Воронин Андрей Николаевич. Время вспомнить все

   Митяй вышел на свободу два года назад со стойким отвращением к нарам и к тюремной жизни. Как многие бывшие заключенные, он поклялся себе, что ни за что в жизни за решеткой больше не окажется, и ерундой заниматься не станет. Но одно дело – благие намерения, а другое – реальная жизнь.
   А она встретила Митяя не ласковыми объятиями.
   Все друзья-ровесники как-то в ней устраивались, как-то зарабатывали деньги. Он ткнулся в одну контору, во вторую, в третью, но его документы говорили о нем больше, чем он мог рассказать сам. Как-никак судим, и сидел в тюрьме пять лет.
   – Нет, такие нам не нужны. Вы уж извините, место занято.
   Кто говорил прямо, глядя в глаза, ничего не опасаясь, кто отказывал уклончиво. Помыкавшись месяца три и не найдя нормальной работы, Митяй был вынужден заняться прежним ремеслом. И, надо сказать, дело пошло как нельзя лучше. Удача буквально повалила.
   Первые три квартиры и дача, которые он с приятелями обворовал, принесли солидный куш. А связи у Митяя имелись, он знал места, где можно легко избавиться от краденого. И от экономной жизни Митяй с приятелями вскоре перешли к жизни роскошной. Они тратили деньги, не жалея, понимая, что следующая квартира, следующее дело принесут немалый доход.
   Так оно и шло. Проколов не случалось, работали чисто и аккуратно. Забирали: где мебель, где видеотехнику, где деньги и драгоценности. Работали по наводке и без нее. Увидят спутниковую антенну на крыше или на балконе, стеклопакеты в окнах – значит; хозяин квартиры мужик со средствами, значит, квартиру можно поставить. И ставили. Замки открывать Митяй умел еще до тюрьмы, а в тюрьме, поучившись у опытных взломщиков, свое мастерство укрепил, так сказать, отточил и усовершенствовал. Для него уже не существовало дверных замков, которые он не мог вскрыть с помощью отмычек. Иногда приходилось повозиться, но что это за дело, если без возни? Всякая работа требует определенных затрат энергии, работа вора тоже требует определенных трат.
   И все бы шло хорошо, если бы не странная квартира, на которую вышли, заметив новые рамы в окнах, а в ней и взять-то толком ничего не взяли, денег немного – несколько тысяч – правда, нашлись там ствол, ножи. Но так быстро их высчитал, все забрал, да еще и морды набил странный мужик – хозяин. Как детей «развел». Кто он, откуда взялся?
   Митяй крякнул, ударил кулаком с татуированными пальцами по верстаку.
   – Бля буду, – сказал он, – кончать этого мужика надо, а иначе он нас кончит. Вот вам крест! Кончит, как не фиг делать, сдаст в ментовку.
   – Он сам, наверное, мент.
   – Я уже это слышал. Мне по хрен – мент он, военный, парашютист, инженер, банкир, кончать его надо и все! Сдаст, чую задницей, позвоночником чую! Уже мурашки по спине бегают. А как вспомню о наручниках на запястьях и о казенной фуфайке, то жить не хочется. Завтра же пойдем и кончим его!
   – Э, Митяй, а может, не надо? – негромко прошептал водитель микроавтобуса, который занимался тем, что стоял на шухере и вывозил награбленное.
   – Я тебе, урод, сказал: ты его привел, и ты пойдешь со мной. Кончаем его, мужики!
   – Да, кончаем.
   Вторая бутылка была уже пуста, когда четверо мужчин решили, что завтра займутся хозяином квартиры, который обошелся с ними так жестоко.
   – Я ствол достану, – сказал Митяй, – у моего кореша есть, вместе со мной сидел.
   – Какой у него ствол? – спросил рыжий.
   – Хороший, – ответил Митяй, – обрез из двустволки. С такого медведя завалить можно, а уж того козла, если что, завалю, как пить дать. И баллистическая экспертиза ни хрена не покажет.
   – Грохоту будет, Митяй, – сказал рыжий, вытаскивая из-под верстака третью бутылку водки.
   – Вот и я думаю, грохоту будет, поэтому лучше тихо горло перерезать уроду, и все дела.
   – Крученый он какой-то, Митяй.
   – Крученый не крученый, а нож под ребра – и будет прямой и холодный.
   Мужики самодовольно заржали. Напившись водки, они почувствовали свою силу. Как-никак их было четверо, все мужики крепкие.
   – Значит, так, – уже приказывал, а не рассуждал Митяй, – завтра собираемся здесь.
   – А может, не будем тянуть? Перегорим же… – вставил рыжий. – Прямо сейчас пойдем и замочим? А то, как бы сегодня он нас не сдал. Завтра приедем сюда утром, а тут уже пятнистые в масках и бронежилетах.
   Повалят на землю, ноги раздвинут, отмудохают, наручники защелкнут и в машину. А там этапы, этапы…
   – Не трынди, рыжий, – угрожающе сказал Митяй, – ты там не был, и не тебе про это говорить. А тюрьмы бояться – в лес не ходить.
   Мужики снова заржали.
   – А ты дело говоришь. На хрена тянуть? Может, сейчас и пойдем, сейчас его и завалим?
   – Думаешь, он дома, Митяй? – спросил водитель.
   – Дома, не дома, какая разница? Подкараулим, выждем, будет выходить, тогда и порешим. Собирайтесь.
   – А ствол?
   – Ствол, ствол… – Митяй забурчал, – за стволом заедем.
   – Куда ехать?
   – Недалеко. Полчаса туда и обратно.
   – А если твоего кореша на месте не окажется?
   – А где ж он будет? Он инвалид, сидит дома в коляске и никуда, в отличие от нас, не ездит.
   – Митяй, а что за кореш? Не сдаст?
   – Не сдаст. А если сдаст, ему голову отвертят и в унитаз засунут.
   Довольный смех наполнил гараж, вернее, даже не смех, а гогот, похожий на лай злых собак, давным-давно не кормленных забывчивым хозяином.
   – Так я же поддатый, Митяй, как мы поедем?
   – Ничего, поехали. Окошко откроешь, проветришься. У меня таблетки есть, глотнешь, и они не во рту, а прямо в кишках запах отбивают.
   – Дай.
   – Держи.
   – Ты ж их не водкой, а пивом, хотя бы, запей.
   Заскрипела дверь гаража, звякнули замки, скрежетнули ключи. И четверо мужчин погрузились в микроавтобус, отправляясь на дело. Микроавтобус добрался до Павелецкого вокзала без приключений.
   – Куда теперь? – спросил водитель.
   Митяй тряхнул головой:
   – Бля, забыл! На Серпуховской, улице свернем, а там я вспомню.
   Добрались до Серпуховской улицы. А из нее попали на третий Павловский переулок.
   – Вот теперь ждите здесь, – сказал Митяй, выбираясь из микроавтобуса.
   Он отряхнулся, застегнул куртку до самого горла, размял затекшие от сидения в микроавтобусе ноги.
   – Через полчаса буду.
   – Полчаса сидеть здесь? – спросил рыжий.
   – Сиди и не дергайся.
   Сам же Митяй зашел во двор, затем взбежал на площадку четвертого этажа и постучал в дверь, обитую рваным коричневым дерматином.
   – Кто? – раздался сдавленный голос.
   – Свои, – отозвался Митяй и трижды с силой ударил в дверь.
   – Дверь задрожала. Ударь Митяй немного крепче, и замки навряд ли выдержали бы.
   – Не ломай! Не ломай.., твою мать!
   – Твою мать, – с площадки крикнул Митяй.
   Дверь открылась.
   – Здорово, Бурый! – сказал Митяй вваливаясь в квартиру и наклоняясь к инвалидной коляске, в которой сидел мужчина с черным кучерявым чубом в тельняшке с короткими рукавами, из-под которых торчали худые синие от татуировок волосатые руки.
   – Чего тебя принесло? – сразу же задал вопрос Бурый.
   – Дело есть к тебе.
   – Я же завязал, ты знаешь.
   – Знаю я. Бурый, как ты завязал. Небось, краденым торгуешь?
   – Это.., как положено.
   – Были бы ноги твои целы, не отморозил бы ты их, так, наверное, не краденым бы торговал.
   – Если бы да кабы… – скривился Бурый и, тряхнув головой, перебросил кучерявый черный чуб слева направо. Затем пригладил его жилистыми руками и, развернув в узком коридоре никелированную коляску, поехал в квартиру, в большую комнату. Митяй двинулся следом. – Ты один? – спросил он.
   – Один, один, говори смело. Чего надо?
   – А чего мне надо, как ты думаешь?
   – Хрен тебя знает. Наверное, золотишко продать?
   – Нет, Бурый, не угадал. А выглядишь ты хорошо, хоть и без ног, а сытый.
   – Друзья не забывают, иногда подкидывают деньжат. Может, и ты принес?
   – Принес, принес, – Митяй вытащил из внутреннего кармана пачку денег и бросил на круглый стол, застланный цветной скатертью. На краю стола была пепельница, полная окурков «Беломора», стояла бутылка, рядом с ней стакан. Бутылку на треть наполняла водка.
   – Потянешь, Митяй?
   – Нет, Бурый, я к тебе по делу.
   – Перетрем, перетолкуем, смогу, окажу посильную помощь.
   – Сможешь, Бурый. Мне твоя гармонь нужна.
   – Ого, – изумился инвалид, – гармонь ему надо!
   Выступать будешь, что ли?
   – Один кент решил выступить, надо с ним хорошо поговорить. Знаешь, Бурый, так обстоятельно, чтобы больше не болтал, чтобы желание пропало, и чтобы он своим вонючим языком подавился.
   – Гармонь я тебе дам, но это будет стоить…
   – Ладно, мы же с тобой в одном бараке парились, так что давай, давай…
   – Иди сюда, возьмешь, – Бурый подъехал на инвалидной коляске к дивану. – Поднимай.
   Митяй присел, поднял сиденье.
   – Валенки видишь?
   – На хрена тебе валенки, у тебя же ног нет?
   – Бери валенки.
   Митяй вытащил валенки и сразу же понял, что в валенок засунут обрез. Вытащил, осмотрел.
   – Хорошая у тебя гармонь.
   – Еще бы, тульская.
   – А патроны есть?
   – В другом валенке. Тебе картечь нужна?
   – Мне по хрен, лишь бы – наповал.
   – Тогда бери красные патроны.
   Митяй взял шесть патронов, сунул в карман.
   – Все нормально, работает?
   – Три дня тому назад смазал, работает как часы.
   – Проверял?
   – Что я дурак, Митяй, в кого мне пулять? Я человек тихий, живу за счет пожертвований, – А где баба твоя?
   – Да ну ее на хрен, где-то трахается, кошка вонючая!
   – Трахается? – засмеялся Митяй.
   – Может, и не трахается, может, кого сама трахает.
   – А, понятно, это другое дело. Она кем у тебя работает, контролером?
   – Контролер, контролер.
   – Тогда понятно, значит, трахает.
   Митяй еще раз осмотрел обрез двустволки, щелкнул, заглянул в стволы, подул. Стволы загудели.
   – Хороший свисток, – сказал Митяй, пряча обрез под куртку.
   – Э, ты смотри, – засмеялся Бурый, – яйца себе не отстрели. А то ты, Митяй, без яиц вообще никому не будешь нужен.
   – Не боись, не отстрелю, – Митяй выхватил обрез и ткнул его в живот Бурому. Тот в ответ лишь загоготал.
   – А ты не боишься?
   – Так он же не заряжен.
   – Ты так думаешь? – Митяй откинул стволы, блеснули два патрона с золотистыми капсюлями.
   – Фу ты! – тяжело вздохнул и испуганно откатился от Митяя Бурый. – Мать твою!
   – Твою мать, – отрезал Митяй. – А говоришь, не заряжен. Как дал бы сейчас в нижнюю часть живота, так кишки бы по колесам развесил, как рваные спортивные трусы.
   – Ну, ты дуришь!
   – Я пошел. Бурый. На днях заскочу, отдам.
   – Ага, заскакивай.
   В микроавтобус Митяй садился уже с довольным лицом.
   – Взял?
   – А то! – Митяй отвернул полу куртки, показывая обрезанный приклад, перемотанный пластырем. – Видал, какая гармонь? Это тебе не из пистолета пулять, такая любого крученого завалит. А если из двух стволов пулять, то голову снесет, как пить дать.
   – Эй, покажи-ка.
   – Не в машине же показывать! Что тебе…
   – Ну, дай, дай, Митяй глянуть! – попросил рыжий.
   Митяй глянул в стекла. Никого рядом с автобусом не было. Он подал обрез рыжему.
   – Положи где-нибудь, под седушку сунь, а то мало ли чего, гаишники стопорнут машину… ;
   – Ага, – сказал рыжий, осматривая обрез, – наши прадеды из таких большевиков-коммунистов глушили.
   – Так твой же прадед, рыжий, наверное, красноармейцем был, продразверстку проводил?
   – Мой прадед? – возмутился рыжий. – Мой прадед кулаком был на Смоленщине.
   – Врешь, поехали.
   – Куда? – спросил водитель.
   – Едь, едь за Белорусский вокзал. Только во двор не заезжай, за квартал где-нибудь остановишься, тихо припаркуешься, а потом пойдем.

* * *

   Наталья Болотова сидела за компьютером. В квартире было холодно, почему-то вдруг без предупреждений и без объявлений в подъезде отключили отопление. В квартире сразу же похолодало, и Наталья, проклиная коммунальные службы своего муниципального округа, с чашкой горячего чая, закутавшись в плед, устроилась за компьютером. Прямо перед ней, на белой стене, прилепленные прозрачным скотчем, красовались фотоснимки.
   На всех фотографиях в разных ракурсах была снята неоконченная работа Хоботова «Лаокоон», а так же сам скульптор. Время от времени Наталья, сделав глоток чая, посматривала на фотографии, а затем, зло чертыхаясь и грея пальцы о горячую чашку с чаем, принималась быстро набирать на компьютере текст.
   Она набирала, затем стирала и писала снова.
   Статья, которую она писала, никак не склеивалась.
   Она пробовала и так, и этак, но все равно, выходило что-то не то. Ускользало главное, самое важное, и статья получалась вялой, хотя и интересной.
   – Что же это такое? – докуривая вторую сигарету, бормотала женщина.
   «Но как же так, вроде все правильно. А может быть… – тут же воскликнула Наталья и даже всплеснула в ладоши, – а может, начать с легенды? Сам же Хоботов постоянно твердит одно и то же, словно заведенный, зацикленный, что вокруг всякого произведения должна существовать легенда, как существует ореол вокруг головы святого, как обрамление драгоценного камня. Может, и мне попробовать начать с легенды, с мифа? Но какая легенда, какой миф? Не про древнегреческого же Лаокоона рассказывать. Вот легенды-то я и не вижу, вот она от меня и ускользает, именно она!»
   Зазвонил телефон. Наталья зло на него покосилась.
   «А ты чего верещишь? Кому это я вдруг понадобилась?»
   Оттолкнувшись от стола, она подкатилась на кресле к телефону, сняла трубку. Но сняла небрежно, трубка, выскользнув из озябших пальцев, опять упала на рычаги.
   «Вот незадача, день какой-то сегодня невезучий. Все, за что ни берусь, не идет. Пригласил бы кто-нибудь в гости, бросила бы я статью, поговорила бы с умным человеком, может быть, потом все и встало бы на свои места. Может быть.., может быть…»
   Телефон вновь зазвонил. На этот раз Наталья осторожно сняла трубку и негромко произнесла:
   – Алло! Алло!
   – Здравствуй, – услышала она и тут же заволновалась.
   – Илларион, ты?
   – Я. А ты думала – кто?
   – Я, вообще, ничего не думала. Работаю, работаю, но что-то ничего не получается.
   – Если не идет, может, лучше оставить?
   – Да нет, мне скоро сдавать. Я обещала издателю, что сделаю статью, а потом еще киносценарий на мне висит.., в общем, работы много, больше, чем свободного времени, – Наталья говорила это так, чтобы придать себе больше веса, чтобы показать, она не легкомысленная особа, а человек серьезный и сильно занятой.
   – Понятно, – проговорил Илларион, – значит, ты очень занята?
   – Как видишь.
   – К сожалению, не вижу, – пошутил Забродов, – лишь слышу твое вранье и бахвальство.
   – К тому же у меня в квартире чертовски холодно, а калорифер почему-то не работает.
   – Калорифер не работает?
   – Совсем не греет.
   – Я тебе сочувствую. А у меня в квартире тепло.
   – Тебе хорошо, – улыбнулась Болотова и почувствовала, ей нестерпимо хочется туда, где тепло. – У меня отопление отключили. Я приехала с улицы, вошла, сперва было нормально. А села работать – пальцы не слушаются, мертвые какие-то.
   – А ты пальцами пишешь?
   – Не пальцами я пишу – головой.
   – Послушай, Наталья, я хотел пригласить тебя к себе в гости.
   – Правда? – изумилась Болотова, – или я тебя так разжалобила, как в той песенке: «Шел по улице малютка, посинел и весь продрог…». Ты встретил малютку, пожалел и к себе отогреться пригласил?
   – Если хочешь, я за тобой заеду.
   – Звонишь из дому?
   – От себя.
   – Даже не знаю… Хочу немного поработать.
   – Но если тебе станет скучно, то приезжай ко мне.
   У меня есть свежая рыба, такую в ресторанах не подают. И хорошее белое вино.
   – Кстати, Илларион, – пробормотала Болотова, – я ведь и адрес твой не знаю.
   Забродов продиктовал адрес и объяснил, что в арку лучше не въезжать, слишком она узка.
   – Знаю я эту арку и дом знаю в стиле модерн – памятник архитектуры. Неужели ты в нем живешь?
   – В нем, – спокойно сказал Илларион.
   – Мне интересно будет посмотреть на дом изнутри.
   – Дом замечательный, – сказал Забродов.
   – Если я решусь-таки ехать, то обязательно предварительно позвоню.
   – Хорошо, договорились.
   – А если не смогу, ты уж меня извини.
   – Извиняю, – сказал Забродов.
   На этом разговор закончился. Болотова положила трубку и улыбнулась, причем улыбка у нее сама собой получилась загадочная и даже соблазнительная.
   – Сам позвонил, – произнесла она, – вот молодец! А я-то думала, что я ему абсолютно не интересна.
   Так, простое знакомство. Все же позвонил! – и женщина почувствовала, что ей абсолютно скучна работа, неинтересна статья о скульпторе Хоботове. Все его разговоры, страсти – не больше чем поза, они абсолютно бесполезные довески к его творчеству. А жизнь – жизнь прекрасна.
   Тем более, что по карнизам барабанила капель, время от времени выглядывало солнце, и его яркие лучи попадали в окно. Наталья Болотова даже щурилась, довольная, как кошка, греющаяся на подоконнике, хотя в квартире было нестерпимо холодно.
   «Э, черт подери, – подумала Болотова, – простыну в своей сырости, на собачьем холоде. Простыну и заболею, а тогда мне уже станет не до статьи и не до визита к Иллариону».
   А Илларион в это время сидел в кресле и просматривал старую книгу, к которой его руки не прикасались уже несколько лет. Книга только недавно вернулась в дом из подвалов Марата Ивановича Пигулевского.
   Ее давным-давно Илларион выменял у известного книгомана, жившего на Цветном бульваре.
   Книга называлась «Каббала», была напечатана на английском языке готическим шрифтом. Для кого-то изотерические знания были сущей ерундой, а Иллариона Забродова все это, особенно в последние годы, сильно интересовало, занимало и развлекало. Ему нравилось сравнивать, докапываться до истины. Его удивляло то, какие решения придумывали люди, складывая цифры во всевозможные комбинации, как из слов и цифр получались магические слова и волшебные формулы.
   Нет, в колдовство Илларион не верил, слишком практичным человеком он был, слишком много знал о жизни, причем не понаслышке, а на личном опыте постигал философские и физические законы бытия. Но тем не менее книги об оккультных науках его интересовали.
   Он сидел в кресле с чашкой чая, уже остывшего, бережно перелистывал пожелтевшие страницы. Время от времени рассматривал текст сквозь увеличительное стекло. На его губах появлялась загадочная улыбка, он шептал слова, словно бы произнеся их, он мог свершить то, о чем мечтал.
   А мечтал он и думал сейчас о Болотовой. Она ему нравилась. Нет, чувства, которые он к ней испытывал, нельзя пока было назвать любовью – скорее увлечением, но довольно сильным. Болотова в чем-то была такая же, как он сам. Ее интересовали сложные вещи, она увлекалась философией, искусством, всевозможными теориями, из которых пыталась создавать жизнь, возможно, в чем-то вымышленную, но в чем-то и реальную. Иногда Иллариону было чрезвычайно интересно слушать рассуждения Болотовой об искусстве.
   Ее суждения были неординарными, и даже Забродов, человек начитанный и грамотный, поражался тонкости сравнений и оригинальности мышления. Да и как женщина она его интересовала, Болотова была хороша собой. Правда, красота ее была не броской, не яркой, ее красоту можно было сравнить с красотой старого серебра. Она тихо мерцала, поблескивала, иногда улыбалась, и тогда ее лицо преображалось. Глаза начинали испускать свет, и от женщины исходила теплая энергия, настолько сильная, что Илларион физически ощущал ее так, как можно ощущать теплый ветер, внезапно налетевший в тихий двор и зашумевший листвой деревьев, или же как пламя костра, вернее даже не пламя, а жар костра под серебристым сильным пеплом.
   «Да, она интересный человек, она замечательная женщина. Но то ли мне нужно? К чему я стремился все эти годы, о чем мечтал?» – задал себе уже в который раз один и тот же вопрос Илларион.
   И как всегда ответа, полностью его удовлетворившего, на вопрос Илларион не нашел.
   «Я мечтал о спокойствии, о тишине, о любимых вещах, о любимых книгах, о любимых занятиях. Мне осточертела кровь, осточертели приказы, порой настолько глупые и бездарные, что даже голова шла кругом. А порой и толковые. Но, тем не менее, лучше всего, когда не тебе отдают приказы, а ты сам себе отдаешь приказы. Как же впишется в это мое мировоззрение женщина? Для нее не остается места. Переводчица с фарси Марина – другая, она человек системы, в которой мы оба существовали. Может, лучше держаться от Болотовой подальше? Чувства могут сыграть со мной злую шутку. Я могу ошибиться, испорчу жизнь ей, испорчу себе. Нет, нет, Илларион, ты никому ничего не испортишь. Так должно быть. Есть мужчина, рядом с ним – женщина. Это закон природы, и спорить с ним бесполезно. Ты же не извращенец, ты нормальный здоровый мужик, полный сил».
   Илларион был погружен в приятные размышления.
   Дверной звонок прервал его мысли на самом приятном и интересном. Он недовольно поморщился, и ему почему-то показалось, что, возможно, это под воздействием магических заклинаний на площадке оказалась Болотова.
   Он поднялся, бережно отложил книгу, даже не закрыв ее, на страницу опустилась лупа в латунной оправе с костяной ручкой. Илларион заспешил к двери по длинному коридору. Он никогда не спрашивал, кто за дверью, абсолютно не волнуясь и не опасаясь за свою безопасность. Повернул ключ, нажал на ручку, потянул дверь на себя. На площадке было темновато, но он увидел силуэт мужчины и тут же словно пробудился, словно бы очнулся от сладкого забытья, понял, кто это, и мгновенно среагировал. Но было поздно. На дверь навалились, она подалась в квартиру, прижимая Иллариона к стене, к спилу старой липы, из которого торчали три тяжелых ножа. Правой рукой Илларион, даже не глядя, даже не опасаясь, а вернее, не думая о том, что может жестоко порезаться об острое, как бритва, лезвие, выдернул нож.
   Двое мужчин уже ввалились в квартиру. Илларион, не произнеся ни слова, успел кулаком правой руки ударить по выключателю. Слава богу, он был рядом, и он смог до него дотянуться. В коридоре погас свет, стало довольно темно и это его спасло.
   Громыхнули один выстрел, за ним второй. Илларион едва успел вжаться в узкое пространство между стеной и дверью, а затем сообразил, что стреляли из двустволки, скорее всего, из обреза, ведь с ружьем не очень-то развернешься в узком коридоре.
   С невероятной силой, упершись спиной в стену, ногами и руками Илларион с силой отбросил тяжелую дверь от себя. Дверь сшибла рыжего, и он с грохотом покатился вниз. Митяй успел выскочить на площадку.
   «Сволочи!» – подумал Илларион, тут же открывая дверь, и не давая опомниться, бросился на пытавшихся ворваться в его квартиру.
   Водителя он сбил первым же ударом, причем бил ногой в солнечное сплетение. Бил сильно, не так, как на тренировках со спецназовцами, когда бьешь и боишься покалечить человека, а по-настоящему, как в бою, когда от удара зависит твоя жизнь. Хрустнули ребра, водитель ударился о перила, монтировка выпала из его руки и, грохоча и звеня, запрыгала по ступенькам. Митяй же тем временем переломил стволы, извлек две стреляные гильзы и судорожно вставлял новый патрон.
   Рыжий, сбитый дверью, успел подняться на ноги и, поводя из стороны в сторону головой, с ножом поднимался по ступенькам. С лестницы, ведущей на чердак, на Иллариона, не заметив ножа в его руке, бросился еще один из нападавших. И надо сказать, удачно. Он сшиб Иллариона с ног, и Забродов, ударившись об угол, о дверной откос правым плечом, едва успел вскочить на ноги. Тут же рывком он вывернул руку с ножом нападавшему, ударил его ребром ладони по горлу.
   Удар получился несильным, правая рука сильно болела, и Забродов понял, что нападающий устоит, что удар оказался слабым. Тут же с разворота, изловчившись в тесном пространстве, он ударил ногой в пах. На этот раз удар получился точный, резкий и сильный, тем более что нападавший не ожидал подобного поворота. От этого удара он даже подлетел в воздух, ноги оторвались от пола. И он еще не успел упасть, как говорится, на четыре точки, когда Илларион второй раз ударил бандита ногой по ребрам.
   На этот раз нападавший в кожаной куртке на меховой подстежке кубарем покатился по ступенькам и сшиб второго мужчину. А Митяй уже успел перезарядить обрез. Илларион бросился на него, умудрился перехватить правую руку и начал выворачивать запястье. Митяй был силен, он, понимая, что Илларион сейчас вывернет руку и лишит его оружия, впился зубами в плечо Иллариона.
   А Забродов продолжал выворачивать запястье. Захрустел сустав. Указательный палец нажал на курок.
   Выстрел грохотом наполнил гулкий подъезд. Где-то хлопнула дверь, на втором или на третьем этаже. Схватка подходила к концу, но пока Забродову предстояло разделаться с Митяем. Если бы не поврежденное правое плечо, то на это хватило бы и десяти секунд. А так правая рука не слушалась, и нож с острым, как бритва лезвием оказался лишним, бесполезным оружием.
   – Ах ты, сука! Урод! Мент поганый! – хрипел, подбадривая себя, Митяй.
   Забродов медленно заваливал его на перила. И тут возник рыжий. Илларион качнулся в сторону и левой ногой ударил его в грудь. Но и сам Илларион потерял равновесие, Митяй оказался сверху. И Забродову уже ничего не оставалось, как отпустить руку и разведенными пальцами левой руки с силой ударить Митяя в глаза.