Страница:
На экране возникло довольно мутное видение двора, где стояла синяя «шестерка». Четко запечатлелись мои взгляды на багажник и на стекла автомобиля — я тогда удивился, что Ваня с Валетом не взломали замки и не разбили стекла.
«— Как вы открыли машину?» — спросил я там, на экране, хотя меня в основном видно не было. Я спросил это, бросая вьюк в левую заднюю дверцу и усаживаясь на сиденье. В ногах у меня стояли чемоданы с компроматом и миллионами. Точно, все так и было, хорошо запомнилось.
«— Ключом, — ответил Ваня. — Ключ находился у Богдана в кармане».
Тут на основное изображение наложилось полупрозрачное дополнительное. В этот момент я вспомнил лежащего и стонущего Богдана, в которого Ваня засветил две пули.
«— Вперед!» — скомандовал я, и машина тронулась с места.
После этого в моей памяти должен был наступить пробел. Именно тогданаступила полная расслабуха, я заснул и не просыпался до самого приезда на дачу дяди Сани. Я мог бы дать Сарториусу и честное пионерское под салютом, и честное комсомольское, и даже честное большевистское (хотя и не имел на это формального права!), что ни фига ни о чем не помню.
Однако никакого пробела не было. После команды «вперед!», когда Ваня вывел машину за ворота, я сказал: «Направо!», и Ваня послушно повернул баранку. «Шестерка» поехала по дороге через дачный поселок, прокатилась по лесной грунтовке, потом выехала на асфальтированное шоссе — совершенно мне незнакомое по виду! — и, повернув по моей команде налево, понеслась дальше. Если б я не слышал своих команд, то, наверно, подумал, будто Ваня, сидевший за баранкой, отлично знает дорогу, потому что ни разу на протяжении всей поездки никто из нас не поглядывал ни на карту, ни даже на дорожные указатели. Но дороги не знали ни он, ни я, который уверенно и четко отдавал команды, куда и где поворачивать. Ваня, еще раз напомню, вообще никогда не ездил к Агафону, а я ни разу не пользовался тем маршрутом, по которому направлял Ваню. Чудеса!
Но самым неожиданным в этом отрезке записи были переговоры, которые я, оказывается, вел по рации. Это в то самое время, когда, как мне казалось, я мирно спал и даже снов не видел!
Мои глаза там, на экране, положили взгляд на шкалу настройки и установили риску на какую-то неизвестную мне волну, во всяком случае, держать с кем-либо связь на этой волне мне не доводилось.
«— Девять семь ноль, ответьте два три семь. Прием», — пробубнил я, нажав большим пальцем на кнопку передачи, скрытую под резиновым колпачком. Отозвались почти сразу, едва я отпустил кнопку, и рация встала на прием:
«— Два три семь, я — девять семь ноль, вас слышу».
«— Девять семь ноль, глина семь шесть, фишка семь плюс три, нитка полста восемь, минутка плюс четыре. Как поняли, прием?»
«— Два три семь, вас понял: грязь семь шесть, фигня семь плюс три, натяг полста восемь, миг плюс четыре. Работаем».
«-До связи», — сказал я.
Всякий посторонний человек подумал бы, что я прекрасно понял все, что прозвучало в эфире. Но я, несмотря на то что был одним из двух собеседников, которые вели радиопереговоры, ни хрена не понимал: ни того, что мне отвечал неизвестный с позывным 970, ни того, что сам ему говорил.
— Ты действительно этого не помнишь? — спросил Сарториус, остановив запись.
— Вам лучше знать, — проворчал я, — вы мысли умеете читать. Я лично из всего, что было сказано по радио, ни хрена не понял.
— Ну, теперь-то мне смысл вашего диалога понятен, — усмехнулся Сарториус.
— Это ты себе «борт» заказывал. «Глина семь шесть» означает «Ил-76», «фишка семь плюс три» — «семь человек плюс три места багажа», «нитка полста восемь»
— «маршрут 58», видимо, условное обозначение того спецрейса, который доставил вас в Лагос…
— Куда-куда? — переспросил я в полном изумлении.
— В Лагос, в Нигерию… — как ни в чем не бывало пояснил Сорокин.
— Однако… — протянул я. — В жизни не мечтал слетать именно в Нигерию.
— Ничего не попишешь, — хмыкнул Сергей Николаевич, — куда заказывал, туда и прилетел. Ну а «минутка плюс четыре» означала время вылета, к текущему времени прибавить четыре часа. Соответственно, когда тебе твой собеседник отвечал, то оставил все цифры, а условные слова называл на ту же букву, но другие. Скрытый пароль-отзыв, так сказать.
Сарториус вновь пустил запись. Некоторое время на экране все еще показывали нашу поездку на синей «шестерке». Потом пошли картинки, которые я действительно помнил. То есть встреча с Агафоном и компанией, ужин с легкой выпивкой, а затем моя неожиданная речь насчет необходимости куда-то ехать.
Никаких признаков того, что я не сам произносил слова, а лишь озвучивал чей-то подброшенный мне в голову текст, не просматривалось и не прослушивалось. Будучи сейчас как бы «сторонним наблюдателем», я вполне понимал, почему моя речь ни у кого из ребят Агафона не вызвала сомнений. Если б я был на их месте, то наверняка подумал бы, что человек, отдающий распоряжения, руководствуется исключительно собственными мыслями и вдобавок давно уже хорошо знает, куда именно предстоит ехать и чем заниматься.
Я еще раз обратил внимание на то, что Ваня и Валет встали из-за стола после весьма общей и неконкретной команды: «На сборы — десять минут». Как правило, биороботы такой команды не понимали и не исполняли. Им нужно было либо задавать определенную программу действий, то есть объяснить, какой участок местности надо взять под охрану, когда и против кого применять оружие, либо поставить конкретную задачу: применить такой-то вид оружия, занять позицию гам-то и там-то. В данном случае я должен был приказать им встать из-за стола и взять чемодан-вьюк, чемодан с компроматом и чемодан с долларами Они же повели себя так, будто я уже отдал такую команду.
Из этого следовало, что они получили эту команду не от меня, а непосредственно через свои собственные микросхемы. Если бы эту команду неведомый оператор пропустил через мою голову, используя мою микросхему как ретранслятор, то она неизбежно записалась бы в памяти и прозвучала бы сейчас с экрана. Но мы ее не услышали.
Дальше пошли «кадры», отображающие переезд на аэродром. И пересадку в микроавтобус, и вкатывание его в грузовой отсек «Ила», даже мой, вроде бы вполне осмысленный и иронический ответ на вопрос Гребешка: «Куда летим, командир?» — «В Малаховку».
Наконец запись добралась до того момента, когда мы заняли места в пассажирском салоне транспортного самолета, и стюардесса принесла нам на подносе баночки с «джин энд тоник».
Последним, что я запомнил в натуре, был глоток этого прохладного и не слишком крепкого пойла. После этого я пришел в чувство только на танкере и не имел ни малейшего представления о том, как туда угодил. Самая простая логика подводила меня к мысли о том, что в «джин энд тоник» ввели какую-нибудь снотворную дрянь и все мы, так сказать, «семеро смелых», легли в отключку.
Однако если верить той записи, которую Сарториус считал с моих мозгов, на стюардессу я зря грешил. Согласно картинкам, которые продолжали крутиться на экране, я вовсе не вырубался, да и все остальные тоже.
Оказывается, мы сидели себе в креслах, попивали «джин энд тоник» и рассказывали анекдотики. Потом пришел командир самолета, и я вспомнил, что когда-то он возил меня с четырьмя, ныне покойными, бойцами в Нижнелыжье, где на нас налетел со своими ребятками товарищ Сорокин, ныне мирно сидящий рядышком со мной. Оказывается, тогда летчиков не постреляли, а повязали и уложили на травку. Когда с «бандитами» (то есть с нами) было покончено, их развязали и вежливо извинились за доставленные неудобства. Все это летчик очень весело и с юморком мне пересказал. Выяснилось, что сейчас он уволился из армии и работает в частной компании, а данный самолет зафрахтован какой-то фирмой под названием «Polar oranges», которая доставляет всяческие фрукты из теплых краев в нашу небогатую витаминами державу.
Потом снова появился человек в штатской куртке, который опять-таки показался мне знакомым. Чуть позднее я и вовсе узнал его, это был некто Леха Романов, который работал в СБ ЦТМО по разным заграничным делам, и я его пару раз видел в конторе Чуда-юда. Из разговора стало ясно, что именно он имел позывной 970 и спецрейс на Лагос я заказывал ему.
Меня, сидящего перед экраном, очень удивило то, что тезка невинно убиенного наследника престола даже не поинтересовался, дал ли Чудо-юдо какую-либо санкцию на вывоз за кордон такой кодлы с весьма не безобидными для Сергея Сергеевича бумажками. Полное отсутствие пограничного и таможенного контроля не удивило — Чудо-юдо мог и не такое проворачивать, а вот то, что его подчиненный не запросил подтверждения моих полномочий, — просто изумило. Даже если допустить, что моя осведомленность о волне, позывном и условном коде переговоров (кроме того, связь наверняка кодировалась при помощи модуляции) уже сама по себе подтверждала эти полномочия, все равно, по идее, Романов должен был для контроля связаться с Чудом-юдом или кем-то имеющим на него прямой выход. Вряд ли этот парень был самоубийцей… Нет, определенно он не походил на такого лоха.
И спустя несколько минут я получил тому подтверждение. Запись докрутилась почти до конца, когда там, на экране, Романов подозвал меня, и мы пошли в радиорубку, где меня, оказывается, связали непосредственно с Чудом-юдом.
«Нормально работаешь, Димуля! — похвалил он меня из эфира. — Все отлично, все по плану…»
Вот тут как раз запись кончилась.
— На 833-й кассете есть продолжение, но там уже не так интересно, — сказал Сорокин.
— А мне как раз ужасно интересно, что было дальше, — заметил я.
Тут у меня проскочила такая нехорошая идейка.
А что, если вся эта оцифрованная запись мыслей есть не что иное, как стопроцентная липа, сварганенная Сарториусом? Что ему, «Главному Камуфляжнику», стоит зарядить мне башку этой искусственно смонтированной лже-памятью? Ни хрена не стоит, они с Чудом-юдом и не такие имитации придумывали. Другой вопрос, конечно, за каким чертом это делается, но никаких технических препятствий для подобного заполаскивания мозгов я не видел.
— Нет, — возразил Сарториус, хотя я рта не раскрыл. — Kак на духу — это не моя работа.
— Вы ж неверующий, Сергей Николаевич, коммунист убежденный, — произнес я с небольшой издевочкой. — В ваших устах это самое «как на духу» не очень убедительно… Мысли вы читаете без приборов, имитации ставите такие, что у людей крыша едет. Почему я должен вам верить?
— Хотя бы потому, что если б я тебе суррогатную память загрузил, то сделал бы это намного проще. Ты бы ни чуточки не сомневался в ее реальности. И на какого лешего мне тебе провалы в памяти оставлять? Я бы мог тебе такой дезы напихать, что господин Чудо-юдо три года в ней не разобрался бы.
— Чужая душа потемки, — произнес я, — вы мою светите как рентгеном, а свою не открываете. Откуда я знаю, что у вас лично на уме, и какие вы пакости собираетесь подстроить?
— Согласись, что если б у меня была реальная возможность тобой управлять, то я бы не стал делать столько промежуточных ходов.
— Но никому другому, кроме вас, вся эта затея не принесла пользы. Вы получили то оружие против Чуда-юда, которое мечтали иметь Воронцов и Соловьев. Этот компромат я, конечно, не видел, но догадываюсь, что это не хухры-мухры, если ради него пришлось уничтожить столько народу.
— Да, это не хухры-мухры, — кивнул Сарториус. — Это сильная штука. Если раскрутить, то любой самый гуманный суд в мире обеспечит твоему папочке пожизненное заключение. А нормальный — вышак. Самое ценное в этих документах
— их подлинность. То есть на них есть подлинные автографы — в данном случае, не только подписи, но и всякого рода правки и собственноручные пометы Сергея Сергеевича. Но один листочек вообще убийственный для Чуда-юда. Тот, который Киря с друганами раздобыли в офисе Варана. Одного только не пойму: отчего этот листок, который стоит всего остального содержимого чемодана, попал в почти не охраняемый «бригадный» офис? Такие бумажки должны иметь гриф: «Перед прочтением — сжечь!» Они просто-напросто не должны храниться ни одного дня. Больше того, их ни в коем случае не следует писать. То, что там написано, можно держать только в голове, да и там, при нынешней технике, эта информация будет представлять серьезную опасность.
— Ни фига себе! — вырвалось у меня. — Что же это за бумажка такая?
— Об этом, если можно, чуть позже. Пока достаточно того, что я сказал. Можешь ли ты поверить в то, что твой отец, который без малого тридцать лет проработал в КГБ и поныне ведет достаточно конспиративный образ жизни, мог забыть в офисе Варана сверхсекретный документ? Я уж не говорю о том, что он не должен был вообще приносить его туда, а еще лучше — вообще не составлять.
— Вы считаете, что этот документ — липа?
— Нет, это подлинник. Причем не просто отпечатанный на компьютере и подписанный авторучкой. Это рукописный текст. То есть, с точки зрения права, такой документ, где за каждую запятую несет ответственность не машинистка или оператор ЭВМ, а непосредственно тот, кто его писал. Чудо-юдо никогда не сможет сказать: «Знаете ли, господа судьи, мне в день приходится подписывать тысячи бумажек. Подмахнул не читая, промашка вышла…» Нет, батенька, от своей руки не отречешься.
Я почесал лоб. Мне, правда, не довелось прочитать документ и понять его смысл, потому что листок с текстом лежал в папке из-под бумаг группы «Пихта», сильно меня взбудоражившей. Но внешний вид листка мне неплохо запомнился. Документ, который я показывал Равалпинди, был вовсе не рукописным. Мне как сейчас виделись два десятка принтерных строчек, отпечатанных на фирменном бланке ЦТМО.
— Да ты что, только лицевую сторону смотрел? — Сарториус в два счета снял картинку с моих мозгов. По-моему, он был готов всплеснуть руками и заржать от души: «Ну и лопух же ты, оказывается, Дмитрий Сергеевич!» Впрочем, он не позволил себе этого сделать. Потому что, будучи великим специалистом по созданию имитационных видеообразов, вполне мог допустить, что некто, управлявший моим сознанием и деятельностью, мог показать мне вместо рукописи печатный текст или вообще девственно чистую, абсолютно белую бумагу…
— Не знаю, — пробормотал я, — по-моему, видел только печатный текст. На бланке. А потом сразу после этого все так быстро закрутилось, что я ни хрена не помню в подробностях.
— Я знаю, — произнес Сарториус задумчиво. — Но тот текст, который вмертвую топит Чудо-юдо, был на обороте. Отпечатанное на принтере ценности не представляет.
— Может, все-таки поясните, что там было.
Сорокин нахмурился. Мне было ясно: он не решается даже пересказать мне содержание документа.
— На бланке отпечатан обычный рабочий документ. Всего лишь деловое письмо на какой-то завод по поводу оплаты заказа на поставку низковольтных проводов, по-моему. К тому же, как видно, испорченное, текст был перечеркнут крест-накрест. А вот на обороте от руки был подписан приговор…
— Воронцову, что ли? — спросил я.
— Нет, — медленно ответил Сорокин. — Всему человечеству.
«Сбрендил!» — это я подумал отнюдь не об отце, а о Сергее Николаевиче. В принципе, ничего удивительного. Работа у него нервная, ритм жизни бешеный. Надо успевать и сражаться за Мировую Революцию (это само по себе уже близко к паранойе), и руководить психиатрической клиникой в Оклахоме, и вести какие-то околомафиозные делишки, дабы иметь возможность финансировать научные работы в области ГВЭП, психотропных препаратов и нейролингвистического программирования. Я бы лично, если б на меня взвалили хотя бы один из этих видов деятельности, свихнулся уже на первой, в крайнем случае, на пятой минуте. Ну а если учитывать, что Сорокин с младых лет вкалывал в очень серьезном учреждении, двадцать с лишним лет пропахал за кордоном на нелегалке, пережил крах государства, за которое был готов жизнь отдать, то можно согласиться: причин для схода с ума предостаточно.
То, как Сарториус произнес слова «всему человечеству», особенно выражение его лица, вполне подтверждало мой не шибко профессиональный диагноз. Наверно, крутые спецы по психиатрии нашли бы кучу внешних признаков съезжания крыши, отразившихся на физиономии Сергея Николаевича. Мне лично очень не понравился его взгляд. Такого я у Сарториуса не видел никогда. Фанатичный блеск в глазах у него до сей поры не показывался.
— Вы это серьезно? — спросил я, постаравшись сделать свой голос максимально спокойным, но это, конечно, удалось всего наполовину.
— Не думай, что я свихнулся, — произнес Сарториус тем же тоном и выложил передо мной ксероксную копию того самого оборота листка, который я так и не удосужился посмотреть на подлиннике.
Почерк отца родного я узнал бы даже по двум-трем словам. Нет, сомнений никаких не оставалось — это писал Чудо-юдо. Подделать его писанину было очень трудно, и я думаю, любая графологическая экспертиза однозначно установила бы его авторство. Хотя, как я знал, существуют компьютерные программы, которые могут копировать индивидуальные особенности почерка человека, но вовсе не на сто процентов. Нет, это писала не машина. Машина, в которую заложили бы основные элементы отцовского почерка, воспроизводила бы их с механическим постоянством. А Чудо-юдо мог одну и ту же букву написать чуть ли не в пяти разных начертаниях.
В общем, это был его доподлинный, своеручный текст. Истинно! Заголовка «Приговор человечеству» там, конечно, не имелось, но после прочтения документа складывалось впечатление, что Чудо-юдо просто забыл его поставить над верхней строчкой:
«1) Мих. может тянуть до ноября. Арест 10-го (?) 2) Форсировать работы по ГВЭП-154с. Электроника — 2,7 млн$, Яп. Транзит через Перу — Колум. Перальте. Рабочие узлы — 3,3 (n/я „А.“, Кор.», 45-й), доставка на точку — 10 авг. 1997 г., сборка 1-й экз. — 12 авг., готовность всех — 1 сент., наземн. исп. — 1 окт., запуски с 1 по 4 — 5-9 акт. Тестирование, орб. настройка — до 23 окт. Общий расход — 25,7 лимона. Займ?
3) ВВ — не yсn. Переправить из ЦТМО на X. Вика, Эух., Лус. — к 9 авг.
4) 8-й сектор — то же.
5) Z-7, Z-8 (сырье 590 кг, гот. — 145 600 ед. note 1) — 1 борт. Лучше до 5. VIII!!!
6) Работа 4x154 в 01 «К» — 23 окт. -23 нояб. Продлить?
7) Инъекц. Z-7 u 8. По схеме 1+5. Вполне можно до 31.12.98 — всех!!! Z-7
— от 40 и ст., детор. возр. — Z-8.
При нежелательно-экстренном разв.:
а) Исп. опытный 154-й с борта 76-го. Демонстр. реж. «О» и «Д» по реал. ц.
б) Работа 154-м по руководству и страт. силам реж. «У» и «В» (вплоть до WWIII, если не поймут!!!.)».
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять все, что придумал Чудо-юдо согласно этому плану. Надо было только чуточку знать моего отца — хотя бы так, как знал его я.
Приговор не приговор, а план захвата власти над миром был налицо. Причем, видимо, форсированный в связи с грядущими неприятностями.
То, что Чуду-юду грозит арест, который можно оттянуть всего лишь до ноября, меня, в общем, не удивило. То, чем он занимался в последние годы, даже нашу весьма снисходительную демократическую власть могло довести до белого каления. Правда, тот, кто собирался поднять карающий меч против Чуда-юда, не мог не сознавать, что, свалив его, можно вызвать огромную лавину отставок, уголовных дел, заказных убийств, инфарктов, инсультов, побегов за кордон, прыжков из окон, автокатастроф и других несчастных случаев. То, что грохнется не один десяток банков и компаний, причем не только в России, но и в зарубежьях, тоже сомнению не подлежало. Даже само правительство не было гарантировано от каких-либо опасных неурядиц, ибо не было такого министерства или ведомства, где у Сергея Сергеевича не было своих людей. Из их числа одни были просто куплены, другие шантажированы, третьи по-настоящему запуганы. Так или иначе, но каждый из них в рамках своего положения связывал свое материальное и житейское благополучие с работой на Баринова. Для того, чтобы эти люди могли изменить свое отношение к Сергею Сергеевичу, нужно было их сперва вычислить, а потом перевербовать, причем так, чтоб отныне они ощущали себя полностью защищенными от возможной мести Чуда-юда и не чувствовали себя материально обделенными. Работа очень сложная, отнюдь не безопасная, но самое главное — дорогостоящая. Ибо если каким-то клеркам можно было по два-три «лимона» «деревом» подкидывать, то тузам надо было обеспечивать куши в десятки тысяч гринов. Я почти не сомневался, что и в руководящих кругах министерств у Чуда-юда были «лапы», на покупку которых требовалось еще больше расходов. Соответственно, перекупить эту систему мог только человек очень богатый.
Вряд ли таким человеком мог быть Соловьев. Во всяком случае — единолично. Однако он вполне мог пользоваться «кредитной линией», тянущейся от Воронцова, «Джемини-Брендан» и «G & К». Кроме того, я догадывался, что он мог как-то скоординировать между собой действия тех мало что могущих людей внутри России, которые готовы маму родную зарезать, лишь бы увидеть Чудо-юдо в гробу и в белых тапочках.
— Интересно, — спросил я у Сарториуса, — кто такой «Мих.», который может «протянуть до ноября»?
— Михалыч, — уверенно произнес тот. — Пенсионер, влияние которого на правоохранительные структуры очень велико. Чудо-юдо всегда обращался к нему в острокритических ситуациях. Но если уж Михалыч не может откручивать Баринова дольше чем до 10 ноября, то за твоего папашу действительно решили всерьез взяться. Правда, мне лично кажется, будто сажать и осуждать его они не собираются. Просто припугнуть решили, чтоб Сергей Сергеевич не забывал, что надо делиться. Осенью, тем более перед 80-летием Великого Октября, на правительство будет сильное давление. Конечно, вряд ли наши «легальные коммунисты» способны раздуть что-нибудь серьезное, но нервы правителям пощекочут. Чтобы унять бузу, понадобятся деньги. И немало. Если у твоего бати хоть один миллиард лишних долларов наберется, начальники за его счет кое-кому глотки замажут. Раскошелится — отпустят. Конечно, и поторговаться, возможно, разрешат. Но они забыли, что Чудо-юдо — это не божий одуванчик. Вот он и разработал план контрмер, которые сразу показывают, кто в доме хозяин…
— Неужели он действительно собрался запускать спутники с ГВЭПами?
— Конечно. Согласно документам из чемодана Равалпинди это уже осуществляется. ЦТМО через какой-то астрофизический институт — точное название забыл — закупил четыре коммерческих запуска. С разных космодромов и ракетных баз. Формально — не придерешься. То есть если не было бы вот этого листка, то никто не смог бы доказать, что в космос отправляются не астрофизические спутники, а ГВЭП-154с — «с», кстати, и значит «спутниковый».
— Этот 154-й, наверно, мощная машина?
— Ну, я о ней ничего толком не знаю, — сказал Сарториус. — Но догадываюсь, что если он четырьмя установками собрался всю Землю держать в режиме «К», то силенок ей не занимать. Могу себе представить и то, что они могут наделать в режимах «Д» и «О».
— Он его собрался в случае чего применять и для управления, и для видеоимитации против руководства и стратегических сил… Чьих?
— Очевидно, и русских, и американских, и всех прочих. Он собирается доказать всем, что более силен, чем все страны мира, вместе взятые. Синдром инженера Гарина, ежели вспомнить товарища Алексея Толстого. Супероружие дает власть над миром… Но почему он оставил этот листок с заметками? Вот в чем вопрос!
Да, это было совершенно непонятно. Ладно, допустим, что он его написал для того, чтобы привести в систему свой перегруженный мозг. Но выходит, что потом он забыл сжечь листок или припрятать в сейф? Прав, конечно, товарищ Сорокин — ни хрена в это не поверю. Даже если Чудо-юдо был вусмерть пьян — чего за ним никогда не водилось! — он и то не смог бы позабыть о таком документе. Больше того, невозможно было поверить в то, что он такие мысли рискнул доверить бумаге. С его-то опытом всяческой конспирации?!
— Может быть, это все-таки деза? — предположил я вслух.
— А смысл какой? — нахмурился Сарториус. — Есть, конечно, такой прием, когда противнику впаривают некий салат из сведений, содержащих даже 90 процентов реальной информации. Но это делается в том случае, когда надо обязательно заставить его верить тем 10 процентов, которые являются липой. При этом эти 10% по значимости намного превосходят те 90 процентов, которым разрешается пойти в «утечку». Но здесь, извините, все абсолютно подтверждается. Основная масса документов, которые собрал Равалпинди, — это свидетельства в пользу того, что Чудо-юдо начал приводить в исполнение свой план. Они собраны в разных странах мира, относятся к разным сторонам деятельности, по большей части — к финансово-экономической. Сами по себе они мало что значат. Заказы на элементную базу, узлы точной механики, реактивы. Договора о поставках, платежные поручения… Казалось бы, полностью бессистемная информация. Но если есть вот этот ключевой документик, появляется система. Тут совпадают и сроки, и объемы, и суммы… Кстати, сам по себе, без этой кучи дополнительной информации, «план» Чуда-юда ни шиша не стоит. Очень трудно доказать, что это не какая-то шуточная записка или химерическая мечта, за которую еще нельзя судить, а реальное руководство к действию, которое уже начало воплощаться в жизнь. Наконец, если даже Сергей Сергеевич по какой-то причине решил дать против себя все козыри, то почему он погнал вас четверых за этим листком?
«— Как вы открыли машину?» — спросил я там, на экране, хотя меня в основном видно не было. Я спросил это, бросая вьюк в левую заднюю дверцу и усаживаясь на сиденье. В ногах у меня стояли чемоданы с компроматом и миллионами. Точно, все так и было, хорошо запомнилось.
«— Ключом, — ответил Ваня. — Ключ находился у Богдана в кармане».
Тут на основное изображение наложилось полупрозрачное дополнительное. В этот момент я вспомнил лежащего и стонущего Богдана, в которого Ваня засветил две пули.
«— Вперед!» — скомандовал я, и машина тронулась с места.
После этого в моей памяти должен был наступить пробел. Именно тогданаступила полная расслабуха, я заснул и не просыпался до самого приезда на дачу дяди Сани. Я мог бы дать Сарториусу и честное пионерское под салютом, и честное комсомольское, и даже честное большевистское (хотя и не имел на это формального права!), что ни фига ни о чем не помню.
Однако никакого пробела не было. После команды «вперед!», когда Ваня вывел машину за ворота, я сказал: «Направо!», и Ваня послушно повернул баранку. «Шестерка» поехала по дороге через дачный поселок, прокатилась по лесной грунтовке, потом выехала на асфальтированное шоссе — совершенно мне незнакомое по виду! — и, повернув по моей команде налево, понеслась дальше. Если б я не слышал своих команд, то, наверно, подумал, будто Ваня, сидевший за баранкой, отлично знает дорогу, потому что ни разу на протяжении всей поездки никто из нас не поглядывал ни на карту, ни даже на дорожные указатели. Но дороги не знали ни он, ни я, который уверенно и четко отдавал команды, куда и где поворачивать. Ваня, еще раз напомню, вообще никогда не ездил к Агафону, а я ни разу не пользовался тем маршрутом, по которому направлял Ваню. Чудеса!
Но самым неожиданным в этом отрезке записи были переговоры, которые я, оказывается, вел по рации. Это в то самое время, когда, как мне казалось, я мирно спал и даже снов не видел!
Мои глаза там, на экране, положили взгляд на шкалу настройки и установили риску на какую-то неизвестную мне волну, во всяком случае, держать с кем-либо связь на этой волне мне не доводилось.
«— Девять семь ноль, ответьте два три семь. Прием», — пробубнил я, нажав большим пальцем на кнопку передачи, скрытую под резиновым колпачком. Отозвались почти сразу, едва я отпустил кнопку, и рация встала на прием:
«— Два три семь, я — девять семь ноль, вас слышу».
«— Девять семь ноль, глина семь шесть, фишка семь плюс три, нитка полста восемь, минутка плюс четыре. Как поняли, прием?»
«— Два три семь, вас понял: грязь семь шесть, фигня семь плюс три, натяг полста восемь, миг плюс четыре. Работаем».
«-До связи», — сказал я.
Всякий посторонний человек подумал бы, что я прекрасно понял все, что прозвучало в эфире. Но я, несмотря на то что был одним из двух собеседников, которые вели радиопереговоры, ни хрена не понимал: ни того, что мне отвечал неизвестный с позывным 970, ни того, что сам ему говорил.
— Ты действительно этого не помнишь? — спросил Сарториус, остановив запись.
— Вам лучше знать, — проворчал я, — вы мысли умеете читать. Я лично из всего, что было сказано по радио, ни хрена не понял.
— Ну, теперь-то мне смысл вашего диалога понятен, — усмехнулся Сарториус.
— Это ты себе «борт» заказывал. «Глина семь шесть» означает «Ил-76», «фишка семь плюс три» — «семь человек плюс три места багажа», «нитка полста восемь»
— «маршрут 58», видимо, условное обозначение того спецрейса, который доставил вас в Лагос…
— Куда-куда? — переспросил я в полном изумлении.
— В Лагос, в Нигерию… — как ни в чем не бывало пояснил Сорокин.
— Однако… — протянул я. — В жизни не мечтал слетать именно в Нигерию.
— Ничего не попишешь, — хмыкнул Сергей Николаевич, — куда заказывал, туда и прилетел. Ну а «минутка плюс четыре» означала время вылета, к текущему времени прибавить четыре часа. Соответственно, когда тебе твой собеседник отвечал, то оставил все цифры, а условные слова называл на ту же букву, но другие. Скрытый пароль-отзыв, так сказать.
Сарториус вновь пустил запись. Некоторое время на экране все еще показывали нашу поездку на синей «шестерке». Потом пошли картинки, которые я действительно помнил. То есть встреча с Агафоном и компанией, ужин с легкой выпивкой, а затем моя неожиданная речь насчет необходимости куда-то ехать.
Никаких признаков того, что я не сам произносил слова, а лишь озвучивал чей-то подброшенный мне в голову текст, не просматривалось и не прослушивалось. Будучи сейчас как бы «сторонним наблюдателем», я вполне понимал, почему моя речь ни у кого из ребят Агафона не вызвала сомнений. Если б я был на их месте, то наверняка подумал бы, что человек, отдающий распоряжения, руководствуется исключительно собственными мыслями и вдобавок давно уже хорошо знает, куда именно предстоит ехать и чем заниматься.
Я еще раз обратил внимание на то, что Ваня и Валет встали из-за стола после весьма общей и неконкретной команды: «На сборы — десять минут». Как правило, биороботы такой команды не понимали и не исполняли. Им нужно было либо задавать определенную программу действий, то есть объяснить, какой участок местности надо взять под охрану, когда и против кого применять оружие, либо поставить конкретную задачу: применить такой-то вид оружия, занять позицию гам-то и там-то. В данном случае я должен был приказать им встать из-за стола и взять чемодан-вьюк, чемодан с компроматом и чемодан с долларами Они же повели себя так, будто я уже отдал такую команду.
Из этого следовало, что они получили эту команду не от меня, а непосредственно через свои собственные микросхемы. Если бы эту команду неведомый оператор пропустил через мою голову, используя мою микросхему как ретранслятор, то она неизбежно записалась бы в памяти и прозвучала бы сейчас с экрана. Но мы ее не услышали.
Дальше пошли «кадры», отображающие переезд на аэродром. И пересадку в микроавтобус, и вкатывание его в грузовой отсек «Ила», даже мой, вроде бы вполне осмысленный и иронический ответ на вопрос Гребешка: «Куда летим, командир?» — «В Малаховку».
Наконец запись добралась до того момента, когда мы заняли места в пассажирском салоне транспортного самолета, и стюардесса принесла нам на подносе баночки с «джин энд тоник».
Последним, что я запомнил в натуре, был глоток этого прохладного и не слишком крепкого пойла. После этого я пришел в чувство только на танкере и не имел ни малейшего представления о том, как туда угодил. Самая простая логика подводила меня к мысли о том, что в «джин энд тоник» ввели какую-нибудь снотворную дрянь и все мы, так сказать, «семеро смелых», легли в отключку.
Однако если верить той записи, которую Сарториус считал с моих мозгов, на стюардессу я зря грешил. Согласно картинкам, которые продолжали крутиться на экране, я вовсе не вырубался, да и все остальные тоже.
Оказывается, мы сидели себе в креслах, попивали «джин энд тоник» и рассказывали анекдотики. Потом пришел командир самолета, и я вспомнил, что когда-то он возил меня с четырьмя, ныне покойными, бойцами в Нижнелыжье, где на нас налетел со своими ребятками товарищ Сорокин, ныне мирно сидящий рядышком со мной. Оказывается, тогда летчиков не постреляли, а повязали и уложили на травку. Когда с «бандитами» (то есть с нами) было покончено, их развязали и вежливо извинились за доставленные неудобства. Все это летчик очень весело и с юморком мне пересказал. Выяснилось, что сейчас он уволился из армии и работает в частной компании, а данный самолет зафрахтован какой-то фирмой под названием «Polar oranges», которая доставляет всяческие фрукты из теплых краев в нашу небогатую витаминами державу.
Потом снова появился человек в штатской куртке, который опять-таки показался мне знакомым. Чуть позднее я и вовсе узнал его, это был некто Леха Романов, который работал в СБ ЦТМО по разным заграничным делам, и я его пару раз видел в конторе Чуда-юда. Из разговора стало ясно, что именно он имел позывной 970 и спецрейс на Лагос я заказывал ему.
Меня, сидящего перед экраном, очень удивило то, что тезка невинно убиенного наследника престола даже не поинтересовался, дал ли Чудо-юдо какую-либо санкцию на вывоз за кордон такой кодлы с весьма не безобидными для Сергея Сергеевича бумажками. Полное отсутствие пограничного и таможенного контроля не удивило — Чудо-юдо мог и не такое проворачивать, а вот то, что его подчиненный не запросил подтверждения моих полномочий, — просто изумило. Даже если допустить, что моя осведомленность о волне, позывном и условном коде переговоров (кроме того, связь наверняка кодировалась при помощи модуляции) уже сама по себе подтверждала эти полномочия, все равно, по идее, Романов должен был для контроля связаться с Чудом-юдом или кем-то имеющим на него прямой выход. Вряд ли этот парень был самоубийцей… Нет, определенно он не походил на такого лоха.
И спустя несколько минут я получил тому подтверждение. Запись докрутилась почти до конца, когда там, на экране, Романов подозвал меня, и мы пошли в радиорубку, где меня, оказывается, связали непосредственно с Чудом-юдом.
«Нормально работаешь, Димуля! — похвалил он меня из эфира. — Все отлично, все по плану…»
Вот тут как раз запись кончилась.
— На 833-й кассете есть продолжение, но там уже не так интересно, — сказал Сорокин.
— А мне как раз ужасно интересно, что было дальше, — заметил я.
Тут у меня проскочила такая нехорошая идейка.
А что, если вся эта оцифрованная запись мыслей есть не что иное, как стопроцентная липа, сварганенная Сарториусом? Что ему, «Главному Камуфляжнику», стоит зарядить мне башку этой искусственно смонтированной лже-памятью? Ни хрена не стоит, они с Чудом-юдом и не такие имитации придумывали. Другой вопрос, конечно, за каким чертом это делается, но никаких технических препятствий для подобного заполаскивания мозгов я не видел.
— Нет, — возразил Сарториус, хотя я рта не раскрыл. — Kак на духу — это не моя работа.
— Вы ж неверующий, Сергей Николаевич, коммунист убежденный, — произнес я с небольшой издевочкой. — В ваших устах это самое «как на духу» не очень убедительно… Мысли вы читаете без приборов, имитации ставите такие, что у людей крыша едет. Почему я должен вам верить?
— Хотя бы потому, что если б я тебе суррогатную память загрузил, то сделал бы это намного проще. Ты бы ни чуточки не сомневался в ее реальности. И на какого лешего мне тебе провалы в памяти оставлять? Я бы мог тебе такой дезы напихать, что господин Чудо-юдо три года в ней не разобрался бы.
— Чужая душа потемки, — произнес я, — вы мою светите как рентгеном, а свою не открываете. Откуда я знаю, что у вас лично на уме, и какие вы пакости собираетесь подстроить?
— Согласись, что если б у меня была реальная возможность тобой управлять, то я бы не стал делать столько промежуточных ходов.
— Но никому другому, кроме вас, вся эта затея не принесла пользы. Вы получили то оружие против Чуда-юда, которое мечтали иметь Воронцов и Соловьев. Этот компромат я, конечно, не видел, но догадываюсь, что это не хухры-мухры, если ради него пришлось уничтожить столько народу.
— Да, это не хухры-мухры, — кивнул Сарториус. — Это сильная штука. Если раскрутить, то любой самый гуманный суд в мире обеспечит твоему папочке пожизненное заключение. А нормальный — вышак. Самое ценное в этих документах
— их подлинность. То есть на них есть подлинные автографы — в данном случае, не только подписи, но и всякого рода правки и собственноручные пометы Сергея Сергеевича. Но один листочек вообще убийственный для Чуда-юда. Тот, который Киря с друганами раздобыли в офисе Варана. Одного только не пойму: отчего этот листок, который стоит всего остального содержимого чемодана, попал в почти не охраняемый «бригадный» офис? Такие бумажки должны иметь гриф: «Перед прочтением — сжечь!» Они просто-напросто не должны храниться ни одного дня. Больше того, их ни в коем случае не следует писать. То, что там написано, можно держать только в голове, да и там, при нынешней технике, эта информация будет представлять серьезную опасность.
— Ни фига себе! — вырвалось у меня. — Что же это за бумажка такая?
— Об этом, если можно, чуть позже. Пока достаточно того, что я сказал. Можешь ли ты поверить в то, что твой отец, который без малого тридцать лет проработал в КГБ и поныне ведет достаточно конспиративный образ жизни, мог забыть в офисе Варана сверхсекретный документ? Я уж не говорю о том, что он не должен был вообще приносить его туда, а еще лучше — вообще не составлять.
— Вы считаете, что этот документ — липа?
— Нет, это подлинник. Причем не просто отпечатанный на компьютере и подписанный авторучкой. Это рукописный текст. То есть, с точки зрения права, такой документ, где за каждую запятую несет ответственность не машинистка или оператор ЭВМ, а непосредственно тот, кто его писал. Чудо-юдо никогда не сможет сказать: «Знаете ли, господа судьи, мне в день приходится подписывать тысячи бумажек. Подмахнул не читая, промашка вышла…» Нет, батенька, от своей руки не отречешься.
Я почесал лоб. Мне, правда, не довелось прочитать документ и понять его смысл, потому что листок с текстом лежал в папке из-под бумаг группы «Пихта», сильно меня взбудоражившей. Но внешний вид листка мне неплохо запомнился. Документ, который я показывал Равалпинди, был вовсе не рукописным. Мне как сейчас виделись два десятка принтерных строчек, отпечатанных на фирменном бланке ЦТМО.
— Да ты что, только лицевую сторону смотрел? — Сарториус в два счета снял картинку с моих мозгов. По-моему, он был готов всплеснуть руками и заржать от души: «Ну и лопух же ты, оказывается, Дмитрий Сергеевич!» Впрочем, он не позволил себе этого сделать. Потому что, будучи великим специалистом по созданию имитационных видеообразов, вполне мог допустить, что некто, управлявший моим сознанием и деятельностью, мог показать мне вместо рукописи печатный текст или вообще девственно чистую, абсолютно белую бумагу…
— Не знаю, — пробормотал я, — по-моему, видел только печатный текст. На бланке. А потом сразу после этого все так быстро закрутилось, что я ни хрена не помню в подробностях.
— Я знаю, — произнес Сарториус задумчиво. — Но тот текст, который вмертвую топит Чудо-юдо, был на обороте. Отпечатанное на принтере ценности не представляет.
— Может, все-таки поясните, что там было.
Сорокин нахмурился. Мне было ясно: он не решается даже пересказать мне содержание документа.
— На бланке отпечатан обычный рабочий документ. Всего лишь деловое письмо на какой-то завод по поводу оплаты заказа на поставку низковольтных проводов, по-моему. К тому же, как видно, испорченное, текст был перечеркнут крест-накрест. А вот на обороте от руки был подписан приговор…
— Воронцову, что ли? — спросил я.
— Нет, — медленно ответил Сорокин. — Всему человечеству.
«Сбрендил!» — это я подумал отнюдь не об отце, а о Сергее Николаевиче. В принципе, ничего удивительного. Работа у него нервная, ритм жизни бешеный. Надо успевать и сражаться за Мировую Революцию (это само по себе уже близко к паранойе), и руководить психиатрической клиникой в Оклахоме, и вести какие-то околомафиозные делишки, дабы иметь возможность финансировать научные работы в области ГВЭП, психотропных препаратов и нейролингвистического программирования. Я бы лично, если б на меня взвалили хотя бы один из этих видов деятельности, свихнулся уже на первой, в крайнем случае, на пятой минуте. Ну а если учитывать, что Сорокин с младых лет вкалывал в очень серьезном учреждении, двадцать с лишним лет пропахал за кордоном на нелегалке, пережил крах государства, за которое был готов жизнь отдать, то можно согласиться: причин для схода с ума предостаточно.
То, как Сарториус произнес слова «всему человечеству», особенно выражение его лица, вполне подтверждало мой не шибко профессиональный диагноз. Наверно, крутые спецы по психиатрии нашли бы кучу внешних признаков съезжания крыши, отразившихся на физиономии Сергея Николаевича. Мне лично очень не понравился его взгляд. Такого я у Сарториуса не видел никогда. Фанатичный блеск в глазах у него до сей поры не показывался.
— Вы это серьезно? — спросил я, постаравшись сделать свой голос максимально спокойным, но это, конечно, удалось всего наполовину.
— Не думай, что я свихнулся, — произнес Сарториус тем же тоном и выложил передо мной ксероксную копию того самого оборота листка, который я так и не удосужился посмотреть на подлиннике.
Почерк отца родного я узнал бы даже по двум-трем словам. Нет, сомнений никаких не оставалось — это писал Чудо-юдо. Подделать его писанину было очень трудно, и я думаю, любая графологическая экспертиза однозначно установила бы его авторство. Хотя, как я знал, существуют компьютерные программы, которые могут копировать индивидуальные особенности почерка человека, но вовсе не на сто процентов. Нет, это писала не машина. Машина, в которую заложили бы основные элементы отцовского почерка, воспроизводила бы их с механическим постоянством. А Чудо-юдо мог одну и ту же букву написать чуть ли не в пяти разных начертаниях.
В общем, это был его доподлинный, своеручный текст. Истинно! Заголовка «Приговор человечеству» там, конечно, не имелось, но после прочтения документа складывалось впечатление, что Чудо-юдо просто забыл его поставить над верхней строчкой:
«1) Мих. может тянуть до ноября. Арест 10-го (?) 2) Форсировать работы по ГВЭП-154с. Электроника — 2,7 млн$, Яп. Транзит через Перу — Колум. Перальте. Рабочие узлы — 3,3 (n/я „А.“, Кор.», 45-й), доставка на точку — 10 авг. 1997 г., сборка 1-й экз. — 12 авг., готовность всех — 1 сент., наземн. исп. — 1 окт., запуски с 1 по 4 — 5-9 акт. Тестирование, орб. настройка — до 23 окт. Общий расход — 25,7 лимона. Займ?
3) ВВ — не yсn. Переправить из ЦТМО на X. Вика, Эух., Лус. — к 9 авг.
4) 8-й сектор — то же.
5) Z-7, Z-8 (сырье 590 кг, гот. — 145 600 ед. note 1) — 1 борт. Лучше до 5. VIII!!!
6) Работа 4x154 в 01 «К» — 23 окт. -23 нояб. Продлить?
7) Инъекц. Z-7 u 8. По схеме 1+5. Вполне можно до 31.12.98 — всех!!! Z-7
— от 40 и ст., детор. возр. — Z-8.
При нежелательно-экстренном разв.:
а) Исп. опытный 154-й с борта 76-го. Демонстр. реж. «О» и «Д» по реал. ц.
б) Работа 154-м по руководству и страт. силам реж. «У» и «В» (вплоть до WWIII, если не поймут!!!.)».
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять все, что придумал Чудо-юдо согласно этому плану. Надо было только чуточку знать моего отца — хотя бы так, как знал его я.
Приговор не приговор, а план захвата власти над миром был налицо. Причем, видимо, форсированный в связи с грядущими неприятностями.
То, что Чуду-юду грозит арест, который можно оттянуть всего лишь до ноября, меня, в общем, не удивило. То, чем он занимался в последние годы, даже нашу весьма снисходительную демократическую власть могло довести до белого каления. Правда, тот, кто собирался поднять карающий меч против Чуда-юда, не мог не сознавать, что, свалив его, можно вызвать огромную лавину отставок, уголовных дел, заказных убийств, инфарктов, инсультов, побегов за кордон, прыжков из окон, автокатастроф и других несчастных случаев. То, что грохнется не один десяток банков и компаний, причем не только в России, но и в зарубежьях, тоже сомнению не подлежало. Даже само правительство не было гарантировано от каких-либо опасных неурядиц, ибо не было такого министерства или ведомства, где у Сергея Сергеевича не было своих людей. Из их числа одни были просто куплены, другие шантажированы, третьи по-настоящему запуганы. Так или иначе, но каждый из них в рамках своего положения связывал свое материальное и житейское благополучие с работой на Баринова. Для того, чтобы эти люди могли изменить свое отношение к Сергею Сергеевичу, нужно было их сперва вычислить, а потом перевербовать, причем так, чтоб отныне они ощущали себя полностью защищенными от возможной мести Чуда-юда и не чувствовали себя материально обделенными. Работа очень сложная, отнюдь не безопасная, но самое главное — дорогостоящая. Ибо если каким-то клеркам можно было по два-три «лимона» «деревом» подкидывать, то тузам надо было обеспечивать куши в десятки тысяч гринов. Я почти не сомневался, что и в руководящих кругах министерств у Чуда-юда были «лапы», на покупку которых требовалось еще больше расходов. Соответственно, перекупить эту систему мог только человек очень богатый.
Вряд ли таким человеком мог быть Соловьев. Во всяком случае — единолично. Однако он вполне мог пользоваться «кредитной линией», тянущейся от Воронцова, «Джемини-Брендан» и «G & К». Кроме того, я догадывался, что он мог как-то скоординировать между собой действия тех мало что могущих людей внутри России, которые готовы маму родную зарезать, лишь бы увидеть Чудо-юдо в гробу и в белых тапочках.
— Интересно, — спросил я у Сарториуса, — кто такой «Мих.», который может «протянуть до ноября»?
— Михалыч, — уверенно произнес тот. — Пенсионер, влияние которого на правоохранительные структуры очень велико. Чудо-юдо всегда обращался к нему в острокритических ситуациях. Но если уж Михалыч не может откручивать Баринова дольше чем до 10 ноября, то за твоего папашу действительно решили всерьез взяться. Правда, мне лично кажется, будто сажать и осуждать его они не собираются. Просто припугнуть решили, чтоб Сергей Сергеевич не забывал, что надо делиться. Осенью, тем более перед 80-летием Великого Октября, на правительство будет сильное давление. Конечно, вряд ли наши «легальные коммунисты» способны раздуть что-нибудь серьезное, но нервы правителям пощекочут. Чтобы унять бузу, понадобятся деньги. И немало. Если у твоего бати хоть один миллиард лишних долларов наберется, начальники за его счет кое-кому глотки замажут. Раскошелится — отпустят. Конечно, и поторговаться, возможно, разрешат. Но они забыли, что Чудо-юдо — это не божий одуванчик. Вот он и разработал план контрмер, которые сразу показывают, кто в доме хозяин…
— Неужели он действительно собрался запускать спутники с ГВЭПами?
— Конечно. Согласно документам из чемодана Равалпинди это уже осуществляется. ЦТМО через какой-то астрофизический институт — точное название забыл — закупил четыре коммерческих запуска. С разных космодромов и ракетных баз. Формально — не придерешься. То есть если не было бы вот этого листка, то никто не смог бы доказать, что в космос отправляются не астрофизические спутники, а ГВЭП-154с — «с», кстати, и значит «спутниковый».
— Этот 154-й, наверно, мощная машина?
— Ну, я о ней ничего толком не знаю, — сказал Сарториус. — Но догадываюсь, что если он четырьмя установками собрался всю Землю держать в режиме «К», то силенок ей не занимать. Могу себе представить и то, что они могут наделать в режимах «Д» и «О».
— Он его собрался в случае чего применять и для управления, и для видеоимитации против руководства и стратегических сил… Чьих?
— Очевидно, и русских, и американских, и всех прочих. Он собирается доказать всем, что более силен, чем все страны мира, вместе взятые. Синдром инженера Гарина, ежели вспомнить товарища Алексея Толстого. Супероружие дает власть над миром… Но почему он оставил этот листок с заметками? Вот в чем вопрос!
Да, это было совершенно непонятно. Ладно, допустим, что он его написал для того, чтобы привести в систему свой перегруженный мозг. Но выходит, что потом он забыл сжечь листок или припрятать в сейф? Прав, конечно, товарищ Сорокин — ни хрена в это не поверю. Даже если Чудо-юдо был вусмерть пьян — чего за ним никогда не водилось! — он и то не смог бы позабыть о таком документе. Больше того, невозможно было поверить в то, что он такие мысли рискнул доверить бумаге. С его-то опытом всяческой конспирации?!
— Может быть, это все-таки деза? — предположил я вслух.
— А смысл какой? — нахмурился Сарториус. — Есть, конечно, такой прием, когда противнику впаривают некий салат из сведений, содержащих даже 90 процентов реальной информации. Но это делается в том случае, когда надо обязательно заставить его верить тем 10 процентов, которые являются липой. При этом эти 10% по значимости намного превосходят те 90 процентов, которым разрешается пойти в «утечку». Но здесь, извините, все абсолютно подтверждается. Основная масса документов, которые собрал Равалпинди, — это свидетельства в пользу того, что Чудо-юдо начал приводить в исполнение свой план. Они собраны в разных странах мира, относятся к разным сторонам деятельности, по большей части — к финансово-экономической. Сами по себе они мало что значат. Заказы на элементную базу, узлы точной механики, реактивы. Договора о поставках, платежные поручения… Казалось бы, полностью бессистемная информация. Но если есть вот этот ключевой документик, появляется система. Тут совпадают и сроки, и объемы, и суммы… Кстати, сам по себе, без этой кучи дополнительной информации, «план» Чуда-юда ни шиша не стоит. Очень трудно доказать, что это не какая-то шуточная записка или химерическая мечта, за которую еще нельзя судить, а реальное руководство к действию, которое уже начало воплощаться в жизнь. Наконец, если даже Сергей Сергеевич по какой-то причине решил дать против себя все козыри, то почему он погнал вас четверых за этим листком?