Вольски Пола. Сумеречные врата

   Ренилл и его единственный в этот момент сотоварищ — низкорослый косматый неофит, вечно бубнивший себе под нос гимны — незамедлительно повиновались безмолвному приказу. Последовав за жрецом, они оказались в маленькой дополнительной кухне, отлично проветренной и обустроенной, где, несомненно, готовились кушанья для избранных Сынов Аона. На столе стояло два серебряных подноса, уставленных мисочками из чеканного серебра и хрусталя, в которых лежала еда, достойная стола гочаллона. От мисочек веяло ароматом драгоценных изысканных пряностей. Одно блюдо — заливного сапфирного угря, свернувшегося на подстилке из голубого, сдобренного таврилом риса — дозволялось подавать только членам касты Лучезарных. Еще замечательнее были венки из цветов лурулеанни, окаймляющие каждый поднос. Подобные роскошь и изобилие казались совершенно чуждыми строгому храму. Ужин для неуловимого КриНаида-сына?
   Руки жреца безмолвно танцевали. Косматый карлик низко поклонился и взял один из подносов. Ренилл последовал его примеру. Карлик целеустремленно двинулся куда-то. Ренилл за ним.
   Они поспешно миновали главную кухню, прошли по каменному коридору и поднялись по лестнице. Желание расспросить спутника стало нестерпимым. Ногти Ренилла отстучали по дну серебряного подноса простейшую вопросительную комбинацию, но она осталась без ответа.
   По короткому узкому переходу они подошли к невероятным дверям — пышно изукрашенным резьбой, раскрашенным яркими красками — и крепко запертым. Удерживая поднос на одной руке, карлик отодвинул засов, толкнул Дверь и вошел. Ренилл следом за спутником шагнул в комнатку, напоминающую сераль в сумасшедшем доме. Ему с трудом удалось сохранить на лице безучастное выражение, но глаза невольно стреляли по сторонам. Помещение, как и многие в ДжиПайндру, оказалось без окон. Неподвижный жаркий воздух благоухал цветочными ароматами. Гранитные стены скрывались за нежно-розовыми занавесями, а пол устилали мягкие разноцветные ковры. Латунные и цветного стекла светильники сверкали хрустальными подвесками. Подушки резных диванчиков были набиты пухом, все сияло яркой позолотой. Пышные пуфики, инкрустированные яшмой столики, множество кушеток… две из них заняты.
   На мягких подушках раскинулись две девушки. Совсем юные, не старше тринадцати-четырнадцати лет. Обе маленькие, бледные по авескийским меркам, с не определившимися чертами круглых мордашек и пустыми взглядами. Обе одеты в дорогие шелка кричащих алых и желтых цветов, у обеих на зуфурах подвешены золотые уштры. Однако нигде не видно знаков касты. Пышные драпировки не могли скрыть раздувшихся животов — обе девушки были на поздней стадии беременности и явно должны были со дня на день родить.
   Маленький частный гарем? Обитательницы — почти дети. Ну и вкусы у этих Сынов. А что станет с маленькими Сынами Аона, готовыми появиться на свет? Вырастут в стенах ДжиПайндру и пополнят армию Верных? Неплохой источник будущих фанатиков Аона. С детства обученные и напичканные догмами, они станут верными слугами бога.
   Обе девушки едва взглянули на вошедших. Их внимание привлекала еда. Карлик поставил свой поднос на один из низеньких столиков. Ренилл также избавился от груза. В мгновенье ока девушки сорвались с кушеток, бросились к столам и упали перед ними на колени. Не замечая положенных на каждый поднос ножиков-йиштр, они руками хватали еду. Девушки ели жадно, однако не похоже было, чтобы их морили голодом. Из набитых ротиков вырывалось слабое довольное мычание.
   Молодые зверушки, лишенные человеческой речи, — подумал Ренилл, но как раз в этот момент одна из девушек подняла головку и заметила:
   — Хорошо.
   Ее подружка, кивнув, подтвердила:
   — Хорошо. Вкусно.
   И обе хором возгласили:
   — Славен Исток и Предел!
   Жевание и мычание продолжалось.
   Карлик сновал по комнате, взбивая подушки, разглаживая драпировки, смахивая невидимые пылинки со светильников. Покончив с хозяйственными хлопотами, он вернулся к двери, остановился и склонился перед обитательницами комнатушки так же низко, как перед образом самого Отца. Ренилл повторил его движение.
   Девушки хихикнули. Одна ткнула подружку локтем под ребра, и хихиканье стало громче: довольно приятный звук, но немного странный, словно за отсутствием образца девочки изобрели собственною версию человеческого смеха.
   Двое мужчин покинули комнату, и карлик задвинул засов на двери. Ренилл подавил порыв заговорить. Не стоит ни задавать вопросы, ни звенеть — бесполезно. Они вернулись в столовую к скудному ужину, затем последовала медитация, затем чистка уборных во внутреннем дворе, затем…
   Весь вечер он сохранял бесстрастную сосредоточенность, которой требовала его роль. За выражением каменного спокойствия бурлили мысли. Две юные девушки, пленницы в роскошной тюрьме. Их ребяческое хихиканье, не свойственное ни несчастным пленницам, ни мрачному жречеству Аона-отца. Раздутые животы. Работа КриНаида? Других? Может, все высшие жрецы пользуются ими по очереди? И, наконец, их голоса. Звонкие, высокие, детские — но все же наверняка способные ответить на несколько вопросов.
   Беседу, однако, придется отложить. Ночью он лежал на подстилке под горящим взглядом Аона. От этого взгляда некуда было деться. Отец всевидящ и всеведущ. Его присутствие ощутимо в каждом уголке храма…
   Ренилл тряхнул головой, отгоняя суеверные фантазии. Насекомые. Светящиеся насекомые, живущие в пустотах за лепной маской, испускают холодный свет. Только и всего.
   Разозлившись на себя, он поднялся и пробрался к двери, обходя тела неофитов, казавшихся умершими для мира. А все-таки когда он подходил к двери, по затылку пробежали мурашки, и Ренилл явственнее, чем прежде, ощутил тяжесть невидимого взгляда. Воображение разыгралось? Он двигался быстро, не скрываясь — направился к уборным во внутреннем дворе: простейшее объяснение ночной прогулки, и все же он с трудом избегал искушения пригибаться и украдкой пробегать по коридорам.
   Первый раз он решился покинуть спальню до рассвета. Ночной ДжиПайндру совершенно не походил на дневной. Исчезли кропотливые неофиты, отскребающие стены, надраивающие пол, вылизывающие священные статуи. Вместо них по переходам скользили завернутые в плащи тени, подобные той, что ввела его в храм. Днем их не было видно. Может быть, отсыпались. Теперь же они мелькали повсюду, в молчании стремясь к неведомым целям.
   Рениллу казалось, что все взгляды направлены на него. Головы в капюшонах поворачивались ему вслед. Этой ночью не удастся незаметно побродить по храму.
   А когда же?
   Дни проходят, а он еще ничего не узнал.
   Когда?
   Только не этой ночью.
   Во дворе было пусто. В черном небе над головой повисла Нуумани — небесная танцовщица — и кроме нее, никого. Ренилл воспользовался случаем попробовать несколько дверей, открывающихся в стенах двора. Все заперты.
   Обратно в спальню, в храп неофитов, под взгляд Отца… Еще одна бесплодная ночь. И бессонная. До рассвета он так и не сомкнул глаз. Верные зашевелились и затянули Великий гимн. Ренилл, не задумываясь, повторял слова — он успел выучить назубок каждый слог.
   Таинственное сообщение: Да будет ведомо всем, что Обновление близко. Сыны Аона сияют счастьем.
   Обновление?
   Обычные утренние назначения: многие жесты уже понятны. Этим утром на кухню, чистить храмовых гекконов. Потом очищать от водорослей кувшины для воды. Потом — открывается внутренняя дверца, безмолвный приказ и два прибора на одном подносе, который он должен отнести беременным одалискам. На этот раз один. Наконец.
   Он пошел.
   Сегодня девушки были наряжены в яркие шелка алого и ядовито-зеленого цвета с золотой оторочкой. Детские личики блестят под толстым слоем пудры и румян.
   Две головки повернулись навстречу Рениллу. Две пары обведенных углем глаз блеснули радостью при виде еды. Едва он поставил поднос, как девушки метнулись к столу. Взволнованно бормоча и причмокивая, набросились на еду. Пару минут Ренилл занимался наведением порядка в комнате, а потом просто стоял, глядя на девушек. Когда их челюсти стали двигаться помедленнее, Ренилл заговорил:
   — Почтенные дамы, все ли вам по вкусу?
   Обе девушки повернулись и уставились на него. Ротики оторопело раскрылись. Мычание и повизгивание стихло. Похоже, он первый человек, заговоривший с ними. Ренилл повторил вопрос, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово. Лица не дрогнули, и Ренилл задумался, понимают ли они его? Может, нужен другой диалект? Да нет, он же слышал в прошлый раз, как они говорили по-кандерулезски.
   Девушки переглянулись и снова уставились на него.
   — А? — спросила одна.
   — Еда, почтенные дамы. Нравится?
   — Еда. Хорошо, — отозвалась девушка в красном.
   — Вкусно, хорошо, — согласилась одетая в зеленое.
   — Славен Исток! — в один голос. Впечатляющий прогресс.
   — Как вас зовут, почтенные? — осторожно поинтересовался Ренилл.
   Вопрос их явно озадачил. Два младенческих лобика задумчиво наморщились.
   — Как вас называть? — поправился Ренилл. Они надолго задумались.
   — Избранная, — наконец ответила красная.
   — Блаженный Сосуд, — зеленая прижала ладонь к животу.
   Он вообразил уже, что вытащил из них имена, когда красная так же приложила ладонь к животу и повторила:
   — Блаженный Сосуд.
   Одна избранная, два блаженных сосуда. Маловразумительно.
   — Давно ли вы здесь? — спросил Ренилл. Они выпучили глаза, явно не понимая.
   — Здесь, — поразмыслив, откликнулась красная. — Хорошо. Возлюбленные Отца.
   — Избранные, — объявила зеленая девушка. Так. Две избранные.
   — Славен Исток.
   Он начал подозревать, что девицы умственно отсталые. И явно не страдают в заключении, а может, и не считают себя пленницами.
   — Откуда вы? — сделал он новую попытку.
   — Снизу.
   — Снизу?
   — Были внизу. С Избранными.
   — И где же это?
   Пустые взгляды. Глаза бессмысленно скользят по комнате. Новизна попытки общения быстро истощилась, и они стали рассеяны. Но была еще одна тема, которая должна была их заинтересовать.
   — Детки…— предположил Ренилл.
   — А?..
   — Детки… — Он изобразил, будто качает на руках младенца, потом показал на вздувшийся живот одной из девушек. — Детки. Скоро.
   — Слава Истоку.
   Припев становился утомительным.
   — Слава. — Сдерживая раздражение, Ренилл почтительно приложился губами к уштре. — А кто счастливый отец?
   — Слава Ему.
   — Кто отец?
   — Он Исток и Предел, — в один голос затянули девушки.
   — И сын его Первый Жрец КриНаид. — Ренилл излучал лихорадочное благоговение.
   — КриНаид-сын…
   — …навещал вас здесь? — поинтересовался Ренилл.
   — Здесь, — просветила его первая девушка. — Хорошо.
   — Избранные, — объявила вторая.
   — Слава Истоку!
   Круг замкнулся. Разговор ничего не даст, к тому же небезопасен. Неофиту не положено задавать вопросы, и в любом случае ясно, что головки Избранных совершенно пусты. С поклоном удалившись, Ренилл оставил их спокойно доедать обед.
   Коридоры пустовали. Это был один из многих часов, отданных молитве, и Сыны Аона собрались сейчас на внутреннем дворе храма. Его отсутствие среди такого множества молящихся могло пройти незамеченным. Могло.
   Шаря глазами по коридору, Ренилл продвигался вперед. Низкий круглый потолок, пустые стены, красные светильники. На что тут смотреть, и что, вообще говоря, он высматривает? Слева обитая железными полосами дверь. Заперта. Прямо впереди Т-образная развилка и узкая каменная лестница, ведущая вверх, в неизвестность. Под лестницей глубокая ниша, занятая причудливым изображением Аона-отца. Статуя, отметил про себя Ренилл, нуждается в хорошей чистке. Он уже и думает как неофит. Сверху донеслись голоса и шаги. Нельзя было позволить, чтобы его застали глазеющим на диковинки храма.
   Ренилл шмыгнул в нишу и притаился за статуей. Голоса спустились, приблизились, снова затихли вдали. Он выглянул из тайника. Коридор был пуст, но Ренилл боялся рисковать, спиной ощущая звенящий холодок. Знакомое чувство уставившегося в спину взгляда, слишком сильное, чтобы оставить его без внимания. Чудится? Или взгляд Отца?
   Углубление, выбранное им в качестве укрытия, оказалось глубже, чем он предполагал. Протянутая рука не коснулась дальней стены. Боковые стены терялись в тени, поросли нитями грибницы. Пусто — решил Ренилл, и тут его рука ухватила человеческий локоть. Маленький, теплый, живой. Владелец руки с визгом отпрянул в сторону. Ренилл подавил порыв сделать то же самое, но сердце заколотилось сильней, и пальцы невольно сжались. Невидимый пленник яростно отбивался. Острые зубы вонзились ему в предплечье, и у Ренилла вырвалось совершенно «несыновнее» проклятие. Борьба продолжалась, пока ему не удалось поймать оба запястья, такие тонкие, что он легко обхватил их одной рукой. Невидимый обмяк.
   Ренилл подтащил пленника вперед, к свету. Красное сияние из коридора осветило маленькое острое личико, немытые черные волосы, тонкую фигурку. Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.
   — Ты скажешь — я скажу, — заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.
   — Что ты скажешь? — Ренилл невольно понизил голос до шепота.
   — Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.
   — Что я видел?
   — Меня. Здесь. Поймают — сунут обратно.
   — Куда «обратно»?
   — Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.
   — Внизу?
   — Внизу, внизу… Сын Аона — птица попугай?
   — Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?
   — Эти! — Девочка наморщила нос. — Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.
   — Что помнишь?
   — Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.
   — Извиняюсь, молодая особа. — Он немного разжал пальцы. — Не убежишь?
   — Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!
   — Слыхал. — Ренилл выпустил девочку.
   — А-ах. Так лучшей. — Она уселась, растирая запястья. — Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.
   — Пусть. Как тебя зовут, малышка?
   — Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.
   — Раньше — это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?
   — Давно-давно.
   — А долго ты была внизу, с Избранными?
   — Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом — здесь. Дни и ночи — я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?
   — С собой нет, но…
   — Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?
   — Как захотят боги.
   — Ты дашь мне остатки?
   — Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?
   — Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.
   — Нет. Я здесь чужой.
   — Кухню знаешь?
   —Да.
   — Ходишь в кухню?
   — Иногда.
   — Возьмешь хлеба? Принесешь мне?
   — Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?
   — Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.
   — Тогда почему тебе не вернуться?
   — Нет! — Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки. — Никогда не вернусь.
   — Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.
   — Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом — Обновление!
   — Сам Отец? Обновление?
   — Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?
   — Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?
   — Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.
   — Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?
   — У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.
   — А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?
   — Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.
   Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца — отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство — в наше считающееся просвещенным время…
   — А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? — спросил Ренилл.
   — Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?
   — Знания.
   — Тогда пусть молится или платит. Плати!
   — У меня только несколько мелких монет…
   — Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды. Сюда. Тогда отвечу.
   — Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.
   — Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! — Черные глаза блеснули. — А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.
   — Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.
 
   Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.
   Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь — припадок благочестия прошел.
   Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне. По коридору к нише под лестницей, к этому вороненку — Избранной, которая еще помнит свое имя. Дождалась ли она его?
   Чара — назвала она себя.
   Девочка оказалась там, где Ренилл оставил ее. Скорей всего, она пряталась там весь день. Протиснувшись за стерегущую вход статую, Ренилл услышал частое, прерывистое дыхание, а потом голос:
   — Попугай. Ты принес еду?
   — Лепешку. И немного физалий… Я понимаю, мало, но больше я не мог утащить, не…
   — Давай!
   — Где твоя рука? У попугая глаза не совиные.
   — Вот! — Она подползла поближе на четвереньках, и случайный луч упал на ее лицо, заставив глаза вспыхнуть красными огоньками. — Давай же!
   Ренилл протянул украденные на кухне объедки в ту сторону, где только что мелькнули огоньки глаз, и почувствовал, как кусочки выхватили у него из руки. Девочка лихорадочно заглатывала пищу, испуская в промежутках звериное ворчание. Глаза привыкли к темноте, и Ренилл видел ее — открытый рот набит хлебом, челюсти работают… Бедолага.
   Он ожидал, что девочка съест все до последней крошки, но она удивила его. Когда чавканье и ворчание наконец смолкли, осталась еще пара физалий. Девочка запихнула их в карман и подняла глаза, встретив его вопросительный взгляд.
   — На потом, — объяснила Чара.
   — Ешь, детка. Я придумаю, как раздобыть для тебя еще.
   — Может, раздобудешь, может, нет. Пока оставлю.
   — Пока… А что будет завтра? А послезавтра? Не можешь же ты вечно жить так?
   — Вечно жить никто не может. Так что это все равно.
   — Не все равно. Ты можешь выбраться отсюда.
   — Какой он мудрый, этот Попугай! Может, из его клюва чирикают сами боги? Он говорит, я могу выбраться отсюда, пройдя мимо Сынов Аона. Он все знает, да?
   — Может, я сумею тебе помочь.
   — Принесешь еще лепешку?
   — Еще лучше.
   — Лучше ничего нет.
   — Есть город за стенами ДжиПайндру. Солнечный свет, свобода. Продавцы юкки.
   — Попугай поет, как певчая птичка. Так чудесно!
   — Дочь сомнения!
   — Сын невежества!
   — Верно. Недостойный ожидает, что Чара просветит его. Она поела. Согласится ли она поделиться знаниями?
   — Мы же договорились. Спрашивай!
   — Хорошо. Скажи мне — ты, когда сбежала, много бродила по храму?
   — Всюду!
   — Где именно?
   — Наверху. Внизу. Посредине. Всюду. — Девочка беззаботно взмахнула руками. — Жрецы, они меня не видят. Я как воздух. Как тень. Хожу, где хочу.
   Только не в кухню, малышка? Вслух он заметил только:
   — Ты можешь тогда рассказать мне, что видела.
   — Почему Попугай спрашивает меня? Почему не спросит у своих братьев? Что это за Сын Аона?
   — Помнишь, мы договорились? Попугай задает вопросы. Чара отвечает.
   — Правда. Ладно, слушай. Наверху — жрецы, настоящие жрецы, которые Знают. Не такие, как Попугай — чтоб лизать статуи, скрести полы и кормить хидри. Там, наверху, они ходят по ночам и разговаривают. Не работают.
   — О чем разговаривают?
   — Чара много слов не расслышала. Болтают об Отце, об его… — она поискала слово, — …о торжестве. Да, так, о торжестве. Мне дела нет. Там, наверху, хорошая еда, но мне не досталось ни крошки:
   — Что они говорили о торжестве Отца?
   — Всякое. — Девочка пожала плечами. — Болтают, как мартышки. Некоторые. Но вивури — те мало говорят.
   Вивури… Фанатичные жрецы-убийцы, названные так потому, что их оружием с древности служили смертоносные маленькие ящерицы-вивуры. Крылатые грациозные рептилии, вооруженные убийственным ядом и повинующиеся командам хозяина. Хорошо обученные вивуры среди авескийских знатоков считались неотразимым оружием. Вонарцы не верят в рассказы о тесной связи между крадущимися в ночи убийцами-людьми и ядовитыми рептилиями. Да и само существование жрецов-убийц западные скептики подвергали сомнению. Кажется, напрасно.
   — Сколько наверху вивури? — спросил Ренилл.
   — Ах… — Снова пожала плечами малышка. — Десять, может, двенадцать. Кто знает? Приходят, уходят, играют в поцелуйчики с летучими ящерками. Они меня не видят, я — как призрак!
   — Не сомневаюсь. Что еще видела призрачная Чара?
   — Наверху — мало. Дальше середина, жрецы-рабы, как Попугай. Чистят горшки — молятся, наполнят светильники — молятся. Это ты знаешь.
   — А внизу?
   — Внизу много чего. Избранные, Восславление, Собрание, Мудрость, Святыня. Там в скалах ходы, и потом…
   — Помедленнее, детка. Объясни эти тайны.
   — Избранные — ты уже знаешь. Ждут внизу. Приходит срок, к ним является Отец. Где они встречаются — это Восславление, а потом они — Блаженные Сосуды. Толстые коровы-йахдини, готовые разродиться. Ты знаешь.
   — А остальное? Собрание, Мудрость, Святыня?
   — Собрание — большущая комната, там происходит Обновление. Мудрость — волшебное место, старые свитки в ящиках, гадкие картинки на стенах. А Святыня — в самом низу. Я туда не хожу. Запрещено. Туда нельзя. Но иногда там голоса.
   — Чьи голоса?
   Девочка беспокойно передернула плечами.
   — Что они говорят? — настаивал Ренилл.
   — Я не хотела слушать.
   — Почему?
   — Не хотела. — Она сидела, крепко обхватив коленки и спрятав лицо.
   — Понятно. — Ренилл почувствовал, что если он не оставит эту тему, девочка бросится бежать. — А ты когда-нибудь видела первого жреца, КриНаида-сына?
   — Нет.
   — Значит, его нет в ДжиПайндру. Может, КриНаида просто не существует. — Он бы с удовольствием сообщил эту новость во Труниру.
   —КриНаид здесь. Настоящий. Я его не видела, но слышала кое-что из-за двери. Слышала, как он посылал вивури в дом астромага по имени… по имени…
   — Кидришу Крылатый?
   — Да. А вивури, они говорили: «Твоя воля, Первый Жрец». КриНаид настоящий. Можешь поверить.
   — Верю. — Первый раз он узнал что-то новое, притом достаточно ценные сведения, подтверждающие связь Сынов с недавними политическими убийствами. Одного этого хватит, чтобы оправдать вмешательство Вонара; тщательный обыск храма, арест нескольких жрецов, в том числе и таинственного КриНаида, и пристальное наблюдение за Деятельностью ВайПрадхов.
   Однако девочка может знать больше.
   — Что такое Обновление? — спросил Ренилл.
   — Обновление — ритуал чистейшего и высочайшего поклонения, когда Блаженные Сосуды приносят отцу драгоценнейший из всех даров, тем возносясь к сияющему покою, который есть единение с бесконечностью. Исток и Предел поглощает их, и круг замыкается. Слава Истоку, — заученно продекламировала Чара.