Страница:
4. Получение дворянством привилегий
Возвращаясь к состоянию крестьянства и дворянства, надо понять следующее: дворянство желало избавиться от обязательной военной службы. Оно уже получило землю, определенные льготы при поступлении в армию и получении первых офицерских чинов. Оно получило огромную полицейскую власть над своими крестьянами, и оставалось только одно: избавиться от ненавистной обязательной военной службы. Это было сделано. 18 февраля 1762 года вышел манифест императора Петра III о даровании вольности российскому дворянству. Петр этот указ не выдумывал и вообще плохо все это себе представлял, потому что, как мы знаем, круг его интересов был совершенно иной, а проделало это близкое к нему окружение — граф Воронцов и ряд лиц, которые пытались таким образом выпустить пар, накопившийся чрезвычайно сильно в дворянском обществе, поскольку, как известно, политика Петра III была на редкость антинациональной. Его мир с Фридрихом II, сдача Восточной Пруссии обратно Фридриху оскорбляла гвардию, армию, дворянство, и нужно было как-то умиротворить эту, по выражению Ключевского, весьма щепетильную часть русского общества, потому что в ту пору от недовольства оно легко переходило к радикальному решению вопроса.
Тогда и был издан этот указ. Отныне дворянство могло совершенно легально засесть в своих имениях и вести жизнь в свое удовольствие. При этом, правда, в указе говорилось о том, что дворяне по-прежнему могут служить в армии, а если понадобится отечеству, то они все опять будут призваны на службу. Но можно было уехать за границу, служить в чужой армии, получить там чин и в нем вернуться в российскую армию. Короче говоря, объявлялись удивительные льготы, и после того, что было при Петре, для российского дворянства наступала совершенно иная жизнь. Недаром этот указ тут же был воспет в стихах и одах, но Ключевский совершенно прав, когда пишет, что коль дворянство освобождалось от службы, то логично было бы на следующий день освободить от крепостной зависимости крестьян, потому что крепостная зависимость была логическим продолжением зависимости дворянина от государственной службы. Прекращалась служба дворянства — прекращалась и крепостная зависимость (такой указ и был дан на следующий день, только 99 лет спустя: 19 февраля 1861 года; с этого момента начинается принципиально новая полоса русской жизни). Мы видим, что ситуация, как говорится, устоялась. Эту ситуацию и получила Екатерина в готовом виде.
Рассуждая о положении крестьян, у нас принято вспоминать Салтычиху и факты, когда Екатерина тысячами душ награждала своих фаворитов. При этом как-то не представляют себе истинную жизнь русских крестьян в этот период, что, конечно, до известной степени непросто. Неплохую образную картину этой жизни может дать повесть Пушкина «Дубровский». Там изображено поместье Троекурова и поместье отставного гвардейского офицера Дубровского. Троекуров ушел в отставку генерал-аншефом, а старик Дубровский имел чин поменьше. Положение крестьян в больших поместьях было принципиально иным, чем в небольших.
По одному из указов помещики обязаны были заботиться о пропитании крестьян в случае неурожая и голода. Естественно, что большое, сильное хозяйство или не имело тут проблем, или имело проблемы частного характера, тогда как в период голода или неурожая поместья с небольшим количеством крестьян практически полностью деградировали. Отсюда выход один: дворянские дети опять должны были отправляться в армию и тянуть офицерскую лямку. Правда, на этот раз все обходилось попроще: как вы помните, Петруша Гринев был записан в гвардию в возрасте весьма нежном. Действительно, в то время можно было записать ребенка в службу еще до его рождения. Если рождалась девочка, то просто объявляли, что такой-то умер, и он, следовательно, вычеркивался из службы. Таким образом, до момента некоторого возмужания чины шли, проходила вся солдатская служба, капральская и т. д., и Петруша Гринев сразу угодил в офицеры, никогда прежде в глаза не видав ни штыка, ни сабли. Воспитание он получал, как мы знаем, играя в чехарду, бегая по девичьим и изучая французский язык с помощью мосье Бопре. Пушкин очень верно ухватил одну деталь: для многих дворян служба в армии была не только финансовой необходимостью, но отчасти и моральной потребностью. Ко времени Екатерины уже образовалось офицерское сословие — то, что впоследствии стало называться офицерским корпусом. Сформировалась определенная психология, определенный тип мышления, свойственный только русским офицерам. И вот получилось, что богатые и средней руки помещики могли сидеть дома, а могли служить в армии или отправлять туда своих детей — это зависело только от их желания. А помещики небогатые вынуждены были служить или служили просто по привычке, по традиции, потому что дома тоже были сплошные тяготы, а тут все-таки какое-то жалованье плюс то, что присылали из дома — жизнь полегче.
Тогда и был издан этот указ. Отныне дворянство могло совершенно легально засесть в своих имениях и вести жизнь в свое удовольствие. При этом, правда, в указе говорилось о том, что дворяне по-прежнему могут служить в армии, а если понадобится отечеству, то они все опять будут призваны на службу. Но можно было уехать за границу, служить в чужой армии, получить там чин и в нем вернуться в российскую армию. Короче говоря, объявлялись удивительные льготы, и после того, что было при Петре, для российского дворянства наступала совершенно иная жизнь. Недаром этот указ тут же был воспет в стихах и одах, но Ключевский совершенно прав, когда пишет, что коль дворянство освобождалось от службы, то логично было бы на следующий день освободить от крепостной зависимости крестьян, потому что крепостная зависимость была логическим продолжением зависимости дворянина от государственной службы. Прекращалась служба дворянства — прекращалась и крепостная зависимость (такой указ и был дан на следующий день, только 99 лет спустя: 19 февраля 1861 года; с этого момента начинается принципиально новая полоса русской жизни). Мы видим, что ситуация, как говорится, устоялась. Эту ситуацию и получила Екатерина в готовом виде.
Рассуждая о положении крестьян, у нас принято вспоминать Салтычиху и факты, когда Екатерина тысячами душ награждала своих фаворитов. При этом как-то не представляют себе истинную жизнь русских крестьян в этот период, что, конечно, до известной степени непросто. Неплохую образную картину этой жизни может дать повесть Пушкина «Дубровский». Там изображено поместье Троекурова и поместье отставного гвардейского офицера Дубровского. Троекуров ушел в отставку генерал-аншефом, а старик Дубровский имел чин поменьше. Положение крестьян в больших поместьях было принципиально иным, чем в небольших.
По одному из указов помещики обязаны были заботиться о пропитании крестьян в случае неурожая и голода. Естественно, что большое, сильное хозяйство или не имело тут проблем, или имело проблемы частного характера, тогда как в период голода или неурожая поместья с небольшим количеством крестьян практически полностью деградировали. Отсюда выход один: дворянские дети опять должны были отправляться в армию и тянуть офицерскую лямку. Правда, на этот раз все обходилось попроще: как вы помните, Петруша Гринев был записан в гвардию в возрасте весьма нежном. Действительно, в то время можно было записать ребенка в службу еще до его рождения. Если рождалась девочка, то просто объявляли, что такой-то умер, и он, следовательно, вычеркивался из службы. Таким образом, до момента некоторого возмужания чины шли, проходила вся солдатская служба, капральская и т. д., и Петруша Гринев сразу угодил в офицеры, никогда прежде в глаза не видав ни штыка, ни сабли. Воспитание он получал, как мы знаем, играя в чехарду, бегая по девичьим и изучая французский язык с помощью мосье Бопре. Пушкин очень верно ухватил одну деталь: для многих дворян служба в армии была не только финансовой необходимостью, но отчасти и моральной потребностью. Ко времени Екатерины уже образовалось офицерское сословие — то, что впоследствии стало называться офицерским корпусом. Сформировалась определенная психология, определенный тип мышления, свойственный только русским офицерам. И вот получилось, что богатые и средней руки помещики могли сидеть дома, а могли служить в армии или отправлять туда своих детей — это зависело только от их желания. А помещики небогатые вынуждены были служить или служили просто по привычке, по традиции, потому что дома тоже были сплошные тяготы, а тут все-таки какое-то жалованье плюс то, что присылали из дома — жизнь полегче.
5. Дворянство и формирование офицерского корпуса
Таким образом, в это время дворянство не является однородным сословием. Одно — это земельная аристократия, которая если и служит, то на высших должностях, ничем особенным себя не обременяя, а другое — это будущие капитаны Тушины, которые уже не мыслят себе другой жизни, которые срослись с понятием долга перед отечеством, перед людьми, перед детьми. Для них служба в армии — это образ жизни. Говорю об этом специально, потому что это во многом объясняет успехи русской армии, которые как раз и начинаются в 70-е годы.
Почему же вдруг произошло возрождение армии? Дело в том, что здесь имеет место определенный психологический перелом: когда армия перестала быть обязательным для дворянства местом жизни и службы, а стала моральным долгом, то и отношение к ней стало другим. В армии вдруг произошло следующее: если когда-то крестьянин понимал, что он должен кормить своего хозяина, потому что тот {28} состоит на службе у князя или у государя, то теперь крестьянин в армии, ставший рядовым, служил под началом какого-то капитана или поручика и понимал, что он тоже тянет лямку. Поэтому антагонизма между офицерами и солдатами не возникало. Вопрос этот, конечно, очень непростой, но во многом те специфические качества русской армии, которые начинают проявляться в это время, объясняются именно этим. Конечно, реформы Петра дали толчок ко всему этому, но после прилива идет отлив, и если события с 1725 по 1760 год — это своеобразный отлив, некоторая стагнация, то есть мы видим определенное движение маятника, то дальше начнется процесс обеднения дворян, поначалу чрезвычайно медленный. В XIX веке этот процесс уже набирает темпы. Это не означает, конечно, что все дворяне обречены на бедность. По-прежнему будут оставаться очень крупные и очень доходные хозяйства. В XVIII веке дворянство ответит на указ о вольности тем, что начнется колоссальный вывоз русского хлеба за границу, чего до этого не было. Это станет основной статьей русского экспорта до 1917 года (последний раз мы будем вывозить хлеб во времена нэпа, когда Сталин ограбит русскую деревню, для того чтобы закупить все необходимое для индустриализации за границей). Оказывается, этот указ поставит окончательную точку на процессе изменения характера крепостного права, создаст новую ситуацию в дворянской среде и в армии и предпосылки, с одной стороны, для увеличения производства хлеба, а с другой стороны — для частичного разорения дворянства, потому что мелкие поместья начнут постепенно поглощаться богатыми. Человек, который служит где-то, вряд ли может заботиться о своем хозяйстве, а недороды, непосильные налоги и побеги доведут разорение до конца. В «Дубровском» все это хорошо описано. Тут Пушкин оказался не просто литератором, а прекрасным историком, глубоко понявшим этот процесс и показавшим его без излишней дидактики. Все это и получила Екатерина. Поэтому говорить о том, что она как-то изменила положение дворянства, не придется: хотя она и давала какие-то льготы, они ничего не меняли принципиально. Когда речь пойдет о крестьянах, то окажется, что она просто доведет секуляризацию церковных земель до конца и крестьян, которые числились за церквами и монастырями, переведет в категорию так называемых экономических крестьян, что, между прочим, сразу снимет социальную напряженность на этих землях — количество бунтов и волнений здесь резко уменьшится.
Эта реформа логически завершит церковную реформу Петра (там мы говорили об отмене патриаршества), изменит и материальное, экономическое положение Церкви. Оно не станет очень тяжелым, потому что все будет распределено по штатам, будут отпущены суммы на содержание и т. д., а население, естественно, будет по-прежнему помогать Церкви, как всегда это было, но ситуация в корне изменится.
Теперь крестьянин становился холопом, лично зависимым от помещика, а не прикрепленным к земле. Помещик мог сделать с ним все что угодно, не разрешалось только доводить дело до смертоубийства и пыток, хотя и такое бывало. Тогда власть демонстративно могла проявить свой авторитет, и Салтычиха провела немало времени в тюрьме в Ивановском монастыре в Москве. Но, вероятно, было немало других салтычих, о которых мы просто ничего не знаем.
Крестьянин мог быть лишен всего, что у него когда-то было: земли, семьи, жену можно было продать отдельно от мужа, а мужа от жены, детей отнять у родителей, а имение проиграть в карты вместе с крестьянами, а можно было проиграть землю отдельно от крестьян или крестьян отдельно от земли. Надо сказать, что либеральная дворянская интеллигенция, которая только начинала зарождаться, все это видела, но жила в основном по этим же правилам.
Почему же вдруг произошло возрождение армии? Дело в том, что здесь имеет место определенный психологический перелом: когда армия перестала быть обязательным для дворянства местом жизни и службы, а стала моральным долгом, то и отношение к ней стало другим. В армии вдруг произошло следующее: если когда-то крестьянин понимал, что он должен кормить своего хозяина, потому что тот {28} состоит на службе у князя или у государя, то теперь крестьянин в армии, ставший рядовым, служил под началом какого-то капитана или поручика и понимал, что он тоже тянет лямку. Поэтому антагонизма между офицерами и солдатами не возникало. Вопрос этот, конечно, очень непростой, но во многом те специфические качества русской армии, которые начинают проявляться в это время, объясняются именно этим. Конечно, реформы Петра дали толчок ко всему этому, но после прилива идет отлив, и если события с 1725 по 1760 год — это своеобразный отлив, некоторая стагнация, то есть мы видим определенное движение маятника, то дальше начнется процесс обеднения дворян, поначалу чрезвычайно медленный. В XIX веке этот процесс уже набирает темпы. Это не означает, конечно, что все дворяне обречены на бедность. По-прежнему будут оставаться очень крупные и очень доходные хозяйства. В XVIII веке дворянство ответит на указ о вольности тем, что начнется колоссальный вывоз русского хлеба за границу, чего до этого не было. Это станет основной статьей русского экспорта до 1917 года (последний раз мы будем вывозить хлеб во времена нэпа, когда Сталин ограбит русскую деревню, для того чтобы закупить все необходимое для индустриализации за границей). Оказывается, этот указ поставит окончательную точку на процессе изменения характера крепостного права, создаст новую ситуацию в дворянской среде и в армии и предпосылки, с одной стороны, для увеличения производства хлеба, а с другой стороны — для частичного разорения дворянства, потому что мелкие поместья начнут постепенно поглощаться богатыми. Человек, который служит где-то, вряд ли может заботиться о своем хозяйстве, а недороды, непосильные налоги и побеги доведут разорение до конца. В «Дубровском» все это хорошо описано. Тут Пушкин оказался не просто литератором, а прекрасным историком, глубоко понявшим этот процесс и показавшим его без излишней дидактики. Все это и получила Екатерина. Поэтому говорить о том, что она как-то изменила положение дворянства, не придется: хотя она и давала какие-то льготы, они ничего не меняли принципиально. Когда речь пойдет о крестьянах, то окажется, что она просто доведет секуляризацию церковных земель до конца и крестьян, которые числились за церквами и монастырями, переведет в категорию так называемых экономических крестьян, что, между прочим, сразу снимет социальную напряженность на этих землях — количество бунтов и волнений здесь резко уменьшится.
Эта реформа логически завершит церковную реформу Петра (там мы говорили об отмене патриаршества), изменит и материальное, экономическое положение Церкви. Оно не станет очень тяжелым, потому что все будет распределено по штатам, будут отпущены суммы на содержание и т. д., а население, естественно, будет по-прежнему помогать Церкви, как всегда это было, но ситуация в корне изменится.
Теперь крестьянин становился холопом, лично зависимым от помещика, а не прикрепленным к земле. Помещик мог сделать с ним все что угодно, не разрешалось только доводить дело до смертоубийства и пыток, хотя и такое бывало. Тогда власть демонстративно могла проявить свой авторитет, и Салтычиха провела немало времени в тюрьме в Ивановском монастыре в Москве. Но, вероятно, было немало других салтычих, о которых мы просто ничего не знаем.
Крестьянин мог быть лишен всего, что у него когда-то было: земли, семьи, жену можно было продать отдельно от мужа, а мужа от жены, детей отнять у родителей, а имение проиграть в карты вместе с крестьянами, а можно было проиграть землю отдельно от крестьян или крестьян отдельно от земли. Надо сказать, что либеральная дворянская интеллигенция, которая только начинала зарождаться, все это видела, но жила в основном по этим же правилам.
6. Проблема интеллигенции в России
Теперь — другая сторона всех этих проблем. В это время у нас начинает зарождаться еще одно сословие, о котором у нас любят поговорить, к которому у нас особое отношение, но, тем не менее, не все это хорошо понимают и вообще о нем трудно судить. Я имею в виду российскую интеллигенцию.
Слово «интеллигенция» очень трудно перевести. Английское выражение «intellectual» означает «образованный человек», «мастер своего дела». Он может быть математиком, врачом, преподавателем — кем угодно. Интеллигент — это скорее чисто русское явление, и зарождается оно в те времена, когда в результате всех пертурбаций, происходивших в России, появляется человек, который начинает осознавать свой долг по отношению не к стране, а к угнетенному народу. Это люди с неспокойной совестью. Помните у Радищева пассаж о том, что он огляделся вокруг, и душа его уязвлена стала, он потерял душевный покой: как же так, он такой-сякой, а как плохо всем людям вокруг. Но такое явление могло быть выражено по-разному. Можно было посмотреть на самого себя: что ты конкретно делаешь для изменения ситуации. Все-таки интеллигенция родилась у нас в дворянской среде, а дворяне были помещиками. Но оказалось не так: дело не во мне, а в правительстве, во власти, в природе власти, в религии, в экономической ситуации, в политическом строе, в законах — в чем угодно, но только не во мне лично.
Таким образом, начинает появляться укоренившаяся впоследствии точка зрения: что я скорблю о народе, я всех буду учить, как жить, как поступать, как делать, всем все покажу. Это, в общем-то, мой долг. А какое-то конкретное дело — так я же вот его и делаю.
Именно тогда возникает эта единственная в своем роде философия. Это тоже заслуга отчасти Петра, но в большей степени, пожалуй, его преемников. Заставив дворянство изучать грамоту, посылая его за границу, очень быстро столкнулись с проблемой западного влияния, причем влияния очень своеобразного. Далеко не все являлись оттуда специалистами, а чаще всего возвращались людьми, чего-то нахватавшимися, насмотревшимися на западную жизнь, где все было гораздо комфортабельнее, где законы были лучше, дороги были чище, где дома были каменными, где одевались иначе, и вообще солнышко грело лучше и светило ярче.
{29}
Вероятно, практик типа самого Петра стал бы работать непосредственно над такой проблемой. Но интеллигенция, родившаяся в дворянском сословии, сочла возможным становиться в известную оппозицию: власть — это одно, а она — другое. С другой стороны, она усвоила себе роль ментора, учителя жизни. Я не думаю, что граф Шувалов, изобретая отмену внутренних таможен, исходил из каких-то идеальных соображений. Ему нужно было хоть как-то наполнить казну. В этом отношении он был абсолютно не интеллигентным человеком. А вот Радищев, который написал «Путешествие из Петербурга в Москву» — это интеллигентный человек в высшей степени. Хороший он был человек? Вероятно, неплохой. Он констатировал факты, вскрывал язвы и при этом оставался при своей скорби. Екатерина подобных вещей не любила. Она считала, что надо служить, находиться на своем рабочем месте, а отнюдь не заниматься агитацией и пропагандой, как сказали бы в XX веке.
В XVIII веке интеллигенция только начинает складываться, она еще не определилась в это время как сословие. Развитие интеллигенции, пребывающей в таких умонастроениях, приведет к появлению декабризма, а дальше — к появлению либеральной интеллигенции и всего, что за этим последует в конце XIX века. Забегая вперед, скажу, что Чехов — человек, который воспел российскую интеллигенцию, у нас обычно воспринимается несколько своеобразно. Я говорю не о личности Чехова, а о его героях. Не знаю, слыхали ли вы об этом, но в те времена, когда Чехов писал своих дядей Вань, Гаевых и Раневских, было выражение: «пьет, как чеховский интеллигент». Как известно, все эти люди, которые не нашли в России применения своим мыслям, своим талантам, просто спивались. Почему-то у нас после Чехова интеллигентность стала почти ругательством («настоящий чеховский интеллигент»). Чеховский интеллигент — это мало привлекательное явление. Гаев, Треплев, Тригорин — вся эта публика действительно никогда не была голодной, всегда обо всем судила и рядила и ничего не делала. В лучшем случае просто сотрясала воздух, при первой же трудности отбывая за границу. Если посмотреть бесконечные рассказы на тему о «лишних» людях, то этот тип прослеживается совершенно четко. Вот вам результат эволюции. Выходит дело, что когда Петр заставлял всех служить, то он ставил таким образом естественную преграду. И он чего-то добился. Русские офицеры, создавшие офицерскую касту, офицерский корпус, были, конечно, люди выдающиеся, хотя и очень малозаметные. Вряд ли тогда они думали о каких-то глобальных проблемах. Но именно они шли под пули, именно они умирали за веру, царя и отечество, хотя впоследствии то, что вышло из вольности дворянства, привело к его моральной деградации.
Я бы посоветовал вам прочесть книгу Бердяева [ 14]. Там не со всем можно согласиться, это очень хлесткое произведение, но по-своему интересное и замечательное хотя бы уже тем, что конкретно на эту тему написано. Книга небольшая, впервые вышла в Париже, у нас переиздана.
Итак, процесс создания интеллигенции возник уже в те замечательные времена — в XVIII веке. Как ни странно, он связан с указом о вольности российского дворянства
Обзор, который я попытался сегодня дать, конечно, не исчерпывает тему, но дает представление о том, как трансформировалось общество. И если в начале XVIII века мы видим реформы (строительство флота, строительство новых государственных учреждений, устройство новой армии, введение новых принципов администрирования и т. д.), то здесь мы видим совершенно иную ситуацию. Все немножко утряслось, все притерлось, все встало на какие-то совершенно иные, чем задумал Петр, места, и создалась совершенно новая ситуация. Она, до известной степени, есть результат петровских реформ. Но она совершенно не похожа на то, что хотел сделать Петр.
Следовательно, мы должны считать, что реформы Петра, бесспорно, послужили возникновению принципиально новой ситуации в России (социальной, экономической). Но эти реформы не сохранились его преемниками так, как он их замышлял. Сознательно их переделали или шел какой-то подспудный процесс? Вероятнее всего — последнее. Вряд ли у Воронцова или у дельцов Анны Иоанновны был какой-то план действий. Я думаю, что они, не имея возможности собрать нужное количество денег в казну, сталкиваясь с проблемой казнокрадства, плохо разбираясь в проблемах внешней политики и т. д., пытались все время как-то затыкать дыры, как-то лавировать между оскорбленной гвардией, бегающим крестьянством и давлением иностранных дипломатов, не забывая при этом еще и свои личные нужды. Этот процесс был до известной степени стихийным. Но он был естественным следствием того, что было сделано в первой четверти XVIII века.
Слово «интеллигенция» очень трудно перевести. Английское выражение «intellectual» означает «образованный человек», «мастер своего дела». Он может быть математиком, врачом, преподавателем — кем угодно. Интеллигент — это скорее чисто русское явление, и зарождается оно в те времена, когда в результате всех пертурбаций, происходивших в России, появляется человек, который начинает осознавать свой долг по отношению не к стране, а к угнетенному народу. Это люди с неспокойной совестью. Помните у Радищева пассаж о том, что он огляделся вокруг, и душа его уязвлена стала, он потерял душевный покой: как же так, он такой-сякой, а как плохо всем людям вокруг. Но такое явление могло быть выражено по-разному. Можно было посмотреть на самого себя: что ты конкретно делаешь для изменения ситуации. Все-таки интеллигенция родилась у нас в дворянской среде, а дворяне были помещиками. Но оказалось не так: дело не во мне, а в правительстве, во власти, в природе власти, в религии, в экономической ситуации, в политическом строе, в законах — в чем угодно, но только не во мне лично.
Таким образом, начинает появляться укоренившаяся впоследствии точка зрения: что я скорблю о народе, я всех буду учить, как жить, как поступать, как делать, всем все покажу. Это, в общем-то, мой долг. А какое-то конкретное дело — так я же вот его и делаю.
Именно тогда возникает эта единственная в своем роде философия. Это тоже заслуга отчасти Петра, но в большей степени, пожалуй, его преемников. Заставив дворянство изучать грамоту, посылая его за границу, очень быстро столкнулись с проблемой западного влияния, причем влияния очень своеобразного. Далеко не все являлись оттуда специалистами, а чаще всего возвращались людьми, чего-то нахватавшимися, насмотревшимися на западную жизнь, где все было гораздо комфортабельнее, где законы были лучше, дороги были чище, где дома были каменными, где одевались иначе, и вообще солнышко грело лучше и светило ярче.
{29}
Вероятно, практик типа самого Петра стал бы работать непосредственно над такой проблемой. Но интеллигенция, родившаяся в дворянском сословии, сочла возможным становиться в известную оппозицию: власть — это одно, а она — другое. С другой стороны, она усвоила себе роль ментора, учителя жизни. Я не думаю, что граф Шувалов, изобретая отмену внутренних таможен, исходил из каких-то идеальных соображений. Ему нужно было хоть как-то наполнить казну. В этом отношении он был абсолютно не интеллигентным человеком. А вот Радищев, который написал «Путешествие из Петербурга в Москву» — это интеллигентный человек в высшей степени. Хороший он был человек? Вероятно, неплохой. Он констатировал факты, вскрывал язвы и при этом оставался при своей скорби. Екатерина подобных вещей не любила. Она считала, что надо служить, находиться на своем рабочем месте, а отнюдь не заниматься агитацией и пропагандой, как сказали бы в XX веке.
В XVIII веке интеллигенция только начинает складываться, она еще не определилась в это время как сословие. Развитие интеллигенции, пребывающей в таких умонастроениях, приведет к появлению декабризма, а дальше — к появлению либеральной интеллигенции и всего, что за этим последует в конце XIX века. Забегая вперед, скажу, что Чехов — человек, который воспел российскую интеллигенцию, у нас обычно воспринимается несколько своеобразно. Я говорю не о личности Чехова, а о его героях. Не знаю, слыхали ли вы об этом, но в те времена, когда Чехов писал своих дядей Вань, Гаевых и Раневских, было выражение: «пьет, как чеховский интеллигент». Как известно, все эти люди, которые не нашли в России применения своим мыслям, своим талантам, просто спивались. Почему-то у нас после Чехова интеллигентность стала почти ругательством («настоящий чеховский интеллигент»). Чеховский интеллигент — это мало привлекательное явление. Гаев, Треплев, Тригорин — вся эта публика действительно никогда не была голодной, всегда обо всем судила и рядила и ничего не делала. В лучшем случае просто сотрясала воздух, при первой же трудности отбывая за границу. Если посмотреть бесконечные рассказы на тему о «лишних» людях, то этот тип прослеживается совершенно четко. Вот вам результат эволюции. Выходит дело, что когда Петр заставлял всех служить, то он ставил таким образом естественную преграду. И он чего-то добился. Русские офицеры, создавшие офицерскую касту, офицерский корпус, были, конечно, люди выдающиеся, хотя и очень малозаметные. Вряд ли тогда они думали о каких-то глобальных проблемах. Но именно они шли под пули, именно они умирали за веру, царя и отечество, хотя впоследствии то, что вышло из вольности дворянства, привело к его моральной деградации.
Я бы посоветовал вам прочесть книгу Бердяева [ 14]. Там не со всем можно согласиться, это очень хлесткое произведение, но по-своему интересное и замечательное хотя бы уже тем, что конкретно на эту тему написано. Книга небольшая, впервые вышла в Париже, у нас переиздана.
Итак, процесс создания интеллигенции возник уже в те замечательные времена — в XVIII веке. Как ни странно, он связан с указом о вольности российского дворянства
Обзор, который я попытался сегодня дать, конечно, не исчерпывает тему, но дает представление о том, как трансформировалось общество. И если в начале XVIII века мы видим реформы (строительство флота, строительство новых государственных учреждений, устройство новой армии, введение новых принципов администрирования и т. д.), то здесь мы видим совершенно иную ситуацию. Все немножко утряслось, все притерлось, все встало на какие-то совершенно иные, чем задумал Петр, места, и создалась совершенно новая ситуация. Она, до известной степени, есть результат петровских реформ. Но она совершенно не похожа на то, что хотел сделать Петр.
Следовательно, мы должны считать, что реформы Петра, бесспорно, послужили возникновению принципиально новой ситуации в России (социальной, экономической). Но эти реформы не сохранились его преемниками так, как он их замышлял. Сознательно их переделали или шел какой-то подспудный процесс? Вероятнее всего — последнее. Вряд ли у Воронцова или у дельцов Анны Иоанновны был какой-то план действий. Я думаю, что они, не имея возможности собрать нужное количество денег в казну, сталкиваясь с проблемой казнокрадства, плохо разбираясь в проблемах внешней политики и т. д., пытались все время как-то затыкать дыры, как-то лавировать между оскорбленной гвардией, бегающим крестьянством и давлением иностранных дипломатов, не забывая при этом еще и свои личные нужды. Этот процесс был до известной степени стихийным. Но он был естественным следствием того, что было сделано в первой четверти XVIII века.
7. Внешнеполитическая обстановка
Еще один вопрос — внешнеполитическая ситуация. Здесь изменения произошли чрезвычайно резкие. Они, пожалуй, в отличие от всех остальных петровских новаций, сохранили и масштаб, и преемственность. В XVII веке Россия не вела активной внешней политики. Россия интересовала англичан, французов, австрийцев, которые угадывали здесь колоссальный рынок сырья, чувствовали возможность поживиться на русском лесе, русской коже и т. д. Россия же в их внутренние проблемы не вмешивалась.
В результате Северной войны ситуация в корне изменилась. Изгнав шведов с южных берегов Балтики, Россия получила всю Прибалтику и заняла место Швеции в европейской политике. И если раньше Европа, особенно Северная, опасалась Швеции, то теперь ни о какой шведской угрозе и речи не было — все боялись России. Петр Великий, выдавая своих племянниц и дочерей замуж за немецких герцогов, оказывал влияние на немецкие дела, он активно действовал на юге, вмешиваясь в турецкую политику. Следовательно, здесь подключались проблемы Австрии. А раз так, то вставал вопрос и о Польше, и впервые мысль о разделе Польши и уничтожении ее как государства была высказана не Екатериной и не {30} прусским королем Фридрихом Великим — она забрезжила в умах петровских дельцов еще при жизни этого монарха.
Другое дело, как реализовывали эту политику, как строили отношения и с какими конкретно странами. История политических союзов, в которые вступала Россия, — это совсем другой разговор. Но то, что Россия, теперь уже навсегда, включилась в европейскую внешнюю политику и стала государством, оказывающим колоссальное влияние на европейские дела, — действительно было событие, может быть, главное в XVIII веке, если иметь в виду внешнеполитический аспект русской истории. Екатерина явилась полноправной наследницей этой ситуации, и здесь она полностью продолжила линию Петра. Поэтому не случайно именно во внешней политике деятельность этой императрицы выразилась наиболее ярко — это была та область, где она достигла наибольших успехов. При Александре I бывший канцлер Екатерины князь Безбородко, выдающийся дипломат своего времени (несмотря на неприятные свои человеческие качества), говорил молодым дипломатам Александра I: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе не стреляла без нашего разрешения». Это, конечно, преувеличение, но в нем есть доля истины. Получалось следующее: во внутренней политике, в особенности в крестьянском вопросе, произошло совсем не то, о чем думал Петр. Россия не стала процветающим государством, дефицит бюджета сохранялся. Социальные проблемы стали, может быть, даже более острыми. А вот внешняя политика — это во многом прямая преемственность, которая прослеживается от самого Петра и дальше.
В результате Северной войны ситуация в корне изменилась. Изгнав шведов с южных берегов Балтики, Россия получила всю Прибалтику и заняла место Швеции в европейской политике. И если раньше Европа, особенно Северная, опасалась Швеции, то теперь ни о какой шведской угрозе и речи не было — все боялись России. Петр Великий, выдавая своих племянниц и дочерей замуж за немецких герцогов, оказывал влияние на немецкие дела, он активно действовал на юге, вмешиваясь в турецкую политику. Следовательно, здесь подключались проблемы Австрии. А раз так, то вставал вопрос и о Польше, и впервые мысль о разделе Польши и уничтожении ее как государства была высказана не Екатериной и не {30} прусским королем Фридрихом Великим — она забрезжила в умах петровских дельцов еще при жизни этого монарха.
Другое дело, как реализовывали эту политику, как строили отношения и с какими конкретно странами. История политических союзов, в которые вступала Россия, — это совсем другой разговор. Но то, что Россия, теперь уже навсегда, включилась в европейскую внешнюю политику и стала государством, оказывающим колоссальное влияние на европейские дела, — действительно было событие, может быть, главное в XVIII веке, если иметь в виду внешнеполитический аспект русской истории. Екатерина явилась полноправной наследницей этой ситуации, и здесь она полностью продолжила линию Петра. Поэтому не случайно именно во внешней политике деятельность этой императрицы выразилась наиболее ярко — это была та область, где она достигла наибольших успехов. При Александре I бывший канцлер Екатерины князь Безбородко, выдающийся дипломат своего времени (несмотря на неприятные свои человеческие качества), говорил молодым дипломатам Александра I: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе не стреляла без нашего разрешения». Это, конечно, преувеличение, но в нем есть доля истины. Получалось следующее: во внутренней политике, в особенности в крестьянском вопросе, произошло совсем не то, о чем думал Петр. Россия не стала процветающим государством, дефицит бюджета сохранялся. Социальные проблемы стали, может быть, даже более острыми. А вот внешняя политика — это во многом прямая преемственность, которая прослеживается от самого Петра и дальше.
Лекция 7
Царствование императрицы Екатерины II — тема весьма обширная и значительная, поэтому мне представляется удобным разделить ее на две основные части: внутренняя и внешняя политика. Не надо думать, что Екатерина занималась сначала одним, а потом плавно перешла к другому. Жизнь заставляла ее, как и всякого человека, вести работу по самым разным направлениям, но для удобства понимания ее деятельности мы сначала займемся проблемами внутренней политики. Речь пойдет о законодательстве Екатерины, о крепостном праве. Истории Пугачевского бунта коснемся очень коротко. Об этом бунте все что-то слыхали, трактовка этой жутковатой страницы нашей истории за последние 70 лет была абсолютно однозначной. С другой стороны, естественно впасть в нечто совершенно противоположное на волне противоположного движения. Отсылаю вас к замечательному сочинению — к «Истории Пугачевского бунта» А. С. Пушкина. Всерьез прочитав эту блестящую историческую работу (очень небольшую по объему), вы получите сведения основательные, солидные и прочные. Достать ее не представляет труда — в любом собрании произведений А. С. Пушкина эта его единственная историческая работа есть.
1. — Личность Екатерины II. 2. — Начало царствования Екатерины II. 3. — Государственная деятельность Екатерины II. 4. — Секуляризация церковных земель. 5. — «Наказ» Уложенной комиссии. 6. — Уложенная комиссия . 7. — Губернии. 8. — Жалованные грамоты дворянству и городам.
Пушкин очень многому научился у Карамзина, обладал настоящим историческим чутьем и тем качеством, которое у нас называется культурой исследования. Первым коснувшись засекреченных, как сказали бы сейчас, данных об истории Пугачевского бунта (ему это было разрешено по высочайшему повелению Николая I), Пушкин объехал основные места восстания, встретился с теми, кто еще помнил «Петра Федоровича», как себя называл Пугачев, и написал свою «Историю». Но, издавая ее, он поступил чрезвычайно деликатно, умно и проницательно: помимо своего текста, он опубликовал приложение. При советской власти оно ни разу не печаталось по одной простой причине: приложение представляет собой список людей, убитых во время бунта — дворян, духовенства, крестьян, женщин, стариков, детей, взрослых, солдат, офицеров. Этот мартиролог является очень точной иллюстрацией к тому, что произошло, и о чем Пушкин написал свое исследование. При этом Пушкин очень скрупулезен с точки зрения подачи фактов, очень точен, и у него многому можно научиться. Надо сказать, что официальная советская историография, в принципе, дала немногое. Она уточнила, может быть, какие-то отдельные детали, но в основном больше эксплуатировала эту тему, разрешая ее с классовых позиций. Так что об этом мы с вами больше говорить не будем.
1. Личность Екатерины II
Второй момент, о котором следует сказать очень коротко — личность Екатерины. Прочтите соответствующую лекцию Ключевского — лучше о Екатерине никто не написал.
Вокруг имени Екатерины существует несколько весьма плоских штампов. Один из них — то, что она крепостница. Другой — что это была просвещенная государыня, этакая умная дама на троне, которая переписывалась с Вольтером и Дидро, писала книги и царствовала весьма интеллигентно. Третий, самый отвратительный и вульгарный штамп — ее сугубо личная жизнь. Известно, что Екатерина была, действительно, весьма любвеобильной дамой, ее фавориты регулярно сменяли друг друга. Но эта сторона ее жизни — сторона частная, поэтому уделять ей особое внимание нет никаких оснований, несмотря на то, что в наш век стало появляться много литературы соответствующего сорта.
Чтобы не касаться больше этой темы, скажу одно. Из всех ее фаворитов, которых было действительно очень много и которые были очень разными людьми, никто, кроме одного, никакого влияния ни на внутреннюю, ни на внешнюю политику России не имел. Человек, сыгравший огромную роль в нашем государстве, был ее советником и после того, как их отношения охладели, — это князь Григорий Александрович {31} Потемкин, о котором мы поговорим позднее. Он был венчанным мужем императрицы, так как относился к подобным вещам более серьезно, чем принято думать, и хотя впоследствии они расстались (как тогда говорили, дали друг другу свободу), тем не менее, они оставались очень близкими людьми, особенно в том, что касалось государственных дел. Он обладал невероятно мощным умом и был замечательным практиком, и Екатерина это ценила.
Итак, несколько слов о ее личности. Она была немкой из заштатного немецкого уголка. Отец ее служил полковником в городе Штеттине (теперь — польский Щецин). Он был комендантом города и впоследствии дослужился до фельдмаршала в войсках его величества короля прусского Фридриха II. Носил он звонкий титул — принц Ангальт-Цербский, следовательно, его дочь была принцессой. София-Августа-Фридерика, принцесса Ангальт-Цербская была извлечена из этой немецкой глуши для того, чтобы стать женой наследника престола Российской империи.
Со своим будущим мужем она познакомилась едва ли не в десятилетнем возрасте, и первые впечатления, видимо, были не очень веселыми. Впоследствии она ничего нового в своем супруге не увидела. Но она была умна и прекрасно понимала, что дело не в супруге, а в стране, в которую ее забросила судьба, и позднее довольно остроумно и вместе с тем цинично признавала, что охотно рассталась бы со своим супругом, но к русской короне она не была столь равнодушной.
Она была, бесспорно, от природы очень способным, умным и любознательным человеком, к тому же образованным. Правда, образование ее было весьма своеобразным — больше домашнее, больше самообразование, чем что-то систематическое; любимым языком ее был французский, родным — немецкий. С русскими людьми ей приходилось говорить по-русски, и она прекрасно освоила этот язык, хотя и делала в слове из трех букв четыре ошибки: слово «еще» она писала «исчо».
Вокруг имени Екатерины существует несколько весьма плоских штампов. Один из них — то, что она крепостница. Другой — что это была просвещенная государыня, этакая умная дама на троне, которая переписывалась с Вольтером и Дидро, писала книги и царствовала весьма интеллигентно. Третий, самый отвратительный и вульгарный штамп — ее сугубо личная жизнь. Известно, что Екатерина была, действительно, весьма любвеобильной дамой, ее фавориты регулярно сменяли друг друга. Но эта сторона ее жизни — сторона частная, поэтому уделять ей особое внимание нет никаких оснований, несмотря на то, что в наш век стало появляться много литературы соответствующего сорта.
Чтобы не касаться больше этой темы, скажу одно. Из всех ее фаворитов, которых было действительно очень много и которые были очень разными людьми, никто, кроме одного, никакого влияния ни на внутреннюю, ни на внешнюю политику России не имел. Человек, сыгравший огромную роль в нашем государстве, был ее советником и после того, как их отношения охладели, — это князь Григорий Александрович {31} Потемкин, о котором мы поговорим позднее. Он был венчанным мужем императрицы, так как относился к подобным вещам более серьезно, чем принято думать, и хотя впоследствии они расстались (как тогда говорили, дали друг другу свободу), тем не менее, они оставались очень близкими людьми, особенно в том, что касалось государственных дел. Он обладал невероятно мощным умом и был замечательным практиком, и Екатерина это ценила.
Итак, несколько слов о ее личности. Она была немкой из заштатного немецкого уголка. Отец ее служил полковником в городе Штеттине (теперь — польский Щецин). Он был комендантом города и впоследствии дослужился до фельдмаршала в войсках его величества короля прусского Фридриха II. Носил он звонкий титул — принц Ангальт-Цербский, следовательно, его дочь была принцессой. София-Августа-Фридерика, принцесса Ангальт-Цербская была извлечена из этой немецкой глуши для того, чтобы стать женой наследника престола Российской империи.
Со своим будущим мужем она познакомилась едва ли не в десятилетнем возрасте, и первые впечатления, видимо, были не очень веселыми. Впоследствии она ничего нового в своем супруге не увидела. Но она была умна и прекрасно понимала, что дело не в супруге, а в стране, в которую ее забросила судьба, и позднее довольно остроумно и вместе с тем цинично признавала, что охотно рассталась бы со своим супругом, но к русской короне она не была столь равнодушной.
Она была, бесспорно, от природы очень способным, умным и любознательным человеком, к тому же образованным. Правда, образование ее было весьма своеобразным — больше домашнее, больше самообразование, чем что-то систематическое; любимым языком ее был французский, родным — немецкий. С русскими людьми ей приходилось говорить по-русски, и она прекрасно освоила этот язык, хотя и делала в слове из трех букв четыре ошибки: слово «еще» она писала «исчо».