Страница:
— А разве мы с тобой постоянно не разыгрываем папу, когда он не знает, где у него кто? Разве не поэтому он зовет нас Юлианнами?
— Ты, сестрица, не путай шутки с обманом!
— А тебе, Аннушка, разве не хочется увидеть чужие страны, других людей? — спросил Юрик.
— Хочется, конечно, но не таким способом.
— Все средства хороши в достижении цели, — глубокомысленно произнес Юрик. — Я бы на твоем месте не стал дожидаться, пока ваш отец догадается, что пора и тебе предоставить равные с сестрой стартовые возможности. Я думаю, ты просто обязана воспользоваться случаем и отправиться учиться в эту самую школу Келпи. Проучишься до зимних каникул, а на каникулы приедешь назад, и вы снова разменяетесь. И никто ничего не узнает. А Юлька пускай поживет у своей провинциальной бабушки.
— Бабушка у нас вовсе не провинциальная! — возмутилась Юлька. — Она преподавала в школе немецкий язык!
— Вот ты и поедешь учить немецкий, а тем временем Аннушка в Келпи как следует овладеет английским. У тебя, кстати, Аннушка, ужасное произношение! Извини.
— Ты прав, Юрик, с английским у меня неважно.
— Ага, ты согласна, ты уже почти согласна! — закричала Юлька и бросилась обнимать сестру.
— Нет! — Аннушка отстранилась. — Я сама еду к бабушке, и это мое последнее слово!
— Ну, конечно, ведь ты всю нашу жизнь росла рядом с бабушкой, и ты считаешь, что имеешь на нее монопольное право! — в голосе Юльки зазвенели слезы. — И маму, нашу маму ты знала и любила! Ты все свое детство пробыла с нею, а я ее даже не помню!
— Запрещенный прием, — заметил Иоанн. — На жалость бьет твоя отроковица.
— Так ведь она права, братец Иоанн! Легко ли было девочке без женской ласки расти, сам подумай?
— Вечно ты ее защищаешь, брат Юлиус!
— Я по должности ее защищать должен, я Хранителем к ней приставлен.
— Ну-ну. Не хватало только и нам с тобой начать спорить.
— Что ты, что ты, брат! — испугался Юлиус. — Ты меня прости, это я так… Уж очень мне хочется, чтобы и Юлия к бабушке Насте отправилась вместе с Аннушкой.
— Прости и ты меня за неосторожное слово, брат.
— Я тебя понимаю, Юленька, и мне жаль, что ты совсем не знала нашей мамы. Честное слово, мне очень тебя жаль. Но ведь тут ничего нельзя поделать… — и Аннушка вдруг горько заплакала. Она заплакала раньше, чем это собиралась сделать сама Юлька. Та не ожидала такого поворота и тут же зарыдала в голос, снова валясь на землю.
— Жуть как трогательно, в натуре, — сказала Гуля, отправляя в рот конфетку. Потом вдруг губы ее скривились корытом, и она заплакала гораздо громче сестер.
— Ну а ты-то чего ревешь, как испорченная сигнализация? — спросил ее вконец расстроенный Юрик. — Кончились у детки конфетки?
— Ща! Нет, я вспомнила, как сама прямо в один час осталась сразу без отца и без матери.
Родители Гули погибли в катастрофе, и ее воспитывали дедушка с бабушкой.
— Прости, Гуля, я не подумал.
— Да ладно… Вы все думаете, что если я толстая, так и бесчувственная как пень. Толстые тоже плачут!
— Ну прости меня, дурака! Хочешь шоколадку?
— А у тебя есть? — Гуля взглянула на Юрика искоса, но с интересом.
— Нету. Я просто хотел узнать, хочется ли тебе сейчас шоколаду.
— Всегда хочется, на то он и шоколад, — вздохнула Гуля. Но плакать перестала — какие уж могут быть слезы после такого признания.
Кира мрачно глядела вдаль, швыряя в воду мелкие камешки. Потом она сказала тихо, ни к кому не обращаясь:
— Чушь какая-то. Сидят две девицы Мишины и в голос рыдают из-за того, что обе не хотят ехать учиться за границу. А тут способный и одаренный подросток, почти девушка, можно сказать, должна прозябать в обычном лицее в Санкт-Петербурге. Какая жестокая несправедливость! Да чего там хорошего-то, в этом Пскове?
— Там бабушка! — в один голос сказали сестры. Теперь они обнялись и плакали уже вместе, плакали тихо, а это значит — плакали по-настоящему горько. Остальные сидели молча, не зная, чем их утешить.
Молчали и Ангелы, с жалостью и тревогой глядя на своих подопечных.
А бесы молчали, потому что издали, с берега, им было никак не разобрать, о чем там идет разговор на Пятачке, хотя они и догадывались, что происходит там что-то необычное.
Но дальше случилось нечто уже совсем неожиданное. Аннушка достала из кармашка носовой платок, утерла сначала свое лицо, а потом принялась вытирать лицо Юльке, приговаривая:
— Не плачь, сестренка, не надо. Мы что-нибудь придумаем…
— Ни мамы у меня не было, ни бабушки не будет! — пожаловалась Юлька сестре.
— Будет, будет тебе бабушка, только не плачь. Ладно уж, поеду я вместо тебя в эту самую Ирландию. Ты только не расстраивайся так, а то у меня прямо сердце разрывается. У тебя же сегодня день Ангела!
Юлька еще крепче обняла сестру и еще сильнее заплакала — теперь уже от радости, а следом за ней снова прослезилась и Аннушка. А Гуля, естественно, поддержала их своим задушевным басом. Юрик пошарил в карманах, но платка не нашел.
— Я сколько раз говорил, что надо держать на нашем острове запас бумажных салфеток, — сказал он Кире. — У тебя есть платок?
Но Кира не ответила, продолжая сердито швырять в воду мелкие камешки.
Ангелы тоже молчали. Они, честно говоря, растерялись.
Когда вечером сестры улеглись, Юлька сказала:
— День Ангела мне понравился даже больше, чем день рождения.
— Вот и правильно. Рождаются ведь и котята, а крестятся только люди.
— Крещение[9] этим отличает нас от животных?
— И от язычников, и от тех, кто не верит в Христа Спасителя.
— Ясно. Значит день Ангела — это мой личный христианский праздник. Буду гордиться!
— Лучше спи!
— Сейчас усну, сейчас… А знаешь, Аннушка, кто мне сегодня сделал самый лучший подарок?
— Кто?
— Ты! Подумать только, я скоро увижу нашу бабушку. Какое счастье!
Аннушка в ответ только вздохнула.
— А еще я увижу дом, в котором жила наша мама, увижу все ее фотографии, ее вещи, может быть, с ее учениками познакомлюсь… Но первым делом я схожу к ней на могилку и отнесу ей цветы.
Аннушка обняла сестру.
— Так все и будет, Юленька.
Поцеловав и перекрестив на ночь сестер, Ангелы Хранители Иоанн и Юлиус оставили их под присмотром Димитриуса, Акопуса и Павлоса, а сами полетели на очень важную встречу в центр города.
Петрус, могучий и прекрасный Ангел Хранитель Санкт-Петербурга, уже поджидал их на балюстраде Исаакиевского собора в окружении бронзовых Ангелов Хранителей.
— Приветствую вас, братия!
— Благослови, Градохранитель!
— С чем пожаловали, Хранители?
— Беда у нас!
И они поведали Петрусу о своей беде.
— Аа, задали вам задачку сестрички! И чего же вы ждете от меня, какой помощи?
— Мы совета просим, — сказал Юлиус. — Как бы нам заставить их отказаться от этой опасной затеи?
— Заставить? Я не ослышался? Вы хотите людей, созданных Господом свободными, пусть даже отроковиц неразумных, заставить поступить против их воли? — Голос Петруса стал строг и даже грозен. — Такой власти нет у вас от Бога, братья-Хранители! Ваше дело сестричек охранять, подсказывать, увещевать, спасать — но никогда не действовать против их воли! Да вы и сами это знаете. Сумеете подсказать, уговорить — их счастье и ваша заслуга. Но свободы принимать решения вы у них отнять не можете. Это только бесы стремятся подчинить себе человека против его воли.
— Да мы же по-отцовски за них тревожимся…
— У отцов есть власть ограничивать волю своих детей, а у вас такой власти нет! Вразумлять и направлять любовью, тихим шепотом в сердце — вот ваше право! Им и пользуйтесь.
Ангелы опустили головы.
— Сколько времени у вас осталось?
— Двадцатого августа отец собирается везти Аннушку обратно к бабушке, — сказал Иоанн, — но если вместо нее поедет Юлия, то моей бедняжке уже тридцатого придется лететь в Келпи.
— В Келпи…Слыхал я про это старинное колдовское гнездо, про эту школу для маленьких ведьм. Да, это и в самом деле большая беда, — Петрус глубоко задумался.
Ангелы молчали, глядя на него с ожиданием и надеждой. Потом Градохранитель сказал:
— Вот что, братия, возвестите от меня Ангелу Димитриусу: пусть попытается внушить своему Мите благую мысль отменить поездку отроковицы Юлии в эту самую школу. Может, он сумеет… А сами твердите сестричкам день и ночь, что нехорошо обманывать отца и бабушку. Но если вам, братия, не удастся ничего сделать, тогда уж, прости, Хранитель Иоанн, лучше пусть в Келпи летит твоя подопечная. Она в вере крепка, она духом сильна, и я думаю, что ее ведьмы тамошние не одолеют. А вернувшись из Келпи на зимние каникулы, она расскажет отцу, что это за школа такая, и он ее больше туда не пошлет. А вот за отроковицу Юлию я бы не поручился.
— Моя Юленька не глупее сестры, и смелости ей не занимать… — начал было Ангел Юлиус, но Градохранитель остановил его легким взмахом руки.
— Нам доподлинно вестимо, Юлиус, как ты свою отроковицу любишь. Но и тебе, и нам неведомо, что с нею будет, если она попадет в колдовскую школу. Современные дети так падки на магические приманки! А еще поразмысли, разве ей не полезно провести какое-то время с бабушкой Настей?
— Это верно, — согласился Ангел Юлиус.
— Когда у бабушки Переход?
— Ее Хранитель Анастасий говорил, что Переход намечен на весну.
— Получается, что Юлия напоследок перед тем поухаживает за умирающей бабушкой, получит от нее последние духовные наставления, — задумчиво проговорил Юлиус.
— Да ведь моя-то Аннушка как горевать будет, если не простится с бабушкой! — воскликнул Иоанн.
— Почему не простится? На зимние каникулы твоя Аннушка приедет к отцу и все ему про Келпи расскажет, и он, надо думать, больше никого из сестер туда не отпустит. Вот твоя Аннушка и вернется в Псков.
— Может, он тогда и Жанну прогонит? — с робкой надеждой спросил Юлиус.
— Ну, это сомнительно, — сказал Петрус. — Вашу Жанну каленой молитвой из лома выжигать надо, а вот ее-то у Дмитрия Мишина пока и нет. В будущем разве что появится, ну да не будем вперед забегать… Еще вот что я тебе, Иоанн, советую: ты в оставшееся время займись-ка с отроковицей Анной английским языком, а то с ее познаниями ей в Келпи трудно будет, запутают ее.
— Хорошо, я займусь, Петрус, коли уж никак нам с ней от этой поездки не избавиться.
— Да ты не опасайся, я с тобой всегда на связи буду и помогу если что.
— Ну, если так, то благослови…
— Господь да благословит тебя, Ангел Иоанн, пройти с отроковицей Анной грядущие испытания и невредимо и благополучно возвратиться домой.
— Аминь, — сказали Хранители.
— Ну, и тебе, Юлиус, счастливого путешествия в Псков с отроковицей Юлией. Присматривай там, чтобы она не капризничала и бабушку не огорчала.
— Буду стараться изо всех сил. Да у нее сердечко-то умное…
— Сердце умное, да язычок дурачок! Ангел Юлиус виновато склонил голову.
— Ладно, не скорби. Ей как раз полезно походить за больной бабушкой: нет лучшей духовной школы для юной души, чем дела милосердия.
— Вестимо, — согласился Ангел.
Иоанн и Юлиус простились с Градохранителем, взлетели с купола и полетели на северо-запад.
— А все-таки славные у них девочки, — сказал Градохранитель Петрус, задумчиво глядя им вслед.
Глава 3
— Ты, сестрица, не путай шутки с обманом!
— А тебе, Аннушка, разве не хочется увидеть чужие страны, других людей? — спросил Юрик.
— Хочется, конечно, но не таким способом.
— Все средства хороши в достижении цели, — глубокомысленно произнес Юрик. — Я бы на твоем месте не стал дожидаться, пока ваш отец догадается, что пора и тебе предоставить равные с сестрой стартовые возможности. Я думаю, ты просто обязана воспользоваться случаем и отправиться учиться в эту самую школу Келпи. Проучишься до зимних каникул, а на каникулы приедешь назад, и вы снова разменяетесь. И никто ничего не узнает. А Юлька пускай поживет у своей провинциальной бабушки.
— Бабушка у нас вовсе не провинциальная! — возмутилась Юлька. — Она преподавала в школе немецкий язык!
— Вот ты и поедешь учить немецкий, а тем временем Аннушка в Келпи как следует овладеет английским. У тебя, кстати, Аннушка, ужасное произношение! Извини.
— Ты прав, Юрик, с английским у меня неважно.
— Ага, ты согласна, ты уже почти согласна! — закричала Юлька и бросилась обнимать сестру.
— Нет! — Аннушка отстранилась. — Я сама еду к бабушке, и это мое последнее слово!
— Ну, конечно, ведь ты всю нашу жизнь росла рядом с бабушкой, и ты считаешь, что имеешь на нее монопольное право! — в голосе Юльки зазвенели слезы. — И маму, нашу маму ты знала и любила! Ты все свое детство пробыла с нею, а я ее даже не помню!
— Запрещенный прием, — заметил Иоанн. — На жалость бьет твоя отроковица.
— Так ведь она права, братец Иоанн! Легко ли было девочке без женской ласки расти, сам подумай?
— Вечно ты ее защищаешь, брат Юлиус!
— Я по должности ее защищать должен, я Хранителем к ней приставлен.
— Ну-ну. Не хватало только и нам с тобой начать спорить.
— Что ты, что ты, брат! — испугался Юлиус. — Ты меня прости, это я так… Уж очень мне хочется, чтобы и Юлия к бабушке Насте отправилась вместе с Аннушкой.
— Прости и ты меня за неосторожное слово, брат.
— Я тебя понимаю, Юленька, и мне жаль, что ты совсем не знала нашей мамы. Честное слово, мне очень тебя жаль. Но ведь тут ничего нельзя поделать… — и Аннушка вдруг горько заплакала. Она заплакала раньше, чем это собиралась сделать сама Юлька. Та не ожидала такого поворота и тут же зарыдала в голос, снова валясь на землю.
— Жуть как трогательно, в натуре, — сказала Гуля, отправляя в рот конфетку. Потом вдруг губы ее скривились корытом, и она заплакала гораздо громче сестер.
— Ну а ты-то чего ревешь, как испорченная сигнализация? — спросил ее вконец расстроенный Юрик. — Кончились у детки конфетки?
— Ща! Нет, я вспомнила, как сама прямо в один час осталась сразу без отца и без матери.
Родители Гули погибли в катастрофе, и ее воспитывали дедушка с бабушкой.
— Прости, Гуля, я не подумал.
— Да ладно… Вы все думаете, что если я толстая, так и бесчувственная как пень. Толстые тоже плачут!
— Ну прости меня, дурака! Хочешь шоколадку?
— А у тебя есть? — Гуля взглянула на Юрика искоса, но с интересом.
— Нету. Я просто хотел узнать, хочется ли тебе сейчас шоколаду.
— Всегда хочется, на то он и шоколад, — вздохнула Гуля. Но плакать перестала — какие уж могут быть слезы после такого признания.
Кира мрачно глядела вдаль, швыряя в воду мелкие камешки. Потом она сказала тихо, ни к кому не обращаясь:
— Чушь какая-то. Сидят две девицы Мишины и в голос рыдают из-за того, что обе не хотят ехать учиться за границу. А тут способный и одаренный подросток, почти девушка, можно сказать, должна прозябать в обычном лицее в Санкт-Петербурге. Какая жестокая несправедливость! Да чего там хорошего-то, в этом Пскове?
— Там бабушка! — в один голос сказали сестры. Теперь они обнялись и плакали уже вместе, плакали тихо, а это значит — плакали по-настоящему горько. Остальные сидели молча, не зная, чем их утешить.
Молчали и Ангелы, с жалостью и тревогой глядя на своих подопечных.
А бесы молчали, потому что издали, с берега, им было никак не разобрать, о чем там идет разговор на Пятачке, хотя они и догадывались, что происходит там что-то необычное.
Но дальше случилось нечто уже совсем неожиданное. Аннушка достала из кармашка носовой платок, утерла сначала свое лицо, а потом принялась вытирать лицо Юльке, приговаривая:
— Не плачь, сестренка, не надо. Мы что-нибудь придумаем…
— Ни мамы у меня не было, ни бабушки не будет! — пожаловалась Юлька сестре.
— Будет, будет тебе бабушка, только не плачь. Ладно уж, поеду я вместо тебя в эту самую Ирландию. Ты только не расстраивайся так, а то у меня прямо сердце разрывается. У тебя же сегодня день Ангела!
Юлька еще крепче обняла сестру и еще сильнее заплакала — теперь уже от радости, а следом за ней снова прослезилась и Аннушка. А Гуля, естественно, поддержала их своим задушевным басом. Юрик пошарил в карманах, но платка не нашел.
— Я сколько раз говорил, что надо держать на нашем острове запас бумажных салфеток, — сказал он Кире. — У тебя есть платок?
Но Кира не ответила, продолжая сердито швырять в воду мелкие камешки.
Ангелы тоже молчали. Они, честно говоря, растерялись.
Когда вечером сестры улеглись, Юлька сказала:
— День Ангела мне понравился даже больше, чем день рождения.
— Вот и правильно. Рождаются ведь и котята, а крестятся только люди.
— Крещение[9] этим отличает нас от животных?
— И от язычников, и от тех, кто не верит в Христа Спасителя.
— Ясно. Значит день Ангела — это мой личный христианский праздник. Буду гордиться!
— Лучше спи!
— Сейчас усну, сейчас… А знаешь, Аннушка, кто мне сегодня сделал самый лучший подарок?
— Кто?
— Ты! Подумать только, я скоро увижу нашу бабушку. Какое счастье!
Аннушка в ответ только вздохнула.
— А еще я увижу дом, в котором жила наша мама, увижу все ее фотографии, ее вещи, может быть, с ее учениками познакомлюсь… Но первым делом я схожу к ней на могилку и отнесу ей цветы.
Аннушка обняла сестру.
— Так все и будет, Юленька.
Поцеловав и перекрестив на ночь сестер, Ангелы Хранители Иоанн и Юлиус оставили их под присмотром Димитриуса, Акопуса и Павлоса, а сами полетели на очень важную встречу в центр города.
Петрус, могучий и прекрасный Ангел Хранитель Санкт-Петербурга, уже поджидал их на балюстраде Исаакиевского собора в окружении бронзовых Ангелов Хранителей.
— Приветствую вас, братия!
— Благослови, Градохранитель!
— С чем пожаловали, Хранители?
— Беда у нас!
И они поведали Петрусу о своей беде.
— Аа, задали вам задачку сестрички! И чего же вы ждете от меня, какой помощи?
— Мы совета просим, — сказал Юлиус. — Как бы нам заставить их отказаться от этой опасной затеи?
— Заставить? Я не ослышался? Вы хотите людей, созданных Господом свободными, пусть даже отроковиц неразумных, заставить поступить против их воли? — Голос Петруса стал строг и даже грозен. — Такой власти нет у вас от Бога, братья-Хранители! Ваше дело сестричек охранять, подсказывать, увещевать, спасать — но никогда не действовать против их воли! Да вы и сами это знаете. Сумеете подсказать, уговорить — их счастье и ваша заслуга. Но свободы принимать решения вы у них отнять не можете. Это только бесы стремятся подчинить себе человека против его воли.
— Да мы же по-отцовски за них тревожимся…
— У отцов есть власть ограничивать волю своих детей, а у вас такой власти нет! Вразумлять и направлять любовью, тихим шепотом в сердце — вот ваше право! Им и пользуйтесь.
Ангелы опустили головы.
— Сколько времени у вас осталось?
— Двадцатого августа отец собирается везти Аннушку обратно к бабушке, — сказал Иоанн, — но если вместо нее поедет Юлия, то моей бедняжке уже тридцатого придется лететь в Келпи.
— В Келпи…Слыхал я про это старинное колдовское гнездо, про эту школу для маленьких ведьм. Да, это и в самом деле большая беда, — Петрус глубоко задумался.
Ангелы молчали, глядя на него с ожиданием и надеждой. Потом Градохранитель сказал:
— Вот что, братия, возвестите от меня Ангелу Димитриусу: пусть попытается внушить своему Мите благую мысль отменить поездку отроковицы Юлии в эту самую школу. Может, он сумеет… А сами твердите сестричкам день и ночь, что нехорошо обманывать отца и бабушку. Но если вам, братия, не удастся ничего сделать, тогда уж, прости, Хранитель Иоанн, лучше пусть в Келпи летит твоя подопечная. Она в вере крепка, она духом сильна, и я думаю, что ее ведьмы тамошние не одолеют. А вернувшись из Келпи на зимние каникулы, она расскажет отцу, что это за школа такая, и он ее больше туда не пошлет. А вот за отроковицу Юлию я бы не поручился.
— Моя Юленька не глупее сестры, и смелости ей не занимать… — начал было Ангел Юлиус, но Градохранитель остановил его легким взмахом руки.
— Нам доподлинно вестимо, Юлиус, как ты свою отроковицу любишь. Но и тебе, и нам неведомо, что с нею будет, если она попадет в колдовскую школу. Современные дети так падки на магические приманки! А еще поразмысли, разве ей не полезно провести какое-то время с бабушкой Настей?
— Это верно, — согласился Ангел Юлиус.
— Когда у бабушки Переход?
— Ее Хранитель Анастасий говорил, что Переход намечен на весну.
— Получается, что Юлия напоследок перед тем поухаживает за умирающей бабушкой, получит от нее последние духовные наставления, — задумчиво проговорил Юлиус.
— Да ведь моя-то Аннушка как горевать будет, если не простится с бабушкой! — воскликнул Иоанн.
— Почему не простится? На зимние каникулы твоя Аннушка приедет к отцу и все ему про Келпи расскажет, и он, надо думать, больше никого из сестер туда не отпустит. Вот твоя Аннушка и вернется в Псков.
— Может, он тогда и Жанну прогонит? — с робкой надеждой спросил Юлиус.
— Ну, это сомнительно, — сказал Петрус. — Вашу Жанну каленой молитвой из лома выжигать надо, а вот ее-то у Дмитрия Мишина пока и нет. В будущем разве что появится, ну да не будем вперед забегать… Еще вот что я тебе, Иоанн, советую: ты в оставшееся время займись-ка с отроковицей Анной английским языком, а то с ее познаниями ей в Келпи трудно будет, запутают ее.
— Хорошо, я займусь, Петрус, коли уж никак нам с ней от этой поездки не избавиться.
— Да ты не опасайся, я с тобой всегда на связи буду и помогу если что.
— Ну, если так, то благослови…
— Господь да благословит тебя, Ангел Иоанн, пройти с отроковицей Анной грядущие испытания и невредимо и благополучно возвратиться домой.
— Аминь, — сказали Хранители.
— Ну, и тебе, Юлиус, счастливого путешествия в Псков с отроковицей Юлией. Присматривай там, чтобы она не капризничала и бабушку не огорчала.
— Буду стараться изо всех сил. Да у нее сердечко-то умное…
— Сердце умное, да язычок дурачок! Ангел Юлиус виновато склонил голову.
— Ладно, не скорби. Ей как раз полезно походить за больной бабушкой: нет лучшей духовной школы для юной души, чем дела милосердия.
— Вестимо, — согласился Ангел.
Иоанн и Юлиус простились с Градохранителем, взлетели с купола и полетели на северо-запад.
— А все-таки славные у них девочки, — сказал Градохранитель Петрус, задумчиво глядя им вслед.
Глава 3
Жанна собиралась повезти Аннушку на такси осматривать Лондон, съездить на Бейкер-стрит, где согласно туристической рекламе журнала «Домовой» находилась музей-квартира Шерлока Холмса, а самой ей хотелось взглянуть на королевский дворец. Но в самолете у Жанны настолько испортилось настроение, что когда они приземлились в аэропорту Хитроу, она забыла про все достопримечательности и заявила, что они первым же самолетом летят в Дублин. Аннушка не спорила. Она вообще ничего не говорила, а только плакала, приводя этим Жанну в негодование, доходящее до ярости.
— Юлия! Ты можешь вести себя прилично на публике? — шипела она.
Но Аннушка ничего не отвечала и только всхлипывала. А дело было в том, что во время полета она узнала ужасную новость.
Как только самолет поднялся в воздух, Жанна принялась вслух мечтать о том, что их ожидает в Лондоне. Аннушка сидела у окна и любовалась облаками под крылом самолета. Жанна, не переставая болтать, листала иллюстрированный журнал, который ей принесла стюардесса, и Аннушка ее почти не слушала. И вдруг Жанна спросила:
— Ну что, ты уже больше не скучаешь по своей сестре?
— Скучаю. Жаль, что мы не можем вместе жить и учиться.
— К сожалению, скоро придется, — вздохнула Жанна.
— Что придется? — не поняла Аннушка.
— Придется Мишину забирать Анну в Петербург насовсем. Скоро псковская бабулька помрет, так что надо будет решать судьбу твоей сестры.
— Почему это наша бабушка вдруг помрет? Она совсем не старая и не болеет! — возмутилась Аннушка.
— А я тебе говорю — помрет, — убежденно и равнодушно проговорила Жанна, листая свой журнал.
— Да почему же это она вдруг помрет?!
— Да потому, что у бабульки рак в последней стадии, и долго она не протянет.
Аннушка так и ахнула.
— А папа об этом знает?
— Знает, конечно, иначе откуда бы я узнала? Она сама об этом Мишину написала и просила позаботиться об Анне.
Тут Жанна соврала: не от самого Мишина она узнала о болезни Анастасии Николаевны, а из выкраденного Жаном письма, которое бабушка еще в начале лета написала Дмитрию Сергеевичу.
— Поэтому Мишин и притащил твою сестричку в Петербург, чтобы она привыкала к будущему дому, — пояснила Жанна.
— Почему мне об этом никто ничего не говорил?
— Мишин не велел.
Аннушка заплакала, а потом сказала:
— Жанна, пожалуйста, давай, как только прилетим в Лондон, купим обратные билеты и вернемся в Петербург. Я хочу в Псков, к бабушке!
— Не выдумывай! Да и какое тебе дело до какой-то псковской старухи? О себе думай, дорогая. Ты едешь учиться в лучшую и самую дорогую школу для девочек!
— Но если бабушка…
— Всё! Не желаю больше ничего слушать про эту псковскую бабушку! — резко оборвала ее Жанна. — Замолчи, пожалуйста, и перестань причитать. Ты мне мешаешь читать журнал и беспокоишь других пассажиров. Смотри, на тебя уже люди смотрят! Аннушка отвернулась, уткнулась в окно и заплакала.
— Ну, с меня хватит! — прошипела Жанна, увидела впереди свободное место и пересела туда. И журнал с собой прихватила, конечно.
Ангел Иоанн летел рядом с авиалайнером, держась за обледенелое крыло, смотрел сквозь подернутое инеем окно на Аннушку и шептал ей слова утешения:
— Бабушка не умрет, Аннушка! Бабушка просто откроет дверь и войдет в другую жизнь. Молодая и здоровая, побежит она вот по таким облакам прямо к Господу в Его объятия! — говорил Иоанн. А сам тоже плакал, и слезы, срываясь с его ресниц, мгновенно замерзали и стучали по дюралевой обшивке самолетного крыла.
Никогда и никому Аннушка не рассказывала потом, о чем она думала и плакала, глядя на снежные поля облаков, но к концу полета она решила, что устраивать скандал и требовать возвращения в Петербург она не станет ради сестры. Она, Аннушка, всю жизнь прожила рядом с бабушкой, бабушка ее так любила! Так пусть и Юленька хоть напоследок побудет с нею, узнает, что это такое — бабушка. А она поедет в Келпи и постарается уж как-нибудь продержаться до зимних каникул. Но зато потом сразу из Петербурга — в Псков! И они будут с Юлей вместе ухаживать за бабушкой до самого конца. Она все объяснит папе, и папа, конечно, все поймет и отпустит их в Псков.
Когда они приземлились в Лондоне и прошли паспортный контроль и таможню, Жанна посадила почти ослепшую от слез Аннушку в кафе, поставила возле нее дорожные сумки и Аннушкин чемодан, велела сторожить и отправилась узнавать, когда будет ближайший рейс на Дублин. Рейс был через два часа, и все это время Аннушка просидела в кафе, уже не плача, а просто глядя на высокий бокал с кока-колой, который ей принесла официантка по заказу Жанны.
Хранитель Иоанн стоял позади Аннушки, гладил ее по голове и что-то ласково нашептывал. Не забывая, однако, и по сторонам поглядывать: аэропорт — место людное, а люди всякие случаются.
Сама Жанна все время до объявления посадки провела в бутиках аэропорта, ничуть не беспокоясь об оставленной в кафе Аннушке. Потом она, нагруженная яркими пакетами, забежала за нею, и они едва-едва успели на дублинский рейс. Теперь Аннушка тем же грустным и отрешенным взглядом смотрела в окно на проплывавшую внизу зеленую Англию, а потом еще более зеленую Ирландию.
Ангел Иоанн сидел на крыле, обняв колени, и тоже задумчиво смотрел вниз: что-то их ждет в этой Ирландии!
В Дублине их должна была встречать преподавательница из Келпи, старая знакомая Жанны. Получив багаж, они вышли в зал.
— Мисс Кребс!
— Это меня, — сказала Жанна, вглядываясь в небольшую толпу встречающих. Аннушка удивилась: она знала, что фамилия Жанны была Рачок.
Жанна увидела свою знакомую и быстро направилась к ней.
— Сирона, дорогая моя, как поживаешь? — воскликнула она, протягивая руки к стройной блондинке в элегантном синем костюме. Они расцеловались. Аннушку поразили глаза блондинки. Они были так прекрасны, будто существовали на лице не для зрения, а только для красоты: в них не было никакого выражения, они просто сияли, и всё. Красавица поглядела на Аннушку и улыбнулась, показав неправдоподобно ровные жемчужные зубы.
— Девочка плохо себя чувствует?
— В самолете укачало, — небрежно пояснила Жанна, украдкой сделав Аннушке зверскую гримасу.
— Бедняжка. Давай знакомиться, Юлия Мишина! — сказала красавица и протянула Аннушке белую руку с длиннющими голубыми ногтями. Рука была холодная как лед. — Меня зовут Сирона Морген, я школьный врач. А еще я преподаю факультативный курс целительства.
— Меня зовут Юлианна, — сказала Аннушка, поскорее убирая свою руку после ледяного пожатия мисс Морген.
— Это домашнее имя, — пояснила Жанна. Аннушка с Юлькой заранее решили, что после «размена» они будут обе зваться Юлианнами, чтобы нечаянно не запутаться в именах.
— Пусть будет Юлианна Мишина, — кивнула мисс Морген. — Тем более что в школе уже есть одна Юлия — Юлия Борджиа из Италии.
— Неужели из тех самых Борджиа? — удивилась Жанна. — Я полагала, они все вымерли.
— По крайней мере так она утверждает.
Они вышли из здания аэровокзала и направились к автостоянке. Мисс Морген подвела их к маленькому синему автомобилю, на дверце которого была нарисована симпатичная белая лошадка, взмахнула рукой, и обе дверцы и багажник гостеприимно раскрылись. Аннушка увидела, что половину багажника занимает большая клетка, в которой сидят четыре коричневых длинноухих зверька. Приглядевшись, она поняла, что это кролики, и очень удивилась: до сих пор коричневых кроликов ей видеть не приходилось. Мисс Морген поставила дорожные сумки, пестрые пакеты Жанны и Аннушкин чемодан рядом с клеткой и захлопнула крышку багажника.
— Не возражаешь, если я сяду впереди? — спросила Жанна. — Мы давно не виделись с Сироной и хотим поговорить.
— Мне все равно, — ответила Аннушка и стала пролезать через откинутое переднее сиденье, но в нерешительности остановилась: на заднем сиденье лежал зверь, которого она сначала приняла за собаку.
— Не бойся, Юлианна, садись! Мой котик подвинется. Дай место девочке, Брауни! — прикрикнула мисс Морген на зверя, оказавшегося и вправду котом невиданного размера и окраса — шерсть у него была коричневого цвета, почти того же оттенка, что у кроликов. Кот нехотя привстал и чуть-чуть подобрался, оставив Аннушке примерно треть сиденья. Она села и протянула руку, чтобы погладить кота и подружиться с ним, но он протянул ей навстречу толстую коричневую лапу с растопыренными когтями, и Аннушка свою руку тотчас отдернула. Кот поглядел ей прямо в глаза, широко зевнул и отвернулся.
— Ну и пожалуйста! — сказала Аннушка и тоже отвернулась к окну.
Мисс Морген села за руль, Жанна устроилась рядом, и машина тронулась.
Аннушка не слышала, о чем впереди переговаривались Жанна и мисс Морген, она устала от горя и слез и теперь просто смотрела в окно. Несмотря ни на что, Ирландия ей нравилась: даже у них в Пскове не было такой зеленой травы и такой чистой листвы на деревьях. Понравились ей веселые уютные домики вдоль шоссе и множество нешироких речек, через которые они то и дело переезжали. На пастбищах паслись стада чистеньких коров и овец, издали их фигурки казались игрушечными на фоне яркой зеленой травы, а сами пастбища были перегорожены невысокими каменными стенками. Вскоре она поняла, почему ирландская трава такая свежая и зеленая, а животные такие чистые: пока они ехали, на небо несколько раз набегали облака и поливали землю легким дождичком, а затем все снова заливало солнцем. Зеленые живые изгороди вдоль дорог были усыпаны красными ягодами боярышника и шиповника; ягоды были тоже промыты дождем и оттого казалось, что они покрыты свежим лаком. «Какая у них тут природа веселая», — подумала Аннушка, и на сердце у нее полегчало.
Они миновали небольшой уютный городок с красной кирпичной ратушей и часами на башне, переехали по старому каменному мосту неширокую речку, потом совсем недолго ехали по грунтовой дороге сквозь сплошные заросли терновника и наконец остановились перед темно-зеленой стеной леса. Здесь от основной дороги прямо в лес уходила узкая лесная дорога, перекрытая ржавыми железными воротами. От ворот в обе стороны отходила замшелая и местами обвалившаяся каменная стена, почти скрытая терновником и куманикой[10]. Мисс Морген вышла из машины и своим ключом открыла ворота. Она развела половинки ворот в стороны, потом вернулась за руль, и они въехали на лесную дорогу, казавшуюся совсем заброшенной и малопроезжей. Мисс Морген снова остановила машину, вернулась и аккуратно затворила и заперла ворота. Дальше ехали по лесу, дремучему и сумрачному. Деревья тут росли огромные и старые, с длинными бородами лишайников и серо-зеленой плесенью на черной коре, с большими как тарелки грибами-трутовиками на стволах, а земля вдоль дороги была завалена непроходимым буреломом.
Проехав через мрачный лес, они оказались на берегу озера, а потом дорога стала медленно подниматься в гору, и Аннушка увидела впереди три холма на плоской каменистой равнине. На вершине среднего, ближайшего к озеру холма что-то ослепительно сияло. Когда солнце на минуту забежало за тучку, Аннушке удалось разглядеть, что это стеклянная пирамида, которая то ли стояла на вершине холма, то ли возвышалась за ним. Рядом с пирамидой на фоне голубого неба вырисовывалось большое мертвое дерево: оно наклонилось с холма, подняв к небу две черные корявые ветви с длинными голыми прутьями на концах — будто великан угрожающе поднял руки. А когда они подъехали еще ближе, она разглядела под мрачным деревом стройную и тонконогую белую лошадку, как две капли воды похожую на ту, что была изображена на дверцах их автомобиля. Лошадка не двигалась, и Аннушка решила, что это скульптура. «Мы подъезжаем к Келпи», — сообразила она и с облегчением вздохнула: из-за кота Брауни, который так и не подумал подвинуться, ей пришлось сидеть на краешке сиденья, и у нее от неудобной позы уже ныла спина.
— Вот мы и добрались, — сказала мисс Морген, заглушая мотор. Все вышли из машины. Аннушка огляделась. Холм был высоким и зеленым, но кроме травы на нем ничего не росло. Лишь у подножия, возле самой дороги стояли два дерева: старая рябина, вся покрытая гроздьями рубиновых ягод, и древний дуб, кряжистый, узловатый и замшелый. На его нижней ветке сидела крупная ворона с каким-то неопрятным седоватым опереньем — видно, тоже очень старая. Выйдя из машины, мисс Морген помахала вороне рукой, а ворона, будто отвечая ей, взмахнула крыльями и коротко каркнула, но улетать и не подумала.
Именно возле этих древних деревьев, рябины и дуба, начиналась невидимая стена, о которую с разлета ударился грудью Ангел Хранитель Иоанн. Он затрепетал крыльями и, не удержавшись в воздухе, упал на землю. Впрочем, он тут же вскочил на ноги и схватился за меч. И услышал позади негромкий глумливый смех. Ангел оглянулся и увидел на толстой нижней ветке дуба страшенного беса в образе огромной то ли вороны, то ли гарпии: на первый взгляд ворона как ворона, только величины неправдоподобной, а приглядишься — гарпия.
— Ты откуда тут взялся, птенчик лучезарный? — спросила страхолюдина.
— Я сопровождаю мою подопечную, отроковицу Анну, — ответил Иоанн, не отнимая руки от рукояти меча.
— Юлия! Ты можешь вести себя прилично на публике? — шипела она.
Но Аннушка ничего не отвечала и только всхлипывала. А дело было в том, что во время полета она узнала ужасную новость.
Как только самолет поднялся в воздух, Жанна принялась вслух мечтать о том, что их ожидает в Лондоне. Аннушка сидела у окна и любовалась облаками под крылом самолета. Жанна, не переставая болтать, листала иллюстрированный журнал, который ей принесла стюардесса, и Аннушка ее почти не слушала. И вдруг Жанна спросила:
— Ну что, ты уже больше не скучаешь по своей сестре?
— Скучаю. Жаль, что мы не можем вместе жить и учиться.
— К сожалению, скоро придется, — вздохнула Жанна.
— Что придется? — не поняла Аннушка.
— Придется Мишину забирать Анну в Петербург насовсем. Скоро псковская бабулька помрет, так что надо будет решать судьбу твоей сестры.
— Почему это наша бабушка вдруг помрет? Она совсем не старая и не болеет! — возмутилась Аннушка.
— А я тебе говорю — помрет, — убежденно и равнодушно проговорила Жанна, листая свой журнал.
— Да почему же это она вдруг помрет?!
— Да потому, что у бабульки рак в последней стадии, и долго она не протянет.
Аннушка так и ахнула.
— А папа об этом знает?
— Знает, конечно, иначе откуда бы я узнала? Она сама об этом Мишину написала и просила позаботиться об Анне.
Тут Жанна соврала: не от самого Мишина она узнала о болезни Анастасии Николаевны, а из выкраденного Жаном письма, которое бабушка еще в начале лета написала Дмитрию Сергеевичу.
— Поэтому Мишин и притащил твою сестричку в Петербург, чтобы она привыкала к будущему дому, — пояснила Жанна.
— Почему мне об этом никто ничего не говорил?
— Мишин не велел.
Аннушка заплакала, а потом сказала:
— Жанна, пожалуйста, давай, как только прилетим в Лондон, купим обратные билеты и вернемся в Петербург. Я хочу в Псков, к бабушке!
— Не выдумывай! Да и какое тебе дело до какой-то псковской старухи? О себе думай, дорогая. Ты едешь учиться в лучшую и самую дорогую школу для девочек!
— Но если бабушка…
— Всё! Не желаю больше ничего слушать про эту псковскую бабушку! — резко оборвала ее Жанна. — Замолчи, пожалуйста, и перестань причитать. Ты мне мешаешь читать журнал и беспокоишь других пассажиров. Смотри, на тебя уже люди смотрят! Аннушка отвернулась, уткнулась в окно и заплакала.
— Ну, с меня хватит! — прошипела Жанна, увидела впереди свободное место и пересела туда. И журнал с собой прихватила, конечно.
Ангел Иоанн летел рядом с авиалайнером, держась за обледенелое крыло, смотрел сквозь подернутое инеем окно на Аннушку и шептал ей слова утешения:
— Бабушка не умрет, Аннушка! Бабушка просто откроет дверь и войдет в другую жизнь. Молодая и здоровая, побежит она вот по таким облакам прямо к Господу в Его объятия! — говорил Иоанн. А сам тоже плакал, и слезы, срываясь с его ресниц, мгновенно замерзали и стучали по дюралевой обшивке самолетного крыла.
Никогда и никому Аннушка не рассказывала потом, о чем она думала и плакала, глядя на снежные поля облаков, но к концу полета она решила, что устраивать скандал и требовать возвращения в Петербург она не станет ради сестры. Она, Аннушка, всю жизнь прожила рядом с бабушкой, бабушка ее так любила! Так пусть и Юленька хоть напоследок побудет с нею, узнает, что это такое — бабушка. А она поедет в Келпи и постарается уж как-нибудь продержаться до зимних каникул. Но зато потом сразу из Петербурга — в Псков! И они будут с Юлей вместе ухаживать за бабушкой до самого конца. Она все объяснит папе, и папа, конечно, все поймет и отпустит их в Псков.
Когда они приземлились в Лондоне и прошли паспортный контроль и таможню, Жанна посадила почти ослепшую от слез Аннушку в кафе, поставила возле нее дорожные сумки и Аннушкин чемодан, велела сторожить и отправилась узнавать, когда будет ближайший рейс на Дублин. Рейс был через два часа, и все это время Аннушка просидела в кафе, уже не плача, а просто глядя на высокий бокал с кока-колой, который ей принесла официантка по заказу Жанны.
Хранитель Иоанн стоял позади Аннушки, гладил ее по голове и что-то ласково нашептывал. Не забывая, однако, и по сторонам поглядывать: аэропорт — место людное, а люди всякие случаются.
Сама Жанна все время до объявления посадки провела в бутиках аэропорта, ничуть не беспокоясь об оставленной в кафе Аннушке. Потом она, нагруженная яркими пакетами, забежала за нею, и они едва-едва успели на дублинский рейс. Теперь Аннушка тем же грустным и отрешенным взглядом смотрела в окно на проплывавшую внизу зеленую Англию, а потом еще более зеленую Ирландию.
Ангел Иоанн сидел на крыле, обняв колени, и тоже задумчиво смотрел вниз: что-то их ждет в этой Ирландии!
В Дублине их должна была встречать преподавательница из Келпи, старая знакомая Жанны. Получив багаж, они вышли в зал.
— Мисс Кребс!
— Это меня, — сказала Жанна, вглядываясь в небольшую толпу встречающих. Аннушка удивилась: она знала, что фамилия Жанны была Рачок.
Жанна увидела свою знакомую и быстро направилась к ней.
— Сирона, дорогая моя, как поживаешь? — воскликнула она, протягивая руки к стройной блондинке в элегантном синем костюме. Они расцеловались. Аннушку поразили глаза блондинки. Они были так прекрасны, будто существовали на лице не для зрения, а только для красоты: в них не было никакого выражения, они просто сияли, и всё. Красавица поглядела на Аннушку и улыбнулась, показав неправдоподобно ровные жемчужные зубы.
— Девочка плохо себя чувствует?
— В самолете укачало, — небрежно пояснила Жанна, украдкой сделав Аннушке зверскую гримасу.
— Бедняжка. Давай знакомиться, Юлия Мишина! — сказала красавица и протянула Аннушке белую руку с длиннющими голубыми ногтями. Рука была холодная как лед. — Меня зовут Сирона Морген, я школьный врач. А еще я преподаю факультативный курс целительства.
— Меня зовут Юлианна, — сказала Аннушка, поскорее убирая свою руку после ледяного пожатия мисс Морген.
— Это домашнее имя, — пояснила Жанна. Аннушка с Юлькой заранее решили, что после «размена» они будут обе зваться Юлианнами, чтобы нечаянно не запутаться в именах.
— Пусть будет Юлианна Мишина, — кивнула мисс Морген. — Тем более что в школе уже есть одна Юлия — Юлия Борджиа из Италии.
— Неужели из тех самых Борджиа? — удивилась Жанна. — Я полагала, они все вымерли.
— По крайней мере так она утверждает.
Они вышли из здания аэровокзала и направились к автостоянке. Мисс Морген подвела их к маленькому синему автомобилю, на дверце которого была нарисована симпатичная белая лошадка, взмахнула рукой, и обе дверцы и багажник гостеприимно раскрылись. Аннушка увидела, что половину багажника занимает большая клетка, в которой сидят четыре коричневых длинноухих зверька. Приглядевшись, она поняла, что это кролики, и очень удивилась: до сих пор коричневых кроликов ей видеть не приходилось. Мисс Морген поставила дорожные сумки, пестрые пакеты Жанны и Аннушкин чемодан рядом с клеткой и захлопнула крышку багажника.
— Не возражаешь, если я сяду впереди? — спросила Жанна. — Мы давно не виделись с Сироной и хотим поговорить.
— Мне все равно, — ответила Аннушка и стала пролезать через откинутое переднее сиденье, но в нерешительности остановилась: на заднем сиденье лежал зверь, которого она сначала приняла за собаку.
— Не бойся, Юлианна, садись! Мой котик подвинется. Дай место девочке, Брауни! — прикрикнула мисс Морген на зверя, оказавшегося и вправду котом невиданного размера и окраса — шерсть у него была коричневого цвета, почти того же оттенка, что у кроликов. Кот нехотя привстал и чуть-чуть подобрался, оставив Аннушке примерно треть сиденья. Она села и протянула руку, чтобы погладить кота и подружиться с ним, но он протянул ей навстречу толстую коричневую лапу с растопыренными когтями, и Аннушка свою руку тотчас отдернула. Кот поглядел ей прямо в глаза, широко зевнул и отвернулся.
— Ну и пожалуйста! — сказала Аннушка и тоже отвернулась к окну.
Мисс Морген села за руль, Жанна устроилась рядом, и машина тронулась.
Аннушка не слышала, о чем впереди переговаривались Жанна и мисс Морген, она устала от горя и слез и теперь просто смотрела в окно. Несмотря ни на что, Ирландия ей нравилась: даже у них в Пскове не было такой зеленой травы и такой чистой листвы на деревьях. Понравились ей веселые уютные домики вдоль шоссе и множество нешироких речек, через которые они то и дело переезжали. На пастбищах паслись стада чистеньких коров и овец, издали их фигурки казались игрушечными на фоне яркой зеленой травы, а сами пастбища были перегорожены невысокими каменными стенками. Вскоре она поняла, почему ирландская трава такая свежая и зеленая, а животные такие чистые: пока они ехали, на небо несколько раз набегали облака и поливали землю легким дождичком, а затем все снова заливало солнцем. Зеленые живые изгороди вдоль дорог были усыпаны красными ягодами боярышника и шиповника; ягоды были тоже промыты дождем и оттого казалось, что они покрыты свежим лаком. «Какая у них тут природа веселая», — подумала Аннушка, и на сердце у нее полегчало.
Они миновали небольшой уютный городок с красной кирпичной ратушей и часами на башне, переехали по старому каменному мосту неширокую речку, потом совсем недолго ехали по грунтовой дороге сквозь сплошные заросли терновника и наконец остановились перед темно-зеленой стеной леса. Здесь от основной дороги прямо в лес уходила узкая лесная дорога, перекрытая ржавыми железными воротами. От ворот в обе стороны отходила замшелая и местами обвалившаяся каменная стена, почти скрытая терновником и куманикой[10]. Мисс Морген вышла из машины и своим ключом открыла ворота. Она развела половинки ворот в стороны, потом вернулась за руль, и они въехали на лесную дорогу, казавшуюся совсем заброшенной и малопроезжей. Мисс Морген снова остановила машину, вернулась и аккуратно затворила и заперла ворота. Дальше ехали по лесу, дремучему и сумрачному. Деревья тут росли огромные и старые, с длинными бородами лишайников и серо-зеленой плесенью на черной коре, с большими как тарелки грибами-трутовиками на стволах, а земля вдоль дороги была завалена непроходимым буреломом.
Проехав через мрачный лес, они оказались на берегу озера, а потом дорога стала медленно подниматься в гору, и Аннушка увидела впереди три холма на плоской каменистой равнине. На вершине среднего, ближайшего к озеру холма что-то ослепительно сияло. Когда солнце на минуту забежало за тучку, Аннушке удалось разглядеть, что это стеклянная пирамида, которая то ли стояла на вершине холма, то ли возвышалась за ним. Рядом с пирамидой на фоне голубого неба вырисовывалось большое мертвое дерево: оно наклонилось с холма, подняв к небу две черные корявые ветви с длинными голыми прутьями на концах — будто великан угрожающе поднял руки. А когда они подъехали еще ближе, она разглядела под мрачным деревом стройную и тонконогую белую лошадку, как две капли воды похожую на ту, что была изображена на дверцах их автомобиля. Лошадка не двигалась, и Аннушка решила, что это скульптура. «Мы подъезжаем к Келпи», — сообразила она и с облегчением вздохнула: из-за кота Брауни, который так и не подумал подвинуться, ей пришлось сидеть на краешке сиденья, и у нее от неудобной позы уже ныла спина.
— Вот мы и добрались, — сказала мисс Морген, заглушая мотор. Все вышли из машины. Аннушка огляделась. Холм был высоким и зеленым, но кроме травы на нем ничего не росло. Лишь у подножия, возле самой дороги стояли два дерева: старая рябина, вся покрытая гроздьями рубиновых ягод, и древний дуб, кряжистый, узловатый и замшелый. На его нижней ветке сидела крупная ворона с каким-то неопрятным седоватым опереньем — видно, тоже очень старая. Выйдя из машины, мисс Морген помахала вороне рукой, а ворона, будто отвечая ей, взмахнула крыльями и коротко каркнула, но улетать и не подумала.
Именно возле этих древних деревьев, рябины и дуба, начиналась невидимая стена, о которую с разлета ударился грудью Ангел Хранитель Иоанн. Он затрепетал крыльями и, не удержавшись в воздухе, упал на землю. Впрочем, он тут же вскочил на ноги и схватился за меч. И услышал позади негромкий глумливый смех. Ангел оглянулся и увидел на толстой нижней ветке дуба страшенного беса в образе огромной то ли вороны, то ли гарпии: на первый взгляд ворона как ворона, только величины неправдоподобной, а приглядишься — гарпия.
— Ты откуда тут взялся, птенчик лучезарный? — спросила страхолюдина.
— Я сопровождаю мою подопечную, отроковицу Анну, — ответил Иоанн, не отнимая руки от рукояти меча.