Страница:
Так кто теперь старший лейтенент Березин – храбрец или дурак?
У него, правда, оставалась надежда, что не дурак (хотя и не храбрец), а просто порядочный человек. И он мертвой хваткой вцепился в эту надежду.
– Сейчас. Во-от… Во-от… Есть.
– Они?
– Да.
Изумленный возглас.
– Здравствуйте, госпожа Сомова. Одевайтесь. Мы за вами.
– Но кто вы?
– Пожалуйста, поторопитесь. Мы действуем по просьбе родственников вашего супруга.
Каминский увидел двух вооруженных профи, сопровождавших Екатерину Сомову и ее дочь. У одного под правым ухом татуировка. Капитан не то чтобы увидел, скорее, почувствовал, какая именно.
«И впрямь паранорм… Прав был Эрнандо»
Думая это, он уже поднимал оружие. Не та ситуация, чтобы кричать «стой!» или «стой, стрелять буду», или даже палить по ногам. У Каминского было два выхода. Первый: бросить оружие и поднять руки. Возможно, он сохранил бы себе жизнь. Второй: стрелять на поражение. С тем же результатом – возможно, он сохранил бы себе жизнь…
У него не было даже полсекунды на промедление. Он знал, какую опасность представляет собой паранорм, натасканный на тактические операции. Дуэль со вторым бойцом тоже но легких вариантов не обещала. Собственно, Каминский не располагал временем на обдумывание ситуации. Решение приняли его навыки, развитые девятью годами экстремальной службы.
Из штатного «Марьина-138» Каминский мог на выбор поразить пулей или пучком жесткого излучения. В зависимости от интенсивоности излучения «мишень» получает болевой удар, теряет сознание, оказывается парализованной или расстается с жизнью. Еще это зависит от качества защитного снаряжения противника. Каминский не стал рисковать и положился на старую добрую пулю.
«Марьин» глухо тукнул. Раз… другой.
Паранорм успел лишь повернуть голову. Пуля ударила его в ухо, швырнула на стену, развернула лицом кверху и навеки успокоила.
Второй боец не стал тратить время на разворот. Дернулся лишь армейский волновик в его руках – на звук первого выстрела.
Как будто канарейка пропела короткую трель…
Варя Сомова закричала «не-е-е-е-ет!»
Ее мать застыла на месте.
Второй боевик изогнулся и нелепо клюнул пол носом. Уронил оружие, оперся ладонью о стену, но все-таки не удержал равновесия и рухнул лицом вниз. Под левой лопаткой у него медленно расползалось темное пятно.
Оабовца скрутила судорога, он покатился по маршу, разбрасывая капельки крови из разбитой губы. У него было ощущение, как будто сквозь мышцы прошла молния. Голосовые связки не повиновались ему, иначе он, наверное, орал бы во всю мощь легких. Легкие, кстати, тоже отказались работать: Каминский не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Удушье грозило убить его в ближайшие несколько десятков секунд.
– Это появился четвертый.
– Стрелок-3, Стрелок-5, вперед! Посмотрите, что там у них…
– Толстый! На экране…
– Оп-па…
Глава 5. Счет
Глава 6. Переворот
У него, правда, оставалась надежда, что не дурак (хотя и не храбрец), а просто порядочный человек. И он мертвой хваткой вцепился в эту надежду.
* * *
– Открыл, Рыжий?– Сейчас. Во-от… Во-от… Есть.
– Они?
– Да.
Изумленный возглас.
– Здравствуйте, госпожа Сомова. Одевайтесь. Мы за вами.
– Но кто вы?
– Пожалуйста, поторопитесь. Мы действуем по просьбе родственников вашего супруга.
* * *
…Все произошло в течение нескольких секунд.Каминский увидел двух вооруженных профи, сопровождавших Екатерину Сомову и ее дочь. У одного под правым ухом татуировка. Капитан не то чтобы увидел, скорее, почувствовал, какая именно.
«И впрямь паранорм… Прав был Эрнандо»
Думая это, он уже поднимал оружие. Не та ситуация, чтобы кричать «стой!» или «стой, стрелять буду», или даже палить по ногам. У Каминского было два выхода. Первый: бросить оружие и поднять руки. Возможно, он сохранил бы себе жизнь. Второй: стрелять на поражение. С тем же результатом – возможно, он сохранил бы себе жизнь…
У него не было даже полсекунды на промедление. Он знал, какую опасность представляет собой паранорм, натасканный на тактические операции. Дуэль со вторым бойцом тоже но легких вариантов не обещала. Собственно, Каминский не располагал временем на обдумывание ситуации. Решение приняли его навыки, развитые девятью годами экстремальной службы.
Из штатного «Марьина-138» Каминский мог на выбор поразить пулей или пучком жесткого излучения. В зависимости от интенсивоности излучения «мишень» получает болевой удар, теряет сознание, оказывается парализованной или расстается с жизнью. Еще это зависит от качества защитного снаряжения противника. Каминский не стал рисковать и положился на старую добрую пулю.
«Марьин» глухо тукнул. Раз… другой.
Паранорм успел лишь повернуть голову. Пуля ударила его в ухо, швырнула на стену, развернула лицом кверху и навеки успокоила.
Второй боец не стал тратить время на разворот. Дернулся лишь армейский волновик в его руках – на звук первого выстрела.
Как будто канарейка пропела короткую трель…
Варя Сомова закричала «не-е-е-е-ет!»
Ее мать застыла на месте.
Второй боевик изогнулся и нелепо клюнул пол носом. Уронил оружие, оперся ладонью о стену, но все-таки не удержал равновесия и рухнул лицом вниз. Под левой лопаткой у него медленно расползалось темное пятно.
Оабовца скрутила судорога, он покатился по маршу, разбрасывая капельки крови из разбитой губы. У него было ощущение, как будто сквозь мышцы прошла молния. Голосовые связки не повиновались ему, иначе он, наверное, орал бы во всю мощь легких. Легкие, кстати, тоже отказались работать: Каминский не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Удушье грозило убить его в ближайшие несколько десятков секунд.
* * *
– Рыжий! Рыжий! Да что там у тебя? Рыжий! Техник?– Это появился четвертый.
– Стрелок-3, Стрелок-5, вперед! Посмотрите, что там у них…
– Толстый! На экране…
– Оп-па…
Глава 5. Счет
30 января 2141 года.
Екатерина, 250 км от форпоста Бастион.
Виктор Сомов, 45 лет.
Виктор возвращался с бывшей базы Гольца. Гонял там чаи с адмиралом Львовым и госпожой Гонсалес. Очень мило. Оплавленная башенка из биопластовой брони, а над нею с нагловатой ленцой колышутся флаги Российской империи. Общегосударственный Андреевский стяг, а по соседству – императорский штандарт с вензелем государя Даниила IV.
По дороге к броненосцу «Бастион», совсем недавно превратившемуся в форпост Бастион, Сомов велел посадить штабной антиграв на лесистой равнине. Красивое место, по счастью, оно избежало огненных ласк войны.
Он вышел наружу.
Ветер принес ему ароматы незнакомых цветов и трав.
Ветер принес ему шелест воды на речных перекатах.
Ветер принес ему шум листвы, и ни одна живая душа не знала, как называются эти деревья…
С обрыва Сомову открылась равнина до самого горизонта. Темные перелески, ртутные нити рек, луга с пышными травами, охваченные пожаром весеннего цветения.
Воздух чистый, как кожа младенца.
Планета пахла ванилью и горьким отваром из дубовой коры.
Новая неизвестная земля была прекрасна. Сомов любовался ею. Для кого он завоевал ее? Для кого – в наибольшей степени? Для Терры? Для себя самого? Для Катеньки с обормотами? За всю свою жизнь он не видел ничего прекраснее.
«Ей понравится…»
«Срочно.
Сов. секретно.
Для расшифровки использовать код 312.
Секретарю
Объединенной Координирующей Группы Терры-2,
Главнокомандующему
Сил безопасности Терры-2
полному адмиралу
А.С. Маслову.
От командующего
Чрезвычайным поисковым контингентом
«Группа флотов А»
вице-адмирала
В.М. Сомова.
Поставленная задача выполнена. С 11.45 условного времени по флагманскому бортжурналу вверенного мне поискового контингента треть планеты Екатерина официально принадлежит Независимому государству Терра-2. Остальные две трети принадлежат Российской империи и Латинскому союзу.
Извольте оплатить счет».
Екатерина, 250 км от форпоста Бастион.
Виктор Сомов, 45 лет.
Виктор возвращался с бывшей базы Гольца. Гонял там чаи с адмиралом Львовым и госпожой Гонсалес. Очень мило. Оплавленная башенка из биопластовой брони, а над нею с нагловатой ленцой колышутся флаги Российской империи. Общегосударственный Андреевский стяг, а по соседству – императорский штандарт с вензелем государя Даниила IV.
По дороге к броненосцу «Бастион», совсем недавно превратившемуся в форпост Бастион, Сомов велел посадить штабной антиграв на лесистой равнине. Красивое место, по счастью, оно избежало огненных ласк войны.
Он вышел наружу.
Ветер принес ему ароматы незнакомых цветов и трав.
Ветер принес ему шелест воды на речных перекатах.
Ветер принес ему шум листвы, и ни одна живая душа не знала, как называются эти деревья…
С обрыва Сомову открылась равнина до самого горизонта. Темные перелески, ртутные нити рек, луга с пышными травами, охваченные пожаром весеннего цветения.
Воздух чистый, как кожа младенца.
Планета пахла ванилью и горьким отваром из дубовой коры.
Новая неизвестная земля была прекрасна. Сомов любовался ею. Для кого он завоевал ее? Для кого – в наибольшей степени? Для Терры? Для себя самого? Для Катеньки с обормотами? За всю свою жизнь он не видел ничего прекраснее.
«Ей понравится…»
«Срочно.
Сов. секретно.
Для расшифровки использовать код 312.
Секретарю
Объединенной Координирующей Группы Терры-2,
Главнокомандующему
Сил безопасности Терры-2
полному адмиралу
А.С. Маслову.
От командующего
Чрезвычайным поисковым контингентом
«Группа флотов А»
вице-адмирала
В.М. Сомова.
Поставленная задача выполнена. С 11.45 условного времени по флагманскому бортжурналу вверенного мне поискового контингента треть планеты Екатерина официально принадлежит Независимому государству Терра-2. Остальные две трети принадлежат Российской империи и Латинскому союзу.
Извольте оплатить счет».
Глава 6. Переворот
30 января 2141 года, за несколько часов до того, как пришло сообщение Сомова об окончании операции на Екатерине.
Ольгиополь, место экранировано от любых спецсредств слежения и не воспринимается визуально.
Андрей Маслов, 104 года, и некая важная персона, о возрасте которой – отдельный разговор.
Тот день начался плохо. Хуже некуда.
Маслов лежал в стеклянной трубе, весь облепленный датчиками, голый, злой и недоумевающий. Обычно Евграф Васильевич Раков обходился без этой медицинской фанаберии. Поговорит-поговорит, сделает пару простеньких замеров, да и объявит, в чем дело. А тут стандартной процедуры оказалось недостаточно. Раков задумчиво потер лоб и сказал: «А давайте-ка, голубчик, померяем вас трубой. Поверьте, может оказаться нелишним…» И старейшина полез в лекарский агрегат, но только для очистки совести. Он давно научился читать на лицах людей недосказанное. Сегодня голос Ракова говорил ему одно, а мышцы лица, дрожащие ладони старика и глаза – особенно глаза – совсем другое. Голос: «Не беспокойтесь. Дела ваши совсем неплохи. Сейчас мы кое-что перепроверим, голубчик, но впадать в мрачное состояние духа нет причин». Все прочие осведомители: «Худо. Хуже некуда. Но, может быть, есть еще надежда»…
Медсестра открыла люк, отлепила датчики и помогла выйти наружу. Она не стеснялась его наготы – как профессионал; он не стеснялся, потому что давно не видел в своем теле ничего, помимо инструмента для административного функционирования.
– Ну как?
Маленький лысый человечек, сморщенный, как бульдожья шея, тщедушный и неуклюжий, сидел в кресле, усиленно тер лицо ладонью, молчал. Потом посмотрел на Маслова – все, что осталось в докторе от молодости, это именно глаза: темно-карие, насыщенного цвета, ничуть не поблекшие, – и отвел взгляд в сторону.
– Вы ожидаете от меня откровенности. Я тоже не привык морочить вам голову… хотя сегодня… есть некоторый соблазн…
– К черту соблазн, к черту милосердие. Мне нужна четкая информация.
– Вы хоть и первое лицо планеты, голубчик, но помимо того еще мой пациент. Извольте не торопить меня.
Маслов присел. Он был готов ждать, если ожидание продлится не слишком долго.
– О нет. Я не задержу вас. – угадал его мысли Раков. – Мне просто приходится подбирать правильные, подходящие для этого случая слова.
Маслов молчал. Хорошо. Ладно. Если недолго. Раков сегодня на себя не похож…
– Итак, голубчик, прежде всего… чем я могу вам помочь? Лечебный гипноз вы отрицаете как средство облегчения ваших страданий?
– Абсолютно. Мое сознание должно находиться под моим контролем.
– Признаться, иного я и не ожидал. Что ж, тогда мне остается влить в вас неадекватное количество химии… по моим представлениям, она будет блокировать любые болезненные ощущения в течение трех-четырех дней. Вас это устраивает?
– Ясность рассудка и членораздельность речи вы гарантируете?
– Разумеется.
– Отлично. Вливайте.
– Доза варварская. В любом другом случае я бы отсоветовал вам.
– Вливайте, тут нечего обсуждать. Ситуация требует.
– Вы просили от меня четкой информации, голубчик. Так вот, если хотите получить ее во всей полноте, то потерпите еще немного. Я нахожусь в сомнении вовсе не по поводу вашего здоровья, любезный; тут уже нечего опасаться, поверьте; через минуту вы получите на этот счет все необходимые комментарии… Я сомневаюсь в действенности препаратов. У вас особый случай. Даже самые сильные средства могут в любой момент потерять силу.
– О чем это вы говорите?
Раков нервно глотнул.
– Всего три раза мне попадалось такое… Вы – четвертый. Я практикую, слава богу, шестьдесят лет, совсем старый пень… замшелый старый пень… а… вот видите… четыре случая за полвека. Ответьте, когда вы в последний раз ели?
– Уж и не помню. В последние дни я очень мало ем, – старейшина лукавил. Кажется, он не ел уже дня три. Притом, ему совсем не хотелось есть… Только сейчас, на полчаса выйдя из горячки борьбы, он дал себе в этом отчет и… не то что бы ужаснулся, скорее, удивился: «Вот же моя старая рухлядь! Крепко сделана и заправки почти не требует…»
– Когда в последний раз ходили в туалет?
– Не помню.
И действительно, – не помнил. Совсем не помнил! Три дня назад? Четыре дня назад? Или… два? Нет, все-таки больше. Черт его дери! Как такое может быть?
– Как такое может быть, Евграф Васильевич?
– Теперь вы разделяете мое изумление. Во всяком случае, небольшую его часть. Послушайте, голубчик, у вас работают легкие – вы дышите; сокращается сердечная мышца – есть пульс; функционируют органы зрения, слуха, обоняния… да?
Маслов машинально проверил… да, разумеется, он слышит, видит… о! о-о-о…
– Дышу… но запахов не различаю…
– Очень хорошо, – деловитым докторским тоном резюмировал Раков, – Но на работу головного мозга не жалуетесь?
– Нет.
– И сохранили способность к речи и свободному самостоятельному перемещению. Зрачки – на месте. Давление фактически в норме. Зато… Для начала, температура тела: тридцать два градуса. Не работает целый ряд внутренних органов, притом давно не работает. Вся схема искусственной поддержки вашего здоровья отключена. Механизм отключения мне непонятен, механизм вашего выживания в столь экстремальных условиях мне тоже непонятен. Я готов расписаться в полной профессиональной несостоятельности. По всем показателям, летальный исход должен был наступить не позднее двух суток назад.
– Что?
– Вы два дня как труп… Вы труп, Андрей Семенович. Однако ходите, дышите и разговариваете.
– Труп? Но у меня все болит!
– Помните, я говорил о химиотерапии? Вся сложность состоит вот в чем: ни один медик не скажет, как эти средства подействуют на тело, только чудом не начавшее еще разлагаться.
Маслов помолчал с минуту. Информация выходила за рамки его представлений о мире. Но от этого не переставала быть информацией. Он жив. Дела остались. Надо взять себя в руки.
– Евграф Васильевич, вы упомянули три других случая, подобных моему.
– Да. Если хотите знать, до сих пор о них известно только мне и моему духовнику. Я не давал комментариев даже самим пациентам. Итак, три похожих случая… Один человек умер, будучи абсолютно здоровым. Остановилось сердце, хотя по всем признакам оно могло проработать еще сто лет. Насильственная смерть исключается. Суицид исключается. Ушел из мира живых, да и все тут. Другой человек ожил в паталогоанатомическом отделении, через пять часов после однозначной фиксации летального исхода. Это произошло двенадцать лет назад. Он жив-здоров до сих пор. Наконец, третья моя пациентка родила при полном, фатальном бесплодии. Я не испытываю желания вдаваться в чисто медицинские подробности. Говоря обычным языком, ей просто нечем было родить того замечательно здорового младенчика, который сейчас, говорят, уже целый майор.
– Это можно считать надеждой?
– По всей видимости.
…Четверо суток он не подпускал к себе Ракова. Просто некогда было. Дважды вызывал и отправлял назад, так и не поговорив. Времени не было. Все сыпалось. Все рушилось, ломалось и воняло.
Дылда не отвечал ни на какие попытки связаться с ним и перетереть дело заново. Впрочем, даже сейчас Маслов не уступил бы ему. Информационные каналы подняли шумиху; вся та команда, которая могла стать для государства, а значит для него, Маслова, оружием противодействия в этой борьбе, работала на удивление вяло и мягко. Как будто люди функционировали через силу. Почему? Не понимают важности момента? Вырвалось же лихо на свободу! Офицеров ОАБ, отвечающих за мероприятие, надо выбросить на помойку. Вплоть до уровня непосредственных исполнителей. Мудачье, зажрались! Из журналистов уже пришлось кое к кому принять меры…
27 января марта Иоанн, архиепископ Новокраковский, наложил интердикт на всю тамошнюю епархию. Мол, мы не православные, и дело это нам не совсем родное, но тоже не лыком шиты… 29-го января Мигель, епископ Рио-де-Сан-Мартина сделал то же самое. Как специально сговорились! Или все-таки действительно сговорились? Православные, католики и старокатолики когда-то, бывало, спорили тут, на Терре, до большой крови… Причем с православными две другие стороны еще как-то могли договориться. Но когда сталкивались верные Ватикану католики и их оппоненты, старокатолики, тут уж непримиримость шла против непримиримости… Епископ Утрехтский, глава старокатоликов Земли, поставил первого епископа от своей конфессии в Рио-де-Сан-Мартине в 2054 году, а папа Римский отправил сюда, в Новый Краков, обыкновенного католического архиепископа только в 2059-м. В смысле, один из пап Римских, тогда их было, кажется три… какая-то у них случилась заварушка… С тех пор старо– и просто католики соперничают. Неужто примирились? Впрочем, все это еще не было настоящей аварией. Но 30 января в три минуты первого Маслову легли на стол два очень серьезных доклада. Квестура ОАБ сообщала: ряд полевых участков МВД и первые три бригады специального назначения вызывают существенные сомнения по части лояльности; для экстремальных ситуаций их следует считать «ограниченно боеготовыми». С 20-го года такого не случалось… И – венец всего: служба «Секрет-2», осуществляющая негласный надзор за состоянием дел в самом ОАБ, для всей Терры фактически несуществующая, информирует: над следующими ключевыми подразделениями Бюро (номера такие-то) предположительно установлен внешний контроль; отраслевые управления 4 и 5 контролируются через прямых непосредственных начальников; контролирующий субъект не определен. Маслов насторожился. Через четверть часа Горовец отдал несколько распоряжений, которые кое в чем изменили конфигурацию охраны масловской резиденции на всех уровнях. Хорошие ребята, не должны подвести… Миша, должно быть, перестраховывается… Премьер-секретарь, кстати, доложил: распоряжения выполнялись недопустимо медленно… нет, он сказал иначе: «странно медленно»… «странно» – не из его лексикона слово. Запомнить. Запросить дополнительную информацию. Шпилькин в 2.00 сообщил о перехвате непонятного сообщения: старейшина Сектора порто – невыясненному адресату всего одно слово: «Согласен». В 3.15 с опозданием на сутки Маслов узнал: восемь очень серьезных специалистов по тактическим операциям – все из Латинского сектора – одновременно получили отпуск за свой счет. К 5.00 локализовали шестерых, прочие пока не обнаружены… 5.20 – сообщение по мгновенной связи из порта Белая Горячка: панфирная тревога на орбитальной станции «Бялы Палац». Этого еще не хватало! 5.40 – Банкир не ответил на срочный запрос. 5.45 – Рябинина прислала сообщение о том, что болеет она, ужасно болеет… 6.20 – «Изолятор 100» на станции «Бялы Палац»… О! О! Да как же так?! Спросить с кого следует по всей строгости. Любой ценой исправитиь положение. 6.25 – седьмой специалист арестован в непосредственной близости от резиденции, легенда проверена и к 6.55 признана недостаточно прозрачной. А восьмой? В 7.00 полковник Сергеичев, Харя, Худой Янкель, Мошнин и генерал Андрейченко получили от Маслова приказ: привести соответствующие подразделения и группы в состояние боевой готовности; действовать по сигналу «Альфа». Спустя десять минут Маслову стало нестерпимо плохо. Он нуждался в избавлении… или в четком понимании того, что избавления ему не будет. Что ж, к 8.30 он получил худший из двух вариантов, зато наверняка. Ему оставалось одно: держаться, держаться, насколько хватит сил, насколько позволит ему та потусторонняя сила, которая заставляет его мучиться, но все еще удерживает на плаву.
…Напоследок Раков сказал старейшине: «Буду с вами честен. Подумайте о душе. В нынешних обстоятельствах все медики ойкумены для вас менее полезны, нежели один священник». И Маслов слушал, даже кивал головой – он уважал этого человека – но про себя определил прямо противоположное. В ближайшие дни у него не будет времени на душу…
Отпустив доктора и покинув медсектор резиденции, Маслов погрузился в размышления. Его интересовал, прежде всего, уровень противодействия. Маслов, старый вожак, чуял кишками, как подбирается к нему кто-то сильный и опасный, осторожно и не торопясь, на всю катушку используя поднявшийся по делу Сомовых шум. Собственное здоровье, а вернее, полное его отсутствие, волновало старейшину в меньшей степени. Допустим, произошло вмешательство потусторонней силы… Придется ее включить в общий расклад… и немедленно исключить оттуда. Что толку думать о силе, которой в принципе невозможно сопротивляться, а как бороться с потусторонним старейшина совершенно не представлял себе. По всей видимости, Церковь должна располагать соответствующими специалистами, но в данный момент его отношения с Церковью оставляли желать лучшего. Следовательно, весь мистический элемент до поры до времени лучше оставить за скобками… Если тело выкидывает фокусы, поддаваясь воздействию особого оружия… стоп… отправить на обдумывание военным аналитикам… отправлено… то… опять-таки всплывает вопрос уровня. Кланы, непосредственно связанные с семейством Сомовых? Вряд ли. Их потолок – диверсия, тактическая операция самого простого профиля, без затей, маленький бунт. Попытка уже была. Потом, когда все кончится, не забыть отпустить 68 дебилов, вмазав для острастки приличный штраф… Вторая вполне вероятна, но ребята из ОАБ должны были хорошенько обложить их, и, по идее, эффективность любого рыпания заранее сведена к нулю. Нет. Выше. Гораздо Выше. Церковь? У Дылды имелся кое-кто и в ОАБ, и в МВД, и на флоте и… в общем, везде. Но стиль не тот. Маслову как будто послышался хрипловатый баритон патриарха: «Ты же знаешь, Крюк, я не стал бы марать светлые ризы Церкви такой мерзостью…» Вариантов оставалось три: во-первых, Латинский сектор. И это серьезно. Во-вторых, Русский сектор. Да-да. Не хотелось бы думать, будто из своих кто-то ссучился, но нельзя сбрасывать со счетов такую возможность. В целом, это тоже серьезно. Наконец, Российская империя, а она, амеба безразмерная, присутствует на Терре, тонко, сволочь, присутствует, аккуратно и почти не заметно… однако достаточно крепко. И тамошние генштабисты, большие стратегические умы, решили подкорректировать тут кое-какие мелочи. Связались с сильнейшими кланами… или даже вышли на уровень руководства секторов… могли? Могли. И это уже очень серьезно. Только вот информации не хватает, чертовски не хватает информации… нужно запросить…
– Здравствуй, старейшина.
8.52…
«Нужно запросить… нужно запросить…»
Прежде чем кто-либо получал право войти в это помещение, Маслову отправляли а) предупреждение от охраны или, чаще, запрос: «Пускать ли?»; б) всестороннюю информацию о визитере; в) в некоторых случаях – черновой проекта решения от Горовца; иногда к «а», «б» и «в» прилагались еще «г», «д», «е» и так далее. Сейчас в комнате находилась персона исключительно высокого ранга. Охрана молчала. Горовец молчал. Информсектор молчал. Посетитель был тщательнейшим образом экранирован от любых нежелательных воздействий. Более того, одежду на нем превратили в целый склад армейской электроники лучших сортов – на добрые двадцать метров вокруг него все специальные устройства, не исключая связь, разом посходили с ума или просто отключились. О! Изделия, имплантированные в тело Маслова, вели себя ничуть не лучше.
Старейшина и думать забыл о том, что на планете есть человек старше него годами, притом, по положению своему и авторитету способный взлететь не ниже. Древний Хуан. Учитель. Живая легенда. Собственно, девятнадцать лет назад именно он занимал эту резиденцию, но потом по собственному желанию ушел от высшей власти на пике славы и могущества… Этого поступка Маслов никогда понять не мог, хотя и знал Древнего Хуана, как мало кто мог его знать. После него правили трое: великий Васильев, размазня-Бляхин, и он, Маслов… по донесениям оабовцев в Русском секторе ему дали прозвище «Холодное Сердце»… Крюк – точнее. А впрочем, ничего, и «Холодное Сердце» сойдет. Пускай боятся, понимать научатся потом… Девятнадцать лет Хуан безвылазно сидел в монастыре. Знал все обо всем, но ни во что не вмешивался. В большой политике о нем уже начали забывать. Теперь, видишь ты, сам о себе напомнил.
После его появления у Маслова жалким зайчиком, стремительно удирающим от погони, мелькнула полуоформленная мысль: «Опоздал… непоправимо опоздал…» Но старейшина за пару секунд подавил ничтожную мыслишку. «Поддаюсь иллюзии. Спокойнее. В сущности, меня удивляет только одно: как неожиданно старый пердун появился! Спокойнее. Пустая попытка поразить меня. Спокойнее. Сконцентрироваться. Плевать на весь этот балаган. Сила здесь – я».
Посетитель подошел к нему вплотную. Маслов машинально отметил: «Все мы, старичье, изменяемся мало. А ведь столько лет прошло…»
Так, наверное, мог выглядеть какой-нибудь библейский патриарх. Высокий, широкий в плечах, грузный; хотя и обрюзгший несколько, а все еще сильный человек – это чувствовалось по его движениям. Руки неестественно длинные, едва ли не по колено. Мощные кисти, вспухшие венозной сеткой. Лысый. Лысее пасхального яичка из хрусталя. Борода лопатой – густая, белая, фундаментальная. Смуглая кожа, прямой «латинский» нос, гневно сжатые губы. Весь облик старика дышал грозой. И лишь глаза его, ласковая карибская голубизна, выгоревшая до полной почти прозрачности, распахнуты были, как бывают они распахнуты у маленького ребенка, не ожидающего от мира ничего, кроме ласки, подарков и добрых новостей.
– Сидишь? Паутину плетешь?
Этот бас, когда-то знаменитый на всю Терру, произвел на старейшину странное впечатление. Прежде он верил: ушел человек, – ушел и его голос, от одного звука которого хотелось принести извинения во всем… и никогда больше ничей голос не будет вытворять с ним, Масловым, такого. Кончено. Кончено!
Человек вернулся… О, Господи!
– Древний Хуан? Ты ведь заперся в монастыре… тогда. Как ты сюда прошел?
– Молчать!
Треснула какая-то стекляшка. Ведь стекляшки на такой рык не рассчитаны.
– Я…
– Ты мальчишка! Ты глупец! Ты щенок! Но больше всего ты – бандит. Бандитом был, бандитом и остался. Сколько ты собираешься бесчинствовать?! Как проклятый хорек, забрался в курятник и душишь кур, пока не прикончишь последнюю!
Маслов не знал, кто такой Хорек.
И он слишком долго был первым лицом планеты. Забыл, как это бывает, когда кто-то пытается вразумить тебя. На минуту он утратил дар речи. Разумеется, не от страха, – Маслов давно потерял умение пугаться… Скорее, от неожиданности. Между тем, Древний Хуан грохотал, обрушивая на него потоки праведности:
– Ты! Забыл, кто ты такой? Ты всего-навсего сторожевой пес при овцах. Твое дело – чтобы овцам было хорошо, а не чтобы они боялись тебя! Волк! Волчина! Злой, подлый волчина! Ради чего ты поставил Терру на уши? Молчишь? Я тебе скажу. Это не каприз. Это не политика. Это даже не…
– Не я, а Дылда.
– Молчать! Не смей болтать, когда я говорю! Не смей вашего православного патриарха пачкать паршивой бандитской кличкой! Не смей! Так вот, я скажу тебе, почему ты не хочешь отпускать этого Сомова. Я скажу. Потому что ты стал тем, кто ты сейчас есть, семьдесят лет назад. А семьдесят лет назад не было власти крепче и вернее, чем у вожака клановой шайки. И ты был вожаком – лучше многих. И ты знал все законы шайки, о которых не говорят, но чувствуют их обязательно. Чувствуют, паршивец, или не выживают. Никто, ни одна шавка не смеет вякнуть против вожака. А если вякнула, надо выжать из нее все дерьмо пополам с кровью и бросить подыхать на дороге.
– Да это, Хуан, любая власть…
– Заткнись. Я не разрешаю тебе открывать рот, пока не закончу. Вожак должен быть тверд. Вожак должен быть могуч и несокрушим. Вожак не должен бояться чего-либо: ни смерти, ни боли, ни позора, ни лжи, ни беззакония, ни убийства. Он всегда готов пожертвовать любым из своих людей ради всей стаи, и еще он всегда готов пожертвовать собой ради любого из своих людей. Ты был очень хорошим вожаком, поэтому государь из тебя не вышел. Тебе так хочется видеть в нашей Терре одну огромную стаю, сильную, отважную и жестокую. И ты мертвец!…
Ольгиополь, место экранировано от любых спецсредств слежения и не воспринимается визуально.
Андрей Маслов, 104 года, и некая важная персона, о возрасте которой – отдельный разговор.
Тот день начался плохо. Хуже некуда.
Маслов лежал в стеклянной трубе, весь облепленный датчиками, голый, злой и недоумевающий. Обычно Евграф Васильевич Раков обходился без этой медицинской фанаберии. Поговорит-поговорит, сделает пару простеньких замеров, да и объявит, в чем дело. А тут стандартной процедуры оказалось недостаточно. Раков задумчиво потер лоб и сказал: «А давайте-ка, голубчик, померяем вас трубой. Поверьте, может оказаться нелишним…» И старейшина полез в лекарский агрегат, но только для очистки совести. Он давно научился читать на лицах людей недосказанное. Сегодня голос Ракова говорил ему одно, а мышцы лица, дрожащие ладони старика и глаза – особенно глаза – совсем другое. Голос: «Не беспокойтесь. Дела ваши совсем неплохи. Сейчас мы кое-что перепроверим, голубчик, но впадать в мрачное состояние духа нет причин». Все прочие осведомители: «Худо. Хуже некуда. Но, может быть, есть еще надежда»…
Медсестра открыла люк, отлепила датчики и помогла выйти наружу. Она не стеснялась его наготы – как профессионал; он не стеснялся, потому что давно не видел в своем теле ничего, помимо инструмента для административного функционирования.
– Ну как?
Маленький лысый человечек, сморщенный, как бульдожья шея, тщедушный и неуклюжий, сидел в кресле, усиленно тер лицо ладонью, молчал. Потом посмотрел на Маслова – все, что осталось в докторе от молодости, это именно глаза: темно-карие, насыщенного цвета, ничуть не поблекшие, – и отвел взгляд в сторону.
– Вы ожидаете от меня откровенности. Я тоже не привык морочить вам голову… хотя сегодня… есть некоторый соблазн…
– К черту соблазн, к черту милосердие. Мне нужна четкая информация.
– Вы хоть и первое лицо планеты, голубчик, но помимо того еще мой пациент. Извольте не торопить меня.
Маслов присел. Он был готов ждать, если ожидание продлится не слишком долго.
– О нет. Я не задержу вас. – угадал его мысли Раков. – Мне просто приходится подбирать правильные, подходящие для этого случая слова.
Маслов молчал. Хорошо. Ладно. Если недолго. Раков сегодня на себя не похож…
– Итак, голубчик, прежде всего… чем я могу вам помочь? Лечебный гипноз вы отрицаете как средство облегчения ваших страданий?
– Абсолютно. Мое сознание должно находиться под моим контролем.
– Признаться, иного я и не ожидал. Что ж, тогда мне остается влить в вас неадекватное количество химии… по моим представлениям, она будет блокировать любые болезненные ощущения в течение трех-четырех дней. Вас это устраивает?
– Ясность рассудка и членораздельность речи вы гарантируете?
– Разумеется.
– Отлично. Вливайте.
– Доза варварская. В любом другом случае я бы отсоветовал вам.
– Вливайте, тут нечего обсуждать. Ситуация требует.
– Вы просили от меня четкой информации, голубчик. Так вот, если хотите получить ее во всей полноте, то потерпите еще немного. Я нахожусь в сомнении вовсе не по поводу вашего здоровья, любезный; тут уже нечего опасаться, поверьте; через минуту вы получите на этот счет все необходимые комментарии… Я сомневаюсь в действенности препаратов. У вас особый случай. Даже самые сильные средства могут в любой момент потерять силу.
– О чем это вы говорите?
Раков нервно глотнул.
– Всего три раза мне попадалось такое… Вы – четвертый. Я практикую, слава богу, шестьдесят лет, совсем старый пень… замшелый старый пень… а… вот видите… четыре случая за полвека. Ответьте, когда вы в последний раз ели?
– Уж и не помню. В последние дни я очень мало ем, – старейшина лукавил. Кажется, он не ел уже дня три. Притом, ему совсем не хотелось есть… Только сейчас, на полчаса выйдя из горячки борьбы, он дал себе в этом отчет и… не то что бы ужаснулся, скорее, удивился: «Вот же моя старая рухлядь! Крепко сделана и заправки почти не требует…»
– Когда в последний раз ходили в туалет?
– Не помню.
И действительно, – не помнил. Совсем не помнил! Три дня назад? Четыре дня назад? Или… два? Нет, все-таки больше. Черт его дери! Как такое может быть?
– Как такое может быть, Евграф Васильевич?
– Теперь вы разделяете мое изумление. Во всяком случае, небольшую его часть. Послушайте, голубчик, у вас работают легкие – вы дышите; сокращается сердечная мышца – есть пульс; функционируют органы зрения, слуха, обоняния… да?
Маслов машинально проверил… да, разумеется, он слышит, видит… о! о-о-о…
– Дышу… но запахов не различаю…
– Очень хорошо, – деловитым докторским тоном резюмировал Раков, – Но на работу головного мозга не жалуетесь?
– Нет.
– И сохранили способность к речи и свободному самостоятельному перемещению. Зрачки – на месте. Давление фактически в норме. Зато… Для начала, температура тела: тридцать два градуса. Не работает целый ряд внутренних органов, притом давно не работает. Вся схема искусственной поддержки вашего здоровья отключена. Механизм отключения мне непонятен, механизм вашего выживания в столь экстремальных условиях мне тоже непонятен. Я готов расписаться в полной профессиональной несостоятельности. По всем показателям, летальный исход должен был наступить не позднее двух суток назад.
– Что?
– Вы два дня как труп… Вы труп, Андрей Семенович. Однако ходите, дышите и разговариваете.
– Труп? Но у меня все болит!
– Помните, я говорил о химиотерапии? Вся сложность состоит вот в чем: ни один медик не скажет, как эти средства подействуют на тело, только чудом не начавшее еще разлагаться.
Маслов помолчал с минуту. Информация выходила за рамки его представлений о мире. Но от этого не переставала быть информацией. Он жив. Дела остались. Надо взять себя в руки.
– Евграф Васильевич, вы упомянули три других случая, подобных моему.
– Да. Если хотите знать, до сих пор о них известно только мне и моему духовнику. Я не давал комментариев даже самим пациентам. Итак, три похожих случая… Один человек умер, будучи абсолютно здоровым. Остановилось сердце, хотя по всем признакам оно могло проработать еще сто лет. Насильственная смерть исключается. Суицид исключается. Ушел из мира живых, да и все тут. Другой человек ожил в паталогоанатомическом отделении, через пять часов после однозначной фиксации летального исхода. Это произошло двенадцать лет назад. Он жив-здоров до сих пор. Наконец, третья моя пациентка родила при полном, фатальном бесплодии. Я не испытываю желания вдаваться в чисто медицинские подробности. Говоря обычным языком, ей просто нечем было родить того замечательно здорового младенчика, который сейчас, говорят, уже целый майор.
– Это можно считать надеждой?
– По всей видимости.
…Четверо суток он не подпускал к себе Ракова. Просто некогда было. Дважды вызывал и отправлял назад, так и не поговорив. Времени не было. Все сыпалось. Все рушилось, ломалось и воняло.
Дылда не отвечал ни на какие попытки связаться с ним и перетереть дело заново. Впрочем, даже сейчас Маслов не уступил бы ему. Информационные каналы подняли шумиху; вся та команда, которая могла стать для государства, а значит для него, Маслова, оружием противодействия в этой борьбе, работала на удивление вяло и мягко. Как будто люди функционировали через силу. Почему? Не понимают важности момента? Вырвалось же лихо на свободу! Офицеров ОАБ, отвечающих за мероприятие, надо выбросить на помойку. Вплоть до уровня непосредственных исполнителей. Мудачье, зажрались! Из журналистов уже пришлось кое к кому принять меры…
27 января марта Иоанн, архиепископ Новокраковский, наложил интердикт на всю тамошнюю епархию. Мол, мы не православные, и дело это нам не совсем родное, но тоже не лыком шиты… 29-го января Мигель, епископ Рио-де-Сан-Мартина сделал то же самое. Как специально сговорились! Или все-таки действительно сговорились? Православные, католики и старокатолики когда-то, бывало, спорили тут, на Терре, до большой крови… Причем с православными две другие стороны еще как-то могли договориться. Но когда сталкивались верные Ватикану католики и их оппоненты, старокатолики, тут уж непримиримость шла против непримиримости… Епископ Утрехтский, глава старокатоликов Земли, поставил первого епископа от своей конфессии в Рио-де-Сан-Мартине в 2054 году, а папа Римский отправил сюда, в Новый Краков, обыкновенного католического архиепископа только в 2059-м. В смысле, один из пап Римских, тогда их было, кажется три… какая-то у них случилась заварушка… С тех пор старо– и просто католики соперничают. Неужто примирились? Впрочем, все это еще не было настоящей аварией. Но 30 января в три минуты первого Маслову легли на стол два очень серьезных доклада. Квестура ОАБ сообщала: ряд полевых участков МВД и первые три бригады специального назначения вызывают существенные сомнения по части лояльности; для экстремальных ситуаций их следует считать «ограниченно боеготовыми». С 20-го года такого не случалось… И – венец всего: служба «Секрет-2», осуществляющая негласный надзор за состоянием дел в самом ОАБ, для всей Терры фактически несуществующая, информирует: над следующими ключевыми подразделениями Бюро (номера такие-то) предположительно установлен внешний контроль; отраслевые управления 4 и 5 контролируются через прямых непосредственных начальников; контролирующий субъект не определен. Маслов насторожился. Через четверть часа Горовец отдал несколько распоряжений, которые кое в чем изменили конфигурацию охраны масловской резиденции на всех уровнях. Хорошие ребята, не должны подвести… Миша, должно быть, перестраховывается… Премьер-секретарь, кстати, доложил: распоряжения выполнялись недопустимо медленно… нет, он сказал иначе: «странно медленно»… «странно» – не из его лексикона слово. Запомнить. Запросить дополнительную информацию. Шпилькин в 2.00 сообщил о перехвате непонятного сообщения: старейшина Сектора порто – невыясненному адресату всего одно слово: «Согласен». В 3.15 с опозданием на сутки Маслов узнал: восемь очень серьезных специалистов по тактическим операциям – все из Латинского сектора – одновременно получили отпуск за свой счет. К 5.00 локализовали шестерых, прочие пока не обнаружены… 5.20 – сообщение по мгновенной связи из порта Белая Горячка: панфирная тревога на орбитальной станции «Бялы Палац». Этого еще не хватало! 5.40 – Банкир не ответил на срочный запрос. 5.45 – Рябинина прислала сообщение о том, что болеет она, ужасно болеет… 6.20 – «Изолятор 100» на станции «Бялы Палац»… О! О! Да как же так?! Спросить с кого следует по всей строгости. Любой ценой исправитиь положение. 6.25 – седьмой специалист арестован в непосредственной близости от резиденции, легенда проверена и к 6.55 признана недостаточно прозрачной. А восьмой? В 7.00 полковник Сергеичев, Харя, Худой Янкель, Мошнин и генерал Андрейченко получили от Маслова приказ: привести соответствующие подразделения и группы в состояние боевой готовности; действовать по сигналу «Альфа». Спустя десять минут Маслову стало нестерпимо плохо. Он нуждался в избавлении… или в четком понимании того, что избавления ему не будет. Что ж, к 8.30 он получил худший из двух вариантов, зато наверняка. Ему оставалось одно: держаться, держаться, насколько хватит сил, насколько позволит ему та потусторонняя сила, которая заставляет его мучиться, но все еще удерживает на плаву.
…Напоследок Раков сказал старейшине: «Буду с вами честен. Подумайте о душе. В нынешних обстоятельствах все медики ойкумены для вас менее полезны, нежели один священник». И Маслов слушал, даже кивал головой – он уважал этого человека – но про себя определил прямо противоположное. В ближайшие дни у него не будет времени на душу…
Отпустив доктора и покинув медсектор резиденции, Маслов погрузился в размышления. Его интересовал, прежде всего, уровень противодействия. Маслов, старый вожак, чуял кишками, как подбирается к нему кто-то сильный и опасный, осторожно и не торопясь, на всю катушку используя поднявшийся по делу Сомовых шум. Собственное здоровье, а вернее, полное его отсутствие, волновало старейшину в меньшей степени. Допустим, произошло вмешательство потусторонней силы… Придется ее включить в общий расклад… и немедленно исключить оттуда. Что толку думать о силе, которой в принципе невозможно сопротивляться, а как бороться с потусторонним старейшина совершенно не представлял себе. По всей видимости, Церковь должна располагать соответствующими специалистами, но в данный момент его отношения с Церковью оставляли желать лучшего. Следовательно, весь мистический элемент до поры до времени лучше оставить за скобками… Если тело выкидывает фокусы, поддаваясь воздействию особого оружия… стоп… отправить на обдумывание военным аналитикам… отправлено… то… опять-таки всплывает вопрос уровня. Кланы, непосредственно связанные с семейством Сомовых? Вряд ли. Их потолок – диверсия, тактическая операция самого простого профиля, без затей, маленький бунт. Попытка уже была. Потом, когда все кончится, не забыть отпустить 68 дебилов, вмазав для острастки приличный штраф… Вторая вполне вероятна, но ребята из ОАБ должны были хорошенько обложить их, и, по идее, эффективность любого рыпания заранее сведена к нулю. Нет. Выше. Гораздо Выше. Церковь? У Дылды имелся кое-кто и в ОАБ, и в МВД, и на флоте и… в общем, везде. Но стиль не тот. Маслову как будто послышался хрипловатый баритон патриарха: «Ты же знаешь, Крюк, я не стал бы марать светлые ризы Церкви такой мерзостью…» Вариантов оставалось три: во-первых, Латинский сектор. И это серьезно. Во-вторых, Русский сектор. Да-да. Не хотелось бы думать, будто из своих кто-то ссучился, но нельзя сбрасывать со счетов такую возможность. В целом, это тоже серьезно. Наконец, Российская империя, а она, амеба безразмерная, присутствует на Терре, тонко, сволочь, присутствует, аккуратно и почти не заметно… однако достаточно крепко. И тамошние генштабисты, большие стратегические умы, решили подкорректировать тут кое-какие мелочи. Связались с сильнейшими кланами… или даже вышли на уровень руководства секторов… могли? Могли. И это уже очень серьезно. Только вот информации не хватает, чертовски не хватает информации… нужно запросить…
– Здравствуй, старейшина.
8.52…
«Нужно запросить… нужно запросить…»
Прежде чем кто-либо получал право войти в это помещение, Маслову отправляли а) предупреждение от охраны или, чаще, запрос: «Пускать ли?»; б) всестороннюю информацию о визитере; в) в некоторых случаях – черновой проекта решения от Горовца; иногда к «а», «б» и «в» прилагались еще «г», «д», «е» и так далее. Сейчас в комнате находилась персона исключительно высокого ранга. Охрана молчала. Горовец молчал. Информсектор молчал. Посетитель был тщательнейшим образом экранирован от любых нежелательных воздействий. Более того, одежду на нем превратили в целый склад армейской электроники лучших сортов – на добрые двадцать метров вокруг него все специальные устройства, не исключая связь, разом посходили с ума или просто отключились. О! Изделия, имплантированные в тело Маслова, вели себя ничуть не лучше.
Старейшина и думать забыл о том, что на планете есть человек старше него годами, притом, по положению своему и авторитету способный взлететь не ниже. Древний Хуан. Учитель. Живая легенда. Собственно, девятнадцать лет назад именно он занимал эту резиденцию, но потом по собственному желанию ушел от высшей власти на пике славы и могущества… Этого поступка Маслов никогда понять не мог, хотя и знал Древнего Хуана, как мало кто мог его знать. После него правили трое: великий Васильев, размазня-Бляхин, и он, Маслов… по донесениям оабовцев в Русском секторе ему дали прозвище «Холодное Сердце»… Крюк – точнее. А впрочем, ничего, и «Холодное Сердце» сойдет. Пускай боятся, понимать научатся потом… Девятнадцать лет Хуан безвылазно сидел в монастыре. Знал все обо всем, но ни во что не вмешивался. В большой политике о нем уже начали забывать. Теперь, видишь ты, сам о себе напомнил.
После его появления у Маслова жалким зайчиком, стремительно удирающим от погони, мелькнула полуоформленная мысль: «Опоздал… непоправимо опоздал…» Но старейшина за пару секунд подавил ничтожную мыслишку. «Поддаюсь иллюзии. Спокойнее. В сущности, меня удивляет только одно: как неожиданно старый пердун появился! Спокойнее. Пустая попытка поразить меня. Спокойнее. Сконцентрироваться. Плевать на весь этот балаган. Сила здесь – я».
Посетитель подошел к нему вплотную. Маслов машинально отметил: «Все мы, старичье, изменяемся мало. А ведь столько лет прошло…»
Так, наверное, мог выглядеть какой-нибудь библейский патриарх. Высокий, широкий в плечах, грузный; хотя и обрюзгший несколько, а все еще сильный человек – это чувствовалось по его движениям. Руки неестественно длинные, едва ли не по колено. Мощные кисти, вспухшие венозной сеткой. Лысый. Лысее пасхального яичка из хрусталя. Борода лопатой – густая, белая, фундаментальная. Смуглая кожа, прямой «латинский» нос, гневно сжатые губы. Весь облик старика дышал грозой. И лишь глаза его, ласковая карибская голубизна, выгоревшая до полной почти прозрачности, распахнуты были, как бывают они распахнуты у маленького ребенка, не ожидающего от мира ничего, кроме ласки, подарков и добрых новостей.
– Сидишь? Паутину плетешь?
Этот бас, когда-то знаменитый на всю Терру, произвел на старейшину странное впечатление. Прежде он верил: ушел человек, – ушел и его голос, от одного звука которого хотелось принести извинения во всем… и никогда больше ничей голос не будет вытворять с ним, Масловым, такого. Кончено. Кончено!
Человек вернулся… О, Господи!
– Древний Хуан? Ты ведь заперся в монастыре… тогда. Как ты сюда прошел?
– Молчать!
Треснула какая-то стекляшка. Ведь стекляшки на такой рык не рассчитаны.
– Я…
– Ты мальчишка! Ты глупец! Ты щенок! Но больше всего ты – бандит. Бандитом был, бандитом и остался. Сколько ты собираешься бесчинствовать?! Как проклятый хорек, забрался в курятник и душишь кур, пока не прикончишь последнюю!
Маслов не знал, кто такой Хорек.
И он слишком долго был первым лицом планеты. Забыл, как это бывает, когда кто-то пытается вразумить тебя. На минуту он утратил дар речи. Разумеется, не от страха, – Маслов давно потерял умение пугаться… Скорее, от неожиданности. Между тем, Древний Хуан грохотал, обрушивая на него потоки праведности:
– Ты! Забыл, кто ты такой? Ты всего-навсего сторожевой пес при овцах. Твое дело – чтобы овцам было хорошо, а не чтобы они боялись тебя! Волк! Волчина! Злой, подлый волчина! Ради чего ты поставил Терру на уши? Молчишь? Я тебе скажу. Это не каприз. Это не политика. Это даже не…
– Не я, а Дылда.
– Молчать! Не смей болтать, когда я говорю! Не смей вашего православного патриарха пачкать паршивой бандитской кличкой! Не смей! Так вот, я скажу тебе, почему ты не хочешь отпускать этого Сомова. Я скажу. Потому что ты стал тем, кто ты сейчас есть, семьдесят лет назад. А семьдесят лет назад не было власти крепче и вернее, чем у вожака клановой шайки. И ты был вожаком – лучше многих. И ты знал все законы шайки, о которых не говорят, но чувствуют их обязательно. Чувствуют, паршивец, или не выживают. Никто, ни одна шавка не смеет вякнуть против вожака. А если вякнула, надо выжать из нее все дерьмо пополам с кровью и бросить подыхать на дороге.
– Да это, Хуан, любая власть…
– Заткнись. Я не разрешаю тебе открывать рот, пока не закончу. Вожак должен быть тверд. Вожак должен быть могуч и несокрушим. Вожак не должен бояться чего-либо: ни смерти, ни боли, ни позора, ни лжи, ни беззакония, ни убийства. Он всегда готов пожертвовать любым из своих людей ради всей стаи, и еще он всегда готов пожертвовать собой ради любого из своих людей. Ты был очень хорошим вожаком, поэтому государь из тебя не вышел. Тебе так хочется видеть в нашей Терре одну огромную стаю, сильную, отважную и жестокую. И ты мертвец!…