он посложнее. С таким, кстати, вдвойне востро надо ухо держать. Похоже, больше косит под алкаша, чем на самом деле пьет.
— Это потому, что ко мне сюда иной раз по ночам друзья заходят. Им вас не надо видеть, а вам — их. Такие вот друзья.
— Менты, что ли? — предположил Агафон.
— Всякие бывают… — уклончиво произнес дядя Саня. — Опять же, я иногда уезжаю, а гости остаются. Надо придумать, как вам тут хоть на первую ночь разместиться. Если бы вас хотя бы восемь было — куда ни шло. На койки и по двое можно улечься, правда, одеяло и подушка тоже одни на двоих будут. Ну, если с бабами спать будете — не заметите. Однако у вас еще увечный есть. Третьим его никуда не положишь, верно? Да и вообще, как его на чердак затаскивать и обратно спускать? То-то я и говорю, что ни хрена ты не подумал, когда его с собой брал.
— Я же не знал, что нам у тебя на чердаке придется жить.
— А ты бы сначала подумал, как ему по всяким надобностям ходить, без рук и без ног. У меня в сортире унитаза нет, на корточки садиться надо, над дыркой. Вон там сортир, поди глянь.
Агафон припомнил, как во время двух остановок на пути сюда девчонки забирали Олега с собой.
— Ничего, — отмахнулся он. — У нас для него сестры милосердия найдутся. А переночует он в машине. В «Волге» сиденья откинем, положим туда с ним его подругу. Заодно машину посторожат.
— Тебе виднее. Эту ночь переночуете, а завтра придумаем. Они вернулись на задний двор, и Агафон сказал спутникам:
— Значит, так. Наверху четыре койки. У нас в наличии девять человек. Олег будет ночевать в Элькиной «Волге».
— Я там же, — мгновенно отреагировала Эля.
— А мы с Ксюшкой в «девятке», — Гребешок демонстративно обнял негритянку, чтоб все поняли: это — его.
— Не возражаю, — важно кивнул Агафон. — Любовь — святое дело. Остается пятеро на четыре кровати…
— Да ладно тебе, — отмахнулся Налим, — разберемся ближе к вечеру. Сейчас бы пожрать, а?
— Правильно. Надо заодно и все остальное разгрузить… — кивнул Агафон. Под всем остальным он подразумевал оружие.
Поскольку по улице мимо дачи изредка проходили люди и могли невзначай увидеть, автоматы втащили в окно, выходившее на площадку, где стояли автомобили. Пистолеты тоже припрятали. А затем началась возня с приготовлением обеда. Лариса с Лидой взялись делать салаты, Элька с Ксюшей бутерброды, Налима и Лузу посадили чистить картошку, а Гребешок и Агафон под наблюдением дяди Саши и Олега занялись шашлыками.
Агафон работал руками механически, а сам думал. О том, как получилось, что они — их четверка и компания девчонок с Олегом, — еще утром две совершенно разные группы людей, которые относились друг к другу с явным недоверием, к полудню превратились в некую единую команду, которая со стороны выглядела так, будто всегда, с младенческих лет, была спаяна дружескими узами. В принципе после того, как Лариса устроила Агафону и Налиму «купание» в несуществующем море (Агафон не сомневался, что под воздействием этой наведенной галлюцинации они могли бы вполне реально коньки отбросить!), ни о какой дружбе, казалось бы, и речи быть не могло, а вот поди ж ты, нашли общий язык, столковались, почуяли, что нужны друг другу. Конечно, не сразу, постепенно, с опасками и оговорками. Но шестичасовая дорога на Москву помогла им: чем дальше ехали, тем больше друг друга понимали…
Конечно, по сравнению с домом бабы Дуси небольшая рубленая дачка смотрелась неважнецки. У бабы Дуси дом был рассчитан на постоянную жизнь, здесь — только на лето, частично на осень. Более того, дачка давно не красилась, жестяные водосточные трубы проржавели, на трубе выпало несколько кирпичей, в заборе не хватало штакетин. Не видно было и следов сельскохозяйственной деятельности. Участок зарос многолетними бурьянами, крапивой и слабоплодоносящей, одичалой малиной. Ни возделанной грядки, ни дерева с побеленным стволом не просматривалось. Правда, на одной вишне багровели полуобклеванные ягодки, а на паре яблонь просматривались мелкие зеленые плоды, тоже порченные не то червяками, не то гусеницами.
— Мы, случаем, не ошиблись? — спросил Гребешок, вылезая из кабины «девятки» и подходя к «Волге». — Что-то дача эта для отдыха мало подходит. Не вижу бассейна, фонтанов, поля для гольфа…
— Нет, — тоже с явным разочарованием в голосе произнес Агафон, — это то самое место. Улица Воровская, дом тридцать четыре.
— Воровская? — придурился Гребешок, сделав ударение на букве «а» в отличие от Агафона, который правильно поставил ударение на второе «о», но перепутал окончание. Улица была не Воровская, а Воровского.
Вообще, если бы не «Запорожец», притулившийся у забора, было бы полное впечатление, что дача эта заброшена еще со времен «Вишневого сада». Однако, как выяснилось, тут даже хозяин имелся. С крылечка спустился загорелый дочерна, голопузый и богато татуированный гражданин лет под шестьдесят. Тощий, испитой, гнилозубый, в драных тренировочных штанах — при советской власти такие шесть рублей стоили — и полотняной кепочке с мятым козырьком. Он с явной тревогой посматривал на две машины, подкатившие к его обиталищу. Уж очень там много народа понабилось.
Агафон вылез из «Волги», поглядел на поржавевший номерок 34, прибитый к углу дачи, и произнес:
— Здорово, хозяин! Тебя не дядя Саня зовут?
— Для кого дядя Саня, а для кого — Александр Ильич, — запойно просипел мужик.
— Не Ульянов случайно?
— Нет, Бог миловал.
— Ну, тогда привет от Сэнсея.
— Из Японии?
— Нет, из Береговии.
— Что ж, заезжайте во двор, гости дорогие, небывалые.
Для постороннего человека все выглядело как обмен случайным набором фраз, однако все фразы, начиная со слов «Здорово, хозяин!» и кончая словосочетанием «гости дорогие, небывалые», представляли собой систему паролей и отзывов.
Дядя Саня открыл ворота, Агафон вкатил во двор «Волгу», за ним въехал Гребешок на «девятке».
— Проезжай мимо крыльца и поленницы, выворачивай за угол! — распорядился хозяин.
На задах дачи обнаружилась площадочка, примыкающая к забору, ограждавшему тыл участка. В отличие от хлипкого заборчика, стоявшего с улицы, этот был заметно повыше и сделан из прочных досок, вплотную пригнанных друг к другу. Вдоль забора густо росла высоченная крапива вперемежку с одичалой малиной, а еще высокие кусты жимолости и сирени, начисто заслонявшие собой площадку от возможных наблюдателей с соседнего двора, по крайней мере, от случайных. «Волга» и «девятка» с трудом втиснулись сюда. Дядя Саня запер ворота и подошел к машинам, из которых стали вылезать уставшие от долгой езды путешественники.
— Мать честная! — вполне искренне вздохнул дядя Саня. — Говорили, четверо будет, а вас вон сколько… Ладно. Пойдем-ка, начальник, побеседуем маленько.
Агафон последовал за ним в дом. Внутри дача вполне подошла бы для съемок либо историко-революционного фильма о тяжкой жизни российского пролетариата при проклятом царизме, либо американского клюквенного боевика об угнетении евреев в бывшем СССР.
Сени здесь были обычными — клетухой полтора на полтора метра, тут на табурете стояло ведро с водой, а под табуретом — пятнадцать-двадцать разнокалиберных бутылок, начиная от микроскопических 125-граммовых «восьмушек» из какого-то сувенирного набора и кончая большущим двухлитровым графином из-под водки «Privet». Пол отродясь не мыли и не красили, отчего на нем нарос вполне ощутимый слой грязи. Агафон хотел пить, но вовремя увидел плавающую в ведре муху, и жажда его сразу покинула. Ясно, что хлебать такую водицу мог только человек, который всегда имеет в желудке граммов триста спиртного, а потому не боится дизентерии и прочих инфекций.
В сенях, кроме табурета с ведром и склада бутылок, была еще невысокая приставная лестница, ведущая на чердак.
— Вот там, — дядя Саня указал на люк в потолке, — ночевать будете. Нынче тепло, клопов и тараканов там нету. Комарье тоже пока не шибко разгулялось.
Прошли в комнату. Здесь стояли старый дерматиновый диван и стол, сооруженный из простой ДСП, уложенной на картонные ящики из-под импортных телевизоров или консервов, и покрытый старыми газетами. Был еще сильно расшатанный стул, на который даже плюшевого мишку нельзя было посадить без риска. Остальная мебель состояла из деревянных или пластмассовых ящиков из-под бутылок. Сами же бутылки, естественно, давно опустошенные, стояли и лежали по всем углам комнаты. Здесь их было так много, что Агафон и не пытался сосчитать.
— Садись, командир, в ногах правды нет, — сказал дядя Саня, указывая Агафону на диван. — Самое надежное сиденье осталось, не обессудь.
— Перетерпим, — сказал Агафон скорее из вежливости, чем искренне. О том, как выглядит подмосковная дача, у него были совсем иные представления. Он видел дачи своих областных начальников, некоторые даже близко, и ему казалось, будто у подмосковной братвы должны быть исключительно такие же и даже лучше.
— Перетерпим? — с некоторой резкостью в голосе произнес дядя Саня. — Это, корефан, не вы перетерпите, а я перетерплю. Вас сколько должно было быть? Четверо. А ты девять рыл привез. У меня тут не пансионат, чтобы с бабами ездить, понял? Да еще импортную прихавал, черномазь. А пятый пацан инвалид в натуре, ни рук, ни ног. Его куда? Мне заказали вас приветить на три денька.
Вне всякого сомнения, дядя Саня в уголовном мире не занимал высокого места. Скорее он — полубомж, с парой ходок по разным некрутым статьям. Образование — высшее, окончил факультет карманной тяги Бутырского государственного университета. Кандидат блатных наук, был когда-то неплохим специалистом, но квалификацию потерял, покинул, так сказать, большой спорт ради большого спирта. В данное время явный алкаш, заслуженный тренер по литрболу и скоростному распиванию. Ясно, что Сэнсей договаривался не с ним, а с каким-то паханом. Конечно, если речь шла всего о трех днях для отдыха четырех мужиков, то можно перекантоваться и тут. Но судя по тому шухеру, который остался за кормой, торчать вдали от родной губернии придется гораздо дольше. Ну, месяц-другой тут еще будет тепло. А если до поздней осени или даже до зимы не удастся вернуться?
— Нам здесь надо будет побыть подольше, чем трое суток, — заметил Агафон.
— Как тебя звать? — спросил дядя Саня, малость помолчав.
— Не обижаюсь, если просто Агафон.
— Это хорошо, что ты не гордый. Но надо понимать, чего делаешь. Тоже не помешает. Отсюда по прямой, если не соврать, до Петровки, 38, всего тридцать пять километров. И мне ни к чему, чтобы тут всякие типы крутились. Мне сказано: прими четверых. Об остальных ни звука. Никто мне не говорил, что ты привезешь девять. Не знаю, где вы спать будете. И жратвы у меня на вас не запасено. Опять же — мне говорили, что три дня, не больше. Этот номер на год вперед забронирован, усек?
— Ты, дядя Саня, по-моему, второй раз одно и тоже повторяешь. Лучше давай по делу: сколько тебе отстегнуть, чтобы ты на мозги не капал? — довольно нервно произнес Агафон. — Этой даче, со всеми потрохами, красная цена — «лимонов» двадцать, да и то если бревна не сгнили. Хочешь, мы у тебя ее купим? Тебе, на хрен, больше за нее никто не даст.
— Милок, — скривился дядя Саня, — дача эта не продается. Так что не тряси тут «лимонами», растерять можешь. Пойми, сява, вас сюда по просьбе вашего основного вписали, и не для того, чтобы вы тут с бабами развлекались. Где вы их там наснимали, меня не колеблет, но дорогу они сюда должны забыть. Лучше, если вообще насовсем. Не то вам тоже память укоротят.
— Слушай, пень, — строго сказал Агафон. — Не корчи из себя авторитета. Шестерня ты бескозырная, хотя и старый. Манал я твой понт в четыре дырки. Сэнсей при мне с Москвой говорил и потом мне четко расписал, чего мы можем, а чего нет. Так вот, запомни: нам от тебя, кроме хаты, чтобы выспаться, ничего не надо. Мы по дороге в паре магазинов были и затарились по линии жратвы. И выпить у нас есть.
— Вот если бы ты поднес хозяину с дорожки, — облизнулся дядя Саня, — тогда бы я не стал всякую фигню молоть.
— Поднести я тебе не откажусь, но пить с тобой не буду, — проворчал Агафон, — потому что ты фигни намолол уже сверх плана, как передовой комбайнер Миша Горбачев.
Дядя Саня сипло похихикал, потому что любил слушать гадости про Горбачева, не мог ему антиалкогольную кампанию простить.
— Понятно, — очень радостно улыбнулся он. — С девочками — приятней выпить.
— Верно мыслишь, дядя Саня.
— Я-то верно мыслю, это да. А вот тебе, поскольку ты мозгами плохо ворочал вначале, придется сейчас покрутить. Полезли на чердак, покажу, что для вас приготовлено.
Агафон поднимался наверх не без опаски. Судя по общей обстановке на этой даче, можно было предположить, что для ночлега приготовлено провшивевшее и провонявшее бомжами лежбище, которое ни постелью, ни бельем назвать нельзя.
Но на сей раз разочарование было приятным. На чердаке, не в пример жилой комнате, был и воздух посвежее, и пыли поменьше, и самое главное, стояли четыре вполне удобные койки солдатского образца, застланные самым настоящим, свежим и сухим бельем. Даже ароматизированным и накрахмаленным. Только что из прачечной.
— Видел? — с легким торжеством в голосе произнес дядя Саня. — Вот, все готово на четверых. Даже полотенца и мыло, если на то пошло. Вон холодильник. А тут плитка газовая походная с двумя конфорками. Там дальше — баллоны маленькие. Чайник, кастрюля, сковорода. Тарелки, кружки, ложки, вилки. Все чистое. Ну, туалет, конечно, на дворе, в углу сада. Умывалка там же.
— А чего вы все это не внизу сделали, а на чердаке? — удивился Агафон. Ему уже не казалось, будто дядя Саня — такой уж беспробудный алкаш. Нет, он посложнее. С таким, кстати, вдвойне востро надо ухо держать. Похоже, больше косит под алкаша, чем на самом деле пьет.
— Это потому, что ко мне сюда иной раз по ночам друзья заходят. Им вас не надо видеть, а вам — их. Такие вот друзья.
— Менты, что ли? — предположил Агафон.
— Всякие бывают… — уклончиво произнес дядя Саня. — Опять же, я иногда уезжаю, а гости остаются. Надо придумать, как вам тут хоть на первую ночь разместиться. Если бы вас хотя бы восемь было — куда ни шло. На койки и по двое можно улечься, правда, одеяло и подушка тоже одни на двоих будут. Ну, если с бабами спать будете — не заметите. Однако у вас еще увечный есть. Третьим его никуда не положишь, верно? Да и вообще, как его на чердак затаскивать и обратно спускать? То-то я и говорю, что ни хрена ты не подумал, когда его с собой брал.
— Я же не знал, что нам у тебя на чердаке придется жить.
— А ты бы сначала подумал, как ему по всяким надобностям ходить, без рук и без ног. У меня в сортире унитаза нет, на корточки садиться надо, над дыркой. Вон там сортир, поди глянь.
Агафон припомнил, как во время двух остановок на пути сюда девчонки забирали Олега с собой.
— Ничего, — отмахнулся он. — У нас для него сестры милосердия найдутся. А переночует он в машине. В «Волге» сиденья откинем, положим туда с ним его подругу. Заодно машину посторожат.
— Тебе виднее. Эту ночь переночуете, а завтра придумаем. Они вернулись на задний двор, и Агафон сказал спутникам:
— Значит, так. Наверху четыре койки. У нас в наличии девять человек. Олег будет ночевать в Элькиной «Волге».
— Я там же, — мгновенно отреагировала Эля.
— А мы с Ксюшкой в «девятке», — Гребешок демонстративно обнял негритянку, чтоб все поняли: это — его.
— Не возражаю, — важно кивнул Агафон. — Любовь — святое дело. Остается пятеро на четыре кровати…
— Да ладно тебе, — отмахнулся Налим, — разберемся ближе к вечеру. Сейчас бы пожрать, а?
— Правильно. Надо заодно и все остальное разгрузить… — кивнул Агафон. Под всем остальным он подразумевал оружие.
Поскольку по улице мимо дачи изредка проходили люди и могли невзначай увидеть, автоматы втащили в окно, выходившее на площадку, где стояли автомобили. Пистолеты тоже припрятали. А затем началась возня с приготовлением обеда. Лариса с Лидой взялись делать салаты, Элька с Ксюшей бутерброды, Налима и Лузу посадили чистить картошку, а Гребешок и Агафон под наблюдением дяди Саши и Олега занялись шашлыками.
Агафон работал руками механически, а сам думал. О том, как получилось, что они — их четверка и компания девчонок с Олегом, — еще утром две совершенно разные группы людей, которые относились друг к другу с явным недоверием, к полудню превратились в некую единую команду, которая со стороны выглядела так, будто всегда, с младенческих лет, была спаяна дружескими узами. В принципе после того, как Лариса устроила Агафону и Налиму «купание» в несуществующем море (Агафон не сомневался, что под воздействием этой наведенной галлюцинации они могли бы вполне реально коньки отбросить!), ни о какой дружбе, казалось бы, и речи быть не могло, а вот поди ж ты, нашли общий язык, столковались, почуяли, что нужны друг другу. Конечно, не сразу, постепенно, с опасками и оговорками. Но шестичасовая дорога на Москву помогла им: чем дальше ехали, тем больше друг друга понимали…
На чем сошлись
Когда Агафон с Налимом гнались за беглянками на Гребешковой «девятке»,
его не раз посещали злые, бешеные мыслишки насчет того, что он сделает с ними, ежели догонит. Иногда ему казалось, что можно обойтись простой раздачей оплеух по щекам, иногда представлялось, что девчачья заподлянка заслуживает порки ремнем по задницам, не снимая штанов, — Агафон вовсе не был садистом, просто его самого в детстве так воспитывали. Но как только ему вспоминался страх, пережитый в «затопленной избе», самые настоящие муки, испытанные в ходе галлюцинаций, то тянуло на жестокость. Например, не раз обуревала жажда набить им морды до синяков, трахнуть в извращенной форме, даже убить. Правда, ненадолго. Все-таки девчушки были, по его разумению, еще маленькие и глупые. У самого Агафона почти такая же росла где-то в Новосибирске, куда укатила после развода бывшая мадам Агафонова. Саму бабу, которая после того, как Агафона посадили, и дня не стала ждать, ему жалко не было — умотала и умотала, а вот об Ирке он переживал. Агафон даже испытывал ощущение собственной подлости, хотя и алименты платил исправно (с официальной зарплаты, вестимо, но довольно много), и на все дни рождения посылал сначала бывшей жене, а теперь самой Ирке — у нее уже паспорт был! — немалые почтовые переводы эквивалентом в двести баксов.
Поэтому, когда они наконец-то настигли девок, ни убивать их, ни просто лупить Агафон не стал. К тому же Лида и Лариса смотрелись такими испуганными, что их стоило пожалеть. А вот Олег выглядел совсем безучастно. Казалось, будто ему все равно: зарежут его, оторвут ему голову, сожгут живьем — седой пацан был абсолютно невозмутим. Только попросил: «Не бейте девчонок!» Вяло так попросил, но получилось очень убедительно. Хотя он, конечно, помешать не смог бы. Был бы Агафон поддатый, может, и не внял бы сгоряча, а тут руки опустились. К тому же в тот момент и таинственный кубик с шайбочкой перешел в руки Агафона, и Элька очнулась.
Когда Агафон сообщил ей, что они едут в Москву, и спросил ее про ключики, из-за которых весь сыр-бор разгорелся, Элька была еще очень сонная. Самое оно, чтобы допрашивать. Агафон толком ничего не понимал, но то ли в кино видел, то ли где-то читал, то ли просто краем уха слышал, что иногда особо хитрых и упрямых подследственных спецслужбы колют специальными препаратами, которые погружают допрашиваемых в полусонное состояние. И такой полусонный тип с парализованной волей, теряя способность врать, отвечает на все вопросы чистую правду.
Неизвестно, какой именно препарат вкатили Эльке «черные ниндзя», обычное ли снотворное или специальное. У них уже не уточнить. Но так или иначе, в первые пять минут после пробуждения она находилась в полусне и вялым голосом, лениво хлопая мутными, будто похмельными глазами, давала те самые ответы, которых ждал от нее Агафон.
— Ключики… — пробормотала она. — Маленькие, блестящие. С немецкими буквами…
— Да, да! — поторопил Агафон. Вести одновременно и допрос, и машину было не слишком удобно. Поэтому Агафон притормозил, за руль временно уселся Налим. Лиду пересадили на переднее сиденье, а Агафон перебрался назад. У Эльки в «Волге» и на заднем сиденье у правой дверцы был ремень безопасности специально для Олега. А коляска его складывалась и пряталась в багажник. В общем, Агафон сел слева от Эльки и, ощущая на себе не очень добрый взгляд Олега, стал задавать дальнейшие вопросы:
— Так где ключики? Маленькие, блестящие, с немецкими буквами?
— Сначала были у Ростика…
— Правильно! Ты забрала их у Ростика, куда спрятала?
— На квартире у Олега, в тайнике под плиткой, за аптечкой в ванной…
— Ты забрала их оттуда и увезла в деревню. Где они?
— Лежали в «бардачке» «Волги»…
— Лида, глянь туда! — резко обернулся Агафон. — Открой и вытряхни все себе на колени! Смотри, чтобы на пол ничего не упало.
— Какой вы сердитый… — испуганно пролепетала Лида. Но подчинилась и начала выкладывать из «бардачка» его содержимое. Надо сказать, что будь Элька в здравом уме и трезвой памяти, то ей пришлось бы немало постесняться, ибо содержимое «бардачка» было примерно то же, что у дамской сумочки, принадлежащей женщине определенного образа жизни. Однако, поскольку Элька не сильно отдавала себе отчет в том, что происходит, смущаться за нее пришлось скромнице Лиде.
На колени к малярше перекочевали «Правила дорожного движения» за 1995 год, упаковка импортных свечей зажигания, маленький фонарик «Криптон», небольшой разводной ключ, складной пластмассовый стаканчик, недоеденное и засохшее, как камень, миндальное пирожное, пустая и помятая пачка «Marlboro-lights», целлофановая запайка с двумя уцелевшими таблетками анальгина, треснувшие солнцезащитные очки, почти полностью выдавленный тюбик крема для рук, одинокая левая перчатка с отрезанными пальцами, два грязных носовых платка, в один из которых был завернут старый презерватив, распечатанная упаковка со свежими, наконец, нежно-розовые, хотя и не совсем чистые, мини-трусики с кружевом.
Пересмотрели все — ключей не было.
— Ты их забрала? Ты забрала ключики из «бардачка»? — Агафон вновь взялся за Эльку.
— Забрала… — пробормотала та. — Кажется, забрала.
— Куда спрятала потом?
— Не помню…
— Помнишь! Вспоминай! Вспоминай, где ключики! — настырничал Агафон.
— Сейчас… Сейчас вспомню… — произнесла Элька, но Агафону показалось, будто она смотрит уже менее мутным взглядом, чем раньше. Это его забеспокоило: еще чуть-чуть, и она выйдет из своего состояния и начнет упираться рогом.
— Быстрее, быстрее думай! Где были ключики, когда мы гуляли по дороге? — Агафон понимал, что Элька вряд ли брала ключи с собой на прогулку.
— В машине… Они в машине лежали, в «бардачке».
— А потом?
— Не знаю где…
Агафон смачно матюкнулся, не пожалев ушей присутствующих дам, которые, впрочем, ничего нового для себя не открыли. Но самое смешное, что именно матерное слово удачно срифмованное Агафоном со словом «где», оказалось воистину «ключевым».
Элька, все еще не выбравшись из полусна, подтвердила:
— Да. Там лежали.
— И сейчас там? — обалдело пробормотал Агафон.
— Там.
— Доставай! — приказал Агафон.
Ключики, как оказалось, были упакованы в презерватив, завязанный на узел, задвинуты «тампаксом», а снизу еще и прокладкой прикрыты…
В общем, сейчас они уже находились у Агафона вместе с кубиком и шайбочкой.
Конечно, после того, как прошло еще минут пятнадцать и автомобили выкатили на Московское шоссе, Элька пришла в себя окончательно. Только тут она сообразила, какие ключики отдала.
его не раз посещали злые, бешеные мыслишки насчет того, что он сделает с ними, ежели догонит. Иногда ему казалось, что можно обойтись простой раздачей оплеух по щекам, иногда представлялось, что девчачья заподлянка заслуживает порки ремнем по задницам, не снимая штанов, — Агафон вовсе не был садистом, просто его самого в детстве так воспитывали. Но как только ему вспоминался страх, пережитый в «затопленной избе», самые настоящие муки, испытанные в ходе галлюцинаций, то тянуло на жестокость. Например, не раз обуревала жажда набить им морды до синяков, трахнуть в извращенной форме, даже убить. Правда, ненадолго. Все-таки девчушки были, по его разумению, еще маленькие и глупые. У самого Агафона почти такая же росла где-то в Новосибирске, куда укатила после развода бывшая мадам Агафонова. Саму бабу, которая после того, как Агафона посадили, и дня не стала ждать, ему жалко не было — умотала и умотала, а вот об Ирке он переживал. Агафон даже испытывал ощущение собственной подлости, хотя и алименты платил исправно (с официальной зарплаты, вестимо, но довольно много), и на все дни рождения посылал сначала бывшей жене, а теперь самой Ирке — у нее уже паспорт был! — немалые почтовые переводы эквивалентом в двести баксов.
Поэтому, когда они наконец-то настигли девок, ни убивать их, ни просто лупить Агафон не стал. К тому же Лида и Лариса смотрелись такими испуганными, что их стоило пожалеть. А вот Олег выглядел совсем безучастно. Казалось, будто ему все равно: зарежут его, оторвут ему голову, сожгут живьем — седой пацан был абсолютно невозмутим. Только попросил: «Не бейте девчонок!» Вяло так попросил, но получилось очень убедительно. Хотя он, конечно, помешать не смог бы. Был бы Агафон поддатый, может, и не внял бы сгоряча, а тут руки опустились. К тому же в тот момент и таинственный кубик с шайбочкой перешел в руки Агафона, и Элька очнулась.
Когда Агафон сообщил ей, что они едут в Москву, и спросил ее про ключики, из-за которых весь сыр-бор разгорелся, Элька была еще очень сонная. Самое оно, чтобы допрашивать. Агафон толком ничего не понимал, но то ли в кино видел, то ли где-то читал, то ли просто краем уха слышал, что иногда особо хитрых и упрямых подследственных спецслужбы колют специальными препаратами, которые погружают допрашиваемых в полусонное состояние. И такой полусонный тип с парализованной волей, теряя способность врать, отвечает на все вопросы чистую правду.
Неизвестно, какой именно препарат вкатили Эльке «черные ниндзя», обычное ли снотворное или специальное. У них уже не уточнить. Но так или иначе, в первые пять минут после пробуждения она находилась в полусне и вялым голосом, лениво хлопая мутными, будто похмельными глазами, давала те самые ответы, которых ждал от нее Агафон.
— Ключики… — пробормотала она. — Маленькие, блестящие. С немецкими буквами…
— Да, да! — поторопил Агафон. Вести одновременно и допрос, и машину было не слишком удобно. Поэтому Агафон притормозил, за руль временно уселся Налим. Лиду пересадили на переднее сиденье, а Агафон перебрался назад. У Эльки в «Волге» и на заднем сиденье у правой дверцы был ремень безопасности специально для Олега. А коляска его складывалась и пряталась в багажник. В общем, Агафон сел слева от Эльки и, ощущая на себе не очень добрый взгляд Олега, стал задавать дальнейшие вопросы:
— Так где ключики? Маленькие, блестящие, с немецкими буквами?
— Сначала были у Ростика…
— Правильно! Ты забрала их у Ростика, куда спрятала?
— На квартире у Олега, в тайнике под плиткой, за аптечкой в ванной…
— Ты забрала их оттуда и увезла в деревню. Где они?
— Лежали в «бардачке» «Волги»…
— Лида, глянь туда! — резко обернулся Агафон. — Открой и вытряхни все себе на колени! Смотри, чтобы на пол ничего не упало.
— Какой вы сердитый… — испуганно пролепетала Лида. Но подчинилась и начала выкладывать из «бардачка» его содержимое. Надо сказать, что будь Элька в здравом уме и трезвой памяти, то ей пришлось бы немало постесняться, ибо содержимое «бардачка» было примерно то же, что у дамской сумочки, принадлежащей женщине определенного образа жизни. Однако, поскольку Элька не сильно отдавала себе отчет в том, что происходит, смущаться за нее пришлось скромнице Лиде.
На колени к малярше перекочевали «Правила дорожного движения» за 1995 год, упаковка импортных свечей зажигания, маленький фонарик «Криптон», небольшой разводной ключ, складной пластмассовый стаканчик, недоеденное и засохшее, как камень, миндальное пирожное, пустая и помятая пачка «Marlboro-lights», целлофановая запайка с двумя уцелевшими таблетками анальгина, треснувшие солнцезащитные очки, почти полностью выдавленный тюбик крема для рук, одинокая левая перчатка с отрезанными пальцами, два грязных носовых платка, в один из которых был завернут старый презерватив, распечатанная упаковка со свежими, наконец, нежно-розовые, хотя и не совсем чистые, мини-трусики с кружевом.
Пересмотрели все — ключей не было.
— Ты их забрала? Ты забрала ключики из «бардачка»? — Агафон вновь взялся за Эльку.
— Забрала… — пробормотала та. — Кажется, забрала.
— Куда спрятала потом?
— Не помню…
— Помнишь! Вспоминай! Вспоминай, где ключики! — настырничал Агафон.
— Сейчас… Сейчас вспомню… — произнесла Элька, но Агафону показалось, будто она смотрит уже менее мутным взглядом, чем раньше. Это его забеспокоило: еще чуть-чуть, и она выйдет из своего состояния и начнет упираться рогом.
— Быстрее, быстрее думай! Где были ключики, когда мы гуляли по дороге? — Агафон понимал, что Элька вряд ли брала ключи с собой на прогулку.
— В машине… Они в машине лежали, в «бардачке».
— А потом?
— Не знаю где…
Агафон смачно матюкнулся, не пожалев ушей присутствующих дам, которые, впрочем, ничего нового для себя не открыли. Но самое смешное, что именно матерное слово удачно срифмованное Агафоном со словом «где», оказалось воистину «ключевым».
Элька, все еще не выбравшись из полусна, подтвердила:
— Да. Там лежали.
— И сейчас там? — обалдело пробормотал Агафон.
— Там.
— Доставай! — приказал Агафон.
Ключики, как оказалось, были упакованы в презерватив, завязанный на узел, задвинуты «тампаксом», а снизу еще и прокладкой прикрыты…
В общем, сейчас они уже находились у Агафона вместе с кубиком и шайбочкой.
Конечно, после того, как прошло еще минут пятнадцать и автомобили выкатили на Московское шоссе, Элька пришла в себя окончательно. Только тут она сообразила, какие ключики отдала.