Вольски Пола. Сумеречные врата

   — Вот она, твоя благодарность! — Теперь она обрушилась на Ренилла. — Неужто Высокочтимый уже забыл, что эта падаль, как он ее называет, вытянула яд из его крови?
   — Даже если это и так, она сделала свое дело, и…
   — Он, оказывается, врач! Он такой благородный, такой ученый, он презирает варварское лечение желтолицых! Ведь они, эти желтолицые, просто дети! Что ж, пусть его думает, что хочет. Разве мой муж не убил палкой эту самую вивуру? Разве без него Высокочтимый не лежал бы сейчас холодным трупом? Жрецам-то ведь и в голову не пришло, что их добыча спряталась среди Безымянных. А вот вивуры — вивуры умнее своих хозяев. Вивура погналась за ним и уже настигла бы, кабы не мы!
   — Я очень благодарен…
   — И как же ты проявишь свою благодарность?
   — Увы, мне трудно размышлять, когда такое зловоние окружает нас, и столько кружится здесь мух…
   — Неужто нет конца твоим жалобам? Ну что ж, будь по-твоему. Помни, ты сам того хотел! — Шишка нагнулась над ним и распустила повязку. Трупик ящерицы соскользнул наземь, увлекая за собой мух. Обнажившаяся кожа оказалась намазана глинистой мазью с ароматом трав — средство, по твердому убеждению Ренилла, куда больше способствовавшее его выздоровлению, чем останки вивуры.
   — Ну вот… — Шишка присела на пятки. — Теперь ты доволен?
   — Более или менее.
   — Тогда пора поговорить о расплате. На Высокочтимого потратили немало времени и извели немало драгоценных целебных снадобий, так что будет справедливо…
   — Что мне пришло в голову, Шишка, — окликнул ее Зеленушка, державшийся на безопасном отдалении от кулаков своей опекунши. — Может, у этого загнанного ящерицами Высокочтимого где-то есть семья, родня, которая готова заплатит за съеденную им овсянку. Может, они согласятся посылать тебе пару цинну в месяц, а то и больше, чтоб он не помер, но и не показывался им на глаза. Почему бы тебе не оставить его в своем зверинце? Выгодное дельце!
   — Пошел вон, — прикрикнула Шишка.
   — Нет, ты меня послушай, — настаивал Зеленушка глядя на нее круглыми глазами. — Его деньжата ты уже прикарманила, а если тебе этого мало, что еще остается? Разве что выкуп? Хотя это не выгорит, здесь нет ученых нацарапать писульку. Увы!
   — Еще одно слово, и я выгоню тебя на улицу, живи как хочешь! — Мальчишка промолчал, и Шишка добавила: — Со всем твоим выводком!
   Испуганные детишки зашмыгали носами.
   Сценка была не лишена интереса, но Ренилл не мог сосредоточиться на ней. Голова опять кружилась, а веки, словно свинцовые, закрывались помимо воли. Он дал им сомкнуться, и тотчас же умер для этого мира.
   Вновь он проснулся уже в серых сумерках. Вокруг никого не было. В горле снова пересохло, но все же он чувствовал себя более-менее здоровым, хотя по-прежнему неприлично слабым, что и обнаружилось, когда он попытался дотянутся до кувшина с водой. Не то что не встать, даже не сесть толком. Все, на что его хватило, это проползти на четвереньках несколько ярдов запекшейся грязи, отделявшей его от глиняного сосуда. Когда Ренилл, наконец, добрался до цели, ему пришлось передохнуть, прежде чем зачерпнуть ковшиком воду и жадно выпить.
   Так-то лучше. В голове прояснилось, и горло не так дерет. Зато есть хочется, как никогда прежде. Ренилл попил еще и распластался рядом с кувшином, пытаясь занять голову чем-нибудь, кроме мысли о грызущей боли в животе.
   Сколько вопросов. Вивури… избавился ли он от них? Как видно, жрецы просто не могли представить, чтобы беглец, даже в последней крайности, вздумал искать приюта в жилище Безымянных. Мимо этого оскверненного места они постарались пройти побыстрее, не задерживаясь, и с тех пор прошло… Несколько часов? Или дней? Ренилл плохо представлял себе, сколько он пролежал здесь. И сколько пройдет времени прежде, чем они догадаются вернуться по собственным следам. Конечно, они и не подумают осквернить себя, ступив на эту зараженную землю, но убедившись, что беглец здесь, они могут поставить постоянный караул, А скорее, просто пошлют через стену равнодушных вивур, благо ящерки ничуть не смущаются кастовыми различиями.
   Лучше поскорее убраться отсюда. Вернуться в резиденцию, сообщить во Труниру обо всем, что узнал. Возможно, его сочтут лжецом или безумцем, но по крайней мере, с этим делом будет покончено. Отличный план, у него всего один недостаток — пока и думать нечего о том, чтобы куда бы то ни было уйти. Ему и на ноги-то не встать, не то что прошагать несколько миль, а в кармане ни единого цинну, чтобы нанять самый жалкий фози.
   Значит, сообщить о себе. Написать записку. Чем? И на чем? У неграмотных Безымянных не найти ни пера, ни чернил. Растворить остатки краски, если Шишка не все украла, и написать на оторванном клоке рубахи? Может, и удастся. Но только как передать? Денег заплатить посланцу — нет, а вряд ли кто поверит, что ему заплатят после. Может быть, если предложить необычайно щедрую награду, кто-нибудь и соблазнится попытать счастья?..
   Рядом что-то шевельнулось, и Ренилл повернул голову. У края навеса стоял маленький Слизняшка, сжимая грязными лапками миску овсянки.
   — Для Бежимянного с жапада, — прошепелявил Слизняшка и, запустив пальцы в миску, черпнул размазни и отправил ее в рот. Как истинный дикарь, мальчишка явно не видел в своем поступке ничего неприличного. Он просто попробовал еду, прежде чем поставить миску наземь рядом с увечным.
   — Спасибо. — Приподнявшись на локте, Ренилл заглянул в миску. Немного сероватой вязкой размазни, еще сохранившей отпечатки пальцев Слизняшки. Зрелище не из приятных, но Ренилл был так голоден, что у него слюнки потекли при виде пищи. Ложки не оказалось, так что пришлось последовать примеру мальчишки. Ренилл окунал пальцы в миску и облизывал их, чувствуя, как понемногу стихает боль в желудке.
   Слизняшка наблюдал за ним, приоткрыв рот. Наконец он не выдержал и сказал:
   — Офтавь мне.
   — Опоздал, малыш. Я уже все съел.
   — Дай мне!
   — Ничего не осталось. Видишь? — Ренилл предъявил ему пустую миску.
   — Не чефтно! Шкажу маме. Тогда пожалееф!
   — Но ведь…
   — Ну, жмеиное брюхо, ну погоди, вот увидиф… — Слизняшка выскочил из-под навеса, с воплями призывая мать.
   Ренилл некоторое время прислушивался к затихающим вдали завываниям, но потом отвлекся, вылизывая миску до блеска. К тому времени, как он покончил с этим занятием, Слизняшка вернулся вместе с матушкой. Рядом с Шишкой стоял немолодой мужчина, бледный и унылый. Его лицо выражало безнадежную покорность и равнодушие ко всему на свете.
   — Съел, — отметила Шишка. — То немногое, что у нас осталось, они готовы взять. Таковы Высокочтимые.
   — Он съел все! — наябедничал Слизняшка.
   — Дети авескийцев голодают…
   — Только не этот, — буркнул Ренилл.
   — …А пришельцы с запада знай себе берут и думать не думают о нашей нужде, — заключила Шишка.
   — Добрая женщина, ты ведь прекрасно знаешь, что я сейчас без гроша. Однако если ты отнесешь, или пошлешь кого-нибудь отнести записку в вонарскую резиденцию, думаю, ты можешь смело рассчитывать…
   Шишка не слушала его.
   — Боги меня вразумили, — продолжала она, — они меня надоумили, как получить свое, как вернуть потраченное, если, конечно, Высокочтимый окажется справедлив и мудр…
   — Мудр? (Попугай!)
   — Высокочтимый умеет читать?
   Странный вопрос. Ее интересует кандерулезский или вонарский? Впрочем, он читает и на кандерулезском. Ренилл кивнул.
   — Боги мне помогают! Зуда… — обернувшись к бессловесному спутнику, она хлопнула в ладоши. — Покажи ему.
   Зуда торопливо порылся в кармане и вытащил потрепанные листки.
   — Ему покажи! — приказала Шишка. — Мой муж, — пояснила она Рениллу, — чья доблесть и искусство в обращении с палкой спасли тебя от верной смерти, наделен невинной душой младенца. Без меня он бы пропал. — Она снова обернулась к супругу. — Покажи ему!
   Зуда уронил бумаги на землю. Ренилл присмотрелся. Некоторые записки на вонарском, другие — на кандерулезском. Света под навесом было маловато, но ему кое-как удавалось разбирать слова.
   — Что там? — жадно спросила Шишка.
   — Это…, счет от торговца коврами с улицы Бишналли, за прошлый месяц. На десять тысяч цинну. Ковер, должно быть, что надо, — объяснил ей Ренилл. — Здесь… счет от портного за летнюю форму для майора Второго Кандерулезского пехотного полка. Мастер грозится прибегнуть к помощи закона. Датирован позапрошлым месяцем. Как они к тебе попали?
   — Не думай об этом, — посоветовала Шишка. — А остальные?
   — Частное письмо от мисс в'Айссеройс плантации Новый Фабекью к сестре, мадам во Диолет в Ширин. Шесть недель тому назад. Как случилось, что письмо не дошло до мадам?
   — Высокочтимого это не касается. Что еще?
   — Письмо-соболезнование Виф Ринилль с бульвара Хавиллак по случаю смерти Лесного младенца Шоколадная Прелесть. А это… адресовано помощнику секретаря во Креву, писано рукой некой Раштизы Пламенный Цветок. Она требует немедленно вручить ей восемьсот цинну в уплату за содействие в… — Ренилл поднял взгляд. — Это письмо не было предназначено для чужих глаз. Где ты его взяла?
   — Неважно. Читай, — поторопила Шишка.
   — Пожалуй, не стану.
   — Ты отказываешь мне в такой ничтожной услуге? Я спасла твою жизнь, лечила и кормила тебя, и вот как ты мне отплатил!
   — Я с радостью заплачу тебе, и очень щедро, если только ты согласишься доставить записку в резиденцию…
   — Не прибавляй лжи к постыдной неблагодарности! Ложь и неблагодарность ненавистны богам. И если ты не согласишься, я донесу на тебя…
   — Неважно, — впервые подал голос Зуда. Его голос сильно напоминал овечье блеянье.
   Шишка обратила горящий взгляд на спутника жизни.
   — Неважно, — повторил тот со вздохом. — Хватит и того, что он прочитал. Помощник секретаря во Крев. Все, что нам нужно знать.
   — Нет, не все! Нам нужно…
   — Пока хватит и этого. Подумай. Шишка ненадолго задумалась.
   — Ладно, может, и так. Помощник секретаря во Крев несомненно вознаградит того, кто доставит ему послание от его Раштизы Пламенный Цветок. А если он поскупится, более щедрой может оказаться мадам, его жена.
   Зуда согласно вздохнул.
   — С утра пойдем к помощнику секретаря, — решила Шишка. — А пока, есть еще письма?
   Зуда поколебался.
   — Ну?
   — Скоро, — решился, наконец, Зуда. — Завтра Пыльный клянчит, и режет кошельки у Сумеречных Врат. А сегодня Тень чистит нужники и карманы на центральном вокзале. Если они поработают как надо, завтра будут еще письма.
   — Слава богам! Бумаги попадут к нам, а Высокочтимый их нам прочитает.
   — Высокочтимый и не подумает, — уведомил ее Ренилл.
   — Должно быть, беды и лишения притупили мой слух! Я ослышалась. Я не поняла слов Высокочтимого.
   — Ты меня отлично слышала. Не стану читать краденых писем.
   — Высокочтимый еще бредит. Не понимает, что говорит!
   — Не будет ни вымогательства, ни шантажа. По крайней мере, не с моей помощью.
   — Ах, какой чистенький. Какая добродетель, какая чистота сердца! Он совершенен, он слишком хорош для этого грязного мира! С каких высот он взирает на пас, жалких смертных, ползающих среди отбросов! Что он знает о нищете, о голоде, о желании заполучить себе Имя! С его высот этого не разглядеть!
   — Заполучить… что?
   — Он безупречен! Он выше благодарности! — С отвращением бормотала Шишка. — Он выше того, чтобы платить долги!
   — Скажи, сколько ты хочешь получить.
   — Сколько стоит жизнь Высокочтимого! Но нет, он выше презренных сделок! Только вот что ему полезно запомнить: пока он не согласится читать вслух письма — пока он не окажет нам эту ничтожную услугу — до тех пор он может считать себя выше того, чтобы делить с нами наш скромный кусок хлеба!
   — И оффянки? — вставил Слизняшка.
   — И овсянки, моя радость.
   — Мне больфе дофтанется! Обещаеф?
   — От всего сердца.
   — Фот! Я же говорил! — Слизняшка победоносно уставился на больного.
   Ренилл взглянул на Зуду. Тот ответил унылым пожатием плеч. От этого помощи ждать не приходится.
   — Но ведь есть и другие способы расплатиться с вами, — предложил Ренилл.
   — Отлично! Попробуй что-нибудь придумать. Когда надумаешь, дай нам знать. До тех пор — никакой еды. Неблагодарный!
   Разгневанная Шишка выскочила из-под навеса, волоча за руку сына. Зуда последовал за ней.
   Ренилл лежал, глядя им вслед. Дневной свет начал меркнуть. Они ушли, а голод остался. Миска овсянки — это хорошо, но мало. Нужно заставить Шишку передумать, или выбираться отсюда. Одно из двух. Но пройдет еще не один день, пока Ренилл встанет на ноги.
   Он пытался обдумать положение, но мысли блуждали. Ренилл закрыл глаза и погрузился в сон.
 
   Он проснулся утром, еще голоднее прежнего. Лежал на земле рядом с кувшином. В воздухе стояло отвратительное зловоние. Ренилл повернул голову. В двух шагах от него над гниющим трупом вивуры, который никто не позаботился убрать, роились мухи.
   Пора кончать с этой ерундой. Пора подниматься и уходить отсюда.
   А если за оградой поджидают вивури?
   Может, и не поджидают.
   Хорошо бы кто-нибудь из Безымянных сначала осмотрел улицу. Хорошо бы, но скорее дождешься летом снегопада.
   Вставай.
   Сперва надо напиться. Ренилл заглянул в кувшин. Воды в нем осталось немного. А когда она кончится?..
   Он зачерпнул ковшик, выпил, немного передохнул и попытался встать. Не вышло. Мышцы как студень, голова как пушечное ядро. Легкие совсем не дышат. Отдохни немного и попробуй снова.
   На четвертой попытке рядом послышался голос:
   — Рано.
   Над ним, ухмыляясь, стоял мальчишка Зеленушка.
   — Сил еще мало, — пояснил Зеленушка.
   — А откуда они возьмутся, без еды-то, — огрызнулся Ренилл.
   — Увы, неужто ты голоден?
   — Спроси свою хозяйку!
   — У, волчица. Не стану у нее ничего спрашивать!
   — Все равно, Шишка решила оставить меня без еды…
   — Она и со мной часто так обходится.
   — …Пока я не прочитаю ей чужие письма, украденные ее муженьком или его подручными.
   — Так-так. Придется, значит, прочитать.
   — Нет.
   — Почему?
   — Можешь считать, что этого не позволяют мои понятия о морали. А может, я просто не люблю, когда мне выкручивают руки. Сразу пропадает охота совершать добрые дела.
   — Ну и глупо. Останешься голодным!
   — Кто бы говорил! Не тебе ли только вчера Шишка приказала скрыться с глаз, а ты ослушался и обзывал ее всякими словами, за что и остался без обеда и без завтрака. Зачем ты это сделал?
   — А мне нравится ее бесить. — Зеленушка на минуту задумался. — И еще — она не заставит меня ее слушаться.
   — Ну вот.
   — А может, это пустая болтовня? Может, Высокочтимый не читает, потому как не умеет?
   — Вернее, не желает.
   — Но ты правда это можешь?
   — Читать? Научился еще ребенком, гораздо младше, чем ты теперь.
   — Я-то не ребенок. Никогда не был ребенком!
   — Может быть, это еще придет со временем.
   — Хм… — Зеленушка подошел поближе и присел. — Хотел бы я выучиться читать!
   — Достойное желание. И вполне выполнимое.
   — Мне нечем платить учителю.
   — Не все учителя требуют платы. — Перед глазами Ренилла на мгновенье предстало лицо Зилура и снова исчезло.
   — Ни один учитель не потерпит, чтобы хоть тень Безымянного коснулась кончика его туфли.
   — Я знаю по крайней мере одного, который не стал бы возражать. К тому же это авескийская точка зрения. Вонарцы обходятся без таких предрассудков.
   — Что верно, то верно, зато вонарцы презирают нас всех скопом.
   — Не все вонарцы — снобы.
   — Пускай Высокочтимый попробует это доказать! — с вызовом бросил мальчишка.
   — Как я тебе докажу?
   — Научи меня читать!
   — Я? — Ренилл опешил. Должно быть, голод и слабость притупили его способность соображать, раз он не увидел, к чему клонит парнишка.
   — Если ты правду сказал, тогда научи меня. Сегодня. Сейчас.
   — Это не так просто…
   — Ага! Вот и попался.
   — Послушай, Зеленушка. За один день читать не выучишься. Тут нужна не одна неделя, а у меня нет столько времени. По правде сказать, я намерен убраться отсюда, как только встану на ноги. А то и раньше, если сумею уговорить кого-нибудь отнести в вонарскую резиденцию записку с просьбой о помощи…
   — Ну, поучи, сколько успеешь, пока ты здесь.
   —Я…
   — Учи меня, а я принесу тебе хлеба, когда вокруг никого не будет. Можешь мне поверить, я сумею. Видал? — Зеленушка вытащил из кармана огрызок лепешки. — И еще раздобуду, правда!
   — Где ты…— Ренилл осекся и предостерегающе махнул рукой. Зеленушка мгновенно упрятал корку обратно в карман. Едва он управился, как перед ними оказалась Шишка со своим унылым супругом.
   — Ну, что ты тут затеваешь? — ласково вопросила она.
   — Я затеваю? — поразился Зеленушка, состроив совершенно невинную мину.
   — Убирайся отсюда, негодник, — беззлобно посоветовала Шишка. — Нам с Высокочтимым надо поговорить о деле, а ты тут мешаешься.
   — О каком деле?
   — Не твоя забота.
   — Высокочтимый мне как брат. Он меня не гонит!
   — Вон!
   Шишка шагнула к мальчишке, и сорванец предусмотрительно отскочил на несколько шагов, однако остался в пределах слышимости. Женщина больше не обращала на него внимания. Повернувшись к мужу, она приказала:
   — Покажи ему!
   Зуда живо повиновался, вытащив на свет три запечатанных конверта.
   — Новые письма, — без нужды пояснила Шишка. — Только что получены. Высокочтимый прочтет их вслух.
   — Кажется, вчера вечером мы уже обсудили этот вопрос, — возразил Ренилл.
   — А, то было прошлым вечером. — Она не утратила показного добродушия. — Без сомнения, с тех пор Высокочтимый успел поразмыслить. Без сомнения, он передумал. Его сердце смягчилось.
   — Стало еще тверже, — заверил ее Ренилл.
   — Сердце — понятно. Ну а желудок? Не пустовато ли там?
   Ренилл промолчал.
   — Нет, конечно, если голод со временем проходит. Но я, честно говоря, опасаюсь, что дело обстоит иначе. — Шишка сочувственно покачала головой. — Или нет, я ошиблась, еды здесь в достатке. Если Высокочтимый, чью неблагодарную жизнь я спасла, чувствует голод, он может удовлетворить его мясом вивуры. — Она кивком указала на гнилой комок плоти ящерицы.
   Ренилл не изменился в лице.
   — Не будет ли немного слишком? — попытался вмешаться Зуда.
   — Не лезь, — оборвала его Шишка, даже не повернув головы, и супруг тут же стушевался.
   — Не глупи, — попробовал увещевать ее Ренилл. — Отнеси записку моим соотечественникам…
   — Тьфу, ты что думаешь, стража у ворот пропустит Безымянную? Да и чего ради? Чтобы получить в награду пару цинну? Ты задолжал нам куда больше!
   — Не обещай! Побереги глотку, пока она не пересохла. — Ее осенила новая мысль. Женщина заглянула в кувшин с водой и радостно оскалилась. — Эгей, вода-то застоялась, пить уже нельзя. — Она опрокинула кувшин и остатки воды выплеснулись на землю. — Вот так, — добавила Шишка ухмыльнувшись. — Как только Высокочтимый прочитает письма, мы принесем ему хорошей, свежей воды.
   — Воистину, ты забываешь об осторожности, — упрекнул Зуда.
   — Хватит! — она хлестнула голосом, как кнутом, супруг поморщился. — Я ни о чем не забываю! Это ты забываешь о собственном сыне. Слизняшка должен получить имя!
   — Но…
   — Он получит имя! Любой ценой! Мы добьемся этого для него. Слушай, муж мой, и не противоречь! Мы выполним свой долг.
   Глаза хищницы обратились на Ренилла.
   — И ты, неблагодарный… ты поможешь нам, или никогда больше не узнаешь вкуса воды. Подумай хорошенько. Она отвернулась и решительно зашагала прочь. Зуда, с мученическим вздохом, поплелся за ней. И что теперь делать?
   — Она тебя поймала, верно? Подцепила на крючок, не сорвешься. — Зеленушка вернулся и, не ожидая ответа, продолжил: — Гордый Высокочтимый скорее помрет от жажды, чем поступится своей честью.
   — Честно говоря, едва ли.
   — Но ему не придется ни помирать, ни сдаваться. Я раздобуду ему хлеба, я принесу воды. Если, конечно… — Зеленушке не пришлось оглашать условия.
   Ренилл покосился на торжествующего мальчишку.
   — Ты знаешь буквы? — испросил он.
 
   Учить Зеленушку оказалось неожиданно легко и даже приятно, потому что мальчишка на удивление хорошо соображал. Они начали с алфавита — вонарского, потому что Зеленушка, как большинство горожан-авескийцев, бегло говорил на вонарском, и хоть и был ребенком, отлично понимал, что добиться успеха он может только в среде иноземцев.
   — Научусь читать и писать по-вонарски, и тогда, как вырасту, стану писцом в счетной палате в Малом Ширине, — рассуждал Зеленушка. — Буду носить белую куртку и дважды в месяц приносить домой жалование. Заведу квартиру в приличном доме, может, даже на Лауреани, и мясо буду есть три раза в неделю.
   — Хорошая мысль. Напиши-ка мне первые десять букв, заглавные и строчные, по порядку. И обрати внимание на косые штрихи, они у тебя обвисают.
   — Где, где обвисают? Ты что, слепой? — Зеленушка непочтительно высунул язык.
   — Да, обвисают. Если хочешь стать писцом в счетной палате, научись писать как следует.
   — Фигня!
   — Первые десять букв. За дело!
   — Ты, приманка для ящериц! — Зеленушка возмущался больше для виду. Подобрав остроконечную палочку, заменявшую ему перо, мальчик принялся выцарапывать на земле буквы. Он немного помолчал, погрузившись в работу, но задание было слишком легким, и парнишка отвлекся.
   — Вот стану писцом в счетной палате, — размечтался он, — пойду в сад Нириены в Малом Ширине, и никто не станет отдергивать подол, чтоб его не коснулась тень Безымянного. Они и знать не будут. Никто не догадается, что я Безымянный. Я их всех одурачу. Буду всюду расхаживать и делать, что хочу, не хуже других.
   — А чего ты хочешь?
   — А вот вернусь сюда, отыщу Шишку. Она как увидит мою белую куртку, догадается, что я при службе, и станет клянчить денег. Вот она клянчит, такая ласковая, пресмыкается, как голодная псина. А я слушаю, киваю. А как она кончит, тут я и плюну прямо ей в харю. И рассмеюсь, потом уйду и никогда больше сюда не вернусь.
   — Да, достойная цель. Этого стоит добиваться.
   — Смеешься, да? — Зеленушка нахмурился.
   — Понимаешь, я не виню тебя за то, что ты ее ненавидишь. Она весьма неприятная личность.
   — Мерзкая, как падаль!
   — Но все же для сироты вроде тебя она лучше, чем ничего. Хоть кормит, и то хорошо.
   — Кто сказал, что я сирота? — возмутился мальчишка.
   — Я подумал…
   — И ошибся! Я не сирота. У меня есть родители, здесь же, в ЗуЛайсе. И еще братья и сестры. Они живут в большом доме, в хорошем месте. На улице ДжиПайндру. Я иногда смотрю на тот дом, смотрю, как они входят и выходят.
   — Понятно…
   — Ты мне не веришь!
   — Я этого не говорил.
   — Я по лицу вижу, ты думаешь: «Бедняга мечтает, выдумал себе семью».
   — Не надо говорить за меня, Зеленушка. Вернемся к уроку. Я просил тебя написать первые десять букв.
   — Плевал я на твои буквы! Ты меня за вруна держишь! Думаешь, ты такой умный, а сам ничего не знаешь! Говорю тебе: мой папаша большой человек, богач, из касты Крылатых. И дом у него большой, а над дверью уштра вырезана. Уштра — знаешь, она означает «торжество в покорности». В покорности воле богов. — Зеленушка скорчил гримасу. — Мой отец уж такой покорный, такой покорный. Когда я родился, луна со звездами были закрыты облаками, так что меня нельзя было приписать ни к какой касте. В других семьях взяли да и подкупили бы Свидетелей Рождения, чтоб те подправили время. Так часто делают. А мой папаша склонил голову и покорно подчинился воле богов, вот я и стал навсегда Безымянным. И оставить меня нельзя было — лишенный касты оскверняет дом, — вот и отдали Шишке, и платят ей каждый месяц, чтоб она кормила меня размазней и колотила, когда сумеет поймать.
   — Откуда ты все это знаешь? Шишка рассказала?
   — Ага, да я ей не поверил, а потом проследил за ней, когда она ходила в тот дом за деньгами. Они ей монеты из окна швырнули, чтобы не коснуться ее тени и не дышать с ней одним воздухом.
   — И ты думаешь, это твоя семья?
   — Не думаю, а знаю. Остальные — братья и сестры — они на меня походят.
   — А ты с ними когда-нибудь говорил?
   — Ха, с ними поговоришь! Они бы отвернулись, если бы я хоть близко подошел. Они на меня и не посмотрят, и слушать не станут.
   Ренилл не нашел, что ответить.
   — Да мне это все равно, я о них и не думаю. — Ренилл передернул плечами. — Пусть хранят чистоту своей касты. Не стану я пачкать их дом. Торжество в покорности! — много им от нее радости. Пусть ползают на карачках перед своими богами! А я стану писцом в счетной палате, буду носить белую куртку и никому не стану кланяться… Вот только читать научусь. Учи меня. Времени мало. Давай, учи!
   — Очень хорошо. Я с удовольствием помогу тебе. Ты толковый ученик. — Ренилл приподнялся и сел.
   — Правда? — Зеленушка кинул на него быстрый взгляд. — Не обманываешь?
   — Правда. Итак, ты хорошо запомнил буквы, и хотя косые штрихи немного…
   — Косые штрихи у меня — лучше не бывает! Они…
   — Провисают. Ничего. Ты можешь поработать над ними на досуге. Теперь пора тебе узнать, что каждая буква вонарского алфавита обозначает определенный звук. Напиши на земле все буквы, и я покажу тебе… — Ренилл запнулся. У него снова закружилась голова.
   — А, яд вивуры еще не весь из тебя вышел. Вот, выпей-ка. — Зеленушка протянул ему воду в стеклянной бутылке, найденной где-то на свалке.