Страница:
Илья пил не спеша.
— Ну, что ты сидишь, смотришь на еду?
— Не могу решить, с чего начать.
— С чего хочешь. Не смотри, ешь. Хочешь, положу тебе креветок? Хочешь рыбы? Вот салат. Все это лучше есть вместе и запивать вином.
— Думаешь?
— Не думаю, а знаю.
Катя ела с жадностью, но не спеша. Она растягивала удовольствие. Ей уже давно не было так хорошо и спокойно. Ей казалось, она знает Илью сто лет. И познакомились они не сегодня на московской улице, а давным-давно.
Знали друг друга с детства, а сегодня лишь случайно встретились.
Они сидели за столом больше часа, негромко переговариваясь. А когда зазвонил телефон. Катя небрежно махнула рукой:
— Не стану снимать трубку, а то еще испортят нам вечер.
— Тебе он нравится?
— Да, нравится, — призналась женщина и потом сказала, глядя прямо в его темно-синие глаза. — Мне давно не было так хорошо и спокойно. Вечно куда-то спешу, лечу сломя голову, опаздываю, тороплюсь, в общем, не жизнь, а сплошная суета.
— А ты не торопись.
— Я привыкла находиться в постоянном движении. Мне кажется, что я все время куда-то опаздываю, что жизнь идет мимо. Поэтому тороплюсь, бегу, стараюсь повсюду успеть.
— Вот поэтому и опаздываешь.
— Ты никогда не опаздываешь, Илья?
— Опаздываю лишь тогда, когда начинаю торопиться.
Я люблю жить спокойно. Мне нравятся рыбаки, сидящие на берегу реки и смотрящие на воду.
— Ты сам рыбак?
— Нет, не рыбак. Честно говоря, даже не знаю, как червя на крючок нанизывать. А вот на бегущую воду смотреть люблю.
— Я хоть и фотограф, — сказала Катя, — не могу вспомнить, смотрела ли я когда-нибудь долго на бегущую воду. Конечно, смотрела, — тут же поправила она сама себя, — но почему-то о том, о чем говоришь ты, я никогда не задумывалась. Нажимала на кнопку фотоаппарата, делала снимок, фиксировала какое-то мгновение, а потом о нем забывала.
Бутылка вина была благополучно допита за тихим и спокойным разговором.
— Мне кажется, — сказала Катя, — что я уже сто лет вот так спокойно не сидела и не разговаривала о жизни.
— Кто такой этот Варлам Кириллов? Или Кириллов Варлам, как там его? Он что, твой друг?
— Был другом, — немного резко, но в то же время спокойно, без злости, сказала Ершова. — Сейчас даже не знаю, кем он мне приходится. Я от него устала, уж слишком много у него претензий к жизни, слишком многого хочет.
— А ты? — спросил Илья.
— Даже не знаю. До сегодняшнего дня мне казалось, что я тоже хочу многого, что жизнь мне чего-то недодала и надо спешить. А вот послушала тебя и думаю: а может, никуда не надо спешить, не стоит делать резких движений?
Хотя кое-что в жизни надо изменить.
Она чувствовала, что ей очень не хочется расставаться с Ильей, не хочется ехать в Чечню, не хочется фотографировать, не хочется спешить на самолет. Она испытывала лишь одно желание: сидеть на кухне рядом с Ильей, смотреть в его глаза, слушать спокойный голос и порой удивляться, какой он умный и совсем не такой, как все ее знакомые фотографы, художники, дизайнеры — в общем, люди творческие.
Что Илья в чем-то умнее их, а может, не умнее, а просто мудрее. Катя была уверена. Он, как ребенок, говорил простые и верные вещи и абсолютно не думал о том, как его слова будут восприняты, какой след оставят в душе.
Именно поэтому от общения с ним было легко и светло.
У Кати даже не было желания включить свет, и квартира постепенно погружалась в сумерки. Сквозь неплотно прикрытое окно в эти сумерки проникал шум города, из-за стены доносились голоса соседей. Но этот фон не мешал главному — она слушала голос мужчины и свой, спокойный, тихий и ласковый.
— Ты поедешь в Питер?
— Зачем?
— Тебе же пришло приглашение от представителя президента Малютина.
— Ты и об этом знаешь?
— Мне кажется, что знаю о тебе абсолютно все.
— Благодаря компьютеру?
— Ему тоже.
Она даже не заметила, как ее пальцы оказалась в руках Ильи! Она не вздрогнула, не стала вырывать свою ладонь из его ладоней. Она лишь немного обмякла, прикрыла глаза и чуть заметно сжала пальцы.
Илья встал, не выпуская ее руки. Встала и Катя.
Мужчина привлек ее к себе, прижал и тихо поцеловал, вначале в глаза, затем в губы.
Поцелуй был долгим.
— Пойдем, — прошептала она и тихо двинулась по темной квартире в спальню.
В спальне они, не зажигая свет, разделись, бросив одежду на пол, прямо под ноги, и легли, прижавшись друг к другу.
— Не спеши, — попросила Катя.
— Я и не спешу.
— Мне завтра утром надо быть в аэропорту.
— Ранним утром? — переспросил Илья.
— На мой взгляд, ранним.
Илья обнял Катю крепче, затем ласково сжал ее голову руками.
— Не говори об этом, не вспоминай.
Мужчина и женщина, утомленные любовью, уснули, обняв друг друга. Через некоторое время Илья проснулся и разбудил Катю страстным поцелуем. Опять была любовь, но уже не бурная, а спокойная и нежная. Они крепко держали друг друга в объятиях, словно боялись, что кто-то из них может исчезнуть.
— Ты уже не спешишь? — спросил Илья на рассвете.
— Нет, не спешу.
— Но ведь тебе надо ехать?
— Может, послать все к чертовой матери? Может, вот здесь и есть настоящая жизнь, — и Катя скомкала в пальцах край простыни.
— Мне нравится.
— Что?
— Когда ты так говоришь:
— Не обольщайся, утром всегда приятно вспомнить ночь любви. И я буду вспоминать о ней в самолете. Встаем.
— Чтобы воспоминания были еще более приятными, не ты, а я приготовлю завтрак.
— К черту завтрак, не хочу вставать, не хочу уезжать.
— Но ведь тебе надо?
— К сожалению, надо.
— Тогда пошли.
— Это ты меня заставил.
Пока Катя принимала душ, Илья готовил завтрак. Они сидели на тех же местах, что и вчера, смотрели друг на друга, но смотрели уже совсем по-другому. Их глаза говорили больше, чем могли сказать самые красноречивые фразы.
— Да.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Ничего.
— Вот еще бутерброд, съешь, дорога долгая.
— Спасибо.
— У тебя такая нежная кожа, — немного подумав, сказал Илья. — Когда я тебя увидел на улице, сразу почувствовал, что в нашей жизни случится такое чудесное утро.
— Я в тот момент ничего не почувствовала, — улыбнувшись, сказала Катя. — Мне просто было досадно, что сломался каблук. Я и не предполагала, что какие-то сломанные туфли могут привести в объятия такого замечательного мужчины.
— Обманываешь.
— Думай как хочешь.
— Ты же знаешь, как мне хочется думать…
— И не догадываюсь…
Самолет был полон, когда прозвучала команда: «Пристегнуть ремни! Приготовиться к взлету!» За спиной Кати сидели английские журналисты. По их разговору Катя поняла, что их задание чем-то схоже с ее, что и они летят в Грозный снимать какой-то документальный фильм о Чечне.
Рядом с Катей сидели мужчина и женщина. По их мрачным лицам она поняла, что это чеченцы, которые возвращаются из Москвы домой, в Грозный.
Когда шасси самолета оторвались от серого бетона взлетной полосы и огромный лайнер взмыл в небо, Ершова взглянула в иллюминатор. Там, покачиваясь, плыла земля, покрытая лесом. Москвы уже видно не было.
— Ну, вот и все, — подумала женщина, устало закрывая глаза.
Она уснула быстро и легко, как засыпают дети. Ей было хорошо, и будущее казалось светлым и ярким. В ее бумажнике рядом с билетом лежала карточка, на которой был записан телефон Ильи Мещерского. И Катя несколько раз за время посадки смотрела на карточку и нежно поглаживала ее подушечками пальцев, словно карточка была существом живым, которое в состоянии ощутить нежное прикосновение ее пальцев.
Глава 6
— Ну, что ты сидишь, смотришь на еду?
— Не могу решить, с чего начать.
— С чего хочешь. Не смотри, ешь. Хочешь, положу тебе креветок? Хочешь рыбы? Вот салат. Все это лучше есть вместе и запивать вином.
— Думаешь?
— Не думаю, а знаю.
Катя ела с жадностью, но не спеша. Она растягивала удовольствие. Ей уже давно не было так хорошо и спокойно. Ей казалось, она знает Илью сто лет. И познакомились они не сегодня на московской улице, а давным-давно.
Знали друг друга с детства, а сегодня лишь случайно встретились.
Они сидели за столом больше часа, негромко переговариваясь. А когда зазвонил телефон. Катя небрежно махнула рукой:
— Не стану снимать трубку, а то еще испортят нам вечер.
— Тебе он нравится?
— Да, нравится, — призналась женщина и потом сказала, глядя прямо в его темно-синие глаза. — Мне давно не было так хорошо и спокойно. Вечно куда-то спешу, лечу сломя голову, опаздываю, тороплюсь, в общем, не жизнь, а сплошная суета.
— А ты не торопись.
— Я привыкла находиться в постоянном движении. Мне кажется, что я все время куда-то опаздываю, что жизнь идет мимо. Поэтому тороплюсь, бегу, стараюсь повсюду успеть.
— Вот поэтому и опаздываешь.
— Ты никогда не опаздываешь, Илья?
— Опаздываю лишь тогда, когда начинаю торопиться.
Я люблю жить спокойно. Мне нравятся рыбаки, сидящие на берегу реки и смотрящие на воду.
— Ты сам рыбак?
— Нет, не рыбак. Честно говоря, даже не знаю, как червя на крючок нанизывать. А вот на бегущую воду смотреть люблю.
— Я хоть и фотограф, — сказала Катя, — не могу вспомнить, смотрела ли я когда-нибудь долго на бегущую воду. Конечно, смотрела, — тут же поправила она сама себя, — но почему-то о том, о чем говоришь ты, я никогда не задумывалась. Нажимала на кнопку фотоаппарата, делала снимок, фиксировала какое-то мгновение, а потом о нем забывала.
Бутылка вина была благополучно допита за тихим и спокойным разговором.
— Мне кажется, — сказала Катя, — что я уже сто лет вот так спокойно не сидела и не разговаривала о жизни.
— Кто такой этот Варлам Кириллов? Или Кириллов Варлам, как там его? Он что, твой друг?
— Был другом, — немного резко, но в то же время спокойно, без злости, сказала Ершова. — Сейчас даже не знаю, кем он мне приходится. Я от него устала, уж слишком много у него претензий к жизни, слишком многого хочет.
— А ты? — спросил Илья.
— Даже не знаю. До сегодняшнего дня мне казалось, что я тоже хочу многого, что жизнь мне чего-то недодала и надо спешить. А вот послушала тебя и думаю: а может, никуда не надо спешить, не стоит делать резких движений?
Хотя кое-что в жизни надо изменить.
Она чувствовала, что ей очень не хочется расставаться с Ильей, не хочется ехать в Чечню, не хочется фотографировать, не хочется спешить на самолет. Она испытывала лишь одно желание: сидеть на кухне рядом с Ильей, смотреть в его глаза, слушать спокойный голос и порой удивляться, какой он умный и совсем не такой, как все ее знакомые фотографы, художники, дизайнеры — в общем, люди творческие.
Что Илья в чем-то умнее их, а может, не умнее, а просто мудрее. Катя была уверена. Он, как ребенок, говорил простые и верные вещи и абсолютно не думал о том, как его слова будут восприняты, какой след оставят в душе.
Именно поэтому от общения с ним было легко и светло.
У Кати даже не было желания включить свет, и квартира постепенно погружалась в сумерки. Сквозь неплотно прикрытое окно в эти сумерки проникал шум города, из-за стены доносились голоса соседей. Но этот фон не мешал главному — она слушала голос мужчины и свой, спокойный, тихий и ласковый.
— Ты поедешь в Питер?
— Зачем?
— Тебе же пришло приглашение от представителя президента Малютина.
— Ты и об этом знаешь?
— Мне кажется, что знаю о тебе абсолютно все.
— Благодаря компьютеру?
— Ему тоже.
Она даже не заметила, как ее пальцы оказалась в руках Ильи! Она не вздрогнула, не стала вырывать свою ладонь из его ладоней. Она лишь немного обмякла, прикрыла глаза и чуть заметно сжала пальцы.
Илья встал, не выпуская ее руки. Встала и Катя.
Мужчина привлек ее к себе, прижал и тихо поцеловал, вначале в глаза, затем в губы.
Поцелуй был долгим.
— Пойдем, — прошептала она и тихо двинулась по темной квартире в спальню.
В спальне они, не зажигая свет, разделись, бросив одежду на пол, прямо под ноги, и легли, прижавшись друг к другу.
— Не спеши, — попросила Катя.
— Я и не спешу.
— Мне завтра утром надо быть в аэропорту.
— Ранним утром? — переспросил Илья.
— На мой взгляд, ранним.
Илья обнял Катю крепче, затем ласково сжал ее голову руками.
— Не говори об этом, не вспоминай.
Мужчина и женщина, утомленные любовью, уснули, обняв друг друга. Через некоторое время Илья проснулся и разбудил Катю страстным поцелуем. Опять была любовь, но уже не бурная, а спокойная и нежная. Они крепко держали друг друга в объятиях, словно боялись, что кто-то из них может исчезнуть.
— Ты уже не спешишь? — спросил Илья на рассвете.
— Нет, не спешу.
— Но ведь тебе надо ехать?
— Может, послать все к чертовой матери? Может, вот здесь и есть настоящая жизнь, — и Катя скомкала в пальцах край простыни.
— Мне нравится.
— Что?
— Когда ты так говоришь:
— Не обольщайся, утром всегда приятно вспомнить ночь любви. И я буду вспоминать о ней в самолете. Встаем.
— Чтобы воспоминания были еще более приятными, не ты, а я приготовлю завтрак.
— К черту завтрак, не хочу вставать, не хочу уезжать.
— Но ведь тебе надо?
— К сожалению, надо.
— Тогда пошли.
— Это ты меня заставил.
Пока Катя принимала душ, Илья готовил завтрак. Они сидели на тех же местах, что и вчера, смотрели друг на друга, но смотрели уже совсем по-другому. Их глаза говорили больше, чем могли сказать самые красноречивые фразы.
— Да.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Ничего.
— Вот еще бутерброд, съешь, дорога долгая.
— Спасибо.
— У тебя такая нежная кожа, — немного подумав, сказал Илья. — Когда я тебя увидел на улице, сразу почувствовал, что в нашей жизни случится такое чудесное утро.
— Я в тот момент ничего не почувствовала, — улыбнувшись, сказала Катя. — Мне просто было досадно, что сломался каблук. Я и не предполагала, что какие-то сломанные туфли могут привести в объятия такого замечательного мужчины.
— Обманываешь.
— Думай как хочешь.
— Ты же знаешь, как мне хочется думать…
— И не догадываюсь…
* * *
Они расстались в аэропорту. Катя помахала рукой, Илья махнул ей в ответ, И уже через полтора часа Екатерина Ершова сидела в самолете. Кофр стоял под ногами, сумка была сдана в багаж. Она смотрела в иллюминатор на серый бетон, на крыло самолета, на голубое утреннее небо, по которому плыли белые, похожие на пушечные взрывы обдала.Самолет был полон, когда прозвучала команда: «Пристегнуть ремни! Приготовиться к взлету!» За спиной Кати сидели английские журналисты. По их разговору Катя поняла, что их задание чем-то схоже с ее, что и они летят в Грозный снимать какой-то документальный фильм о Чечне.
Рядом с Катей сидели мужчина и женщина. По их мрачным лицам она поняла, что это чеченцы, которые возвращаются из Москвы домой, в Грозный.
Когда шасси самолета оторвались от серого бетона взлетной полосы и огромный лайнер взмыл в небо, Ершова взглянула в иллюминатор. Там, покачиваясь, плыла земля, покрытая лесом. Москвы уже видно не было.
— Ну, вот и все, — подумала женщина, устало закрывая глаза.
Она уснула быстро и легко, как засыпают дети. Ей было хорошо, и будущее казалось светлым и ярким. В ее бумажнике рядом с билетом лежала карточка, на которой был записан телефон Ильи Мещерского. И Катя несколько раз за время посадки смотрела на карточку и нежно поглаживала ее подушечками пальцев, словно карточка была существом живым, которое в состоянии ощутить нежное прикосновение ее пальцев.
Глава 6
Полковник Барышев сделал все так, как и предложил Малютин. Двадцать выкрашенных в серое грузовиков с омоновцами и три уазика остановились, не доезжая нескольких километров до порта. И только тогда Барышев объявил об истинных целях акции.
Предстояло взять под охрану все выходы из порта, все причалы и прочесать территорию, выявить всех тех, кто не имеет к работе порта непосредственного отношения, задержать их, а уж потом выяснить, по какой причине посторонний человек оказался на территории.
Такой поворот событий Петров и Короедов, конечно, предвидели, но не все левые товары удалось вывезти, не на все удалось сделать документы.
Вновь заурчали моторы тяжелых армейских ЗИЛов, колонна поползла к порту. Всего за четверть часа омоновцам удалось взять под контроль все входы и въезды в порт, а также причалы. Теперь ни одна машина, ни одна лодка, ни один корабль не могли без их ведома войти в порт или покинуть его. Малютин сам присутствовал при операции.
Он неотлучно находился рядом с полковником Барышевым.
— Не бережетесь вы абсолютно. — ласково сказал ему полковник.
— За себя я уже давно не боюсь, — усмехнулся Малютин.
Они стояли на крыше административного корпуса и наблюдали за тем, как действуют небольшие группы омоновцев. Обыскивались склады, вагоны, бытовки, штабеля.
У всех проверяли документы. Но и этого было мало: начальники цехов, мастера должны были подтверждать, что да, именно этот рабочий числится на их производственном участке.
— Прямо как каратели в Хатыни, — возмущался пожилой рабочий, когда его, наконец, отпустили. Ему пришлось минут двадцать простоять лицом к стене с поднятыми руками.
— Они еще хуже, — сказал ему коллега, закуривая дешевую сигарету. — В ментовку кто идет — одни садисты, которым всласть человека дубинкой огреть или поиздеваться над ним.
Омоновец в черной маске, стоявший неподалеку, медленно повернул голову. Ему было что сказать этим двум рабочим, но он промолчал. Тут проверяли особенно тщательно, ведь это был тот самый причал, возле которого нашли мертвого капитана милиции.
— Видишь, смотрит на нас? Ему не нравится, — уже не так громко сказал старый грузчик.
— А тебе бы понравилось, если бы тебя фашистом назвали?
— Это я так, к слову пришлось. Злость накопилась, пока возле стены стоял, а так, в общем, правильно. Много у нас всякого в порту делается, но только ни хрена они не добьются. Понаехали, видимость создали, что за порядком смотрят, а потом вся нечисть снова всплывет.
— Если ты такой правильный, то почему не скажешь им, что здесь делается?
— Жить хочется.
— Так и не возмущайся.
— Я бы сказал, если бы от этого что-нибудь изменилось. А так я пальцем на Петровича покажу, они уедут, а потом мне нож в спину или пуля в затылок. Правильно говорю-рассуждаю?
— Правильно-то оно правильно, но бояться станем — век порядка не видать.
— Я никуда лезть не хочу, привык так жить. Мужчины неторопливо курили, поплевывая под ноги, понимая, что рабочий день сорван окончательно. Даже если сейчас уедет ОМОН, работа не наладится. Начнутся пересуды: что нашли, кого взяли…
Старый грузчик ехидно улыбался, наблюдая за тем, как обыскивают начальника склада — толстого мужчину в потертом костюме и несвежей рубашке. Тот выгребал из карманов и выкладывал на стол всякую дрянь — мятую пачку сигарет, коробок спичек, фантики от конфет, грязный носовой платок и золотистую пачку презервативов. Заведующий складом заметно волновался.
— Ты понял, — сказал грузчик, — а Петрович, оказывается, с собой презервативы таскает. Я-то думал, что у него уже давно не стоит.
— На всякий случай, наверное. Не стоит, не стоит, да вдруг встанет.
Даже когда заведующего складом отпустили, он продолжал волноваться. Ему-то, в отличие от грузчиков, было наверняка известно, что сейчас на складе прячется от ОМОНа бандит по кличке Цеп — тот самый, который застрелил капитана милиции. Именно с ним он бесед овал" сидя в своей конторке, когда в порту откуда ни возьмись появились омоновцы.
Цеп метнулся было к двери, ведущей на причал, но тут же захлопнул дверь. К пирсу по внутреннему проезду мчался уазик.
— Петрович, спрятаться надо! — Цеп машинально сунул руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет.
«А я-то надеялся, все тогда кончилось, — подумал Петрович. — Буквально вчера уехала следственная группа, а оно-то только начинается!»
— В склад перебирайся, — посоветовал Петрович. — Там они тебя хрен найдут, чтобы его облазить, целый день надо. Если что, выбирайся на крышу, а там дальше по пожарной лестнице и вдоль железнодорожной ветки. Под погрузочной рампой тебя не увидят.
Цеп спустился в закрытый снаружи склад — огромное здание, заглубленное в землю, и, прыгая через металлические ступеньки, побежал вдоль стеллажей, высматривая место, где бы укрыться. И только смолк грохот его башмаков, как в конторку ворвались омоновцы.
— Вы заведующий складом?
— Я.
— Выходите.
— Но у меня здесь бумаги на миллионы, штампы!
— Выходите, — все таким же каменным голосом повторил омоновец, на плечах которого были погоны лейтенанта.
— Если что пропадет, вы ответите.
Так Петрович оказался стоящим у стены с поднятыми руками, низведенный до уровня своих подчиненных, такой же бесправный, как и простые грузчики.
Цеп успел добежать лишь до середины склада, когда услышал скрежет открываемых ворот. Вовнутрь хлынул яркий дневной свет, и по складу с двух сторон двинулись шесть омоновцев. Лучи фонариков шарили по потолку по углам. Милиция продвигалась неторопливо, тщательно обыскивая каждый квадратный метр склада. «Вот же, черт понес меня! — подумал Цеп. — Говорил мне Боцман, приезжай в порт в ночную смену, а я решил на ночь к бабе пойти. Вот и приехал днем. Кто ж знал?» Он притаился за небольшим штабелем, сложенным из дощатых ящиков.
Ящики уступами уходили к самому потолку склада. «Найдут! Ей богу, найдут!» — подумал Цеп, наблюдая за омоновцами.
И уже не дожидаясь, пока те подберутся к нему вплотную, он осторожно, чтобы не выдать себя звуками, стал подниматься на пирамиду из деревянных ящиков все выше и выше, пока, наконец, не коснулся руками ржавого металлического потолка. Отсюда, сверху, было прекрасно видно, как мечутся в полумраке склада желтые конусы света, как рывками продвигаются вперед омоновцы.
Цеп попытался определить, на чью же долю придется штабель, на который он забрался. «Ну, что ж, парень, — он посмотрел на рослого омоновца, который уже светил фонариком на подошву ящичной пирамиды, — если у тебя хватит ума не долезть до самого верха, то жив останешься».
Цеп осторожно вытащил из кармана пистолет и медленно перевел затвор, досылая патрон в ствол. Бандит распластался на верхней ступеньке пирамиды и почувствовал, как сильно, а главное, громко бьется его сердце. Ему казалось, эти удары эхом разносятся в гулком помещении склада.
— Смотри, не поднимайся, — шептал Цеп, — будет лучше и мне, и тебе.
Но вместе с этими мыслями в его душе вскипал азарт.
Ментов он ненавидел люто, возможно, потому он и всадил две пули в капитана на пирсе. И та недельной давности ситуация почти один к одному повторялась сегодня. Тот же склад, только теперь не один мент и несколько бандитов, а один бандит и шестеро омоновцев.
Милиционер, одной рукой придерживая автомат, а второй сжимая фонарик, карабкался по уступам. Желтый свет скользил вдоль ящиков, упирался в стену. Затем омоновец светил на полки стеллажей. Работал он тщательно, поднимаясь все выше.
Теперь омоновца отделяло от Цепа лишь три уступа ящиков. Бандит прижался щекой к шершавым доскам, ощущая густой запах смазки, исходящий от железа, спрятанного под ними. «Не поднимайся выше», — мысленно обратился он к омоновцу.
И тот, словно услышав его, замер, прижав автомат к бедру локтем. Он прислушался, ему показалось, что наверху кто-то есть. Товарищи уже обогнали его, у них на пути не попадалось пирамид из ящиков, только открытые стеллажи.
«Не подведи, — подумал Цеп, поцеловав затвор своего пистолета, — не подведи, как не подвел тогда…» — он напрягся до предела, готовый в любой момент резко вскочить.
Омоновец поднялся еще на одну ступень, и желтый луч фонарика пополз вдоль ящиков. Цеп еще медлил, надеясь на чудо. Он понимал: начать стрельбу равносильно самоубийству, тут шестеро ментов, и неизвестно, сколько их снаружи, наверняка порт оцепили.
— Не надо, — почти умоляюще прошептал он, приподнимая ствол пистолета.
И в тот самый момент, когда слепящий луч света ударил ему в лицо. Цеп нажал на спусковой крючок.
Прогремел выстрел. Гильза гулко ударилась в железный потолок и запрыгала по уступам. Омоновец выронил фонарь, и тот, кувыркаясь, рассекая темноту, полетел вниз.
Молодой милиционер последним движением стащил с головы маску, словно боялся умереть безликим, и сорвался с уступа. Его тело, глухо ударяясь, покатилось вниз.
А бандит уже грохотал подошвами по гулким ящикам.
Он видел впереди распахнутые, излучающие спасительный дневной свет ворота. На бетонном полу Цеп оказался раньше, чем убитый им человек. Раздались короткие очереди.
Омоновцы стреляли вслепую, ориентируясь лишь на звук. А услышали они только грохот от падения мертвого тела.
Пригнувшись, Цеп выстрелил в темноту и тут же рванул вперед. Раздались еще две очереди, на этот раз более прицельные. Цеп даже ощутил движение воздуха от пролетевшей над его головой пули. Он успел укрыться за толстой металлической створкой ворот, и тут же в нее ударили пули. Еще один выстрел в темноту, наугад… Только бы на несколько секунд остановить преследователей. Рванув на себя створку ворот. Цеп побежал. Он слышал скрежет металла, выстрелы. «Только бы успеть!»
Он бежал по засыпанному щебнем бетону, не сводя глаз с сияющей змейки рельса. Бетон разгрузочной рампы уходил вниз, рельсы подъездного пути постепенно возвышались над ним. «Тут есть шанс укрыться.., оторваться…»
В этом месте начиналась разгрузочная рампа, где обычно освобождали вагоны от сыпучего груза — песка, щебня, гравия, загоняли на рельсы, открывали люки и высыпали вниз, а затем уже погрузчиками складировали в штабеля.
Когда омоновцы выбежали из склада, то даже не сразу поняли, куда подевался Цеп. Забетонированная площадка была пуста, ее окаймляли высокие неприступные стены из серого бетона.
— Туда, — крикнул лейтенант, указывая рукой вдоль рельсов. — Двумя группами, одна слева, другая справа!
Вперед!
Цеп пробежал еще метров двести и понял, что выдыхается. Ему не приходилось тренироваться каждый день, а неумеренное питье и курение вылезали сейчас боком. Он пробежал еще метров пятьдесят и услышал над собой глухое урчание двигателя. На рельсах стоял маневровый тепловоз.
Цеп нырнул за железобетонную опору и опасливо выглянул из-за нее. По пандусу бежали двое омоновцев. Бандит рванулся вправо и увидел с другой стороны рельсовой эстакады троих, они опережали своих товарищей метров на двадцать. Он понял — его еще никто не заметил… Пока…
«Шесть патронов, — подумал Цеп. Запасной обоймы у него не было. — Теперь буду стрелять только прицельно».
Со стоящего на рельсах тепловоза срывались черные капли грязного масла.
— Врете, уйду! — скрежетнул зубами Цеп и, зажав пистолет в зубах, чувствуя, как те крошатся о металл, принялся карабкаться по выщербленной бетонной стойке, Он сумел просунуть два пальца в монтажную проушину, правой рукой уцепился за острую, выступающую из бетона щебенку и подтянулся. И тут рука сорвалась. Из последних сил Цеп подтянулся на левой руке, повиснув на двух пальцах. Рывком он ухватился за верх сваи, липкий, скользкий от мазута, и перехватил левую руку, два пальца которой его уже практически не слушались. Если бы не смертельная опасность, он никогда бы не смог совершить этот головокружительный трюк. Качнувшись, он выбросил вверх согнутые в коленях ноги и уперся подошвой в железобетонную шпалу.
И тут его заметили. Сразу три очереди ударили почти в одну точку. Крошился бетон, со свистом и фырканьем уходили в стороны срикошетившие пули.
— Еще немного! Еще… — шептал Цеп.
По зажатому в зубах пистолету текла густая, смешанная с бетонной пылью слюна. Он извернулся ужом и выбрался на шпалы, прямо под брюхо маневрового локомотива. Здесь можно было только ползти, и то невысоко поднимая голову. Ни обернуться, ни толком посмотреть в сторону нельзя. Грохот же двигателя заглушал все другие звуки, даже выстрелы.
Внизу мелькнул пятнистый камуфляж, но в этот момент Цеп уже выбрался из-под локомотива, ухватившись руками за решетку. Не выпуская пистолет из зубов, он вскарабкался на обходной мостик тепловоза.
Машинист, который был не в курсе событий, происходящих в порту, недоумевал, почему это вдруг семафор на развилке загорелся красным, хотя, сколько он себя помнил, здесь всегда горел зеленый свет. Он хотел было выйти и глянуть, что делается сзади, но когда, вытирая руки ветошью, подошел к проему, то лицом к лицу столкнулся с тяжело дышащим бандитом.
Машинист даже вскрикнул от неожиданности, и тут же смолк, когда ему в грудь грозно уперся холодный ствол пистолета.
— Двигай, урод! — услышал он вкрадчивый шепот.
Бандит втолкнул его в кабину, где уже практически невозможно было расслышать ни слова из-за грохота дизеля.
Поскальзываясь на блестящем от масла полу, Цеп схватил машиниста за плечи и развернул лицом к окну. Красный глаз семафора, не мигая, смотрел на машиниста. — Трогай!
Снизу прозвучали еще два выстрела. Пули ударились о днище тепловоза. Цеп вжался в угол и прикрикнул:
— Твою мать!
— Нельзя, сигнал красный!
— Трогай, я сказал!
Машинист тронул ручку, и тепловоз медленно пошел вперед.
В это время омоновец, вскарабкавшийся на эстакаду, пытался взобраться на тепловоз. Дважды срывался, рискуя угодить в промежутки между шпалами. Наконец, забросив автомат за спину, он навалился животом на поручни, и распластался на металлическом помосте.
— Жми, урод! — Цеп выглянул в окно и выстрелил в омоновца. Но пуля прошла мимо.
Машинист с ужасом наблюдал за тем, как его маневровый локомотив уходит с основной ветки и сворачивает в сторону. Омоновец оказался в более уязвимом положении, чем Цеп: на площадке негде было укрыться, а бандит мог в любой момент выстрелить из-за укрытия.
— Быстрее! — кричал Цеп, угрожающе размахивая пистолетом.
— Ты что, не видишь? — орал машинист, показывая рукой вперед — туда, где виднелись огромные металлические ворота склада, но грохот заглушал его слова. Озверевший бандит потерял возможность рассуждать. Ему показалось, что машинист издевается над ним. Цеп уже понял, какую ручку нужно крутить, чтобы увеличить скорость. О том, что он будет делать, когда вырвется с территории порта, бандит не думал. Вырваться — а там видно будет.
— Пошел вон! — он резко ударил машиниста рукояткой пистолета по затылку и бросил его на пол. Цеп поставил ручку в крайнее положение. Локомотив задрожал, из-под колес посыпались искры. Набирая бешеную скорость, тепловоз мчался по ржавым рельсам, его болтало так, как болтает автомобиль на проселочной дороге. Стыки, повороты… По этим путям давно никто не ездил.
Омоновец, выпустив несколько очередей, попытался пробраться вперед, но локомотив бросало так, что пришлось обеими руками ухватиться за поручни. Цеп же видел перед собой в хитросплетении рельсов лишь одну нитку, ведущую между складов к воротам, а за ними была воля.
— Быстрее! Быстрее! — приговаривал Цеп, нервно поглядывая через плечо, боясь, что из лишенного стекла окна ему в спину ударит очередь.
Тепловоз — не автомобиль, даже если бросить управление, он будет мчаться. Цеп метнулся к окну и глянул на мостик. Омоновца не было, он ухитрился взобраться на крышу тепловоза и спуститься с другой стороны, чтобы появиться там, где его не ждут.
Локомотив еще раз дернулся, уходя влево. Блестящие наезженные рельсы оказались в стороне, и тепловоз, натужно ревя мощным дизелем, летел к складам. Те надвигались на него черной громадой. Омоновец, ухватившийся за поручень, застыл, увидев страшную картину. Расстояние сокращалось с каждым мгновением, и он, уже не разбирая куда, прыгнул.
Перед ним мелькнули бетонные конструкции эстакады, блеснули рельсы, прогрохотало колесо маневрового локомотива. И только тогда милиционер глянул вниз, увидев серую россыпь щебня. Отбросив автомат в сторону, он сгруппировался и покатился, обдирая в кровь руки и лицо, по шуршащим камням. И тут же услышал страшный скрежет, грохот. Цеп не успел добежать до дверного проема, как локомотив на полном ходу врезался в толстые металлические ворота склада, снес их, смяв, как лист бумаги, и еще метров двадцать проволок перед собой.
Летели искры, высекаемые металлом о металл. Рушились стеллажи, сбивались опоры. И все это падало на продолжавший по инерции свой бег локомотив.
Его остановил лишь бетонный массив складской рампы. Удар оказался страшным. Его ощутили во всем порту.
Склад дрогнул, но выстоял, а локомотив развернуло, и он завалился на бок. Цеп, попытавшийся в последний момент выпрыгнуть из кабины, оказался раздавленным. Его череп хрустнул, как грецкий орех под тяжелым молотком.
Уцелевшие омоновцы секунд десять стояли в оцепенении, глядя на то, как над складом поднимается столб пыли.
Предстояло взять под охрану все выходы из порта, все причалы и прочесать территорию, выявить всех тех, кто не имеет к работе порта непосредственного отношения, задержать их, а уж потом выяснить, по какой причине посторонний человек оказался на территории.
Такой поворот событий Петров и Короедов, конечно, предвидели, но не все левые товары удалось вывезти, не на все удалось сделать документы.
Вновь заурчали моторы тяжелых армейских ЗИЛов, колонна поползла к порту. Всего за четверть часа омоновцам удалось взять под контроль все входы и въезды в порт, а также причалы. Теперь ни одна машина, ни одна лодка, ни один корабль не могли без их ведома войти в порт или покинуть его. Малютин сам присутствовал при операции.
Он неотлучно находился рядом с полковником Барышевым.
— Не бережетесь вы абсолютно. — ласково сказал ему полковник.
— За себя я уже давно не боюсь, — усмехнулся Малютин.
Они стояли на крыше административного корпуса и наблюдали за тем, как действуют небольшие группы омоновцев. Обыскивались склады, вагоны, бытовки, штабеля.
У всех проверяли документы. Но и этого было мало: начальники цехов, мастера должны были подтверждать, что да, именно этот рабочий числится на их производственном участке.
— Прямо как каратели в Хатыни, — возмущался пожилой рабочий, когда его, наконец, отпустили. Ему пришлось минут двадцать простоять лицом к стене с поднятыми руками.
— Они еще хуже, — сказал ему коллега, закуривая дешевую сигарету. — В ментовку кто идет — одни садисты, которым всласть человека дубинкой огреть или поиздеваться над ним.
Омоновец в черной маске, стоявший неподалеку, медленно повернул голову. Ему было что сказать этим двум рабочим, но он промолчал. Тут проверяли особенно тщательно, ведь это был тот самый причал, возле которого нашли мертвого капитана милиции.
— Видишь, смотрит на нас? Ему не нравится, — уже не так громко сказал старый грузчик.
— А тебе бы понравилось, если бы тебя фашистом назвали?
— Это я так, к слову пришлось. Злость накопилась, пока возле стены стоял, а так, в общем, правильно. Много у нас всякого в порту делается, но только ни хрена они не добьются. Понаехали, видимость создали, что за порядком смотрят, а потом вся нечисть снова всплывет.
— Если ты такой правильный, то почему не скажешь им, что здесь делается?
— Жить хочется.
— Так и не возмущайся.
— Я бы сказал, если бы от этого что-нибудь изменилось. А так я пальцем на Петровича покажу, они уедут, а потом мне нож в спину или пуля в затылок. Правильно говорю-рассуждаю?
— Правильно-то оно правильно, но бояться станем — век порядка не видать.
— Я никуда лезть не хочу, привык так жить. Мужчины неторопливо курили, поплевывая под ноги, понимая, что рабочий день сорван окончательно. Даже если сейчас уедет ОМОН, работа не наладится. Начнутся пересуды: что нашли, кого взяли…
Старый грузчик ехидно улыбался, наблюдая за тем, как обыскивают начальника склада — толстого мужчину в потертом костюме и несвежей рубашке. Тот выгребал из карманов и выкладывал на стол всякую дрянь — мятую пачку сигарет, коробок спичек, фантики от конфет, грязный носовой платок и золотистую пачку презервативов. Заведующий складом заметно волновался.
— Ты понял, — сказал грузчик, — а Петрович, оказывается, с собой презервативы таскает. Я-то думал, что у него уже давно не стоит.
— На всякий случай, наверное. Не стоит, не стоит, да вдруг встанет.
Даже когда заведующего складом отпустили, он продолжал волноваться. Ему-то, в отличие от грузчиков, было наверняка известно, что сейчас на складе прячется от ОМОНа бандит по кличке Цеп — тот самый, который застрелил капитана милиции. Именно с ним он бесед овал" сидя в своей конторке, когда в порту откуда ни возьмись появились омоновцы.
Цеп метнулся было к двери, ведущей на причал, но тут же захлопнул дверь. К пирсу по внутреннему проезду мчался уазик.
— Петрович, спрятаться надо! — Цеп машинально сунул руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет.
«А я-то надеялся, все тогда кончилось, — подумал Петрович. — Буквально вчера уехала следственная группа, а оно-то только начинается!»
— В склад перебирайся, — посоветовал Петрович. — Там они тебя хрен найдут, чтобы его облазить, целый день надо. Если что, выбирайся на крышу, а там дальше по пожарной лестнице и вдоль железнодорожной ветки. Под погрузочной рампой тебя не увидят.
Цеп спустился в закрытый снаружи склад — огромное здание, заглубленное в землю, и, прыгая через металлические ступеньки, побежал вдоль стеллажей, высматривая место, где бы укрыться. И только смолк грохот его башмаков, как в конторку ворвались омоновцы.
— Вы заведующий складом?
— Я.
— Выходите.
— Но у меня здесь бумаги на миллионы, штампы!
— Выходите, — все таким же каменным голосом повторил омоновец, на плечах которого были погоны лейтенанта.
— Если что пропадет, вы ответите.
Так Петрович оказался стоящим у стены с поднятыми руками, низведенный до уровня своих подчиненных, такой же бесправный, как и простые грузчики.
Цеп успел добежать лишь до середины склада, когда услышал скрежет открываемых ворот. Вовнутрь хлынул яркий дневной свет, и по складу с двух сторон двинулись шесть омоновцев. Лучи фонариков шарили по потолку по углам. Милиция продвигалась неторопливо, тщательно обыскивая каждый квадратный метр склада. «Вот же, черт понес меня! — подумал Цеп. — Говорил мне Боцман, приезжай в порт в ночную смену, а я решил на ночь к бабе пойти. Вот и приехал днем. Кто ж знал?» Он притаился за небольшим штабелем, сложенным из дощатых ящиков.
Ящики уступами уходили к самому потолку склада. «Найдут! Ей богу, найдут!» — подумал Цеп, наблюдая за омоновцами.
И уже не дожидаясь, пока те подберутся к нему вплотную, он осторожно, чтобы не выдать себя звуками, стал подниматься на пирамиду из деревянных ящиков все выше и выше, пока, наконец, не коснулся руками ржавого металлического потолка. Отсюда, сверху, было прекрасно видно, как мечутся в полумраке склада желтые конусы света, как рывками продвигаются вперед омоновцы.
Цеп попытался определить, на чью же долю придется штабель, на который он забрался. «Ну, что ж, парень, — он посмотрел на рослого омоновца, который уже светил фонариком на подошву ящичной пирамиды, — если у тебя хватит ума не долезть до самого верха, то жив останешься».
Цеп осторожно вытащил из кармана пистолет и медленно перевел затвор, досылая патрон в ствол. Бандит распластался на верхней ступеньке пирамиды и почувствовал, как сильно, а главное, громко бьется его сердце. Ему казалось, эти удары эхом разносятся в гулком помещении склада.
— Смотри, не поднимайся, — шептал Цеп, — будет лучше и мне, и тебе.
Но вместе с этими мыслями в его душе вскипал азарт.
Ментов он ненавидел люто, возможно, потому он и всадил две пули в капитана на пирсе. И та недельной давности ситуация почти один к одному повторялась сегодня. Тот же склад, только теперь не один мент и несколько бандитов, а один бандит и шестеро омоновцев.
Милиционер, одной рукой придерживая автомат, а второй сжимая фонарик, карабкался по уступам. Желтый свет скользил вдоль ящиков, упирался в стену. Затем омоновец светил на полки стеллажей. Работал он тщательно, поднимаясь все выше.
Теперь омоновца отделяло от Цепа лишь три уступа ящиков. Бандит прижался щекой к шершавым доскам, ощущая густой запах смазки, исходящий от железа, спрятанного под ними. «Не поднимайся выше», — мысленно обратился он к омоновцу.
И тот, словно услышав его, замер, прижав автомат к бедру локтем. Он прислушался, ему показалось, что наверху кто-то есть. Товарищи уже обогнали его, у них на пути не попадалось пирамид из ящиков, только открытые стеллажи.
«Не подведи, — подумал Цеп, поцеловав затвор своего пистолета, — не подведи, как не подвел тогда…» — он напрягся до предела, готовый в любой момент резко вскочить.
Омоновец поднялся еще на одну ступень, и желтый луч фонарика пополз вдоль ящиков. Цеп еще медлил, надеясь на чудо. Он понимал: начать стрельбу равносильно самоубийству, тут шестеро ментов, и неизвестно, сколько их снаружи, наверняка порт оцепили.
— Не надо, — почти умоляюще прошептал он, приподнимая ствол пистолета.
И в тот самый момент, когда слепящий луч света ударил ему в лицо. Цеп нажал на спусковой крючок.
Прогремел выстрел. Гильза гулко ударилась в железный потолок и запрыгала по уступам. Омоновец выронил фонарь, и тот, кувыркаясь, рассекая темноту, полетел вниз.
Молодой милиционер последним движением стащил с головы маску, словно боялся умереть безликим, и сорвался с уступа. Его тело, глухо ударяясь, покатилось вниз.
А бандит уже грохотал подошвами по гулким ящикам.
Он видел впереди распахнутые, излучающие спасительный дневной свет ворота. На бетонном полу Цеп оказался раньше, чем убитый им человек. Раздались короткие очереди.
Омоновцы стреляли вслепую, ориентируясь лишь на звук. А услышали они только грохот от падения мертвого тела.
Пригнувшись, Цеп выстрелил в темноту и тут же рванул вперед. Раздались еще две очереди, на этот раз более прицельные. Цеп даже ощутил движение воздуха от пролетевшей над его головой пули. Он успел укрыться за толстой металлической створкой ворот, и тут же в нее ударили пули. Еще один выстрел в темноту, наугад… Только бы на несколько секунд остановить преследователей. Рванув на себя створку ворот. Цеп побежал. Он слышал скрежет металла, выстрелы. «Только бы успеть!»
Он бежал по засыпанному щебнем бетону, не сводя глаз с сияющей змейки рельса. Бетон разгрузочной рампы уходил вниз, рельсы подъездного пути постепенно возвышались над ним. «Тут есть шанс укрыться.., оторваться…»
В этом месте начиналась разгрузочная рампа, где обычно освобождали вагоны от сыпучего груза — песка, щебня, гравия, загоняли на рельсы, открывали люки и высыпали вниз, а затем уже погрузчиками складировали в штабеля.
Когда омоновцы выбежали из склада, то даже не сразу поняли, куда подевался Цеп. Забетонированная площадка была пуста, ее окаймляли высокие неприступные стены из серого бетона.
— Туда, — крикнул лейтенант, указывая рукой вдоль рельсов. — Двумя группами, одна слева, другая справа!
Вперед!
Цеп пробежал еще метров двести и понял, что выдыхается. Ему не приходилось тренироваться каждый день, а неумеренное питье и курение вылезали сейчас боком. Он пробежал еще метров пятьдесят и услышал над собой глухое урчание двигателя. На рельсах стоял маневровый тепловоз.
Цеп нырнул за железобетонную опору и опасливо выглянул из-за нее. По пандусу бежали двое омоновцев. Бандит рванулся вправо и увидел с другой стороны рельсовой эстакады троих, они опережали своих товарищей метров на двадцать. Он понял — его еще никто не заметил… Пока…
«Шесть патронов, — подумал Цеп. Запасной обоймы у него не было. — Теперь буду стрелять только прицельно».
Со стоящего на рельсах тепловоза срывались черные капли грязного масла.
— Врете, уйду! — скрежетнул зубами Цеп и, зажав пистолет в зубах, чувствуя, как те крошатся о металл, принялся карабкаться по выщербленной бетонной стойке, Он сумел просунуть два пальца в монтажную проушину, правой рукой уцепился за острую, выступающую из бетона щебенку и подтянулся. И тут рука сорвалась. Из последних сил Цеп подтянулся на левой руке, повиснув на двух пальцах. Рывком он ухватился за верх сваи, липкий, скользкий от мазута, и перехватил левую руку, два пальца которой его уже практически не слушались. Если бы не смертельная опасность, он никогда бы не смог совершить этот головокружительный трюк. Качнувшись, он выбросил вверх согнутые в коленях ноги и уперся подошвой в железобетонную шпалу.
И тут его заметили. Сразу три очереди ударили почти в одну точку. Крошился бетон, со свистом и фырканьем уходили в стороны срикошетившие пули.
— Еще немного! Еще… — шептал Цеп.
По зажатому в зубах пистолету текла густая, смешанная с бетонной пылью слюна. Он извернулся ужом и выбрался на шпалы, прямо под брюхо маневрового локомотива. Здесь можно было только ползти, и то невысоко поднимая голову. Ни обернуться, ни толком посмотреть в сторону нельзя. Грохот же двигателя заглушал все другие звуки, даже выстрелы.
Внизу мелькнул пятнистый камуфляж, но в этот момент Цеп уже выбрался из-под локомотива, ухватившись руками за решетку. Не выпуская пистолет из зубов, он вскарабкался на обходной мостик тепловоза.
Машинист, который был не в курсе событий, происходящих в порту, недоумевал, почему это вдруг семафор на развилке загорелся красным, хотя, сколько он себя помнил, здесь всегда горел зеленый свет. Он хотел было выйти и глянуть, что делается сзади, но когда, вытирая руки ветошью, подошел к проему, то лицом к лицу столкнулся с тяжело дышащим бандитом.
Машинист даже вскрикнул от неожиданности, и тут же смолк, когда ему в грудь грозно уперся холодный ствол пистолета.
— Двигай, урод! — услышал он вкрадчивый шепот.
Бандит втолкнул его в кабину, где уже практически невозможно было расслышать ни слова из-за грохота дизеля.
Поскальзываясь на блестящем от масла полу, Цеп схватил машиниста за плечи и развернул лицом к окну. Красный глаз семафора, не мигая, смотрел на машиниста. — Трогай!
Снизу прозвучали еще два выстрела. Пули ударились о днище тепловоза. Цеп вжался в угол и прикрикнул:
— Твою мать!
— Нельзя, сигнал красный!
— Трогай, я сказал!
Машинист тронул ручку, и тепловоз медленно пошел вперед.
В это время омоновец, вскарабкавшийся на эстакаду, пытался взобраться на тепловоз. Дважды срывался, рискуя угодить в промежутки между шпалами. Наконец, забросив автомат за спину, он навалился животом на поручни, и распластался на металлическом помосте.
— Жми, урод! — Цеп выглянул в окно и выстрелил в омоновца. Но пуля прошла мимо.
Машинист с ужасом наблюдал за тем, как его маневровый локомотив уходит с основной ветки и сворачивает в сторону. Омоновец оказался в более уязвимом положении, чем Цеп: на площадке негде было укрыться, а бандит мог в любой момент выстрелить из-за укрытия.
— Быстрее! — кричал Цеп, угрожающе размахивая пистолетом.
— Ты что, не видишь? — орал машинист, показывая рукой вперед — туда, где виднелись огромные металлические ворота склада, но грохот заглушал его слова. Озверевший бандит потерял возможность рассуждать. Ему показалось, что машинист издевается над ним. Цеп уже понял, какую ручку нужно крутить, чтобы увеличить скорость. О том, что он будет делать, когда вырвется с территории порта, бандит не думал. Вырваться — а там видно будет.
— Пошел вон! — он резко ударил машиниста рукояткой пистолета по затылку и бросил его на пол. Цеп поставил ручку в крайнее положение. Локомотив задрожал, из-под колес посыпались искры. Набирая бешеную скорость, тепловоз мчался по ржавым рельсам, его болтало так, как болтает автомобиль на проселочной дороге. Стыки, повороты… По этим путям давно никто не ездил.
Омоновец, выпустив несколько очередей, попытался пробраться вперед, но локомотив бросало так, что пришлось обеими руками ухватиться за поручни. Цеп же видел перед собой в хитросплетении рельсов лишь одну нитку, ведущую между складов к воротам, а за ними была воля.
— Быстрее! Быстрее! — приговаривал Цеп, нервно поглядывая через плечо, боясь, что из лишенного стекла окна ему в спину ударит очередь.
Тепловоз — не автомобиль, даже если бросить управление, он будет мчаться. Цеп метнулся к окну и глянул на мостик. Омоновца не было, он ухитрился взобраться на крышу тепловоза и спуститься с другой стороны, чтобы появиться там, где его не ждут.
Локомотив еще раз дернулся, уходя влево. Блестящие наезженные рельсы оказались в стороне, и тепловоз, натужно ревя мощным дизелем, летел к складам. Те надвигались на него черной громадой. Омоновец, ухватившийся за поручень, застыл, увидев страшную картину. Расстояние сокращалось с каждым мгновением, и он, уже не разбирая куда, прыгнул.
Перед ним мелькнули бетонные конструкции эстакады, блеснули рельсы, прогрохотало колесо маневрового локомотива. И только тогда милиционер глянул вниз, увидев серую россыпь щебня. Отбросив автомат в сторону, он сгруппировался и покатился, обдирая в кровь руки и лицо, по шуршащим камням. И тут же услышал страшный скрежет, грохот. Цеп не успел добежать до дверного проема, как локомотив на полном ходу врезался в толстые металлические ворота склада, снес их, смяв, как лист бумаги, и еще метров двадцать проволок перед собой.
Летели искры, высекаемые металлом о металл. Рушились стеллажи, сбивались опоры. И все это падало на продолжавший по инерции свой бег локомотив.
Его остановил лишь бетонный массив складской рампы. Удар оказался страшным. Его ощутили во всем порту.
Склад дрогнул, но выстоял, а локомотив развернуло, и он завалился на бок. Цеп, попытавшийся в последний момент выпрыгнуть из кабины, оказался раздавленным. Его череп хрустнул, как грецкий орех под тяжелым молотком.
Уцелевшие омоновцы секунд десять стояли в оцепенении, глядя на то, как над складом поднимается столб пыли.