Вознесенская Юлия Николаевна. Юлианна, или Опасные игры

   — Дом пока еще не твой, хозяйка!
   — Ерунда, почти мой! Ну, я им покажу…
   — Не переживай. Поставишь на туалетный стол тазик, кувшин с водой…
   — Ну да, как бомжиха!
   — Напротив, как маркиза!
   — Заткнись, ящер подкроватный!
   — Ну, не вечно мне под твоей кроватью лежать, это место скоро занято будет.
   — Кем это?
   — Не кем, а чем — ночным горшком.
   — Хвост оторву!
   — А вот так не шути, хозяйка, — предупредил Жан, показывая акульи зубы, — сегодня я нервный, могу и цапнуть ненароком.
   Жанна презрительно фыркнула и лягнула Жана, но дразнить больше не стала.
   Освятили весь дом, после чего отца Георгия напоили чаем, и Акоп Спартакович повез его обратно в Лавру.
   Вот о чем поведал бы домовой Михрютка бесу Недокопу, будь он в состоянии вести рассказ, но он не мог и двух слов связать. И вообще, он шел прятаться, когда Недокоп за ним увязался. Так вдвоем они и дошли до Лебяжьего пруда, где у Михрютки было присмотрено на всякий случай укрытие на чердаке лебединого домика. Напугав и разогнав лебединую семью, с шумом разлетевшуюся по глади пруда, забрались они на чердак, зарылись в сухую солому в самом узком месте под крышей и сразу же уснули: домовой Михрютка — чтобы оправиться от перенесенного потрясения, а ленивый бес Недокоп — просто за компанию.
   Снилось Михрютке, что он снова оказался на старом месте работы, в Исаакиевском соборе, и почему-то лежит связанный под маятником Фуко, а маятник с каждым раскачиванием бьет его по боку чугунным шаром — «Бу-ум! Бу-ум!». Михрютка при этом дергался и повизгивал, не просыпаясь.
   До самого ужина сестры с помощью Акопа Спартаковича вешали в красном углу киот, ставили в него иконы, прикрепляли кронштейн с лампадкой. Когда же красный угол был полностью устроен, Аннушка вынула из своей сумки портрет в деревянной рамке и попросила Акопа Спартаковича повесить его над их с Юлькой кроватью. С портрета на девочек веселыми глазами глядела молодая женщина с пышными русыми волосами.
   — Это наша мама, Юленька, — сказала Аннушка.
   Юлька запрыгнула на кровать, подошла к стене и долго смотрела на маму, опершись руками на стену. Потом вздохнула и сказала:
   — Ладно, пойдем повесим икону в столовой.
   А поздно вечером, когда обе улеглись в постель, Юлька попросила:
   — Давай потушим свет, и ты мне все расскажешь про нашу маму.
   — А свет зачем тушить, если ты еще не собираешься спать?
   — Чтобы я могла плакать в темноте, пока ты будешь рассказывать.
   — А лампадку оставим?
   — Лампадку можно оставить: от нее свет тихий, он мне не помешает.
   Аннушка рассказывала сестре о маме: какая она была красивая и веселая, как ее любили дети в обычной школе и в школе воскресной; как они с мамой и бабушкой ездили в паломничество на остров Залит, к удивительному старцу отцу Николаю Гурьянову; как ходили в лес за грибами и ягодами и однажды нашли в лесу зайчонка-сироту, вырастили его, а потом выпустили обратно в лес… Юлька слушала и тихонечко, чтобы не мешать рассказу, плакала.

Глава 2

   Аннушка помогала сестре подготовиться к первой исповеди. В Лавре она специально для сестры купила книжечку «Как подростку готовиться к исповеди»; в конце этой полезной книжечки был напечатан «примерный список грехов, наиболее часто совершаемых подростками».
   — Ага, это у нас, выходит, образец для подражания, — хихикнула Юлька, но, начав читать, посерьезнела, притихла и скоро погрузилась в пучину покаяния.
   — Ужас какой! — шептала она, читая перечень грехов и загибая пальцы, что-то отмечая на полях и снова возвращаясь к началу списка.
   Вдруг она подняла голову и заявила трагическим голосом:
   — Аннушка, знаешь, что я тебе скажу, сестрица? Я решила на исповедь не ходить.
   — Она это серьезно, брат Юлиус? — озабоченно спросил Хранитель Иоанн.
   — Очень даже серьезно, слава Богу! — ответил Юлиус, и вид у него при этом был донельзя лучезарный.
   — Да ты никак рад? — изумился Ангел Иоанн.
   — Конечно, и даже очень рад: это же прекрасно, брат, что Юлия так чистосердечно сокрушается о своих грехах. А на исповедь она пойдет — соберется с силами и пойдет!
   — Это почему же ты не хочешь идти к исповеди, Юля? — спросила Аннушка, писавшая что-то в блокнотике.
   Юлька сделала большие глаза и прошептала:
   — Понимаешь, Ань, я грешна почти во всех грехах!
   — У меня тоже грехов хватает, вот смотри, я уже исписала два листка.
   — Дай списать! — оживилась Юлька.
   — Да ты что, сестричка? Это ж не задача по математике! И задачки списывать нехорошо, а уж это… Ты понимаешь, Юля, ты будешь в своих грехах каяться батюшке, а Господь будет невидимо стоять рядом с вами и все слушать. Разве можно Его обманывать?
   — Его обманешь, как же… Не-е, Ань, ты как хочешь, а я на исповедь не могу явиться с таким вот списком!
   — Юля, скажи мне честно, ты хочешь от своих грехов избавиться?
   — Да как тебе сказать, — покусывая кончик карандаша, задумчиво ответила Юлька. Потом она снова прошлась глазами по списку. — Если честно, то с некоторыми грехами я бы могла преспокойно жить и дальше.
   — Например?
   — Вот, например, «пристрастие к модной одежде».
   — А ты носи модную одежду без всякого пристрастия к ней — вот и не будет греха. Есть — хорошо и спасибо нашему папе, а нет — и не надо. Сможешь так?
   — Ну, если потренироваться, может, и смогу.
   — Вот и с остальными грехами так же: потренируешься и избавишься с Божьей помощью.
   — Но как же я отцу Георгию весь этот список-то зачитаю? Стыдно!
   — Юлька! Вот ты всех уличных кошек норовишь перегладить. Представь себе, что ты подхватила от них стригущий лишай, волосы у тебя лезут. Ты что же, от стыда не пойдешь к врачу и будешь лысеющую голову под платочек прятать?
   — А в церковь и надо ходить в платочке, сама говорила, ага!
   — И в лицей в платочке пойдешь? — Ну, это уж нет! В общем, с лишаем, конечно, придется пойти к врачам. Но стыдиться-то лысины я все равно буду!
   — Вот так и с грехами: стыдись, а к врачу духовному все равно иди, и отец Георгий тебе поможет от греховных лишаев избавиться.
   — Красиво говоришь, сестрица! Ладно, уговорила, пойду я на исповедь.
   А за ужином девочек ожидала хорошая новость.
   — Аннушка, теперь ты можешь звонить бабушке, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Она прислала телеграмму с номером своего телефона. Держи! Однако, как они там затянули это дело — целый месяц не могли обыкновенный телефон поставить!
   Аннушка обрадовалась, а Юлька ревниво заметила:
   — Между прочим, папа, это и моя бабушка!
   — Конечно, и твоя тоже, — поспешила ее успокоить Аннушка.
   — Тогда дайте же и мне телеграмму почитать!
   — На, читай, пожалуйста!
   Юлька схватила телеграмму и задушевным голосом пропела:
   — Телефон подключили зпт номер 4 23 15 тчк целую девочек зпт бабушка. Ба-буш-ка! — и Юлька звучно поцеловала телеграмму.
   — Фу, как негигиенично, Юлька! — скривилась Жанна. — Ты представляешь, через сколько рук прошла эта телеграмма?
   — Жанна, а у тебя есть бабушка?
   — Нет.
   — Ну, так ты ничего в бабушкиных телеграммах не понимаешь! — И Юлька демонстративно еще раз поцеловала телеграмму. — Мы сразу после ужина позвоним, можно, папка?
   — Звоните, когда хотите и сколько хотите.
   — Аннушка, ты, конечно, захочешь первая с бабушкой говорить? — вдруг жалобно спросила она сестру.
   — Я только скажу, что у меня все в порядке, а потом ты, Юля, говори сколько хочешь.
   — Спасибо тебе, сестрица!
   — Только не забудь сказать бабушке, что это ты заставила меня косу обрезать!
   Юлькин восторг сразу утих, и она возмущенно уставилась на Аннушку.
   — Что, вот так прямо сразу и сказать? С этого начать знакомство с родной бабушкой?!
   — Юля! Ты мне это обещала, когда уговаривала меня волосы резать.
   — Да, обещала, было дело… А вдруг бабушка не захочет со мной после этого разговаривать?
   — Бабушка все поймет и все простит.
   — Ладно, посмотрим, — вздохнула Юлька. Жанна фыркнула, отставила недопитый чай и вышла из-за стола.
   Аннушка и Юлька встали, повернулись лицом к иконе Спасителя, и Аннушка громко прочла благодарственную молитву. Папа тоже встал — он быстро привыкал к православному порядку, и, похоже, порядок этот ему даже нравился.
   Телефон у Юльки был со всяческими, как она говорила, «прибамбасами», и Аннушка все эти хитрости еще не успела освоить, поэтому дозваниваться до Пскова принялась Юлька. Она нажала какую-то кнопку, и гудки стали раздаваться громко, на всю комнату.
   Аннушка слушала их, склонив набок голову.
   — Что-то долго никто не отвечает, — сказала Юлька. — А вдруг бабушки дома нет?
   — Может, она во дворе. Подождем еще.
   И вот раздалось громкое, на все комнату: «Я слушаю!». Мгновенно струсив, Юлька сунула трубку Аннушке.
   — Бабушка, это я, Аня. Здравствуй, бабушка!
   — Здравствуй, Аннушка. Как хорошо тебя слышно, милая, будто ты рядом.
   — Как ты себя чувствуешь, бабушка? Ты здорова?
   — Все слава Богу, дорогая, все слава Богу. Ну, рассказывай, как ты там живешь?
   — Хорошо живу.
   — Папу слушаешься?
   — Слушаюсь. Это совсем не трудно, бабушка, он такой добрый!
   — Балует он там тебя, наверно, сверх всякой меры?
   — Еще как балует, бабушка!
   — Вот я ему задам при встрече!
   Девочки засмеялись.
   — Это там Юленька рядом с тобой смеется? — спросила бабушка. — Дай-ка мне с ней поговорить. Сколько уж лет я ее голосок не слышала!
   Юлька ахнула и запрыгала на месте, протягивая обе руки к телефону. Сестра, улыбаясь, передала ей трубку.
   — Бабушка, здравствуйте!
   — Здравствуй, Юленька!
   — Ой, бабушка, я ужасно рада, что у меня теперь есть и Аня, и вы! Это так здоровско!
   — Мне это очень приятно слышать, детка.
   — Бабушка, а вы меня помните?
   — Конечно, помню. Только ты не кричи, дорогая, я ведь совсем не глухая и даже еще не очень дряхлая. И говори мне, пожалуйста, «ты».
   — И на «ты» можно?!
   — Нужно, Юленька! Ведь это ты меня не помнишь, ты совсем маленькая была, когда папа увез тебя в Ленинград, а я-то тебя, проказницу, очень даже хорошо помню.
   — А какая я была маленькая?
   — Ты была такая юла, что все смеялись: «Ну и имечко подобрали!».
   — Ой! А еще что-нибудь про мое счастливое детство?
   — У нас тогда был пес Дозор, и ты очень любила спать у него в конуре.
   — Класс! Бабушка, а может быть, это была Аня, а не я?
   — Ты, ты! Я-то вас никогда не путала. У тебя, между прочим, есть отличительный знак.
   — Какой, бабушка?
   — На левой лопатке маленькое родимое пятнышко.
   — Ань, срочно подними мне сзади майку — есть там что-нибудь?
   — Есть, есть! Маленькое пятнышко как раз посредине лопатки.
   — Левой?
   — Левой!
   — Ура! Бабушка меня помнит!
   — Конечно, Юленька, я тебя помню и люблю. Я за тебя молюсь каждый день, а молитвенная память у людей самая крепкая.
   — Ясное дело: если каждый день твердить Богу про какого-нибудь человека, так и не захочешь, а запомнишь его… Бабушка! А вот если вы… если ты взаправду меня любишь, то обещай не сердиться за один мой страшный-страшный грех.
   — Какой еще такой «страшный-страшный грех»? Что ты там выдумываешь?
   — Бабушка, я Аньке косу отрезала!
   Аннушка сделала страшные глаза и отчаянно замотала головой.
   — Юленька, нехорошо сестру Анькой звать… Погоди, как это косу отрезала? Это еще зачем? Кто разрешил?
   — Так уж получилось. Понимаешь, бабушка, у меня-то волосы короткие, а тут приезжает моя сестра с длиннющей косой! Представляешь, какой ужас?
   — Не понимаю, какой ужас! Такая прекрасная была коса…
   — Ну как же ты не понимаешь, бабушка? Мы ведь оказались неодинаковые: лицо одно, а прически разные. А тут еще папа пообещал меня выдрать как егорову козу.
   — Сидорову, наверно?
   — Точно, Сидорову!
   — А почему это папа собирался тебя выдрать? За дело поди?
   — За дело, бабушка, за дело, — успокоила ее Юлька. — Вот тогда мы и решили стать совсем одинаковыми, чтобы папа не мог угадать, кого драть надо. Он запутался и на всякий случай простил обеих. Прости и ты, бабушка, а то ведь я завтра в первый раз на исповедь иду, так пусть у меня хоть на один грех будет меньше, ладно?
   — Ладно, проказница, придется тебя простить. Но епитимью наложу на обеих: теперь вы обе забываете, где там у вас ножницы лежат, и обе отращиваете косы. Договорились?
   — Договорились, бабушка! — дуэтом закричали девочки.
   — Юленька, так ты завтра причащаешься?
   — Да, только не завтра, а послезавтра. Так отец Георгий решил.
   — Правильно решил, ведь у тебя послезавтра именины.
   — Ой, бабушка, ты даже мои именины помнишь!
   — Конечно, помню. Ну все, девочки, хватит нам тратить свое время и папины деньги.
   — Бабушка, я тебя очень, очень люблю!
   — Я тоже очень люблю тебя, Юленька. Нет, ты все-таки ни капельки не изменилась! А теперь дай-ка мне на минутку Аннушку.
   — Подожди, подожди, бабушка! Я тебе еще покаяться хочу.
   — Ну, покайся.
   — Знаешь, бабушка, Аннушка меня все время воспитывает, воспитывает — прямо святую из меня хочет сделать!
   — Ну, это у нее определенно не получится, не беспокойся. Это и есть твое покаяние?
   — Да! А теперь даю тебе Аннушку! Аннушка взяла трубку.
   — Бабушка, это я.
   — Аннушка, ты там не переусердствуй, воспитывая Юлю в христианском духе. Не жми на нее очень-то: душа человеческая — дело тонкое.
   — Ой, класс! — пискнула Юлька в полном упоении.
   — Да нет, бабушка, Юля у нас умная и очень хорошая. Она сама все понимает, когда успевает подумать, — сказала Аннушка, улыбаясь сестре.
   — Как же мне на нее хоть одним глазком глянуть хочется… Может быть, когда папа повезет тебя обратно в Псков, он захватит с собой и Юленьку?
   Юлька завизжала от восторга.
   — Хорошо, бабушка, мы попросим папу взять Юлю в Псков. Слышишь, как она радуется?
   — Слышу, слышу. Ну, храни вас Бог, внученьки мои дорогие. Папе поклон от меня передайте.
   — Передадим. Храни тебя Господь, бабушка! — сказала Аннушка.
   — И твой Ангел Хранитель! — крикнула Юлька в трубку сбоку.
   Когда зазвучали короткие сигналы и трубка была положена на место, сестры, не сговариваясь, взлетели на кровать и, взявшись за руки, принялись прыгать, распевая:
   — Мы поедем вместе в Псков! Мы поедем вместе в Псков!
   Ангелы радовались, глядя на них.
   И никто из них не подозревал, что подлый Прыгун, сидя на своем обычном месте на карнизе, весь их разговор с бабушкой подслушал, запомнил и помчался докладывать Михрютке. Ну, а тот, выслушав Прыгуна, тут же побежал с доносом к Жанне и Жану.
   — Юльку в Псков пускать нельзя, ее там окончательно испортят, в церковницу превратят, — решила Жанна. — После Пскова она еще и в Келпи не захочет ехать.
   — Не пустим Юльку в Псков, — согласился Жан. — А вот от Анны надо бы поскорей избавиться — слишком уж от нее светло в Доме. У тебя на этот счет нет никаких идей, хозяюшка?
   — Нет. Нам остается только терпение и смирение…
   — Жанна, что ты несешь!
   — Успокойся — ПОКАЗНЫЕ терпение и смирение. Скоро отец повезет ее в Псков, а Юльку я отвезу в Ирландию пораньше. И тогда…
   — И тогда Мишин окажется целиком в твоих нежных и цепких коготках.
   — Ясное дело! А домового надо бы наградить. Эй, Михрютка, ты где там прячешься? Хочешь со мной на дискотеку поехать?
   Счастливый Михрютка свалился с потолка и заплясал перед хозяйкой.
   — Еще бы не хотеть! В дискотеке музыка грохочет, люди скачут, и все на бесов похожи! Повертишься там — ну будто на исторической родине, в аду побывал!
   — Вот и поедешь, оттянешься. Служи только хорошенько, все мне доноси, что услышишь, а награда тебе всегда будет.
   — Рад служить, хозяюшка!
   Назавтра отец Георгий встретил Акопа Спартаковича с сестрами в воротах Лавры.
   — Вы с Аннушкой идите в храм, — сказал он Акопу Спартаковичу, — а мы с отроковицей Юлией покамест в тенечке побеседуем.
   Отец Георгий повел Юльку по дорожке между высоких деревьев, мимо старинных надгробий, подвел к скамейке под большим кленом, там усадил ее и сам сел рядом.
   — Ну, расскажи мне, отроковица Юлия, как ты к исповеди готовилась? — спросил он.
   — Сначала мы с Аннушкой долго-долго молились, а потом она дала мне список грехов. Вот я и стала вспоминать все-все-все грехи моей жизни и отмечать в книжечке.
   — И много отметила?
   Юлька молчала, опустив голову.
   Молчал и священник, неспешно перебирая четки.
   — Почти все отметила, батюшка, какие в списке были, — прошептала наконец Юлька. — У меня только одного греха нет из этого списка.
   — В самом деле? — удивился отец Георгий.
   — В одном-единственном грехе я оказалась не грешна! — сокрушенно сказала девочка, подняв на него налитые слезами глаза.
   — Не может этого быть!
   — Правда, батюшка, — вздохнула Юлька и пустила слезу.
   — Ушам своим не верю!
   Мимо них по аллейке проходил молодой монашек.
   — Брат Евстафии, а поди-ка ты сюда!
   Монашек подошел к ним.
   — Благословите, батюшка.
   Отец Георгий благословил его и спросил:
   — Не знаешь ли ты, брат Евстафий, митрополит Петербургский и Ладожский у себя?
   — Владыка раннюю служил, а сейчас, надо полагать, у себя в покоях отдыхает.
   — Придется потревожить владыку. Поди-ка ты к нему, брат Евстафий, и отрапортуй, что в нашей епархии новая святая объявилась.
   — Какая святая, батюшка? — непонимающе заморгал глазами монашек.
   — А вот эта самая — отроковица Юлия. И удачно-то как объявилась — завтра Юлию Карфагенскую величаем, а нынче Юлию Крестовскую прославим: в колокола ударим, крестным ходом с нею во главе пройдем!
   У Юльки от удивления слезы моментально высохли.
   — Ой, вы меня не так поняли, батюшка! — воскликнула она. — Вы подумали, что я только в одном грехе виновата, да? А я виновата во всех, кроме одного!
   — Да нет, я все правильно понял. Ты слышишь, брат Евстафий? Сия преподобная отроковица до одиннадцати лет дожила и каким-то одним грехом за всю свою жизнь ни разу не согрешила.
   — Не может такого быть, — сказал, брат Евстафий, качая головой, — нет такого человека, чтобы даже в одном каком-то грехе за всю жизнь ни разу виноват не был. Не делом — так словом, не словом — так помыслом, а грешны мы все и во всех грехах. Кроме святых, конечно.
   — Экий ты непонятливый, брат Евстафий, а я-то тебе про что толкую? Это ты да я во всех до единого грехах виновны, а вот Юлия сумела в каком-то грехе ни разу не провиниться. Святая отроковица, говорю ж тебе! Так что беги-ка ты, братец, поскорей к митрополиту, обрадуй его.
   — А можно полюбопытствовать, батюшка, в каком именно грехе сия отроковица ни разу не согрешила? — поинтересовался брат Евстафий.
   — Какого греха за тобой нет, праведница ты наша?
   — Лжесвидетельства!
   — Лжесвидетельства?! Фу… — отец Георгий отер лоб. — Брат Евстафий, ступай себе по своим делам: отменяются колокола и крестный ход, и митрополита тревожить незачем.
   Брат Евстафий кивнул и отправился по своим делам.
   — В лжесвидетельстве, дорогая моя Юлия, мы все как один виновны. Клевета на ближнего, передача вздорных слухов, сплетни — все это, милая ты моя девочка, и есть грех лжесвидетельства. Не верю я, что ты ни разу в жизни про своих подружек не сплетничала!
   — Сплетничала, конечно, батюшка, сколько раз сплетничала… — упала духом Юлька. — Так это что же получается — я во всех грехах грешна?
   — Как и я, грешный иерей, как и послушник брат Евстафий. Он ведь тебе ясно разъяснил, что все мы во всех грехах виновны. Вот будешь читать жития святых и узнаешь, как умели каяться святые, как они замечали в себе самомалейший грех и тут же старались его искоренить.
   — Разве у них тоже были грехи? Они же святые!
   — Вот ты пришла в церковь в синих, джинсах и в черной майке, а твоя сестрица надела белое платьице. Кстати, ты тоже в следующий раз юбочку вместо брюк надень, как положено православной девочке. А теперь скажи мне, если мимо вас проедет по луже какой-нибудь шофер-грубиян и обдаст вас грязью из-под колес, на чьей одежде будет заметнее грязь, на твоей или на Аннушкиной?
   — На Аннушкиной, конечно.
   — Вот так и грехи. На отбеленном покаянием и молитвой душевном одеянии святых самомалейший грех был заметен, как пятно мазута на белом платье. И они его тут же замечали и очищали покаянием. Понятно?
   — Понятно.
   — Вот так, отроковица Юлия. А теперь пойдем в храм, я вас с сестричкой поисповедаю.
   После исповеди Акоп Спартакович отвез девочек домой, и они потом целый день ходили как по струнке, стараясь ни в чем не согрешить, чтобы назавтра достойно причаститься. Юлька была само благонравие, что отметила даже Жанна, но, узнав причину, поджала губы и презрительно процедила: — Какое мракобесие!
   За что и получила невидимый щипок от когтей Жана:
   — Выбирай выражения, хозяйка! Бесовский мрак-то тут при чем?
   Ангел Юлиус до самой ночи не отходил от Юльки ни на шаг, всячески стараясь уберечь свою отроковицу от искушений. На ночь он встал на страже у дверей комнаты сестер. Ангел Иоанн был, конечно, рядом с ним, но он-то был безмятежно спокоен и только радовался: для Ангелов Хранителей каждая исповедь подопечного праздник, а уж причастие так и вовсе именины сердца и пир духовный, как говорили в старину.
   Именинным утром Юлька вдруг ни с того ни с сего начала капризничать.
   То есть это они с Аннушкой думали, что ни с того ни с сего, а на самом деле это Прыгун ночью как-то исхитрился впрыгнуть через открытое окно в комнату сестер, забрался под Юлькину половину кровати и до самого утра покалывал ее снизу через матрац рогами и шептал-нашептывал… Только когда с рассветом в комнату вошли Ангелы Хранители, Прыгун сиганул из-под кровати в окно и скрылся в саду.
   — Я в церковь пойду в джинсах, — вдруг заявила Юлька.
   Аннушка ничего на это не ответила, она уже причесывалась.
   — Разве Богу так уж важно, как я одета? — вздорным голосом продолжала Юлька. — Ему важно, что у меня в сердце делается! Вот возьму и нарочно надену джинсы с дырьями на коленках…
   — Надевай что хочешь, только не спорь — не греши перед причастием.
   — Я и не буду спорить, а надену что захочу! — И Юлька потянула из шкафа джинсы с разорванными коленками.
   Аннушка нахмурилась, но ничего не сказала. А Юлька натянула драные джинсы и начала вертеться перед зеркалом.
   — А сверху надену еще красную майку с Микки-Маусом! — заявила она, косясь на сестру.
   Микки-Маус Аннушку доконал.
   — Юля, а что ты наденешь на праздничный обед в честь своих именин? — спросила она.
   — Белое кружевное платье.
   — Чудно! А мне дашь надеть вот эти твои джинсы?
   — Ты что, собираешься на мои именины явиться в драных джинсах?
   — Если будет не очень жаркий день. А если будет жарко, надену купальник.
   — Ты с ума не сошла, Ань? — озабоченно спросила Юлька и даже потрогала Аннушкин лоб.
   — Да почему же это я с ума сошла? В жаркий день купальник — самая удобная одежда.
   — Но не за праздничным же столом! Я обижусь, если ты явишься в купальнике на мои именины!
   — Что для тебя важнее — мой внешний вид или моя любовь? Тебе, Юля, должно быть важно, что у меня в сердце делается. А в сердце у меня сплошная любовь к тебе!
   — Твой наряд как раз и должен выражать твою любовь!
   — В таком случае я надену свой новый купальник.
   — В купальнике на пляж ходят, а не на именины! Никакого рванья и никаких купальников, пожалуйста! Это неприлично!
   — Хорошо, тогда я для приличия надену сверху новый халатик.
   — Не-е-ет! — закричала Юлька и затопала ногами. — Это неуважение ко мне, к моим гостям и к нашему папе! Он тебе накупил столько хорошей одежды, а ты явишься как чучело! Хуже чем из Пскова приехала!
   — А ты чего волнуешься, Юленька? Ты же на литургию хочешь одеться не как принято одеваться в церковь, а как тебе вздумалось, так? Ну, а я на твои именины оденусь, как мне хочется.
   Юлька задумалась.
   — Так, сестричка-лисичка, с тобой все ясно: опять воспитываешь! А ты забыла, что моя душа — дело тонкое? Вот я бабушке на тебя пожалуюсь! И больше не воспитывай — я и так все поняла.
   Аня подошла к Юльке и поцеловала ее.
   — Умница!
   — Вообще-то надо будет сшить специальные платья для церковной службы и никуда, кроме церкви, их не надевать.
   — Хорошая мысль, Юля. Но сейчас надевай поскорей голубое платье, как собиралась. А на твои именины мы с тобой, конечно, наденем наши белые платьица и туфельки к ним. Если хочешь, мы еще пришпилим на головы по бантику.
   — Точно, так и сделаем!
   У Юльки взгляд вдруг стал отрешенный, и она начала что-то шептать, глядя на икону Ангела Хранителя.
   — Ты что, Юленька, еще помолиться решила?
   — Нет, молиться на сегодня хватит. Это я с моим Ангелом советуюсь, не прицепить ли нам бантики прямо сейчас и какой мне выбрать — розовый или желтый?
   — Ну, и что тебе советует твой Ангел Хранитель?
   — Мне кажется, он советует желтенький.
   — Ты, наверно, плохо расслышала. По-моему, он тебе советует надеть на голову платочек.
   — Не перебарщивает моя отроковица? — нахмурился Ангел Иоанн. — Она-то привыкла к платочку.
   — А ты не делай для моей девочки скидок! Пускай и моя будет в храме одета не хуже других, — сказал Ангел Юлиус. — До платочка она пока не доросла, тут ты прав, но ты погляди, что она придумала!
   А Юлька придумала накинуть на голову голубой шелковый шарфик.
   — Вот и умница! — похвалил ее Ангел Иоанн.