Страница:
Если у мужчин возникает страх перед женственностью, то и женщины испытывают перед ней ничуть не меньше страха. Но у женщин для него совершенно иная основа. Женщина творит биологически. Это переход от физиологии к психике. Переход, совершенный Девой Марией после ее посещения архангелом Гавриилом, стал таким переходом в сознании, когда ее физиология не только ему сопротивлялась, но и отрицала его вовсе. Это отрицание было связано с противопоставлением тела психической реальности, стремящейся к очевидному всемогуществу своей власти. Корпи мужского страха перед женственностью уходят в мрачные глубины мистерий женского тела - мистерий, совершавшихся тайно на протяжении многих веков. Тогда в ритуальном поклонении женщин отождествляли с подземными пещерами, сравнивая их с Богиней-Матерью, которая у христиан становится Матерью самого Бога.
Женщины не обладают иммунитетом в отношении телесной энергии. Ритуалы, отшлифованные веками и создававшиеся специально для аккумулирования этой энергии (производство косметики - одно из самых конкурирующих в мире), до сих пор представляют собой культ заколдованной тени бессознательной женственности. Мужчины, связанные с солярным мифом, особенно восприимчивы к этой тени, ибо она становится основной мишенью во время инициации, связанной с убийством дракона.
Юнг называл процесс сотворения души opus contra naturam, деянием против природы, имея при этом в виду, что человек должен прилагать усилия, направленные против бессознательных природных влечений, ради освобождения душевных сил. Склонность мужской духовности в этом деянии проявляется в выходе за телесные границы, в движении против природного бессознательного, тем самым игнорируя его во имя достижения совершенства бесплотной души. И наоборот, женственность, которая в силу самой своей физиологии связана с телом, стремится к еще более конкретной материальности, испытывая при этом недостаток одухотворенности. Душе - суть которой, в моем понимании, заключается в осознанной женственности - в равной степени угрожают и бесплотный дух, и конкретная материальность, однако ее очищение является непременным условием для создания основ новой взаимосвязи между полами.
Убийство дракона, сотворение души и метафора
Женщины не обладают иммунитетом в отношении телесной энергии. Ритуалы, отшлифованные веками и создававшиеся специально для аккумулирования этой энергии (производство косметики - одно из самых конкурирующих в мире), до сих пор представляют собой культ заколдованной тени бессознательной женственности. Мужчины, связанные с солярным мифом, особенно восприимчивы к этой тени, ибо она становится основной мишенью во время инициации, связанной с убийством дракона.
Юнг называл процесс сотворения души opus contra naturam, деянием против природы, имея при этом в виду, что человек должен прилагать усилия, направленные против бессознательных природных влечений, ради освобождения душевных сил. Склонность мужской духовности в этом деянии проявляется в выходе за телесные границы, в движении против природного бессознательного, тем самым игнорируя его во имя достижения совершенства бесплотной души. И наоборот, женственность, которая в силу самой своей физиологии связана с телом, стремится к еще более конкретной материальности, испытывая при этом недостаток одухотворенности. Душе - суть которой, в моем понимании, заключается в осознанной женственности - в равной степени угрожают и бесплотный дух, и конкретная материальность, однако ее очищение является непременным условием для создания основ новой взаимосвязи между полами.
Убийство дракона, сотворение души и метафора
Наверное, было сделано достаточно, чтобы показать ловушку, в которой мы находимся, оказавшись в плену устаревшей мифологии. Мы увидели, как тень бессознательной женственности при помощи древних мистических ритуалов соблазняет солярного героя, который, со своей стороны, находит в ней объект удовлетворения своего неосознанного желания и цель личного ритуала инициации. Он должен убить именно того, кого любит (по крайней мере, он так считает), и сама любовь порождает ужас, наполняя им его сердце, где соединение превращается в разрушение. Высшее выражение любви Отелло к Дездемоне проявляется именно тогда, когда он видит в себе доблестного слугу его величества долга, убивая жену и тем самым совершая жертвоприношение. От нее исходит целомудренное сияние звезд и совершенство форм монументального алебастра. Уже почти задушив Дездемону, Отелло повторяет: «Таков мой долг, таков мой долг, душа моя».
Очень редко убийство дракона отождествляли с убийством возлюбленного ярче и полнее, чем в шекспировской трактовке либештода (liebestod - добровольный уход из жизни обоих возлюбленных во имя любви). Пока нас это затрагивает, пока это событие остается в нашем представлении символом высочайшей трагедии, мы остаемся в плену мифа, который может достичь своей цели, разрушив нашу личность, ибо мы по-прежнему продолжаем считать такой конец жизни вершиной высочайшего благородства.
«Долг», который Отелло отказывается назвать («Стыжусь назвать пред вами, девственные звезды, ее вину»)10, представляет собой миф об убийстве дракона солярным героем. Его энергетический источник находится в заманчивой тени бессознательной женственности, которую символизируют силы тьмы. Любовь, находящаяся на службе убийства, - вот чем оборачивается солярный миф в скрытой форме, которую я назвала бы патриархальной.
Чтение мифа об убийстве дракона, столь сильно влияющего на тень бессознательной женственности, фактически превращается в новую интерпретацию одного из самых сильных и распространенных мировых мифов. До тех пор, пока патриархальность отождествляли с самим космическим миропорядком, толкование этого мифа нельзя было подвергать ни малейшему сомнению. Оно было столь же самоочевидным, как восход и закат солнца. Обратить внимание на его аспекты, тормозящие развитие или вовсе связанные с уничтожением (например, опустошение природы), как поступаю я и некоторые другие исследователи, - значит навлечь на себя всю ярость патриархальной власти, направленной против затухания ее света. Однако в мое намерение не входило разбудить эту ярость. С другой стороны, я никак не надеюсь ее успокоить. Я предпочитаю вообще к ней не обращаться, ибо хочу смотреть в будущее. Я собираюсь сосредоточить свою энергию на работе с совершенно иной моделью сотворения души. По-моему, эта новая модель во многом была характерна для поэтов-романтиков, основная заслуга которых состояла не в гимне романтической любви, как полагают многие, а в глубинной ее критике. Это критическое отношение, которое слишком долго не могли распознать, становится совершенно очевидным в трагедии Шекспира, когда Отелло, в конце концов, был вынужден признать, что идеализированное им прежде романтическое жертвоприношение фактически оказалось просто-напросто убийством.
Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противоположность между материей и духом; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, а стремится к разрушению во имя вечного мрака. Силы света и силы тьмы являются заклятыми врагами, которые вечно борются за власть, в которой императивом для совершения действия является именно убийство, а не жертвоприношение. Совершенно не важно, каким образом это действие может проявиться, чтобы повысить значимость первобытного мифологического героя; главное, что по своей сути оно остается актом убийства. Возрождающая энергия этого убийства стала со временем подпитывать галлюцинации, которые больше не находили ни рационального, ни духовного толкования. Кровь не могла заполнить пропасть между материей и духом, которую тщетно пыталось преодолеть убийство дракона. Современная борьба за осознание женственности предполагает отторжение самого факта убийства женской идентичности, сильно заряженной эмоционально. Это вовсе не отвержение жертв, которых требует сознание.
А теперь, обратившись к сотворению души, нам в первую очередь следует обсудить роль метафоры в создании моста через явно ощутимую пропасть между материей и духом. Метафора соединяет их безо всякого кровопролития. Она позволяет соединиться материи и духу (в переводе с греческого meta-phor означает переход через) в результате лингвистической трансформации материальной сферы в символы духа.
Фактически весь язык представляет собой метафору, ибо каждое слово что-то обозначает. Наша повседневная речь наполнена метафорами: «Она разобрала меня по косточкам. Я его не перевариваю. Давай начнем все с чистого листа. Она - просто персик, настоящая принцесса, Серая Шейка (или же Гадкий Утенок). Он - колючка, принц, образец совершенства». Метафоры украшают наш язык, ибо наряду со значением несут в себе энергетическую заряженность образа. Возьмем, например, известные строки шекспировского Макбета, когда он узнает о смерти своей «бесценной любви»:
Так в каждом деле. Завтра, завтра, завтра -
Одни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим, Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок. Жизнь - это только тень, комедиант, Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый".
Многие из нас могут удивиться, почему Шекспир недостаточно точно выразил свои мысли. Точно так же, вы, вероятно, удивляетесь тому, что сны не говорят вам прямо, что именно они означают. Предположим, Макбет сказал: «Я покончу счеты со своей короткой, пустой жизнью», Означает ли эта фраза конец всего того, что собой представлял этот великий человек и на что он надеялся? Питалось ли его воображение искрами какого-то образа, внезапно превратившегося в ничто? Слышал ли он сердцем причитания леди Макбет, которая, как сомнамбула, бродит на ощупь, со свечой в руке, в мире, где «светлее дважды - значит стать слепым?». Удалось ли нам увидеть мерцающую во мраке свечу ее жизни, как и свечу своей собственной жизни?
Согласно определению, метафора создаст материальный образ духа или даже духа как материи. Возникает мир, в котором эти две субстанции соединились в некую переходную фазу, которую можно назвать душой. Таким образом, в самой природе языка заложено постоянное взаимопроникновение материи и духа, которое изначально происходит из метафоры. Так язык придает нам ощущение мира, в котором материя и дух тесно связаны между собой. Это таинственная область тонкого тела.
Тонкое тело - выражение, взятое Юнгом из алхимии, - представляет собой среду, в которой мы живем, движемся и существуем. Именно через тонкое тело мы воспринимаем себя и общаемся с себе подобными па любом уровне бытия. Тонкое тело, по выражению Водворта, - это «мир каждого из нас, то место, где, в конце концов, мы находим свое счастье или - ничего». Это такая среда, где самоутверждение души происходит в результате ее первобытной идентификации с силами мрака, которые слишком долго вероломно соблазняли убийц драконов, находящихся в плену своих иллюзий, совершить этот акт кровопролития, за которым якобы непременно следовало возрождение.
Для иллюстрации этой трансформации материи в дух давайте вспомним событие, ставшее известным многим из нас благодаря телевидению. В рамки этого события мне хотелось бы поместить тонкое тело, не имеющее ничего общего ни с полом, ни с убийством дракона, ни с очарованием бессознательной женственности. Оно в равной степени относится к человечности мужчины и женщины. Более того: поскольку оно действительно является событием мирового масштаба, включая в себя пространственное восприятие, где земля воспринимается в качестве земного шара, я увидела в нем тот знак единства человечества, который отмечает внутренний брак.
11 февраля 1986 года президент Рейган процитировал следующие строки сонета, написанного девятнадцатилетним канадским летчиком, погибшим во время второй мировой войны:
Все выше в бесконечную, заманчивую горящую синеву
Я поднимаю искусно свой самолет, и ветер его подхватил
Туда, где совсем не до шуток, где даже орлы не летали;
В молчании вознесся мой разум, и я перешел
В высокую, неприступную святость пространства,
Протянув свою руку, коснулся Божьего Лика.
Президент Рейган обращался к застывшим от скорби семьям семи американских космонавтов. Эти космонавты спокойно поднимались в Челленджере, а спустя семьдесят три секунды перестали в этой реальности существовать. Они исчезли, вызвав потрясение своих родных, близких и миллионов телезрителей. Слово «пространство» приобрело новый смысл. В течение мгновений космонавты превратились из материи в дух. Видевшие все это, сознательно или бессознательно почувствовали, как у них внутри исчезает их собственный свет.
Как же отнеслись люди к жестокости этого внезапного жизненного финала, случившегося в гробовой тишине? Каждый в отдельности повторял свой рассказ, слушал музыку, читал стихи, гулял на природе. После этой национальной трагедии телевидение делало то же самое для большого числа зрителей. Между многочисленными повторениями записи трагедии - совершенно непостижимой реальности - передавали музыку, стихи, чтение Писания; тогда любые слова ничего не значили. Воображение с помощью метафоры построило мост, одновременно разделявший и соединявший материю и дух. Так как душа - вечная субстанция, живущая в материи, материальные образы, воспринимаемые пятью человеческими чувствами, содержат пищу, необходимую для жизни души.
Дух томится, исполненный бесконечного стремления; материя воплощает в себе ограничения духа. Душа играет роль посредника между ними. Когда дух падает, душа испытывает страдания. Когда темная материя получает доступ в сознание, душа тоже испытывает страдания. Суть душевного роста заключается в страдании и жертвоприношении. Сталкиваясь с духовными невзгодами, вместо отвержения духа мы приходим к духовным ограничениям. Сталкиваясь с материальными трудностями, вместо отвержения тела мы приходим к телесным ограничениям. Это тоже свидетельство существования переходного мира. В этом переходном мире, в тонком теле, обитает душа. Патриархальный страх перед женственностью можно преодолеть, создав сосуд осознающей себя женственности - восприимчивую душу, которая больше не испытывает страха ни перед материей, ни перед духом.
Странствие между небом и землей, соединение одного с другим, воспринимается душой на языке поэзии, на языке метафоры, интегрирующей образ и чувство, сознание и воображение. Метафора или символ исцеляет, потому что обращается ко всей личности в целом. Поэтому Юнг верил, что представление в воображении образов сновидений - это путь, ведущий к целостности личности.
На определенном уровне взрыв Челленджера был взрывом невоплощенного духа, разум потерял человеческие границы и вышел за пределы законов природы: высокомерие переоценило технические возможности. Во время этой вспышки в микрокосме возник макрокосм. Челленджер превратился в метафору. Роковая пропасть между телом и духом слишком часто заполнялась потерей сознания. Способ избежать трагедии заключается в признании, что эту пропасть должна заполнять душа.
В отсутствие метафоры можно напитать наше сознание, по при этом заставить голодать сердце и воображение. Не подпитывая душу, можно накрыть банкетный стол сновидений, однако эта пища будет отвергнута и душа испытает голод. В анализе нет ничего грустнее, чем видеть сны, богатые выздоравливающими образами, которые сновидец не в состоянии переварить: сознание либо неспособно, либо отказывается дать себе время, чтобы вкусить, пережевать, проглотить, переварить и интегрировать в свою личность содержание образов сновидений.
Трансформация совершается через метафору. Без метафоры энергия не находит себе выхода, замыкаясь в повторяющихся паттернах; Медуза заключает ее в каменные оковы. В творческой структуре символ свободно парит между материей и духом, исцеляя духовное начало.
У детей, как правило, духовность отсутствует, поэтому для них мир все еще является волшебным. Детское воображение привносит свет в детское тело. Они играют. Причем делают это, целиком включаясь в игру. С детских уст слетает сверхъестественная мудрость, однако она бессознательна. В процессе взросления в нашей культуре рациональное мышление постепенно заменяет образное восприятие до такой степени, что воображение задыхается совершенно. А без него спонтанность и творчество превращаются в камень. Когда вечная первозданная сущность прекращает пропитывать повседневную жизнь, последняя становится постоянным повторением однообразной механической работы. Сосуд женственности, который служит источником жизненного восприятия, закрывается так плотно, что ис улавливает ничего нового. Противоположности (дух-материя, мужское-женское) перестают восприниматься как живое противоречие. Без напряжения, юмора, разума, игривости, которые создает жизнь, теряется то, что придает ей вкус. При столкновении двух разных реальностей, раздается взрыв смеха, и если нам суждено прожить божественную комедию, обязательно следует поддерживать напряженность, созданную противоречием между этими двумя мирами.
Один из величайших драматургов нашего времени Сэмюэл Беккет мастерски умел создавать это напряжение. В главных сценах его театральных постановок, в диалогах и в характерах его незабываемые образы достигают самой сути. Так, например, в его пьесе «Игра на финише» (Endgame) слепой Гамм правит своим однокомнатным царством из инвалидного кресла, сардонически усмехаясь над безногими родителями, которых он запихнул в стоящие рядом с его креслом мусорные баки. Одновременно он издевается над своим слугой Кловом, который больше не устраивает Гамма.
С начала пьесы и до самого ее конца Клов стоит, как парализованный, держа в руках собранный чемодан, готовый навсегда покинуть этот дом. Однако он не может это сделать. Начиная с его первых слов: «Кончено, все кончено, почти кончено, это должно скоро закончиться» - и до последних слов Гамма:
Поскольку таковы правила игры…
… давайте будем играть по ним…
…и перестанем разглагольствовать на эту тему… хватит трепать языком - все четыре персонажа делают все, что возможно, «играючи», перебирая все мыслимые варианты фраз с употреблением того или иного слова.
Любить Беккета - значит уметь видеть себя занятым поисками своей вставной челюсти, не надевая очков, и при этом чувствуя, как элегическое восклицание Нелл: «Ah, yesterday!» (знаменитая песня «Битлз») вытаскивает вас из футляра, заставляя при этом скорчиться в кресле и смеяться до слез. Таково противоречие: жизнь, смерть и новая энергия - все сосредоточено в едином озаряющем миге. Однако, если ваша восприимчивая женственность, ваша сосредоточенная в теле душа окажется закрытой, вы не получите ничего: ни озарения инсайта, ни удовольствия. Вы останетесь приговоренным к слепоте и кусанию своих пересохших губ. Без способного к восприятию крепкого сосуда сознания не наступит момент, соединяющий в себе конечное и бесконечность. Без просветленного тела не может проникнуть соответствующий свет духа. Если вы не настроились играть в бейсбол, эта игра может показаться вам забавой для сумасшедших. Не настроившись слушать Моцарта, вместо прекрасной музыки вы будете слышать шум. Не настроившись па работу со сновидениями, вы не увидите в них никакого смысла.
Маниакальная деятельность, задающая ритм жизни нашего общества, отрицает существование души. Находясь под властью амбиций, конкуренции, поисков идеалов совершенства или переменчивой потребности постоянно ходить на изматывающую работу, люди летят в космос. В своих снах они обрекают душу на пытки, с которыми можно сравнить разве что истязания, изобретенные фашистами, а их тело наполняется нежилым пространством. Оторванные от своих истоков, они стремятся к «высокому». При этом хотят получить его сразу и непременно в конкретной форме: в виде наркотиков, азартных игр, дорогих вещей, алкоголя, изысканной пищи, секса. Иными словами, они хотят выйти за рамки своего «я», избавившись от тоскливого, однообразного существования.
Все мы люди, и выход за рамки обыденной человеческой жизни не происходит мгновенным скачком в измененное состояние сознания, которое не может быть интегрировано в повседневную жизнь. Такой отход от реальности несет в себе расщепление тела и духа. Мы можем оказаться в состоянии блаженства: в мире вне пространства и времени - в утробе Великой Матери - или же можем стать одержимыми. Одержимость в виде ступора или, наоборот, одержимость экстатической, буйной энергией является бессознательной. Говоря иначе, наша точка зрения и жизненная установка остаются неизменными; мы натыкаемся на свой же собственный карающий меч, оставаясь в рамках древнего мифа об убийстве дракона. Истинная трансценденция подразумевает наличие достаточно крепкого и вместе с тем достаточно прочного сосуда, чтобы уйти в другую реальность и, вернувшись, принести в сознание сокровища, которые вы смогли воспринять; только тогда повседневная жизнь обогащается и наполняется смыслом.
Сокровища святых таинств, которые когда-то включили повседневную жизнь в божественное провидение, несли в себе благодать миллионам верующих. Многие из нас больше не способны к восприятию этих сокровищ, и тогда они возвращаются обратно в бессознательное. Прекратила свое существование проекция, которая однажды соединила великого и любящего Бога-отца с парящим белым голубем. Бог умер. Многие считают дискуссии о существовании бога не только бессмысленными, но и довольно навязчивыми. Однако умерла всего лишь проекция. Точно так же все рассуждения о богине могут стать столь же бессмысленными и наивно-сентиментальными, если отсутствует личный опыт переживаний, подтверждающих те или иные доводы.
Бог и Богиня прекратили свое существование в качестве проекций. Они стали теми индивидуальными внутренними переживаниями, позволяющими нам открывать самих себя, природу и тс великие мгновения в жизни, которые оказываются дарами, недоступными нашему сознанию. В теле происходит сотворение души.
Так как, согласно Уильяму Блейку, тело - это «часть Души, различаемая посредством пяти Чувств, через которые в наше время открываются основные доступы к Душе», все мы, дети патриархальности, должны научиться любить свое тело - материнский аспект богини. Мы не сдаемся по воле природы на милость убаюкивающего материнского чрева. Мы не слышим ее медленного сердцебиения. Мы лишь бросаем беглый взгляд на то, как мертвые пальцы зимы хватаются за распускающиеся почки. Мы не даем себе возможности на миг остановиться, чтобы наполнить весной легкие, подставить кожу под солнечные лучи или капли дождя. Наша чувствительность настолько искажена, что следует вновь научиться почтительному отношению к природе и своему телу. Мы должны снова принять первобытную мудрость, которая дает нам уверенность в том, что мы любимы, что от рождения имеем право на жизнь, что нам нет необходимости ни доказывать, ни утверждать свое существование. Ощущая каждой клеточкой, что жизнь - это высший дар, мы можем принять существующее противоречие. Жизнь больше не раскалывается на правильное и неправильное, свет и тьму, рождение и смерть. Все противоположности становятся составляющими частями таинства, вселяющего в нас трепет.
Сознательная связь с Великой Матерью предполагает возвращение обратно в сад, осознавая его первозданность и вместе с тем понимая, что именно этот сад мы лишили должного почитания. Сознание хватается за устойчивость эго, отказываясь идентифицироваться с всепоглощающей страстью к обжорству, пьянству и сексу. Оно отказывается впадать в состояние одержимости. Обуздывая вызванные инстинктивной энергией влечения, которые наносят вред, ибо порождаются насилием, сознание открывает дорогу любви. Оно отказывается от навязчивых клятвенных заверений убить дракона, чтобы покончить с матерью, лишь бы освободиться от ее темной утробы.
В качестве противоположности, отождествляемой с силами тьмы бессознательной женственности, проявляется иная женственность, открывшая в себе голос и переставшая идентифицироваться с драконом. Воплощение такой женственности можно увидеть на рисунке Леонардо да Винчи «Мадонна с матерью Анной». На этом полотне, находящемся в специально затененном зале Лондонской Национальной Галереи, защищенном пуленепробиваемым стеклом от убийц дракона, изображена Дева Мария, сидящая на коленях непорочно зачавшей ее Анны. Сильно заряженным энергетически оказался не только преображенный телесный образ девственницы Марии, но и образ ее матери. Получилось так, что образ тела достиг осознания Св. Анны и ее дочери. Их образы - это переложение в контекст христианского мифа образов богинь греческой мифологии Деметры и Коры.
Еще более сильный образ можно найти на картине Леонардо «Мадонна в гроте», один из вариантов которой находится в Национальной Галерее. Здесь Анны нет, вместо нее - изображение грота, который прочно ассоциируется с темной материнской утробой, откуда появилась на свет девственница, и который до сих пор служит прибежищем для нее и божественного младенца. Зрительное воздействие этих очень сильных христианских образов возрождения тела достигается привнесением в них просветленного сознания женственности - того самого сознания, которое окончательно идентифицируется с духом божественного младенца. Это осознание женственности происходит во время воспроизведения божественного творения.
Привнесение такого просветленного женственного сознания, которое в Ветхом Завете идентифицируется с образом Софии или женской мудрости, оказывается для нас серьезной альтернативой патриархальному мифу об убийстве дракона. В католической церкви эти две мифологии существовали параллельно в одну и ту же эпоху, в XI и XII столетиях. А матриархальный миф (в противоположность патриархальному) занимал такое положение, при котором он становился неким контейнером, окружавшим и содержавшим внутри патриархальность, от которой, впрочем, иногда зависел и сам контейнер.
Исчезновение культа Пресвятой Девы во времена Реформации привело к усилению патриархальности, освободив ее от внешних ограничений матери-церкви. В поклонении Деве Марии мы видим попытку очищения маскулинности через внедрение женственного сознания. Такое внедрение осознавшей себя женственности в качестве хранилища трансцендентного духа привело к превращению самих этих сил в душу. Это внедрение понималось как свет маскулинности в момент вознесения боровшейся с силами тьмы. В результате произошло новое соединение маскулинной энергии в творческий союз с сознательной женственностью. Таким образом, работа по сотворению души не только оказалась в центре внимания, но и вся се динамика с триумфом утвердилась в качестве основы творческой деятельности. Произведение Мильтона «Потерянный рай», традиционно считавшееся самой патриархальной поэмой, написанной на английском языке, в наше время подвергается радикальному пересмотру и новой интерпретации, ибо роль Урании, женской музы, диктовавшей поэму Мильтону, пока он спал, воспринимается гораздо более серьезно.
Очень редко убийство дракона отождествляли с убийством возлюбленного ярче и полнее, чем в шекспировской трактовке либештода (liebestod - добровольный уход из жизни обоих возлюбленных во имя любви). Пока нас это затрагивает, пока это событие остается в нашем представлении символом высочайшей трагедии, мы остаемся в плену мифа, который может достичь своей цели, разрушив нашу личность, ибо мы по-прежнему продолжаем считать такой конец жизни вершиной высочайшего благородства.
«Долг», который Отелло отказывается назвать («Стыжусь назвать пред вами, девственные звезды, ее вину»)10, представляет собой миф об убийстве дракона солярным героем. Его энергетический источник находится в заманчивой тени бессознательной женственности, которую символизируют силы тьмы. Любовь, находящаяся на службе убийства, - вот чем оборачивается солярный миф в скрытой форме, которую я назвала бы патриархальной.
Чтение мифа об убийстве дракона, столь сильно влияющего на тень бессознательной женственности, фактически превращается в новую интерпретацию одного из самых сильных и распространенных мировых мифов. До тех пор, пока патриархальность отождествляли с самим космическим миропорядком, толкование этого мифа нельзя было подвергать ни малейшему сомнению. Оно было столь же самоочевидным, как восход и закат солнца. Обратить внимание на его аспекты, тормозящие развитие или вовсе связанные с уничтожением (например, опустошение природы), как поступаю я и некоторые другие исследователи, - значит навлечь на себя всю ярость патриархальной власти, направленной против затухания ее света. Однако в мое намерение не входило разбудить эту ярость. С другой стороны, я никак не надеюсь ее успокоить. Я предпочитаю вообще к ней не обращаться, ибо хочу смотреть в будущее. Я собираюсь сосредоточить свою энергию на работе с совершенно иной моделью сотворения души. По-моему, эта новая модель во многом была характерна для поэтов-романтиков, основная заслуга которых состояла не в гимне романтической любви, как полагают многие, а в глубинной ее критике. Это критическое отношение, которое слишком долго не могли распознать, становится совершенно очевидным в трагедии Шекспира, когда Отелло, в конце концов, был вынужден признать, что идеализированное им прежде романтическое жертвоприношение фактически оказалось просто-напросто убийством.
Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противоположность между материей и духом; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, а стремится к разрушению во имя вечного мрака. Силы света и силы тьмы являются заклятыми врагами, которые вечно борются за власть, в которой императивом для совершения действия является именно убийство, а не жертвоприношение. Совершенно не важно, каким образом это действие может проявиться, чтобы повысить значимость первобытного мифологического героя; главное, что по своей сути оно остается актом убийства. Возрождающая энергия этого убийства стала со временем подпитывать галлюцинации, которые больше не находили ни рационального, ни духовного толкования. Кровь не могла заполнить пропасть между материей и духом, которую тщетно пыталось преодолеть убийство дракона. Современная борьба за осознание женственности предполагает отторжение самого факта убийства женской идентичности, сильно заряженной эмоционально. Это вовсе не отвержение жертв, которых требует сознание.
А теперь, обратившись к сотворению души, нам в первую очередь следует обсудить роль метафоры в создании моста через явно ощутимую пропасть между материей и духом. Метафора соединяет их безо всякого кровопролития. Она позволяет соединиться материи и духу (в переводе с греческого meta-phor означает переход через) в результате лингвистической трансформации материальной сферы в символы духа.
Фактически весь язык представляет собой метафору, ибо каждое слово что-то обозначает. Наша повседневная речь наполнена метафорами: «Она разобрала меня по косточкам. Я его не перевариваю. Давай начнем все с чистого листа. Она - просто персик, настоящая принцесса, Серая Шейка (или же Гадкий Утенок). Он - колючка, принц, образец совершенства». Метафоры украшают наш язык, ибо наряду со значением несут в себе энергетическую заряженность образа. Возьмем, например, известные строки шекспировского Макбета, когда он узнает о смерти своей «бесценной любви»:
Так в каждом деле. Завтра, завтра, завтра -
Одни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим, Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок. Жизнь - это только тень, комедиант, Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый".
Многие из нас могут удивиться, почему Шекспир недостаточно точно выразил свои мысли. Точно так же, вы, вероятно, удивляетесь тому, что сны не говорят вам прямо, что именно они означают. Предположим, Макбет сказал: «Я покончу счеты со своей короткой, пустой жизнью», Означает ли эта фраза конец всего того, что собой представлял этот великий человек и на что он надеялся? Питалось ли его воображение искрами какого-то образа, внезапно превратившегося в ничто? Слышал ли он сердцем причитания леди Макбет, которая, как сомнамбула, бродит на ощупь, со свечой в руке, в мире, где «светлее дважды - значит стать слепым?». Удалось ли нам увидеть мерцающую во мраке свечу ее жизни, как и свечу своей собственной жизни?
Согласно определению, метафора создаст материальный образ духа или даже духа как материи. Возникает мир, в котором эти две субстанции соединились в некую переходную фазу, которую можно назвать душой. Таким образом, в самой природе языка заложено постоянное взаимопроникновение материи и духа, которое изначально происходит из метафоры. Так язык придает нам ощущение мира, в котором материя и дух тесно связаны между собой. Это таинственная область тонкого тела.
Тонкое тело - выражение, взятое Юнгом из алхимии, - представляет собой среду, в которой мы живем, движемся и существуем. Именно через тонкое тело мы воспринимаем себя и общаемся с себе подобными па любом уровне бытия. Тонкое тело, по выражению Водворта, - это «мир каждого из нас, то место, где, в конце концов, мы находим свое счастье или - ничего». Это такая среда, где самоутверждение души происходит в результате ее первобытной идентификации с силами мрака, которые слишком долго вероломно соблазняли убийц драконов, находящихся в плену своих иллюзий, совершить этот акт кровопролития, за которым якобы непременно следовало возрождение.
Для иллюстрации этой трансформации материи в дух давайте вспомним событие, ставшее известным многим из нас благодаря телевидению. В рамки этого события мне хотелось бы поместить тонкое тело, не имеющее ничего общего ни с полом, ни с убийством дракона, ни с очарованием бессознательной женственности. Оно в равной степени относится к человечности мужчины и женщины. Более того: поскольку оно действительно является событием мирового масштаба, включая в себя пространственное восприятие, где земля воспринимается в качестве земного шара, я увидела в нем тот знак единства человечества, который отмечает внутренний брак.
11 февраля 1986 года президент Рейган процитировал следующие строки сонета, написанного девятнадцатилетним канадским летчиком, погибшим во время второй мировой войны:
Все выше в бесконечную, заманчивую горящую синеву
Я поднимаю искусно свой самолет, и ветер его подхватил
Туда, где совсем не до шуток, где даже орлы не летали;
В молчании вознесся мой разум, и я перешел
В высокую, неприступную святость пространства,
Протянув свою руку, коснулся Божьего Лика.
Президент Рейган обращался к застывшим от скорби семьям семи американских космонавтов. Эти космонавты спокойно поднимались в Челленджере, а спустя семьдесят три секунды перестали в этой реальности существовать. Они исчезли, вызвав потрясение своих родных, близких и миллионов телезрителей. Слово «пространство» приобрело новый смысл. В течение мгновений космонавты превратились из материи в дух. Видевшие все это, сознательно или бессознательно почувствовали, как у них внутри исчезает их собственный свет.
Как же отнеслись люди к жестокости этого внезапного жизненного финала, случившегося в гробовой тишине? Каждый в отдельности повторял свой рассказ, слушал музыку, читал стихи, гулял на природе. После этой национальной трагедии телевидение делало то же самое для большого числа зрителей. Между многочисленными повторениями записи трагедии - совершенно непостижимой реальности - передавали музыку, стихи, чтение Писания; тогда любые слова ничего не значили. Воображение с помощью метафоры построило мост, одновременно разделявший и соединявший материю и дух. Так как душа - вечная субстанция, живущая в материи, материальные образы, воспринимаемые пятью человеческими чувствами, содержат пищу, необходимую для жизни души.
Дух томится, исполненный бесконечного стремления; материя воплощает в себе ограничения духа. Душа играет роль посредника между ними. Когда дух падает, душа испытывает страдания. Когда темная материя получает доступ в сознание, душа тоже испытывает страдания. Суть душевного роста заключается в страдании и жертвоприношении. Сталкиваясь с духовными невзгодами, вместо отвержения духа мы приходим к духовным ограничениям. Сталкиваясь с материальными трудностями, вместо отвержения тела мы приходим к телесным ограничениям. Это тоже свидетельство существования переходного мира. В этом переходном мире, в тонком теле, обитает душа. Патриархальный страх перед женственностью можно преодолеть, создав сосуд осознающей себя женственности - восприимчивую душу, которая больше не испытывает страха ни перед материей, ни перед духом.
Странствие между небом и землей, соединение одного с другим, воспринимается душой на языке поэзии, на языке метафоры, интегрирующей образ и чувство, сознание и воображение. Метафора или символ исцеляет, потому что обращается ко всей личности в целом. Поэтому Юнг верил, что представление в воображении образов сновидений - это путь, ведущий к целостности личности.
На определенном уровне взрыв Челленджера был взрывом невоплощенного духа, разум потерял человеческие границы и вышел за пределы законов природы: высокомерие переоценило технические возможности. Во время этой вспышки в микрокосме возник макрокосм. Челленджер превратился в метафору. Роковая пропасть между телом и духом слишком часто заполнялась потерей сознания. Способ избежать трагедии заключается в признании, что эту пропасть должна заполнять душа.
В отсутствие метафоры можно напитать наше сознание, по при этом заставить голодать сердце и воображение. Не подпитывая душу, можно накрыть банкетный стол сновидений, однако эта пища будет отвергнута и душа испытает голод. В анализе нет ничего грустнее, чем видеть сны, богатые выздоравливающими образами, которые сновидец не в состоянии переварить: сознание либо неспособно, либо отказывается дать себе время, чтобы вкусить, пережевать, проглотить, переварить и интегрировать в свою личность содержание образов сновидений.
Трансформация совершается через метафору. Без метафоры энергия не находит себе выхода, замыкаясь в повторяющихся паттернах; Медуза заключает ее в каменные оковы. В творческой структуре символ свободно парит между материей и духом, исцеляя духовное начало.
У детей, как правило, духовность отсутствует, поэтому для них мир все еще является волшебным. Детское воображение привносит свет в детское тело. Они играют. Причем делают это, целиком включаясь в игру. С детских уст слетает сверхъестественная мудрость, однако она бессознательна. В процессе взросления в нашей культуре рациональное мышление постепенно заменяет образное восприятие до такой степени, что воображение задыхается совершенно. А без него спонтанность и творчество превращаются в камень. Когда вечная первозданная сущность прекращает пропитывать повседневную жизнь, последняя становится постоянным повторением однообразной механической работы. Сосуд женственности, который служит источником жизненного восприятия, закрывается так плотно, что ис улавливает ничего нового. Противоположности (дух-материя, мужское-женское) перестают восприниматься как живое противоречие. Без напряжения, юмора, разума, игривости, которые создает жизнь, теряется то, что придает ей вкус. При столкновении двух разных реальностей, раздается взрыв смеха, и если нам суждено прожить божественную комедию, обязательно следует поддерживать напряженность, созданную противоречием между этими двумя мирами.
Один из величайших драматургов нашего времени Сэмюэл Беккет мастерски умел создавать это напряжение. В главных сценах его театральных постановок, в диалогах и в характерах его незабываемые образы достигают самой сути. Так, например, в его пьесе «Игра на финише» (Endgame) слепой Гамм правит своим однокомнатным царством из инвалидного кресла, сардонически усмехаясь над безногими родителями, которых он запихнул в стоящие рядом с его креслом мусорные баки. Одновременно он издевается над своим слугой Кловом, который больше не устраивает Гамма.
С начала пьесы и до самого ее конца Клов стоит, как парализованный, держа в руках собранный чемодан, готовый навсегда покинуть этот дом. Однако он не может это сделать. Начиная с его первых слов: «Кончено, все кончено, почти кончено, это должно скоро закончиться» - и до последних слов Гамма:
Поскольку таковы правила игры…
… давайте будем играть по ним…
…и перестанем разглагольствовать на эту тему… хватит трепать языком - все четыре персонажа делают все, что возможно, «играючи», перебирая все мыслимые варианты фраз с употреблением того или иного слова.
Любить Беккета - значит уметь видеть себя занятым поисками своей вставной челюсти, не надевая очков, и при этом чувствуя, как элегическое восклицание Нелл: «Ah, yesterday!» (знаменитая песня «Битлз») вытаскивает вас из футляра, заставляя при этом скорчиться в кресле и смеяться до слез. Таково противоречие: жизнь, смерть и новая энергия - все сосредоточено в едином озаряющем миге. Однако, если ваша восприимчивая женственность, ваша сосредоточенная в теле душа окажется закрытой, вы не получите ничего: ни озарения инсайта, ни удовольствия. Вы останетесь приговоренным к слепоте и кусанию своих пересохших губ. Без способного к восприятию крепкого сосуда сознания не наступит момент, соединяющий в себе конечное и бесконечность. Без просветленного тела не может проникнуть соответствующий свет духа. Если вы не настроились играть в бейсбол, эта игра может показаться вам забавой для сумасшедших. Не настроившись слушать Моцарта, вместо прекрасной музыки вы будете слышать шум. Не настроившись па работу со сновидениями, вы не увидите в них никакого смысла.
Маниакальная деятельность, задающая ритм жизни нашего общества, отрицает существование души. Находясь под властью амбиций, конкуренции, поисков идеалов совершенства или переменчивой потребности постоянно ходить на изматывающую работу, люди летят в космос. В своих снах они обрекают душу на пытки, с которыми можно сравнить разве что истязания, изобретенные фашистами, а их тело наполняется нежилым пространством. Оторванные от своих истоков, они стремятся к «высокому». При этом хотят получить его сразу и непременно в конкретной форме: в виде наркотиков, азартных игр, дорогих вещей, алкоголя, изысканной пищи, секса. Иными словами, они хотят выйти за рамки своего «я», избавившись от тоскливого, однообразного существования.
Все мы люди, и выход за рамки обыденной человеческой жизни не происходит мгновенным скачком в измененное состояние сознания, которое не может быть интегрировано в повседневную жизнь. Такой отход от реальности несет в себе расщепление тела и духа. Мы можем оказаться в состоянии блаженства: в мире вне пространства и времени - в утробе Великой Матери - или же можем стать одержимыми. Одержимость в виде ступора или, наоборот, одержимость экстатической, буйной энергией является бессознательной. Говоря иначе, наша точка зрения и жизненная установка остаются неизменными; мы натыкаемся на свой же собственный карающий меч, оставаясь в рамках древнего мифа об убийстве дракона. Истинная трансценденция подразумевает наличие достаточно крепкого и вместе с тем достаточно прочного сосуда, чтобы уйти в другую реальность и, вернувшись, принести в сознание сокровища, которые вы смогли воспринять; только тогда повседневная жизнь обогащается и наполняется смыслом.
Сокровища святых таинств, которые когда-то включили повседневную жизнь в божественное провидение, несли в себе благодать миллионам верующих. Многие из нас больше не способны к восприятию этих сокровищ, и тогда они возвращаются обратно в бессознательное. Прекратила свое существование проекция, которая однажды соединила великого и любящего Бога-отца с парящим белым голубем. Бог умер. Многие считают дискуссии о существовании бога не только бессмысленными, но и довольно навязчивыми. Однако умерла всего лишь проекция. Точно так же все рассуждения о богине могут стать столь же бессмысленными и наивно-сентиментальными, если отсутствует личный опыт переживаний, подтверждающих те или иные доводы.
Бог и Богиня прекратили свое существование в качестве проекций. Они стали теми индивидуальными внутренними переживаниями, позволяющими нам открывать самих себя, природу и тс великие мгновения в жизни, которые оказываются дарами, недоступными нашему сознанию. В теле происходит сотворение души.
Так как, согласно Уильяму Блейку, тело - это «часть Души, различаемая посредством пяти Чувств, через которые в наше время открываются основные доступы к Душе», все мы, дети патриархальности, должны научиться любить свое тело - материнский аспект богини. Мы не сдаемся по воле природы на милость убаюкивающего материнского чрева. Мы не слышим ее медленного сердцебиения. Мы лишь бросаем беглый взгляд на то, как мертвые пальцы зимы хватаются за распускающиеся почки. Мы не даем себе возможности на миг остановиться, чтобы наполнить весной легкие, подставить кожу под солнечные лучи или капли дождя. Наша чувствительность настолько искажена, что следует вновь научиться почтительному отношению к природе и своему телу. Мы должны снова принять первобытную мудрость, которая дает нам уверенность в том, что мы любимы, что от рождения имеем право на жизнь, что нам нет необходимости ни доказывать, ни утверждать свое существование. Ощущая каждой клеточкой, что жизнь - это высший дар, мы можем принять существующее противоречие. Жизнь больше не раскалывается на правильное и неправильное, свет и тьму, рождение и смерть. Все противоположности становятся составляющими частями таинства, вселяющего в нас трепет.
Сознательная связь с Великой Матерью предполагает возвращение обратно в сад, осознавая его первозданность и вместе с тем понимая, что именно этот сад мы лишили должного почитания. Сознание хватается за устойчивость эго, отказываясь идентифицироваться с всепоглощающей страстью к обжорству, пьянству и сексу. Оно отказывается впадать в состояние одержимости. Обуздывая вызванные инстинктивной энергией влечения, которые наносят вред, ибо порождаются насилием, сознание открывает дорогу любви. Оно отказывается от навязчивых клятвенных заверений убить дракона, чтобы покончить с матерью, лишь бы освободиться от ее темной утробы.
В качестве противоположности, отождествляемой с силами тьмы бессознательной женственности, проявляется иная женственность, открывшая в себе голос и переставшая идентифицироваться с драконом. Воплощение такой женственности можно увидеть на рисунке Леонардо да Винчи «Мадонна с матерью Анной». На этом полотне, находящемся в специально затененном зале Лондонской Национальной Галереи, защищенном пуленепробиваемым стеклом от убийц дракона, изображена Дева Мария, сидящая на коленях непорочно зачавшей ее Анны. Сильно заряженным энергетически оказался не только преображенный телесный образ девственницы Марии, но и образ ее матери. Получилось так, что образ тела достиг осознания Св. Анны и ее дочери. Их образы - это переложение в контекст христианского мифа образов богинь греческой мифологии Деметры и Коры.
Еще более сильный образ можно найти на картине Леонардо «Мадонна в гроте», один из вариантов которой находится в Национальной Галерее. Здесь Анны нет, вместо нее - изображение грота, который прочно ассоциируется с темной материнской утробой, откуда появилась на свет девственница, и который до сих пор служит прибежищем для нее и божественного младенца. Зрительное воздействие этих очень сильных христианских образов возрождения тела достигается привнесением в них просветленного сознания женственности - того самого сознания, которое окончательно идентифицируется с духом божественного младенца. Это осознание женственности происходит во время воспроизведения божественного творения.
Привнесение такого просветленного женственного сознания, которое в Ветхом Завете идентифицируется с образом Софии или женской мудрости, оказывается для нас серьезной альтернативой патриархальному мифу об убийстве дракона. В католической церкви эти две мифологии существовали параллельно в одну и ту же эпоху, в XI и XII столетиях. А матриархальный миф (в противоположность патриархальному) занимал такое положение, при котором он становился неким контейнером, окружавшим и содержавшим внутри патриархальность, от которой, впрочем, иногда зависел и сам контейнер.
Исчезновение культа Пресвятой Девы во времена Реформации привело к усилению патриархальности, освободив ее от внешних ограничений матери-церкви. В поклонении Деве Марии мы видим попытку очищения маскулинности через внедрение женственного сознания. Такое внедрение осознавшей себя женственности в качестве хранилища трансцендентного духа привело к превращению самих этих сил в душу. Это внедрение понималось как свет маскулинности в момент вознесения боровшейся с силами тьмы. В результате произошло новое соединение маскулинной энергии в творческий союз с сознательной женственностью. Таким образом, работа по сотворению души не только оказалась в центре внимания, но и вся се динамика с триумфом утвердилась в качестве основы творческой деятельности. Произведение Мильтона «Потерянный рай», традиционно считавшееся самой патриархальной поэмой, написанной на английском языке, в наше время подвергается радикальному пересмотру и новой интерпретации, ибо роль Урании, женской музы, диктовавшей поэму Мильтону, пока он спал, воспринимается гораздо более серьезно.