Страница:
– Через месяц-другой чувство вины перестанет меня мучить, я пошлю ей письмо и все необходимые документы.
– Но она не… э?
Лопес тяжко вздохнул. Глаза его наполнились дрожащей дымкой слез.
– Ах, если бы, мой любезный друг! Чувство к истинной Дульсинее должно быть вечным. Оно по определению не может подвергнуться эрозии.
– Ты бы… э…
– Глупости. Я еще далеко не старик. Надежда остается.
– И что она? Э…
– Не смей так думать о ней! Сейчас же замолчи! Какой вздор ты несешь сегодня, Виктор! Изумительная женщина, умна как целый университет, учтива и поистине благородна. К тому же – юная красавица…
«Шестьдесят?»
– …лишь несколькими годами старше меня! Ее царственная походка, ее голос, во всем подобный весеннему ручью, ее нежнейшая кожа…
«Только я, презренный глупец…»
– Только такой презренный глупец, как я, мог растоптать цветы нашей любви…
«И ведь не простит себе, никогда, ни за что не простит…»
– Разве можно простить себе такую низость, такое малодушие, такое…
Капитан второго ранга Хосе Лопес все в жизни делал честно. В особенности честно он любил. Этот маленький плешивый латино с подвижным некрасивым лицом, этот неумолкающий живчик неизменно любил со всей страстью, на какую только был способен. Всегда восхищался предметом своей любви, всегда читал пылкие сонеты, как юноша, и всегда бывал готов сложить у ног возлюбленной все, что имел, вплоть до жизни, – словно рыцарь, словно какой-нибудь кастильский идальго времен блистательной Изабеллы. Он влюблялся моментально – в ту женщину, которая в данный момент стояла ближе прочих. Но никто из них не мог выдерживать романтического огня Хосе. Через неделю, через месяц, через год – зависит от тактико-технических характеристик очередной дамы – ему начинали намекать: «Милый… возьми-ка тоном ниже. Пусть будет не столь возвышенно, милый, давай попробуем просто жить вместе. Самым обыкновенным образом. Пусть у нас будет прочный, теплый, нежный, но простой союз… А? Милый? У меня больше нет сил поддерживать эту великолепную игру…» А Хосе Лопес не умел и не хотел жить обыкновенно. У него по натуре не получалось делать что-нибудь просто. Но и расставаться с дамами он тоже не умел. Сомов по его рассказам понял: его старинный друг не владел искусством разрыва, он обреченно ждал, покуда женщина не сделает первый шаг, пока она не оскорбит его, черт побери! Лопес жил по странному графику. Он не любил ни войну, ни армию, но офицером был – дай Бог каждому. Флот желал его страстно. Лопес отвечал флоту почти что холодностью. Он уходил со службы три раза; за год поднимал «водяное хозяйство»: разводил каких-нибудь нюсверрийских псевдокарасей или простого и незамысловатого лосося, каковой счастливо давал потомство в одном-единственном месте на всей Терре-2 – в прудах Лопеса. Еще год или чуть менее того друг Хосе жил спокойно и наслаждался обретенной гармонией. Деньги текли к нему неудержимо, как раскаленная лава из жерла вулкана. Потом он находил очередную даму, делался счастлив на… ну, в общем, на сколько хватало ее ТТХ. В преддверии очередного громозвучного развода Лопес охладевал к хозяйству, вверял первым попавшимся помощникам драгоценных псевдокарасей и с головой окунался в специальные информпрограммы по корабельным арткомплексам – это у него хобби такое было… с малых ногтей. То есть, не то чтобы в специальные, а скорее, в специальнейшие, новейшие, чудовищно труднодоступные. Когда дела становились совсем плохи, флот принимался шептать Лопесу на ушко: «Дружок, пора. Беги. Я в твоем распоряжении. Я укрою». Хосе, разумеется, бежал. Его обычно отправляли на курсы переподготовки; через две недели пребывания на курсах он яснее Божьего дня показывал всем тамошним инструкторам, какие они тупицы и невежды по части флотской артиллерии. Ему давали должность. Два-три-четыре года – в зависимости от того, присутствовала ли на достижимом расстоянии некая милая прелестница – Лопес маялся военной жизнью. Потом скука и естественное сумасшествие армейского быта подсказывали ему: «Амиго, надо что-то менять!» И амиго уходил со службы, дабы вновь заняться… псевдокарасями. Его слишком ценили, чтобы потом, в очередной раз, не принять на флот.
– …прощала мне все до последнего. Я, человек, не знающий слова «благодарность»…
– Хосе, уймись.
– …не способный ценить подлинное благородство…
– Уймись, тебе говорят.
– …жалкий, пустейший…
– Рыцари жен не бросают!
Испаноязычный рот счастливо захлопнулся.
– Э-э… Витя… они все были не-до-конца-жены.
– Не до какого конца?
– Старик… ты знаешь, когда я почувствую настоящую… Дульсинею… перестань рожу искривлять!… я правильно по-русски сказал? Впрочем, какая разница… в общем… когда рядом со мной окажется истинная Дульсинея, я первый раз рискну пойти с нею к алтарю.
– Во-первых, Хосе, паршивец, не смей называть меня стариком. Во-вторых, ты что, до сих пор заключал браки гособразца?
– Именно, Витя.
– Все пять… считая… с Прекрасной с этой… Элеонорой?
– Все пять, Витя. Это были мои жены перед людьми, но не перед Богом.
– А… как ты собираешься ее распознать?
– Истинную?
– Си.
– Оно само собой как-то должно… распознаться… не знаю. Она будет подобна соль де оро.
– Солетта де оро?
Оба рассмеялись.
– Ты веришь, Виктор, что мне это все-таки удастся?
Сомов задумался. Он никогда прежде не пытался понять, насколько это серьезно у Хосе. Ему почти пятьдесят, и в этом возрасте мужчины на Терре-2 начинают ощущать кожей лица первые дуновения закатного ветра; они еще способны на многое; веком раньше их принимали бы за сорокалетних; с другой стороны, большинство находит свой путь раньше, раньше… Что такое Хосе? Тщедушное тело, наполненное крепленым испанским буйством. Когда исчахнет неугомонность Лопеса? Да может, никогда она не исчахнет. Он мало что не псих, но он же и лучший комендор во всех ударных эскадрах планеты, чуть ли не самый богатый фермер во всем Испанском секторе, неудачливый любовник и мужчина, познавший десятки женщин. Те любили его, смеясь над ним, но, когда расставались, плакали о своей несчастливой судьбе. Сказать ему честно?
– Хочешь честно? Вопрос везения, Хосе. Может быть, и удастся. Пятьдесят на пятьдесят.
Его собеседник молча кивнул. Мол, хороший ответ, правдивый ответ…
– Вот что я хотел у тебя спросить, Хосе… Ответь попросту, первое, что придет на ум. Даже не знаю, как лучше сформулировать…
– Витя, спроси попросту, первое, что придет на ум.
– Советник нашелся! Ладно, слушай: вот, допустим у меня… или у тебя… или у кого-то там… все равно у кого… есть все, чего он желал. Всего, то есть, человек добился. Делает именно то дело, какого и хотел. Семья сложилась. Материальных проблем особых нет. Ну, друзья… Все правильно. Все, как надо. А ему не хватает какой-то невидимой хрени. Даже не поймет, чего именно. Словно бы он все время не доделывает нечто важное. Вроде бы… может выжать центнер, а выжимает, непонятно почему, всего тридцать килограммов…
Лопес уставился на него с неподдельным суеверным ужасом в глазах.
– Ты, конечно, давно меня знаешь, но до такой степени…
– О! И ты? Я-то… в общем… о себе. Мы еще не старики, Хосе, но уже не молодые. Нам требуется нечто такое, чему я никак не найду названия.
Лопес задумался ненадолго, а потом неуверенно сказал:
– На этот вопрос нет остроумного ответа.
– Да что нам нужно, Лопес?
– И простого ответа тоже нет, Витя.
«Катенька… Катенька…»
От кого: Объединенная Координирующая Группа Терры-2.
Секретариат.
Кому: Командору В.М.Сомову.
С момента получения этого приказа Вам надлежит оставить все дела, передать командование эскадрой командору Варшевскому и прибыть во Дворец Старейшин для участия в секретном совещании. Время Вашего прибытия: 15.30 по Ольгиопольскому часовому поясу.
Электронная виза секретариата ОКГ. Электронная виза командующего Вооруженными силами Терры-2. Электронная виза Совета кланов Русского сектора».
Гриф секретности, способный вызвать у робкого человека сердечный приступ с летальным исходом.
«Только визы Господа Бога не хватает…»
Сомов поразился. Это был не его уровень. И в самом грубом приближении – не его. Потому что «родной» уровень Виктора – даже не командование объединенного Военного флота, а штаб ударных сил. В первый момент командор подумал об ошибке: ему ли предназначался приказ? Сомов представил себе: какой-нибудь мичман с крейсера… скажем… «Синоп»… или «Грюнвальд»… что, в общем, все равно, получает от него, командующего эскадрой, секретное распоряжение прибыть на флагман. Для участия в совещании. Сначала он, мичман этот, подумает, наверное: «Кто-то там, наверху, спятил. Умственно перенапрягся…» А потом интуиция, которая неизбежно появляется после первого же полугодия армейской жизни, подскажет ему: «Ну, друг, жди неприятностей».
– Жди неприятностей, – сам себе разъяснил командор Сомов.
Впрочем, неприятность номер один и так стояла во весь рост. Знал ли мерзавец, вставивший в приказ непрактичное штатское выражение «оставить все дела», какие именно он, паразит правительственный, дела заставляет отложить Виктора Сомова? Прибыть к 15.30 это ведь значит…
Т-твою!
«Катенька! Милая моя Катенька! Прости меня, пожалуйста, и подожди еще немного. Честное слово, я не задержусь ни одной лишней секунды. Любимая… ээ… ты ведь нашла способ сделать так, чтобы дети сегодня пришли домой попозже? Не могла не найти!»
Глава 3. Предложение, от которого невозможно отказаться
– Но она не… э?
Лопес тяжко вздохнул. Глаза его наполнились дрожащей дымкой слез.
– Ах, если бы, мой любезный друг! Чувство к истинной Дульсинее должно быть вечным. Оно по определению не может подвергнуться эрозии.
– Ты бы… э…
– Глупости. Я еще далеко не старик. Надежда остается.
– И что она? Э…
– Не смей так думать о ней! Сейчас же замолчи! Какой вздор ты несешь сегодня, Виктор! Изумительная женщина, умна как целый университет, учтива и поистине благородна. К тому же – юная красавица…
«Шестьдесят?»
– …лишь несколькими годами старше меня! Ее царственная походка, ее голос, во всем подобный весеннему ручью, ее нежнейшая кожа…
«Только я, презренный глупец…»
– Только такой презренный глупец, как я, мог растоптать цветы нашей любви…
«И ведь не простит себе, никогда, ни за что не простит…»
– Разве можно простить себе такую низость, такое малодушие, такое…
Капитан второго ранга Хосе Лопес все в жизни делал честно. В особенности честно он любил. Этот маленький плешивый латино с подвижным некрасивым лицом, этот неумолкающий живчик неизменно любил со всей страстью, на какую только был способен. Всегда восхищался предметом своей любви, всегда читал пылкие сонеты, как юноша, и всегда бывал готов сложить у ног возлюбленной все, что имел, вплоть до жизни, – словно рыцарь, словно какой-нибудь кастильский идальго времен блистательной Изабеллы. Он влюблялся моментально – в ту женщину, которая в данный момент стояла ближе прочих. Но никто из них не мог выдерживать романтического огня Хосе. Через неделю, через месяц, через год – зависит от тактико-технических характеристик очередной дамы – ему начинали намекать: «Милый… возьми-ка тоном ниже. Пусть будет не столь возвышенно, милый, давай попробуем просто жить вместе. Самым обыкновенным образом. Пусть у нас будет прочный, теплый, нежный, но простой союз… А? Милый? У меня больше нет сил поддерживать эту великолепную игру…» А Хосе Лопес не умел и не хотел жить обыкновенно. У него по натуре не получалось делать что-нибудь просто. Но и расставаться с дамами он тоже не умел. Сомов по его рассказам понял: его старинный друг не владел искусством разрыва, он обреченно ждал, покуда женщина не сделает первый шаг, пока она не оскорбит его, черт побери! Лопес жил по странному графику. Он не любил ни войну, ни армию, но офицером был – дай Бог каждому. Флот желал его страстно. Лопес отвечал флоту почти что холодностью. Он уходил со службы три раза; за год поднимал «водяное хозяйство»: разводил каких-нибудь нюсверрийских псевдокарасей или простого и незамысловатого лосося, каковой счастливо давал потомство в одном-единственном месте на всей Терре-2 – в прудах Лопеса. Еще год или чуть менее того друг Хосе жил спокойно и наслаждался обретенной гармонией. Деньги текли к нему неудержимо, как раскаленная лава из жерла вулкана. Потом он находил очередную даму, делался счастлив на… ну, в общем, на сколько хватало ее ТТХ. В преддверии очередного громозвучного развода Лопес охладевал к хозяйству, вверял первым попавшимся помощникам драгоценных псевдокарасей и с головой окунался в специальные информпрограммы по корабельным арткомплексам – это у него хобби такое было… с малых ногтей. То есть, не то чтобы в специальные, а скорее, в специальнейшие, новейшие, чудовищно труднодоступные. Когда дела становились совсем плохи, флот принимался шептать Лопесу на ушко: «Дружок, пора. Беги. Я в твоем распоряжении. Я укрою». Хосе, разумеется, бежал. Его обычно отправляли на курсы переподготовки; через две недели пребывания на курсах он яснее Божьего дня показывал всем тамошним инструкторам, какие они тупицы и невежды по части флотской артиллерии. Ему давали должность. Два-три-четыре года – в зависимости от того, присутствовала ли на достижимом расстоянии некая милая прелестница – Лопес маялся военной жизнью. Потом скука и естественное сумасшествие армейского быта подсказывали ему: «Амиго, надо что-то менять!» И амиго уходил со службы, дабы вновь заняться… псевдокарасями. Его слишком ценили, чтобы потом, в очередной раз, не принять на флот.
– …прощала мне все до последнего. Я, человек, не знающий слова «благодарность»…
– Хосе, уймись.
– …не способный ценить подлинное благородство…
– Уймись, тебе говорят.
– …жалкий, пустейший…
– Рыцари жен не бросают!
Испаноязычный рот счастливо захлопнулся.
– Э-э… Витя… они все были не-до-конца-жены.
– Не до какого конца?
– Старик… ты знаешь, когда я почувствую настоящую… Дульсинею… перестань рожу искривлять!… я правильно по-русски сказал? Впрочем, какая разница… в общем… когда рядом со мной окажется истинная Дульсинея, я первый раз рискну пойти с нею к алтарю.
– Во-первых, Хосе, паршивец, не смей называть меня стариком. Во-вторых, ты что, до сих пор заключал браки гособразца?
– Именно, Витя.
– Все пять… считая… с Прекрасной с этой… Элеонорой?
– Все пять, Витя. Это были мои жены перед людьми, но не перед Богом.
– А… как ты собираешься ее распознать?
– Истинную?
– Си.
– Оно само собой как-то должно… распознаться… не знаю. Она будет подобна соль де оро.
– Солетта де оро?
Оба рассмеялись.
– Ты веришь, Виктор, что мне это все-таки удастся?
Сомов задумался. Он никогда прежде не пытался понять, насколько это серьезно у Хосе. Ему почти пятьдесят, и в этом возрасте мужчины на Терре-2 начинают ощущать кожей лица первые дуновения закатного ветра; они еще способны на многое; веком раньше их принимали бы за сорокалетних; с другой стороны, большинство находит свой путь раньше, раньше… Что такое Хосе? Тщедушное тело, наполненное крепленым испанским буйством. Когда исчахнет неугомонность Лопеса? Да может, никогда она не исчахнет. Он мало что не псих, но он же и лучший комендор во всех ударных эскадрах планеты, чуть ли не самый богатый фермер во всем Испанском секторе, неудачливый любовник и мужчина, познавший десятки женщин. Те любили его, смеясь над ним, но, когда расставались, плакали о своей несчастливой судьбе. Сказать ему честно?
– Хочешь честно? Вопрос везения, Хосе. Может быть, и удастся. Пятьдесят на пятьдесят.
Его собеседник молча кивнул. Мол, хороший ответ, правдивый ответ…
– Вот что я хотел у тебя спросить, Хосе… Ответь попросту, первое, что придет на ум. Даже не знаю, как лучше сформулировать…
– Витя, спроси попросту, первое, что придет на ум.
– Советник нашелся! Ладно, слушай: вот, допустим у меня… или у тебя… или у кого-то там… все равно у кого… есть все, чего он желал. Всего, то есть, человек добился. Делает именно то дело, какого и хотел. Семья сложилась. Материальных проблем особых нет. Ну, друзья… Все правильно. Все, как надо. А ему не хватает какой-то невидимой хрени. Даже не поймет, чего именно. Словно бы он все время не доделывает нечто важное. Вроде бы… может выжать центнер, а выжимает, непонятно почему, всего тридцать килограммов…
Лопес уставился на него с неподдельным суеверным ужасом в глазах.
– Ты, конечно, давно меня знаешь, но до такой степени…
– О! И ты? Я-то… в общем… о себе. Мы еще не старики, Хосе, но уже не молодые. Нам требуется нечто такое, чему я никак не найду названия.
Лопес задумался ненадолго, а потом неуверенно сказал:
– На этот вопрос нет остроумного ответа.
– Да что нам нужно, Лопес?
– И простого ответа тоже нет, Витя.
«Катенька… Катенька…»
* * *
«Входящая №…От кого: Объединенная Координирующая Группа Терры-2.
Секретариат.
Кому: Командору В.М.Сомову.
С момента получения этого приказа Вам надлежит оставить все дела, передать командование эскадрой командору Варшевскому и прибыть во Дворец Старейшин для участия в секретном совещании. Время Вашего прибытия: 15.30 по Ольгиопольскому часовому поясу.
Электронная виза секретариата ОКГ. Электронная виза командующего Вооруженными силами Терры-2. Электронная виза Совета кланов Русского сектора».
Гриф секретности, способный вызвать у робкого человека сердечный приступ с летальным исходом.
«Только визы Господа Бога не хватает…»
Сомов поразился. Это был не его уровень. И в самом грубом приближении – не его. Потому что «родной» уровень Виктора – даже не командование объединенного Военного флота, а штаб ударных сил. В первый момент командор подумал об ошибке: ему ли предназначался приказ? Сомов представил себе: какой-нибудь мичман с крейсера… скажем… «Синоп»… или «Грюнвальд»… что, в общем, все равно, получает от него, командующего эскадрой, секретное распоряжение прибыть на флагман. Для участия в совещании. Сначала он, мичман этот, подумает, наверное: «Кто-то там, наверху, спятил. Умственно перенапрягся…» А потом интуиция, которая неизбежно появляется после первого же полугодия армейской жизни, подскажет ему: «Ну, друг, жди неприятностей».
– Жди неприятностей, – сам себе разъяснил командор Сомов.
Впрочем, неприятность номер один и так стояла во весь рост. Знал ли мерзавец, вставивший в приказ непрактичное штатское выражение «оставить все дела», какие именно он, паразит правительственный, дела заставляет отложить Виктора Сомова? Прибыть к 15.30 это ведь значит…
Т-твою!
«Катенька! Милая моя Катенька! Прости меня, пожалуйста, и подожди еще немного. Честное слово, я не задержусь ни одной лишней секунды. Любимая… ээ… ты ведь нашла способ сделать так, чтобы дети сегодня пришли домой попозже? Не могла не найти!»
Глава 3. Предложение, от которого невозможно отказаться
18 декабря 2140 года.
Терра-2, Ольгиополь.
Виктор Сомов, 44 года, и Андрей Маслов, 104 года.
…С орбиты он спустился на территорию военного порта в шлюпе.
Сомову положен был по службе персональный челнок-антиграв на восемь мест и к нему – штатный пилот. От второго командор когда-то отказался. Из принципиальных соображений. В детстве он ездил на вездеходах, и навсегда запомнил, как его отец утопил в илистом русле пересохшей реки Мангазейка могучую модель «Алеф», гордость 90-х… Отцу, давно оставившему этот мир, никак не удавалось поладить с техникой. Потом появились амфибии. Мать, женщина романтическая, попыталась вести первую их семейную амфибию и одновременно читать отцу стихи собственного сочинения. Машину, разумеется, она разбила, а заодно еще три чужих… ну, так уж получилось. Иногда так получается. Первый семейный аэрокар убил отца и чуть не погубил мать…
Виктор с детства любил железки. От Бога ли это было, или от того, что ему страстно хотелось разбираться в том, к чему родители были не навычны, только так оно и вышло. Железки тоже полюбили его.
К чему персональный пилот человеку, которого любят железки?
Выйдя за барьер энергетической защиты, Сомов присоединился к рою ожидающих. На Терре-2 полтора десятилетия драконовскими мерами приучали вольнолюбивую натуру местных жителей ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВОЗДУШНЫМИ КОРИДОРАМИ и СОБЛЮДАТЬ ПРАВИЛА ВОЗДУШНОГО ДВИЖЕНИЯ. Еще чужая администрация приучала – в ту пору, когда Терра-2 была подмандатной территорией Женевской федерации. Штрафовали, отбирали машины, особо злостных нарушителей могли и на каторгу отправить. Или к психоаналитику – если каторга не помогала. Наверное, не зря тогда старались женевцы – в одном только 2108 году, говорят, на аэрокарах разбилось двенадцать тысяч человек…
Вбили. Вколотили. Имплантировали. Но какое же это было сладкое время для тех, кто счастливо приручился летать как положено. Коридоры открыты были всегда и для всех. Диспетчеры – сама любезность. Теперь – не то. Вот уже лет семь как транспортная проблема лихорадит большие города Терры… Вместе со всем «роем» Сомов висел в воздухе на высоте пятисот метров и дожидался, когда им, наконец, откроют коридор. Здесь, в пригороде Ольгиополя, терранской столицы, с этим особенно тяжко. Рядышком, по воздушной магистрали, аэрокары и, реже, антигравы шли несколькими потоками, сливаясь в одну разноцветную мерцающую стену. Снизишь скорость – и тебя выбросят из потока. Превысишь скорость – и тебя выбросят из потока. Сунешься мимо коридора – и тебя выбросят из потока. Пойдешь на обгон – и… ну ты уже в курсе, друг?
Чего стало больше? Машин? Или, может быть, людей?
Прошло полчаса.
Кто-то вырвался из роящегося скопления и пошел к городу в свободном полете. Быстро. Легко. Красиво. Скорее всего, прямо в лапы к инспекторам. Нервы не выдержали у бедняги. Впрочем, некоторым везет, не всех же ловят…
Еще десять минут. О, открывают, открывают! Поехали.
Сомов указал автопилоту курс и отключился от управления. Он тысячи раз летал туда и обратно по этой магистрали, но неизменно любовался на то, как нарастает внизу столица – от пригородов к центру.
Ольгиополь, во-первых, сумасшедший город. Ему нет и сотни лет, а он уже успел сбрендить. И, во-вторых, Ольгиополь это город сумасшедших.
Он слишком быстро рос и слишком вольно строился. Бывают города как государства. Ольгиополь – совсем другое дело. Это, скорее, город-континент, в котором уживается множество государств.
Вот чудовищный – от горизонта до горизонта – завод-неизвестно-чего, на который не ступает нога человека, пока что-нибудь не сломается. Им управляет с десяток операторов, сидя у себя дома. А вот – рядышком – усадьбы, утопающие в зелени, каждая с вывертами на свой манер. Стиль «флибустьер». Катеньке очень нравится. А она понимает в этом толк. Стиль «большой боярин». Стиль «гранада». Стиль «эчмиадзин». Стиль «фрезерный станок». Стиль… э-э-э… как-то его Катенька очень экзотично называла, не привел господь запомнить… «пьяная вишня»? «Китайский мандарин»? «Японский апельсин»? О! Точно. «Воровская малина». Да. А во-он там, чуть подальше, целое скопление «полевых экологов» – для не столь богатых людей. У них с Катенькой как раз такой. Модификация для океанского побережья, там не так мучительно мечтается о «флибустьере».
Вот старинный дом-дерево 80-х, наверное, годов. В детстве Сомова окружали такие во множестве, а теперь их почти не сохранилось. Вот совсем уж древний район – там еще есть маленькие домишки фронтирьеров, фактически, простые блочные бараки. Командор пытался представить себе – и не мог, что шестьдесят лет назад фронтир был здесь… А ведь он родился в таком вот коттеджике на несколько семей, и обзывали тогда фронтирьерскую архитектуру емким словом «необаракко». Вот стандарт 10-х годов: невысокий тридцатиэтажник, в плане – квадрат с просторным внутренним двориком. Вернее, с четырьмя внутренними двориками. На уровне восьмого, восемнадцатого, двадцать восьмого и тридцать восьмого этажей. Над первыми тремя – небо. Искусственное. Но иллюзия такого качества, что… а впрочем, такие дома все равно никто не любил. Вон там строили, наверное, в конце 20-х, когда все ошалели от недавно обретенной независимости и хотели чего-нибудь особенного… Над кварталами реют ажурные полупрозрачные конструкции, поворачиваются от ветра – то ли как паруса, то ли как флюгера: и о парусах и о флюгерах Сомов знал из какой-то информпрограммы, но в жизни никогда не видел ни того, ни другого. Весь район – просторный, чудовищно просторный, словно сон человека, жестоко страдающего от клаустрофобии… А это уже детище тридцатых. Шестидесятиэтажные «колизеи». Ничего лишнего. Сплошная прагматика. Нормирование. Тоска-а. И только веселенькие башенки тут и там. Совершенно непрактичные. Антенны, маяки, воздушные знаки можно было бы подвесить над домами, на антигравитационных платформах. Башенки, по большому счету, ни к чему. Но, как видно, у штатных государственных архитекторов сдавали нервы, хотелось им показать: нам, мол, тесно, нам нелегко, однако нам всем очень надо наверх. Выше. Выше. Еще выше…
Там мемориал первопроходцам. Тут административный октогон. Здесь портал субтерраноса. Дальше – представительство Российской империи. Суровый неоампир. Дальше – на самом горизонте – «Полигон для юных дарований», и от того, что там испытывают каждый день, здравомыслящие люди держатся подальше. Первую свою большую победу Сомов одержал именно там. Тридцать лет назад. Когда доказал недоумкам с верфи Русского сектора, что кассетное крепление малых надстроек в сто раз лучше простого энергетического…
Когда-то он строил корабли. Потом ремонтировал. Теперь в основном разрушает.
С высоты антигравьего полета город выглядел как дичайшее месиво. Проспекты. Узкие улочки. Отсутствие каких бы то ни было улочек. Ржавые металлопластовые развалюхи по соседству с виллами из новейшего биоморфа. Сверхдешевые кварталы для мигрантов из Поднебесной и независимого государства Совершенство. Совершенцев вообще море… Какой-то у них там эксперимент, и люди бегут, бегут… В последнее время въездной контроль ужесточили, но мигрантские кварталы все равно растут как на дрожжах, дети там завелись… Преображенский собор и епископальный городок рядышком, все в розах. Развлекательный центр. А по соседству – Дмитриевское кладбище, древнейшее в городе. Зоопавильоны. Квартал средних работяг с колоссальным пятидесятиэтажным гаражом для амфибий…
Дворец Старейшин во всем этом хаосе выглядел на редкость здравомысленно. Тринадцать лет назад его выстроили из натурального камня в тяжелом и практичном стиле неоампир. Разумеется, никто не подражал земной Российской империи, где его и придумали. Тут ведь так много местных модификаций, новинок, ну и… всяческих штучек… довольно непохожих… нда. Выглядел Дворец надежно, приземисто и… небогато. Не далее пары кварталов от него в метре над поверхностью на четырех гравитационных якорях висел «Сливочный торт» – посольство нищей Центральноафриканской республики. Это пышное здание с верхним ярусом в виде заснеженной саванны, по которой бродят призраки жирафов и перекатывается дюжина зеркальных солнц, по сравнению с Дворцом Старейшин выглядело как преуспевающий бандит в компании честного полицейского…
Внешние слои охраны облучили сомовский челнок полным каскадом спецсредств и пропустили на служебную ВПП. Там Виктор заякорился и прошел еще одну «полосу отчуждения», так и не увидев, впрочем, никого из людей. Затем его встретил улыбающийся лысый толстячок в форме и задал какой-то вопрос. Командор, не сразу поняв смысл вопроса, собрался с мыслями… собрался с мыслями… собрался с мыслями…
…вели куда-то по коридорам…
…необычный рисунок световых панелей…
…колодец?…
…довольно долго…
…сплошной металл…
…выше?…
…над поверхностью или под ней?…
…еще один пост…
– …Как вы себя чувствуете?
Унылый сад. Время заморозков, поздний сезон ветров. Деревья стоят голыми. Низкий дым от костерка ползает по сырой листве. Зябко. Тусклое солнце – вроде белой монеты под быстрым течением реки, края размыты. Небо… как разводы грязи на блестящей металлической плоскости. Узенькие аллеи.
А снаружи – сезон туманов, снежные хлопья, падая, тонут в пуховых перинах…
«Кто бы меня ни тряс… чисто теоретически, источником информации, как добраться до этого садика, я точно не стану».
– Нормально. Спасибо, нормально.
Перед ним стоял седой старик. Невысокий, но, по всему видно, крепкий. Кожа вся в синеватых жилках, кое-где одрябла и висит: с косметическими трансформациями старик явно не перебарщивал. Тонкая линия волевого рта, бескровные губы. Высокий лоб. Глаза… не мог разобрать Сомов, что там за глаза – его собеседник смотрел себе под ноги. В голосе не было ничего старческого: негромкий, приятный, отлично поставленный голос. Слова произносились до неестественности внятно. Иностранец, превосходно изучивший язык, говорил бы именно так.
– Добрый день, Виктор Максимович. Рад встрече с вами.
Официальная улыбка Сомова. Крепкое рукопожатие.
– Нам предстоит, Виктор Максимович, долгий и сложный разговор. Я понимаю, вам хочется поскорее увидеть супругу, встретиться с детьми… Однако же… обстоятельства не располагают. Мне придется поговорить с вами о некоторых приятных вещах и о двух вещах крайне неприятных. Все они будут для вас данностью, все они войдут в вашу жизнь и изменят ее. Тем не менее, конечный выбор останется за вами. Мне, правда, пришлось максимально сузить возможности вашего маневра… Простите старика.
Этого человека Сомов знал очень хорошо. Издалека. По новостям. По подписям на некоторых документах. По голографическим изображениям. Но живьем не видел никогда.
Без малого семь лет Андрей Семенович Маслов занимал должность секретаря Объединенной Координирующей Группы Терры-2. А до того пять лет верховодил в Русском секторе. И тогда уже ему было за девяносто. Все эти цивилизованные нововведения: секретарь… координирующая группа… блекли перед вековой терранской традицией – называть вожака планеты старейшиной Совета кланов. Маслов и был старейшиной – в прямом смысле слова. Он входил в список тысячи самых старых людей планеты. И ветхость лет наложила на него свое тавро. Терра до недавнего времени была миром фронтира, вольным и бесшабашным, силушка играла в ней. Люди изъяснялись тут просто, прямо и грубовато. А этот старик отчего-то пожелал витиеватостей. Зачем? Вся Терра знала его биографию. В двадцать он был контрабандистом и даже отбыл год на каторге. В сорок он участвовал в русско-польском конфликте, одной из последних больших драк между секторами на Терре. Поговаривают, будто Маслов брал на абордаж польскую орбитальную станцию и кого-то в пылу боя собственноручно зарезал. В пятьдесят, во время пандемии лунного гриппа на Южном континенте, он высадился в гавани Нового Владимира с первой спасательной экспедицией. Той самой, где выжили двое из каждых пяти. Пятнадцать лет назад он возглавлял объединенные Силы безопасности Терры, методично уничтожавшие десантный корпус Женевской Федерации, который посетил Терру-2 без приглашения. Сильный был человек. И жутковатый – самую малость. Отчего ж понадобились ему сейчас какие-то нелепые витиеватости?
– …Я слушаю вас, господин секретарь…
– Андрей Семенович. Мне удобнее общаться с людьми, которые зовут меня по имени-отчеству.
– Ясно. – Сомов никогда не разговаривал с кем-нибудь выше командующего терранским флотом. Тот был строгим, но веселым мужиком… Этот – на два яруса власти выше, если не на три. Бог знает, как с ним разговаривать. Нужна, наверное, какая-то особенная вежливость, беда только, что никакой особенной вежливости командор Сомов обучен не был.
– Прошу вас, Виктор Максимович, совершенно искренне: потерпите мое старческое многословие. К некоторым… предметам обсуждения… требуется подход издалека.
– Конечно.
– Андрей Семенович…
– Да, конечно, Андрей Семенович.
– Итак, о моей дряхлости. Я, видите ли, отлично понимаю: сорок пять лет – возраст, в котором мужчине удобно считать себя и молодым и немолодым одновременно. Правда такова: это преддверие заката. Но, поверьте мне на слово, закатная пора бывает очень длительной и делится на множество стадий, градаций… На каждой новой стадии ты с чем-нибудь расстаешься. Речь не идет о близких людях, это уж само собой… В пятьдесят ты понимаешь, что здоровье не бездонно. В шестьдесят ты расстаешься с иллюзией, будто можешь полноценно соревноваться с молодыми. В семьдесят уходит желание успеха. В восемьдесят – привязанность к добрым воспоминаниям. В девяносто тебя оставляет самое прочное, что только есть в большинстве людей: жажда иметь собственный дом, пятачок абсолютного комфорта и абсолютной безопасности. Знаете, с чем остаешься после девяноста?
– Нет, Андрей Семенович.
– В активе – сущая мелочь. Желание быть полезным хоть кому-то, хоть как-то. Ну и желание спасти душу от загробных неприятностей, разумеется… Так вот, Виктор Максимович, как бы нечистоплотно ни выглядели мои действия, они продиктованы стариковским желанием угодить Терре. Смешно звучит, не правда ли? Но мне очень хочется быть полезным хотя бы ей. Семье своей, клану, я, по большому счету, уже не нужен. Разве что, как политик…
Сомов ловил его взгляд и все никак не мог поймать. Маслов не смотрел на него, смотрел куда-то вдаль, в сторону, под ноги. Говорил старейшина очень уверенно и двигался несообразно возрасту без стариковской медлительности. Но глаза его не хотели встретиться с глазами собеседника. Наконец, Сомов чуть-чуть обогнал его – настолько, чтобы не нарушить естественных приличий, – и смог на секунду заглянуть…
О! Там был страх.
У главы Терры-2 в глазах стоял одинокий тоскливый страх. Не стоило открывать этого: подобными вещами не делятся.
– Не стоило, Виктор Максимович…
Маслов наперед знал все игры сорокапятилетних юнцов.
– Извините, Андрей Семенович.
– Итак, вам с сегодняшнего дня присваивается внеочередное звание вице-адмирала. Кроме того, вы назначаетесь командующим поисковой эскадры, которая постоянно работает в анклаве Терры-9. Вы смените вице-адмирала Бахнова. Ему, видите ли, за год не удалось добиться успеха… Надеюсь, Виктор Максимович, вы понимаете, о чем я говорю?
– Место для жизни под чужим солнцем?
– Оно самое. Помимо всего сказанного выше, я должен сообщить вам о переводе на ваш счет в Центральном банке Русского сектора Терры-2 пятидесяти миллионов гривен.
За всю долгую семейную жизнь Сомов со своею любезной Катенькой сумели накопить на этом самом счету всего триста сорок семь тысяч гривен…
– …Более того, вам предоставляется право выбрать на новоприобретенной территории Терры-10 любой участок поверхности площадью в двадцать гектаров; он будет предоставлен вам в полную собственность, а дом вам построят на средства из бюджета Независимого государства Терра. Плюс ко всему, ваш служебный оклад увеличивается в три раза. Надбавка вам начисляется с сегодняшнего дня вплоть до окончания… работ… на искомом объекте. Вы понимаете о чем идет речь, Виктор Максимович?
Терра-2, Ольгиополь.
Виктор Сомов, 44 года, и Андрей Маслов, 104 года.
…С орбиты он спустился на территорию военного порта в шлюпе.
Сомову положен был по службе персональный челнок-антиграв на восемь мест и к нему – штатный пилот. От второго командор когда-то отказался. Из принципиальных соображений. В детстве он ездил на вездеходах, и навсегда запомнил, как его отец утопил в илистом русле пересохшей реки Мангазейка могучую модель «Алеф», гордость 90-х… Отцу, давно оставившему этот мир, никак не удавалось поладить с техникой. Потом появились амфибии. Мать, женщина романтическая, попыталась вести первую их семейную амфибию и одновременно читать отцу стихи собственного сочинения. Машину, разумеется, она разбила, а заодно еще три чужих… ну, так уж получилось. Иногда так получается. Первый семейный аэрокар убил отца и чуть не погубил мать…
Виктор с детства любил железки. От Бога ли это было, или от того, что ему страстно хотелось разбираться в том, к чему родители были не навычны, только так оно и вышло. Железки тоже полюбили его.
К чему персональный пилот человеку, которого любят железки?
Выйдя за барьер энергетической защиты, Сомов присоединился к рою ожидающих. На Терре-2 полтора десятилетия драконовскими мерами приучали вольнолюбивую натуру местных жителей ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВОЗДУШНЫМИ КОРИДОРАМИ и СОБЛЮДАТЬ ПРАВИЛА ВОЗДУШНОГО ДВИЖЕНИЯ. Еще чужая администрация приучала – в ту пору, когда Терра-2 была подмандатной территорией Женевской федерации. Штрафовали, отбирали машины, особо злостных нарушителей могли и на каторгу отправить. Или к психоаналитику – если каторга не помогала. Наверное, не зря тогда старались женевцы – в одном только 2108 году, говорят, на аэрокарах разбилось двенадцать тысяч человек…
Вбили. Вколотили. Имплантировали. Но какое же это было сладкое время для тех, кто счастливо приручился летать как положено. Коридоры открыты были всегда и для всех. Диспетчеры – сама любезность. Теперь – не то. Вот уже лет семь как транспортная проблема лихорадит большие города Терры… Вместе со всем «роем» Сомов висел в воздухе на высоте пятисот метров и дожидался, когда им, наконец, откроют коридор. Здесь, в пригороде Ольгиополя, терранской столицы, с этим особенно тяжко. Рядышком, по воздушной магистрали, аэрокары и, реже, антигравы шли несколькими потоками, сливаясь в одну разноцветную мерцающую стену. Снизишь скорость – и тебя выбросят из потока. Превысишь скорость – и тебя выбросят из потока. Сунешься мимо коридора – и тебя выбросят из потока. Пойдешь на обгон – и… ну ты уже в курсе, друг?
Чего стало больше? Машин? Или, может быть, людей?
Прошло полчаса.
Кто-то вырвался из роящегося скопления и пошел к городу в свободном полете. Быстро. Легко. Красиво. Скорее всего, прямо в лапы к инспекторам. Нервы не выдержали у бедняги. Впрочем, некоторым везет, не всех же ловят…
Еще десять минут. О, открывают, открывают! Поехали.
Сомов указал автопилоту курс и отключился от управления. Он тысячи раз летал туда и обратно по этой магистрали, но неизменно любовался на то, как нарастает внизу столица – от пригородов к центру.
Ольгиополь, во-первых, сумасшедший город. Ему нет и сотни лет, а он уже успел сбрендить. И, во-вторых, Ольгиополь это город сумасшедших.
Он слишком быстро рос и слишком вольно строился. Бывают города как государства. Ольгиополь – совсем другое дело. Это, скорее, город-континент, в котором уживается множество государств.
Вот чудовищный – от горизонта до горизонта – завод-неизвестно-чего, на который не ступает нога человека, пока что-нибудь не сломается. Им управляет с десяток операторов, сидя у себя дома. А вот – рядышком – усадьбы, утопающие в зелени, каждая с вывертами на свой манер. Стиль «флибустьер». Катеньке очень нравится. А она понимает в этом толк. Стиль «большой боярин». Стиль «гранада». Стиль «эчмиадзин». Стиль «фрезерный станок». Стиль… э-э-э… как-то его Катенька очень экзотично называла, не привел господь запомнить… «пьяная вишня»? «Китайский мандарин»? «Японский апельсин»? О! Точно. «Воровская малина». Да. А во-он там, чуть подальше, целое скопление «полевых экологов» – для не столь богатых людей. У них с Катенькой как раз такой. Модификация для океанского побережья, там не так мучительно мечтается о «флибустьере».
Вот старинный дом-дерево 80-х, наверное, годов. В детстве Сомова окружали такие во множестве, а теперь их почти не сохранилось. Вот совсем уж древний район – там еще есть маленькие домишки фронтирьеров, фактически, простые блочные бараки. Командор пытался представить себе – и не мог, что шестьдесят лет назад фронтир был здесь… А ведь он родился в таком вот коттеджике на несколько семей, и обзывали тогда фронтирьерскую архитектуру емким словом «необаракко». Вот стандарт 10-х годов: невысокий тридцатиэтажник, в плане – квадрат с просторным внутренним двориком. Вернее, с четырьмя внутренними двориками. На уровне восьмого, восемнадцатого, двадцать восьмого и тридцать восьмого этажей. Над первыми тремя – небо. Искусственное. Но иллюзия такого качества, что… а впрочем, такие дома все равно никто не любил. Вон там строили, наверное, в конце 20-х, когда все ошалели от недавно обретенной независимости и хотели чего-нибудь особенного… Над кварталами реют ажурные полупрозрачные конструкции, поворачиваются от ветра – то ли как паруса, то ли как флюгера: и о парусах и о флюгерах Сомов знал из какой-то информпрограммы, но в жизни никогда не видел ни того, ни другого. Весь район – просторный, чудовищно просторный, словно сон человека, жестоко страдающего от клаустрофобии… А это уже детище тридцатых. Шестидесятиэтажные «колизеи». Ничего лишнего. Сплошная прагматика. Нормирование. Тоска-а. И только веселенькие башенки тут и там. Совершенно непрактичные. Антенны, маяки, воздушные знаки можно было бы подвесить над домами, на антигравитационных платформах. Башенки, по большому счету, ни к чему. Но, как видно, у штатных государственных архитекторов сдавали нервы, хотелось им показать: нам, мол, тесно, нам нелегко, однако нам всем очень надо наверх. Выше. Выше. Еще выше…
Там мемориал первопроходцам. Тут административный октогон. Здесь портал субтерраноса. Дальше – представительство Российской империи. Суровый неоампир. Дальше – на самом горизонте – «Полигон для юных дарований», и от того, что там испытывают каждый день, здравомыслящие люди держатся подальше. Первую свою большую победу Сомов одержал именно там. Тридцать лет назад. Когда доказал недоумкам с верфи Русского сектора, что кассетное крепление малых надстроек в сто раз лучше простого энергетического…
Когда-то он строил корабли. Потом ремонтировал. Теперь в основном разрушает.
С высоты антигравьего полета город выглядел как дичайшее месиво. Проспекты. Узкие улочки. Отсутствие каких бы то ни было улочек. Ржавые металлопластовые развалюхи по соседству с виллами из новейшего биоморфа. Сверхдешевые кварталы для мигрантов из Поднебесной и независимого государства Совершенство. Совершенцев вообще море… Какой-то у них там эксперимент, и люди бегут, бегут… В последнее время въездной контроль ужесточили, но мигрантские кварталы все равно растут как на дрожжах, дети там завелись… Преображенский собор и епископальный городок рядышком, все в розах. Развлекательный центр. А по соседству – Дмитриевское кладбище, древнейшее в городе. Зоопавильоны. Квартал средних работяг с колоссальным пятидесятиэтажным гаражом для амфибий…
Дворец Старейшин во всем этом хаосе выглядел на редкость здравомысленно. Тринадцать лет назад его выстроили из натурального камня в тяжелом и практичном стиле неоампир. Разумеется, никто не подражал земной Российской империи, где его и придумали. Тут ведь так много местных модификаций, новинок, ну и… всяческих штучек… довольно непохожих… нда. Выглядел Дворец надежно, приземисто и… небогато. Не далее пары кварталов от него в метре над поверхностью на четырех гравитационных якорях висел «Сливочный торт» – посольство нищей Центральноафриканской республики. Это пышное здание с верхним ярусом в виде заснеженной саванны, по которой бродят призраки жирафов и перекатывается дюжина зеркальных солнц, по сравнению с Дворцом Старейшин выглядело как преуспевающий бандит в компании честного полицейского…
Внешние слои охраны облучили сомовский челнок полным каскадом спецсредств и пропустили на служебную ВПП. Там Виктор заякорился и прошел еще одну «полосу отчуждения», так и не увидев, впрочем, никого из людей. Затем его встретил улыбающийся лысый толстячок в форме и задал какой-то вопрос. Командор, не сразу поняв смысл вопроса, собрался с мыслями… собрался с мыслями… собрался с мыслями…
…вели куда-то по коридорам…
…необычный рисунок световых панелей…
…колодец?…
…довольно долго…
…сплошной металл…
…выше?…
…над поверхностью или под ней?…
…еще один пост…
– …Как вы себя чувствуете?
Унылый сад. Время заморозков, поздний сезон ветров. Деревья стоят голыми. Низкий дым от костерка ползает по сырой листве. Зябко. Тусклое солнце – вроде белой монеты под быстрым течением реки, края размыты. Небо… как разводы грязи на блестящей металлической плоскости. Узенькие аллеи.
А снаружи – сезон туманов, снежные хлопья, падая, тонут в пуховых перинах…
«Кто бы меня ни тряс… чисто теоретически, источником информации, как добраться до этого садика, я точно не стану».
– Нормально. Спасибо, нормально.
Перед ним стоял седой старик. Невысокий, но, по всему видно, крепкий. Кожа вся в синеватых жилках, кое-где одрябла и висит: с косметическими трансформациями старик явно не перебарщивал. Тонкая линия волевого рта, бескровные губы. Высокий лоб. Глаза… не мог разобрать Сомов, что там за глаза – его собеседник смотрел себе под ноги. В голосе не было ничего старческого: негромкий, приятный, отлично поставленный голос. Слова произносились до неестественности внятно. Иностранец, превосходно изучивший язык, говорил бы именно так.
– Добрый день, Виктор Максимович. Рад встрече с вами.
Официальная улыбка Сомова. Крепкое рукопожатие.
– Нам предстоит, Виктор Максимович, долгий и сложный разговор. Я понимаю, вам хочется поскорее увидеть супругу, встретиться с детьми… Однако же… обстоятельства не располагают. Мне придется поговорить с вами о некоторых приятных вещах и о двух вещах крайне неприятных. Все они будут для вас данностью, все они войдут в вашу жизнь и изменят ее. Тем не менее, конечный выбор останется за вами. Мне, правда, пришлось максимально сузить возможности вашего маневра… Простите старика.
Этого человека Сомов знал очень хорошо. Издалека. По новостям. По подписям на некоторых документах. По голографическим изображениям. Но живьем не видел никогда.
Без малого семь лет Андрей Семенович Маслов занимал должность секретаря Объединенной Координирующей Группы Терры-2. А до того пять лет верховодил в Русском секторе. И тогда уже ему было за девяносто. Все эти цивилизованные нововведения: секретарь… координирующая группа… блекли перед вековой терранской традицией – называть вожака планеты старейшиной Совета кланов. Маслов и был старейшиной – в прямом смысле слова. Он входил в список тысячи самых старых людей планеты. И ветхость лет наложила на него свое тавро. Терра до недавнего времени была миром фронтира, вольным и бесшабашным, силушка играла в ней. Люди изъяснялись тут просто, прямо и грубовато. А этот старик отчего-то пожелал витиеватостей. Зачем? Вся Терра знала его биографию. В двадцать он был контрабандистом и даже отбыл год на каторге. В сорок он участвовал в русско-польском конфликте, одной из последних больших драк между секторами на Терре. Поговаривают, будто Маслов брал на абордаж польскую орбитальную станцию и кого-то в пылу боя собственноручно зарезал. В пятьдесят, во время пандемии лунного гриппа на Южном континенте, он высадился в гавани Нового Владимира с первой спасательной экспедицией. Той самой, где выжили двое из каждых пяти. Пятнадцать лет назад он возглавлял объединенные Силы безопасности Терры, методично уничтожавшие десантный корпус Женевской Федерации, который посетил Терру-2 без приглашения. Сильный был человек. И жутковатый – самую малость. Отчего ж понадобились ему сейчас какие-то нелепые витиеватости?
– …Я слушаю вас, господин секретарь…
– Андрей Семенович. Мне удобнее общаться с людьми, которые зовут меня по имени-отчеству.
– Ясно. – Сомов никогда не разговаривал с кем-нибудь выше командующего терранским флотом. Тот был строгим, но веселым мужиком… Этот – на два яруса власти выше, если не на три. Бог знает, как с ним разговаривать. Нужна, наверное, какая-то особенная вежливость, беда только, что никакой особенной вежливости командор Сомов обучен не был.
– Прошу вас, Виктор Максимович, совершенно искренне: потерпите мое старческое многословие. К некоторым… предметам обсуждения… требуется подход издалека.
– Конечно.
– Андрей Семенович…
– Да, конечно, Андрей Семенович.
– Итак, о моей дряхлости. Я, видите ли, отлично понимаю: сорок пять лет – возраст, в котором мужчине удобно считать себя и молодым и немолодым одновременно. Правда такова: это преддверие заката. Но, поверьте мне на слово, закатная пора бывает очень длительной и делится на множество стадий, градаций… На каждой новой стадии ты с чем-нибудь расстаешься. Речь не идет о близких людях, это уж само собой… В пятьдесят ты понимаешь, что здоровье не бездонно. В шестьдесят ты расстаешься с иллюзией, будто можешь полноценно соревноваться с молодыми. В семьдесят уходит желание успеха. В восемьдесят – привязанность к добрым воспоминаниям. В девяносто тебя оставляет самое прочное, что только есть в большинстве людей: жажда иметь собственный дом, пятачок абсолютного комфорта и абсолютной безопасности. Знаете, с чем остаешься после девяноста?
– Нет, Андрей Семенович.
– В активе – сущая мелочь. Желание быть полезным хоть кому-то, хоть как-то. Ну и желание спасти душу от загробных неприятностей, разумеется… Так вот, Виктор Максимович, как бы нечистоплотно ни выглядели мои действия, они продиктованы стариковским желанием угодить Терре. Смешно звучит, не правда ли? Но мне очень хочется быть полезным хотя бы ей. Семье своей, клану, я, по большому счету, уже не нужен. Разве что, как политик…
Сомов ловил его взгляд и все никак не мог поймать. Маслов не смотрел на него, смотрел куда-то вдаль, в сторону, под ноги. Говорил старейшина очень уверенно и двигался несообразно возрасту без стариковской медлительности. Но глаза его не хотели встретиться с глазами собеседника. Наконец, Сомов чуть-чуть обогнал его – настолько, чтобы не нарушить естественных приличий, – и смог на секунду заглянуть…
О! Там был страх.
У главы Терры-2 в глазах стоял одинокий тоскливый страх. Не стоило открывать этого: подобными вещами не делятся.
– Не стоило, Виктор Максимович…
Маслов наперед знал все игры сорокапятилетних юнцов.
– Извините, Андрей Семенович.
– Итак, вам с сегодняшнего дня присваивается внеочередное звание вице-адмирала. Кроме того, вы назначаетесь командующим поисковой эскадры, которая постоянно работает в анклаве Терры-9. Вы смените вице-адмирала Бахнова. Ему, видите ли, за год не удалось добиться успеха… Надеюсь, Виктор Максимович, вы понимаете, о чем я говорю?
– Место для жизни под чужим солнцем?
– Оно самое. Помимо всего сказанного выше, я должен сообщить вам о переводе на ваш счет в Центральном банке Русского сектора Терры-2 пятидесяти миллионов гривен.
За всю долгую семейную жизнь Сомов со своею любезной Катенькой сумели накопить на этом самом счету всего триста сорок семь тысяч гривен…
– …Более того, вам предоставляется право выбрать на новоприобретенной территории Терры-10 любой участок поверхности площадью в двадцать гектаров; он будет предоставлен вам в полную собственность, а дом вам построят на средства из бюджета Независимого государства Терра. Плюс ко всему, ваш служебный оклад увеличивается в три раза. Надбавка вам начисляется с сегодняшнего дня вплоть до окончания… работ… на искомом объекте. Вы понимаете о чем идет речь, Виктор Максимович?