Страница:
– Садись, поговорим.
– Нет, пошли к тебе.
Они зашли в кабинет директора, заставленный антиквариатом, собранным здесь за последние сто лет. Бахрушин сел в кресло, директор – за свой стол на львиных лапах и взглянул на полковника.
– У меня к тебе дело, Семен Иванович.
Дружба у Кихелевича с Бахрушиным завязалась давно. Они были школьными приятелями, жили на одной улице. Но у каждого, как известно, своя судьба.
Кихелевич не стал режиссером, не стал актером, а вот директор театра из него получился прекрасный.
Бахрушин же в школьные годы даже не мечтал о том, что будет разведчиком, дослужится до полковника и станет руководить сложнейшими операциями, о которых знать будут считанные люди. Но и Кихелевича, и Бахрушина объединяло то, что в своей работе каждый из них был профессионалом высокого класса, каких еще поискать надо.
Кихелевич служил ревностно, как известный гоголевский персонаж Акакий Акакиевич Башмач-кин. Театру он был предан до потери пульса. Наверное, только в его театре в самые тяжелые годы перестройки зарплату актерам и персоналу выплачивали регулярно. Да еще он умудрялся находить спонсоров, которые вкладывали деньги в «безнадежные» спектакли (безнадежные в смысле возвращения денег).
Кихелевича любили и прощали ему все долги. Любили его и актеры.
Режиссеры, самомнение которых известно на всю Москву, и те к Кихелевичу обращались не иначе, как по имени-отчеству, на равных, понимая, что такие директора бывают лишь от Бога. Обычно лицом театра является режиссер и труппа, здесь же лицом театра был директор.
– Леня, может, кофейку, коньячка?
– Нет, погоди, Семен, у меня к тебе дело.
– Давай о делах потом, а?
– Потом не могу, время, – и Бахрушин сделал движение, которое было красноречивее любых слов – он провел ладонью по горлу, словно перерезал его.
– Из тебя, между прочим, актер был бы классный. Очень убедительный жест, как говорил Станиславский, верю.
– Мне нужен человек, который умеет менять голос, причем так, чтобы все поверили, лишь услышав только голос.
– Ельцина, что ли, спародировать хочешь? Так у меня пародистов в труппе нет.
– Пародист – дешевка, мне актер нужен, классный актер, которому бы все сказали: верю. Семен Иванович почесал лысину:
– Тебе какой голос, кстати, нужен – мужской, женский или может, средний?
– Мужской. У меня даже запись есть. Вот, послушай, – Бахрушин достал из кармана диктофон, щелкнул клавишей.
– Разве это качество?! – возмутился Кихелевич. Он вынул кассету из диктофона, вставил в большой музыкальный центр с метровыми колонками и отрегулировал звук. Стал с интересом вслушиваться. Но слушал Кихелевич не смысл, а оттенки звучания двух мужских голосов. – Тебе какой нужен?
– Вот этот, сейчас он будет говорить.
– Нормальный, хороший голос, человек явно военный.
– Ты не ошибся?
– Военный, – Кихелевич нажал клавишу, вытащил кассету.
– Новый голос должен звучать по телефону. Открою тебе, Семен, военную тайну.
– Мне ты можешь открыть все, что угодно, я все твое детство и молодость знаю.
– Но ты же понимаешь, голос в телефоне звучит по-другому, чем в жизни?
– И ты мне, Леня, будешь это объяснять? Ну, извини. Погоди, родной, погоди, – Кихелевич взял блокнот, страницы которого были исчерканы так, что в них черт ногу сломит. Кихелевич толстым пальцем принялся скользить по страницам. Затем прижал один листик, упершись ногтем в какие-то каракули. – Если он сейчас в городе, то, считай, тебе повезло, лучшего голосового имитатора в Москве нет.
– Кто он?
– Мой племянник. Ни на что другое он не годится, актер абсолютно никчемный, ни рожи, ни кожи. Но что он голосом вытворяет! Он даже мой голос подделывал еще в детстве.
Кихелевич позвонил по телефону. Его племянник оказался в городе, и они вдвоем с Бахрушиным отправились к нему.
Армейская жизнь всегда полна неожиданностей: то учения, то тревоги, то внеплановая проверка, то совершенно ненужные отчеты… Полковник Мешков был готов ко многим вещам. Он мог отразить наплыв проверяющих, мог устроить шикарный отдых любой комиссии Генштаба, мог отвертеться от командировки. Он был готов даже к всемирному потопу. Но то, что придумал Бахрушин, застало его врасплох. Вот уж воистину нестандартный ход убийствен!
С вечера на факс воинской части пришло коротенькое сообщение о том, что завтра в части пройдет плановый медосмотр. На такой поворот событий у Мешкова тоже имелся свой рецепт.
«Хорошо еще, хоть с вечера сообщили», – подумал он и засел за телефон.
Обзвонил всех офицеров и коротко говорил каждому:
– Майор, бля, если завтра придешь с бодуна, пеняй на себя!
– Что такое, товарищ полковник? – испуганно спрашивали подчиненные.
– Завтра медосмотр. И не дай бог, давление будет выше, чем сто двадцать, урою! – и, не дожидаясь ответа, Мешков клал трубку.
С утра в штабе залетному человеку могло показаться, что отмечается какой-то большой воинский праздник. Все офицеры пришли побритые, наутюженные, надушенные, в уставных ботинках и носках.
«Прямо кино про Белую армию снимать можно!» – подумал Мешков, разглядывая собственную фуражку, на которой двуглавый орел сиял золотом.
Когда все собрались в медчасти, Мешкову даже захотелось сказать «господа офицеры» вместо «товарищи офицеры» – такие все были красивые.
Первым пошел на осмотр начальник штаба. Сидевшие в коридоре офицеры тут же принялись шутить, какую болезнь у того могут обнаружить. Ясное дело, все шуточки крутились вокруг венерических заболеваний.
Заходили по алфавиту, фамилии и звания Объявлялись по динамику.
Мешков шагнул в кабинет и доложил:
– Полковник Мешков, командир части. Доктора были московские, солидные.
Сразу было понятно, кто из них главный, хотя на белые халаты погоны не пришивают – он чем-то напоминал старорежимного доктора, его круглые очки походили на велосипед без рамы и руля.
Мучили Мешкова недолго. Доктор прослушал его, взвесил, померил рост, словно Мешков со времени последнего медосмотра мог подрасти или уменьшиться в размерах. Измерили давление.
– Отменное, – покачал головой доктор, – восемьдесят на сто двадцать. Вы что, вчера не пили, полковник?
– Я этим делом не злоупотребляю, – с гордостью ответил Мешков.
– А зря, – абсолютно спокойно сообщил доктор. – Водочка, она, знаете ли, бациллы убивает. С вашим давлением себе можно позволить двести граммов перед обедом.
Врач оттянул веко правого глаза полковника Мешкова, посветил туда фонариком и тихо ойкнул.
– Что такое? – спросил Мешков.
– Лажа, – грубовато бросил врач и поправил очки-велосипед.
– Что значит, «лажа»? Не понял?
– А то и значит. Сейчас быстренько сделаем экспресс-анализ.
Результат экспресс-анализа оказался для Мешкова неутешительным.
– Да у вас, батенька, – стараясь не прикасаться к командиру части, полковнику Мешкову, произнес врач, – дело дрянь. Я думаю, гепатит.
И через час полковник Мешков уже был в инфекционном отделении госпиталя, находился в отдельной палате за стеклянной стеной. Он не мог по собственному желанию покинуть палату, к нему никто не мог прийти, он был изолирован на все сто. Даже записку никто бы от него не принял.
Полковник чертыхался, матерился, но ничего поделать не мог. Вирусный гепатит, или в простонародье «желтуха», – дело серьезное. Полковник подходил раз двадцать к зеркалу, оттягивал веки и пытался увидеть желтуху. И ему показалось наконец, что и на самом деле белки глаз пожелтели.
"Черт бы их всех подрал! Где же я ее зацепил? Наверное, в ресторане.
Вот, незадача… А может, от бабы?" – и тут полковнику стало не по себе.
Он зашел в туалет, принялся оглядывать свой член. И здесь его ждало неприятное открытие; при мочеиспускании появилась резь в канале.
«Неужели кроме „желтухи“ еще и гонорея? – о сифилисе и СПИДе думать вообще не хотелось. – Ну, Толстошеев, ну, скотина! Это он желтушную бабу подсунул. Хотя нет, не он, это долбанный метрдотель. Все равно, метрдотель его приятель. Уж я его взгрею!»
Повторный анализ подтвердил вирусный гепатит в скрытой форме.
– Сколько мне здесь торчать? – задавал врачам один и тот же вопрос полковник Мешков.
– Сколько положено, столько и будете. В худшем случае – сорок дней, а в лучшем – двадцать пять.
«Три недели, мать их…?! А в худшем и полтора месяца?! Да что бы все подохли, чтоб вы сами заразились, костоломы долбаные! А потом еще год ни водки, ни острого!»
Мешкову и в голову не могло прийти, что другой полковник в это время радостно потирает руки, а диагноз «вирусный гепатит» придуман в одном из кабинетов ГРУ, на двери которого нет даже номера, потому как всем известно, что этот кабинет занимает полковник Бахрушин.
Племянник Семена Ивановича Кихелевича оказался совсем не таким с виду, как представлял себе Бахрушин. Это был настоящий рэпер в полном прикиде, хотя Кихелевичу-младшему было уже за двадцать. Он ходил в широченных штанах, в башмаках на гигантской платформе, в майке, куртке. Все одежки торчали одна из-под другой, как листья на растрепанном кочане капусты. Волосы были выкрашены специфично: часть – белая, часть – рыжая, а одна прядь – синяя, причем синяя весьма интенсивно. Уши, нос и нижняя губа были проколоты, брови безбожно выбелены.
– Черт-те что, –. пробурчал Бахрушин, как только Кихелевич-младший переступил порог его кабинета.
– Здорово, мужики1 Привет, дядя! Ты еще коптишь небо?
– Копчу, племянничек, – ответил Семен Иванович. – А ты, Леша, гляжу, полностью отвязался?
– Ты что, я человек приличный, сейчас все так ходят. Оденься я, как вы, меня и на порог не пустят в солидную компанию.
«Ты бы еще на доске в кабинет въехал!» – недовольно подумал Бахрушин, подозревая, что все его старания пошли прахом.
– Садись, Лешка, – строго, по-отечески произнес Семен Иванович.
Лешка сел за стол Бахрушина. Куда именно и зачем его доставила черная «волга», он не знал, полагая, что сейчас все и выяснит.
– Кабинет у вас казенный, да и учреждение ваше мне не нравится.
– Не рассуждай, – цыкнул на племянника Семен Иванович. Тот замолк.
– Мне вот твой дядя говорил, – произнес Бахрушин, – будто ты разными голосами умеешь разговаривать.
– Что значит, «будто»? – голосом Бахрушина переспросил Кихелевич-младший. – Я и дядю могу передразнить, – произнес Кихелевич Алексей голосом Семена Ивановича.
Бахрушин даже вздрогнул. Ему казалось, что парень лишь открывает рот, а говорит кто-то другой.
– Ну-ка, ну-ка, повтори.
– Ну-ка, ну-ка, повтори, – голосом Бахрушина произнес Кихелевич и закинул ноги на стол.
– Э, парень, ты это брось, не в кафе. Я полковник Бахрушин, между прочим.
– Парень, ты это брось, я полковник Бахрушин, – эхом прозвучало в кабинете.
– А что-нибудь другое моим же голосом сказать сможешь?
– А что бы вам хотелось? Могу Пушкина прочитать, могу песню спеть вашим голосом.
– Хорошо.
Бахрушин понял: это тот человек, который ему требуется. С благодарностью взглянул на Кихелевича-старшего. Тот сидел и улыбался.
– Я тебя, Леша, предупредить должен, дело секретное, никому о нем ты слова.
– Ясное дело.
– Послушай-ка вот это.
Предварительно в кабинет Бахрушина была поставлена аппаратура, на бобине которой был записан разговор полковника Мешкова и Матвея Толстошеева.
Леша прослушал, затем закурил, ни у кого не спросив разрешения. Затем попросил воды, не холодной, а теплой.
– Этот разговор надо будет продолжить часика в два ночи.
– Я занят в два часа ночи, – как будто между прочим, произнес рэпер. – У меня дела, меня девушка ждет, у нее кончились критические дни и терять возможность я не собираюсь.
– Может, ты перенесешь это дело на завтра?
– Если вы меня к ней завезете после двух, то, пожалуй, я вам помогу.
В два часа ночи все действующие лица собрались в кабинете Бахрушина. За столом полковника, в кресле, закинув ноги на стол, устроился рэпер Леша.
– Мне так удобнее, – сказал он, – дышится легче.
Спорить никто не стал. Бахрушин уважал профессионалов и прощал им маленькие слабости. Если бы этот парень попросил стакан коньяка, Бахрушин собственноручно налил бы спиртное и поднес на подносе.
Гээрушный техник сидел на приставном кресле перед небольшим приборчиком, назначение которого было известно лишь ему одному.
– Я подпущу немного шума и треска на линию, чтобы приглушить голос, – сказал техник.
– Ты что! – возмутился Леша, – если надо, я могу и сам треска подпустить, – и Леша изобразил помехи на линии.
У парня получалось великолепно. Он говорил, и все одновременно трещало, шипело.
– Если надо, то и вклинившийся разговор могу изобразить.
– Пусть делает, как хочет, – бросил Бахрушин технику и напоследок решил уточнить то, о чем уже давно договаривались.
Это было нечто вроде проверки систем перед стартом космического корабля.
– Номер телефона Мешкова в военной части в антиопределитель введен?
– Да, – отрапортовал техник. – Если у абонента стоит определитель номера, то высветятся именно те цифры, которые вы мне дали.
– Хорошо, – кивнул Бахрушин.
– И если он пожелает тут же перезвонить, звонок тут же попадет к нам.
– Молодец. Все помнишь? – спросил Леонид Васильевич Лешу. Тот кивнул.
Бахрушин надел наушники, чтобы слышать разговор.
– Если не ясно, что отвечать, смотри на меня, я подскажу.
Леша кивнул. Его глаза озорно поблескивали, хотя лицо сделалось почти каменным. Такое случается у актеров перед выходом на сцену.
– Ну, Алексей, поехали!
Раздались сухие щелчки, набирался номер. В наушниках на голове Бахрушина зазвучали длинные гудки.
Толстошеев крепко спал, темнота в спальне была полная. Владелец автосервиса не выносил света. Телефонный звонок вспорол ночной мрак, и Матвею даже показалось, что он, как белая нить, прошивает черное сукно темноты.
Он вздрогнул, открыл глаза. Телефон продолжал звенеть. На экране аппарата высветился номер. Немного было номеров, владельцам которых Толстошеев согласился бы ответить ночью, разве что, взял бы трубку и послал на три буквы.
– Мешков, служебный номер, – тряхнув головой на тонкой шее, пробурчал Матвей и прижал трубку к уху.
– Алло, алло, Матвей, ты меня слышишь? – Лешка виртуозно изобразил полковника-тыловика.
– Ну, слышу, слышу тебя, Мешков. Что, напился, счет времени потерял? На часы посмотри!
– Я трезвый. Тут вот какое, Матвей, дело… Я сейчас уезжаю, срочная командировка на Кавказ.
– Ну и что? Уезжай, – вяло отреагировал на сообщение Толстошеев, – ты же мне все равно ничем помочь не можешь.
– Ошибаешься. Есть человек, запомни, фамилия Рублев, зовут Борис.
Надежный мужик. Я бы вас не сводил, я бы сам с ним работал, но служба есть служба.
Толстошеев спросонья с трудом въезжал в то, что говорил Мешков.
– Я при чем?
– У него есть то, что тебе надо позарез.
– Не понял, что у него есть?
– Швейные иглы, о которых ты просил.
– Иглы у него есть? – Толстошеев сел на кровать, сбросил босые ноги и, продолжая слушать Мешкова, ногами нашел тапки.
– Все, у меня нет времени, машина ждет.
– Погоди, погоди, Мешков, когда этот Рублев ко мне заскочит?
– Может, завтра, может, послезавтра. Я его по полной напряг, так что, думаю, он тебе поможет. А ты обо мне не забудешь, да, Матвей?
– Не забуду.
– Ну, пока, до встречи. Бегу!
Толстошеев еще прижимал трубку к уху, издающую короткие гудки.
– Ничего себе! – он бережно положил трубку на рычаги аппарата, а затем шаркающей походкой направился на кухню, вытащил из холодильника банку пива, откупорил ее, принялся жадно лакать, понимая, что если и заснет, то не скоро.
– Ну? – взглянув на полковника Бахрушина, спросил рэпер Леша.
Полковник, как заядлый театрал, тихо зааплодировал. Техник – тоже. А Леша сбросил ноги со стола, смахнул с полированной поверхности песок и поклонился, тряхнув разноцветными прядями.
– Если еще что надо – звоните!
– Алексей, ты, надеюсь, понял?
– Я все понял, не дурак. Соображаю, в каком заведении нахожусь. А швейные иглы из разговора – это что, кстати?
– Так, железо… Тебя, кстати, это не должно интересовать, ты же не портной?
– Это точно, к такой работе у меня руки не лежат.
И полковник Бахрушин под занавес рассказал анекдот, который ему очень нравился – о двух евреях, о Семе и Фиме: Сема был портной, а Фима сапожник. И вот однажды, сидя в мастерской и занимаясь своим делом, они разговорились. Сема тачал сапоги, а Фима шил жилетку.
«Если бы я был царем, я бы жил очень хорошо», – сказал Фима.
«А я бы жил еще лучше», возразил Сема.
«Почему?»
«Потому что если бы я был царем, я бы при этом еще немножко шил».
Анекдот развеселил Лешу и капитана Брюлова. Бахрушин же, рассказав анекдот, даже не улыбнулся. Он думал о том, что принесет ему завтрашний день.
Жизнь на автосервисе кипела круглые сутки. Посетители приезжали, пригоняли битые автомобили, забирали отремонтированные, рассчитывались, благодарили, договаривались. В мастерских гудели станки, сварка разбрасывала снопы искр, снимались кузова, крылья, красились, ставились новые. Слесари, механики, электрики переругивались.
В одиннадцать утра у ворот автосервиса остановился джип «чероки». С первого взгляда было понятно, что машина не требует ремонта, и принадлежит человеку с деньгами. Трижды резко взвыл сигнал, и хоть никто не знал владельца джипа со смоленскими номерами, но один вид солидного автомобиля заставил охранника распахнуть ворота. Джип въехал на территорию и по узкому коридору мягко покатил прямо к мастерским.
Правое стекло опустилось:
– Эй, мужик, – послышался властный голос, – слесарь с покрышкой на плече замер как вкопанный. – Где тут твой шеф обитает? Он мне нужен.
– Толстошеев, что ли, Матвей Иосифович? Так это там, дальше! Туда на машине не доедешь. Придется выйти.
Джип припарковался между двумя дорогими тачками. Двое мужчин вышли, оба были рослые, широкоплечие, один постарше, с сединой на висках и с чуть тронутыми сединой усами.
Он шел уверенно, легкой, пружинистой походкой. Его спутник держался сзади, то и дело поглядывая по сторонам, словно прикрывал его.
Толстошеев разглядывал визитеров сквозь планки жалюзи. Он стоял в отдалении – так, чтобы его не видели с улицы.
– Незнакомые ребята, – пробормотал он. Ночной разговор с Мешковым не шел из головы. – Неужели это его люди? Похоже. Случайные люди сюда заезжают редко, всех в лицо знаю. Но первым разговор затевать не стоит.
Он сел за стол и сделал вид, что чрезвычайно занят, подвинув к себе кипу бумаг. Дверь открылась и довольно просторный кабинетик сразу сделался тесным. Пришедший крепко сложенный мужчина стоял, чуть наклонив голову, широко расставив ноги. Он был похож на спортсмена в начале дистанции, по которой ему завтра предстоит бежать.
– Здорово, – глухо произнес он и посмотрел на Толстошеева.
– Здравствуйте, – отозвался хозяин автосервиса и чуть заметно улыбнулся, но бумаги от себя не отодвинул.
– Я Рублев, – назвался мужчина, – а Мишаня – он со мной.
– Толстошеев Матвей Иосифович, можно просто Матвей, – Толстошеев выбрался из-за стола и пожал огромную руку Бориса Рублева и чуть меньшую Мишани Порубова. Рука Толстошеева пряталась в них, как авторучка.
Комбат огляделся, оценил хлипкий офисный стул, ногой подвинул его к себе, сел и закурил.
– Ну? – наконец спросил он. Толстошеев растерялся.
– О чем вы?
– Вам, Матвей, Мешков звонил? Или вам уже не надо?
– Звонил, – отозвался Толстошеев.
– И что сказал?
– Сказал, у вас есть то, что мне надо.
– А сколько это стоит, он не сказал? – криво улыбнулся Рублев, немного брезгливо оглядывая кабинетик Толстошеева.
– Кто ж о цене говорит, да еще по телефону?
– Я не знаю. По телефону можно, конечно… не обо всем, но, коль встретились, давайте к главному перейдем. Кстати, здесь говорить можно? Никакая падла не подслушивает?
– Можно, можно, – немножко замешкался Толстошеев. – Может, чаю хотите или кофе? Коньяка, водки?
– Нет, ничего не хочу. Я по делу приехал. А вот когда дело сделаем, тогда и выпьем.
Толстошееву Рублев и его напарник понравились. По всему было видно, что мужики тертые и, как говорится, видавшие виды, может, даже и в тюрьме сидевшие.
– Знаете, Борис, мы с вами в первый раз встретились, как-то все это… внезапно…
– Ты что, Матвей Иосифович, своим компаньонам не доверяешь? – перешел на «ты» Рублев.
– Доверяй, но проверяй, – отрезал Толстошеев.
– Ну, знаешь! Если тебе не надо, я кому-нибудь другому предложу.
– Погодите, погодите, – быстро затараторил Толстошеев, так, словно бы Рублев со своим другом собирались покинуть вагончик. – Я же еще ничего не сказал.
– Меня интересует цена, а на все остальное мне наплевать с высокой колокольни, – заявил Рублев.
Толстошееву хотелось верить словам незнакомца.
– Деньги будут.
– Сколько? – повторил свой вопрос Рублев.
– Да-да, сколько? – словно передразнивая хозяина, спросил полушепотом Мишаня.
– Сколько единиц вы можете поставить?
– Сколько надо, столько и смогу, – хохотнул Рублев. Он говорил так, словно оружие лежало в багажнике его автомобиля и он мог, подняв крышку, доставать одну «Иглу» за другой.
– Мне нужна большая партия.
– Большая – это сколько?
То, что слишком часто гость произносит одно и то же слово «сколько».
Толстошееву не понравилось. Но у каждого бизнесмена своя технология ведения переговоров.
– Мне надо двадцать.
– Двадцать? – брови на лице Комбата сложились домиком, затем сдвинулись к переносице. – Серьезный вы компаньон, Матвей Иосифович, а, Мишаня? Видишь, Мешков не обманул.
– Откуда вы Мешкова знаете?
– А откуда вы его знаете? – вопросом на вопрос ответил Комбат и расхохотался.
Рассмеялся и Толстошеев.
Диалог двух торговцев смертью стал походить на странную игру. Каждый недоговаривал, утаивая что-то важное и сокровенное.
– Двадцать… – Рублев посмотрел в потолок вагончика. – Это будет два лимона, причем наличкой.
Комбат достал вторую сигарету, Мишаня поднес огонек. Порубов сделал это движение учтиво, но без подобострастия. Так может подносить огонек друг, но не охранник. Это движение Порубова и насторожило Толстошеева.
Мешков ему говорил лишь о Рублеве, а тут получалось, они действуют на равных. Что-то здесь было не так, предстояло разобраться. Да и взгляды у продавцов оружия были совсем не такими, к которым привык хозяин сервиса.
Толстошеев весь сжался, но смог скрыть свое замешательство:
– Я думаю, торг неуместен, – пробурчал Порубов, переминаясь с ноги на ногу.
– Здесь не базар, – отрезал Толстошеев, – чтобы ходить и искать других покупателей. Выбора у вас нет, если хотите сбыть быстро.
– А кто сказал, что я хочу продать быстро? Я хочу продать дорого. По мне товар может лежать и год, и даже десять лет. Он не портится, это не макароны, не мука, жучок их не поточит, червяк не съест.
– Всякое случается, – вставил фразу Толстошеев, намекая на то, что обстоятельства могут сложиться не в пользу Рублева, и тогда он потеряет все сразу. – Жучки-то бывают разные: и с двумя ногами, и даже с погонами на плечах, – Толстошеев хохотнул.
Комбат крякнул, словно опрокинул стопку водки:
– Знаешь, что я тебе скажу, Матвей Иосифович, не хочешь, не бери, но за яйца не тяни. Говори, «да» или «нет». Мне Мешков дал твой адресочек, сказал, что ты мужик серьезный, а я смотрю, ты ни то, ни се, ни мычишь, ни телишься.
– Погоди, погоди, – перешел на «ты» и Толстошеев, – я же не сам деньги даю, еще с людьми встретиться надо, все хорошенько перетолковать. Да и тебя, Рублев, я в первый раз вижу, а о приятеле твоем даже не слыхал. Мне Мешков о нем ни слова не сказал.
– Я за него ручаюсь, – скосив глаза под сдвинутыми бровями на Мишаню, ответил Рублев. Ответил убедительно, Мишаня даже улыбнулся. – Мы с ним вместе служили, он свой в доску, не выдаст.
– Так все говорят. А потом выясняется, что родной брат отца с матерью сдает. Деньги-то огромные, ты на сегодняшний день, Рублев, два лимона срубишь быстро, с наскоку.
– Я же тебе не рассказываю, Толстошеей, где взял, за какую цену, с какими трудами.
– Значит, так, – задумчиво произнес Толстошеев, – для начала я хочу убедиться, что товар у тебя есть. И именно то, что мне надо, что инструмент рабочий, а не лишь бы какой, что это не шило.
– Хорошо, не вопрос. Одну могу привезти, но деньги за нее – сразу.
– Идет. Такой разговор меня устраивает.
– Я тебе завтра позвоню, Толстошеев, скажу, что, где, когда.
– Не надо звонить, – насторожился Толстошеев, – в таких сделках лучше не звонить, лучше с глазу на глаз.
– Может, и Мишаня подъедет? Ты присмотрись к нему, запомни, хотя спутать его с кем-нибудь тяжело. Таких мужиков – один на тысячу, Комбат поднялся, посмотрел на Толстошеева, подал руку. Матвей протянул ладонь, мужчины обменялись крепкими рукопожатиями. Толстошеев улыбнулся, и Комбат ответил ему улыбкой. Мишаня тоже пожал узкую вспотевшую ладонь хозяина автосервиса. С этим они ушли.
Джип выезжал медленно, словно специально для того, чтобы могли запомнить его номера. Толстошеев тут же, не надеясь на память, записал номер машины. Сразу же позвонил одному из своих приятелей в ГАИ и попросил пробить по компьютеру номер. Ответ был получен через пять минут.
– Нет, пошли к тебе.
Они зашли в кабинет директора, заставленный антиквариатом, собранным здесь за последние сто лет. Бахрушин сел в кресло, директор – за свой стол на львиных лапах и взглянул на полковника.
– У меня к тебе дело, Семен Иванович.
Дружба у Кихелевича с Бахрушиным завязалась давно. Они были школьными приятелями, жили на одной улице. Но у каждого, как известно, своя судьба.
Кихелевич не стал режиссером, не стал актером, а вот директор театра из него получился прекрасный.
Бахрушин же в школьные годы даже не мечтал о том, что будет разведчиком, дослужится до полковника и станет руководить сложнейшими операциями, о которых знать будут считанные люди. Но и Кихелевича, и Бахрушина объединяло то, что в своей работе каждый из них был профессионалом высокого класса, каких еще поискать надо.
Кихелевич служил ревностно, как известный гоголевский персонаж Акакий Акакиевич Башмач-кин. Театру он был предан до потери пульса. Наверное, только в его театре в самые тяжелые годы перестройки зарплату актерам и персоналу выплачивали регулярно. Да еще он умудрялся находить спонсоров, которые вкладывали деньги в «безнадежные» спектакли (безнадежные в смысле возвращения денег).
Кихелевича любили и прощали ему все долги. Любили его и актеры.
Режиссеры, самомнение которых известно на всю Москву, и те к Кихелевичу обращались не иначе, как по имени-отчеству, на равных, понимая, что такие директора бывают лишь от Бога. Обычно лицом театра является режиссер и труппа, здесь же лицом театра был директор.
– Леня, может, кофейку, коньячка?
– Нет, погоди, Семен, у меня к тебе дело.
– Давай о делах потом, а?
– Потом не могу, время, – и Бахрушин сделал движение, которое было красноречивее любых слов – он провел ладонью по горлу, словно перерезал его.
– Из тебя, между прочим, актер был бы классный. Очень убедительный жест, как говорил Станиславский, верю.
– Мне нужен человек, который умеет менять голос, причем так, чтобы все поверили, лишь услышав только голос.
– Ельцина, что ли, спародировать хочешь? Так у меня пародистов в труппе нет.
– Пародист – дешевка, мне актер нужен, классный актер, которому бы все сказали: верю. Семен Иванович почесал лысину:
– Тебе какой голос, кстати, нужен – мужской, женский или может, средний?
– Мужской. У меня даже запись есть. Вот, послушай, – Бахрушин достал из кармана диктофон, щелкнул клавишей.
– Разве это качество?! – возмутился Кихелевич. Он вынул кассету из диктофона, вставил в большой музыкальный центр с метровыми колонками и отрегулировал звук. Стал с интересом вслушиваться. Но слушал Кихелевич не смысл, а оттенки звучания двух мужских голосов. – Тебе какой нужен?
– Вот этот, сейчас он будет говорить.
– Нормальный, хороший голос, человек явно военный.
– Ты не ошибся?
– Военный, – Кихелевич нажал клавишу, вытащил кассету.
– Новый голос должен звучать по телефону. Открою тебе, Семен, военную тайну.
– Мне ты можешь открыть все, что угодно, я все твое детство и молодость знаю.
– Но ты же понимаешь, голос в телефоне звучит по-другому, чем в жизни?
– И ты мне, Леня, будешь это объяснять? Ну, извини. Погоди, родной, погоди, – Кихелевич взял блокнот, страницы которого были исчерканы так, что в них черт ногу сломит. Кихелевич толстым пальцем принялся скользить по страницам. Затем прижал один листик, упершись ногтем в какие-то каракули. – Если он сейчас в городе, то, считай, тебе повезло, лучшего голосового имитатора в Москве нет.
– Кто он?
– Мой племянник. Ни на что другое он не годится, актер абсолютно никчемный, ни рожи, ни кожи. Но что он голосом вытворяет! Он даже мой голос подделывал еще в детстве.
Кихелевич позвонил по телефону. Его племянник оказался в городе, и они вдвоем с Бахрушиным отправились к нему.
* * *
Армейская жизнь всегда полна неожиданностей: то учения, то тревоги, то внеплановая проверка, то совершенно ненужные отчеты… Полковник Мешков был готов ко многим вещам. Он мог отразить наплыв проверяющих, мог устроить шикарный отдых любой комиссии Генштаба, мог отвертеться от командировки. Он был готов даже к всемирному потопу. Но то, что придумал Бахрушин, застало его врасплох. Вот уж воистину нестандартный ход убийствен!
С вечера на факс воинской части пришло коротенькое сообщение о том, что завтра в части пройдет плановый медосмотр. На такой поворот событий у Мешкова тоже имелся свой рецепт.
«Хорошо еще, хоть с вечера сообщили», – подумал он и засел за телефон.
Обзвонил всех офицеров и коротко говорил каждому:
– Майор, бля, если завтра придешь с бодуна, пеняй на себя!
– Что такое, товарищ полковник? – испуганно спрашивали подчиненные.
– Завтра медосмотр. И не дай бог, давление будет выше, чем сто двадцать, урою! – и, не дожидаясь ответа, Мешков клал трубку.
С утра в штабе залетному человеку могло показаться, что отмечается какой-то большой воинский праздник. Все офицеры пришли побритые, наутюженные, надушенные, в уставных ботинках и носках.
«Прямо кино про Белую армию снимать можно!» – подумал Мешков, разглядывая собственную фуражку, на которой двуглавый орел сиял золотом.
Когда все собрались в медчасти, Мешкову даже захотелось сказать «господа офицеры» вместо «товарищи офицеры» – такие все были красивые.
Первым пошел на осмотр начальник штаба. Сидевшие в коридоре офицеры тут же принялись шутить, какую болезнь у того могут обнаружить. Ясное дело, все шуточки крутились вокруг венерических заболеваний.
Заходили по алфавиту, фамилии и звания Объявлялись по динамику.
Мешков шагнул в кабинет и доложил:
– Полковник Мешков, командир части. Доктора были московские, солидные.
Сразу было понятно, кто из них главный, хотя на белые халаты погоны не пришивают – он чем-то напоминал старорежимного доктора, его круглые очки походили на велосипед без рамы и руля.
Мучили Мешкова недолго. Доктор прослушал его, взвесил, померил рост, словно Мешков со времени последнего медосмотра мог подрасти или уменьшиться в размерах. Измерили давление.
– Отменное, – покачал головой доктор, – восемьдесят на сто двадцать. Вы что, вчера не пили, полковник?
– Я этим делом не злоупотребляю, – с гордостью ответил Мешков.
– А зря, – абсолютно спокойно сообщил доктор. – Водочка, она, знаете ли, бациллы убивает. С вашим давлением себе можно позволить двести граммов перед обедом.
Врач оттянул веко правого глаза полковника Мешкова, посветил туда фонариком и тихо ойкнул.
– Что такое? – спросил Мешков.
– Лажа, – грубовато бросил врач и поправил очки-велосипед.
– Что значит, «лажа»? Не понял?
– А то и значит. Сейчас быстренько сделаем экспресс-анализ.
Результат экспресс-анализа оказался для Мешкова неутешительным.
– Да у вас, батенька, – стараясь не прикасаться к командиру части, полковнику Мешкову, произнес врач, – дело дрянь. Я думаю, гепатит.
И через час полковник Мешков уже был в инфекционном отделении госпиталя, находился в отдельной палате за стеклянной стеной. Он не мог по собственному желанию покинуть палату, к нему никто не мог прийти, он был изолирован на все сто. Даже записку никто бы от него не принял.
Полковник чертыхался, матерился, но ничего поделать не мог. Вирусный гепатит, или в простонародье «желтуха», – дело серьезное. Полковник подходил раз двадцать к зеркалу, оттягивал веки и пытался увидеть желтуху. И ему показалось наконец, что и на самом деле белки глаз пожелтели.
"Черт бы их всех подрал! Где же я ее зацепил? Наверное, в ресторане.
Вот, незадача… А может, от бабы?" – и тут полковнику стало не по себе.
Он зашел в туалет, принялся оглядывать свой член. И здесь его ждало неприятное открытие; при мочеиспускании появилась резь в канале.
«Неужели кроме „желтухи“ еще и гонорея? – о сифилисе и СПИДе думать вообще не хотелось. – Ну, Толстошеев, ну, скотина! Это он желтушную бабу подсунул. Хотя нет, не он, это долбанный метрдотель. Все равно, метрдотель его приятель. Уж я его взгрею!»
Повторный анализ подтвердил вирусный гепатит в скрытой форме.
– Сколько мне здесь торчать? – задавал врачам один и тот же вопрос полковник Мешков.
– Сколько положено, столько и будете. В худшем случае – сорок дней, а в лучшем – двадцать пять.
«Три недели, мать их…?! А в худшем и полтора месяца?! Да что бы все подохли, чтоб вы сами заразились, костоломы долбаные! А потом еще год ни водки, ни острого!»
Мешкову и в голову не могло прийти, что другой полковник в это время радостно потирает руки, а диагноз «вирусный гепатит» придуман в одном из кабинетов ГРУ, на двери которого нет даже номера, потому как всем известно, что этот кабинет занимает полковник Бахрушин.
* * *
Племянник Семена Ивановича Кихелевича оказался совсем не таким с виду, как представлял себе Бахрушин. Это был настоящий рэпер в полном прикиде, хотя Кихелевичу-младшему было уже за двадцать. Он ходил в широченных штанах, в башмаках на гигантской платформе, в майке, куртке. Все одежки торчали одна из-под другой, как листья на растрепанном кочане капусты. Волосы были выкрашены специфично: часть – белая, часть – рыжая, а одна прядь – синяя, причем синяя весьма интенсивно. Уши, нос и нижняя губа были проколоты, брови безбожно выбелены.
– Черт-те что, –. пробурчал Бахрушин, как только Кихелевич-младший переступил порог его кабинета.
– Здорово, мужики1 Привет, дядя! Ты еще коптишь небо?
– Копчу, племянничек, – ответил Семен Иванович. – А ты, Леша, гляжу, полностью отвязался?
– Ты что, я человек приличный, сейчас все так ходят. Оденься я, как вы, меня и на порог не пустят в солидную компанию.
«Ты бы еще на доске в кабинет въехал!» – недовольно подумал Бахрушин, подозревая, что все его старания пошли прахом.
– Садись, Лешка, – строго, по-отечески произнес Семен Иванович.
Лешка сел за стол Бахрушина. Куда именно и зачем его доставила черная «волга», он не знал, полагая, что сейчас все и выяснит.
– Кабинет у вас казенный, да и учреждение ваше мне не нравится.
– Не рассуждай, – цыкнул на племянника Семен Иванович. Тот замолк.
– Мне вот твой дядя говорил, – произнес Бахрушин, – будто ты разными голосами умеешь разговаривать.
– Что значит, «будто»? – голосом Бахрушина переспросил Кихелевич-младший. – Я и дядю могу передразнить, – произнес Кихелевич Алексей голосом Семена Ивановича.
Бахрушин даже вздрогнул. Ему казалось, что парень лишь открывает рот, а говорит кто-то другой.
– Ну-ка, ну-ка, повтори.
– Ну-ка, ну-ка, повтори, – голосом Бахрушина произнес Кихелевич и закинул ноги на стол.
– Э, парень, ты это брось, не в кафе. Я полковник Бахрушин, между прочим.
– Парень, ты это брось, я полковник Бахрушин, – эхом прозвучало в кабинете.
– А что-нибудь другое моим же голосом сказать сможешь?
– А что бы вам хотелось? Могу Пушкина прочитать, могу песню спеть вашим голосом.
– Хорошо.
Бахрушин понял: это тот человек, который ему требуется. С благодарностью взглянул на Кихелевича-старшего. Тот сидел и улыбался.
– Я тебя, Леша, предупредить должен, дело секретное, никому о нем ты слова.
– Ясное дело.
– Послушай-ка вот это.
Предварительно в кабинет Бахрушина была поставлена аппаратура, на бобине которой был записан разговор полковника Мешкова и Матвея Толстошеева.
Леша прослушал, затем закурил, ни у кого не спросив разрешения. Затем попросил воды, не холодной, а теплой.
– Этот разговор надо будет продолжить часика в два ночи.
– Я занят в два часа ночи, – как будто между прочим, произнес рэпер. – У меня дела, меня девушка ждет, у нее кончились критические дни и терять возможность я не собираюсь.
– Может, ты перенесешь это дело на завтра?
– Если вы меня к ней завезете после двух, то, пожалуй, я вам помогу.
В два часа ночи все действующие лица собрались в кабинете Бахрушина. За столом полковника, в кресле, закинув ноги на стол, устроился рэпер Леша.
– Мне так удобнее, – сказал он, – дышится легче.
Спорить никто не стал. Бахрушин уважал профессионалов и прощал им маленькие слабости. Если бы этот парень попросил стакан коньяка, Бахрушин собственноручно налил бы спиртное и поднес на подносе.
Гээрушный техник сидел на приставном кресле перед небольшим приборчиком, назначение которого было известно лишь ему одному.
– Я подпущу немного шума и треска на линию, чтобы приглушить голос, – сказал техник.
– Ты что! – возмутился Леша, – если надо, я могу и сам треска подпустить, – и Леша изобразил помехи на линии.
У парня получалось великолепно. Он говорил, и все одновременно трещало, шипело.
– Если надо, то и вклинившийся разговор могу изобразить.
– Пусть делает, как хочет, – бросил Бахрушин технику и напоследок решил уточнить то, о чем уже давно договаривались.
Это было нечто вроде проверки систем перед стартом космического корабля.
– Номер телефона Мешкова в военной части в антиопределитель введен?
– Да, – отрапортовал техник. – Если у абонента стоит определитель номера, то высветятся именно те цифры, которые вы мне дали.
– Хорошо, – кивнул Бахрушин.
– И если он пожелает тут же перезвонить, звонок тут же попадет к нам.
– Молодец. Все помнишь? – спросил Леонид Васильевич Лешу. Тот кивнул.
Бахрушин надел наушники, чтобы слышать разговор.
– Если не ясно, что отвечать, смотри на меня, я подскажу.
Леша кивнул. Его глаза озорно поблескивали, хотя лицо сделалось почти каменным. Такое случается у актеров перед выходом на сцену.
– Ну, Алексей, поехали!
Раздались сухие щелчки, набирался номер. В наушниках на голове Бахрушина зазвучали длинные гудки.
Толстошеев крепко спал, темнота в спальне была полная. Владелец автосервиса не выносил света. Телефонный звонок вспорол ночной мрак, и Матвею даже показалось, что он, как белая нить, прошивает черное сукно темноты.
Он вздрогнул, открыл глаза. Телефон продолжал звенеть. На экране аппарата высветился номер. Немного было номеров, владельцам которых Толстошеев согласился бы ответить ночью, разве что, взял бы трубку и послал на три буквы.
– Мешков, служебный номер, – тряхнув головой на тонкой шее, пробурчал Матвей и прижал трубку к уху.
– Алло, алло, Матвей, ты меня слышишь? – Лешка виртуозно изобразил полковника-тыловика.
– Ну, слышу, слышу тебя, Мешков. Что, напился, счет времени потерял? На часы посмотри!
– Я трезвый. Тут вот какое, Матвей, дело… Я сейчас уезжаю, срочная командировка на Кавказ.
– Ну и что? Уезжай, – вяло отреагировал на сообщение Толстошеев, – ты же мне все равно ничем помочь не можешь.
– Ошибаешься. Есть человек, запомни, фамилия Рублев, зовут Борис.
Надежный мужик. Я бы вас не сводил, я бы сам с ним работал, но служба есть служба.
Толстошеев спросонья с трудом въезжал в то, что говорил Мешков.
– Я при чем?
– У него есть то, что тебе надо позарез.
– Не понял, что у него есть?
– Швейные иглы, о которых ты просил.
– Иглы у него есть? – Толстошеев сел на кровать, сбросил босые ноги и, продолжая слушать Мешкова, ногами нашел тапки.
– Все, у меня нет времени, машина ждет.
– Погоди, погоди, Мешков, когда этот Рублев ко мне заскочит?
– Может, завтра, может, послезавтра. Я его по полной напряг, так что, думаю, он тебе поможет. А ты обо мне не забудешь, да, Матвей?
– Не забуду.
– Ну, пока, до встречи. Бегу!
Толстошеев еще прижимал трубку к уху, издающую короткие гудки.
– Ничего себе! – он бережно положил трубку на рычаги аппарата, а затем шаркающей походкой направился на кухню, вытащил из холодильника банку пива, откупорил ее, принялся жадно лакать, понимая, что если и заснет, то не скоро.
– Ну? – взглянув на полковника Бахрушина, спросил рэпер Леша.
Полковник, как заядлый театрал, тихо зааплодировал. Техник – тоже. А Леша сбросил ноги со стола, смахнул с полированной поверхности песок и поклонился, тряхнув разноцветными прядями.
– Если еще что надо – звоните!
– Алексей, ты, надеюсь, понял?
– Я все понял, не дурак. Соображаю, в каком заведении нахожусь. А швейные иглы из разговора – это что, кстати?
– Так, железо… Тебя, кстати, это не должно интересовать, ты же не портной?
– Это точно, к такой работе у меня руки не лежат.
И полковник Бахрушин под занавес рассказал анекдот, который ему очень нравился – о двух евреях, о Семе и Фиме: Сема был портной, а Фима сапожник. И вот однажды, сидя в мастерской и занимаясь своим делом, они разговорились. Сема тачал сапоги, а Фима шил жилетку.
«Если бы я был царем, я бы жил очень хорошо», – сказал Фима.
«А я бы жил еще лучше», возразил Сема.
«Почему?»
«Потому что если бы я был царем, я бы при этом еще немножко шил».
Анекдот развеселил Лешу и капитана Брюлова. Бахрушин же, рассказав анекдот, даже не улыбнулся. Он думал о том, что принесет ему завтрашний день.
* * *
Жизнь на автосервисе кипела круглые сутки. Посетители приезжали, пригоняли битые автомобили, забирали отремонтированные, рассчитывались, благодарили, договаривались. В мастерских гудели станки, сварка разбрасывала снопы искр, снимались кузова, крылья, красились, ставились новые. Слесари, механики, электрики переругивались.
В одиннадцать утра у ворот автосервиса остановился джип «чероки». С первого взгляда было понятно, что машина не требует ремонта, и принадлежит человеку с деньгами. Трижды резко взвыл сигнал, и хоть никто не знал владельца джипа со смоленскими номерами, но один вид солидного автомобиля заставил охранника распахнуть ворота. Джип въехал на территорию и по узкому коридору мягко покатил прямо к мастерским.
Правое стекло опустилось:
– Эй, мужик, – послышался властный голос, – слесарь с покрышкой на плече замер как вкопанный. – Где тут твой шеф обитает? Он мне нужен.
– Толстошеев, что ли, Матвей Иосифович? Так это там, дальше! Туда на машине не доедешь. Придется выйти.
Джип припарковался между двумя дорогими тачками. Двое мужчин вышли, оба были рослые, широкоплечие, один постарше, с сединой на висках и с чуть тронутыми сединой усами.
Он шел уверенно, легкой, пружинистой походкой. Его спутник держался сзади, то и дело поглядывая по сторонам, словно прикрывал его.
Толстошеев разглядывал визитеров сквозь планки жалюзи. Он стоял в отдалении – так, чтобы его не видели с улицы.
– Незнакомые ребята, – пробормотал он. Ночной разговор с Мешковым не шел из головы. – Неужели это его люди? Похоже. Случайные люди сюда заезжают редко, всех в лицо знаю. Но первым разговор затевать не стоит.
Он сел за стол и сделал вид, что чрезвычайно занят, подвинув к себе кипу бумаг. Дверь открылась и довольно просторный кабинетик сразу сделался тесным. Пришедший крепко сложенный мужчина стоял, чуть наклонив голову, широко расставив ноги. Он был похож на спортсмена в начале дистанции, по которой ему завтра предстоит бежать.
– Здорово, – глухо произнес он и посмотрел на Толстошеева.
– Здравствуйте, – отозвался хозяин автосервиса и чуть заметно улыбнулся, но бумаги от себя не отодвинул.
– Я Рублев, – назвался мужчина, – а Мишаня – он со мной.
– Толстошеев Матвей Иосифович, можно просто Матвей, – Толстошеев выбрался из-за стола и пожал огромную руку Бориса Рублева и чуть меньшую Мишани Порубова. Рука Толстошеева пряталась в них, как авторучка.
Комбат огляделся, оценил хлипкий офисный стул, ногой подвинул его к себе, сел и закурил.
– Ну? – наконец спросил он. Толстошеев растерялся.
– О чем вы?
– Вам, Матвей, Мешков звонил? Или вам уже не надо?
– Звонил, – отозвался Толстошеев.
– И что сказал?
– Сказал, у вас есть то, что мне надо.
– А сколько это стоит, он не сказал? – криво улыбнулся Рублев, немного брезгливо оглядывая кабинетик Толстошеева.
– Кто ж о цене говорит, да еще по телефону?
– Я не знаю. По телефону можно, конечно… не обо всем, но, коль встретились, давайте к главному перейдем. Кстати, здесь говорить можно? Никакая падла не подслушивает?
– Можно, можно, – немножко замешкался Толстошеев. – Может, чаю хотите или кофе? Коньяка, водки?
– Нет, ничего не хочу. Я по делу приехал. А вот когда дело сделаем, тогда и выпьем.
Толстошееву Рублев и его напарник понравились. По всему было видно, что мужики тертые и, как говорится, видавшие виды, может, даже и в тюрьме сидевшие.
– Знаете, Борис, мы с вами в первый раз встретились, как-то все это… внезапно…
– Ты что, Матвей Иосифович, своим компаньонам не доверяешь? – перешел на «ты» Рублев.
– Доверяй, но проверяй, – отрезал Толстошеев.
– Ну, знаешь! Если тебе не надо, я кому-нибудь другому предложу.
– Погодите, погодите, – быстро затараторил Толстошеев, так, словно бы Рублев со своим другом собирались покинуть вагончик. – Я же еще ничего не сказал.
– Меня интересует цена, а на все остальное мне наплевать с высокой колокольни, – заявил Рублев.
Толстошееву хотелось верить словам незнакомца.
– Деньги будут.
– Сколько? – повторил свой вопрос Рублев.
– Да-да, сколько? – словно передразнивая хозяина, спросил полушепотом Мишаня.
– Сколько единиц вы можете поставить?
– Сколько надо, столько и смогу, – хохотнул Рублев. Он говорил так, словно оружие лежало в багажнике его автомобиля и он мог, подняв крышку, доставать одну «Иглу» за другой.
– Мне нужна большая партия.
– Большая – это сколько?
То, что слишком часто гость произносит одно и то же слово «сколько».
Толстошееву не понравилось. Но у каждого бизнесмена своя технология ведения переговоров.
– Мне надо двадцать.
– Двадцать? – брови на лице Комбата сложились домиком, затем сдвинулись к переносице. – Серьезный вы компаньон, Матвей Иосифович, а, Мишаня? Видишь, Мешков не обманул.
– Откуда вы Мешкова знаете?
– А откуда вы его знаете? – вопросом на вопрос ответил Комбат и расхохотался.
Рассмеялся и Толстошеев.
Диалог двух торговцев смертью стал походить на странную игру. Каждый недоговаривал, утаивая что-то важное и сокровенное.
– Двадцать… – Рублев посмотрел в потолок вагончика. – Это будет два лимона, причем наличкой.
Комбат достал вторую сигарету, Мишаня поднес огонек. Порубов сделал это движение учтиво, но без подобострастия. Так может подносить огонек друг, но не охранник. Это движение Порубова и насторожило Толстошеева.
Мешков ему говорил лишь о Рублеве, а тут получалось, они действуют на равных. Что-то здесь было не так, предстояло разобраться. Да и взгляды у продавцов оружия были совсем не такими, к которым привык хозяин сервиса.
Толстошеев весь сжался, но смог скрыть свое замешательство:
– Я думаю, торг неуместен, – пробурчал Порубов, переминаясь с ноги на ногу.
– Здесь не базар, – отрезал Толстошеев, – чтобы ходить и искать других покупателей. Выбора у вас нет, если хотите сбыть быстро.
– А кто сказал, что я хочу продать быстро? Я хочу продать дорого. По мне товар может лежать и год, и даже десять лет. Он не портится, это не макароны, не мука, жучок их не поточит, червяк не съест.
– Всякое случается, – вставил фразу Толстошеев, намекая на то, что обстоятельства могут сложиться не в пользу Рублева, и тогда он потеряет все сразу. – Жучки-то бывают разные: и с двумя ногами, и даже с погонами на плечах, – Толстошеев хохотнул.
Комбат крякнул, словно опрокинул стопку водки:
– Знаешь, что я тебе скажу, Матвей Иосифович, не хочешь, не бери, но за яйца не тяни. Говори, «да» или «нет». Мне Мешков дал твой адресочек, сказал, что ты мужик серьезный, а я смотрю, ты ни то, ни се, ни мычишь, ни телишься.
– Погоди, погоди, – перешел на «ты» и Толстошеев, – я же не сам деньги даю, еще с людьми встретиться надо, все хорошенько перетолковать. Да и тебя, Рублев, я в первый раз вижу, а о приятеле твоем даже не слыхал. Мне Мешков о нем ни слова не сказал.
– Я за него ручаюсь, – скосив глаза под сдвинутыми бровями на Мишаню, ответил Рублев. Ответил убедительно, Мишаня даже улыбнулся. – Мы с ним вместе служили, он свой в доску, не выдаст.
– Так все говорят. А потом выясняется, что родной брат отца с матерью сдает. Деньги-то огромные, ты на сегодняшний день, Рублев, два лимона срубишь быстро, с наскоку.
– Я же тебе не рассказываю, Толстошеей, где взял, за какую цену, с какими трудами.
– Значит, так, – задумчиво произнес Толстошеев, – для начала я хочу убедиться, что товар у тебя есть. И именно то, что мне надо, что инструмент рабочий, а не лишь бы какой, что это не шило.
– Хорошо, не вопрос. Одну могу привезти, но деньги за нее – сразу.
– Идет. Такой разговор меня устраивает.
– Я тебе завтра позвоню, Толстошеев, скажу, что, где, когда.
– Не надо звонить, – насторожился Толстошеев, – в таких сделках лучше не звонить, лучше с глазу на глаз.
– Может, и Мишаня подъедет? Ты присмотрись к нему, запомни, хотя спутать его с кем-нибудь тяжело. Таких мужиков – один на тысячу, Комбат поднялся, посмотрел на Толстошеева, подал руку. Матвей протянул ладонь, мужчины обменялись крепкими рукопожатиями. Толстошеев улыбнулся, и Комбат ответил ему улыбкой. Мишаня тоже пожал узкую вспотевшую ладонь хозяина автосервиса. С этим они ушли.
Джип выезжал медленно, словно специально для того, чтобы могли запомнить его номера. Толстошеев тут же, не надеясь на память, записал номер машины. Сразу же позвонил одному из своих приятелей в ГАИ и попросил пробить по компьютеру номер. Ответ был получен через пять минут.