Страница:
Вопрос с землей Пестель тоже решал по-большевистски: крестьяне ничего не получали, кроме личной свободы. А земля делилась всего на две части: так называемую коммунальную (находившуюся в общественном управлении) и казенную (которую можно было кому-то и дать — по усмотрению властей; надо полагать, что руководство получило бы здесь преимущества).
Свести эти два проекта воедино, как вы сами понимаете, не представлялось никакой возможности. Поэтому все кончалось обсуждениями, переписываниями, списываниями, чтением доступной политической литературы, изучением трудов Сен-Симона и испанской конституции. Программа Пестеля носила название «Русская правда»
Все это продолжалось до 1825 года. Осуществлялись какие-то контакты, но единого плана действий не было — тут они договориться не смогли. Северное общество, где читали малопонятную испанскую конституцию, было абсолютно либеральным учреждением по сравнению с тем, что зрело на Юге, где планировался военный переворот.
7. Вопрос о престолонаследии в 1825 г.
9. Следствие по делу декабристов
10. Жены декабристов
Лекция 15
{73}
1. Обстановка начала царствования Николая I
2. Формирование взглядов Николая I
3. Периодизация царствования
Свести эти два проекта воедино, как вы сами понимаете, не представлялось никакой возможности. Поэтому все кончалось обсуждениями, переписываниями, списываниями, чтением доступной политической литературы, изучением трудов Сен-Симона и испанской конституции. Программа Пестеля носила название «Русская правда»
Все это продолжалось до 1825 года. Осуществлялись какие-то контакты, но единого плана действий не было — тут они договориться не смогли. Северное общество, где читали малопонятную испанскую конституцию, было абсолютно либеральным учреждением по сравнению с тем, что зрело на Юге, где планировался военный переворот.
7. Вопрос о престолонаследии в 1825 г.
В 1825 году во главе Северного общества встал чиновник Российской американской компании Кондратий Федорович Рылеев. Осенью император Александр уехал с императрицей в Таганрог, где 19 ноября умер (надо полагать, в результате тяжелого воспаления легких). Курьер скакал в Петербург, чтобы сообщить это ужасное известие, десять суток, а когда прискакал, то были вскрыты конверты, хранившиеся в Сенате и Синоде (а в Москве такой конверт лежал на престоле Успенского собора в Кремле), на которых рукою императора было написано: «В случае моей смерти вскрыть прежде любого другого действия». В конвертах лежал манифест, датированный 1819 годом, в котором император сообщал о том, что, во-первых, его второй по старшинству брат Константин давно отрекся от престола и наследником престола не является, а является им третий брат — великий князь Николай Павлович. Николай Павлович знал об этом уже несколько лет, и это его не радовало. Он написал мемуары для семьи, которые не предназначались для печати (они были опубликованы у нас только в 20-е годы очень небольшим тиражом), где рассказывает о том, что он служил в армии, получал, как полагалось, чин за чином и дошел, наконец, до командования бригадой (два полка). Он был военный инженер, артиллерист, и будущее представлялось ему очень приятным. У него была семья: жена, которая любила его, и которую он любил, дети», полный материальный достаток, положение в обществе и никаких особых обязанностей, если не считать обязанностей бригадного генерала.
Однажды на смотре его бригады присутствовал государь. Если Александр и Константин были в очень близких отношениях, то особой близости между Александром и Николаем не было. У них была большая разница в возрасте и совершенно разное воспитание. После смотра Александр удостоил своего младшего брата визитом и во время обеда стал говорить, что с удовольствием видит его прекрасную семью, замечательных детей, и во всем этом — знак Божией милости, потому что сам он не имеет детей и в этом видит волю Божию (это был намек на косвенное участие в покушении на жизнь императора Павла). За чаем он поведал о том, что Константин не желает царствовать. Он ушел в частную жизнь, женился вторым браком на польской аристократке, происходившей не из владетельного дома, из-за чего потерял право на наследование российского престола в соответствии с российским законом. Таким образом, наследником престола является Николай.
В своих мемуарах Николай пишет, что это известие повергло его в ужас. Он почувствовал себя как на краю внезапно разверзшейся пропасти. Беззаботная, счастливая и спокойная жизнь кончилась. Известно, что он сразу после этого стал что-то спешно изучать, вникать в какие-то вопросы. До сих пор все это было абсолютно не интересно бригадному генералу. Почему Александр не обнародовал свой манифест в 1819 году, а запечатал и отдал на хранение, мы никогда не узнаем. Каков был его расчет, сказались ли здесь какие-то мистические настроения — неизвестно.
Вскрыв конверт и осознав, что он уже император, Николай понял, что если он объявит о вступлении на престол, то в глазах гвардии будет узурпатором власти, потому что гвардия ничего не знает об отречении Константина. Армия знает Константина, он — второй по старшинству брат. Значит, Николай устраивает государственный переворот. Поэтому он срочно шлет курьера в Варшаву с просьбой, чтобы Константин явился в Петербург и сам принес присягу на верность своему брату. В это время Константин в Варшаве, узнав о смерти государя и помня о своем отречении, принес торжественную присягу Николаю. Когда примчался фельдъегерь с просьбой приехать в Петербург, Константин сказал, что в Петербург не поедет — присяга принесена, все решено. Переписка между Петербургом и Варшавой заняла дней десять. Она не могла оставаться тайной, и было решено действовать, хотя все предчувствовали, что ничего не добьются. Была произнесена масса высокопарных слов — и пошли подымать полки, поскольку на следующий день уже было назначено принесение присяги Николаю.
И вот наступило 14 декабря 1825 года, в 11 часов утра ко дворцу стали съезжаться люди для присяги (и Синод, и Сенат уже присягнули), и вот Николай получил известие о том, что в Московском лейб-гвардии полку бунт, в гренадерском полку бунт, что оба полка идут на Сенатскую площадь, а с ними часть московского гвардейского экипажа, что несколько старших офицеров ранено бунтовщиками Николай приказал построить батальон Преображенского полка, который приветствовал его как командира и государя, и пошел во главе батальона на Сенатскую площадь, куда стал подтягивать другие верные ему части: Измайловский полк, кавалергардов, конную гвардию и артиллерию.
{71}
Время шло, а декабрьские дни очень коротки. С одной стороны была Нева, а с другой строился Исаакиевский собор; голытьба сбегалась на зрелище, в верные Николаю части летели поленья и камни. Но Николай попытался кончить дело миром.
Сначала на переговоры отправился генерал-губернатор Петербурга Милорадович, который нес определенную ответственность за то, что произошло. Милорадович был очень популярен среди солдат, и нет сомнения, что он уговорил бы их разойтись по казармам. Но когда это стало совершенно очевидным, к нему подошел Каховский и выстрелил в него сзади в упор. Милорадович упал с лошади; его унесли в ближайшую казарму, где через два часа он умер. Умирал он в сознании и все время спрашивал, кто в него стрелял. Тот, кто был рядом, не мог понять такого интереса и сказал, что стрелял какой-то штатский. Тогда Милорадович улыбнулся и сказал, что он счастлив, потому что убит не солдатом. Видимо, ему было больно сознавать, что его могли убить солдаты, к которым он относился очень хорошо.
Затем к бунтовщикам был отправлен митрополит Серафим, первоприсутствующий член Синода. Но он не смог дойти до солдат, ему просто не дали говорить, угрожая расправой. Тогда Алексей Орлов (его родной брат Михаил был одним из деятельных заговорщиков и создателей тайного общества) повел в атаку кавалергардские конногвардейские полки, чтобы рассеять лошадьми восставших, но площадь была подо льдом, а лошади не были подкованы на лед, поэтому из этого ничего не вышло. Атака была предпринята без палашей (без холодного оружия), просто чтобы разбросать толпу, никого не калеча, т. е. намерения были достаточно гуманные.
Восставшие отвечали пулями, несколько человек были ранены. И тогда Васильчиков, обращаясь к императору, сказал: «Ваше величество! Ничего не поделаешь — нужна картечь». Начинало смеркаться, и оставлять все это на целые сутки было невозможно.
Николай ответил: «Неужели вы думаете, что в первый день своего царствования я должен пролить кровь своих подданных?» На что получил простой ответ: «Это необходимо, чтобы спасти империю».
Был дан выстрел несколькими пушками (а отнюдь не залпы батарей), и сразу все побежали к Неве. Площадь была мгновенно очищена, стали ловить заговорщиков. Солдат возвращали, куда следует, но не наказывали: выяснилось, что они просто ничего не понимали, их обманули. Что касается заговорщиков, то некоторые стали сдаваться сами, а некоторых пришлось искать день-два, но собрали их быстро. Сразу удалось выяснить, что диктатором был назначен князь Трубецкой, но он на площадь не явился, а спрятался в доме австрийского посла (они были женаты на родных сестрах — урожденных маркизах Лаваль). Туда для переговоров был послан министр иностранных дел, который убедил посла выдать Трубецкого.
К этому времени в руках Николая был черновик, написанный рукою Трубецкого, где была изложена программа действий на Сенатской площади. Он лично допрашивал Трубецкого, не показывая ему этого черновика и убеждая покаяться, рассказать обо всем, и тогда, может быть, все кончилось бы более или менее благополучно. Но князь все отрицал. Тогда Николай показал Трубецкому его черновик, и тот полностью потерял самообладание.
Однажды на смотре его бригады присутствовал государь. Если Александр и Константин были в очень близких отношениях, то особой близости между Александром и Николаем не было. У них была большая разница в возрасте и совершенно разное воспитание. После смотра Александр удостоил своего младшего брата визитом и во время обеда стал говорить, что с удовольствием видит его прекрасную семью, замечательных детей, и во всем этом — знак Божией милости, потому что сам он не имеет детей и в этом видит волю Божию (это был намек на косвенное участие в покушении на жизнь императора Павла). За чаем он поведал о том, что Константин не желает царствовать. Он ушел в частную жизнь, женился вторым браком на польской аристократке, происходившей не из владетельного дома, из-за чего потерял право на наследование российского престола в соответствии с российским законом. Таким образом, наследником престола является Николай.
В своих мемуарах Николай пишет, что это известие повергло его в ужас. Он почувствовал себя как на краю внезапно разверзшейся пропасти. Беззаботная, счастливая и спокойная жизнь кончилась. Известно, что он сразу после этого стал что-то спешно изучать, вникать в какие-то вопросы. До сих пор все это было абсолютно не интересно бригадному генералу. Почему Александр не обнародовал свой манифест в 1819 году, а запечатал и отдал на хранение, мы никогда не узнаем. Каков был его расчет, сказались ли здесь какие-то мистические настроения — неизвестно.
Вскрыв конверт и осознав, что он уже император, Николай понял, что если он объявит о вступлении на престол, то в глазах гвардии будет узурпатором власти, потому что гвардия ничего не знает об отречении Константина. Армия знает Константина, он — второй по старшинству брат. Значит, Николай устраивает государственный переворот. Поэтому он срочно шлет курьера в Варшаву с просьбой, чтобы Константин явился в Петербург и сам принес присягу на верность своему брату. В это время Константин в Варшаве, узнав о смерти государя и помня о своем отречении, принес торжественную присягу Николаю. Когда примчался фельдъегерь с просьбой приехать в Петербург, Константин сказал, что в Петербург не поедет — присяга принесена, все решено. Переписка между Петербургом и Варшавой заняла дней десять. Она не могла оставаться тайной, и было решено действовать, хотя все предчувствовали, что ничего не добьются. Была произнесена масса высокопарных слов — и пошли подымать полки, поскольку на следующий день уже было назначено принесение присяги Николаю.
И вот наступило 14 декабря 1825 года, в 11 часов утра ко дворцу стали съезжаться люди для присяги (и Синод, и Сенат уже присягнули), и вот Николай получил известие о том, что в Московском лейб-гвардии полку бунт, в гренадерском полку бунт, что оба полка идут на Сенатскую площадь, а с ними часть московского гвардейского экипажа, что несколько старших офицеров ранено бунтовщиками Николай приказал построить батальон Преображенского полка, который приветствовал его как командира и государя, и пошел во главе батальона на Сенатскую площадь, куда стал подтягивать другие верные ему части: Измайловский полк, кавалергардов, конную гвардию и артиллерию.
{71}
Время шло, а декабрьские дни очень коротки. С одной стороны была Нева, а с другой строился Исаакиевский собор; голытьба сбегалась на зрелище, в верные Николаю части летели поленья и камни. Но Николай попытался кончить дело миром.
Сначала на переговоры отправился генерал-губернатор Петербурга Милорадович, который нес определенную ответственность за то, что произошло. Милорадович был очень популярен среди солдат, и нет сомнения, что он уговорил бы их разойтись по казармам. Но когда это стало совершенно очевидным, к нему подошел Каховский и выстрелил в него сзади в упор. Милорадович упал с лошади; его унесли в ближайшую казарму, где через два часа он умер. Умирал он в сознании и все время спрашивал, кто в него стрелял. Тот, кто был рядом, не мог понять такого интереса и сказал, что стрелял какой-то штатский. Тогда Милорадович улыбнулся и сказал, что он счастлив, потому что убит не солдатом. Видимо, ему было больно сознавать, что его могли убить солдаты, к которым он относился очень хорошо.
Затем к бунтовщикам был отправлен митрополит Серафим, первоприсутствующий член Синода. Но он не смог дойти до солдат, ему просто не дали говорить, угрожая расправой. Тогда Алексей Орлов (его родной брат Михаил был одним из деятельных заговорщиков и создателей тайного общества) повел в атаку кавалергардские конногвардейские полки, чтобы рассеять лошадьми восставших, но площадь была подо льдом, а лошади не были подкованы на лед, поэтому из этого ничего не вышло. Атака была предпринята без палашей (без холодного оружия), просто чтобы разбросать толпу, никого не калеча, т. е. намерения были достаточно гуманные.
Восставшие отвечали пулями, несколько человек были ранены. И тогда Васильчиков, обращаясь к императору, сказал: «Ваше величество! Ничего не поделаешь — нужна картечь». Начинало смеркаться, и оставлять все это на целые сутки было невозможно.
Николай ответил: «Неужели вы думаете, что в первый день своего царствования я должен пролить кровь своих подданных?» На что получил простой ответ: «Это необходимо, чтобы спасти империю».
Был дан выстрел несколькими пушками (а отнюдь не залпы батарей), и сразу все побежали к Неве. Площадь была мгновенно очищена, стали ловить заговорщиков. Солдат возвращали, куда следует, но не наказывали: выяснилось, что они просто ничего не понимали, их обманули. Что касается заговорщиков, то некоторые стали сдаваться сами, а некоторых пришлось искать день-два, но собрали их быстро. Сразу удалось выяснить, что диктатором был назначен князь Трубецкой, но он на площадь не явился, а спрятался в доме австрийского посла (они были женаты на родных сестрах — урожденных маркизах Лаваль). Туда для переговоров был послан министр иностранных дел, который убедил посла выдать Трубецкого.
К этому времени в руках Николая был черновик, написанный рукою Трубецкого, где была изложена программа действий на Сенатской площади. Он лично допрашивал Трубецкого, не показывая ему этого черновика и убеждая покаяться, рассказать обо всем, и тогда, может быть, все кончилось бы более или менее благополучно. Но князь все отрицал. Тогда Николай показал Трубецкому его черновик, и тот полностью потерял самообладание.
9. Следствие по делу декабристов
Всего к следствию было привлечено около 500 человек. Очень быстро половину отпустили — это были люди, которые ни в каком обществе никогда не состояли. Они угодили в списки в качестве пресловутых «друзей», на них показывали, как на членов общества, но это никем не подтверждалось. Поэтому их с извинениями отпускали обратно. Некоторых повысили в чине, другим дали ордена — извинялись, как могли.
Осталось приблизительно 250 человек. Было следствие, которое заняло полгода, верховный суд, судивший заочно. Самым легким приговором была ссылка. Когда вердикт верховного суда подали Николаю, он пришел в ужас, потому что нужно было вешать, колесовать, рубить и т. д. Вместо 39 человек, которых решили предать смертной казни, он утвердил смертный приговор в отношении пятерых. Тем, кому полагалось пожизненное заключение на каторге, он утвердил 25 лет; 25 лет заменялось на 20, 20 лет — на 15 и т. д. Ссылка на поселение заменялась ссылкой в имение. Короче говоря, из приблизительно 250 членов общества половина (около 130 человек) были сосланы в собственные имения под надзор полиции или в полки к дальнейшему прохождению службы, где их потом журили усатые полковники: «Ну, Иван Иваныч, не ожидал!» И ругали за то, что им вменялось в обязанность каждый месяц писать наверх рапорт об их поведении.
Оставалось еще 120 человек, из которых пятерых повесили, а остальных сослали «во глубину сибирских руд» на поселение. Необходимо уточнить, что такое «глубина сибирских руд». Это рудники, и там действительно надо было работать. Известна даже норма выработки: три пуда на брата за смену. Три пуда — это 48 килограммов, а 48 килограммов — это три ведра камней. Декабристы имели право писать письма, а также получать посылки; они сочиняли стихи, играли в камерах на клавикордах, а один из Бестужевых писал портреты всех своих товарищей и оставил картину под названием «Камера»: шкаф, стол, что-то вроде дивана, клавикорды, ковер на стене. Остается добавить, что во время следствия их не пытали, не били, с ними обращались на «вы», их нормально кормили, никакие методы воздействия к ним не применялись. (Вспомните, что Петр сделал со стрельцами). В результате императора Николая Павловича ославили как палача декабристов. Назовите другое такое государство, где за попытку государственного переворота военных не повесили бы. По уставу любой армии офицер, дерзнувший на такое дело, приговаривается военно-полевым судом только к одному наказанию — казни через повешение или расстрел.
Поэтому, когда говорят о жестокости Николая, надо вспомнить, кого и за что казнили. Пестеля — за планы государственного переворота, цареубийства и т. д. Муравьева-Апостола — за бунт Черниговского {72} полка, кончившийся смертоубийством многих солдат (это был настоящий вооруженный бунт ,потекший за собой настоящие военные действия, атаки и контратаки) Бестужева-Рюмина — за соучастие. Каховского казнили за уголовное преступление — убийство генерал-губернатора Петербурга. И, наконец, кто-то должен был расписаться за весь этот кровавый кошмар на Сенатской площади — и расписался глава Северного общества Рылеев. По-моему, достаточно убедительно. Поэтому наша историография и литературная традиция в определенном смысле лукавят, когда изображают всех этих людей как безвинных страдальцев.
Надо сказать, что пребывание в Сибири подействовало на них очень положительно. Никто из них впоследствии не хвастался тем, что они совершили в 1825 году. Очень многие дожили до амнистии — смертность там была не выше, чем в других частях Российской империи, среди тех, кто был на свободе. Все, кто дожил до воцарения Александра II, получили амнистию. Некоторым по прямому приказанию Александра были возвращены имения.
Вернувшись, они отошли от политической деятельности. Некоторые сделали очень много хорошего для освобождения крестьян, участвовали в реформах Александра II. Но не как политические деятели, а как деловые люди.
В Сибири они фактически начали дело образования. Там о них до сих пор сохраняется благоговейная память именно как о просветителях, а отнюдь не как о политиках. Тем более что в Сибири все это было вообще непонятно, поскольку там не было крепостного права.
Осталось приблизительно 250 человек. Было следствие, которое заняло полгода, верховный суд, судивший заочно. Самым легким приговором была ссылка. Когда вердикт верховного суда подали Николаю, он пришел в ужас, потому что нужно было вешать, колесовать, рубить и т. д. Вместо 39 человек, которых решили предать смертной казни, он утвердил смертный приговор в отношении пятерых. Тем, кому полагалось пожизненное заключение на каторге, он утвердил 25 лет; 25 лет заменялось на 20, 20 лет — на 15 и т. д. Ссылка на поселение заменялась ссылкой в имение. Короче говоря, из приблизительно 250 членов общества половина (около 130 человек) были сосланы в собственные имения под надзор полиции или в полки к дальнейшему прохождению службы, где их потом журили усатые полковники: «Ну, Иван Иваныч, не ожидал!» И ругали за то, что им вменялось в обязанность каждый месяц писать наверх рапорт об их поведении.
Оставалось еще 120 человек, из которых пятерых повесили, а остальных сослали «во глубину сибирских руд» на поселение. Необходимо уточнить, что такое «глубина сибирских руд». Это рудники, и там действительно надо было работать. Известна даже норма выработки: три пуда на брата за смену. Три пуда — это 48 килограммов, а 48 килограммов — это три ведра камней. Декабристы имели право писать письма, а также получать посылки; они сочиняли стихи, играли в камерах на клавикордах, а один из Бестужевых писал портреты всех своих товарищей и оставил картину под названием «Камера»: шкаф, стол, что-то вроде дивана, клавикорды, ковер на стене. Остается добавить, что во время следствия их не пытали, не били, с ними обращались на «вы», их нормально кормили, никакие методы воздействия к ним не применялись. (Вспомните, что Петр сделал со стрельцами). В результате императора Николая Павловича ославили как палача декабристов. Назовите другое такое государство, где за попытку государственного переворота военных не повесили бы. По уставу любой армии офицер, дерзнувший на такое дело, приговаривается военно-полевым судом только к одному наказанию — казни через повешение или расстрел.
Поэтому, когда говорят о жестокости Николая, надо вспомнить, кого и за что казнили. Пестеля — за планы государственного переворота, цареубийства и т. д. Муравьева-Апостола — за бунт Черниговского {72} полка, кончившийся смертоубийством многих солдат (это был настоящий вооруженный бунт ,потекший за собой настоящие военные действия, атаки и контратаки) Бестужева-Рюмина — за соучастие. Каховского казнили за уголовное преступление — убийство генерал-губернатора Петербурга. И, наконец, кто-то должен был расписаться за весь этот кровавый кошмар на Сенатской площади — и расписался глава Северного общества Рылеев. По-моему, достаточно убедительно. Поэтому наша историография и литературная традиция в определенном смысле лукавят, когда изображают всех этих людей как безвинных страдальцев.
Надо сказать, что пребывание в Сибири подействовало на них очень положительно. Никто из них впоследствии не хвастался тем, что они совершили в 1825 году. Очень многие дожили до амнистии — смертность там была не выше, чем в других частях Российской империи, среди тех, кто был на свободе. Все, кто дожил до воцарения Александра II, получили амнистию. Некоторым по прямому приказанию Александра были возвращены имения.
Вернувшись, они отошли от политической деятельности. Некоторые сделали очень много хорошего для освобождения крестьян, участвовали в реформах Александра II. Но не как политические деятели, а как деловые люди.
В Сибири они фактически начали дело образования. Там о них до сих пор сохраняется благоговейная память именно как о просветителях, а отнюдь не как о политиках. Тем более что в Сибири все это было вообще непонятно, поскольку там не было крепостного права.
10. Жены декабристов
Особняком стоит подвиг (думаю, что слово это здесь вполне уместно) жен этих людей, которые на свой страх и риск, отчетливо понимая свой долг, отправились в Сибирь, будь то француженка маркиза Лаваль (княгиня Трубецкая), или княгиня Волконская (дочь генерала Раевского), или какие-то малоизвестные женщины — например, гувернантка семьи Анненковых Полина Гебль, которая даже русского языка не знала как следует и никогда бы не вышла за Ивана Анненкова, потому что мать не разрешила бы ему жениться на безродной «французской твари». Но когда сын ее стал государственным преступником, она дала Полине кучу денег, и та уехала в Сибирь, где обвенчалась с государственным преступником, которому на время венчания разрешено было снять кандалы, и дожила с ним до глубокой старости, родив 14 детей (в живых осталось 6) и написав интереснейшие воспоминания. На фоне этих воспоминаний героями выглядят отнюдь не декабристы, а эти женщины, которые действительно совершили подвиг и действительно являются настоящими героинями.
Существуют воспоминания Марии Волконской, написанные ею для собственного сына, существуют записки некоторых декабристов. Но в целом эта история выглядит так, как я постарался вам рассказать, хотя я и не убежден, что мое повествование должно претендовать на какую-то законченность.
Что касается неудачи самого восстания, то причины ее крылись не в какой-то там неподготовленности. Войти в Зимний дворец и перерезать всех, кто там находился, можно было за два часа, учитывая богатый опыт гвардии. Думаю, что эти мечтатели, фантазеры, мальчишки, как называл их Грибоедов, нутром понимали, что творится что-то не то. Политические обольстители — их руководители — видимо, сумели им навязать свою волю, но по-настоящему повести за собой не смогли. То, что случилось с ними 14 декабря (что могло быть глупее, чем полк, стоявший на Сенатской площади час, два, три, четыре, пока по нему не пальнули картечью) — это нонсенс. Все они были военными, имели боевой опыт, некоторые — золотое оружие за храбрость. Таких людей не упрекнешь в трусости, в неумении командовать. Но здесь налицо некий паралич — следствие внутренней раздвоенности. Трубецкой не был трусом, но, видимо, в чем-то сомневался.
Некоторые получили ссылку на Кавказ, где сложили головы — в частности, писатель Бестужев-Марлинский, блестящий гвардейский адъютант. Но многие выслужились. Одного человека Николай помиловал. Генерал Михаил Орлов, довольно беззастенчивый тип и один из руководителей всей этой истории, был схвачен, очень вызывающе вел себя во время допроса у императора, и судьба его, вероятно, была бы печальной, если бы за него не вступился брат — Алексей Орлов, командир полка кавалергардов и личный друг императора. Николай ему ответил: «Сам не знаешь, о чем просишь. Этого прощу — остальных тоже придется прощать». Но обаяние Алексея Орлова было столь велико, что император выполнил его просьбу и отправил Михаила Орлова в имение, чтобы и духу его больше не было в столице (потом, правда, ему было разрешено жить в Москве). Алексей Орлов обещал, что всю свою жизнь посвятит императору, и слово свое сдержал. О его роли в русской истории мы еще будем говорить, она необычна — это был действительно замечательный русский патриот. И так же бестрепетно, как он вел свой полк на декабристов-бунтовщиков, он немало послужил отечеству на другом поприще — дипломатическом.
Николай всю жизнь считал, что 14 декабря он спас Россию. Кажется, что так оно и есть, особенно когда читаешь программу Пестеля, где говорится о цареубийстве, о государственном военном перевороте, диктатуре лет на 10 и т. п. Это очень напоминает то, что последовало после 1917 года.
Существуют воспоминания Марии Волконской, написанные ею для собственного сына, существуют записки некоторых декабристов. Но в целом эта история выглядит так, как я постарался вам рассказать, хотя я и не убежден, что мое повествование должно претендовать на какую-то законченность.
Что касается неудачи самого восстания, то причины ее крылись не в какой-то там неподготовленности. Войти в Зимний дворец и перерезать всех, кто там находился, можно было за два часа, учитывая богатый опыт гвардии. Думаю, что эти мечтатели, фантазеры, мальчишки, как называл их Грибоедов, нутром понимали, что творится что-то не то. Политические обольстители — их руководители — видимо, сумели им навязать свою волю, но по-настоящему повести за собой не смогли. То, что случилось с ними 14 декабря (что могло быть глупее, чем полк, стоявший на Сенатской площади час, два, три, четыре, пока по нему не пальнули картечью) — это нонсенс. Все они были военными, имели боевой опыт, некоторые — золотое оружие за храбрость. Таких людей не упрекнешь в трусости, в неумении командовать. Но здесь налицо некий паралич — следствие внутренней раздвоенности. Трубецкой не был трусом, но, видимо, в чем-то сомневался.
Некоторые получили ссылку на Кавказ, где сложили головы — в частности, писатель Бестужев-Марлинский, блестящий гвардейский адъютант. Но многие выслужились. Одного человека Николай помиловал. Генерал Михаил Орлов, довольно беззастенчивый тип и один из руководителей всей этой истории, был схвачен, очень вызывающе вел себя во время допроса у императора, и судьба его, вероятно, была бы печальной, если бы за него не вступился брат — Алексей Орлов, командир полка кавалергардов и личный друг императора. Николай ему ответил: «Сам не знаешь, о чем просишь. Этого прощу — остальных тоже придется прощать». Но обаяние Алексея Орлова было столь велико, что император выполнил его просьбу и отправил Михаила Орлова в имение, чтобы и духу его больше не было в столице (потом, правда, ему было разрешено жить в Москве). Алексей Орлов обещал, что всю свою жизнь посвятит императору, и слово свое сдержал. О его роли в русской истории мы еще будем говорить, она необычна — это был действительно замечательный русский патриот. И так же бестрепетно, как он вел свой полк на декабристов-бунтовщиков, он немало послужил отечеству на другом поприще — дипломатическом.
Николай всю жизнь считал, что 14 декабря он спас Россию. Кажется, что так оно и есть, особенно когда читаешь программу Пестеля, где говорится о цареубийстве, о государственном военном перевороте, диктатуре лет на 10 и т. п. Это очень напоминает то, что последовало после 1917 года.
Лекция 15
Сегодня пойдет речь о времени царствования Николая Павловича. Нам понадобится не менее двух лекций, чтобы разобраться в тех вопросах, которые вы должны себе представлять.
1. — Обстановка начала царствования Николая I. 2. — Формирование взглядов Николая I. 3. — Периодизация царствования. 4. — Усиление власти бюрократии. 5. — А. С. Пушкин и Николай I. 6. — Обзор внешней политики. 7. — Внутренняя политика. 8. — Крестьянский вопрос.
{73}
1. Обстановка начала царствования Николая I
Император Николай I не предназначался к занятию престола и поэтому получил обычное для великого князя образование. Он был военным. Проходя чин за чином службу в армии, он к концу 10-х годов XIX века был уже бригадным генералом, военным инженером. Он меньше всего думал о тон, что ему предстоит царствовать, потому что перед ним был еще брат Константин, который был естественным наследником своему бездетному брату, императору Александру I.
Я уже говорил о том, при каких обстоятельствах он был извещен о перемене своей участи и о том, что он, по собственному его признанию, был глубоко несчастен, когда узнал, что ему предстоит царствовать, и попытался спешно набраться какой-то полезной информации. Но заниматься этим систематически он уже не мог, поэтому он вступил на престол, не будучи вполне подготовленным для этой цели. Если Александра готовили к царствованию специально, если Константин практически проходил все необходимые науки вместе с братом, то будущий Николай I был от всего этого далек. С другой стороны, может быть, здесь были и известные положительные моменты, поскольку республиканских и швейцарских идей у него в голове не водилось.
Он был, как некоторые считают, реалистом, мыслил вполне конкретно и был сторонником наиболее простых и ясных решений. Но его царствование началось столь неожиданно и столь печально, что в первые полгода до коронации, которая состоялась летом 1826 года, не приходилось говорить о проблемах управления, о наведении какого-то порядка, поскольку все основное время уходило на следствие по делу декабристов. Потом был суд. Суд определил меру ответственности каждого, затем все это было подано на утверждение императору. И, наконец, состоялась казнь и ссылка тех, кто был приговорен к Сибири, к каторге.
Я уже говорил о том, при каких обстоятельствах он был извещен о перемене своей участи и о том, что он, по собственному его признанию, был глубоко несчастен, когда узнал, что ему предстоит царствовать, и попытался спешно набраться какой-то полезной информации. Но заниматься этим систематически он уже не мог, поэтому он вступил на престол, не будучи вполне подготовленным для этой цели. Если Александра готовили к царствованию специально, если Константин практически проходил все необходимые науки вместе с братом, то будущий Николай I был от всего этого далек. С другой стороны, может быть, здесь были и известные положительные моменты, поскольку республиканских и швейцарских идей у него в голове не водилось.
Он был, как некоторые считают, реалистом, мыслил вполне конкретно и был сторонником наиболее простых и ясных решений. Но его царствование началось столь неожиданно и столь печально, что в первые полгода до коронации, которая состоялась летом 1826 года, не приходилось говорить о проблемах управления, о наведении какого-то порядка, поскольку все основное время уходило на следствие по делу декабристов. Потом был суд. Суд определил меру ответственности каждого, затем все это было подано на утверждение императору. И, наконец, состоялась казнь и ссылка тех, кто был приговорен к Сибири, к каторге.
2. Формирование взглядов Николая I
После коронации император начинает дело управления. Но Николай не знал в момент восшествия на престол, что собой представляет Россия. Он сам говорил о том, что будучи бригадным генералом, он много времени проводил в Генеральном штабе, в соответствующей среде и меньше всего задумывался о вопросах глобальных. И здесь на него оказал колоссальное влияние Николай Михайлович Карамзин, который в течение оставшихся ему дней жизни (а прожил он недолго) был первым советником Николая, его воспитателем, учителем, и в этом качестве сумел за очень небольшой срок сделать чрезвычайно много.
Чтобы понять взгляды Карамзина на ход русской истории, назначение России, на специфику русского государства и русской жизни, нужно прочитать «Записку о старой и новой России» [ 16]. Книга опубликована, и в ней много умного, хотя не со всем следует соглашаться. У нас ведутся разговоры, быть нам республикой парламентской иди президентской, следует ли нам возвращаться к монархии или наоборот — идти в сторону Февральской революции? Так вот, неплохо бы знать, что думали по этому вопросу весьма умные люди, которые историей России занимались профессионально. И во многом взгляды на предназначение монарха, на значение самодержавия, на Россию в целом у Николая сформировались под непосредственным влиянием Карамзина.
Каждый вечер он вел беседы с императором Николаем в присутствии его матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и сохраняя при этом полную деликатность, он беспощадно критиковал царствование Александра I: его политику в отношении Польши, и его конституционные мечтания, и многое другое, что однажды заставило Марию Федоровну воскликнуть: «Николай Михайлович, пощадите сердце матери!» На что Николай Михайлович ответил: «Я говорю не только с матерью почившего государя, но и с матерью царствующего».
Поэтому для того, чтобы уяснить направление внутренней и отчасти внешней политики императора Николая, следует прочитать Карамзина — его «Записку о старой и новой России».
Вторым фактором, который во многом определил деятельность императора Николая, было глубокое убеждение, что, подавив 14 декабря восстание декабристов, он спас страну. В этом убеждении он пребывал всю свою жизнь и никогда с ним не расставался. Вообще он не любил, чтобы вспоминали об этой истории, не любил вспоминать о повешенных. Иногда на бумагах, приговаривающих кого-то к смертной казни, он писал: «Смертной казни у нас, слава Богу, не бывало и не нам ее вводить». Но он заменял смертную казнь 10 тысячами ударов (нужно было 10 раз прогнать виновного сквозь строй в тысячу человек), т. е. ставил виновного под шпицрутены.
Советские историки любили говорить о жестокости императора Николая, но это мы обсудим: дальнейшем, а сейчас скажу, что при всех своих недостатках Николай был человек вполне православный, хотя богословом его не назовешь. Многое воспринималось им очень просто и ясно, недаром же он был военным. Еще один аспект, которого я считаю необходимым коснуться. У Льва Толстого есть рассказ, где Николай изображен в виде этакого сластолюбца, который совращает, пользуясь своим положением Вам, вполне возможно, рано пли поздно будут задавать вопросы по поводу личной жизни императора Николая, ссылаясь как раз на этот рассказ. Насколько я могу судить, здесь имеет место обычная клевета. Толстой не любил царствующий дом, а кроме того, будучи сам человеком далеко не безгрешным, награждал своими недостатками многих людей, к которым питал неприязнь.
Чтобы понять взгляды Карамзина на ход русской истории, назначение России, на специфику русского государства и русской жизни, нужно прочитать «Записку о старой и новой России» [ 16]. Книга опубликована, и в ней много умного, хотя не со всем следует соглашаться. У нас ведутся разговоры, быть нам республикой парламентской иди президентской, следует ли нам возвращаться к монархии или наоборот — идти в сторону Февральской революции? Так вот, неплохо бы знать, что думали по этому вопросу весьма умные люди, которые историей России занимались профессионально. И во многом взгляды на предназначение монарха, на значение самодержавия, на Россию в целом у Николая сформировались под непосредственным влиянием Карамзина.
Каждый вечер он вел беседы с императором Николаем в присутствии его матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и сохраняя при этом полную деликатность, он беспощадно критиковал царствование Александра I: его политику в отношении Польши, и его конституционные мечтания, и многое другое, что однажды заставило Марию Федоровну воскликнуть: «Николай Михайлович, пощадите сердце матери!» На что Николай Михайлович ответил: «Я говорю не только с матерью почившего государя, но и с матерью царствующего».
Поэтому для того, чтобы уяснить направление внутренней и отчасти внешней политики императора Николая, следует прочитать Карамзина — его «Записку о старой и новой России».
Вторым фактором, который во многом определил деятельность императора Николая, было глубокое убеждение, что, подавив 14 декабря восстание декабристов, он спас страну. В этом убеждении он пребывал всю свою жизнь и никогда с ним не расставался. Вообще он не любил, чтобы вспоминали об этой истории, не любил вспоминать о повешенных. Иногда на бумагах, приговаривающих кого-то к смертной казни, он писал: «Смертной казни у нас, слава Богу, не бывало и не нам ее вводить». Но он заменял смертную казнь 10 тысячами ударов (нужно было 10 раз прогнать виновного сквозь строй в тысячу человек), т. е. ставил виновного под шпицрутены.
Советские историки любили говорить о жестокости императора Николая, но это мы обсудим: дальнейшем, а сейчас скажу, что при всех своих недостатках Николай был человек вполне православный, хотя богословом его не назовешь. Многое воспринималось им очень просто и ясно, недаром же он был военным. Еще один аспект, которого я считаю необходимым коснуться. У Льва Толстого есть рассказ, где Николай изображен в виде этакого сластолюбца, который совращает, пользуясь своим положением Вам, вполне возможно, рано пли поздно будут задавать вопросы по поводу личной жизни императора Николая, ссылаясь как раз на этот рассказ. Насколько я могу судить, здесь имеет место обычная клевета. Толстой не любил царствующий дом, а кроме того, будучи сам человеком далеко не безгрешным, награждал своими недостатками многих людей, к которым питал неприязнь.
3. Периодизация царствования
В момент коронации, т. е. в середине 1826 года, начинается царствование и правление императора Николая I. К этому времени было совершенно ясно, что дела в государстве находятся в страшном расстройстве. Император Александр в последние годы ни во что не вникал, армия была в полуразложившемся {74} состоянии. Достаточно вспомнить, что многие герои восстания 14 декабря имели привычку приезжать на развод или на дежурство во фраках и только для того, чтобы соблюсти приличия, набрасывали сверху форменную шинель. Это напоминало порядки при Екатерине II в конце ее царствования. Но с чего начать, как наводить порядок? Следует дать некую периодизацию царствования Николая I. Здесь я не буду оригинальным, а пойду вслед за Корниловым, который выделяет следующие три периода:
первый — с 1826 по 1832 гг. Период этот нельзя назвать реформаторством, скорее это период наведения порядка в делах;
второй — с 1832 по 1848 гг., (от подавления польского восстания до европейских революций и венгерского восстания). Период достаточно протяженный, который я бы назвал временем определенной стабильности во внутренней и внешней политике, хотя не все здесь однозначно;
третий период — с 1848 и по 1855 гг., в течение которого были допущены крупнейшие внешнеполитические промахи, а также Крымская война, или Восточная война, как ее еще называют, в ходе которой военные действия велись не только в Крыму, но и на Кавказе.
Бесспорно, Николай впервые (думаю, с подачи Карамзина или в разговоре с ним) задумался о том, как оценить выступление декабристов. Что это: еще один гвардейский выход, наподобие тех, что были в XVIII веке, или нечто большее? В XVIII веке, как известно, гвардейцы сажали на трон монархов, ничего от них за это не требуя, и продолжали им служить. Принципиальную разницу можно было проследить в том, что те гвардейцы, которые посадили на престол Елизавету и Екатерину, отнюдь не писали никаких программ, а отмечали это событие обильными возлияниями; здесь же заговорили о республиканском правлении, о конституционном строе и т. п. вещах.
И вот, видимо, Николай сформулировал для себя следующую мысль. То дворянство, которое всегда было покорно трону и имело какие-то привилегии, на этот раз потребовало не новых привилегий, а права участия в управлении государством, т. е. фактического ограничения самодержавия. Отсюда напрашивался вывод: дворянство уже не может быть опорой самодержавной власти. И тогда возникает вопрос: на кого же опираться? Крестьянская масса в этом отношении была устроена просто: страну не представляли себе без царя-батюшки. Но крестьянская масса, являясь стержнем государственной экономики, в политическом отношении была вполне безучастна. И тогда Николай осознал, что самодержавие может опереться на принцип централизации правления и на тех, кто этот принцип будет претворять в жизнь — т. е. на бюрократию, на государственных чиновников.
первый — с 1826 по 1832 гг. Период этот нельзя назвать реформаторством, скорее это период наведения порядка в делах;
второй — с 1832 по 1848 гг., (от подавления польского восстания до европейских революций и венгерского восстания). Период достаточно протяженный, который я бы назвал временем определенной стабильности во внутренней и внешней политике, хотя не все здесь однозначно;
третий период — с 1848 и по 1855 гг., в течение которого были допущены крупнейшие внешнеполитические промахи, а также Крымская война, или Восточная война, как ее еще называют, в ходе которой военные действия велись не только в Крыму, но и на Кавказе.
Бесспорно, Николай впервые (думаю, с подачи Карамзина или в разговоре с ним) задумался о том, как оценить выступление декабристов. Что это: еще один гвардейский выход, наподобие тех, что были в XVIII веке, или нечто большее? В XVIII веке, как известно, гвардейцы сажали на трон монархов, ничего от них за это не требуя, и продолжали им служить. Принципиальную разницу можно было проследить в том, что те гвардейцы, которые посадили на престол Елизавету и Екатерину, отнюдь не писали никаких программ, а отмечали это событие обильными возлияниями; здесь же заговорили о республиканском правлении, о конституционном строе и т. п. вещах.
И вот, видимо, Николай сформулировал для себя следующую мысль. То дворянство, которое всегда было покорно трону и имело какие-то привилегии, на этот раз потребовало не новых привилегий, а права участия в управлении государством, т. е. фактического ограничения самодержавия. Отсюда напрашивался вывод: дворянство уже не может быть опорой самодержавной власти. И тогда возникает вопрос: на кого же опираться? Крестьянская масса в этом отношении была устроена просто: страну не представляли себе без царя-батюшки. Но крестьянская масса, являясь стержнем государственной экономики, в политическом отношении была вполне безучастна. И тогда Николай осознал, что самодержавие может опереться на принцип централизации правления и на тех, кто этот принцип будет претворять в жизнь — т. е. на бюрократию, на государственных чиновников.