Воронин Андрей Николаевич. Ордер на возмездие

   Прозвучали три негромких выстрела, полыхнул огонь. Когда Андрюха включил свет и принес мишени, то оказалось, что в полной темноте Комбат стрелял точнее, чем при свете.
   – Мне можно? – поинтересовался Порубов.
   – И ты попробуй, – получив утвердительный кивок от Бахрушина, согласился Комбат.
   – Что ж ты, Борис Иванович, не спрашиваешь, откуда и почему взялись эти автоматы в тире Подберезского? – усмехнулся Бахрушин.
   – Чего спрашивать, – пожал плечами Рублев, – дело какое-то у тебя было.
   Только, судя по всему, оно завершается.
   – И не совсем так, как мне хотелось, – грустно добавил Бахрушин.
   – Что ж, пройдет время, и, думаю, мы о нем узнаем.
   – Я вам хоть немного помог? – спросил Подберезский. – А то даже неудобно как-то. Вроде ничего не делал.
   – Помог, Андрей, помог, – приободрил его Бахрушин. Но по глазам его было видно, что проблем больше, чем успехов.
   Комбат почувствовал, что он и Порубов стали лишними, Бахрушин хочет довести до конца то, что начал, и помощь ему не требуется.
   – Мы пойдем.
   – Оставайтесь, – предложил Подберезский.
   – Нет, без обид. Мы же без предупреждения приехали, знали, на что шли.
   – Завтра встретимся, – предложил Бахрушин, – если время у меня найдется. Давно не видел тебя, Борис Иванович, хорошо бы посидеть, потолковать.
   – Звони, Леонид Васильевич, мы с Порубовым пока в Москве, а там, даст бог, рванем в Сибирь к Бурлакову. И Андрюху прихватим, если, конечно, захочет.
   Бахрушин не противился их уходу. Когда джип. «чероки» уехал со двора, полковник ГРУ вновь достал мобильный телефон.
   – Все в порядке, приезжайте, – бросил он в трубку.
   Машину – небольшой фургон абсолютно гражданского вида, в таких возят мебель, – подогнали к дому. Никто из жильцов дома не увидел, как четверо крепких мужчин носили ящики с автоматами из тира.
   – Спасибо, Андрей, – на прощание сказал Бахрушин и не стал больше спускаться вниз.
   В кармане он уносил десять гильз, оставшихся после стрельбы из автомата.
   Подберезский дожидался прихода Людмилы на троллейбусной остановке. Ему не хотелось, чтобы та шла одна по темному двору, хотя за все время Андрей не припомнил ни одного происшествия, случившегося здесь. Проехал один троллейбус, второй. Андрей высматривал за стеклами силуэт своей подруги, но оба раза обманулся.
   Он успел выкурить две сигареты, пока приехал третий троллейбус, почти пустой. Людмила стояла, держась за поручни возле задней двери. Еще не успели створки раскрыться, как она махнула рукой Андрею. Девушка даже не ступила на тротуар, а Андрей уже подхватил ее на руки.
   – Поставь, ты что, люди видят!
   – Где? – Андрей бережно опустил ее на бордюр.
   Троллейбус загудел и уехал. Людмила осмотрелась, улица и впрямь была пустынной.
   – Пошли быстрее, вся промокла, пока дожидалась троллейбуса.
   Подберезский взял девушку за руку, и они побежали по блестящему от дождя асфальту. Лестницу и Подберезский, и Людмила знали досконально, могли пройти по ней в полной темноте, не ошибаясь в количестве ступенек.
   Не открывая металлическую дверь, Андрей обнял Людмилу и поцеловал.
   – Ты ведешь себя, словно школьник. Спешишь так, словно целуешься первый раз в жизни.
   – Или в последний, – пошутил Подберезский, толкая дверь.
   Людмила сразу почувствовала, что в тире недавно были люди. Еще не успел выветриться табачный дым, хотя и работала вентиляция.
   – Я помешала? У тебя были друзья? Мне не хотелось бы создавать тебе проблемы.
   – Жить надо в радость, получать наслаждение. Все хорошо, они не обиделись.
   – Наверное, Рублев приезжал или, как ты его называешь, Комбат?
   – Да, с другом, – Подберезский задвинул засов и, подхватив Людмилу, усадил ее прямо на барную стойку.
   – Что ты делаешь?
   Подберезский отошел и, дурачась, принялся делать вид, будто снимает девушку невидимым фотоаппаратом.
   – Улыбочка… юбочку чуть выше… да-да, вот так, чтобы были видны кружева чулок. А теперь поставь-ка ногу на поручень.
   – Я себя чувствую неловко, – сказала Людмила, – днем приходится себя сдерживать, а потом, вечером, в том же интерьере ты выделываешь черт знает что.
   Она спрыгнула со стойки и вошла в кабинет. Диван был уже расстелен.
   – Ты просто прелесть! Глядя на тебя, никогда не подумаешь, что ты можешь быть таким ласковым и нежным.
   – Почему?
   – Потому что ты сильный.
   – Разве одно исключает другое?
   – Ты даже не выпил с друзьями. Ты, Андрей, наверное, очень сильно меня любишь, если идешь на такие жертвы.
   Подберезский не стал уточнять, что не пил он из-за встречи с Бахрушиным.
   «Пусть думает, как хочет», – решил он, улыбнувшись.
   – Ты не хочешь есть? Андрей покачал головой.
   – Я хочу лишь одного. Угадай.
   – Меня? – прикрыв глаза, произнесла девушка и чуть-чуть приоткрыла губы, ожидая поцелуя. Андрей взял ее за руки.
   – Не открывай глаза.
   – Хорошо.
   Он на мгновение разжал пальцы, выключил свет и сказал:
   – Теперь можешь открыть. Темнота окутывала их со всех сторон.
   – Я ничего не вижу, мне страшно двинуться.
   – Я запомнил, в какой стороне диван.
   Подберезский медленно подвел Людмилу к дивану, и вместе они упали на него. Ни мужчина, ни девушка уже ни о чем не думали.
   Все, что оказалось на диване лишним, Подберезский смахнул на ковер.
   Какое-то время они обнимали друг друга, находясь без движения, будто боялись потеряться в темноте, будто стоило разомкнуть руки, и партнер исчезал.
   Девушка прижалась щекой к его плечу и вслушивалась в прикосновения Подберезского.
   – Ты касаешься меня так нежно, как ветер, – произнесла она, – словно я стою, раздевшись,. на безлюдном пляже у моря.
   – Ты преувеличиваешь, – прошептал Андрей, – это не так красиво, как кажется.
   – Наверное… Поэтому люди и выключают свет, прежде чем лезть в постель, – немного смущенно засмеялась девушка, – чтобы видеть картинки, а не скучную реальность.
   Им некуда было спешить, ни Людмилу, ни Андрея никто не ждал, все их заботы остались в дне вчерашнем, а следующий еще не наступил. В подземном тире тишина стояла такая, что слышалось даже потрескивание пересохшего дерева.
   – Так хорошо мне не было уже давно, – прошептала Людмила, натягивая на себя тонкое одеяло.
   – В прошлый раз было хуже?
   – Ты спрашиваешь об этом слишком серьезно. Могу сказать тебе только одно: настоящее всегда лучше прошлого.
   – Но будущее всегда лучше настоящего, – возразил Людмиле Андрей.
   Уставшие, разгоряченные любовью, они больше не хотели лежать в темноте.
   Подберезский поднялся и включил маленькую настольную лампу, укрепленную на кронштейне в углу стола. Он придвинул вплотную абажур к черной лакированной столешнице. Но даже этого слабого света хватило, чтобы увидеть в деталях растрепанные волосы девушки, смазанный макияж.
   – Я, наверное, ужасно выгляжу! – Людмила, как могла, пригладила ладонями волосы, попыталась, не вставая с дивана, заглянуть в огромное зеркало, висевшее на противоположной стене. – Ты знаешь, даже такая я выгляжу довольно мило. Правда, я скромна?
   Подберезский, завернувшись в простыню, сидел на корточках возле тумбочки письменного стола и пытался за один раз ухватить бутылку коньяка, лимон, нож, две рюмки и тарелку. Ухватить-то он ухватил, но когда поднялся, простыня сползла с него.
   – Чего ты стесняешься? – Людмила прямо смотрела на него.
   – Даже не знаю…
   – Я тебя таким не первый раз вижу.
   – Но сама-то ты залезла под одеяло?
   – Мне просто холодно. Если хочешь, девушка отбросила одеяло в сторону и села, обняв руками колени.
   Андрей поставил коньяк на журнальный столик, которым обычно пользовались посетители для того, чтобы привести в порядок бумаги, хотел было порезать лимон на дольки, но девушка остановила его:
   – Лучше разрежь пополам.
   – Зачем?.
   – Увидишь.
   И Андрей тут же исполнил просьбу, разрезал лимон поперек, на две полусферы.
   – Ты так беспрекословно выполняешь мои просьбы, что я начинаю бояться.
   – Меня или себя?
   – Нас обоих.
   – За что выпьем? – Подберезский плеснул коньяк в рюмки.
   – За ту радость, которую дарит секс, – произнесла Людмила и тут же смутилась.
   Андрей смотрел на нее широко открытыми глазами.
   – Я смущаю тебя такой откровенностью? Или, может, ты думаешь иначе?
   – За ту самую радость, – Подберезский деликатно коснулся рюмки Людмилы.
   – Ты поражаешь меня своими превращениями, – говорила Людмила, отпивая маленький глоточек после каждого слова. – В тебе будто бы прячутся два разных человека: днем ты один, стоит посмотреть на тебя, когда ты говоришь с Борисом Ивановичем Рублевым, и понимаешь, к такому лучше не подходить. Ты грозный, видный, недоступный, тогда ты принадлежишь к другому миру, к мужскому – там, где ценится умение пить водку стаканами, не закусывая, где без тени смущения произносятся матерные слова. А потом ты вдруг становишься нежным, как морской ветер. Он тоже сильный, но сильный по-другому, по-ласковому.
   – Ты говоришь слишком сложные вещи, – пробормотал Андрей. – Я веду себя так, как подсказывает мне сердце. Если тебя беспокоит, что я вот уже двадцать минут пью пятьдесят граммов коньяка, то могу залпом выпить целый стакан.
   – Не об этом речь.
   – Раз ни об этом, лучше молчи, – И Подберезский поцеловал Людмилу.
   – Даже свет не погасим? – спросила девушка, поглядев через плечо на тускло горевшую настольную лампу.
   – Мне кажется, через минуту нам будет все равно, есть свет или его нет, пусть даже над нами зажигают аэродромные прожектора.
   – Ты счастливый человек, умеешь расслабляться в любой обстановке.
   – А ты нет?
   – Я учусь вместе с тобой, и девушка наклонила голову так, что ее волосы скрыли лицо. – Интересно, смог бы ты узнать меня, увидев только мое тело? – Увидев – нет, а вот на ощупь, думаю, узнал бы без ошибки.
   Они рассмеялись. А потом им уже стало не до разговоров. Любовь более доступна пониманию, чем слова. Они придуманы людьми, а любовь дарована им Богом или природой.
   На этот раз Андрей почувствовал, как его клонит ко сну. Да и Людмила уже не сидела на кровати, а лежала, прижавшись к боку Подберезского. Их хватило еще на то, чтобы выпить по рюмке коньяка и погасить свет. Девушка еще что-то мурлыкала на ухо Подберезскому, такое же нежное и ласковое, как и бессмысленное. Но Андрей уже засыпал. Пару раз его тело вздрагивало, и тогда он вновь слышал шепот Людмилы.
   – Что такое?
   – Нет, все хорошо.
   – Просто я понемногу проваливаюсь в сон.
   – Ты спи, а я буду тебя караулить, – говорила Людмила, целуя его в плечо.
   Они даже не знали, который сейчас час. Могло быть и два ночи, и четыре утра. Когда не слышишь звуков города, когда в комнате нет окон, течение времени ускользает от внимания. Толстая, звуконепроницаемая дверь в кабинет, была плотно прикрыта. Почти бесшумно работал тепловентилятор, согревавший в подземелье воздух. Утомленные Андрей и Людмила спали, крепко уснули, согревая друг друга.

Глава 6

   На улице шел мелкий надоедливый дождь. Когда в такой попадаешь, кажется, что он никогда не кончится.
   Мужчина, прохаживавшийся во дворе дома на Кабельном переулке, вскинул руку. Под мокрым рукавом блеснул циферблат часов, вспыхнула зеленоватая лампочка подсветки.
   «Три часа ночи». – Он опустил ворот плаща и двинулся к выходу из переулка.
   Грузовой микроавтобус свернул с безлюдной улицы и остановился между домами. Боковое стекло опустилось, и водитель подмигнул в конец промокшему мужчине.
   Говорили они шепотом:
   – Все как и в прошлый раз?
   – Да, не выходил. Они там вдвоем – он и баба.
   – Порядок, – водитель, выйдя на мокрый асфальт, поеживался после нагретой печкой кабины.
   Дверца грузового отсека отползла в сторону. Шофер достал из фургона пластиковую емкость, снабженную насосом и шлангом. Такие используют для побелки потолка, только теперь на конце шланга не было распылителя, а в прозрачном пластиковом баллоне плескался не мутный меловой раствор, а что-то зеленоватое.
   – Баба-то здесь при чем? – недовольно пробурчал шофер.
   – Жалостливый ты, однако!
   Тот из двоих мужчин, который промок и замерз после двухчасового ожидания во дворе, был более жесток по отношению к человечеству.
   – Сам подумай, – шептал шофер, – баба потрахаться пришла, оттянуться, поразвлечься, а тут ее как курицу – в духовку!
   – Ну и сравнения у тебя!
   – Ты даже не знаешь, кто она такая. А вдруг она твоя или моя родственница? Может, и ты с ней когда-нибудь любовью занимался?
   – Меня такие вещи не интересуют, я не сердобольный. Нас подставили, и мы должны рассчитаться.
   – Я и не говорю, что мы должны молчать. Но бабу все-таки жалко…
   – Не твое дело. Считай, ты не знаешь, есть она там или нет.
   Шофер взял баллон за ручку и, сгибаясь под его тяжестью, двинулся к дому, держался он в тени деревьев. На высоте третьего этажа на тросах-растяжках висел яркий фонарь, заливавший двор ядовито-ртутным светом. В доме уже не горело ни одного окна, если не считать слабого света ночника на первом этаже.
   Водитель привстал на цыпочки, заглянул в комнату сквозь неплотные шторы.
   – Детская там, небось, пацан без света засыпать боится, точно так же, как мой.
   Ни один, ни второй мужчина не курили, хотя у каждого в кармане лежало по пачке сигарет.
   – Ты подольше во дворе потопчись, чтобы нас заметили!
   – Ты тут топтался, тебя и запомнили, – отшутился шофер, останавливаясь у двери подъезда, перед панелью кодового замка.
   Мужчина в мокром плаще, в шляпе, с полей которой ему на плечи стекали крупные капли, быстро утопил три кнопки, потянул за рычажок и рванул на себя дверь. Та отворилась.
   – Ты смотри, даже петли не скрипят, – удивился водитель.
   – Я их смазал, чтобы не скрипели, идиот. Где ты видел в Москве двери, которые бы не скрипели?
   Мужчины уже спускались по крутой лестнице в подвал, освещая себе дорогу маленьким, как авторучка, фонариком. Тонкий, не больше жетона от метро в диаметре сноп света то скользил по ступенькам, то взбирался на кирпичные стены.
   Баллон с зеленоватой жидкостью поставили у двери, и теперь водитель, зажав фонарь в зубах, тщательно изучал дверь.
   – Жаль, что запоров снаружи никаких нет. Вот если бы ее сейчас заварить или доской подпереть…
   – Она внутрь, идиот, открывается! – прошептал обладатель мокрого плаща.
   – В замочную скважину несколько кусочков тонкой проволоки запихни, хрен ее открыть кто сумеет, что изнутри, что снаружи.
   – Отодвинь-ка баллон, – попросил водитель, вынул из кармана зажигалку и, щелкнув ею, принялся водить рукой по периметру двери.
   В одних местах язычок пламени отклонялся чуть заметно, в других продолжал ровно гореть. И вот, наконец, возле дверной петли он резко качнулся к щели, его буквально втянуло туда.
   – Есть дырка, нашел! – улыбнулся водитель, сунул зажигалку в карман и взял в руки шланг, ведущий от баллона.
   Тонкая резиновая трубка, сжатая пальцем, легко исчезла в двери. Мужчина немного подтолкнул ее и взялся за ручку насоса. Раз десять качнул поршень, а затем приоткрыл вентиль. Жидкость под давлением устремилась в трубку, и раздалось тихое, еле различимое журчание. Резко запахло бензином.
   – Под ноги смотри, – прошептал водитель, – бензин должен туда, а не сюда литься.
   – Дверь вовнутрь открывается, – спокойно проговорил хозяин мокрой шляпы, – значит, через порог бензин к нам и не польется.
   – Качай, качай, – водитель передал баллон напарнику.
   Тот, особо не усердствуя, делал редкие качки, поглядывая на уровень жидкости.
   – Хватит, – наконец бросил он, когда на дне оставалось бензина на два пальца, и, перекрыв вентиль, смотал трубку.
   Водитель подхватил агрегат и успел шепнуть напарнику:
   – Жду в машине, не задерживайся.
   – У меня такого желания и не возникнет.
   Мужчина в плаще оказался один в подвале. Дверь наверху оставалась открытой, и сквозь нее было видно ночное небо, подернутое грязной дымкой облаков. Зажигалка вспыхнула маленьким язычком пламени. Мужчина повернул регулятор до отказа, и теперь огонь казался пальцем, вскинутым над его кулаком.
   Поток воздуха, врывающийся в щель между дверной коробкой и дверным полотном, подхватил огонек, потащил его за собой. Пламя, повинуясь движению воздуха, повторило изгибы металлического профиля и соприкоснулось с влажной от бензина поверхностью.
   Пары вспыхнули мгновенно, голубой огонь заскользил по ручейку, который пролег от двери до самой барной стойки. Полыхнули внутренняя обивка двери, деревянная обшивка стойки.
   Поджигатель, прыгая через ступеньки, бежал вверх. Лишь оказавшись на улице, он перевел дыхание и тут же вновь побежал. Его ждала машина с включенным двигателем.
   – Занялось? – спросил шофер, сдавая назад.
   – Не то слово, гудит, как в печке крематория! – отвечал поджигатель, протягивая озябшие руки к пластмассовой решеточке автомобильной печки, из-под которой лился спасительный теплый воздух.
   Когда машина задним ходом выехала на улицу, уже и водитель заметил отблески огня в распахнутой двери подъезда.
   – Все-таки на пол немного пролили, – покривился он, – и от ботинок твоих бензином воняет. Так что приоткрой окошко.
   Шофер закурил, жадно затягиваясь:
   – Не люблю я этих дел. Понимаю, что иначе нельзя, но…
   – Что – «но»? – спросил его сосед. Шофер пожал плечами:
   – Осадок неприятный остается.
   – Я думал, тебе за ужином еда в горло не лезет, как только вспомнишь, на какие деньги продукты покупал.
   – Нет, с этим у меня все в порядке. Часа два помучишься…
   – Вернее, сам себя помучишь, – вставил пассажир.
   – Это точно. Обычно дня три-четыре пройдет, и снова начинает в голове прошлое отматываться. Я тогда в церковь захожу и свечку ставлю, самую толстую, какая только в киоске найдется. И веришь, потом ни одной дурной мысли в голове, словно кто-то мне грехи отпустил.
   – Такие грехи Бог не отпускает.
   – Это ты зря, Бог всякие грехи отпускает. Главное, если искренне раскаиваешься.
   Микроавтобус уже выехал на шоссе Энтузиастов и мчался вперед, не останавливаясь. Светофоры на перекрестках мигали желтым.
   – У тебя по-другому, что ли? – поинтересовался водитель.
   – Я приучил себя не думать. Сделал и забыл.
   – Так не бывает, – улыбнулся шофер, – когда-нибудь, да вспомнишь.
   – Честно, научился, натренировался. Я не сами события забываю, а помню их так, будто они не со мной произошли, будто бы я за всем откуда-то со стороны наблюдал.
   – Вот и теперь забудь, – рассудительно предложил водитель, выпуская дым тонкой струйкой в сторону соседа.
   Подберезский просыпался медленно. Он чувствовал, что становится невыносимо жарко, тело его покрылось горячим потом. Он открыл глаза. В комнате было абсолютно темно. Слышались странные звуки, словно что-то булькало, гудело за дверью в помещении тира. Такой звук издает кипятильник, опущенный в стакан с водой, прежде чем та закипит.
   Людмила еще спала, но ее тело сделалось влажным от пота. На ощупь Подберезский нашел выключатель, щелкнул клавишей, но свет так и не зажегся.
   «Что за черт? – подумал Андрей, и первая мысль о том, что шум связан с вентилятором, отпала. – Раз света нет, значит, тот не работает».
   В темноте Андрей даже забыл о том, что раздет, подошел к двери и лишь прикоснулся к круглой металлической ручке, как отдернул пальцы. Та была раскалена, словно ее минут пять грели паяльной лампой.
   – Андрей, что такое? – послышалось из темноты. – Здесь так жарко, выключи вентилятор! У меня просто голова раскалывается.
   И тут за дверью послышались хлопок и стеклянный звон. Это взорвалась бутылка с джином, стоящая под стойкой бара. Обжигая пальцы, Андрей повернул круглую металлическую ручку, и дверь тут же сама с шумом распахнулась.
   Огонь вспыхнул с новой силой. В тире уже выгорела большая часть кислорода, и относительно свежий воздух из кабинета вызвал вспышку горения.
   Людмила завизжала, когда увидела, как языки пламени рванулись в комнату, как вспыхнули волосы на голове Подберезского.
   – Андрей!
   Она начала задыхаться. Прежняя жара не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось теперь. Раскаленный воздух ворвался в кабинет. Уже дымилось ковровое покрытие, дьявольские отблески плясали по потолку, по оклеенным белыми обоями стенам.
   Пожар в тире бушевал вовсю, рассыпались на черные лохмотья, падали, носились в воздухе, подхваченные огненным смерчем куски формы, в которую были одеты манекены. Пластмасса плавилась, булькала. От барной стойки остался лишь металлический остов. Одна за другой взрывались бутылки с крепким спиртным, и огненные шары взвивались в воздух.
   Подберезскому не раз приходилось попадать в ситуации, когда решение надо принимать немедленно, когда не правильный выбор стоил жизни. К парадному выходу было не пробиться, тот находился в дальнем конце тира, и сквозь огонь и дым невозможно было рассмотреть дверь. Оставалась лишь металлическая дверь, ведущая из подвала в подъезд. Ее от кабинета отделяло пятнадцать метров бушующего, ревущего пламени. Но и оставаться здесь означало погибнуть.
   Вентиляцию включить невозможно, сгорела проводка, да и приток свежего кислорода только раззадорит пожар. Человек, рискующий жизнью, часто в мыслях представляет себе то, как сможет погибнуть. Но никогда Андрей Подберезский не думал, что ему может быть уготована смерть в заполненном огнем подвале, в его собственном тире.
   Он даже не раздумывал. Правильное решение, единственно возможное, пришло к нему само.
   – Закрой дверь! – кричала Людмила. – Закрой! , – Уходим! – крикнул Подберезский девушке так, словно он был не с ней, а являлся командиром отделения.
   – Куда?
   – В огонь!
   – Мы должны переждать здесь, вызовут же пожарных!
   Андрей не стал напоминать Людмиле о том, что металлическая дверь заперта изнутри на засов, да и огня снаружи никто не увидит, горит лишь подвал.
   В том, что это поджог, он уже не сомневался.
   – Бежим! – крикнул он Людмиле.
   Путаясь в штанинах, он натягивал брюки на голое тело. Девушку парализовал страх. Да если бы она и попыталась одеться, трясущиеся руки свели бы все ее усилия на нет. Андрей схватил со столика кофеварку, где в колбе плескался давно остывший кофе, и вылил его на простыню.
   Людмила смотрела на него ничего не понимающими глазами, когда он кутал ее в одеяло, а сверху обматывал смоченной в кофе простыней. Ей казалось, что Подберезский сошел с ума, особенно после того, как он поцеловал ее в губы и опустил на лицо край одеяла.
   Девушка почувствовала, как ее подхватывают сильные мужские руки.
   Андрей, глубоко вздохнув воздухом, уже почти непригодным для жизни, рванулся в огонь. Он уже не думал о себе, вернее, думал лишь о том, чтобы не потерять сознание раньше, чем вынесет Людмилу из пылающего подвала. Он чувствовал, как потрескивают, горят на голове волосы, как исчезают в раскаленном воздухе, рассыпаясь в пепел, ресницы, брови, но добрался-таки до железной двери.
   Он вцепился в раскаленный металлический засов и не чувствовал боли. От жары засов заклинило. Продолжая держать Людмилу на руках, Подберезский ударил босой ногой по засову, и тот отскочил.
   Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в нее можно было протиснуться. Он шел по ступенькам к светлевшему над ним дверному проему – так, как если бы взбирался последние метры на горную вершину, с которой можно увидеть полмира, и бережно прижимал укутанную в дымящуюся простыню девушку.
   Он не видел, что на ступенях остались обугленные лохмотья его кожи, что ступни кровоточат, а кожа на спине почернела и растрескалась. Лишь на груди, где он прижимал к себе Людмилу, кожа оставалась почти такой же, как и прежде.
   Он стоял секунд десять под моросящим дождем, глядя перед собой ничего не видящими глазами, и думал лишь об одном:
   «Я сумел ее спасти! – взгляд Андрея Подбе-резского зацепился за пылающее желтым электрическим светом окно на верхнем этаже соседнего дома. Он смотрел на него, не мигая, абсолютно не ощущая ни боли, ни тяжести. – Я успел спасти ее!» – еще раз подумал Подберезский.
   И тут свет в окне погас, исчезла единственная нить, связывающая его сознание с реальным миром. Он рухнул, будто у него из-под ног выбили опору, упал спиной в неглубокую лужу и замер, продолжая смотреть уже ничего не видящими глазами в грязное ночное небо.
   От этого падения Людмила, потерявшая сознание, пришла в себя. С трудом выбралась из укутывавших ее полотнищ и осмотрелась безумным взглядом. Андрея Подберезского можно было узнать лишь с трудом, лишь зная, что это он нес ее на руках из пылающего подвала. Девушка издала беззвучный крик, опустилась перед мужчиной на корточки и поднесла ладонь к его обгоревшему лицу. Но так и не решилась дотронуться.
   Огонь тем временем уже растекался по стенам, ведущим на лестницу, его отблески вовсю плясали по двору. Мужчина в доме напротив, тот самый, который погасил свет на кухне, всматривался в то, что происходило на улице, прильнув лбом к холодному стеклу. Сперва он не понял, что произошло, увидев распростертого в луже полуодетого мужчину и обнаженную, сидевшую подле него на корточках девушку.