Ж е н е в ь е в а. Отстань от меня. Ступай на работу.
Ф е л и к с. Я помогу тебе уложить вещи.
Ж е н е в ь е в а. Сама справлюсь.
Ф е л и к с. А ты можешь сама дать себе пинка в зад, когда будешь выходить отсюда?
Ж е н е в ь е в а. Ты спятил. И вся семья у тебя ненормальная. Слава богу, что у нас нет детей.
Ф е л и к с. Жил-был мальчишка в Дандй, Любил обезьяну дня три, Родился урод, Все наоборот: Зад огромный, А сам криворот.
Ж е н е в ь е в а. Аяине подозревала, что твой папаша из Данди. (Открывает шкаф.) Погляди, какие тут красивые чемоданы!
Ф е л и к с. А ты их набей своим барахлишком. Чтоб тут от тебя и духу не осталось!
Ж е н е в ь е в а. Кажется, портьеры пропахли моими духами. Придется тебе их сжечь.
Ф е л и к с. Складывай вещички, детка. И поскорей!
Ж е н е в ь е в а. Но это и мой дом, не только твой! Конечно, чисто теоретически.
Ф е л и к с. Я тебе заплачу, я от тебя откуплюсь.
Ж е н е в ь е в а. Ая оставлю твоему братцу все свои тряпки. Я и брать ничего не буду. Уйду как есть, все начну заново.
Ф е л и к с. Что это значит?
Ж е н е в ь е в а. Неужели не понимаешь? Это значит — пойду к Саксу или Блумингдейлу голышом и возьму с собой только кредитную карточку.
Ф е л и к с. Нет, про моего брата и твои тряпки.
Ж е н е в ь е в а. Мне кажется, ему бы понравилось быть женщиной. Наверное, он должен был родиться девчонкой. И тебе было бы лучше, ты мог бы на нем жениться. Я желаю тебе счастья, хотя тебе, может, и трудно в это поверить.
Ф е л и к с. Все кончено.
Ж е н е в ь е в а. Мы сто раз это говорили.
Ф е л и к с. Нет, теперь все кончено навсегда.
Ж е н е в ь е в а. Да, уж теперь всему конец — и точка. Убирайся отсюда, дай мне спокойно сложить вещи.
Ф е л и к с. Что, я не имею права приютить родного брата?
Ж е н е в ь е в а. Я тебе тоже была родная жена. Разве ты не помнишь, как нас регистрировали в ратуше? Ты, наверное, решил, что это опера и тебе надо пропеть «Да-да!». А если у вас такая дружная семья, почему никто из твоей родни на свадьбу не явился?
Ф е л и к с. Тебе же так не терпелось выскочить замуж.
Ж е н е в ь е в а. Мне не терпелось? Возможно. Мне хотелось выйти замуж. Я ждала этого счастья. И мы ведь были счастливы, правда?
Ф е л и к с. Да, как будто.
Ж е н е в ь е в а. Пока не появился твой братец.
Ф е л и к с. Он не виноват.
Ж е н е в ь е в а. Ты виноват.
Ф е л и к с. Я? Чем же?
Ж е н е в ь е в а. Раз уж все-все кончено, я тебе сейчас объясню. Но потом не обижайся.
Ф е л и к с. Говори, чем же я виноват?
Ж е н е в ь е в а. Ты так его стыдишься. Ты, наверное, и своих родителей стыдишься. Почему ты меня с ними до сих пор не познакомил?
Ф е л и к с. Они вечно болеют, из дому не выходят.
Ж е н е в ь е в а. Да, конечно, при ста тысячах долларов в год нам было не по карману съездить к ним. Может, они уже померли?
Ф е л и к с. Нет.
Ж е н е в ь е в а. Или сидят в психушке?
Ф е л и к с. Нет.
Ж е н е в ь е в а. Люблю навещать людей в психушке. Моя мать сидела в психушке, когда я еще училась в школе, и я к ней ходила. Она была чудесная, и я тоже была прелесть. Я же тебе рассказывала, что моя мать одно время была в психиатрической больнице?
Ф е л и к с. Да.
Ж е н е в ь е в а. Я считала, что тебе надо знать, если мы захотим завести ребенка. Тут стыдиться нечего. А может быть, это стыдно?
Ф е л и к с. Ничего стыдного тут нет.
Ж е н е в ь е в а. Вот и расскажи мне всю-всю подноготную про твоих родителей, все, даже самое скверное.
Ф е л и к с. Нечего мне рассказывать.
Ж е н е в ь е в а. А хочешь, я тебе скажу, что в них плохого? Ты ими недоволен. Тебе хочется чего-то другого, пошикарней. Ах, какой ты сноб!
Ф е л и к с. Тут все гораздо сложнее.
Ж е н е в ь е в а. Сомневаюсь. Что в тебе такого особенно сложного? Что-то не припомню.Ты любой ценой хочешь производить хорошее впечатление — вот и все, что в тебе есть.
Ф е л и к с. Нет, во мне все-таки есть кое-что посерьезнее.
Ж е н е в ь е в а. Нет. Ничего, кроме дешевого лоска, в тебе не было, пока твой братец не приехал. А он оказался балаганным шутом.
Ф е л и к с. Не смей его так называть.
Ж е н е в ь е в а. Я тебе только сказала, что ТЫ о нем думаешь. А какие были обязанности у меня, у твоей жены? Защищать твое самолюбие? Делать вид, что твой брат — такой же, как все? По крайней мере я никогда его не стыдилась. Это ты сгорал от стыда.
Ф е л и к с. Я?
Ж е н е в ь е в а. Тебя узнать нельзя было, как только он появлялся. Ты же умирал со стыда. Думаешь, он не заметил? Думаешь, он не заметил, что у нас всегда все готово к приему гостей, только мы почему-то никогда никого не зовем?
Ф е л и к с. Я его оберегал.
Ж е н е в ь е в а. Его? Ты себя оберегал! А из-за чего мы поругались — ведь не из-за того же, что я ему сказала. Уж он-то на меня не может пожаловаться. Нет, ты разозлился из-за того, чтб я тебе сказала.
Ф е л и к с. Да, при людях — так, что сто человек слышали.
Ж е н е в ь е в а. Кроме нас в приемной было ровно пять человек. И никто ничего не слыхал — я тебе сказала шепотом. Но ты так на меня заорал, что даже в Чикаго было слышно. А я сегодня утром была такая счастливая — я вдруг по-настоящему поняла, что я замужем, но только это продолжалось всего несколько секунд, потому что тут-то ты на меня и заорал. А мне казалось, что я так чудесно выгляжу, и все мною любуются, и ты так меня любишь… Если помнишь, мы сегодня с утра пораньше целовались и так далее. Сожги заодно и простыню вместе с портьерами. А в приемной было пятеро посетителей, и они, наверное, думали: «Вот счастливица! Какая же у нее жизнь, какой любовник, если она с самого утра так и светится!» И тут в приемную входит молодой человек, одет с иголочки, такой светский, такой мужественный! Так вот, он любовник! Наклонился, поцеловал, а она что-то шепчет ему на ухо. Видать, эта парочка со Среднего Запада шикарно устроилась в Старом Готаме[5]!
Ф е л и к с. А зачем ты мне на ухо сказала гадость?
Ж е н е в ь е в а. И повторю: «Скажи своему братцу, чтобы он принял ванну!»
Ф е л и к с. Нашла время говорить такое!
Ж е н е в ь е в а. У него сегодня премьера, а он воняет, как поросенок. Ни разу не мылся с тех пор, как приехал.
Ф е л и к с. По-твоему, это очень романтично?
Ж е н е в ь е в а. По-моему, это семейная жизнь. Оборотная сторона семейной жизни. Ну, с меня хватит. (Вытаскиваетчемодан из шкафа, открывает, швыряет раскрытый чемодан на кушетку.) Смотри, чемодан уже разинул пасть — есть просит.
Ф е л и к с. Прости меня, пожалуйста, за то, что я сказал.
Ж е н е в ь е в а. Сказал? Ты на меня орал! Ты орал: «Заткнись, так тебя растак!» Ты орал: «Если тебе не нравятся мои родные, убирайся к чертям!»
Ф е л и к с. Но я сразу же спохватился.
Ж е н е в ь е в а. Еще бы! Заткнулся как миленький. А я ушла из приемной — навсегда. Все, друг сердечный. Зачем только ты за мной потащился, чучело деревенское!
8 шкафу груда спортивной одежды, лыжные штормовки, непромокаемые комбинезоны, меховые куртки и так далее. Женевьева роется в шкафу, вытаскивает то, что ей надо, бросает на диван рядом с открытым чемоданом. Феликс совсем сник. Его мужская самоуверенность исчезает на глазах. Характер у него слабоват, он из тех позеров, которые не выносят, когда на них не обращают внимания. И чтобы Женевьева обратила на него внимание, он пытается разжалобить ее своей откровенностью.
Феликс (громко, униженно). Ты права, ты права! Права!
Женевьева (не слушая). И нырять ты меня так и не научил!
Ф е л и к с. Мне стыдно за свою семью! Ты права! Я виноват!
Руди на все это никак не реагирует. Он сидит и молчит.
Ж е н е в ь е в а. Обещал научить нырять с аквалангом… Ф е л и к с. Отец в тюрьме сидел, если хочешь знать! Жен евьева (удивленно, с любопытством). Да что ты говоришь!
Ф е л и к с. То, что ты слышишь. Ж е н е в ь е в а. А за что?
Пауза.
Ф е л и к с. За убийство.
Женевьева (волнуясь). Господи, какой ужас! Ф е л и к с. Теперь ты все знаешь. На радио бы такую новость с руками оторвали.
Ж е н е в ь е в а. Черт с ним, с радио. О, как твоему брату досталось! И тебе, наверное, тоже плохо пришлось.
Ф е л и к с. Нет, я в порядке.
Ж е н е в ь е в а. С чего бы это, интересно? А твой брат, бедняжка — теперь понятно, почему он такой. А я-то думала, что он дефективный. Знаешь, иногда при родах младенцев душит пуповина или еще что. Я думала, что он слабоумный гений!
Ф е л и к с. Это еще что такое?
Ж е н е в ь е в а. Так бывает: дурак дураком, а что-нибудь одно делает блестяще — например, играет на рояле.
Ф е л и к с. Нет, он на рояле не играет.
Ж е н е в ь е в а. Ну, зато пьесу написал, ее даже в театре поставили. Может, он мыться не любит. Может, у него друзей нет. Может быть, он вообще боится людей — ни с кем не разговаривает. Но пьесу-то он написал. И запас слов у него огромный. Мы с тобой вместе меньше знаем слов, чем он один, а иногда он такое скажет — и умно и остроумно.
Ф е л и к с. Он дипломированный фармацевт.
Ж е н е в ь е в а. Потому-то я и подумала, что он слабоумный гений. Такое сочетание тоже ненормально: он и драматург, он же и фармацевт. Но ведь он же и сын убийцы. Неудивительно, что он стал таким. Хочет, чтоб его никто не замечал, будто он невидимка. В воскресенье я видела, как он шел по Кристофер-стрит, такой высокий, красивый, вылитый Гэри Купер, но больше никто его не замечал. Зашел в кафе, сел за столик, а его даже не обслуживают — потому что его там и нет. Ничего удивительного.
Ф е л и к с. Только не расспрашивай его про убийство.
Пауза.
Ж е н е в ь е в а. Можешь быть спокоен. А что, твой отец и сейчас в тюрьме?
Ф е л и к с. Нет, но мог бы там быть. А мог бы уже умереть.
Ж е н е в ь е в а. — Теперь все прошло — как только я поняла.
Ф е л и к с. Жен, пожалуйста, не уходи. Не хочу я быть одним из этих типов, которые только и делают, что женятся и разводятся, опять женятся и опять разводятся. Они, наверное, какие-то больные.
Ж е н е в ь е в а. А мне даже нельзя вернуться на радио — после этого скандала. Так неудобно вышло!
Ф е л и к с. Аяне хочу, чтобы ты работала.
Ж е н е в ь е в а. Но я люблю работать. Люблю, чтобы у меня были свои деньги. А что мне делать — сидеть дома целыми днями?
Ф е л и к с. Заведи ребеночка.
Ж е н е в ь е в а. Да что ты? Господи боже!
Ф е л и к с. А почему бы и нет?
Ж е н е в ь е в а. Ты и вправду считаешь, что я была бы хорошей матерью?
Ф е л и к с. Самой лучшей!
Жен евьева. А кого бы ты хотел? Мальчика или девочку?
Ф е л и к с. Все равно. Я и мальчика и девочку буду любить одинаково.
Ж е н е в ь е в а. О господи! Я сейчас разревусь.
Ф е л и к с. Только не бросай меня. Я так тебя люблю!
Ж е н е в ь е в а. Не брошу.
Ф е л и к с. Веришь, что я люблю тебя?
Ж е н е в ь е в а. Придется поверить.
Ф е л и к с. Иду на работу. Уберу все в ящиках. Извинюсь перед всеми за эту дурацкую сцену. Я один во всем виноват. Брат у меня вонючий грязнуля. Ему надо принять ванну, спасибо, что ты об этом сказала. Обещай, что будешь тут, когда я вернусь.
Ж е н е в ь е в а. Обещаю.
Феликс уходит. Женевьева убирает вещи в шкаф.
Руд и (кашляет). Кхе-кхе…
Женевьева (испуганно). Кто там?
Р у д и (встает во весь рост). Это я.
Ж е н е в ь е в а. Господи!
Р у д и. Я не хотел вас пугать.
Ж е н е в ь е в а. Вы все слышали…
Р у д и. Не хотел вмешиваться.
Ж е н е в ь е в а. Да мы сами не верим в то, что мы тут наболтали.
Р у д и. Ничего. Я все равно хотел принять ванну.
Ж е н е в ь е в а. Не обязательно.
Р у д и. Дома у нас зимой так холодно. Отвыкаешь принимать ванну. Мы даже не обращаем внимания, притерпелись, что от нас пахнет.
Ж е н е в ь е в а. Мне так неприятно, что вы все слышали.
Р у д и. Да нет, не волнуйтесь. Я бесчувственный, как резиновый мячик. Вы сказали, что меня никто не замечает, что меня даже не обслуживают…
Ж е н е в ь е в а. Вы и это слышали?
Р у д и. Все оттого, что я бесполый, нейтро. У меня нет пола. Меня вся эта сексуальная возня даже не интересует. Никто не знает, сколько таких бесполых людей, потому что они — невидимки. А я вам вот что скажу — их здесь миллион. Им бы устроить парад с плакатами:
РАЗОК ПОПРОБОВАЛ — С МЕНЯ ХВАТИТ; ЖИЛ ОДИН ДЕСЯТЬ ЛЕТ, САМОЧУВСТВИЕ ОТЛИЧНОЕ; ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ ПОДУМАЙ О ЧЕМ-НИБУДЬ, КРОМЕ СЕКСА.
Ж е н ев ь е в а. А вы, оказывается, остроумный.
Р у д и. Слабоумный гений. В жизни ни на что не гожусь, зато подмечаю самое забавное.
Ж е н е в ь е в а. Мне жаль вашего отца.
Р у д и. Да он никого не убивал.
Ж е н е в ь е в а. Правда?
Р у д и. Он и мухи не обидит. Но отцом он был плохим. Мы с Феликсом стеснялись приглашать товарищей к нам домой, нам было за него так неловко. Ничего он не умел, ничего не делал, но воображал, что на нем вся земля держится. Его в детстве, по-моему, избаловали до безобразия. Иногда мы его просили помочь нам делать уроки, а потом нам в школе говорили, что он все объяснял неверно. Знаете, что бывает, когда еноту дают кусок сахару?
Ж е н е в ь е в а. Не знаю.
Р у д и. Еноты всегда «полощут» еду, прежде чем съесть.
Ж е н е в ь е в а. Да, я об этом как будто слышала. У нас в Висконсине водятся еноты.
Р у д и. Енот возьмет сахар, окунет его в воду и начинает мыть, мыть, мыть — без конца.
Пауза.
Ж е н е в ь е в а. Ну да! Пока весь сахар не растает.
Р у д и. Вот так мы с Феликсом росли. В конце концов мы обнаружили, что отца у нас фактически нет. Только мама до сих пор считает его самым великим человеком на свете.
Ж е н е в ь е в а. Но вы же все равно любите своих родителей.
Р у д и. Нейтро никого не любят. Зато и ненависти ни к кому не питают.
Ж е н е в ь е в а. Но вы же годами вели все хозяйство в доме, правда? Или нет?
Р у д и. Нейтро — чудесные слуги. Они не претендуют на особое внимание, а готовят почти всегда прекрасно.
Ж е н е в ь е в а (ей жутко). Вы такой странный человек, Руди Вальц.
Р у д и. Потому что это я — убийца.
Ж е н е в ь е в а. Что?
Р у д и. Да, у нас в семье есть убийца. Только это не отец. Это я.
Пауза.
Занавес
Тогда я помешал моему брату завести ребеночка. Женевьева тут же ушла из двухэтажной квартиры — не захотела оставаться наедине с убийцей, — и больше они с Феликсом не виделись. Теперь тому ребенку было бы двадцать два года. А ребенку, которого носила Элоиза Метцгер, когда я ее застрелил, было бы уже тридцать восемь! Только подумать…
А кто знает, что натворили бы сейчас эти взрослые люди вместо того, чтобы плавать где-то в пустоте в виде комочков аморфного небытия? У них сейчас хватило бы дел.
До сих пор я не рассказал Феликсу, что подслушал с галереи его разговор с Женевьевой и спугнул ее из роскошной квартиры — так что она уже не вернулась. Разбил семью. В то время со мной что-то случилось, как и тогда, когда я нечаянно застрелил миссис Метцгер.
Вот и все, что я могу сказать.
Мне очень захотелось сказать своей невестке, что перед ней не кто-нибудь, а настоящий убийца, что со мной надо считаться. Я тоже возжаждал славы.
20
Ф е л и к с. Я помогу тебе уложить вещи.
Ж е н е в ь е в а. Сама справлюсь.
Ф е л и к с. А ты можешь сама дать себе пинка в зад, когда будешь выходить отсюда?
Ж е н е в ь е в а. Ты спятил. И вся семья у тебя ненормальная. Слава богу, что у нас нет детей.
Ф е л и к с. Жил-был мальчишка в Дандй, Любил обезьяну дня три, Родился урод, Все наоборот: Зад огромный, А сам криворот.
Ж е н е в ь е в а. Аяине подозревала, что твой папаша из Данди. (Открывает шкаф.) Погляди, какие тут красивые чемоданы!
Ф е л и к с. А ты их набей своим барахлишком. Чтоб тут от тебя и духу не осталось!
Ж е н е в ь е в а. Кажется, портьеры пропахли моими духами. Придется тебе их сжечь.
Ф е л и к с. Складывай вещички, детка. И поскорей!
Ж е н е в ь е в а. Но это и мой дом, не только твой! Конечно, чисто теоретически.
Ф е л и к с. Я тебе заплачу, я от тебя откуплюсь.
Ж е н е в ь е в а. Ая оставлю твоему братцу все свои тряпки. Я и брать ничего не буду. Уйду как есть, все начну заново.
Ф е л и к с. Что это значит?
Ж е н е в ь е в а. Неужели не понимаешь? Это значит — пойду к Саксу или Блумингдейлу голышом и возьму с собой только кредитную карточку.
Ф е л и к с. Нет, про моего брата и твои тряпки.
Ж е н е в ь е в а. Мне кажется, ему бы понравилось быть женщиной. Наверное, он должен был родиться девчонкой. И тебе было бы лучше, ты мог бы на нем жениться. Я желаю тебе счастья, хотя тебе, может, и трудно в это поверить.
Ф е л и к с. Все кончено.
Ж е н е в ь е в а. Мы сто раз это говорили.
Ф е л и к с. Нет, теперь все кончено навсегда.
Ж е н е в ь е в а. Да, уж теперь всему конец — и точка. Убирайся отсюда, дай мне спокойно сложить вещи.
Ф е л и к с. Что, я не имею права приютить родного брата?
Ж е н е в ь е в а. Я тебе тоже была родная жена. Разве ты не помнишь, как нас регистрировали в ратуше? Ты, наверное, решил, что это опера и тебе надо пропеть «Да-да!». А если у вас такая дружная семья, почему никто из твоей родни на свадьбу не явился?
Ф е л и к с. Тебе же так не терпелось выскочить замуж.
Ж е н е в ь е в а. Мне не терпелось? Возможно. Мне хотелось выйти замуж. Я ждала этого счастья. И мы ведь были счастливы, правда?
Ф е л и к с. Да, как будто.
Ж е н е в ь е в а. Пока не появился твой братец.
Ф е л и к с. Он не виноват.
Ж е н е в ь е в а. Ты виноват.
Ф е л и к с. Я? Чем же?
Ж е н е в ь е в а. Раз уж все-все кончено, я тебе сейчас объясню. Но потом не обижайся.
Ф е л и к с. Говори, чем же я виноват?
Ж е н е в ь е в а. Ты так его стыдишься. Ты, наверное, и своих родителей стыдишься. Почему ты меня с ними до сих пор не познакомил?
Ф е л и к с. Они вечно болеют, из дому не выходят.
Ж е н е в ь е в а. Да, конечно, при ста тысячах долларов в год нам было не по карману съездить к ним. Может, они уже померли?
Ф е л и к с. Нет.
Ж е н е в ь е в а. Или сидят в психушке?
Ф е л и к с. Нет.
Ж е н е в ь е в а. Люблю навещать людей в психушке. Моя мать сидела в психушке, когда я еще училась в школе, и я к ней ходила. Она была чудесная, и я тоже была прелесть. Я же тебе рассказывала, что моя мать одно время была в психиатрической больнице?
Ф е л и к с. Да.
Ж е н е в ь е в а. Я считала, что тебе надо знать, если мы захотим завести ребенка. Тут стыдиться нечего. А может быть, это стыдно?
Ф е л и к с. Ничего стыдного тут нет.
Ж е н е в ь е в а. Вот и расскажи мне всю-всю подноготную про твоих родителей, все, даже самое скверное.
Ф е л и к с. Нечего мне рассказывать.
Ж е н е в ь е в а. А хочешь, я тебе скажу, что в них плохого? Ты ими недоволен. Тебе хочется чего-то другого, пошикарней. Ах, какой ты сноб!
Ф е л и к с. Тут все гораздо сложнее.
Ж е н е в ь е в а. Сомневаюсь. Что в тебе такого особенно сложного? Что-то не припомню.Ты любой ценой хочешь производить хорошее впечатление — вот и все, что в тебе есть.
Ф е л и к с. Нет, во мне все-таки есть кое-что посерьезнее.
Ж е н е в ь е в а. Нет. Ничего, кроме дешевого лоска, в тебе не было, пока твой братец не приехал. А он оказался балаганным шутом.
Ф е л и к с. Не смей его так называть.
Ж е н е в ь е в а. Я тебе только сказала, что ТЫ о нем думаешь. А какие были обязанности у меня, у твоей жены? Защищать твое самолюбие? Делать вид, что твой брат — такой же, как все? По крайней мере я никогда его не стыдилась. Это ты сгорал от стыда.
Ф е л и к с. Я?
Ж е н е в ь е в а. Тебя узнать нельзя было, как только он появлялся. Ты же умирал со стыда. Думаешь, он не заметил? Думаешь, он не заметил, что у нас всегда все готово к приему гостей, только мы почему-то никогда никого не зовем?
Ф е л и к с. Я его оберегал.
Ж е н е в ь е в а. Его? Ты себя оберегал! А из-за чего мы поругались — ведь не из-за того же, что я ему сказала. Уж он-то на меня не может пожаловаться. Нет, ты разозлился из-за того, чтб я тебе сказала.
Ф е л и к с. Да, при людях — так, что сто человек слышали.
Ж е н е в ь е в а. Кроме нас в приемной было ровно пять человек. И никто ничего не слыхал — я тебе сказала шепотом. Но ты так на меня заорал, что даже в Чикаго было слышно. А я сегодня утром была такая счастливая — я вдруг по-настоящему поняла, что я замужем, но только это продолжалось всего несколько секунд, потому что тут-то ты на меня и заорал. А мне казалось, что я так чудесно выгляжу, и все мною любуются, и ты так меня любишь… Если помнишь, мы сегодня с утра пораньше целовались и так далее. Сожги заодно и простыню вместе с портьерами. А в приемной было пятеро посетителей, и они, наверное, думали: «Вот счастливица! Какая же у нее жизнь, какой любовник, если она с самого утра так и светится!» И тут в приемную входит молодой человек, одет с иголочки, такой светский, такой мужественный! Так вот, он любовник! Наклонился, поцеловал, а она что-то шепчет ему на ухо. Видать, эта парочка со Среднего Запада шикарно устроилась в Старом Готаме[5]!
Ф е л и к с. А зачем ты мне на ухо сказала гадость?
Ж е н е в ь е в а. И повторю: «Скажи своему братцу, чтобы он принял ванну!»
Ф е л и к с. Нашла время говорить такое!
Ж е н е в ь е в а. У него сегодня премьера, а он воняет, как поросенок. Ни разу не мылся с тех пор, как приехал.
Ф е л и к с. По-твоему, это очень романтично?
Ж е н е в ь е в а. По-моему, это семейная жизнь. Оборотная сторона семейной жизни. Ну, с меня хватит. (Вытаскиваетчемодан из шкафа, открывает, швыряет раскрытый чемодан на кушетку.) Смотри, чемодан уже разинул пасть — есть просит.
Ф е л и к с. Прости меня, пожалуйста, за то, что я сказал.
Ж е н е в ь е в а. Сказал? Ты на меня орал! Ты орал: «Заткнись, так тебя растак!» Ты орал: «Если тебе не нравятся мои родные, убирайся к чертям!»
Ф е л и к с. Но я сразу же спохватился.
Ж е н е в ь е в а. Еще бы! Заткнулся как миленький. А я ушла из приемной — навсегда. Все, друг сердечный. Зачем только ты за мной потащился, чучело деревенское!
8 шкафу груда спортивной одежды, лыжные штормовки, непромокаемые комбинезоны, меховые куртки и так далее. Женевьева роется в шкафу, вытаскивает то, что ей надо, бросает на диван рядом с открытым чемоданом. Феликс совсем сник. Его мужская самоуверенность исчезает на глазах. Характер у него слабоват, он из тех позеров, которые не выносят, когда на них не обращают внимания. И чтобы Женевьева обратила на него внимание, он пытается разжалобить ее своей откровенностью.
Феликс (громко, униженно). Ты права, ты права! Права!
Женевьева (не слушая). И нырять ты меня так и не научил!
Ф е л и к с. Мне стыдно за свою семью! Ты права! Я виноват!
Руди на все это никак не реагирует. Он сидит и молчит.
Ж е н е в ь е в а. Обещал научить нырять с аквалангом… Ф е л и к с. Отец в тюрьме сидел, если хочешь знать! Жен евьева (удивленно, с любопытством). Да что ты говоришь!
Ф е л и к с. То, что ты слышишь. Ж е н е в ь е в а. А за что?
Пауза.
Ф е л и к с. За убийство.
Женевьева (волнуясь). Господи, какой ужас! Ф е л и к с. Теперь ты все знаешь. На радио бы такую новость с руками оторвали.
Ж е н е в ь е в а. Черт с ним, с радио. О, как твоему брату досталось! И тебе, наверное, тоже плохо пришлось.
Ф е л и к с. Нет, я в порядке.
Ж е н е в ь е в а. С чего бы это, интересно? А твой брат, бедняжка — теперь понятно, почему он такой. А я-то думала, что он дефективный. Знаешь, иногда при родах младенцев душит пуповина или еще что. Я думала, что он слабоумный гений!
Ф е л и к с. Это еще что такое?
Ж е н е в ь е в а. Так бывает: дурак дураком, а что-нибудь одно делает блестяще — например, играет на рояле.
Ф е л и к с. Нет, он на рояле не играет.
Ж е н е в ь е в а. Ну, зато пьесу написал, ее даже в театре поставили. Может, он мыться не любит. Может, у него друзей нет. Может быть, он вообще боится людей — ни с кем не разговаривает. Но пьесу-то он написал. И запас слов у него огромный. Мы с тобой вместе меньше знаем слов, чем он один, а иногда он такое скажет — и умно и остроумно.
Ф е л и к с. Он дипломированный фармацевт.
Ж е н е в ь е в а. Потому-то я и подумала, что он слабоумный гений. Такое сочетание тоже ненормально: он и драматург, он же и фармацевт. Но ведь он же и сын убийцы. Неудивительно, что он стал таким. Хочет, чтоб его никто не замечал, будто он невидимка. В воскресенье я видела, как он шел по Кристофер-стрит, такой высокий, красивый, вылитый Гэри Купер, но больше никто его не замечал. Зашел в кафе, сел за столик, а его даже не обслуживают — потому что его там и нет. Ничего удивительного.
Ф е л и к с. Только не расспрашивай его про убийство.
Пауза.
Ж е н е в ь е в а. Можешь быть спокоен. А что, твой отец и сейчас в тюрьме?
Ф е л и к с. Нет, но мог бы там быть. А мог бы уже умереть.
Ж е н е в ь е в а. — Теперь все прошло — как только я поняла.
Ф е л и к с. Жен, пожалуйста, не уходи. Не хочу я быть одним из этих типов, которые только и делают, что женятся и разводятся, опять женятся и опять разводятся. Они, наверное, какие-то больные.
Ж е н е в ь е в а. А мне даже нельзя вернуться на радио — после этого скандала. Так неудобно вышло!
Ф е л и к с. Аяне хочу, чтобы ты работала.
Ж е н е в ь е в а. Но я люблю работать. Люблю, чтобы у меня были свои деньги. А что мне делать — сидеть дома целыми днями?
Ф е л и к с. Заведи ребеночка.
Ж е н е в ь е в а. Да что ты? Господи боже!
Ф е л и к с. А почему бы и нет?
Ж е н е в ь е в а. Ты и вправду считаешь, что я была бы хорошей матерью?
Ф е л и к с. Самой лучшей!
Жен евьева. А кого бы ты хотел? Мальчика или девочку?
Ф е л и к с. Все равно. Я и мальчика и девочку буду любить одинаково.
Ж е н е в ь е в а. О господи! Я сейчас разревусь.
Ф е л и к с. Только не бросай меня. Я так тебя люблю!
Ж е н е в ь е в а. Не брошу.
Ф е л и к с. Веришь, что я люблю тебя?
Ж е н е в ь е в а. Придется поверить.
Ф е л и к с. Иду на работу. Уберу все в ящиках. Извинюсь перед всеми за эту дурацкую сцену. Я один во всем виноват. Брат у меня вонючий грязнуля. Ему надо принять ванну, спасибо, что ты об этом сказала. Обещай, что будешь тут, когда я вернусь.
Ж е н е в ь е в а. Обещаю.
Феликс уходит. Женевьева убирает вещи в шкаф.
Руд и (кашляет). Кхе-кхе…
Женевьева (испуганно). Кто там?
Р у д и (встает во весь рост). Это я.
Ж е н е в ь е в а. Господи!
Р у д и. Я не хотел вас пугать.
Ж е н е в ь е в а. Вы все слышали…
Р у д и. Не хотел вмешиваться.
Ж е н е в ь е в а. Да мы сами не верим в то, что мы тут наболтали.
Р у д и. Ничего. Я все равно хотел принять ванну.
Ж е н е в ь е в а. Не обязательно.
Р у д и. Дома у нас зимой так холодно. Отвыкаешь принимать ванну. Мы даже не обращаем внимания, притерпелись, что от нас пахнет.
Ж е н е в ь е в а. Мне так неприятно, что вы все слышали.
Р у д и. Да нет, не волнуйтесь. Я бесчувственный, как резиновый мячик. Вы сказали, что меня никто не замечает, что меня даже не обслуживают…
Ж е н е в ь е в а. Вы и это слышали?
Р у д и. Все оттого, что я бесполый, нейтро. У меня нет пола. Меня вся эта сексуальная возня даже не интересует. Никто не знает, сколько таких бесполых людей, потому что они — невидимки. А я вам вот что скажу — их здесь миллион. Им бы устроить парад с плакатами:
РАЗОК ПОПРОБОВАЛ — С МЕНЯ ХВАТИТ; ЖИЛ ОДИН ДЕСЯТЬ ЛЕТ, САМОЧУВСТВИЕ ОТЛИЧНОЕ; ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ ПОДУМАЙ О ЧЕМ-НИБУДЬ, КРОМЕ СЕКСА.
Ж е н ев ь е в а. А вы, оказывается, остроумный.
Р у д и. Слабоумный гений. В жизни ни на что не гожусь, зато подмечаю самое забавное.
Ж е н е в ь е в а. Мне жаль вашего отца.
Р у д и. Да он никого не убивал.
Ж е н е в ь е в а. Правда?
Р у д и. Он и мухи не обидит. Но отцом он был плохим. Мы с Феликсом стеснялись приглашать товарищей к нам домой, нам было за него так неловко. Ничего он не умел, ничего не делал, но воображал, что на нем вся земля держится. Его в детстве, по-моему, избаловали до безобразия. Иногда мы его просили помочь нам делать уроки, а потом нам в школе говорили, что он все объяснял неверно. Знаете, что бывает, когда еноту дают кусок сахару?
Ж е н е в ь е в а. Не знаю.
Р у д и. Еноты всегда «полощут» еду, прежде чем съесть.
Ж е н е в ь е в а. Да, я об этом как будто слышала. У нас в Висконсине водятся еноты.
Р у д и. Енот возьмет сахар, окунет его в воду и начинает мыть, мыть, мыть — без конца.
Пауза.
Ж е н е в ь е в а. Ну да! Пока весь сахар не растает.
Р у д и. Вот так мы с Феликсом росли. В конце концов мы обнаружили, что отца у нас фактически нет. Только мама до сих пор считает его самым великим человеком на свете.
Ж е н е в ь е в а. Но вы же все равно любите своих родителей.
Р у д и. Нейтро никого не любят. Зато и ненависти ни к кому не питают.
Ж е н е в ь е в а. Но вы же годами вели все хозяйство в доме, правда? Или нет?
Р у д и. Нейтро — чудесные слуги. Они не претендуют на особое внимание, а готовят почти всегда прекрасно.
Ж е н е в ь е в а (ей жутко). Вы такой странный человек, Руди Вальц.
Р у д и. Потому что это я — убийца.
Ж е н е в ь е в а. Что?
Р у д и. Да, у нас в семье есть убийца. Только это не отец. Это я.
Пауза.
Занавес
Тогда я помешал моему брату завести ребеночка. Женевьева тут же ушла из двухэтажной квартиры — не захотела оставаться наедине с убийцей, — и больше они с Феликсом не виделись. Теперь тому ребенку было бы двадцать два года. А ребенку, которого носила Элоиза Метцгер, когда я ее застрелил, было бы уже тридцать восемь! Только подумать…
А кто знает, что натворили бы сейчас эти взрослые люди вместо того, чтобы плавать где-то в пустоте в виде комочков аморфного небытия? У них сейчас хватило бы дел.
До сих пор я не рассказал Феликсу, что подслушал с галереи его разговор с Женевьевой и спугнул ее из роскошной квартиры — так что она уже не вернулась. Разбил семью. В то время со мной что-то случилось, как и тогда, когда я нечаянно застрелил миссис Метцгер.
Вот и все, что я могу сказать.
Мне очень захотелось сказать своей невестке, что перед ней не кто-нибудь, а настоящий убийца, что со мной надо считаться. Я тоже возжаждал славы.
20
Наутро после того, как моя пьеса «Катманду» прошла один-единственный раз и тут же была снята, мы с Феликсом летели над местностью, белой и пустынной, как наша жизнь. Феликс расстался со своей третьей женой. Я стал мишенью для шуток всего Нью-Йорка. Мы летели в шестиместном частном самолете над юго-западной окраиной штата Огайо, безжизненной, как полярная шапка на Северном полюсе. Где-то под нами лежал Мидлэнд-Сити. Электричество не работало. Телефоны молчали.
Неужели там еще кто-то остался в живых?
Небо было ясное, стояла полная тишь. Буран, наделавший столько бед, уже свирепствовал где-то за Лабрадором.
Мы с Феликсом летели на самолете, принадлежавшем компании «Бэрритрон лимитед», производившей сложные боевые системы. Там работало самое большое количество рабочих в Мидлэнд-Сити. Кроме нас в самолете были Фред Т. Бэрри — основатель и единственный хозяин «Бэрритрона», его матушка Милдред и их личный пилот.
Мистер Бэрри был холостяком, мать его вдовела, и оба они были неутомимыми путешественниками. Из их разговора мы с Феликсом поняли, что они следят за культурной жизнью во всем мире — ездят вместе на все кинофестивали, на премьеры всех балетов и опер, на вернисажи и так далее, и тому подобное. И не мне было подсмеиваться над тем, что они так легкомысленно шатаются по свету, потому что именно на мою премьеру они спешно прилетели на своем самолете в Нью-Йорк. Ни меня, ни Феликса они не знали, а с моими родителями у них тоже было только шапочное знакомство. Но они сочли своим долгом приехать на премьеру первой многоактной пьесы, написанной гражданином Мидлэнд-Сити и поставленной в профессиональном театре.
Как же я мог не любить их за это?
И это еще не все: эта пара — мама с сыном — досидели до самого конца «Катманду». До самого конца досидели человек двадцать, в том числе и мы с Феликсом. Я знаю — сам пересчитал всех зрителей. И мать, и сын аплодировали, свистели и топали ногами, когда опускался занавес. Они никого не стеснялись. А миссис Бэрри здорово умела свистеть. Она родилась в Англии и в молодости выступала в мюзик-холле, подражая голосам всяких птичек, подслушанным в разных концах Британской империи.
Мистер Бэрри почитал свою "матушку гораздо больше, чем я свою. Когда миссис Бэрри скончалась, он решил обессмертить ее имя — он подрядил братьев Маритимо построить Центр искусств на опорах посреди Сахарной речки и назвал этот Центр в ее честь.
А моя мама сорвала все его планы, убедительно объяснив окружающим, что и Центр искусств, и его экспонаты — несусветное уродство.
А потом рванула нейтронная бомба. В Мидлэнд-Сити ни души не осталось — теперь никто не знает про Милдред Бэрри, некому всем этим интересоваться.
Кстати, идея поселить беженцев в нашем городе, где уцелели только пустые дома, с каждым днем становится все более популярной. Сам президент считает, что это «счастливая возможность». Наш адвокат Бернард Кетчем, который живет здесь в гостинице «Олоффсон», говорит, что беженцы из Гаити могли бы, по примеру белых американцев, заново «открыть» Флориду, Виргинию, Массачусетс, да мало ли что еще. Им надо просто высадиться на берег и начать обращать жителей в «вудуизм».
— Всем давно известно, — говорит он, — что можно прибрать к рукам любое место на земле, где люди жили уже тысячелетиями, — надо только бесконечно твердить такую мантру: «Мы их открыли, мы их открыли, мы их открыли…»
У Милдред, матушки Фреда Бэрри, был английский выговор, и она даже не старалась от него избавиться, хотя прожила в Мидлэнд-Сити лет двадцать пять, если не больше.
Я знаю, что черные слуги ее обожали. Она сама любила над собой посмеяться и без конца смешила слуг своими выходками.
Сейчас, летя в маленьком самолете, она подражала и соловью из Малайзии, и новозеландскому сычику, и так далее. Я понял главную ошибку моих родителей: они считали, что не должны никому ни в коем случае подавать повод для смеха.
Мне все время хочется сказать, что Фред Т. Бэрри был величайшим нейтро, какого я встречал. У него, разумеется, никакой так называемой «личной жизни» не было. У него даже друзей не было. Глядя на него в самолете, когда все мы были на волосок от смерти, я понял, что ему глубоко безразлично, жив он или умер. И на то, что могу погибнуть я, или Феликс, или его матушка, или перепуганный до смерти летчик, школьный товарищ моего брата, ему наплевать. И где мы сядем, если у нас забарахлит мотор, прежде чем мы долетим до Цинциннати — ближайшего открытого аэродрома, — это его тоже не волнует.
Но то, что мистер Бэрри так любил общество своей матушки и охотно сопровождал ее на премьеры, концерты, спортивные состязания и тому подобное, доказывало что угодно, только не бесполую сущность нейтро. Раз ему настолько нравится хоть что-то в жизни, ему не придется в ближайшем будущем участвовать в великом параде нейтро.
И его матушке тоже.
Фреду и его матушке действительно понравилась пьеса «Катманду», они долго не ложились спать, чтобы дождаться первых выпусков утренних газет и прочитать рецензии. Их очень рассердило, что ни один критик не досидел до конца и не узнал, нашел Джон Форчун Шангри-Ла или нет.
Мистер Бэрри сказал, что ему хотелось бы увидеть эту пьесу в исполнении труппы из Огайо. Он добавил, что нью-йоркским артистам никогда не понять, почему простой фермер до конца жизни искал великую мудрость в Азии, хотя вряд ли там можно найти какую-то великую мудрость.
А года через три, как я уже говорил, желание мистера Бэрри исполнилось: мидлэндский «Клуб парика и маски» поставил «Катманду» на школьной сцене, и главную женскую роль поручили несчастной Селии Гувер.
О господи!..
Я по-прежнему называл Фреда Т. Бэрри «мистер Бэрри», будто он был старше самого Создателя. А ведь тогда ему было всего каких-нибудь пятьдесят лет — мне теперь как раз столько. А его матушке было семьдесят пять, и жить ей оставалось еще лет восемь до того, как она попыталась спасти летучую мышь, висевшую вниз головой на портьере в гостиной.
Мистер Бэрри был изобретателем-самоучкой и очень ловким дельцом. Вооружением он занялся совершенно случайно. Оказалось, что таймеры, выключавшие и включавшие стиральные машины, которые он делал на старом автомобильном заводе Кидслера, можно использовать в военных целях. Это идеальное приспособление для бомбометания. Теперь бомбы отделялись от самолетов через определенные промежутки времени и ложились точно по цели. Когда война кончилась, стали поступать заказы на еще более сложное оружие, и мистер Бэрри стал привлекать к работе все более выдающихся ученых, инженеров и техников, чтобы держаться на уровне.
Было приглашено много японских специалистов. Мой отец принял первых итальянцев, прибывших в Мидлэнд-Сити. Мистер Бэрри пригласил первых японцев.
Мне никогда не забыть, как японец впервые пришел к нам, в аптеку Шрамма, когда я служил там ночным дежурным. Я уже говорил, что наша аптека, как маяк, притягивала всяких психов и лунатиков — а этот японец был тоже вроде лунатика, поскольку его притягивала Луна. Он ничего не собирался покупать. Он только хотел, чтобы я вышел полюбоваться каким-то чудом при лунном свете.
Угадайте, что это было. Это была шатровая шиферная крыша моего родного дома всего в нескольких кварталах от моей работы. Вместо прежнего купола был теперь остроконечный конус, покрытый светло-серым толем. При свете полной луны он сверкал, как снег.
Японец улыбался и показывал на крышу. Он и не подозревал, с какими событиями связан для меня этот дом. Он просто хотел поделиться со мной своим восторгом — поблизости я один в это время не спал.
— Фудзияма, — сказал он. — Священный вулкан Японии.
У мистера Бэрри, как у большинства самоучек, голова была забита уймой всяких сведений, которых он случайно нахватался где попало, — сведений, не известных никому, кроме него. Например, он вдруг спросил меня, знаю ли я, что сэр Галахад[6] был еврей?
Я вежливо ответил, что не знаю. Мы сидели в самолете Бэрри. Я ждал, что сейчас услышу какую-нибудь обидную антисемитскую шуточку. Но я ошибся.
— Даже сами евреи не знают, что сэр Галахад был еврей, — продолжал он. — Про Христа знают, про Галахада — нет. А я у каждого знакомого еврея спрашиваю: «Как это вы никогда не хвалитесь, что сэр Галахад тоже еврей?» Я даже всем говорю, где они могут об этом прочитать. Я им говорю: «Первым делом прочитайте про Святой Грааль».
Фред Т. Бэрри излагал это так: некий иудей по имени Иосиф Аримафейский после Тайной Вечери взял чашу, из которой пил Христос. Он верил, что Христос — бог.
Иосиф принес чашу к подножию креста, на котором был распят Христос, и собрал в нее капли крови Учителя. Иосифа заключили в тюрьму за сочувствие христианам. Он был лишен воды и пищи, но прожил в темнице несколько лет. Оказалось, что чаша, которая была при нем, ежедневно наполнялась пищей и водой.
И римляне отпустили Иосифа. Они не знали про чашу, иначе они, наверное, отобрали бы ее. Иосиф отправился в Англию — проповедовать учение Христа. Всю дорогу его поила и кормила чаша. И этот бродячий еврей основал первую христианскую церковь в Англии, в Гластонбери. Он воткнул свой посох в землю — и тот стал живым деревом, расцветающим каждый сочельник.
Можете себе представить…
У Иосифа были дети, и чаша досталась им в наследство — ее потом называли «Святой Грааль».
Но прошло пять веков, и за это время Святой Грааль куда-то исчез. Король Артур и его рыцари искали как одержимые эту чашу — самую священную для англичан реликвию. Рыцари один за другим возвращались ни с чем. Но шли послания с неба, что эти рыцари недостаточно чисты сердцем и потому Святой Грааль от них скрыт.
Неужели там еще кто-то остался в живых?
Небо было ясное, стояла полная тишь. Буран, наделавший столько бед, уже свирепствовал где-то за Лабрадором.
Мы с Феликсом летели на самолете, принадлежавшем компании «Бэрритрон лимитед», производившей сложные боевые системы. Там работало самое большое количество рабочих в Мидлэнд-Сити. Кроме нас в самолете были Фред Т. Бэрри — основатель и единственный хозяин «Бэрритрона», его матушка Милдред и их личный пилот.
Мистер Бэрри был холостяком, мать его вдовела, и оба они были неутомимыми путешественниками. Из их разговора мы с Феликсом поняли, что они следят за культурной жизнью во всем мире — ездят вместе на все кинофестивали, на премьеры всех балетов и опер, на вернисажи и так далее, и тому подобное. И не мне было подсмеиваться над тем, что они так легкомысленно шатаются по свету, потому что именно на мою премьеру они спешно прилетели на своем самолете в Нью-Йорк. Ни меня, ни Феликса они не знали, а с моими родителями у них тоже было только шапочное знакомство. Но они сочли своим долгом приехать на премьеру первой многоактной пьесы, написанной гражданином Мидлэнд-Сити и поставленной в профессиональном театре.
Как же я мог не любить их за это?
И это еще не все: эта пара — мама с сыном — досидели до самого конца «Катманду». До самого конца досидели человек двадцать, в том числе и мы с Феликсом. Я знаю — сам пересчитал всех зрителей. И мать, и сын аплодировали, свистели и топали ногами, когда опускался занавес. Они никого не стеснялись. А миссис Бэрри здорово умела свистеть. Она родилась в Англии и в молодости выступала в мюзик-холле, подражая голосам всяких птичек, подслушанным в разных концах Британской империи.
Мистер Бэрри почитал свою "матушку гораздо больше, чем я свою. Когда миссис Бэрри скончалась, он решил обессмертить ее имя — он подрядил братьев Маритимо построить Центр искусств на опорах посреди Сахарной речки и назвал этот Центр в ее честь.
А моя мама сорвала все его планы, убедительно объяснив окружающим, что и Центр искусств, и его экспонаты — несусветное уродство.
А потом рванула нейтронная бомба. В Мидлэнд-Сити ни души не осталось — теперь никто не знает про Милдред Бэрри, некому всем этим интересоваться.
Кстати, идея поселить беженцев в нашем городе, где уцелели только пустые дома, с каждым днем становится все более популярной. Сам президент считает, что это «счастливая возможность». Наш адвокат Бернард Кетчем, который живет здесь в гостинице «Олоффсон», говорит, что беженцы из Гаити могли бы, по примеру белых американцев, заново «открыть» Флориду, Виргинию, Массачусетс, да мало ли что еще. Им надо просто высадиться на берег и начать обращать жителей в «вудуизм».
— Всем давно известно, — говорит он, — что можно прибрать к рукам любое место на земле, где люди жили уже тысячелетиями, — надо только бесконечно твердить такую мантру: «Мы их открыли, мы их открыли, мы их открыли…»
У Милдред, матушки Фреда Бэрри, был английский выговор, и она даже не старалась от него избавиться, хотя прожила в Мидлэнд-Сити лет двадцать пять, если не больше.
Я знаю, что черные слуги ее обожали. Она сама любила над собой посмеяться и без конца смешила слуг своими выходками.
Сейчас, летя в маленьком самолете, она подражала и соловью из Малайзии, и новозеландскому сычику, и так далее. Я понял главную ошибку моих родителей: они считали, что не должны никому ни в коем случае подавать повод для смеха.
Мне все время хочется сказать, что Фред Т. Бэрри был величайшим нейтро, какого я встречал. У него, разумеется, никакой так называемой «личной жизни» не было. У него даже друзей не было. Глядя на него в самолете, когда все мы были на волосок от смерти, я понял, что ему глубоко безразлично, жив он или умер. И на то, что могу погибнуть я, или Феликс, или его матушка, или перепуганный до смерти летчик, школьный товарищ моего брата, ему наплевать. И где мы сядем, если у нас забарахлит мотор, прежде чем мы долетим до Цинциннати — ближайшего открытого аэродрома, — это его тоже не волнует.
Но то, что мистер Бэрри так любил общество своей матушки и охотно сопровождал ее на премьеры, концерты, спортивные состязания и тому подобное, доказывало что угодно, только не бесполую сущность нейтро. Раз ему настолько нравится хоть что-то в жизни, ему не придется в ближайшем будущем участвовать в великом параде нейтро.
И его матушке тоже.
Фреду и его матушке действительно понравилась пьеса «Катманду», они долго не ложились спать, чтобы дождаться первых выпусков утренних газет и прочитать рецензии. Их очень рассердило, что ни один критик не досидел до конца и не узнал, нашел Джон Форчун Шангри-Ла или нет.
Мистер Бэрри сказал, что ему хотелось бы увидеть эту пьесу в исполнении труппы из Огайо. Он добавил, что нью-йоркским артистам никогда не понять, почему простой фермер до конца жизни искал великую мудрость в Азии, хотя вряд ли там можно найти какую-то великую мудрость.
А года через три, как я уже говорил, желание мистера Бэрри исполнилось: мидлэндский «Клуб парика и маски» поставил «Катманду» на школьной сцене, и главную женскую роль поручили несчастной Селии Гувер.
О господи!..
Я по-прежнему называл Фреда Т. Бэрри «мистер Бэрри», будто он был старше самого Создателя. А ведь тогда ему было всего каких-нибудь пятьдесят лет — мне теперь как раз столько. А его матушке было семьдесят пять, и жить ей оставалось еще лет восемь до того, как она попыталась спасти летучую мышь, висевшую вниз головой на портьере в гостиной.
Мистер Бэрри был изобретателем-самоучкой и очень ловким дельцом. Вооружением он занялся совершенно случайно. Оказалось, что таймеры, выключавшие и включавшие стиральные машины, которые он делал на старом автомобильном заводе Кидслера, можно использовать в военных целях. Это идеальное приспособление для бомбометания. Теперь бомбы отделялись от самолетов через определенные промежутки времени и ложились точно по цели. Когда война кончилась, стали поступать заказы на еще более сложное оружие, и мистер Бэрри стал привлекать к работе все более выдающихся ученых, инженеров и техников, чтобы держаться на уровне.
Было приглашено много японских специалистов. Мой отец принял первых итальянцев, прибывших в Мидлэнд-Сити. Мистер Бэрри пригласил первых японцев.
Мне никогда не забыть, как японец впервые пришел к нам, в аптеку Шрамма, когда я служил там ночным дежурным. Я уже говорил, что наша аптека, как маяк, притягивала всяких психов и лунатиков — а этот японец был тоже вроде лунатика, поскольку его притягивала Луна. Он ничего не собирался покупать. Он только хотел, чтобы я вышел полюбоваться каким-то чудом при лунном свете.
Угадайте, что это было. Это была шатровая шиферная крыша моего родного дома всего в нескольких кварталах от моей работы. Вместо прежнего купола был теперь остроконечный конус, покрытый светло-серым толем. При свете полной луны он сверкал, как снег.
Японец улыбался и показывал на крышу. Он и не подозревал, с какими событиями связан для меня этот дом. Он просто хотел поделиться со мной своим восторгом — поблизости я один в это время не спал.
— Фудзияма, — сказал он. — Священный вулкан Японии.
У мистера Бэрри, как у большинства самоучек, голова была забита уймой всяких сведений, которых он случайно нахватался где попало, — сведений, не известных никому, кроме него. Например, он вдруг спросил меня, знаю ли я, что сэр Галахад[6] был еврей?
Я вежливо ответил, что не знаю. Мы сидели в самолете Бэрри. Я ждал, что сейчас услышу какую-нибудь обидную антисемитскую шуточку. Но я ошибся.
— Даже сами евреи не знают, что сэр Галахад был еврей, — продолжал он. — Про Христа знают, про Галахада — нет. А я у каждого знакомого еврея спрашиваю: «Как это вы никогда не хвалитесь, что сэр Галахад тоже еврей?» Я даже всем говорю, где они могут об этом прочитать. Я им говорю: «Первым делом прочитайте про Святой Грааль».
Фред Т. Бэрри излагал это так: некий иудей по имени Иосиф Аримафейский после Тайной Вечери взял чашу, из которой пил Христос. Он верил, что Христос — бог.
Иосиф принес чашу к подножию креста, на котором был распят Христос, и собрал в нее капли крови Учителя. Иосифа заключили в тюрьму за сочувствие христианам. Он был лишен воды и пищи, но прожил в темнице несколько лет. Оказалось, что чаша, которая была при нем, ежедневно наполнялась пищей и водой.
И римляне отпустили Иосифа. Они не знали про чашу, иначе они, наверное, отобрали бы ее. Иосиф отправился в Англию — проповедовать учение Христа. Всю дорогу его поила и кормила чаша. И этот бродячий еврей основал первую христианскую церковь в Англии, в Гластонбери. Он воткнул свой посох в землю — и тот стал живым деревом, расцветающим каждый сочельник.
Можете себе представить…
У Иосифа были дети, и чаша досталась им в наследство — ее потом называли «Святой Грааль».
Но прошло пять веков, и за это время Святой Грааль куда-то исчез. Король Артур и его рыцари искали как одержимые эту чашу — самую священную для англичан реликвию. Рыцари один за другим возвращались ни с чем. Но шли послания с неба, что эти рыцари недостаточно чисты сердцем и потому Святой Грааль от них скрыт.