Врублевская Катерина. Дело о старинном портрете

   — Ах, князь, оставьте ваши булавочные уколы. Право, они смешны.
   — Мадам Ларок, вы меня, конечно, извините, но в вас говорят предрассудки. Еще поэт воспевал:
 
   И одалиской Энгра, чресла
   Дразняще выгнув, возлежит,
   Назло застенчивости пресной
   И тощей скромности во стыд.²⁰
 
   А вам лишь бы покритиковать. Рантьерша не удостоила его даже взглядом.
   — И что люди находят в этих облупленных картинах? — Она повернулась ко мне. — То ли дело импрессионисты — яркие краски, необычные композиции. А Энгр и ему подобные уже давно заросли паутиной. Поверьте, я хорошо разбираюсь в современном искусстве!
   — А что в нем разбираться? — фыркнул Засекин-Батайский и раскрыл «Фигаро». — Висит на стене — значит, картина, а если сможешь обойти кругом — статуя. А вам, мадам, в импрессионизме, по моему разумению, нравятся исключительно сами художники — они ведь помоложе будут покрытого паутиной Энгра. Я говорю это вам как ваш старинный друг — кто же, кроме друга, скажет вам правду?
   — Господа, попробуйте фрикасе из утки. Сегодня оно удалось на славу. — Хозяйка попыталась притушить спор, а я с интересом наблюдала за пикировкой между князем и мадам Ларок — меня это развлекало. Мысль об отъезде заблудилась где-то далеко.
   — Только глупцы платят по пять тысяч франков за то, что случайно не оказалось в мусорной корзине…
   Договорить мадам Ларок помешали. В столовую вошел человек среднего роста, чуть полноватый, в форменном мундире.
   — Добрый вечер, дамы и господа. Меня зовут Прюдан Донзак, я полицейский уголовного сыска Сюртэ.
   — О, Святая Дева! — воскликнула хозяйка. — Полиция в доме де Жаликуров! Какой позор!
   — Что случилось? — почему-то занервничала Матильда Ларок. Засекин-Батайский аккуратно сложил газету и вынул из глаза монокль.
   — Я ищу даму из России по фамилии Авилова.
   — Так я и знала! — всплеснула руками хозяйка.
   — Это я, — спокойно ответила я. — Чему обязана?
   — Когда вы приехали в Париж, мадам Авилова?
   — Сегодня утром, берлинским экспрессом.
   — Верно, — кивнул он, — этот поезд прибывает каждый четверг в восемь утра. У вас сохранился билет?
   — Да. Он в сумочке наверху.
   — Я хотел бы на него взглянуть. Скажите, мадам, какова цель вашего приезда во Францию?
   Я рассердилась и с гневом произнесла:
   — По какому поводу вы меня допрашиваете, мсье инспектор? Я ничего не нарушила, я подданная Российской империи и буду отвечать на ваши вопросы только в присутствии российского консула. В чем меня обвиняют?
   Услышав о консуле, Засекин-Батайский приосанился и сорвал с шеи салфетку. Вид у него был прекомичный.
   — Боже упаси, мадам Авилова, французская полиция вас ни в чем не обвиняет, — сказал полицейский. — Мне просто надо выяснить цель вашего приезда в Париж. Поверьте, у меня есть серьезные причины для этого.
   — Я приехала посмотреть парижские достопримечательности: башню инженера Эйфеля, Лувр, выставку, — ответила я.
   Полицейский позволил себе усмехнуться:
   — И поэтому вы начали с пивной «Ла Сури»? Она вас заинтересовала больше Эйфелевой башни или Лувра?
   — Я искала одного человека. Пошла к нему домой, а консьержка сказала, что он часто посещает это заведение. Я и направилась туда.
   — И как? Нашли?
   — Нет, к сожалению. Его там не оказалось.
   — Кого именно вы искали?
   — Знакомого художника, Андрея Протасова. Он уехал в Париж, сначала часто посылал мне письма, а потом перестал. Я решила выяснить, что случилось.
   — Как он выглядел? — спросил полицейский.
   — Ростом чуть выше меня, волосы русые, до плеч, нос прямой, глаза серые, на шее слева родинка.
   — Вам придется поехать со мной.
   — Куда?
   — На опознание в морг. Найден утопленник. Тело выловили из Сены. По приметам похож…
   — Вам нужна помощь? — участливо спросил князь. — Только прикажите.
   — Нет, благодарю вас, князь, — сказала я и, надев шляпку, вышла вслед за мсье Донзаком.
   Морг на набережной де ла Рапе представлял собой мрачное серое здание с решетчатыми окнами. Непонятно было, для чего нужны эти решетки: чтобы мертвые не сбежали или живые не влезли?
   Безуспешно отгоняя от себя дурные мысли, я молилась: только бы не он, только бы не он. Пусть я не увижу его больше, пусть он будет с этой натурщицей, лишь бы я не узнала там, куда меня везут, милого художника, шептавшего мне когда-то: «Полинушка, душа моя…»
   Пожилой сторож, похожий на гамлетовского могильщика, не сказав ни слова, пропустил нас внутрь. Резкий сладковатый запах ударил в ноздри, и я в очередной раз полезла в сумочку за нюхательными солями.
   — Прошу вас, мадам Авилова, сюда. Осторожно, не оступитесь.
   Полуприкрыв глаза, я следовала за Донзаком, боясь смотреть по сторонам. На столах лежали тела, накрытые простынями, только желтые ступни с бирками на больших пальцах торчали наружу.
   Мы зашли в небольшую комнату, где я увидела невысокого человека средних лет, склонившегося над цинковым столом. У него был высокий лоб мыслителя и аккуратная борода. В руках он держал большой деревянный циркуль.
   — Здравствуйте, Альфонс, — приветствовал его мсье Донзак. — Я вижу, вы уже начали измерения. Как продвигается ваш новый проект?
   — Спасибо, — кивнул тот, не прекращая работы. — С утра я говорил с префектом, и он позволил мне продолжать исследования. Я решил упорядочить действия полицейских фотографов. Преступников надо фотографировать анфас и в профиль, а не как взбредет в голову. Эти фотографы-любители до сих пор воображают, что занимаются художественной съемкой. Мне глубоко безразлично, как будут падать тени, главное — другое: подозреваемый на фотографии должен быть похож на себя в жизни. И точка! — Альфонс взмахнул циркулем и воткнул его в воздух, словно ставя эту пресловутую точку. — Кстати, вот очень интересный случай. Структура кожи на лице и теле разная по плотности. И еще я нашел шишку таланта.
   — Альфонс, я привел даму на опознание. Познакомьтесь, мадам Авилова. Это мсье Бертильон, гений точных измерений. Именно он по своей картотеке нашел террориста Равашоля, подложившего бомбу на бульваре Сен-Жермен.
   — Очень приятно, — промямлила я дрожащими губами.
   — Прошу вас, подойдите и посмотрите на тело. — Полицейский подошел к столу и откинул простыню.
   Горький комок подкатил к горлу. Я зажмурилась и отвернулась.
   — Ну, полно, полно, успокойтесь, — похлопал меня по плечу полицейский. — Вы должны нам помочь. Соберитесь с силами и…
   Да, это был Андрей… Бледное лицо, прямой нос, длинные волосы. А на шее страшная странгуляционная борозда. Но что это? Лицо покрывали глубокие старческие морщины. И руки были испещрены сеточкой. Ахнув, я закрыла рот рукой и отшатнулась.
   — Да, это он. Андрей Протасов. Как он умер? Его убили?
   Мсье Донзак кивнул:
   — Его задушили, а потом сбросили в Сену. Тело быстро нашли, поэтому оно не обезображено. Пойдемте отсюда, мадам Авилова, вы нам очень помогли.
   На ватных ногах я еле дошла до выхода. Донзак и Бертильон поддерживали меня с двух сторон.
   На улице я смогла отдышаться. С Сены веяло прохладой.
   — Когда я смогу забрать тело и похоронить его по православному обряду? — спросила я Донзака.
   — У него здесь нет родственников?
   — Ни единой души. Все родственники в России, а в Париж он приехал, чтобы учиться живописи. Я очень вас прошу, мсье Донзак.
   — Хорошо, я распоряжусь, мадам Авилова. Я рад, что вы, как добрая христианка, хотите отдать последний долг погибшему.
   — Он был хорошим художником? — участливо спросил Бертильон.
   — Да, очень, у него был настоящий талант. — Я отвернулась, чтобы они не увидели моих слез.
   — Вас проводить до дома? — спросил меня Донзак.
   — Нет, спасибо, я доберусь сама. Остановите мне, пожалуйста, фиакр.
   — Я рад, что мои измерения оправдались, — сказал Бертильон. — У настоящего художника должна быть такая шишка!
   Уже сидя в фиакре, я спросила у полицейского, стоявшего возле экипажа:
   — Мсье Донзак, скажите, каким образом вы нашли меня? Ведь я всего день в Париже. Неужели парижская полиция ведет слежку за всеми прибывающими в город?
   — Нет, ну что вы, мадам, — возразил он. — У погибшего под ногтями обнаружились частицы масляной краски, это говорило о том, что он или маляр, или художник. Я решил, что художник, посетил несколько мест, где они обычно встречаются, и в «Ла Сури» мне сказали, что некая дама искала пропавшего художника по имени Андре. В пивной мне сообщили адрес Протасова, а еще сказали, что русскую даму сбил фиакр и репортер Доминик Плювинье отвел пострадавшую к себе домой. Ваш адрес я узнал уже от него. Я пошел по адресам, консьержка рассказала мне, что вы приходили к ней и спрашивали о художнике. Так что в отель «Сабин» я пришел во всеоружии.
   — Отдаю должное оперативности французской полиции. Смею надеяться, что вы так же быстро найдете убийцу.
   — Мы сделаем все, что в наших силах, мадам Авилова. Только одна просьба: не покидайте Париж, пока все не прояснится. До свидания.
   В отель «Сабин» я не поехала — не было сил отвечать на вопросы хозяйки и постояльцев. Я приказала кучеру отвезти меня в православную церковь. Через полчаса я оказалась перед воротами белоснежного храма. Табличка возле каменных ворот гласила на двух языках: «Улица Дарю. Храм Александра Невского». Перекрестившись, я вошла под гулкие своды. В храме было темно и прохладно.
   Круглолицая монашка в железных очках продавала свечи. Я купила одну и спросила по-русски, где мне найти священника.
   — Сейчас позову отца Иоанна, — ответила она и скрылась за небольшой дверкой.
   Я зажгла свечу и принялась молиться за упокой души Андрея.
   Вскоре ко мне подошел пожилой священник, благообразный, с седой бородой, в черной рясе.
   — Батюшка, благословите! — Я поцеловала ему руку. — С бедой я пришла к вам. Совет нужен.
   — Рассказывайте, дочь моя, — ответил он. — Что с вами случилось? Все в руне Божьей.
   — Умер мой знакомый, православный, Андрей Серапионович Протасов. Сюда приехал учиться живописи. У него никого в Париже нет. Только я его знаю, мы земляки, оба из N-ска.
   — Где сейчас тело раба божьего Андрея?
   — В полицейском морге на набережной де ла Рапе.
   — Почему? — слегка нахмурился священник.
   — Его нашли в Сене, задушенного. Полиция начала расследование, и мне обещали выдать тело, когда они закончат свою работу. Я только что была на опознании.
   — Не забудьте взять в полиции разрешение на захоронение, иначе я не смогу ничего для вас сделать. Господь с вами. — Он вяло перекрестил меня.
   — Спасибо, владыка. — Я еще раз поцеловала его руку, опустила лепту в кружку для пожертвований и вышла из храма.
   В отель «Сабин» я добралась, когда уже совсем стемнело. Дверь мне открыла горничная. Поблагодарив ее, я поднялась в свою комнату, упала на кровать и впервые за сегодняшний день дала волю слезам.
   Я не могла позволить себе рыдать в полный голос, а ведь мне хотелось именно этого: завыть, как выли древние плакальщицы, разодрать ногтями лицо и грудь, рвать на себе волосы и одежду. Потом броситься на голую землю и лежать, не в силах подняться. Но я не могла привлекать к себе внимание. Не хотела участия чужих людей, не хотела слышать их любопытствующие перешептывания за спиной и вкрадчивые вопросы. Поэтому я уткнулась лицом в подушку, и рыдания, которым я не давала вырваться наружу, душили меня. Мне так не хватало отца…
   Потом я заснула, и мне снился Андрей. Мы гуляли у Александрийского пруда. Он смеялся, закидывал голову назад, а на горле его багровела страшная кровавая полоса. «Что это?» — спрашивала я, кружась в его объятьях. «Это след от гильотины, — отвечал он. — Мы же во Франции. Разве ты не знаешь, что здесь гильотинируют тех, кто любит не ровню себе». — «Но ведь революция — это свобода, равенство и братство!» — «Это для французов, а мы с тобой, Полинушка, не французы…» Потом мы легли на мягкую траву, он прижался ко мне губами, и я провалилась в небытие.
   Даже во сне слезы заливали мне лицо. Проснувшись, я долго лежала, не в силах подняться. Впервые я так близко столкнулась с насильственной смертью любимого человека. Мой муж умер от болезней в зрелом возрасте. Все убийства, свидетельницей которых мне приходилось бывать, происходили с чужими мне людьми, случайными знакомыми. А тут совершенно другое: из меня словно вырвали кусок плоти, и рана нестерпимо болела. В ту ночь я поклялась найти убийцу. И если для достижения цели мне придется подвергать свою жизнь опасности, посещать злачные места, подвергаться насмешкам и выспрашивать бывших любовниц Андрея, я пойду на это, ибо он должен быть отомщен. На полицию у меня было мало надежды. Что ей бедный иностранец?
   В дверь постучали. В комнату заглянула хозяйка в новой кружевной наколке, на этот раз кремового цвета.
   — Мадам Авилова, спускайтесь на завтрак. Я принесла из пекарни свежие круассаны.
   — Сейчас спущусь, только приведу себя в порядок.
   Скрыть опухшие глаза не удалось, как я ни старалась. Сотрапезники посмотрели на меня с плохо скрываемым любопытством, но ни о чем не спрашивали. Матильда Ларок лениво щипала круассан, князь помешивал кофе со сливками. Заговорила хозяйка:
   — Мадам Авилова, вы должны меня понять и не сердиться на меня: у меня респектабельный отель, и сюда никогда не заглядывала полиция.
   — Не беспокойтесь, мадам де Жаликур, больше полицейских вы тут не увидите. Я намерена съехать, как только закончу свои дела. Это не займет много времени. Дней пять-шесть, не больше.
   — Ну что вы! — Ее лицо помрачнело, скорее всего, это было вызвано опасением, что придется вернуть задаток. — Никто вас не заставляет уезжать, напротив. .. Живите сколько угодно.
   Засекин-Батайский посмотрел на меня внимательно и решился спросить:
   — Не могли бы вы рассказать нам, чем закончилась ваша поездка с комиссаром? Вас в чем-нибудь обвиняют?
   — Напротив, инспектор был очень любезен. Мсье Донзак отвез меня в морг, и я опознала тело. Это был мой знакомый художник, земляк. Он жил тут совсем один, и теперь, кроме меня, его некому проводить в последний путь. Когда мне отдадут тело, я похороню его по православному обряду. Больше в Париже меня ничего не задержит. Выставку, башню и другие достопримечательности я осмотрю в следующий раз, сейчас у меня нет никакого желания развлекаться.
   — Что с ним случилось? — спросила мадам Солаюк! — Это, наверное, очень печально ходить по подобным заведениям. Я бы никогда не смогла переступить порог морга.
   — Он утонул в Сене, — коротко ответила я. О том, что Андрея задушили, я предпочла не говорить.
   — Могу вам помочь с похоронами, — неожиданно сказала мадам Ларок. — Недалеко от Парижа есть небольшое муниципальное кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. На нем мало кого хоронят. У меня там знакомый чиновник, мсье Лами, он быстро все устроит. Скажете ему, что от меня, мы с ним старинные приятели. Правда, там совсем нет православных, и вашему художнику будет одиноко, но на кладбищах в пределах Парижа стараются не хоронить некатоликов, и вам не выправить всех бумаг за короткий срок, если у вас нет связей.
   — Искренне вам признательна, — ответила я. — Мне сейчас любая помощь кстати, надо быстро управиться.
   В дверь постучали, горничная отправилась открывать, и в прихожую вошли знакомый мне репортер Плювинье и миловидная девушка в синем фуляровом платье и соломенной шляпке, украшенной петушиным пером. Девушка смущенно потупилась и попыталась спрятаться за Доминика.
   — Добрый день, мадемуазель, — поприветствовал горничную Плювинье. — Можем ли мы видеть мадам Авилову?
   Горничная попросила их подождать, вошла в столовую и наклонилась к уху мадам Соланж.
   Но я не стала дожидаться, когда закончится эта длинная церемония. Я вышла из-за стола и протянула репортеру руку.
   — Доминик, — сказала я, — и вы, мадемуазель, пройдемте в мою комнату. Прошу извинить меня, господа.
   В сопровождении гостей я поднялась к себе, предоставив хозяйке и постояльцам шептаться сколько им заблагорассудится.
   — Присаживайтесь. — Гости сели на узкий диванчик. — Я вас слушаю.
   — Полин, — начал Доминик, волнуясь, — это Сесиль Мерсо, подруга Андре.
   — Вот как? — Мне удалось сдержать горечь в голосе. Девушка была свежа, лет восемнадцати, с короткой стрижкой, которую у нас в России посчитали бы неприличной. — Очень приятно, мадемуазель.
   — Доминик сказал мне, что вы ищете Андре. Верно? Вы нашли его? Он в Париже? Зачем он уехал от меня? — Она сыпала вопросами, и в ее глазах отчаяние мешалось с надеждой. Мне было ее жаль.
   Я отметила про себя это «от меня» и поняла, что не только я стала жертвой протасовской меланхолии. Бедная девушка в силу своей молодости и неопытности полной ложкой нахлебалась того, от чего я могла оградить себя в силу возраста и положения. Мне нужно было сообщить ей страшную правду.
   — Он умер, мадемуазель Мерсо, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — Вернее, его убили.
   — Как? Полин, ты не ошибаешься? — воскликнул репортер, а девушка ахнула и закрыла руками лицо.
   — К сожалению, нет. Я была на опознании тела. Андре задушили, а потом сбросили в Сену. Хорошо, что его быстро нашли, иначе, по словам полицейского инспектора, тело так обезобразили бы рыбы, что невозможно было бы произвести опознание.
   Сесиль зашлась в рыданиях и упала спутнику на колени. Доминик принялся ее успокаивать, нежно поглаживая по голове. И вдруг в моей душе поднялась волна гнева и боли: вчера я была одна, наедине со своими страданиями, и никто не пришел утешить меня, никто не облегчил их. Мне пришлось самой выкарабкиваться из бездны, в которую бросила меня смерть Андрея. А эту барышню сразу пожалели, приласкали, погладили по головке. Но я тут же остановила себя: во мне говорили ревность к девушке и жалость к себе, а вовсе не справедливость. Ведь Доминик и ко мне прекрасно отнесся, помог, когда меня сбила лошадь, отвел к себе, позаботился…
   Вдруг девушка подняла голову.
   — Я знаю, кто его убил! — воскликнула она. — Да-да, знаю, уверена! Этот иностранец, Улисс! Он завидовал таланту мсье Протасова и делал мне скабрезные намеки! Хотел, чтобы я бросила Андре и ушла к нему. Даже обвенчаться предлагал. Это он, он!
   — Полно, полно, успокойтесь, Сесиль, — сказала я, а про себя подумала: «Если в ее словах есть хоть крупица правды, то Андрей мог бы остаться в живых, уйди эта гризетка к Улиссу».
   Да что же это такое? Разве я зря молилась в храме Александра Невского? Мне никак не удается быть покорной судьбе и принимать ее удары с истинно христианским смирением.
   — Нужно обязательно сообщить в полицию о твоих подозрениях, Сесиль, — произнес Плювинье.
   — Я не пойду в полицию, — заупрямилась она.
   — Почему?
   — Меня уже сажали в тюрьму как малолетнюю воровку, мне полицейские не поверят, — ответила она и добавила с вызовом: — А куда было деваться? Я младшая в семье, мать, не покладая рук, работала поденной уборщицей и прачкой, сестра выросла и ушла от нас, и мне с двенадцати лет пришлось смотреть за чужими младенцами. Однажды я пошла в булочную, взяла три багета, а на третий денег не хватило, вот булочник и обвинил меня в краже.
   — Неужели детей сажают за это в тюрьму? — удивилась я.
   — Еще бы! Ведь этот тип служил в национальной гвардии, уважаемый человек в округе, ему орден Почетного легиона дали. А я кто? Прачкина дочка, побирушка. Когда меня выпустили из тюрьмы, я сказала себе: «Сесиль, делай что хочешь, вывернись наизнанку, но выберись из этого ужасного квартала возле церкви Нотр-Дам-де-Лорет…»
   — Полин, я хочу пояснить тебе, — вмешался Плювинье. — Ты хоть и бывала прежде в Париже, но многое в нашей жизни тебе незнакомо. Слышала ли ты такое слово — «лоретка»?
   — Как будто слышала. Это вроде кокотки? — спросила я.
   — Примерно… Только кокотка будет рангом повыше. Кокоток скорее можно назвать содержанками или дамами полусвета, а лоретки — это обыкновенные проститутки самого низкого пошиба. Так их назвали потому, что лет семьдесят назад начали строить церковь Нотр-Дам-де-Лорет, о которой упомянула Сесиль, а вокруг — квартал доходных домов. Отцы города ничтоже сумняшеся решили назвать этот квартал попривлекательнее и дали ему имя Новые Афины. Им хотелось, чтобы на новом месте поселились писатели и художники, но не тут-то было. Богема не стремилась на задворки Парижа. Дома пустовали, владельцы терпели убытки, и тогда они решились на крайние меры: стали сдавать комнаты «нечистой» публике, а именно — падшим девицам. Но так как проститутки вовремя вносили плату, а работали за пределами Новых Афин — к примеру, на Елисейских полях или площади Клиши, — то какое дело было домовладельцам, падшие они или нет? С легкой руки одного из хозяев доходных домов, мсье Пюибаро, таких женщин стали называть лоретками — по названию церкви Нотр-Дам-де-Лорет. Теперь понятно, почему Сесиль так мечтала вырваться из этого злосчастного места?
   — Понятно. Но откуда тебе все это известно, Доминик? — удивилась я.
   — История Парижа — моя страсть. Я собираю книги, старинные карты, свидетельства очевидцев, старые письма. Мечтаю когда-нибудь написать книгу о неизвестном Париже. Если захочешь, я возьму тебя на прогулку и покажу такие уголки, которые не доступны ни одному туристу. Пойдешь?
   — С удовольствием! — воскликнула я, но тут же пала духом, вспомнив об одной проблеме. — Как же мне достать документы Андрея? Мне нужен его российский паспорт, ведь надо доказать, что он православный, иначе батюшка в церкви откажется его отпевать.
   — У меня есть ключ от комнаты мсье Протасова, — тихо всхлипнула Сесиль. — Я принесла его с собой.
   — Так что же ты молчишь? Нужно немедленно пойти туда, пока полиция не опечатала комнату! Идите вниз, я вас догоню.
   Мои гости спустились, а я быстро переоделась и через несколько минут присоединилась к ним.
   Князь Засекин-Батайский сидел в саду с неизменной «Фигаро» и курил сигару, а хозяйка подстригала розовый куст.
   — Мадам Авилова, — окликнула она меня, — что бы вы хотели на обед? Антрекот или бычий хвост в горшочке? Мне надо дать указание поварихе.
   — На ваше усмотрение, мадам Соланж. Я не привередлива.
   — Не забудьте, обед в семь. Постарайтесь не опаздывать, бычий хвост быстро стынет.
   — Не волнуйтесь, я только схожу на улицу Турлак и тут же вернусь обратно. Это не займет много времени.
   Мы быстро дошли до здания, где Андрей снимал мансарду, — Доминик провел нас дворами.
   Все та же консьержка сидела при входе. Увидев нас, она отложила в сторону вязание, встала и уперла руки в бока.
   — Мадемуазель, — грозно обратилась она к Сесиль. — Ваш друг уже которую ночь не ночует дома, а квартирную плату обещал внести еще на прошлой неделе. Что я скажу хозяину? Может, вы хотите, чтобы его выгнали на улицу? Мне стоит только сказать…
   — Не беспокойтесь, — выступила я вперед и раскрыла сумочку. — Я заплачу. Сколько мсье Протасов должен за квартиру?
   — Сто тридцать франков, мадам.
   — Возьмите деньги. Мы поднимемся в мансарду.
   — А если вы оттуда что-нибудь заберете? Мне же придется отвечать, зачем пустила…
   — Сесиль, покажи ключ, — потребовал Плювинье. — Сами видите, мадам, у подруги мсье художника есть ключ от его комнаты. Значит, он ей доверяет.
   — Но другая дама…
   — Это его родственница из России. Она даже оказалась столь любезной, что оплатила долг вашего жильца. Или вы хотите вернуть ей деньги?
   — Нет-нет. — Консьержка сделала шаг назад и спрятала деньги за спину. — Проходите, господа.
   Когда Сесиль открыла дверь, я с замиранием сердца вошла внутрь. Просторная комната была залита светом из потолочных окон. Из обстановки здесь были лишь продавленная кровать, небольшой стол, заваленный тюбиками с красками, и шкафчик в углу. Все остальное пространство занимали картины. Натянутые на подрамники, они стояли, прислоненные к стене, или были сложены в стопки на полу. На мольберте был укреплен незаконченный холст — торс обнаженной натурщицы, все тело состояло из голубых углов, белых выпуклостей и впадин, густо заполненных киноварью. Слабо пахло льняным маслом и скипидаром.
   — Кто это? — спросила я, указав на портрет.
   — Это я позировала, — печально ответила девушка. — Но я тут совсем на себя не похожа. Словно утопленница.
   Тут она поняла, что сказала бестактность, и испуганно умолкла.
   — Что будем делать, Полин? — спросил Доминик. — У Андре не осталось душеприказчика, да и продать тут нечего — он только пачкал холсты. Это же ни на что не похоже!
   Репортер взял один из холстов и повернул его к свету. На картине были изображены в хаотическом беспорядке разноцветные треугольники, пятна и кляксы, перечеркнутые ломаными линиями. Такими было большинство холстов, лишь изредка попадались незаконченные наброски и картины в классическом стиле: наяды, девушки с кувшинами, обитательницы гарема — все фальшивое, небрежное и без тени таланта. Даже я, с моими небольшими познаниями в живописи, понимала это.
   Дверь открылась, и на пороге появился благообразный человек с маленькими усиками, в очках, котелке и с тросточкой. Черный костюм сильно обтягивал его живот, и я удивилась, как этому господину не жарко?
   — Доброе утро, дамы и господа, приветствую вас! Вы позволите? — Незнакомец, не дожидаясь ответа, вошел в комнату и остановился около стола.