Страница:
— Прискорбное упущение, мадам. — Дипломатичность не была сильной стороной во Трунира. На его лице явственно выражалось смущение и нетерпение. — Достойная сожаления ошибка служащих.
— Ошибка. Разумеется.
— Виновные понесут суровое наказание.
— Я трепещу за них!
— …и вы можете не сомневаться, что подобная небрежность впредь не повторится.
— Протектор утешает и ободряет меня.
— А теперь, мадам, чем я могу служить вам?
— Услуга, которую вы можете мне оказать, зависит только от вашей доброй воли. Вы можете согласиться принять небольшой дар.
— Невозможно, мадам. Вонарские законы запрещают мне.
— Ваша неподкупность вне подозрений. Не тревожьтесь, протектор, — успокоила гочалла Ксандунисса. — Всего лишь сувенир, не обладающий материальной ценностью. — Преодолев легкое сопротивление, она вложила подарок в его руку.
Во Трунир присмотрелся. На его ладони лежали пара бесцветных осколков мрамора, щепка лакированного дерева и кусок штукатурки. Протектор нахмурился:
— Что это?
— УудПрай, — ответила гочалла. — Я вручаю вам осколки дворца УудПрай. Не смущайтесь принять их, протектор — у нас их в достатке, и каждый новый день приносит новые разрушения. Когда от прекраснейшего дворца Авескии останется лишь фундамент, эти сувениры могут превратиться в редкостный исторический курьез и приобретут некоторую ценность. Однако пока еще в них нет недостатка.
— Очень мило. Мадам, я понимаю вашу мысль. — Во Трунир бережно положил обломки на стол. — Я понимаю ваши заботы и как всегда, предлагаю вам самое искреннее сочувствие.
— Ваше сочувствие, искреннее или нет, совершенно бесполезно для меня. Я требую практической помощи. — Она говорила как королева с одним из своих подданных.
— Мы уже обсуждали это, и не раз, мадам. Уверен, я ясно выразил позицию Вонара в этом вопросе.
— Позиция Вонара должна измениться.
— Невозможно!
— Она изменится !— негодование прорвалось наружу, и гочалла помедлила, овладевая собой. — Я объясню, и вы поймете, почему это необходимо.
— Мадам, совершенно бесполезно…
— Молчание. Вы меня выслушаете и на этот раз поймете. — Гочалла глубоко вздохнула и заговорила уже спокойно: — Постарайтесь, если вы на это способны, вообразить наше существование в УудПрае. Великий дворец моих предков, древность которого теряется в веках, величие которого не поддается описанию, одно из чудес света — превращается в руины. Крыша протекает и грозит обрушиться. Стены растрескались. Дождевая вода проникает в здание, и там царит вечная сырость. Плесень и гниль разрушают ковры, гобелены, статуи и священные изображения. Червь точит мебель, жучки изгрызли резьбу, а коридоры стали жилищем летучих мышей. Веками собиравшиеся сокровища гибнут, все рассыпается в прах, все приходит в жалкое состояние. Нищета, в которую впадает УудПрай, — позор для всего Кандерула. Позор, что его гочалла и гочанна вынуждены прозябать в нищете. И вина за этот позор лежит единственно на вонарских властях. Вонар лишил нас доходов. Вонар незаконно отменил подати, полагавшиеся нашей семье, Вонар нарушил свои обещания, приведя касту Лучезарных к ничтожеству и нищете. По справедливости, Вонар и должен теперь исправить содеянное. Вы обеспечите нам средства, достаточные для восстановления и содержания дворца. Это лишь ничтожная часть вашего долга, но я устала и готова довольствоваться малым. Итак, я объяснила очень спокойно и ясно, и вы, несомненно, осознали свою ответственность.
— Гочалла, — во Трунир испустил тяжкий вздох. — Не в первый раз вы высказываетесь, как вы изволили выразиться, с полной ясностью. Однако вы отказываетесь принять во внимание некоторые обстоятельства. Я уже устал объяснять, как и второй секретарь Шивокс…
Гочалла кинула на Шивокса полный отвращения взгляд:
— Эта змея в личине свиньи! Я отказываюсь иметь с ним дело.
— Однако подобные прошения должны направляться именно через второго секретаря…
— Прошения! Что же я — покорная просительница, молящая о вашем внимании? Разве я не гочалла, требующая того, что принадлежит мне по праву?
— Матушка, — чуть слышно предостерегла гочанна Джатонди.
— Никто вам ничего не должен, мадам, — вмешался второй секретарь Шивокс. — Ни единого цинну. Как вбить это вам в голову? Ладно, слушайте внимательно, объясняю еще раз. Республика Вонар никогда не обещала вам никакой «дани». Была назначена пенсия, и очень щедрая, вашему дяде, гочаллону Рузиру, и его прямым наследникам. Рузир, известный гуляка, спустил состояние вашего семейства в игорных домах. После его безвременной кончины титул перешел к младшему брату гочаллона, вашему отцу, мадам, но сундуки были пусты. Поскольку он не оставил прямых наследников, пенсионные выплаты были прекращены. С начала и до конца Вонар соблюдал условия соглашения, и вы ни в чем не можете нас упрекнуть. Ну что, гочалла, теперь поняла?
— Что там бормочет на своем обезьяньем наречии эта надушенная ядовитая свинья? — спросила гочалла. — Я не слышу его. — Она обратилась прямо к во Труниру: — Моему родичу гочаллону Рузиру были обещаны определенные суммы. Мы, я и Рузир, принадлежим к одному роду — одна кровь, одна плоть. Если бы после него остались долги, я должна была бы уплатить их. И наоборот: то, что должны ему, наследуется мною. Кто в здравом уме усомнится в столь простом и очевидном деле?
— Нечего и пытаться говорить с этой женщиной. — Шивокс неприязненно покачал головой.
— Наши законы и обычаи сильно различаются, мадам. — Во Трунир едва скрывал нетерпение, однако владел собой достаточно, чтобы сохранять вежливый тон. — Вам это может показаться несправедливым, но придется признать тот факт, что с нашей точки зрения мы честно и полностью исполнили свои обязательства. Однако если вы действительно нуждаетесь, я посоветовал бы вам обратиться за помощью в специальные службы…
— Обратиться за помощью! Специальные службы! — Самообладание гочаллы иссякло, и она вспыхнула, как пламя, в которое подбросили сухого хвороста. — Нестерпимое оскорбление! Вы предлагаете милостыню — мне! Мне!
— Матушка, прошу вас, — тихо умоляла гочанна. — Вы обещали, вспомните, вы обещали…
— Я обещала быть терпеливой, гочанна, но я не обещала сносить гнусные оскорбления!
— Матушка, поверьте, дав волю своему гневу, вы только станете в их глазах…
— Чем? Чем я стану в их глазах? Кажется, они уже видят во мне нищенку!
— Ни в коем случае, мадам, — попытался успокоить ее во Трунир. — Напротив. Сокровища дворца УудПрай славятся по всей Авескии и за ее пределами. Мне казалось, если бы вы согласились реализовать некоторые ценности…
— Реализовать? Что это значит? О чем он говорит? — гневно переспросила гочалла.
— Он имеет в виду, что мы могли бы продать часть мебели и произведений искусства, — пояснила Джатонди. Она говорила на безупречном вонарском без малейшего акцента.
— Это безумие. Или, вернее, сон. Сокровище наших предков, наследство наших потомков, достояние рода — и он говорит, что мы должны променять его на деньги? Что князья Кандерула должны торговать и торговаться, оскверняя себя ради наживы? Возможно ли это?
— Ваше барахло разваливается на глазах, вы сами только что сказали. Так не лучше ли избавиться от него, пока еще можно хоть что-то выручить? — грубо перебил Шивокс.
— Лучше пусть весь дворец сгорит, чем будет осквернен продажей! Лучше бросить все в раскаленное сияние Ирруле! Я скорее умру с голоду, чем унижусь до такого.
— Право, Шивокс, ваша прямолинейность…— упрекнул во Трунир.
— А по-моему, сэр, надо смотреть фактам в лицо, — возразил второй секретарь. — Мы в своей стране давно покончили с королями, знатью, наследственными привилегиями и прочей чепухой и только выиграли от этого. У нас нет места для паразитов голубой крови. Время королей и королев прошло, и этой женщине пора понять, что мир не обязан ее кормить.
— О, вы, вонарцы, с вашим высокомерием, с вашей слепотой, с вашим презрением к чужим обычаям — волчья стая, терзающая мир. — В голосе гочаллы звучала бесконечная горечь. — Грабители народов, тираны и разрушители, вы — проклятие человечества. Вы явились из-за моря с вашими кораблями-крепостями, с оружием, которому ничто не может противостоять, с вашими дьявольскими изобретениями. Вы захватили наши земли, присвоили наши богатства, превратили в марионеток правителей. Вы оскверняете храмы, отвергаете наши законы и учения, презираете наши предания и волшебство. Вы, лишенные разума, объявляете дикарями нас, когда сами вы всего лишь безбожные варвары. Вы лишили нас всего, всего, оставив лишь стыд, рабство и отчаяние.
— Матушка! — тщетно умоляла гочанна Джатонди.
— Вы развратили наш народ, вы помыкаете нами и унижаете нас. Вы думаете, с нами покончено, мы разбиты, мы жалкие рабы, о которых можно вытирать ноги! Но я говорю вам и всему вашему мучнолицему роду — говорю вам, берегитесь. Рано вы торжествуете победу.
— Матушка, вспомните Бальзам Духа!..
— Вы и вся ваша стая, берегитесь! — глаза гочаллы пылали, лицо застыло как камень. — Авеския не вечно будет покорной. Помните, у нас есть магия — и наши боги! Один поворот колеса — и вы будете повергнуты в прах, а те, кого вы попираете ногами, восстанут, чтобы сбросить чужеземное ярмо, так что в конце концов даже имя ваше исчезнет из памяти мира.
— Эта желтая сбежала из сумасшедшего дома, — выразил свое мнение Шивокс.
— Надеюсь, я доживу до этого дня — о, как мне хочется увидеть его! Увидеть свою страну очищенной от чужеземной заразы, чистой и свободной, вернувшейся к старым обычаям — вот мечта моего сердца. Я отдала бы жизнь, чтобы хоть на час приблизить наступление этого дня. Вы слышите, вонарские волки?
— Мама, перестань! — гочанна Джатонди заговорила на кандерулезском, считая, что этот язык непонятен иностранным чиновникам. — Прекрати немедленно!
— А ты что же, тоже с ними? — Ксандунисса, также перейдя на родной язык, накинулась на дочь. — Их слепок, рабыня, игрушка! Пока ты училась в их проклятой стране, авескийское сердце засохло в твоей груди? Изменница, я вижу, что это так!
— Это не так, и ты это знаешь. И не кричи, мама, эти люди примут тебя за сумасшедшую.
— Мне безразлично, что они думают обо мне! Я забочусь только об УудПрае — нашем доме, нашем сокровище, ветшающем у нас на глазах, потому что эти вонарцы обманули и ограбили нас. Из всех их преступлений это — самое черное!
— Чем громче ты говоришь, тем хуже они тебя слышат. Пожалуйста, послушай меня, мама!
— Что слушать! Тебе нечего сказать! Ты ничего не понимаешь! Тебе нет дела до УудПрай, ты такая же, как эти пришельцы с запада, тебе не постигнуть величия, древней славы… тебе не понять, что такое УудПрай. — Голос Ксандуниссы дрогнул. Слезы выступили у нее на глазах. — УудПрай…
— Царственная гочалла, я помогу спасти дворец, если это в моих силах, — впервые с начала злополучной беседы Ренилл подал голос, заговорив на кандерулезском. — Я не могу ручаться за успех, но клянусь, я попытаюсь что-нибудь сделать.
Ксандунисса, пораженная, обернулась к неподвижному, молчавшему до сих пор человеку в местной одежде, только теперь заметив несоответствие авескийских черт лица и светлых, выгоревших на солнце волос.
— Вы…
— Ренилл во Чаумелль, заместитель второго секретаря протектората.
— Это вонарское имя, но вы говорите на языке Авескии. Вы не совсем такой, как они, мне кажется. Но вы и не один из нас. Объясните.
— Царственная гочалла, я гражданский чиновник Вонара. Я не имею полномочий самолично оказать вам всю возможную помощь, но то влияние, каким я обладаю, к вашим услугам.
— Вежливая речь, — снисходительно проворчала Ксандунисса. — Я не предполагала, что вонарец способен на великодушие и любезность. Но вы не совсем их крови, может быть, причина в этом.
— Может быть. Я разделяю вашу тревогу за судьбу великого дворца…
— В самом деле? Значит, вы видели его?
— Снаружи, несколько раз. Однажды при лунном свете…
— Да, именно тогда на него следует любоваться! Сияющие фонтаны, лиловый купол… хрустальная аркада Ширардира Великолепного…
— Несравненно прекрасны. Их необходимо спасти. Я сделаю для этого все, что в моих силах.
— Да, сделайте. Я удовлетворена. Я ожидаю от вас настойчивых усилий. Сообщайте мне о своих успехах. Вам следует отложить все прочие дела и заботы, пока не решится это дело. — Гнев покинул Ксандуниссу, оставив ее усталой и опустошенной, однако ее осанка не потеряла царственного величия. Она обернулась к дочери:
— Я сообщила им свою волю. Теперь мы можем покинуть этот нелепый дом.
— Вернемся домой, матушка.
— Протектор во Трунир, я покидаю вас, — объявила на вонарском Ксандунисса.
— Не смею удерживать вас, мадам. — Во Трунир, не уловивший смысла короткого разговора, ведшегося по-кандерулезски, оказался застигнут врасплох, но мгновенно оправился. — Я прикажу страже сопровождать вас. Толпа у ворот может быть опасна.
— Мне не нужна защита. Это мой народ, господин во Трунир. Желаю вам хорошего дня.
— Гочалла, — поклонился Ренилл.
— Идем, гочанна, — не прибавив более ни слова, Ксандунисса повернулась и покинула кабинет протектора. Гочанна Джатонди послушно последовала за ней. На мгновенье ее черные с голубым отсветом глаза встретились с глазами Ренилла и губы беззвучно прошептали: «Спасибо».
Дверь уже закрылась за ней, когда Ренилл понял, что не может сообразить, на каком языке она говорила.
Несколько секунд длилось молчание, потом заговорил протектор во Трунир:
— Ну, Чаумелль, как вы это сделали? Вам быстро удалось пригладить встопорщенные перышки. Что вы ей сказали?
— Сказал, что помогу, если сумею. Я объяснил ей, что не могу гарантировать результат.
— Неопределенно, но утешительно. Отлично. В сущности, если вам удастся что-нибудь выжать из бюджета, я не откажусь выдать ей пособие. Действительно жалко старушку, — признался во Трунир.
— Сомневаюсь, что она с благодарностью примет вашу жалость, сэр.
— В самом деле, зато она не откажется принять субсидию, — вставил Шивокс. — Этой старой ведьме место в больнице для бедных, но она не настолько сумасшедшая, чтобы разучиться протягивать руку. Здешние жители все до одного прирожденные попрошайки. Хотя приходится признать, среди женщин попадаются хорошенькие. Эта молоденькая, например. Заметили, какие губки? А кожа? Жаль, что она с ног до головы завернута в свои тряпки.
Заместитель второго секретаря и протектор незаметно обменялись взглядами, выражавшими одинаковое отвращение.
— Проверьте счета, — распорядился во Трунир. — Посмотрите, что можно сделать для гочаллы. Она осталась совершенно без средств к существованию.
— Но списывать ее со счета преждевременно, — улыбнулся Ренилл, подходя к окну. — Смотрите.
Начальники присоединились к нему. Как раз в этот момент гочалла Ксандунисса с дочерью выходили из ворот резиденции. Коротко переговорив со стражниками, они шагнули мимо распахнувшихся перед ними огромных створок прямо в беснующуюся толпу. Из окна были видны только спины женщин. Наблюдатели не видели лица княгини и не слышали ее голоса. Но на их глазах она подняла руку цвета старой слоновой кости — и толпа затихла. Еще минута или две — и неслышимые слова усмирили мятежников. Собравшаяся на площади толпа начала расходиться. В поредевшем море голов открылась тропа, в конце которой виднелся древний, но все еще роскошный фози — трехколесная повозка, влекомая смуглым великаном, одетым в цвета Кандерула: черный с золотом и пурпуром. Женщины вошли в фози, и древняя карета укатила в облаке ныли. Толпа беззвучно таяла.
— Видели? Она все еще внушает почтение, — заметил Ренилл. — Обладает немалой силой и властью, пусть даже неосязаемой. С этим следует считаться.
— Вы совершенно правы. Не следует недооценивать силы врага. — Протектор мрачно усмехнулся. — Что возвращает нас к первоначальной теме разговора, Чаумелль — к плану проникновения в ДжиПайндру. Вы, кажется, сказали, что вас невозможно принудить? Вы уверены? Может быть, вы запамятовали, что чиновники Авескийского управления гражданскими делами, виновные в злостном неповиновении в момент общественных возмущений, подлежат тюремному заключению на срок до двух лет? Общественное возмущение налицо. Вы подумали, как скажется ваш приговор на других членах семьи? Древний и гордый род во Чаумеллей прославлен в истории Вонара. Как перенесут бывшие Возвышенные публичный позор члена их семьи?
Ренилл молчал:
— Обдумайте это. Никто не принуждает вас к убийству, по крайней мере, в письменной форме такого распоряжения никто не отдает. Обнаружив нынешнего КриНаида, не считайте себя обязанным убить его. — Во Трунир раздвинул губы в ледяной улыбке. — Просто помните свой долг — но, разумеется, прежде всего руководствуйтесь собственной совестью.
2
— Ошибка. Разумеется.
— Виновные понесут суровое наказание.
— Я трепещу за них!
— …и вы можете не сомневаться, что подобная небрежность впредь не повторится.
— Протектор утешает и ободряет меня.
— А теперь, мадам, чем я могу служить вам?
— Услуга, которую вы можете мне оказать, зависит только от вашей доброй воли. Вы можете согласиться принять небольшой дар.
— Невозможно, мадам. Вонарские законы запрещают мне.
— Ваша неподкупность вне подозрений. Не тревожьтесь, протектор, — успокоила гочалла Ксандунисса. — Всего лишь сувенир, не обладающий материальной ценностью. — Преодолев легкое сопротивление, она вложила подарок в его руку.
Во Трунир присмотрелся. На его ладони лежали пара бесцветных осколков мрамора, щепка лакированного дерева и кусок штукатурки. Протектор нахмурился:
— Что это?
— УудПрай, — ответила гочалла. — Я вручаю вам осколки дворца УудПрай. Не смущайтесь принять их, протектор — у нас их в достатке, и каждый новый день приносит новые разрушения. Когда от прекраснейшего дворца Авескии останется лишь фундамент, эти сувениры могут превратиться в редкостный исторический курьез и приобретут некоторую ценность. Однако пока еще в них нет недостатка.
— Очень мило. Мадам, я понимаю вашу мысль. — Во Трунир бережно положил обломки на стол. — Я понимаю ваши заботы и как всегда, предлагаю вам самое искреннее сочувствие.
— Ваше сочувствие, искреннее или нет, совершенно бесполезно для меня. Я требую практической помощи. — Она говорила как королева с одним из своих подданных.
— Мы уже обсуждали это, и не раз, мадам. Уверен, я ясно выразил позицию Вонара в этом вопросе.
— Позиция Вонара должна измениться.
— Невозможно!
— Она изменится !— негодование прорвалось наружу, и гочалла помедлила, овладевая собой. — Я объясню, и вы поймете, почему это необходимо.
— Мадам, совершенно бесполезно…
— Молчание. Вы меня выслушаете и на этот раз поймете. — Гочалла глубоко вздохнула и заговорила уже спокойно: — Постарайтесь, если вы на это способны, вообразить наше существование в УудПрае. Великий дворец моих предков, древность которого теряется в веках, величие которого не поддается описанию, одно из чудес света — превращается в руины. Крыша протекает и грозит обрушиться. Стены растрескались. Дождевая вода проникает в здание, и там царит вечная сырость. Плесень и гниль разрушают ковры, гобелены, статуи и священные изображения. Червь точит мебель, жучки изгрызли резьбу, а коридоры стали жилищем летучих мышей. Веками собиравшиеся сокровища гибнут, все рассыпается в прах, все приходит в жалкое состояние. Нищета, в которую впадает УудПрай, — позор для всего Кандерула. Позор, что его гочалла и гочанна вынуждены прозябать в нищете. И вина за этот позор лежит единственно на вонарских властях. Вонар лишил нас доходов. Вонар незаконно отменил подати, полагавшиеся нашей семье, Вонар нарушил свои обещания, приведя касту Лучезарных к ничтожеству и нищете. По справедливости, Вонар и должен теперь исправить содеянное. Вы обеспечите нам средства, достаточные для восстановления и содержания дворца. Это лишь ничтожная часть вашего долга, но я устала и готова довольствоваться малым. Итак, я объяснила очень спокойно и ясно, и вы, несомненно, осознали свою ответственность.
— Гочалла, — во Трунир испустил тяжкий вздох. — Не в первый раз вы высказываетесь, как вы изволили выразиться, с полной ясностью. Однако вы отказываетесь принять во внимание некоторые обстоятельства. Я уже устал объяснять, как и второй секретарь Шивокс…
Гочалла кинула на Шивокса полный отвращения взгляд:
— Эта змея в личине свиньи! Я отказываюсь иметь с ним дело.
— Однако подобные прошения должны направляться именно через второго секретаря…
— Прошения! Что же я — покорная просительница, молящая о вашем внимании? Разве я не гочалла, требующая того, что принадлежит мне по праву?
— Матушка, — чуть слышно предостерегла гочанна Джатонди.
— Никто вам ничего не должен, мадам, — вмешался второй секретарь Шивокс. — Ни единого цинну. Как вбить это вам в голову? Ладно, слушайте внимательно, объясняю еще раз. Республика Вонар никогда не обещала вам никакой «дани». Была назначена пенсия, и очень щедрая, вашему дяде, гочаллону Рузиру, и его прямым наследникам. Рузир, известный гуляка, спустил состояние вашего семейства в игорных домах. После его безвременной кончины титул перешел к младшему брату гочаллона, вашему отцу, мадам, но сундуки были пусты. Поскольку он не оставил прямых наследников, пенсионные выплаты были прекращены. С начала и до конца Вонар соблюдал условия соглашения, и вы ни в чем не можете нас упрекнуть. Ну что, гочалла, теперь поняла?
— Что там бормочет на своем обезьяньем наречии эта надушенная ядовитая свинья? — спросила гочалла. — Я не слышу его. — Она обратилась прямо к во Труниру: — Моему родичу гочаллону Рузиру были обещаны определенные суммы. Мы, я и Рузир, принадлежим к одному роду — одна кровь, одна плоть. Если бы после него остались долги, я должна была бы уплатить их. И наоборот: то, что должны ему, наследуется мною. Кто в здравом уме усомнится в столь простом и очевидном деле?
— Нечего и пытаться говорить с этой женщиной. — Шивокс неприязненно покачал головой.
— Наши законы и обычаи сильно различаются, мадам. — Во Трунир едва скрывал нетерпение, однако владел собой достаточно, чтобы сохранять вежливый тон. — Вам это может показаться несправедливым, но придется признать тот факт, что с нашей точки зрения мы честно и полностью исполнили свои обязательства. Однако если вы действительно нуждаетесь, я посоветовал бы вам обратиться за помощью в специальные службы…
— Обратиться за помощью! Специальные службы! — Самообладание гочаллы иссякло, и она вспыхнула, как пламя, в которое подбросили сухого хвороста. — Нестерпимое оскорбление! Вы предлагаете милостыню — мне! Мне!
— Матушка, прошу вас, — тихо умоляла гочанна. — Вы обещали, вспомните, вы обещали…
— Я обещала быть терпеливой, гочанна, но я не обещала сносить гнусные оскорбления!
— Матушка, поверьте, дав волю своему гневу, вы только станете в их глазах…
— Чем? Чем я стану в их глазах? Кажется, они уже видят во мне нищенку!
— Ни в коем случае, мадам, — попытался успокоить ее во Трунир. — Напротив. Сокровища дворца УудПрай славятся по всей Авескии и за ее пределами. Мне казалось, если бы вы согласились реализовать некоторые ценности…
— Реализовать? Что это значит? О чем он говорит? — гневно переспросила гочалла.
— Он имеет в виду, что мы могли бы продать часть мебели и произведений искусства, — пояснила Джатонди. Она говорила на безупречном вонарском без малейшего акцента.
— Это безумие. Или, вернее, сон. Сокровище наших предков, наследство наших потомков, достояние рода — и он говорит, что мы должны променять его на деньги? Что князья Кандерула должны торговать и торговаться, оскверняя себя ради наживы? Возможно ли это?
— Ваше барахло разваливается на глазах, вы сами только что сказали. Так не лучше ли избавиться от него, пока еще можно хоть что-то выручить? — грубо перебил Шивокс.
— Лучше пусть весь дворец сгорит, чем будет осквернен продажей! Лучше бросить все в раскаленное сияние Ирруле! Я скорее умру с голоду, чем унижусь до такого.
— Право, Шивокс, ваша прямолинейность…— упрекнул во Трунир.
— А по-моему, сэр, надо смотреть фактам в лицо, — возразил второй секретарь. — Мы в своей стране давно покончили с королями, знатью, наследственными привилегиями и прочей чепухой и только выиграли от этого. У нас нет места для паразитов голубой крови. Время королей и королев прошло, и этой женщине пора понять, что мир не обязан ее кормить.
— О, вы, вонарцы, с вашим высокомерием, с вашей слепотой, с вашим презрением к чужим обычаям — волчья стая, терзающая мир. — В голосе гочаллы звучала бесконечная горечь. — Грабители народов, тираны и разрушители, вы — проклятие человечества. Вы явились из-за моря с вашими кораблями-крепостями, с оружием, которому ничто не может противостоять, с вашими дьявольскими изобретениями. Вы захватили наши земли, присвоили наши богатства, превратили в марионеток правителей. Вы оскверняете храмы, отвергаете наши законы и учения, презираете наши предания и волшебство. Вы, лишенные разума, объявляете дикарями нас, когда сами вы всего лишь безбожные варвары. Вы лишили нас всего, всего, оставив лишь стыд, рабство и отчаяние.
— Матушка! — тщетно умоляла гочанна Джатонди.
— Вы развратили наш народ, вы помыкаете нами и унижаете нас. Вы думаете, с нами покончено, мы разбиты, мы жалкие рабы, о которых можно вытирать ноги! Но я говорю вам и всему вашему мучнолицему роду — говорю вам, берегитесь. Рано вы торжествуете победу.
— Матушка, вспомните Бальзам Духа!..
— Вы и вся ваша стая, берегитесь! — глаза гочаллы пылали, лицо застыло как камень. — Авеския не вечно будет покорной. Помните, у нас есть магия — и наши боги! Один поворот колеса — и вы будете повергнуты в прах, а те, кого вы попираете ногами, восстанут, чтобы сбросить чужеземное ярмо, так что в конце концов даже имя ваше исчезнет из памяти мира.
— Эта желтая сбежала из сумасшедшего дома, — выразил свое мнение Шивокс.
— Надеюсь, я доживу до этого дня — о, как мне хочется увидеть его! Увидеть свою страну очищенной от чужеземной заразы, чистой и свободной, вернувшейся к старым обычаям — вот мечта моего сердца. Я отдала бы жизнь, чтобы хоть на час приблизить наступление этого дня. Вы слышите, вонарские волки?
— Мама, перестань! — гочанна Джатонди заговорила на кандерулезском, считая, что этот язык непонятен иностранным чиновникам. — Прекрати немедленно!
— А ты что же, тоже с ними? — Ксандунисса, также перейдя на родной язык, накинулась на дочь. — Их слепок, рабыня, игрушка! Пока ты училась в их проклятой стране, авескийское сердце засохло в твоей груди? Изменница, я вижу, что это так!
— Это не так, и ты это знаешь. И не кричи, мама, эти люди примут тебя за сумасшедшую.
— Мне безразлично, что они думают обо мне! Я забочусь только об УудПрае — нашем доме, нашем сокровище, ветшающем у нас на глазах, потому что эти вонарцы обманули и ограбили нас. Из всех их преступлений это — самое черное!
— Чем громче ты говоришь, тем хуже они тебя слышат. Пожалуйста, послушай меня, мама!
— Что слушать! Тебе нечего сказать! Ты ничего не понимаешь! Тебе нет дела до УудПрай, ты такая же, как эти пришельцы с запада, тебе не постигнуть величия, древней славы… тебе не понять, что такое УудПрай. — Голос Ксандуниссы дрогнул. Слезы выступили у нее на глазах. — УудПрай…
— Царственная гочалла, я помогу спасти дворец, если это в моих силах, — впервые с начала злополучной беседы Ренилл подал голос, заговорив на кандерулезском. — Я не могу ручаться за успех, но клянусь, я попытаюсь что-нибудь сделать.
Ксандунисса, пораженная, обернулась к неподвижному, молчавшему до сих пор человеку в местной одежде, только теперь заметив несоответствие авескийских черт лица и светлых, выгоревших на солнце волос.
— Вы…
— Ренилл во Чаумелль, заместитель второго секретаря протектората.
— Это вонарское имя, но вы говорите на языке Авескии. Вы не совсем такой, как они, мне кажется. Но вы и не один из нас. Объясните.
— Царственная гочалла, я гражданский чиновник Вонара. Я не имею полномочий самолично оказать вам всю возможную помощь, но то влияние, каким я обладаю, к вашим услугам.
— Вежливая речь, — снисходительно проворчала Ксандунисса. — Я не предполагала, что вонарец способен на великодушие и любезность. Но вы не совсем их крови, может быть, причина в этом.
— Может быть. Я разделяю вашу тревогу за судьбу великого дворца…
— В самом деле? Значит, вы видели его?
— Снаружи, несколько раз. Однажды при лунном свете…
— Да, именно тогда на него следует любоваться! Сияющие фонтаны, лиловый купол… хрустальная аркада Ширардира Великолепного…
— Несравненно прекрасны. Их необходимо спасти. Я сделаю для этого все, что в моих силах.
— Да, сделайте. Я удовлетворена. Я ожидаю от вас настойчивых усилий. Сообщайте мне о своих успехах. Вам следует отложить все прочие дела и заботы, пока не решится это дело. — Гнев покинул Ксандуниссу, оставив ее усталой и опустошенной, однако ее осанка не потеряла царственного величия. Она обернулась к дочери:
— Я сообщила им свою волю. Теперь мы можем покинуть этот нелепый дом.
— Вернемся домой, матушка.
— Протектор во Трунир, я покидаю вас, — объявила на вонарском Ксандунисса.
— Не смею удерживать вас, мадам. — Во Трунир, не уловивший смысла короткого разговора, ведшегося по-кандерулезски, оказался застигнут врасплох, но мгновенно оправился. — Я прикажу страже сопровождать вас. Толпа у ворот может быть опасна.
— Мне не нужна защита. Это мой народ, господин во Трунир. Желаю вам хорошего дня.
— Гочалла, — поклонился Ренилл.
— Идем, гочанна, — не прибавив более ни слова, Ксандунисса повернулась и покинула кабинет протектора. Гочанна Джатонди послушно последовала за ней. На мгновенье ее черные с голубым отсветом глаза встретились с глазами Ренилла и губы беззвучно прошептали: «Спасибо».
Дверь уже закрылась за ней, когда Ренилл понял, что не может сообразить, на каком языке она говорила.
Несколько секунд длилось молчание, потом заговорил протектор во Трунир:
— Ну, Чаумелль, как вы это сделали? Вам быстро удалось пригладить встопорщенные перышки. Что вы ей сказали?
— Сказал, что помогу, если сумею. Я объяснил ей, что не могу гарантировать результат.
— Неопределенно, но утешительно. Отлично. В сущности, если вам удастся что-нибудь выжать из бюджета, я не откажусь выдать ей пособие. Действительно жалко старушку, — признался во Трунир.
— Сомневаюсь, что она с благодарностью примет вашу жалость, сэр.
— В самом деле, зато она не откажется принять субсидию, — вставил Шивокс. — Этой старой ведьме место в больнице для бедных, но она не настолько сумасшедшая, чтобы разучиться протягивать руку. Здешние жители все до одного прирожденные попрошайки. Хотя приходится признать, среди женщин попадаются хорошенькие. Эта молоденькая, например. Заметили, какие губки? А кожа? Жаль, что она с ног до головы завернута в свои тряпки.
Заместитель второго секретаря и протектор незаметно обменялись взглядами, выражавшими одинаковое отвращение.
— Проверьте счета, — распорядился во Трунир. — Посмотрите, что можно сделать для гочаллы. Она осталась совершенно без средств к существованию.
— Но списывать ее со счета преждевременно, — улыбнулся Ренилл, подходя к окну. — Смотрите.
Начальники присоединились к нему. Как раз в этот момент гочалла Ксандунисса с дочерью выходили из ворот резиденции. Коротко переговорив со стражниками, они шагнули мимо распахнувшихся перед ними огромных створок прямо в беснующуюся толпу. Из окна были видны только спины женщин. Наблюдатели не видели лица княгини и не слышали ее голоса. Но на их глазах она подняла руку цвета старой слоновой кости — и толпа затихла. Еще минута или две — и неслышимые слова усмирили мятежников. Собравшаяся на площади толпа начала расходиться. В поредевшем море голов открылась тропа, в конце которой виднелся древний, но все еще роскошный фози — трехколесная повозка, влекомая смуглым великаном, одетым в цвета Кандерула: черный с золотом и пурпуром. Женщины вошли в фози, и древняя карета укатила в облаке ныли. Толпа беззвучно таяла.
— Видели? Она все еще внушает почтение, — заметил Ренилл. — Обладает немалой силой и властью, пусть даже неосязаемой. С этим следует считаться.
— Вы совершенно правы. Не следует недооценивать силы врага. — Протектор мрачно усмехнулся. — Что возвращает нас к первоначальной теме разговора, Чаумелль — к плану проникновения в ДжиПайндру. Вы, кажется, сказали, что вас невозможно принудить? Вы уверены? Может быть, вы запамятовали, что чиновники Авескийского управления гражданскими делами, виновные в злостном неповиновении в момент общественных возмущений, подлежат тюремному заключению на срок до двух лет? Общественное возмущение налицо. Вы подумали, как скажется ваш приговор на других членах семьи? Древний и гордый род во Чаумеллей прославлен в истории Вонара. Как перенесут бывшие Возвышенные публичный позор члена их семьи?
Ренилл молчал:
— Обдумайте это. Никто не принуждает вас к убийству, по крайней мере, в письменной форме такого распоряжения никто не отдает. Обнаружив нынешнего КриНаида, не считайте себя обязанным убить его. — Во Трунир раздвинул губы в ледяной улыбке. — Просто помните свой долг — но, разумеется, прежде всего руководствуйтесь собственной совестью.
2
Внешне он походил на туземца, но этого было мало. Новая роль требовала необычных умений, и учителя, способного подготовить к ней, в ЗуЛайсе не нашлось бы. Выйдя из резиденции, Ренилл во Чаумелль по затихшим улицам вернулся в свой дом у начала бульвара Халливак, где Врата Сумерек отмечали границу квартала, известного как Малый Ширин. За высокой серебристой аркой шумела настоящая ЗуЛайса, в которой вонарскими были только надписи с названиями улиц и лавчонок, да еще мелькающие тут и там желто-серые мундиры. На границе вонарские и авескийские голоса сливались в общий гомон, а стража у ворот была всегда начеку, готовая отразить вторжение местных попрошаек-мутизи, игроков в кости, заклинателей змей, продавцов юкки и прочего нежелательного элемента.
Всегда, по только не сегодня. Утренняя толпа смела стражей, и теперь несчастные жалкие Безымянные, девушки-цветы и уличные музыканты предлагали каждый свой товар в священных в иные дни пределах. Рано или поздно вернувшиеся солдаты должны были вышвырнуть их с этих улиц, но пока городские бедняки пользовались редкой возможностью заработать.
Ренилл вошел в дверь дома, где снимал квартиру: высокое узкое здание, ничем не отличающееся от сотен домов, выстроившихся вдоль улиц крупных городов Вонара. Консьерж за конторкой встрепенулся было, но узнав под дикарским нарядом жильца-оригинала, безропотно опустился на место.
Поднявшись на третий этаж, Ренилл отворил дверь собственной трехкомнатной квартирки, из углового окна которой открывался вид на Сумеречные Врата. Поднявшись по служебной лестнице до ранга заместителя второго секретаря и получая соответствующее жалованье, он давно мог бы перебраться в более просторное помещение, и его сослуживцы неоднократно намекали, что пора бы сменить квартиру, но Ренилл не хотел отказываться от возможности из собственного окна наблюдать жизнь Авескии, свободно бурлившую за воротами.
Он прошел в гостиную, где западная мебель и жалюзи на окнах соседствовали с восточными коврами, плетеными опахалами, безделушками из слоновой кости, висевшими на стенах мечами с пламевидными клинками и высеченной из песчаника тяжелой жутковатого вида статуей богини Хрушиики. Его единственный слуга (приличия требовали, чтобы человек его положения обзавелся по крайней мере четырьмя) дремал в пышном кресле. При появлении хозяина сей мастер на все руки — сморщенный карлик Безымянный, которому, по местным понятиям, не место было рядом с порядочным человеком — немедленно проснулся и вскочил на ноги. Хозяин отдал приказ — и слуга расторопно уложил его саквояж. Ренилл, ожидая, пока все будет готово, рассматривал из окна гуляющих по улице туземцев. Им даже в такую жару хорошо было в их легких просторных туниках и шароварах, под широкими шляпами с кисейными вуалями, в невесомых сандалиях. А ему-то придется напялить вонарский наряд…
Он представил себе западный костюм с его накрахмаленными воротничками и галстуком-удавкой. Быть может, если бы он не знал ничего другого, это одеяние не представлялось бы столь невыносимым? А так?.. Подумать страшно! Ренилл твердо решил отложить переодевание насколько возможно.
Как только с укладкой было покончено, Ренилл отдал несколько коротких указаний на время своего отсутствия и с саквояжем в руках вышел из дома. Спустился по лестнице, миновал равнодушного консьержа и снова оказался на улице. Прошел сквозь Сумеречные Врата, без труда затерялся в шумной толпе и направился к центральному вокзалу — еще одному оазису Запада в самом сердце ЗуЛайсы. Здесь он купил билет второго класса до АфаХаала, заплатив вдвое меньше, чем взяли бы с Высокочтимого, в том маловероятном случае, если бы вонарец снизошел до проезда вторым классом.
Второй класс на новехонькой Авескийской Железнодорожной Линии представлялся сущим кошмаром с точки зрения человека запада: вагон, битком набитый потными, источающими чесночный аромат туземцами: закутанными в просторные накидки женщинами; подозрительно вооруженными мужчинами и полуголыми младенцами. Острые локти, пронзительные выкрики, баррикады поклажи — и какой! Чемоданы, ковровые мешки, огромные узлы, корзины с едой, фляги, термосы, кувшины вина и простокваши, жестяные коробки, завернутая в пергаментную бумагу одежда, сундуки и коробки с обувью! И вдобавок разнообразная живность, пернатая, мохнатая и чешуйчатая: насекомые, кошки, телята, козлята и ягнята. Взрослый скот, шакалы и обезьяны должны были перевозиться в багажном вагоне, но и без них ни один любитель животных не соскучился бы в подобном обществе.
Ренилл во Чаумелль не имел ничего против. В этом гаме и грохоте, духоте и толкотне он чувствовал себя непривычно свободным. Не то чтобы ему доставляло удовольствие зрелище грязной нищеты: просто здесь жесткие рамки вонарских правил хорошего тона не сковывали его, и он мог расслабиться.
Никто и не заподозрил в нем чужака. Когда ЗуЛайса осталась позади и поезд, пыхтя, отправился на запад через пыльную равнину, Ренилл присоединил свой голос к общей болтовне, перекидываясь шутками с соседями, сплетничая, слушая сказки и сам рассказывая чудовищные небылицы на своем безупречном кандерулезском. Несмотря на убийственную жару, он остался в шляпе: эта причуда послужила поводом для насмешливых замечаний, но ни один из его соседей по купе не угадал настоящей причины: нежелания открывать предательскую светлую шевелюру.
Горячее желтоватое небо выгорело и потускнело. Приближалась ночь. В вагоне зажгли лампы, и локомотив протяжно свистел, мчась по новеньким блестящим рельсам сквозь непроглядную тьму: огни редких деревушек гасли рано, а сквозь пыльную мглу над головой нелегко было пробиться свету звезд. В вагонах первого класса проводник сейчас обходил улегшихся на чистейшие простыни пассажиров, опуская противомоскитные сетки и разнося прохладительные напитки. Пассажиры второго класса спали сидя на деревянных скамьях среди своих узлов — если кому вообще удавалось задремать. Ренилл во Чаумелль, как ни привычен был к авескийским обычаям, всю ночь не сомкнул глаз. Впрочем, он не жаловался на бессонницу, потому что одну из соседних скамей занимал мутизи — бродячий маг, с удовольствием развлекавший своих бодрствующих попутчиков.
Конечно, этот тощий оборванец не был настоящим магом. Обладай он большим талантом, ему не пришлось бы нищенствовать. Но, как почти все его собратья по ремеслу, он владел артефактом — неким талисманом или волшебной вещью, таившей в себе, по общему убеждению, чудотворную силу. В данном случае священный предмет оказался неаппетитным комком какого-то буроватого вещества, пронизанного блестящими стеклянистыми прожилками. Владелец с гордостью объявил свое неприглядное сокровище «плотью самой Ирруле, Страны Богов, извлеченной тайными сверхъестественными силами сквозь Портал; священной реликвией, таящей несокрушимую мощь».
Подобные заявления составляли непременную часть выступлений мутизи. Чудеса, совершаемые посредством священных реликвий, оказывались более или менее впечатляющими, но редко поражали чем-либо по-настоящему внушительным. Не был исключением и этот случай. Долгое бормотание и отчаянные гримасы мутизи были вознаграждены слабым сиянием, которое начал испускать бурый ком. В вагонном полумраке мерцание было отчетливо различимо. Оно понемногу становилось ярче, и блестящие прожилки начали переливаться всеми цветами радуги, налившись сперва глубоким фиолетовым, который сменился красным, затем оранжевым, желтым, зеленым, голубым, черным и снова фиолетовым, после чего свет померк и артефакт принял первоначальный неприметный вид.
Скромный спектакль, ничего выдающегося, однако Ренилл вознаградил мага парой цинну — больше он не мог дать, не привлекая внимания щедростью, необычной для пассажира второго класса. Эти незатейливые представления всегда интриговали его. Чепуха, дешевые фокусы! — единодушно заявляли его просвещенные соотечественники, и он нехотя соглашался с ними, однако трезвый взгляд не гасил очарования. Эти мелкие туземные чудотворцы с их непомерными притязаниями и нелепыми позами, так или иначе, представляли нечто, не поддававшееся объяснению. Конечно, искусный западный фокусник мог добиться того же эффекта, но здесь, в Авескии, среди храмов и изображений богов, от чудес не удавалось так легко отмахнуться.
Всегда, по только не сегодня. Утренняя толпа смела стражей, и теперь несчастные жалкие Безымянные, девушки-цветы и уличные музыканты предлагали каждый свой товар в священных в иные дни пределах. Рано или поздно вернувшиеся солдаты должны были вышвырнуть их с этих улиц, но пока городские бедняки пользовались редкой возможностью заработать.
Ренилл вошел в дверь дома, где снимал квартиру: высокое узкое здание, ничем не отличающееся от сотен домов, выстроившихся вдоль улиц крупных городов Вонара. Консьерж за конторкой встрепенулся было, но узнав под дикарским нарядом жильца-оригинала, безропотно опустился на место.
Поднявшись на третий этаж, Ренилл отворил дверь собственной трехкомнатной квартирки, из углового окна которой открывался вид на Сумеречные Врата. Поднявшись по служебной лестнице до ранга заместителя второго секретаря и получая соответствующее жалованье, он давно мог бы перебраться в более просторное помещение, и его сослуживцы неоднократно намекали, что пора бы сменить квартиру, но Ренилл не хотел отказываться от возможности из собственного окна наблюдать жизнь Авескии, свободно бурлившую за воротами.
Он прошел в гостиную, где западная мебель и жалюзи на окнах соседствовали с восточными коврами, плетеными опахалами, безделушками из слоновой кости, висевшими на стенах мечами с пламевидными клинками и высеченной из песчаника тяжелой жутковатого вида статуей богини Хрушиики. Его единственный слуга (приличия требовали, чтобы человек его положения обзавелся по крайней мере четырьмя) дремал в пышном кресле. При появлении хозяина сей мастер на все руки — сморщенный карлик Безымянный, которому, по местным понятиям, не место было рядом с порядочным человеком — немедленно проснулся и вскочил на ноги. Хозяин отдал приказ — и слуга расторопно уложил его саквояж. Ренилл, ожидая, пока все будет готово, рассматривал из окна гуляющих по улице туземцев. Им даже в такую жару хорошо было в их легких просторных туниках и шароварах, под широкими шляпами с кисейными вуалями, в невесомых сандалиях. А ему-то придется напялить вонарский наряд…
Он представил себе западный костюм с его накрахмаленными воротничками и галстуком-удавкой. Быть может, если бы он не знал ничего другого, это одеяние не представлялось бы столь невыносимым? А так?.. Подумать страшно! Ренилл твердо решил отложить переодевание насколько возможно.
Как только с укладкой было покончено, Ренилл отдал несколько коротких указаний на время своего отсутствия и с саквояжем в руках вышел из дома. Спустился по лестнице, миновал равнодушного консьержа и снова оказался на улице. Прошел сквозь Сумеречные Врата, без труда затерялся в шумной толпе и направился к центральному вокзалу — еще одному оазису Запада в самом сердце ЗуЛайсы. Здесь он купил билет второго класса до АфаХаала, заплатив вдвое меньше, чем взяли бы с Высокочтимого, в том маловероятном случае, если бы вонарец снизошел до проезда вторым классом.
Второй класс на новехонькой Авескийской Железнодорожной Линии представлялся сущим кошмаром с точки зрения человека запада: вагон, битком набитый потными, источающими чесночный аромат туземцами: закутанными в просторные накидки женщинами; подозрительно вооруженными мужчинами и полуголыми младенцами. Острые локти, пронзительные выкрики, баррикады поклажи — и какой! Чемоданы, ковровые мешки, огромные узлы, корзины с едой, фляги, термосы, кувшины вина и простокваши, жестяные коробки, завернутая в пергаментную бумагу одежда, сундуки и коробки с обувью! И вдобавок разнообразная живность, пернатая, мохнатая и чешуйчатая: насекомые, кошки, телята, козлята и ягнята. Взрослый скот, шакалы и обезьяны должны были перевозиться в багажном вагоне, но и без них ни один любитель животных не соскучился бы в подобном обществе.
Ренилл во Чаумелль не имел ничего против. В этом гаме и грохоте, духоте и толкотне он чувствовал себя непривычно свободным. Не то чтобы ему доставляло удовольствие зрелище грязной нищеты: просто здесь жесткие рамки вонарских правил хорошего тона не сковывали его, и он мог расслабиться.
Никто и не заподозрил в нем чужака. Когда ЗуЛайса осталась позади и поезд, пыхтя, отправился на запад через пыльную равнину, Ренилл присоединил свой голос к общей болтовне, перекидываясь шутками с соседями, сплетничая, слушая сказки и сам рассказывая чудовищные небылицы на своем безупречном кандерулезском. Несмотря на убийственную жару, он остался в шляпе: эта причуда послужила поводом для насмешливых замечаний, но ни один из его соседей по купе не угадал настоящей причины: нежелания открывать предательскую светлую шевелюру.
Горячее желтоватое небо выгорело и потускнело. Приближалась ночь. В вагоне зажгли лампы, и локомотив протяжно свистел, мчась по новеньким блестящим рельсам сквозь непроглядную тьму: огни редких деревушек гасли рано, а сквозь пыльную мглу над головой нелегко было пробиться свету звезд. В вагонах первого класса проводник сейчас обходил улегшихся на чистейшие простыни пассажиров, опуская противомоскитные сетки и разнося прохладительные напитки. Пассажиры второго класса спали сидя на деревянных скамьях среди своих узлов — если кому вообще удавалось задремать. Ренилл во Чаумелль, как ни привычен был к авескийским обычаям, всю ночь не сомкнул глаз. Впрочем, он не жаловался на бессонницу, потому что одну из соседних скамей занимал мутизи — бродячий маг, с удовольствием развлекавший своих бодрствующих попутчиков.
Конечно, этот тощий оборванец не был настоящим магом. Обладай он большим талантом, ему не пришлось бы нищенствовать. Но, как почти все его собратья по ремеслу, он владел артефактом — неким талисманом или волшебной вещью, таившей в себе, по общему убеждению, чудотворную силу. В данном случае священный предмет оказался неаппетитным комком какого-то буроватого вещества, пронизанного блестящими стеклянистыми прожилками. Владелец с гордостью объявил свое неприглядное сокровище «плотью самой Ирруле, Страны Богов, извлеченной тайными сверхъестественными силами сквозь Портал; священной реликвией, таящей несокрушимую мощь».
Подобные заявления составляли непременную часть выступлений мутизи. Чудеса, совершаемые посредством священных реликвий, оказывались более или менее впечатляющими, но редко поражали чем-либо по-настоящему внушительным. Не был исключением и этот случай. Долгое бормотание и отчаянные гримасы мутизи были вознаграждены слабым сиянием, которое начал испускать бурый ком. В вагонном полумраке мерцание было отчетливо различимо. Оно понемногу становилось ярче, и блестящие прожилки начали переливаться всеми цветами радуги, налившись сперва глубоким фиолетовым, который сменился красным, затем оранжевым, желтым, зеленым, голубым, черным и снова фиолетовым, после чего свет померк и артефакт принял первоначальный неприметный вид.
Скромный спектакль, ничего выдающегося, однако Ренилл вознаградил мага парой цинну — больше он не мог дать, не привлекая внимания щедростью, необычной для пассажира второго класса. Эти незатейливые представления всегда интриговали его. Чепуха, дешевые фокусы! — единодушно заявляли его просвещенные соотечественники, и он нехотя соглашался с ними, однако трезвый взгляд не гасил очарования. Эти мелкие туземные чудотворцы с их непомерными притязаниями и нелепыми позами, так или иначе, представляли нечто, не поддававшееся объяснению. Конечно, искусный западный фокусник мог добиться того же эффекта, но здесь, в Авескии, среди храмов и изображений богов, от чудес не удавалось так легко отмахнуться.