Страница:
Действительно, именно в поэме Мильтона явно обозначается творческий союз маскулинности и женственности, под воздействием которой находилась бессознательная патриархальность Мильтона. Делая акцент на образе Урании, романтизм превратил змея в инструмент женственного сознания, отвергнув убийство дракона патриархальным Мильтоном во имя женственного сознания, послужившего провозвестником нового творения. Такое прочтение «Потерянного рая» фактически было предвосхищено в двух названных выше картинах Леонардо да Винчи. Шелли пошел еще дальше: он возвел романтизм в статус новой религии, увидев в ней возрождение самого христианства. Обращаясь в этой книге к творчеству поэтов-романтиков, я хочу увидеть в их произведениях роль женственного сознания в образовавшемся новом союзе с маскулинным сознанием.
Поставим акцент по-иному: этот новый союз сам по себе играет трансформирующую роль для маскулинности и женственности, существуя лишь внутри творческой динамики, где ни одна сторона не доминирует и не контролирует другую. Трансформация отношений может произойти только в процессе истинного понимания разницы между убийством и жертвоприношением. В обоих случаях уничтожается или подавляется энергия, но мотивы этого уничтожения совершенно разные. Убийство уходит своими корнями в потребности эго во власти и доминировании. Жертвоприношение имеет своим истоком подчинение эго управляющему центру Самости с целью трансформации в творческий поток жизни губительных энергетических паттернов, несмотря на то, что они могут быть вполне приемлемыми. Очень часто мы лишь ретроспективно можем распознать, что есть что.
Заключив этот союз, девственная душа привносит в тело свет (сознания). В непрерывном процессе постепенного просветления она является материальной при соединении с мудростью, открывшейся ей навечно через ее собственное тело. Она представляет собой воплощение возродившейся телесности. Она становится опустошенной невестой подлинного жениха. Следовательно, для такого понимания женственного сознания существенно почитание сакрального таинства се собственного творческого раскрытия. Именно это творческое раскрытие отрицает миф об убийстве дракона, считая его беспросветным мраком и даже тенью бессознательной женственности, демонически пародируя мистификацию и выходки Сатаны.
Находящийся в теле свет - это свет, проникающий в душу через органы чувств. Он отличается от духовного света, внезапно заявляющего о себе тем, что изменяет колебания каждой клеточки, которой достигает. Наверное, пианист может так усовершенствовать свое искусство, что его женственный психический контейнер обретет подобную сверхчувствительность. Но какая-то трансценденция может произойти, лишь если он остается столь же восприимчивым к духу. В момент, когда душа открывается духу, женственность и маскулинность приобретают способность к творчеству. Тогда музыкант и его слушатели вместе превращаются в музыку - музыку высших сфер.
Осознающая себя девственница, сидящая на коленях осознающей себя матери, - это образ души, живущей во имя собственных ценностей, потребностей, возможностей. Они нашли свою основу в теле, все клетки которого настроены на любые малейшие перемены в гармоническом спектре души, способной открыться для более тонких изменений.
На протяжении всей этой главы я периодически обращалась к выражению Китса «сотворение Души». Завершая главу, мне хотелось бы привести отрывок из письма, в котором он впервые употребил это выражение, говоря с восторгом о своей мысли, которую считал настоящим открытием. «Совершенно серьезно, - писал он, - я полагаю возможным, что эта Система Сотворения Души могла бы стать Родительской для всех остальных, более или менее различимых и индивидуальных Схем Возрождения, к которым относятся зороастрийская, христианская.
Исходя из собственного опыта, Ките пришел к убеждению, что сам по себе творческий процесс породил приведенные выше схемы возрождения, отличающие разные мировые религии, и тем самым объединил их. Человечество связано воедино религией души, единой религией, к которой можно бы приложить слово «психология», означавшее, как настаивал сам Ките, что постижение души важнее поклонения ей. В поклонении лежит опасность обожествления человеческих сил, и тогда они принимают застывшую, догматическую форму. Китса больше интересует сам процесс, чем его результат, процесс в котором отдается предпочтение союзу, а не крепкой монолитной связи.
Затем Ките (кстати, сто восемьдесят лет назад) тщательно исследует новое сознание, и за это я чувствую себя по отношению к нему в неоплатном долгу. В приведенном ниже отрывке «азбуки» он обращается к первой детской книге, написанной на бумаге, в деревянной обложке, покрытой прозрачной роговой оправой. Благодаря прозрачности этой оправы ребенок постигает сердцем слово, точно так же, как взрослый человек учится постигать сердцем жизнь.
Я назову мир Школой, созданной, чтобы обучить маленьких детишек читать - я назову человеческое сердце азбукой, которой учат в этой школе, и я назову Ребенка, способного читать, Душой, сотворенной этой школой и ее азбукой. Неужели вы не видите, как необходимо этому Миру Боли и страданий научиться Разуму и творить Душу? Место, где сердце может чувствовать и страдать тысячью разных способов! По своей сути это не Сердце Азбуки, это - Библия Разума, это опыт Разума, это учебник, из которого Ум или Разум почерпнут свою сущность… А каковы же подтверждения существования человеческого сердца, если не укрепление или изменение его природы? А какова его измененная сущность, если не его Душа? И чем была его Душа перед тем, как прийти в мир, обладая этими доказательствами, изменениями и совершенствами? И Разум - без Сущности? И как следовало создать эту Сущность? Посредством Сердца? А как Сердцу стать этим Посредником в этом Несовершенном мире?
2. ВОЛШЕБНИКИ, ТРИКСТЕРЫ И КЛОУНЫ: ПРОЯВЛЕНИЕ МАСКУЛИННОСТИ В ЗАВИСИМОСТЯХ И ПРИСТРАСТИЯХ
Поставим акцент по-иному: этот новый союз сам по себе играет трансформирующую роль для маскулинности и женственности, существуя лишь внутри творческой динамики, где ни одна сторона не доминирует и не контролирует другую. Трансформация отношений может произойти только в процессе истинного понимания разницы между убийством и жертвоприношением. В обоих случаях уничтожается или подавляется энергия, но мотивы этого уничтожения совершенно разные. Убийство уходит своими корнями в потребности эго во власти и доминировании. Жертвоприношение имеет своим истоком подчинение эго управляющему центру Самости с целью трансформации в творческий поток жизни губительных энергетических паттернов, несмотря на то, что они могут быть вполне приемлемыми. Очень часто мы лишь ретроспективно можем распознать, что есть что.
Заключив этот союз, девственная душа привносит в тело свет (сознания). В непрерывном процессе постепенного просветления она является материальной при соединении с мудростью, открывшейся ей навечно через ее собственное тело. Она представляет собой воплощение возродившейся телесности. Она становится опустошенной невестой подлинного жениха. Следовательно, для такого понимания женственного сознания существенно почитание сакрального таинства се собственного творческого раскрытия. Именно это творческое раскрытие отрицает миф об убийстве дракона, считая его беспросветным мраком и даже тенью бессознательной женственности, демонически пародируя мистификацию и выходки Сатаны.
Находящийся в теле свет - это свет, проникающий в душу через органы чувств. Он отличается от духовного света, внезапно заявляющего о себе тем, что изменяет колебания каждой клеточки, которой достигает. Наверное, пианист может так усовершенствовать свое искусство, что его женственный психический контейнер обретет подобную сверхчувствительность. Но какая-то трансценденция может произойти, лишь если он остается столь же восприимчивым к духу. В момент, когда душа открывается духу, женственность и маскулинность приобретают способность к творчеству. Тогда музыкант и его слушатели вместе превращаются в музыку - музыку высших сфер.
Осознающая себя девственница, сидящая на коленях осознающей себя матери, - это образ души, живущей во имя собственных ценностей, потребностей, возможностей. Они нашли свою основу в теле, все клетки которого настроены на любые малейшие перемены в гармоническом спектре души, способной открыться для более тонких изменений.
На протяжении всей этой главы я периодически обращалась к выражению Китса «сотворение Души». Завершая главу, мне хотелось бы привести отрывок из письма, в котором он впервые употребил это выражение, говоря с восторгом о своей мысли, которую считал настоящим открытием. «Совершенно серьезно, - писал он, - я полагаю возможным, что эта Система Сотворения Души могла бы стать Родительской для всех остальных, более или менее различимых и индивидуальных Схем Возрождения, к которым относятся зороастрийская, христианская.
Исходя из собственного опыта, Ките пришел к убеждению, что сам по себе творческий процесс породил приведенные выше схемы возрождения, отличающие разные мировые религии, и тем самым объединил их. Человечество связано воедино религией души, единой религией, к которой можно бы приложить слово «психология», означавшее, как настаивал сам Ките, что постижение души важнее поклонения ей. В поклонении лежит опасность обожествления человеческих сил, и тогда они принимают застывшую, догматическую форму. Китса больше интересует сам процесс, чем его результат, процесс в котором отдается предпочтение союзу, а не крепкой монолитной связи.
Затем Ките (кстати, сто восемьдесят лет назад) тщательно исследует новое сознание, и за это я чувствую себя по отношению к нему в неоплатном долгу. В приведенном ниже отрывке «азбуки» он обращается к первой детской книге, написанной на бумаге, в деревянной обложке, покрытой прозрачной роговой оправой. Благодаря прозрачности этой оправы ребенок постигает сердцем слово, точно так же, как взрослый человек учится постигать сердцем жизнь.
Я назову мир Школой, созданной, чтобы обучить маленьких детишек читать - я назову человеческое сердце азбукой, которой учат в этой школе, и я назову Ребенка, способного читать, Душой, сотворенной этой школой и ее азбукой. Неужели вы не видите, как необходимо этому Миру Боли и страданий научиться Разуму и творить Душу? Место, где сердце может чувствовать и страдать тысячью разных способов! По своей сути это не Сердце Азбуки, это - Библия Разума, это опыт Разума, это учебник, из которого Ум или Разум почерпнут свою сущность… А каковы же подтверждения существования человеческого сердца, если не укрепление или изменение его природы? А какова его измененная сущность, если не его Душа? И чем была его Душа перед тем, как прийти в мир, обладая этими доказательствами, изменениями и совершенствами? И Разум - без Сущности? И как следовало создать эту Сущность? Посредством Сердца? А как Сердцу стать этим Посредником в этом Несовершенном мире?
2. ВОЛШЕБНИКИ, ТРИКСТЕРЫ И КЛОУНЫ: ПРОЯВЛЕНИЕ МАСКУЛИННОСТИ В ЗАВИСИМОСТЯХ И ПРИСТРАСТИЯХ
Неужели тяжесть оказывается столь скверной, а свет столь прекрасным?
На нас давит невыносимый груз, мы тонем под ним, он вминает нас в землю. Но в любовной лирике каждой эпохи женщина страстно желает быть придавленной к земле мужским телом. Потому самый тяжкий груз одновременно является образом самого интенсивного протекания жизни. Чем тяжелее ноша, тем ближе наша жизнь к земле, тем более реальной и правдивой она становится.
И наоборот, полное отсутствие тяжести заставляет мужчину быть легче воздуха, парить в вышине, покинуть землю и свою земную жизнь и стать лишь наполовину реальным; его движения становятся столь же свободными, сколь незначительными.
Милан Кундера. «Невыразимая легкость бытия»
Когда летали рыбы и деревья ходили, А фиги росли на шипах, Внезапно луна окровавленной стала, И в этот момент я родился;
С чудовищной головой, болезненно плача, С ушами, как крылья, шевелящимися на ветру, - Ходячая пародия дьявола На всех четвероногих тварей.
Истерзанный изгой земли, Гонимый обманом обветшалых законов, Голодный, забитый, осмеянный, я по-прежнему нем, Храня свою тайну.
Глупцы! Ведь было же время; Тот дикий и сладостный час: Мои уши слышали крики, А взор ласкали пальмы.
Г.К. Честертон. «Осел»
Страх есть материя, а материя в конце концов так же свободна, как свет. Все человеческие страхи и животный страх механизмов - а в действительности весь живущий страх во всем растительном и животном мире - точно так же вел к электронному самоуничтожению. Единственный способ его избежать - вспомнить свои настоящие истоки. Все мы - порождение света: от самого низшего до самого высокого среди нас, от улиток до астронавтов.
Фред Алан Вольф. «Звездная волна»
Овладевая, ты всегда теряешь.
Данте. «Божественная Комедия»
Одна из причин рационализации нашего поведения заключается в маскировке совершаемого действия. Мы объясняем тот или иной свой поступок, отступая далеко от истинной причины и даже доходя до того, что приписываем ее кому-то еще. При этом говорим, что «дьявол нас попутал». Поступки человека, подверженного какой-то зависимости, может воспринимать другой человек, совершенно не знакомый с зависимым человеком, которого эти поступки совершенно не должны беспокоить. Если же так не выходит и незнакомый человек начинает проявлять беспокойство, последствия могут стать катастрофическими. Неизвестный нам человек, подверженный зависимости, почти всегда может стать убийцей.
Повернуться лицом к убийце, как правило, значит, подвергнуться воздействию бессознательного. Убийство совершается, пока жертва находится под анестезией зависимости. Возвращаясь в сознание, зависимый человек видит орудие убийства. Вот использованная игла, рядом пустая ампула; так съедается завтрашний торт. Налицо все доказательства убийства. Жив ли этот зависимый человек? Быть может, он каким-то волшебным образом вернулся к жизни? Самая серьезная проблема в лечении зависимых людей заключается в том, что они живут волшебной жизнью. Они вовсе не мертвы, они живы. Вернувшись к жизни, они могут вновь попытаться совершить свою попытку. Попробовать еще раз вкусить это волшебство. Ощутить на себе его воздействие. Их вера возрастает. Счастливый шанс игрока! Всякий раз, убив себя, они оживают, как по волшебству. Зависимые люди живут не по законам природы, а по магии волшебства. Пальма первенства принадлежит волшебнику.
В своей книге «Ион» Платон с большой долей иронии описывает последователей Бахуса, отравленных своим кумиром. В одержимости, возникающей во время ритуального танца, трижды очерчивая вокруг себя магический круг, они извлекают из рек молоко и мед лишь для того, чтобы открыть, что, вернувшись к своим ощущениям, они не увидят ничего, кроме обыкновенной воды. Если же мы решим помочь зависимому человеку вернуться к его чувствам, нам следует досконально понять это волшебство, превращающее воду в райское молоко, даже несмотря на то, что при нашем понимании они лишатся своих богов вместе с ложным ощущением божественного. Они впали в заблуждение, и, сталкиваясь с этим волшебством, мы поощряем обман, который ведет их к саморазрушению.
Разумеется, возникает вопрос: что это за волшебник, превращающий явления природы в дьявольскую насмешку над священнодействием?
Превращение - ритуал, который по праву совершает стоящий у алтаря католический пастор: тело Христа в виде пресной лепешки вкушается коленопреклоненными верующими. Несмотря на то, что в ритуальном акте зависимого человека такого превращения не происходит, попавшие в зависимость люди тянутся к объекту своего желания, словно он является столь же сакральным, как воплощенное в просвире Христово тело. В данном контексте эпитет «табуированный» подходит больше, чем «сакральный», ибо табуированный одновременно означает и сакральный, и запретный, и волшебный, и отталкивающий.
Волшебника, обладающего столь мощной магической силой, следует обязательно распознать и раскрыть, если вы собираетесь хоть когда-нибудь освободить человека от зависимости.
Дети зачастую вполне естественно отвергают родителей или же заменяющие их родительские образы, например пасторов или министров; таким образом, эти взрослые оказываются носителями магических проекций. Если доверие, возникшее вместе с проекцией, оказалось подорванным, в результате может возникнуть зависимость. Если отношения между родителями и ребенком построены на физическом или психологическом насилии, любовь противоестественно идентифицируется с запрещенным объектом, который ассоциируется с насилием. Суть любой/ зависимости, проявляющейся в той или иной форме, заключается в радикальной потере доверия.
Зависимость возобновляет травматическое отношение к телу. Поступки, которые когда-то совершали родители, могут превратить само тело в табуированный объект. В таком случае ребенок бессознательно владеет своим телом, оставаясь его пленником и вместе с тем находясь под запретом открыть к нему доступ.
В книге Клода Тарда «Сладкая смерть», способной разрушить даже веру зависимого человека в то, что существуют «две груди из ванильного мороженого с двумя сосками из вишневых леденцов», молодая женщина совершает самоубийство, покрывая себя слой за слоем сахарной пудрой, при этом наблюдая и осознавая, как ее тело становится совершенно чудовищным. Таким образом она мстит своей «правильной» матери, которая хочет, чтобы ее дочь была худенькой и красивой. В самом конце книги молодая женщина осознает, что «главный корень» зла заключался в ее зачатии. Она не была дочерью того блондина, которого считала своим отцом. Ее родным отцом был темноволосый испанец.
В последней сцене женщина, не отрываясь, поедает свадебный торт, который заказала на свой брачный пир со смертью. Описав свое произведение кулинарного искусства, «сияющее серебристым жемчугом сахарных кристалликов, покрытых карамелью», - она продолжает:
Прямо на самом верху торта находилась традиционная брачная пара: жених и невеста: он во всем черном, она - вся в белом; они держатся за руки, и на губах у них обоих застыла одинаково натянутая пустая ярко-розовая улыбка. Наивный образ величайшей человеческой иллюзии. Ибо что могут сделать сейчас эти двое, взобравшись столь высоко, но вынужденные скатиться вниз с отвесной горной скалы и закончить свою жизнь подобно мухам, прилипшим к липучке жизни?…
Я говорю горькую правду: молоко впавшей в отчаяние матери, пропадающее и замененное мне искусственным,., мне, темноволосой карлице, тупой и уже достаточно хлипкой физически, мне, невежественному маленькому чудовищу,., с глазами цвета сажи, напоминающими темное, несмываемое пятно.
Мои глаза цвета чернил. И маленькие кулечки розовых конфет, скрытые в тени лампы. И черный яд скорпионов.
А сейчас, двадцать лет спустя, меня, наконец, настигла истина. Глупое маленькое чудовище, я оказалась слепым воплощением предательства. Внезапно я вообще лишилась имени. Безымянная среди безымянных, я даже не знаю имени испанца1*.
Предательство детской реальности превратило тело девочки в полновластного тирана; все ее способности оказались у него в подчинении.
Темная мать - зловещая мать - оказывает серьезное сопротивление выявляющему ложь свету. Пробужденная навстречу духовному свету природа или не соприкасается с душой вовсе, или слепо защищает ее от неимоверной боли. Задача заключается в том, чтобы раскрыть предательство доверия, которое привело к разрыву тела и эго-сознания.
В сновидениях зловещая мать может появляться в образе погруженного в болото полусонного крокодила; при этом огромная самопоглощающаяся энергия сосредоточена в инерции, она прямолинейна и до крайности бездуховна. Она вызывает у сновидца непрерывную усталость. Она может возникать в сновидениях в любое время, однако на поздних стадиях анализа в рассказе сновидца появляются неопределенные понятия, свидетельствующие о том, что перед открытием духовного зрения придется окунуться в глубины психики.
Иными словами, прежде чем дух прочно займет свою обитель, следует освободить растущую жизненную силу в самой глубокой чакре, открытой всем земным энергиям.
Именно здесь зависимость может стать королевской дорогой к бессознательному. Когда эта дорога может время от времени теряться на скотном дворе, зависимость может проявиться вновь в стойле с лежащим в яслях божественным младенцем, и тогда мудреца будет очень трудно отличить от скотины. Опасность повторного отката в зависимость заставляет вышедших из нее людей все время быть начеку, теперь уже в полной мере осознавая, что зависимость принесла им страдания, что она принудила их воссоединиться со своим телом на очень глубоком уровне под воздействием любви Софии, излучение которой они чувствуют всю жизнь. На таком уровне сознания они оказываются в состоянии извлечь силу Самости, чтобы постепенно, шаг за шагом, обратиться к самой мрачной стороне своей зависимости.
Способность к извлечению божественной силы нашла свое исключительное выражение в учении Ислама относительно Судного дня. Согласно этой традиции, Фатима, дочь Магомета, в этот день снимет свою чадру, как только перейдет мост Сират. Этот мост представляет собой грань, острее лезвия меча и тоньше человеческого волоса. Он соединяет Землю и Небо. Под ним слышится тяжкое дыхание Преисподней. Снятие чадры Фатимой символизирует в Исламе появление осознающей себя женственности, соединяющей правоверных с Аллахом через пророка его Магомета. Этот апокалиптический союз, подобный описанному в Книге Откровения Иоанна Богослова, представляет собой союз жениха и невесты.
Фатима, в качестве снявшей чадру невесты, вступившая в союз с божественным, становится неким аналогом образу Христа, который в притче о своем возвращении описан в образе невесты, которая приходит в полночь к мудрым девам, чтобы при свете лампад отвести их в царские брачные покои. Неразумные же девы…
…взявши светильники свои, не взяли с собою масла… Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились.
В этих ярких образах жениха и невесты неявно заложено состояние зависимого человека, шаг за шагом направляемого Самостью. Раскрывшаяся София, или Премудрость, видится переходящей через опасный мост Сират, который соединит ее с объектом желания, тогда как лежащая под мостом пропасть, наполненная ложными устремлениями, ждет лишь одного неверного шага.
Очень существенным в лечении зависимости оказывается подчинение власти, превышающей власть эго, которой эго научилось доверять, преодолев перенесенное в детстве предательство. С возрастанием доверия увеличивается сознательная связь между телом и эго; обостряется чувствительность к психической и физиологической отраве, и тело обретает способность к самоочищению. По выражению одной женщины, «Самость постоянно выталкивает наверх всю предысторию». Другая женщина выразилась так: «Прежде я могла съесть дюжину банок ореховой пасты. Теперь мой желудок начинает протестовать, если я съедаю одну». Третья ворвалась в мой кабинет и, смеясь, заявила, что должна стать совершенно сознательной, потому что раньше она могла выпить лошадиную дозу алкоголя, а теперь ее тело реагирует даже па один глоток. Концентрация, необходимая для поддержания напряжения, нашла отражение в следующем выражении пациентки: «Здесь речь идет не об обжорстве шоколадом. Моя привязанная к столбу душа корчится в пламени. Я думала, что боролась с недостаточной силой воли. Теперь считаю, что борюсь с силами и установками, которые открыто пытались погубить мою душу. Я не могу приложить достаточно усилий, чтобы хотя бы час быть в форме».
Эти женщины в сочетании с анализом проделали большую работу по установлению связи между душой и телом, продолжавшуюся более пяти лет, и подошли к восприятию своей зависимости как пути, указанного им Самостью и ведущего к пониманию и переживанию перевоплощения. На первой стадии самым болезненным обстоятельством, с которым им пришлось столкнуться, оказалось такое: чем глубже они уходили в работу с телом, тем больше у них обострялось ощущение покинутости и тем сильнее их тянуло к сохранению существовавшей зависимости. Если же им удавалось удержаться от этого магнитного притяжения, они ощущали, как их тело превращалось в раздувшегося тирана. Каждому оказавшемуся между ним и райским молоком, предстояла символическая смерть. Выдержав это напряжение, они достигли самого ядра травмы: тело превращалось в тирана, так как находилось под волшебным заклятием, неподвластным законам эго-сознания. Независимо от того, на чем именно держалась власть родительских образов - на великодушии или насилии, - тело ребенка считалось объектом, который следовало наполнить или опустошить, наказать или сделать предметом игры.
Родители могут торжествовать над ребенком победу, но, в конечном счете, нет никакого триумфа в том, чтобы взять верх силой, даже если эта сила искусно замаскирована. Доминирование есть доминирование, и тело, которое подверглось насилию, крепко-накрепко усвоило его уроки. Оно превращается в покинутого властелина, лишенного внешнего воздействия любви. Находясь в уединении, оно находит компенсацию, впадая в одержимость, цепляясь за людей или объекты, наделяя их волшебной силой. Попадая от этих талисманов в зависимость ради обретения любого жизненного смысла, тело ужесточает свои требования, чтобы ими овладеть и взять их под свой контроль, стремясь как можно дольше продлить эту фантасмагорию, в которую само больше не верит.
Я не вижу смысла в том, чтобы заставлять родителей чувствовать себя виноватыми. Все мы являемся продуктами нашей современной культуры, одобряющей конкуренцию и стремление к власти. Мы с испугом осознаем, что представляет собой сосредоточенная в теле любовь. Мы путаем ее с сексуальностью и половым влечением. Однако истинная любовь пронизывает каждую клетку нашего тела. Она сразу распознается животными, детьми и даже некоторыми взрослыми, которые или родились вместе с ней, или обрели се через страдания и подчинение. Тонкая позолота вины не может скрыть лежащей в ее основе покинутости. Наша задача заключается в том, чтобы изменить психодинамику.
Переполняющее человека ощущение покинутости, заставляющее страдать множество людей, уходит своими корнями не в покинутость ребенка родителями, а в одиночество детской души. Проецируя на ребенка его искусственный образ, родители тем самым уничтожают реального ребенка, который вынужден уйти в глубины своей психики, покинутый не только родителями, но и лишенный самоощущения. Именно из этого широко распространенного насилия возникает чувство стыда, связанное с каким-то неизвестным ребенку проступком, за который он чувствует себя виноватым. Сны, в которых совершается убийство или появляется лежащий изувеченный труп, говорят о предательстве, которое распространилось и на взрослого человека. Например, когда над отношениями нависает угроза опасности, взрослый человек снова бросает оставшегося под спудом ребенка, который остается невероятно честным; затем персона все-таки отходит на второй план, стараясь любой ценой сохранить отношения. Существуют два уровня вины: «Я виноват в том, что я такой, какой есть», и на более глубоком уровне: «Я предал самого себя»..
Покинутый человек становится жертвой колдуна, который пользуется его одиночеством, играет на состоянии отверженности, действует волшебными чарами там, где, по его мнению, обитает душа, а затем резко обрывает иллюзию. Темная сторона колдуна уводит зависимого человека все дальше и дальше в тот таинственный мир, где царит смерть; его светлая часть, представляясь в образе мудрого старца, может привести освобожденную душу к се же собственному творчеству. Подлинность чувства оказывается лезвием бритвы, разделяющим эти два мира. «Я не прав, я виноват, я жертва, я заслуживаю наказания» - приводит к колдовскому заклятью и зависимости. «Я не оставлю себя, я не виноват, я останусь тем, кто есть» - это путь к чуду и творчеству.
Юлия находилась под властью зависимости, при этом ее детская вера в отца оказалась сломленной, помимо всего прочего, еще и его насмешками. Он оказался тем колдуном, который каждый раз во время вечерней сказки уговаривал ее забыть о своей грусти, тем самым еще глубже вгоняя ее в тоску.
Чтобы избежать предположения, что каждый отец, читающий маленькой дочурке ночную сказку, бессознательно втягивает се в свою эротическую фантазию, следует кое-что сказать об этих особых отношениях, на которых постепенно фокусировался процесс анализа.
Отец был очаровательным пуэром (вечным юношей), воображение которого создавало дворцы там, где другие видели одни развалины. Отстранившись от своей жены, считавшей его идеализм угрозой своему материальному благополучию и благополучию семьи, он обратился к дочери, в которой искал себе главную психологическую поддержку. Он стремился ее защитить от внезапных эмоциональных взрывов матери, которые часто кончались рукоприкладством. В результате Юлия стала сопровождать его повсюду, куда бы он ни направился, и самым счастливым временем детства считала дни, которые проводила у него в студии: сидя у него на коленях, она декламировала стихи или напевала песни. Казалось, они вместе объединились против остального безразличного, если не враждебного им мира, ради духовного наслаждения. Это наслаждение они получали вместе, когда воображение дочери подпитывалось отцовским вдохновением.
На нас давит невыносимый груз, мы тонем под ним, он вминает нас в землю. Но в любовной лирике каждой эпохи женщина страстно желает быть придавленной к земле мужским телом. Потому самый тяжкий груз одновременно является образом самого интенсивного протекания жизни. Чем тяжелее ноша, тем ближе наша жизнь к земле, тем более реальной и правдивой она становится.
И наоборот, полное отсутствие тяжести заставляет мужчину быть легче воздуха, парить в вышине, покинуть землю и свою земную жизнь и стать лишь наполовину реальным; его движения становятся столь же свободными, сколь незначительными.
Милан Кундера. «Невыразимая легкость бытия»
Когда летали рыбы и деревья ходили, А фиги росли на шипах, Внезапно луна окровавленной стала, И в этот момент я родился;
С чудовищной головой, болезненно плача, С ушами, как крылья, шевелящимися на ветру, - Ходячая пародия дьявола На всех четвероногих тварей.
Истерзанный изгой земли, Гонимый обманом обветшалых законов, Голодный, забитый, осмеянный, я по-прежнему нем, Храня свою тайну.
Глупцы! Ведь было же время; Тот дикий и сладостный час: Мои уши слышали крики, А взор ласкали пальмы.
Г.К. Честертон. «Осел»
Страх есть материя, а материя в конце концов так же свободна, как свет. Все человеческие страхи и животный страх механизмов - а в действительности весь живущий страх во всем растительном и животном мире - точно так же вел к электронному самоуничтожению. Единственный способ его избежать - вспомнить свои настоящие истоки. Все мы - порождение света: от самого низшего до самого высокого среди нас, от улиток до астронавтов.
Фред Алан Вольф. «Звездная волна»
Овладевая, ты всегда теряешь.
Данте. «Божественная Комедия»
Одна из причин рационализации нашего поведения заключается в маскировке совершаемого действия. Мы объясняем тот или иной свой поступок, отступая далеко от истинной причины и даже доходя до того, что приписываем ее кому-то еще. При этом говорим, что «дьявол нас попутал». Поступки человека, подверженного какой-то зависимости, может воспринимать другой человек, совершенно не знакомый с зависимым человеком, которого эти поступки совершенно не должны беспокоить. Если же так не выходит и незнакомый человек начинает проявлять беспокойство, последствия могут стать катастрофическими. Неизвестный нам человек, подверженный зависимости, почти всегда может стать убийцей.
Повернуться лицом к убийце, как правило, значит, подвергнуться воздействию бессознательного. Убийство совершается, пока жертва находится под анестезией зависимости. Возвращаясь в сознание, зависимый человек видит орудие убийства. Вот использованная игла, рядом пустая ампула; так съедается завтрашний торт. Налицо все доказательства убийства. Жив ли этот зависимый человек? Быть может, он каким-то волшебным образом вернулся к жизни? Самая серьезная проблема в лечении зависимых людей заключается в том, что они живут волшебной жизнью. Они вовсе не мертвы, они живы. Вернувшись к жизни, они могут вновь попытаться совершить свою попытку. Попробовать еще раз вкусить это волшебство. Ощутить на себе его воздействие. Их вера возрастает. Счастливый шанс игрока! Всякий раз, убив себя, они оживают, как по волшебству. Зависимые люди живут не по законам природы, а по магии волшебства. Пальма первенства принадлежит волшебнику.
В своей книге «Ион» Платон с большой долей иронии описывает последователей Бахуса, отравленных своим кумиром. В одержимости, возникающей во время ритуального танца, трижды очерчивая вокруг себя магический круг, они извлекают из рек молоко и мед лишь для того, чтобы открыть, что, вернувшись к своим ощущениям, они не увидят ничего, кроме обыкновенной воды. Если же мы решим помочь зависимому человеку вернуться к его чувствам, нам следует досконально понять это волшебство, превращающее воду в райское молоко, даже несмотря на то, что при нашем понимании они лишатся своих богов вместе с ложным ощущением божественного. Они впали в заблуждение, и, сталкиваясь с этим волшебством, мы поощряем обман, который ведет их к саморазрушению.
Разумеется, возникает вопрос: что это за волшебник, превращающий явления природы в дьявольскую насмешку над священнодействием?
Превращение - ритуал, который по праву совершает стоящий у алтаря католический пастор: тело Христа в виде пресной лепешки вкушается коленопреклоненными верующими. Несмотря на то, что в ритуальном акте зависимого человека такого превращения не происходит, попавшие в зависимость люди тянутся к объекту своего желания, словно он является столь же сакральным, как воплощенное в просвире Христово тело. В данном контексте эпитет «табуированный» подходит больше, чем «сакральный», ибо табуированный одновременно означает и сакральный, и запретный, и волшебный, и отталкивающий.
Волшебника, обладающего столь мощной магической силой, следует обязательно распознать и раскрыть, если вы собираетесь хоть когда-нибудь освободить человека от зависимости.
Дети зачастую вполне естественно отвергают родителей или же заменяющие их родительские образы, например пасторов или министров; таким образом, эти взрослые оказываются носителями магических проекций. Если доверие, возникшее вместе с проекцией, оказалось подорванным, в результате может возникнуть зависимость. Если отношения между родителями и ребенком построены на физическом или психологическом насилии, любовь противоестественно идентифицируется с запрещенным объектом, который ассоциируется с насилием. Суть любой/ зависимости, проявляющейся в той или иной форме, заключается в радикальной потере доверия.
Зависимость возобновляет травматическое отношение к телу. Поступки, которые когда-то совершали родители, могут превратить само тело в табуированный объект. В таком случае ребенок бессознательно владеет своим телом, оставаясь его пленником и вместе с тем находясь под запретом открыть к нему доступ.
В книге Клода Тарда «Сладкая смерть», способной разрушить даже веру зависимого человека в то, что существуют «две груди из ванильного мороженого с двумя сосками из вишневых леденцов», молодая женщина совершает самоубийство, покрывая себя слой за слоем сахарной пудрой, при этом наблюдая и осознавая, как ее тело становится совершенно чудовищным. Таким образом она мстит своей «правильной» матери, которая хочет, чтобы ее дочь была худенькой и красивой. В самом конце книги молодая женщина осознает, что «главный корень» зла заключался в ее зачатии. Она не была дочерью того блондина, которого считала своим отцом. Ее родным отцом был темноволосый испанец.
В последней сцене женщина, не отрываясь, поедает свадебный торт, который заказала на свой брачный пир со смертью. Описав свое произведение кулинарного искусства, «сияющее серебристым жемчугом сахарных кристалликов, покрытых карамелью», - она продолжает:
Прямо на самом верху торта находилась традиционная брачная пара: жених и невеста: он во всем черном, она - вся в белом; они держатся за руки, и на губах у них обоих застыла одинаково натянутая пустая ярко-розовая улыбка. Наивный образ величайшей человеческой иллюзии. Ибо что могут сделать сейчас эти двое, взобравшись столь высоко, но вынужденные скатиться вниз с отвесной горной скалы и закончить свою жизнь подобно мухам, прилипшим к липучке жизни?…
Я говорю горькую правду: молоко впавшей в отчаяние матери, пропадающее и замененное мне искусственным,., мне, темноволосой карлице, тупой и уже достаточно хлипкой физически, мне, невежественному маленькому чудовищу,., с глазами цвета сажи, напоминающими темное, несмываемое пятно.
Мои глаза цвета чернил. И маленькие кулечки розовых конфет, скрытые в тени лампы. И черный яд скорпионов.
А сейчас, двадцать лет спустя, меня, наконец, настигла истина. Глупое маленькое чудовище, я оказалась слепым воплощением предательства. Внезапно я вообще лишилась имени. Безымянная среди безымянных, я даже не знаю имени испанца1*.
Предательство детской реальности превратило тело девочки в полновластного тирана; все ее способности оказались у него в подчинении.
Темная мать - зловещая мать - оказывает серьезное сопротивление выявляющему ложь свету. Пробужденная навстречу духовному свету природа или не соприкасается с душой вовсе, или слепо защищает ее от неимоверной боли. Задача заключается в том, чтобы раскрыть предательство доверия, которое привело к разрыву тела и эго-сознания.
В сновидениях зловещая мать может появляться в образе погруженного в болото полусонного крокодила; при этом огромная самопоглощающаяся энергия сосредоточена в инерции, она прямолинейна и до крайности бездуховна. Она вызывает у сновидца непрерывную усталость. Она может возникать в сновидениях в любое время, однако на поздних стадиях анализа в рассказе сновидца появляются неопределенные понятия, свидетельствующие о том, что перед открытием духовного зрения придется окунуться в глубины психики.
Иными словами, прежде чем дух прочно займет свою обитель, следует освободить растущую жизненную силу в самой глубокой чакре, открытой всем земным энергиям.
Именно здесь зависимость может стать королевской дорогой к бессознательному. Когда эта дорога может время от времени теряться на скотном дворе, зависимость может проявиться вновь в стойле с лежащим в яслях божественным младенцем, и тогда мудреца будет очень трудно отличить от скотины. Опасность повторного отката в зависимость заставляет вышедших из нее людей все время быть начеку, теперь уже в полной мере осознавая, что зависимость принесла им страдания, что она принудила их воссоединиться со своим телом на очень глубоком уровне под воздействием любви Софии, излучение которой они чувствуют всю жизнь. На таком уровне сознания они оказываются в состоянии извлечь силу Самости, чтобы постепенно, шаг за шагом, обратиться к самой мрачной стороне своей зависимости.
Способность к извлечению божественной силы нашла свое исключительное выражение в учении Ислама относительно Судного дня. Согласно этой традиции, Фатима, дочь Магомета, в этот день снимет свою чадру, как только перейдет мост Сират. Этот мост представляет собой грань, острее лезвия меча и тоньше человеческого волоса. Он соединяет Землю и Небо. Под ним слышится тяжкое дыхание Преисподней. Снятие чадры Фатимой символизирует в Исламе появление осознающей себя женственности, соединяющей правоверных с Аллахом через пророка его Магомета. Этот апокалиптический союз, подобный описанному в Книге Откровения Иоанна Богослова, представляет собой союз жениха и невесты.
Фатима, в качестве снявшей чадру невесты, вступившая в союз с божественным, становится неким аналогом образу Христа, который в притче о своем возвращении описан в образе невесты, которая приходит в полночь к мудрым девам, чтобы при свете лампад отвести их в царские брачные покои. Неразумные же девы…
…взявши светильники свои, не взяли с собою масла… Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились.
В этих ярких образах жениха и невесты неявно заложено состояние зависимого человека, шаг за шагом направляемого Самостью. Раскрывшаяся София, или Премудрость, видится переходящей через опасный мост Сират, который соединит ее с объектом желания, тогда как лежащая под мостом пропасть, наполненная ложными устремлениями, ждет лишь одного неверного шага.
Очень существенным в лечении зависимости оказывается подчинение власти, превышающей власть эго, которой эго научилось доверять, преодолев перенесенное в детстве предательство. С возрастанием доверия увеличивается сознательная связь между телом и эго; обостряется чувствительность к психической и физиологической отраве, и тело обретает способность к самоочищению. По выражению одной женщины, «Самость постоянно выталкивает наверх всю предысторию». Другая женщина выразилась так: «Прежде я могла съесть дюжину банок ореховой пасты. Теперь мой желудок начинает протестовать, если я съедаю одну». Третья ворвалась в мой кабинет и, смеясь, заявила, что должна стать совершенно сознательной, потому что раньше она могла выпить лошадиную дозу алкоголя, а теперь ее тело реагирует даже па один глоток. Концентрация, необходимая для поддержания напряжения, нашла отражение в следующем выражении пациентки: «Здесь речь идет не об обжорстве шоколадом. Моя привязанная к столбу душа корчится в пламени. Я думала, что боролась с недостаточной силой воли. Теперь считаю, что борюсь с силами и установками, которые открыто пытались погубить мою душу. Я не могу приложить достаточно усилий, чтобы хотя бы час быть в форме».
Эти женщины в сочетании с анализом проделали большую работу по установлению связи между душой и телом, продолжавшуюся более пяти лет, и подошли к восприятию своей зависимости как пути, указанного им Самостью и ведущего к пониманию и переживанию перевоплощения. На первой стадии самым болезненным обстоятельством, с которым им пришлось столкнуться, оказалось такое: чем глубже они уходили в работу с телом, тем больше у них обострялось ощущение покинутости и тем сильнее их тянуло к сохранению существовавшей зависимости. Если же им удавалось удержаться от этого магнитного притяжения, они ощущали, как их тело превращалось в раздувшегося тирана. Каждому оказавшемуся между ним и райским молоком, предстояла символическая смерть. Выдержав это напряжение, они достигли самого ядра травмы: тело превращалось в тирана, так как находилось под волшебным заклятием, неподвластным законам эго-сознания. Независимо от того, на чем именно держалась власть родительских образов - на великодушии или насилии, - тело ребенка считалось объектом, который следовало наполнить или опустошить, наказать или сделать предметом игры.
Родители могут торжествовать над ребенком победу, но, в конечном счете, нет никакого триумфа в том, чтобы взять верх силой, даже если эта сила искусно замаскирована. Доминирование есть доминирование, и тело, которое подверглось насилию, крепко-накрепко усвоило его уроки. Оно превращается в покинутого властелина, лишенного внешнего воздействия любви. Находясь в уединении, оно находит компенсацию, впадая в одержимость, цепляясь за людей или объекты, наделяя их волшебной силой. Попадая от этих талисманов в зависимость ради обретения любого жизненного смысла, тело ужесточает свои требования, чтобы ими овладеть и взять их под свой контроль, стремясь как можно дольше продлить эту фантасмагорию, в которую само больше не верит.
Я не вижу смысла в том, чтобы заставлять родителей чувствовать себя виноватыми. Все мы являемся продуктами нашей современной культуры, одобряющей конкуренцию и стремление к власти. Мы с испугом осознаем, что представляет собой сосредоточенная в теле любовь. Мы путаем ее с сексуальностью и половым влечением. Однако истинная любовь пронизывает каждую клетку нашего тела. Она сразу распознается животными, детьми и даже некоторыми взрослыми, которые или родились вместе с ней, или обрели се через страдания и подчинение. Тонкая позолота вины не может скрыть лежащей в ее основе покинутости. Наша задача заключается в том, чтобы изменить психодинамику.
Переполняющее человека ощущение покинутости, заставляющее страдать множество людей, уходит своими корнями не в покинутость ребенка родителями, а в одиночество детской души. Проецируя на ребенка его искусственный образ, родители тем самым уничтожают реального ребенка, который вынужден уйти в глубины своей психики, покинутый не только родителями, но и лишенный самоощущения. Именно из этого широко распространенного насилия возникает чувство стыда, связанное с каким-то неизвестным ребенку проступком, за который он чувствует себя виноватым. Сны, в которых совершается убийство или появляется лежащий изувеченный труп, говорят о предательстве, которое распространилось и на взрослого человека. Например, когда над отношениями нависает угроза опасности, взрослый человек снова бросает оставшегося под спудом ребенка, который остается невероятно честным; затем персона все-таки отходит на второй план, стараясь любой ценой сохранить отношения. Существуют два уровня вины: «Я виноват в том, что я такой, какой есть», и на более глубоком уровне: «Я предал самого себя»..
Покинутый человек становится жертвой колдуна, который пользуется его одиночеством, играет на состоянии отверженности, действует волшебными чарами там, где, по его мнению, обитает душа, а затем резко обрывает иллюзию. Темная сторона колдуна уводит зависимого человека все дальше и дальше в тот таинственный мир, где царит смерть; его светлая часть, представляясь в образе мудрого старца, может привести освобожденную душу к се же собственному творчеству. Подлинность чувства оказывается лезвием бритвы, разделяющим эти два мира. «Я не прав, я виноват, я жертва, я заслуживаю наказания» - приводит к колдовскому заклятью и зависимости. «Я не оставлю себя, я не виноват, я останусь тем, кто есть» - это путь к чуду и творчеству.
Юлия находилась под властью зависимости, при этом ее детская вера в отца оказалась сломленной, помимо всего прочего, еще и его насмешками. Он оказался тем колдуном, который каждый раз во время вечерней сказки уговаривал ее забыть о своей грусти, тем самым еще глубже вгоняя ее в тоску.
Чтобы избежать предположения, что каждый отец, читающий маленькой дочурке ночную сказку, бессознательно втягивает се в свою эротическую фантазию, следует кое-что сказать об этих особых отношениях, на которых постепенно фокусировался процесс анализа.
Отец был очаровательным пуэром (вечным юношей), воображение которого создавало дворцы там, где другие видели одни развалины. Отстранившись от своей жены, считавшей его идеализм угрозой своему материальному благополучию и благополучию семьи, он обратился к дочери, в которой искал себе главную психологическую поддержку. Он стремился ее защитить от внезапных эмоциональных взрывов матери, которые часто кончались рукоприкладством. В результате Юлия стала сопровождать его повсюду, куда бы он ни направился, и самым счастливым временем детства считала дни, которые проводила у него в студии: сидя у него на коленях, она декламировала стихи или напевала песни. Казалось, они вместе объединились против остального безразличного, если не враждебного им мира, ради духовного наслаждения. Это наслаждение они получали вместе, когда воображение дочери подпитывалось отцовским вдохновением.