Воронин Андрей Николаевич. Ночной дозор

   — Так, это мне пригодится, а эти пачки можешь сразу выбросить в мусорную корзину, эти три объектива оставь.
   У тебя реактивы свежие или лучше развести новые?
   — Да нет, что ты, — Эдик готов был перекреститься, — только сегодня утром развел.
   — Сегодня? — усомнилась Катя. — Вы же два дня как пьете!
   — В самом деле? — изумился Эдик и посмотрел на девицу.
   Та с готовностью кивнула:
   — Точно, уже второй день.
   — А я-то сижу в своей конуре. У меня тут ни дня, ни ночи — улица Красных фонарей.
   — Вот, я и вижу, что улица Красных фонарей, — Катя посмотрела на девицу. Та под ее пристальным взглядом почувствовала себя неловко и принялась обтягивать короткую юбку. — Кофе, пожалуйста, сварите.
   Девушке польстило, что такая важная гостья, как Ершова, обратилась к ней на «вы»:
   — Сейчас посмотрю. Водки — это не проблема, а вот кофе…
   — Кофе у меня там, в сейфе, вместе с объективами, — Эдик с готовностью принялся помогать девице.
   Он достал из сейфа картонный цилиндр, заклеенный скотчем, на котором было написано фломастером «Не проявленные пленки».
   — Я специально так держу, чтобы никто не залез. А то, ты же знаешь наших, они пьют все, что можно проглотить, и трахают все, что шевелится.
   — Да, да, знаю. Но меня сейчас интересуют работа и кофе Воткни глянцеватель, пусть прогреется Вспыхнули лампочки, тихо загудел электромотор, и зеркальный барабан, вздрогнув, медленно провернулся.
   — А теперь пошли все вон, — не отрывая взгляда от рамки под фотоувеличителем, произнесла Катя. — Через час я освобожусь, скажи, чтобы никто не заходил.
   Эдик даже не пытался просить остаться и посмотреть, как работает Ершова. Он понимал, что это святое, что-то сродни священнодействию, молитве, медитации. Он на цыпочках двинулся к выходу и поволок за собой любопытную девицу.
   — Когда принесете кофе, постучите три раза, — сказала Катя, уже раскрывая сумочку и доставая конверт с пленками.
   Замок в двери щелкнул, и Катя осталась одна. Издалека доносилась музыка, временами кто-то с топотом проносился мимо двери. Пару раз в дверь стучали, но она даже не отзывалась, знала девица постучит трижды и сделает это деликатно. На все остальные звуки можно не реагировать, это всего лишь шум, толкотня, простая суета сует.
   Пленка развернулась в пальцах Кати. Она уже помнила, где какой кадр. Решила напечатать все по одному: сперва «контрольки» небольшого размера, а затем уже определить, какие снимки более ценные.
   Она сама удивлялась себе, тому, что совсем не волнуется. Она вновь сделалась холодным профессионалом, который выполняет свою работу — без эмоций, без страха, без злорадства, спокойно и четко, как хирург, который абсолютно не переживает за пациента и видит перед собой не человека, а лишь сплетение нервов, суставы, рану, перехваченные зажимами сосуды.
   Через полчаса из-под барабана глянцевателя уже выпадали готовые фотокарточки, небольшие, девять на двенадцать. Катя спрятала в ящик стола фотобумагу и зажгла яркий свет, который здесь не горел уже, наверное, несколько лет. При таком освещении сразу же стало видно все убожество фотолаборатории: грязные, хоть и облицованные кафелем стены, неподметенный пол, на котором валялись еще прошлогодние осенние листья, по углам ютились окурки.
   «Вот сейчас хорошо бы попить кофе», — подумала Катя.
   Тут же, что еще раз подтвердило сегодняшнее ее везение, раздался стук в дверь, осторожный и деликатный Стучали трижды.
   — Я не могла принести раньше, меня заставляли пить, держали за руки, — принялась извиняться девица.
   Катя настолько расчувствовалась, что даже разрешила девушке переступить порог фотолаборатории и сказала:
   — Оставьте все здесь, и большое вам спасибо. Можете идти пить дальше.
   — Вас там вспоминали.
   — Кто?
   — Миша.
   — Толстяк? — переспросила Катя.
   — Да, он самый. Бегает по всей редакции, спрашивает, кто вас увел. И говорит, что на вас положил глаз.
   — Скажи, что я на него положила…
   Девушка засмеялась:
   — Я именно так ему и сказала. Я же сразу вижу, кто он и кто вы.
   Катя не возгордилась.
   — Я уже всем обеспечена.
   — Может, вам выпить принести?
   — Только когда закончу работу.
   — У Эдика тут есть хороший коньяк, — заговорщицки подмигнула девушка, — он его не каждому предлагает. Ему азербайджанцы подарили за какие-то фотографии — Потом мы выпьем.
   Девушке явно хотелось посмотреть, что же тут печатает Катя. Она даже пару раз пыталась вынырнуть у нее из-за плеча, чтобы заглянуть на лоток глянцевателя. Но Ершова уже успела все убрать и спрятать, а новая партия снимков еще была не готова.
   Девушка ушла. Катя уселась перед низким столиком, пристроив на его угол большую чашку с горячим ароматным кофе. Снимки она разложила, как карты для пасьянса и, вооружившись огромной линзой в самодельной оправе, принялась их разглядывать.
   Происшедшее хоть и казалось ей сейчас далеким, но не успело стереться из памяти и, как понимала Катя, вряд ли когда-нибудь сотрется. Она помнила каждый момент, запечатленный на снимках. Только теперь все это выглядело не так страшно.
   Кровь, тогда вызывавшая тошноту, казалась чисто бутафорской, а налетчики с автоматами наперевес — актерами.
   Двигая карточки. Катя восстанавливала последовательность событий, нескромно восхищаясь своим мастерством. Вроде бы, и случайно нажимала на кнопку, ничего не соображая от ужаса, но все снимки мало того, что были четкими, но и идеально откадрированными. Их можно было приводить в качестве учебного пособия по композиции для начинающих фоторепортеров.
   — Интересно, интересно, — бормотала она, выкладывая снимки змейкой. — Вот налетчики стреляют по крыльцу, вот один из них разворачивается и палит по окнам. А вот и совсем уникальный кадр, такое впечатление, что он целится прямо в меня. Почему тогда не выстрелил?
   И тут она вспомнила. Выстрел все-таки прозвучал, пуля вспорола зонтик. «Вовремя я тогда прижалась к асфальту».
   Лишь пару снимков оказались немного смазанными,. но это только придавало им динамику.
   «За такой репортаж можно озолотиться, — подумала Катя, — а можно потерять голову».
   Наконец она перешла к той части снимков, которые предшествовали стрельбе, которые она делала в спокойной обстановке, когда прохаживалась по набережной. «А вот и мой ухажер. Вот же идиотская рожа! И подкараулила же я его. Кретин, точно, кретин'»
   И тут Катя вздрогнула. Ее словно ударило током.
   Карточка выпала из пальцев. В углу снимка был белый «Опель», возле него стояли трое рослых мужчин. "Ох, ты!
   Да это же вы, голубчики! Вот это надо увеличить. Хотя нет, может, простое совпадение — трое стоят у машины.
   «Опель» — то точно бандитский, но, может, они просто прохожие? Одежда все-таки не та, что в момент нападения".
   Но тут наметанным глазом фотографа она определила, что другими на снимках были лишь куртки, а обувь и брюки те же самые.
   — Так, так, сейчас…
   Она заправила пленку в фотоувеличитель, поменяла оптику, погасила свет и принялась поворачивать рычаг до тех пор, пока фотоувеличитель не уперся в верхний край штатива.
   — Вот так-то будет лучше.
   Катя принялась улавливать в рамку для фотобумаги троих мужчин, стоящих у «Опеля», самый старший из них — седой, держал в пальцах у самого живота и изучал какую то коробочку, как показалось сперва Кате. — спички.
   «Все-таки, „Кодак“ — фирма хорошая, тут уж ничего не скажешь. Можно увеличивать почти до бесконечности, а изображение остается четким. Зря я на „Кодак“ ругалась, хорошая фирма!»
   Она напечатала два снимка, а затем сравнила их. Да, это были те самые люди, те же трое мужчин. На снимке были отчетливо видны их лица.
   — Ну, вот и попались! — произнесла Ершова, причем таким тоном, каким произносит следователь. — Попались, и уже не отвертитесь!
   И тут же сама себя одернула: "Что я несу, околесицу какую-то? Кого я собираюсь ловить, кого собираюсь сажать? Мне о своей жизни надо думать, а не о бандитах. Да если они прознают, что их кто-то сфотографировал, они меня выковыряют из любой щели. Так дятел выковыривает червя из-под коры толстого дуба, куда бы он ни зашился.
   Выковыряют и склюют вместе с негативами, позитивами и всей прочей дребеденью. Надо…"
   — Что надо? — тут же спросила она себя, быстро пряча все фотографии в сумку. Лишь два последних мокрых снимка она засунула в глянцеватель и поставила регулятор нагрева на максимум, но барабан был уже и так раскален. В это время в дверь постучали.
   — Сейчас, сейчас! У меня бумага открыта — засветится! — громко, отбежав от двери, крикнула Катя. — Я не могу открыть!
   — В коридоре темно, я в щель просочусь, — это был голос Эдика.
   — Погоди, Эдик, погоди…
   Катя собрала все со стола, свернула пленки, засунула их на самое дно сумки. И тут же бросилась проверять, те ли пленки она спрятала или, может быть, случайно прихватила чужие. Негативы были те, и она с облегчением вздохнула. Глянцеватель выплюнул фотографии. Катя подождала, посмотрела на сверкающий барабан, не осталось ли на нем случайно чего-нибудь. Барабан был чист.
   — Слава богу! — Ершова защелкнула сумку, затем подошла к двери и повернула ключ. Ремешок сумки она намотала на руку.
   — Это я!
   — Я так и поняла.
   — Извини, конечно. У меня тут есть для тебя хороший коньяк.
   — Знаю.
   — Откуда?
   — Твоя подруга сказала.
   — Какая она моя? Она уже там с кем-то другим. Это ее дело.
   — Она тебя пробросила, так ты решил со мной коньяку выпить?
   — Да. Я решил с тобой выпить. Когда же еще такое случится? Буду теперь всем хвалиться, что с самой Ершовой коньяк пил, да еще в своей лаборатории. Ну, что, напечатала?
   Порнография, что ли, или что-нибудь рекламное?
   — С чего ты взял? — насторожилась Катя.
   — Раз никому показывать не хочешь, значит, что-то интимное или коммерческое.
   — Ни то, ни другое, к сожалению. Так, один частный заказ.
   Кате хотелось рассказать, но она понимала: Эдик ей не помощник и даже не советчик, особенно пьяный. Он может лишь принести неприятности, причем такие, о которых лучше не думать.
   — Знаешь, Эдик, я бы хотела потихоньку отсюда уйти.
   — Навряд ли уйдешь. Главный закрыл двери, а ключ повесил себе на шею.
   — Так тут же окон полным полно!
   — Все окна с решетками. После того как нас ограбили, а на компьютерные стойки нагадили и насвинячили в редакции какие-то молодцы, скорее всего, антисемиты, главный приказал решетки даже на двери наварить.
   — Видела, — тут же вспомнила Катя решетку на редакционных дверях. Точно такие ей довелось видеть в тюрьмах, когда делала репортаж. — Так что вы живете на осадном положении?
   — Есть способ, — Эдик глупо засмеялся и открыл сейф, в котором блеснула бутылка коньяка, большая, двухлитровая.
   — Ничего себе! — воскликнула Катя.
   — Ничего тебе. Хочешь, подарю?
   — Ее даже нести тяжело!
   — Я тебе в колбу отолью.
   — Нет, нет, немного выпью…
   — У меня, кстати, таких две, но все знают лишь об одной.
   — Ты, между прочим, что-то говорил о другом варианте?
   — Вначале выпьем, а уж потом рассмотрим запасные варианты.
   — Ты не отрубишься?
   — Я могу пить долго. Кстати, кофе твоего глотнуть можно?
   — Глотни, глотни, он уже холодный.
   — Мне как раз холодный и нужен.
   Коньяк был налит, что называется, не жалея, в освободившуюся чашку. Лимон разрезан на две части вдоль.
   — Вот лимон, — сказал Эдик, выдавливая фрукт себе в рот. — Как в лучших домах: лимон испанский, коньяк азербайджанский. Коллекционный, кстати. Ну, давай, за встречу и за тебя, Катерина.
   — За тебя, Эдик, ты меня сильно выручил. Надеюсь, выручишь еще?
   — Выручу, не вопрос, — фотограф махом выпил коньяк, понимая, что если будет пить мелкими глотками, смакуя, то блеванет, не поможет и кислющий лимон. А так, может, провалится, а, провалившись, останется в желудке, наверх не попросится. — Главное мне сейчас, — моргая, бормотал фотограф, — пива не пить, хотя хочется. Есть у меня пиво, но если я его выпью, то умру. Меня вывернет наизнанку, я уж себя знаю. Всегда обещаю пиво после спиртного не пить, но всегда нарушаю слово, данное себе же.
   — Не говори красиво, Эдик, — Катя сделала еще пару глотков. Коньяк действительно был хорош, его хотелось пить. Волнение понемногу улеглось. — Так что ты говорил насчет запасного выхода?
   — Сейчас, сейчас, — шатаясь и придерживаясь за стол, Эдик поднялся, подошел к окну, заставленному огромным планшетом, выкрашенным в черный цвет. Сорвал его вместе со скотчем, с парой кафельных плиток и какими-то обложками журнала, наклеенными прямо на планшет. Резкий солнечный свет ударил в глаза, причем с такой силой, что Ершову даже качнуло. Эдик, на удивление, устоял. Хотя, по всем законам физики, уже давно должен был упасть. Тяжело было понять, то ли он держит планшет, то ли планшет держит его.
   — Видишь?
   — Вижу решетку.
   — Это только видимость решетки, гвозди лишь с одного края. Сейчас, сейчас… — Эдик открыл окно. Сразу же пахнуло свежестью в прокуренное и душное помещение фотолаборатории, запахло листьями, травой и небом. — Что за странный запах? — сказал Эдик, принюхиваясь.
   — Да это же свежий воздух!
   — А, вот как он пахнет! — Эдик взялся за решетку, и та вместе с ним поехала на улицу.
   Фотограф спрыгнул, держась левой рукой за ржавый прут решетки.
   — Выпрыгивай, давай помогу.
   Катя впрыгнула на руки фотографу.
   — А назад залезешь?
   — Еще как!
   Эдик принялся карабкаться, безобразно и гнусно, как пьяная обезьяна. Катя даже отвернулась, смотреть на это зрелище было неприятно.
   Наконец, Эдик смог забраться до половины, застыл на мгновение. Затем переломился в пояснице, мелькнула подошва с прилипшим окурком, послышались невероятный грохот и мат-перемат.
   Наконец появилась голова фотографа:
   — Решетку толкни, — шепотом попросил он.
   Катя привстала на цыпочки, дотянулась до решетки и подала ее в окно.
   — Ну, вот и хорошо, — Эдик втащил решетку в проем, та заскрежетала, зафиксировавшись. Он из-за решетки помахал Ершовой рукой, послал воздушный поцелуй.
   Катя ответила изящным поцелуем, прикоснувшись губами к кончикам пальцев.
   — Если что, заходи, дорогу знаешь.
   Планшет стал на место.
   — Ну и дела! — сказала Ершова.
   Пересекая двор, она напоследок обернулась. Действительно, на всех окнах редакции стояли одинаковые решетки. "А с улицы и не скажешь, что там идет крутая пьянка.
   Устроили светомаскировку! Плотные шторы повесили, планшеты, решетки, двери, обитые железом, понаставили.
   Умеют люди гулять и работать! Самое странное, что при такой насыщенной жизни журнал выходит вовремя, причем, есть в нем забавные материалы, попадаются интересные статьи. Молодцы, в общем, профессионалы — одно слово! Да и я молодец, можно сказать, на голом месте пленку проявила и снимки сделала. Главное, что еще никто об этом ничего не знает, никому ничего не известно.
   Повезло, если можно назвать везением те события, в которых поневоле пришлось участвовать. Так уж устроена жизнь, — философски подумала Катя, — одни гибнут, другие их убивают. Третьи пытаются поймать убийц, четвертые же делают снимки ничего не подозревающих убийц и их жертв, а пятые пьют и даже не знают, что произошло в городе. Но жизнь продолжается", — с этими мыслями Катя махнула рукой, понимая, что сейчас у нее одна дорога — заехать к Лильке в редакцию, потому как ключи она забыла в квартире.

Глава 12

   В семь утра азербайджанцы, жившие в снятой на краю города квартире, уже были одеты и ждали появления Толика. Он, как всегда, был пунктуален и ровно в семь постучал в дверь.
   Гейдар несколько секунд подождал, а затем с улыбкой отправился открывать. Он даже не спрашивал, кто там, прекрасно зная, что так постучать мог лишь один-единственный человек.
   Азербайджанец открыл дверь и протянул руку.
   — Через порог у нас не здороваются, — улыбнувшись, сказал Анатолий и показал свои руки. Они были перепачканы машинным маслом. — Мимо у вас хоть найдется?
   — Наверное, есть немного.
   — Ну и хорошо, — Толик, даже не закрыв за собой дверь, направился в ванную комнату, грязную и запущенную. Из-под его ног побежали тараканы. "Фу, нечисть!
   Чуют животные, что смертью тут запахло", — подумал Анатолий.
   Вода полилась ржавой, тонкой струей, хлюпающей и булькающей, а затем буквально хлынула с ревом. В подставленных под кран ладонях осталось немного песка.
   Осмотревшись, Анатолий нашел коричневый растрескавшийся обмылок и взялся тереть им руки. Делал он это с брезгливостью.
   — Чево руки гразный? — спросил Гейдар, опираясь плечом на притолоку.
   — Грязные оттого, что испачкал, — отрезал Анатолий. — Свеча в моей тачке полетела. Вы готовы?
   — Всегда готовы. А деньга ты принес?
   — Принес, принес, — идеально чистым платком Анатолий тщательно вытер руки, затем извлек из кармана пачку долларов. — Здесь две, — сказал он, передавая деньги, перетянутые черной аптечной резинкой.
   — Два на три никак не делится, — спокойно сказал Гейдар.
   — Это тебя в азербайджанской школе так научили деньги считать? Так вот, тысяча восемьсот на три делится, а двести оставишь себе. Ведь ты у них вроде как начальник?
   — Да, началник, — не без гордости сказал рослый Гейдар.
   — Вот и хорошо. Собирайте свои шмотки, остальное получите после работы.
   — Сразу после работы?
   — Сразу.
   Гейдар пересчитал все деньги, слюнявя большой палец. Деньги он считал умело, как считают купюры торговцы мандаринами на рынке.
   — Слышу, настоящие, — сказал азербайджанец.
   — А то… — ответил Анатолий.
   Двое подручных Гейдара сидели на том же диване и в тех же позах, в каких видел их вчера Анатолий. Единственное, что изменилось, так это одежда. Одеты они были в те же самые шмотки, в которых были Шурик и Сашок во время налета на Малютина.
   — Пошли, ребятки.
   Сумку с оружием понес один из азербайджанцев.
   — Садитесь все на заднее сиденье, — скомандовал Анатолий, открывая заднюю дверь «Джипа» с тонированными стеклами, — здесь вас никто не увидит.
   — Это хорошо, — азербайджанцы уселись плечом к плечу, сумку положили под ноги.
   — Значит, так, — не запуская двигатель, произнес Анатолий, разговаривая с азербайджанцами через плечо. — Я вас сейчас отвезу в центр, там во дворе стоит белый «Опель», накрытый брезентом. Вот ключи.
   — Машина чистая?
   — Чистая, — сказал Толик. — Угнанная. Владелец в отпуске, вернется через месяц. Так что можно действовать смело.
   — Это карашо.
   — Но смотри, правила не нарушай, ехать будешь примерно.
   — Гейдар ездит хорошо.
   — Ты что, сам собираешься за рулем сидеть?
   — Да, сам.
   — Ну как решите, так пусть и будет.
   — Кого убирать будем?
   — Я покажу. Поедешь за мной.
   — Карашо.
   Два других азербайджанца молчали, как рыбы. Толик так и не понял, понимают они по-русски или нет. Гейдару они подчинялись беспрекословно, словно были его младшими братьями.
   Через полчаса «Джип» остановился возле касс «Аэрофлота». До двора, где стоял «Опель», оставалось полквартала.
   — Пойдешь по этой улице. Видишь арку?
   — Вижу арка, — сказал Гейдар.
   — Зайдешь во двор. Там возле трансформаторной будки стоит крытый выцветшим брезентом белый «Опель»
   — Номер какой? — спросил азербайджанец.
   — Не помню. Да и какое это имеет значение?
   — Бак полный?
   — Полный. Возьми ключи. Выедете, а я к этому времени развернусь. И езжайте за мной, держитесь метрах в пятидесяти сзади. А теперь выходите.
   Гейдар немного подозрительно посмотрел на Толика.
   Ему все казалось, тот его обманывает, но в чем именно, никак не мог сообразить.
   — Что так смотришь? — Толик улыбнулся обезоруживающей улыбкой. — Все хорошо будет. Вы здесь люди чужие, долго задерживаться не собираетесь. Свое дело сделали и уехали с деньгами. Машину, чтобы выбраться из города, я вам найду.
   — Значит, восемь? — уточнил Гейдар.
   — Восемь. Но осталось шесть? — и вновь в улыбке обнажились здоровые зубы Толика.
   «Вот же идиоты! — пробормотал Толик, глядя на то, как Гейдар и двое его подручных неторопливо переходят улицу в неположенном месте. — Слава богу, гаишника рядом нет, а то свистнет, остановит… Питер — это не Москва. Тут бы этих „лиц кавказской национальности“ повинтили бы в два счета на первых десяти метрах».
   Наконец Толик вздохнул с облегчением. Азербайджанцы перешли улицу друг за другом, как выводок уток, и исчезли в арке. Ровно через десять секунд Гейдар с озабоченным лицом вновь показался в арке. Сомнения закрались в душу Толика. «Уж не случилось ли чего?» — рука сама потянулась к ключу зажигания. Но Гейдар, перебегая улицу, жестом показал, что хочет закурить.
   — Чурка долбаная! — произнес Толик, вытаскивая из кармана пачку сигарет и зажигалку.
   — Мы же делали, как ты сказал, — произнес Гейдар, — из дому — ни ногой. Вот и скурились, сигареты кончились.
   Получив сигареты и зажигалку, азербайджанец опрометью бросился к арке, едва не угодив под колеса такси.
   Толик опять скривился и грязно выругался. Затем повернул ключ в замке зажигания и, проехав полквартала, стал так, чтобы видеть в промежутке между домами трансформаторную будку и накрытый брезентом автомобиль.
   Азербайджанцы уже снимали брезент. Затем они забрались в машину, причем делали все не суетливо, как хозяева, словно собрались съездить на рынок, глянуть, как там идет торговля, не надо ли чего поднести или подвезти.
   «Идиоты! Только сумку не забыли бы поставить в машину», — глядя на сумку, стоявшую на траве, подумал Толик Гейдар сам взял сумку, поставил ее на заднее сиденье и, жестикулируя, принялся что-то объяснять бестолковым подручным.
   Наконец все забрались в машину. Во дворе было пустынно, половина дома стояла на капремонте Из выхлопной трубы повалил дым.
   — Раз, два, три, четыре… — прикусив губу, Толик зажмурился.
   И в этот момент он увидел вспышку пламени, а затем услышал глухой взрыв. Раскрыл глаза. На месте машины клубился дым, куски железа и какие-то детали падали на землю. Белье, висевшее во дворе, сорвало вместе с веревками.
   — Ну вот и все, — «Джип» рванул с места.
   Через полчаса довольный Толик уже был в квартире у Петрова.
   — Почему не предупредил меня, как будешь действовать? Я же тебе предлагал совсем другой план, и ты согласился, — стоя у окна и глядя на улицу, бурчал Петров. но в глубине души был доволен.
   — Я подумал, что так будет лучше, — Толик взял сигарету из деревянной коробки, стоящей на письменном столе, и без разрешения закурил.
   Толик курил, Петров молчал. Первым тишину нарушил Анатолий:
   — Я им, между прочим, четыре тысячи дал из своих денег.
   — Это твои траты.
   — Нет, — сказал Толик, — так мы не договаривались Я большое дело сделал, все остались чистыми, убийство Малютина спишут на азербов. Я думаю, менты уже там, изучаю г, измеряют, взвешивают. Я им хорошую версию подсунул, она их вполне устроит, да и выглядит правдоподобно.
   — А машина? Что ты думаешь, следователи идиоты?
   Поверить, будто бы убийцы два раза одну и ту же угнанную машину в деле использовали?
   — Следователи подумают, что азербайджанцы идиоты.
   А Гейдар и его ребятки придурки и есть, это все их знакомые подтвердят. Отморозки полные. За ними столько мокрых дел, что одним больше, одним меньше…
   — Так-то оно так, — сказал Петров, упершись кулаками в подоконник, — это все на словах… А как оно наделе повернется?
   — Уже повернулось.
   — Тебя кто-нибудь видел?
   — Меня — нет, — хмыкнул Толик.
   — Тоже мне, человек-невидимка!
   — А если кто-нибудь и видел, то еще доказать надо, что это я.
   — Доказать, доказать, — прохрипел Петров. — Надо будет, так докажут.
   — Кому надо? Вам этого не надо, Короедову тоже, а мне и подавно. Мне на свободе хорошо. К тому же у меня на время убийства алиби железное. Я пьяный сидел в ресторане, у нас ОМОН документы проверял. Так что полный профит.
   — Хитер ты, братец, хитер!
   — Был бы глуп, так сидел бы себе на Колыме или в Крестах.
   — От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — опять хрюкнул Петров, — и еще от памятника на кладбище.
   — Я тут ходил давеча на кладбище, с одним стариком разговаривал, случайный прохожий, чистый питерец. Так он, знаете, что сказал?
   — Что?
   — Что это Короедов с Петровым Малютина заказали.
   — Что? Что? — багровея, прошипел Петров. — Кто заказал?
   — Старик сказал, что вы двое это сделали.
   — Какой старик!? Ты что несешь? Петров с Короедовым… Да Петров с Короедовым — лучшие друзья Малютина.
   — Водой не разлить, особенно после его смерти. — расхохотался Толик. — Правильно я понимаю?
   — Чтобы больше я этих разговоров не слышал! Ты меня понял?
   — Я предупредил.
   — Думать — это одно, а доказать — совсем другое.
   Нет у них доказательств Нет Малютина, нет и доказательств. А есть трупы азербов. Кстати, мне уже звонили. — сказал Петров, — там все, вроде, нормально. Следствие пойдет по тому руслу, которое мы проложили. Им так удобнее.
   — Я же знаю, вода течет туда, где ниже, — сказал Толик. — Если яма есть, то она наполнится. А потом интерес к убийству поугаснет. Толпа зевак рано или поздно разойдется. У людей дела, семьи, дети… Да и сколько можно говорить о покойном? Появится новый представитель президента, — усмехнулся Толик и, как показалось Петрову, даже подмигнул, хотя он знал, что подобной вольности бандит не допустит. Дистанцию Толик выдерживать умел, никогда не посягал на то, что ему не принадлежало.