или его гостями, когда я был в роли лежавшего сейчас рядом со мной "мальчика
для утех".
Я вздохнул, и он, истолковав мой вздох как решение, нежно поцеловал
меня в губы. Я не удержался и еле заметно ответил ему. Но он все же
почувствовал мой ответ и дал волю своим, надо сказать, очень умелым рукам. Я
закрыл глаза и поплыл по течению. Видит Бог, я сопротивлялся, как мог, своим
желаниям и нахлынувшей на меня прелести, но она, эта прелесть, была
неумолимой, и я выбросил белые флаги, отдавшись ее волнам.
Утром я проснулся первым. Голова Муниса лежала на моей руке. Я долго
смотрел на него, вспоминая все, что мог вспомнить из прошедшей ночи, и с
благодарностью подумал о своем "хозяине" - Абдуллоджоне, не пожалевшем своей
любимой дочери Сотхун-ай и отдавшем ее мне, чтобы я не стал таким, как
Мунис, чтобы для меня весь белый свет не сошелся клином на мужских ласках. Я
думал и о том, каким будет дальнейший путь Муниса, сумеет ли он найти то
золотое сечение человеческого счастья, скрытого в равновесии желаний, личной
воли и объективных возможностей, которым наградила меня судьба.
- Если у тебя когда-нибудь будет свой мальчик, делай, как я, не калечь
его душу, - сказал Абдуллоджон, передав мне мою любимую Сотхун-ай. Я
запомнил эти слова, всю мою долгую жизнь, казавшиеся мне ненужными.
И вот теперь, на старости лет невероятный случай привел ко мне на ложе
этого милого мальчика, и я смотрю на него, но не могу ничего для него
сделать. "Не могу, или не хочу?" - задал я сам себе вопрос, требующий
предельно честного ответа. "Сегодня - не могу, потому что не знаю, что будет
со мной", - таков был мой честный ответ самому себе. Смогу ли я что-нибудь
сделать для Муниса потом - вопрос будущего, если оно у меня будет, в чем я
тогда еще не был полностью уверен.
От моего долгого взгляда, или от нервного тока, пробежавшего по моей
затекшей руке, Мунис открыл глаза и сразу вскочил и стал натягивать свой
халат.
- Ты еще будешь со мной? - спросил он меня.
- Нет, - ответил я. - Я очень устал, а через день уезжаю.
- Жалко, ты ласковый... - грустно прошептал Мунис.
И я дал себе слово, что если выберусь сам, то попытаюсь вытащить и его
отсюда. Конечно, о том, чтобы попытаться забрать его с нами сейчас, не могло
быть и речи. Для этого потребуются долгие переговоры: ведь его нужно будет
выкупить - я узнал, что он как сирота, проданный теткой в богатый дом после
гибели родителей, был собственностью аксакала-хозяина, являющегося к тому же
старейшиной села.
В следующую ночь ко мне пришла Надира. Видимо, мое общение с Мунисом не
прошло незамеченным и возбудило любопытство на женской половине,
вытолкнувшей ко мне Надиру, принадлежавшую мне по Закону, а Законом в этом
селе, как и во многих других здешних селах, было слово и дело старейшины.
Это любопытство проявилось в первой же фразе Надиры, намекавшей на
предыдущую ночь:
- А мне Хафиза говорила, что ты любишь женщин ...
- Я люблю женщин, - ответил я и привлек ее к себе.
Она была покорна, как положено восточной женщине, а я чувствовал себя
усталым, и ей, бедняжке, приходилось сдерживать свой темперамент. Я же
старался не лениться и руками и губами "отработать" за ее доброту.
V
И вот наконец пришел день, когда Рашид известил меня об окончании моих
туркестанских каникул и о том, что "золотая цепь" моего передвижения через
Памир в Пакистан уже сложилась, и моя безопасность в подвластных людям
пределах гарантирована. Ранним утром мы все четверо - Рашид, я, Надира и
Керим - опять-таки на своих лошадях и с тем же неизменным груженым ишаком
двинулись в сторону лагеря к вертолетной посадочной площадке.
Машина нас уже ожидала, погрузка заняла не более десяти минут, мы
поднялись и полетели навстречу утреннему солнцу. Перемещались мы примерно
двухчасовыми перелетами, и в месте каждой посадки нас уже ждал очередной
вертолет, как когда-то важных путников ожидали свежие упряжки на почтовых
трактах. Тем не менее, одного дня нам не хватило, и мы остановились на
ночлег в довольно благоустроенном военном лагере за Мургабом. Следующий наш
ночлег на бывшей территории "Советского Союза" был уже вынужденным: перелет
границы должен был произойти в строго определенный предрассветный час, и его
нужно было выждать. И здесь все прошло благополучно, и мы спокойно двинулись
над Вахандарьей по ущелью - верх по ее течению.
Земля Аллаха хранила меня, и к вечеру третьего дня этого путешествия мы
снова оказались в лагере, но уже на северо-востоке Пакистана, близ забытого
Богом селения Мастуджи. Все горы на нашем пути, и ущелья, укрывавшие нас от
посторонних глаз, показались мне одинаковыми. Может быть, тревога, которую
даже мне трудно было прогнать прочь из своей души, не позволяла безмятежно
любоваться их дикой красотой в пределах "советского" Памира, но так
получилось, что из всего путешествия я запомнил лишь облет на границе
Афганистана и Пакистана горной страны с возвышавшейся над ней вершиной
Тиричмир, находящейся уже в Пакистане.
А через день в центральном городе Северо-Западной провинции - в
Пешаваре - меня обнимала моя Хафиза. Поговорить нам было о чем. Она
рассказала мне, что, как только Кристин сообщила ей о моем "исчезновении",
упомянув о колечке со змейкой и красным камушком в ее раскрытой пасти:
"Знаешь, он его носил на мизинце?" - сказала она, и Хафизе все стало ясно.
- Я сразу догадалась, о чем идет речь, и немедленно стала готовить
засаду у могилы святого, моля о помощи духов моих любимых, нашедших там свой
вечный покой, - рассказывала она. - Я придумала твою "случайную встречу" с
туркестанцами во время одной из твоих прогулок - с момента твоего приезда в
Москву за тобой непрерывно наблюдали нанятые мной люди. А двое молодых
парней, сопровождавшие одетого по-нашему старика, были участниками засады на
мазаре, и я хотела дать им возможность рассмотреть тебя заранее и вблизи,
чтобы не ошибиться во время возможной стычки с захватившей тебя бандой.
- А отчего ты на всякий случай не извлекла мешок Абдуллоджона и не
положила какой-нибудь муляж, набитый железом? - спросил я.
- Что ты! - она даже махнула рукой в мою сторону. - Я же не могла знать
заранее, когда мои люди управятся с русскими бандитами! А вдруг те успели бы
заглянуть в мешок до их появления? Они бы сразу поняли, что ты кого-то
каким-то образом предупредил, и ты был бы убит немедленно. Я не могла
рисковать тобой.
- Спасибо, - только и смог сказать я.
- Кстати, я знала о том, что Файзулла организовал свою засаду, -
продолжила она. - Но я решила не мешать ему, не видя ничего плохого в том,
что несколько неверных будут убиты его руками. Его же я просила оставить в
живых, рассчитывая с ним договориться. Но видишь, как получилось.
- Получилось так, что каждый раз я из Туркестана, спасая свою шкуру,
бегу с красивой бабой, - проворчал я.
- Да, а как у тебя с Надирой? - улыбнулась Хафиза. - Она ведь
действительно красивая!
- Никак, - буркнул я.
Хафиза промолчала, внимательно посмотрев на меня, и я был уверен, что
она все поняла, как когда-то все поняла моя покойная мать, посмотрев и на
мгновение обняв ее бабку - мою Сотхун-ай.
- А как тебе удалось так здорово организовать мой выезд из Долины? -
спросил я, чтобы перевести этот разговор в другое русло.
- Нам с Мансуром пришлось выйти на людей ибн Ладена. Это были их
вертолеты и лагеря - ответила она, и спросила: - Ты осуждаешь мое обращение
к ним за помощью?
Она неправильно истолковала мое молчание. Я думал о том, что если
цивилизованный мир мне не простит помощь людей ибн Ладена, то мне на это
начхать, потому что для меня речь шла о самом главном - о днях моей жизни -
бесценном для меня даре Господа. И, я не отвечая Хафизе, сказал:
- Я слышал, он погиб, этот ибн Ладен!
- Я же не сказала тебе, что мы обратились к нему лично. Мы использовали
его сеть, а сеть может существовать и без него. Ведь действовала же сеть
горного старца Хасана несколько столетий после его смерти! - пояснила она.
Я опять промолчал, а она сказала:
- Отдыхай! Об остальном поговорим дома.
Какой дом она имела в виду, я уже не стал спрашивать. Я действительно
устал.
Глава 6. Лев Ислама
В полной безопасности я почувствовал себя только на яхте Хафизы.
Совершенно расслабившись, я по нескольку часов просиживал в раскладных
креслах, стоявших под тентом на корме, и с удовольствием наблюдал жизнь
порта Карачи. Я давно уже заметил, что в каждом порту, - а я в нашей бывшей
империи видел добрый десяток различных морских пристаней, - волнующаяся вода
имеет не только свои цветовые оттенки, но и по-своему отражает солнечный
свет и блуждающие тени - то, что, как никто другой, умел воссоздавать в
своих картинах неповторимый Альбер Марке.
Я засмотрелся и задумался и не сразу заметил, что на моих плечах лежат
легкие и нежные руки подошедшей сзади моей красавицы-внучки.
- О чем мечтаешь? - спросила она.
- Я вообще сейчас ни о чем не думаю, - соврал я, чтобы не объяснять ей,
кто такой Марке.
- А я думаю, что мне с этим делать?
Она уже стояла передо мной, чуть-чуть пританцовывая, не отрывая ступней
от палубы, и крутила кулачком с зажатым в нем конвертом. Конверт показался
мне знакомым, но я не сразу вспомнил, что я видел его в руках муллы в мечети
в Исфаре и что потом его к моему удивлению спрятал за пазуху Рашид.
- Что это за шутка? - спросил я.
- Это не шутка! - серьезно ответила Хафиза, - Здесь написано, что ты
принял Ислам.
- Каким образом?! - воскликнул я.
- Ты говорил в мечети: "Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад - пророк Его"
в присутствии двух свидетелей? - спросила она.
- Я только прошептал эти слова и, кажется, на арабском ... - растерялся
я.
- Твой шепот был услышан твоими спутниками, и мулла заверил их
свидетельство, приписав, что ты произвел на него впечатление достойного
человека, - сказала Хафиза, и продолжила: - А теперь вот что: я могу тут же
порвать эту бумагу, и с меня не спросится, поэтому решай немедленно и сразу
с учетом того, что под прежними своими именами ты пока что жить не сможешь.
- Как это можно сразу?
- Вспомни о том, что последнее время тебе многое приходилось делать
сразу и что из этого потом выходило. Меня, например, ты без колебаний и
сразу забрал из Туркестана. Разве ты тогда имел время подумать?
Я, конечно, ни о чем не думал тогда, потому что за меня подумали мои
любимые Хафиза и покойная Сотхун-ай. И до, и после я лишь плыл по течению,
повторяя его изгибы, как щепка в ручье, а вот теперь решать предстояло мне.
И вдруг и прекрасная яхта, и грязно-нарядный порт, и стеклянная хмарь
исчезли из моего мира: в который раз за последние годы я стал вглядываться в
свое прошлое.
Почти все это время, в которое сейчас был устремлен мой взгляд, я
прожил среди "своих" и теперь мог подвести предварительные итоги: я работал
как белый раб на свою страну и свое общество за какие-то жалкие гроши, не
дающие возможности достойно жить, если поминутно где-нибудь не "доставать
дефицит". А в конце этой трудовой эпопеи "свои" меня обобрали до нитки, а
другие "свои", сконцентрировавшись в кощеевой прислуге, еще и собирались
меня убить.
И совсем иными были следы Ислама в этой моей давней и недавней прошлой
жизни: мне помогли выжить, когда воевал отец, мне подарили любимую и
безмерно меня любившую Сотхун-ай, а потом волею моей судьбы привели ко мне,
одинокому в мире "своих", мою семью и достаток, обеспечивавший мне свободу и
независимость. И в конце концов, я не имел права забывать, что мусульманин
Рашид своим телом закрывал меня от убийц и не отходил от меня ни на шаг,
пока я не оказался в безопасности. Получалось, что мое место в Исламе, если
я не хочу выглядеть неблагодарным перед самим собой, и я решил:
- Оставляй эту бумагу! Считай, что я согласен с тем, что в ней
написано, и давай думать, как мне жить дальше.
- Давай! - сказала Хафиза, пряча мое "свидетельство о рождении
мусульманина", а затем продолжила: - Я, собственно говоря, уже об этом давно
думаю и думала все время, пока тебя ждала. Возвращаться в Испанию ты пока не
сможешь: "они" знают, где там стоит твой дом. Мне кажется, что с учетом
твоего нового вероисповедания тебе было бы неплохо пожить в Турции пока все
не станет на свои места. Ты, конечно, мог бы пожить и с нами, но быть
мусульманином у нас - это тяжкий труд, особенно для такого закоренелого
грешника, как ты, а в Турции на все смотрят терпимее. Да и мы с Мансуром, и
другие твои внуки с правнуками будем почти рядом. К тому же и язык там тебе
не совсем чужой - сможешь объясниться. Я вообще-то уже поручила найти там
для тебя приличный дом, и если ты согласен, то мы сразу отсюда поплывем
смотреть появившиеся предложения.
Что мне оставалось делать? "Партия уже подумала", - как сказал Иосиф
Виссарионович Завенягину, отправляя его строить Норильск, Дудинку и Игарку.
Через недельку неспешного плавания мы пришли в Мерсин. Хафиза хотела,
чтобы я поселился где-нибудь в провинции Хатай на берегу Искендерона - в
самой восточной части турецкого Средиземноморья, но мне больше понравился
западный берег Мерсинского залива. Как раз там, близ городков Силифке и
Ташмуджа, к востоку от плоского мыса Инджекут в долине горной речки Гексу
продавалась небольшая усадьба с вместительным домом. Она и была мною
приобретена. Это место мне чем-то напоминало мой испанский уголок. К долине
Гексу сходились две горные гряды - Западного и Центрального Тавров. Мой дом
был расположен в отрогах Западного Тавра, и я не терял надежду на то, что
сумею и здесь найти уединенный уголок, откуда я мог бы видеть и морские
дали, и речную долину, и разноцветные в рассветное и предвечернее время
горные гряды. И что еще приковало меня к этому берегу, так это неуловимое
сходство одного из его уголков с притаившимся в глубинах моей памяти
силуэтом отрогов Бзыбского хребта и Пицундского мыса, возвращавшее меня на
новоафонскую набережную, где в той другой, уже прожитой жизни, я и любимая
"сестра моя, невеста", а потом жена провели несколько долгих счастливых
сиреневых вечеров. А однажды, взглянув на карту, я вдруг увидел, что мой
новый дом будет находиться на одном меридиане с моим старым добрым Энском, и
я воспринял это как Знак, указующий мне мой дальнейший путь.
Немаловажным было для меня и то, что мое будущее жилье и мой городок
были отделены от временами переполнявшейся моими бывшими земляками Антальи
труднопроходимым, вернее, "труднопроездным" Киликийским полуостровом, и
"русские" пляжи начинались далеко за мысом Анамур, что сводило к нулю
вероятность нежелательных встреч. Название полуострова напомнило мне о том,
что в этих краях задолго до того, как они стали турецкой провинцией Ичель,
проходила западная граница древней Киликии - исчезнувшей страны хеттов, а
потом, кажется, армян. Ее земля не раз вытаптывалась полчищами завоевателей
- греков, персов и римлян, и я чувствовал здесь жаркое дыхание былых
сражений и присутствие теней воинов, ушедших в страну забвения. Земля стерла
с себя их следы и осталась такой же красивой, какой увидели ее они. Хорошо,
что у них не было не только атомных, но и бомб вообще.
Мои адвокаты, оформлявшие сделку, следуя исламской традиции, сообщили
местным стряпчим некоторые сведения о моей личности, и поскольку сделано это
было с восточными преувеличениями, еще более расцвеченными ими при
дальнейшей передаче информации, то в глазах моей будущей общины я стал
весьма уважаемой персоной - львом Ислама, с риском для жизни вырвавшим из
грязных лап неверных мусульманские святыни.
Я не знаю, были ли какие-нибудь святыни в мешке с драгоценностями,
награбленными в Индии завоевавшими ее кокандцами, но я помнил как меня
поразила находившаяся при Хафизе служанка из Индии, упавшая ниц перед моей
внучкой, нацепившей на себя какую-то диадему, взятую ею наугад из мешка.
Причину такого своего поведения эта "Зита" не объяснила, и все твердила одну
и ту же не очень понятную фразу:
- Хозяйка стала такой красивой, что я за нее испугалась.
Я же в тот момент был более обеспокоен тем, что диадема, как я где-то
читал, могла иметь шипы со смертельным ядом. Золото убивает, - это я хорошо
помнил. Но на этот раз обошлось. Никаких реконструкций и перестроек я в
своем новом азийском доме не затевал - и ограничился небольшим ремонтом,
проводившимся прямо при мне. Надира, находившаяся на заднем плане, пока
возле меня была Хафиза, стала понемногу командовать рабочими и нанятой ей в
помощь прислугой. Ее сына мы отправили в пансион для интенсивной подготовки
к поступлению в какой-нибудь (мне хотелось - в английский) университет. Меня
беспокоило чувство вины перед мальчиком - гибель его отца и вынужденное
бегство вроде бы были связаны со мной, и я сказал Надире, что я могу его
усыновить. Но Надира ответила, что это не обязательно, и что он и так меня
любит и будет любить. "И то правда", - подумал я, - "Стоит ли ему быть сыном
человека, обреченного жить под чужим именем?"
Надира расположилась в двух комнатах на втором этаже. Рядом с ними были
подготовлены такие же двухкомнатные апартаменты со своими душевыми и
туалетами. К приезду Кристин я Надиру начал готовить давно, помня, как
безумно она ревновала своего покойного Файзуллу к Хафизе, выпроваживая ее со
мной куда-нибудь подальше, но я помнил и то, что благодаря этой же ее
ревности мы с Хафизой тогда смогли без осложнений покинуть Туркестан, а это
означало, что в нашем сегодняшнем благополучии есть и ее доля участия, и эту
долю я был намерен отдать ей и Кериму сполна. Да и чувство близости к ней у
меня возрастало. От рассеянных "случек" на временных ночлегах, где ее
толкала ко мне неуверенность в своей судьбе, мы перешли к спокойным и
размеренным отношениям - она приходила ко мне не чаще раза в неделю, и мне
иногда удавалось "раскрутить" ее, как говорится, на полную катушку, когда
путаются руки, губы и ноги, а слова заменяются тихим криком и стонами.
Поэтому, когда вдруг интервалы между ее приходами возросли, я очень удивился
и спросил, чем вызвано это охлаждение. В ответ она улыбнулась, кажется, в
первый раз с тех пор, как я ее увидел, и сказала:
- Будет еще одна женщина. Нужно потесниться!
Получалось, что Кристин жду не только я. У меня поначалу даже возникло
чувство досады: "Ну хорошо, я - старая развалина, но ты уже ко мне привыкла,
так неужели в тебе нет и капли ревности?" - так думал я и не сразу понял,
что она вовсе не ревнива, и та вспышка ее гнева и ненависти к Хафизе была
вызвана лишь страхом за свое гнездо, а теперь, когда прежнего гнезда уже
нет, а у нового очага ее положение одобрено и утверждено "самой Хафизой", ей
совершенно безразлично, кто еще будет с нею делить мою постель. Тем более,
что она не догадывалась о моей личной "экономической самостоятельности".
Восток есть Восток.
Не могу сказать, что она с особой радостью встретила Кристин. Но вскоре
их взаиморасположение друг к другу стало расти не по дням, а по часам, и
однажды я увидел, как Надира, подойдя к Кристин сзади, обняла ее, так что у
той обе груди оказались в ее руках и, погрузив лицо в ее золотые волосы,
замерла на несколько мгновений.
Так я скоро останусь на голодном пайке, подумал я, но не стал нарушать
эту идиллию. Теперь Кристин, легко согласившаяся на еще одну перемену в
своей жизни, не заскучает; ей здесь будет лучше, чем в Испании или Дании -
без меня!
В моем возрасте покой важнее всех прочих земных утех, а чтобы этот
покой был не только внутри моего дома, но и окружал его извне, я, когда дом
уже был приведен в некоторый порядок, попросил заехать ко мне на день-два
моих старших внучку и внука - Гюльнару и Абдурахмана с их семьями, и в день
их приезда из Кувейта устроил прием для уважаемых соседей, чтобы те
убедились, что я - глава большой мусульманской тюркской семьи. После этого
отношение ко мне в окрестностях моей усадьбы стало особенно теплым.
Некоторое время спустя в далеком от древней Киликии городе Энске в один
из "новых" (по меркам шестидесятых годов) "микрорайонов", из-за полного
отсутствия фантазии у местных властей так и называвшемся "Новые дома",
благообразный пожилой мужчина, с трудом отыскавший среди беспорядочно
расставленных "детских садиков" и жилых зданий некий "корпус Г", зашел в
пахнущий овощами, жареными на постном масле, один из двух подъездов уже
довольно обшарпанного пятиэтажного дома и, поднявшись на третий этаж,
позвонил в первую по ходу лестницы квартиру. После долгих расспросов женским
голосом через закрытую дверь: "Кто?", "От кого" и уклончивых ответов
посетителя, обладательница этого голоса, наконец, решилась впустить
незваного гостя в свою квартиру.
Тот вошел в "переднюю", если так можно было назвать полтора квадратных
метра между внутренней и входной дверьми, и, оглядевшись, увидел все
признаки увядающего в беспросветной бедности человеческого жилья:
потемневшие обои, истертый линолеум, шум воды из неисправных кранов и тому
подобное. Увиденным он, казалось, остался доволен, и спросил:
- Вы Надежда Я.?
- Да.
- Чем бы вы могли это доказать?
Видимо, сил сопротивления у Надежды хватило только на оборону двери от
неожиданного вторжения, и теперь она легко подчинялась тихому, но уверенному
в своем праве спрашивать голосу вошедшего. Поэтому, пожав плечами, она
ответила:
- Вот удостоверение с работы... И она взяла синюю книжечку на маленьком
столике с телефоном, стоящем в углу коридора-"передней". Посетитель
внимательно рассмотрел "пропуск" с ее фотографией и только после этого
представился сам.
Оказалось, что он является представителем одной из туристических фирм
города, название которой часто мелькало в рекламных телепередачах и потому
было знакомо Надежде. Он достал визитную карточку и положил на стол рядом с
телефоном, и только после этого приступил к делу:
- Один наш клиент, пожелавший остаться неизвестным, заказал вам путевку
для отдыха на Кипре. Его пожелание мы выполнили и просим вас принять эту
путевку, - сказал он, передавая Надежде конверт. Она машинально взяла
конверт, но тут же положила его на столик со словами:
- У меня даже нет загранпаспорта!
- Это тоже предусмотрено нашим клиентом. Срок действия путевки начнется
через три недели. Наш клиент оплатил нам срочное оформление для вас
загранпаспорта. Поэтому мы сейчас заполним вот эту анкету, вы мне дадите
свои фотокарточки, и на этом для вас все проблемы закончатся. Паспорт будет
у вас через десять дней.
- Но я же не готова! - возразила Надежда.
- Думаю, что двадцати дней на подготовку вам хватит. Кроме того, на
всякие расходы связанные с этой поездкой, наш клиент попросил выделить вам
пятьсот долларов. Распишитесь здесь и получите, - сказал таинственный
посетитель протягивая ей конверт и квитанцию, и добавил: - Прошу учесть, что
перелет в оба конца вам оплачен.
На следующий день Надежда позвонила в названную ее вчерашним гостем
туристическую фирму по телефону, записанному ею с телеэкрана, и попросила,
чтобы ее связали с человеком, чья фамилия была на визитке. Это было
немедленно исполнено, она услышала уже знакомый голос и повесила трубку. В
положенное время Надежда заняла свой номер в одной из скромных гостиниц в
Лимасоле. Она все еще не знала, кто ее благодетель, и была в напряжении до
тех пор, пока однажды вечером ее пригласили к телефону, и она услышала в
трубке мой голос.
В то время кощей еще был жив, и я хотел, чтобы она побывала у меня в
пределах срока своей путевки. Через день ее "близкие друзья" пригласили
совершить трехдневное путешествие на быстроходной яхте под египетским
флагом, и она, оставив часть вещей в своем номере, покинула гостиницу, а еще
через три часа я встретил ее в Мерсине.
Ко мне приехали поздно, и я, показав ей ее комнаты, ушел спать, оставив
разговоры на утро. Утром мы завтракали вчетвером - Надира, Кристин, Надежда
и я. Потом мои женщины деликатно оставили нас с Надеждой вдвоем, и я без
очень многих подробностей рассказал ей обо всем, что со мной произошло за
четыре года, прошедшие со дня нашей последней встречи. Она слушала в полном
изумлении, не перебивая меня, а поскольку я опустил большинство
драматических моментов, когда моя жизнь подходила вплотную к своим краям и
когда я терял веру в свою судьбу, то моя история выглядела волшебной
восточной сказкой, и это впечатление усиливалось реалиями, составлявшими фон
моего повествования: роскошный дом с бассейном, красивые горы, окаймлявшие
долину, мой вполне субтропический сад и лазурное море, каплей которого,
брошенной к нашим ногам, был водоем с причудливо изогнутыми бортами.
Рассказав ей о себе, я приступил к изложению своего взгляда на ее
дальнейшую жизнь: учитывая, что ее сын уже взрослый, имеет собственную
семью, и она, Надежда, ему не так уж нужна, она переезжает ко мне, сохраняя
свою квартиру и гражданство. В ее распоряжении находятся две комнаты -
гостиная и спальня, где она ночевала, ей предоставляется полная финансовая
самостоятельность, обеспечивающая свободу передвижения по земному шару.
От обилия впечатлений скорость восприятия деловых предложений в ее
мозгу - в обычной жизни, насколько я помнил, довольно практичном - несколько
замедлилась, и она не сразу поняла, о чем идет речь, а когда поняла, то
стала надуваться, как индюк, - ее прямо распирала православная
для утех".
Я вздохнул, и он, истолковав мой вздох как решение, нежно поцеловал
меня в губы. Я не удержался и еле заметно ответил ему. Но он все же
почувствовал мой ответ и дал волю своим, надо сказать, очень умелым рукам. Я
закрыл глаза и поплыл по течению. Видит Бог, я сопротивлялся, как мог, своим
желаниям и нахлынувшей на меня прелести, но она, эта прелесть, была
неумолимой, и я выбросил белые флаги, отдавшись ее волнам.
Утром я проснулся первым. Голова Муниса лежала на моей руке. Я долго
смотрел на него, вспоминая все, что мог вспомнить из прошедшей ночи, и с
благодарностью подумал о своем "хозяине" - Абдуллоджоне, не пожалевшем своей
любимой дочери Сотхун-ай и отдавшем ее мне, чтобы я не стал таким, как
Мунис, чтобы для меня весь белый свет не сошелся клином на мужских ласках. Я
думал и о том, каким будет дальнейший путь Муниса, сумеет ли он найти то
золотое сечение человеческого счастья, скрытого в равновесии желаний, личной
воли и объективных возможностей, которым наградила меня судьба.
- Если у тебя когда-нибудь будет свой мальчик, делай, как я, не калечь
его душу, - сказал Абдуллоджон, передав мне мою любимую Сотхун-ай. Я
запомнил эти слова, всю мою долгую жизнь, казавшиеся мне ненужными.
И вот теперь, на старости лет невероятный случай привел ко мне на ложе
этого милого мальчика, и я смотрю на него, но не могу ничего для него
сделать. "Не могу, или не хочу?" - задал я сам себе вопрос, требующий
предельно честного ответа. "Сегодня - не могу, потому что не знаю, что будет
со мной", - таков был мой честный ответ самому себе. Смогу ли я что-нибудь
сделать для Муниса потом - вопрос будущего, если оно у меня будет, в чем я
тогда еще не был полностью уверен.
От моего долгого взгляда, или от нервного тока, пробежавшего по моей
затекшей руке, Мунис открыл глаза и сразу вскочил и стал натягивать свой
халат.
- Ты еще будешь со мной? - спросил он меня.
- Нет, - ответил я. - Я очень устал, а через день уезжаю.
- Жалко, ты ласковый... - грустно прошептал Мунис.
И я дал себе слово, что если выберусь сам, то попытаюсь вытащить и его
отсюда. Конечно, о том, чтобы попытаться забрать его с нами сейчас, не могло
быть и речи. Для этого потребуются долгие переговоры: ведь его нужно будет
выкупить - я узнал, что он как сирота, проданный теткой в богатый дом после
гибели родителей, был собственностью аксакала-хозяина, являющегося к тому же
старейшиной села.
В следующую ночь ко мне пришла Надира. Видимо, мое общение с Мунисом не
прошло незамеченным и возбудило любопытство на женской половине,
вытолкнувшей ко мне Надиру, принадлежавшую мне по Закону, а Законом в этом
селе, как и во многих других здешних селах, было слово и дело старейшины.
Это любопытство проявилось в первой же фразе Надиры, намекавшей на
предыдущую ночь:
- А мне Хафиза говорила, что ты любишь женщин ...
- Я люблю женщин, - ответил я и привлек ее к себе.
Она была покорна, как положено восточной женщине, а я чувствовал себя
усталым, и ей, бедняжке, приходилось сдерживать свой темперамент. Я же
старался не лениться и руками и губами "отработать" за ее доброту.
V
И вот наконец пришел день, когда Рашид известил меня об окончании моих
туркестанских каникул и о том, что "золотая цепь" моего передвижения через
Памир в Пакистан уже сложилась, и моя безопасность в подвластных людям
пределах гарантирована. Ранним утром мы все четверо - Рашид, я, Надира и
Керим - опять-таки на своих лошадях и с тем же неизменным груженым ишаком
двинулись в сторону лагеря к вертолетной посадочной площадке.
Машина нас уже ожидала, погрузка заняла не более десяти минут, мы
поднялись и полетели навстречу утреннему солнцу. Перемещались мы примерно
двухчасовыми перелетами, и в месте каждой посадки нас уже ждал очередной
вертолет, как когда-то важных путников ожидали свежие упряжки на почтовых
трактах. Тем не менее, одного дня нам не хватило, и мы остановились на
ночлег в довольно благоустроенном военном лагере за Мургабом. Следующий наш
ночлег на бывшей территории "Советского Союза" был уже вынужденным: перелет
границы должен был произойти в строго определенный предрассветный час, и его
нужно было выждать. И здесь все прошло благополучно, и мы спокойно двинулись
над Вахандарьей по ущелью - верх по ее течению.
Земля Аллаха хранила меня, и к вечеру третьего дня этого путешествия мы
снова оказались в лагере, но уже на северо-востоке Пакистана, близ забытого
Богом селения Мастуджи. Все горы на нашем пути, и ущелья, укрывавшие нас от
посторонних глаз, показались мне одинаковыми. Может быть, тревога, которую
даже мне трудно было прогнать прочь из своей души, не позволяла безмятежно
любоваться их дикой красотой в пределах "советского" Памира, но так
получилось, что из всего путешествия я запомнил лишь облет на границе
Афганистана и Пакистана горной страны с возвышавшейся над ней вершиной
Тиричмир, находящейся уже в Пакистане.
А через день в центральном городе Северо-Западной провинции - в
Пешаваре - меня обнимала моя Хафиза. Поговорить нам было о чем. Она
рассказала мне, что, как только Кристин сообщила ей о моем "исчезновении",
упомянув о колечке со змейкой и красным камушком в ее раскрытой пасти:
"Знаешь, он его носил на мизинце?" - сказала она, и Хафизе все стало ясно.
- Я сразу догадалась, о чем идет речь, и немедленно стала готовить
засаду у могилы святого, моля о помощи духов моих любимых, нашедших там свой
вечный покой, - рассказывала она. - Я придумала твою "случайную встречу" с
туркестанцами во время одной из твоих прогулок - с момента твоего приезда в
Москву за тобой непрерывно наблюдали нанятые мной люди. А двое молодых
парней, сопровождавшие одетого по-нашему старика, были участниками засады на
мазаре, и я хотела дать им возможность рассмотреть тебя заранее и вблизи,
чтобы не ошибиться во время возможной стычки с захватившей тебя бандой.
- А отчего ты на всякий случай не извлекла мешок Абдуллоджона и не
положила какой-нибудь муляж, набитый железом? - спросил я.
- Что ты! - она даже махнула рукой в мою сторону. - Я же не могла знать
заранее, когда мои люди управятся с русскими бандитами! А вдруг те успели бы
заглянуть в мешок до их появления? Они бы сразу поняли, что ты кого-то
каким-то образом предупредил, и ты был бы убит немедленно. Я не могла
рисковать тобой.
- Спасибо, - только и смог сказать я.
- Кстати, я знала о том, что Файзулла организовал свою засаду, -
продолжила она. - Но я решила не мешать ему, не видя ничего плохого в том,
что несколько неверных будут убиты его руками. Его же я просила оставить в
живых, рассчитывая с ним договориться. Но видишь, как получилось.
- Получилось так, что каждый раз я из Туркестана, спасая свою шкуру,
бегу с красивой бабой, - проворчал я.
- Да, а как у тебя с Надирой? - улыбнулась Хафиза. - Она ведь
действительно красивая!
- Никак, - буркнул я.
Хафиза промолчала, внимательно посмотрев на меня, и я был уверен, что
она все поняла, как когда-то все поняла моя покойная мать, посмотрев и на
мгновение обняв ее бабку - мою Сотхун-ай.
- А как тебе удалось так здорово организовать мой выезд из Долины? -
спросил я, чтобы перевести этот разговор в другое русло.
- Нам с Мансуром пришлось выйти на людей ибн Ладена. Это были их
вертолеты и лагеря - ответила она, и спросила: - Ты осуждаешь мое обращение
к ним за помощью?
Она неправильно истолковала мое молчание. Я думал о том, что если
цивилизованный мир мне не простит помощь людей ибн Ладена, то мне на это
начхать, потому что для меня речь шла о самом главном - о днях моей жизни -
бесценном для меня даре Господа. И, я не отвечая Хафизе, сказал:
- Я слышал, он погиб, этот ибн Ладен!
- Я же не сказала тебе, что мы обратились к нему лично. Мы использовали
его сеть, а сеть может существовать и без него. Ведь действовала же сеть
горного старца Хасана несколько столетий после его смерти! - пояснила она.
Я опять промолчал, а она сказала:
- Отдыхай! Об остальном поговорим дома.
Какой дом она имела в виду, я уже не стал спрашивать. Я действительно
устал.
Глава 6. Лев Ислама
В полной безопасности я почувствовал себя только на яхте Хафизы.
Совершенно расслабившись, я по нескольку часов просиживал в раскладных
креслах, стоявших под тентом на корме, и с удовольствием наблюдал жизнь
порта Карачи. Я давно уже заметил, что в каждом порту, - а я в нашей бывшей
империи видел добрый десяток различных морских пристаней, - волнующаяся вода
имеет не только свои цветовые оттенки, но и по-своему отражает солнечный
свет и блуждающие тени - то, что, как никто другой, умел воссоздавать в
своих картинах неповторимый Альбер Марке.
Я засмотрелся и задумался и не сразу заметил, что на моих плечах лежат
легкие и нежные руки подошедшей сзади моей красавицы-внучки.
- О чем мечтаешь? - спросила она.
- Я вообще сейчас ни о чем не думаю, - соврал я, чтобы не объяснять ей,
кто такой Марке.
- А я думаю, что мне с этим делать?
Она уже стояла передо мной, чуть-чуть пританцовывая, не отрывая ступней
от палубы, и крутила кулачком с зажатым в нем конвертом. Конверт показался
мне знакомым, но я не сразу вспомнил, что я видел его в руках муллы в мечети
в Исфаре и что потом его к моему удивлению спрятал за пазуху Рашид.
- Что это за шутка? - спросил я.
- Это не шутка! - серьезно ответила Хафиза, - Здесь написано, что ты
принял Ислам.
- Каким образом?! - воскликнул я.
- Ты говорил в мечети: "Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад - пророк Его"
в присутствии двух свидетелей? - спросила она.
- Я только прошептал эти слова и, кажется, на арабском ... - растерялся
я.
- Твой шепот был услышан твоими спутниками, и мулла заверил их
свидетельство, приписав, что ты произвел на него впечатление достойного
человека, - сказала Хафиза, и продолжила: - А теперь вот что: я могу тут же
порвать эту бумагу, и с меня не спросится, поэтому решай немедленно и сразу
с учетом того, что под прежними своими именами ты пока что жить не сможешь.
- Как это можно сразу?
- Вспомни о том, что последнее время тебе многое приходилось делать
сразу и что из этого потом выходило. Меня, например, ты без колебаний и
сразу забрал из Туркестана. Разве ты тогда имел время подумать?
Я, конечно, ни о чем не думал тогда, потому что за меня подумали мои
любимые Хафиза и покойная Сотхун-ай. И до, и после я лишь плыл по течению,
повторяя его изгибы, как щепка в ручье, а вот теперь решать предстояло мне.
И вдруг и прекрасная яхта, и грязно-нарядный порт, и стеклянная хмарь
исчезли из моего мира: в который раз за последние годы я стал вглядываться в
свое прошлое.
Почти все это время, в которое сейчас был устремлен мой взгляд, я
прожил среди "своих" и теперь мог подвести предварительные итоги: я работал
как белый раб на свою страну и свое общество за какие-то жалкие гроши, не
дающие возможности достойно жить, если поминутно где-нибудь не "доставать
дефицит". А в конце этой трудовой эпопеи "свои" меня обобрали до нитки, а
другие "свои", сконцентрировавшись в кощеевой прислуге, еще и собирались
меня убить.
И совсем иными были следы Ислама в этой моей давней и недавней прошлой
жизни: мне помогли выжить, когда воевал отец, мне подарили любимую и
безмерно меня любившую Сотхун-ай, а потом волею моей судьбы привели ко мне,
одинокому в мире "своих", мою семью и достаток, обеспечивавший мне свободу и
независимость. И в конце концов, я не имел права забывать, что мусульманин
Рашид своим телом закрывал меня от убийц и не отходил от меня ни на шаг,
пока я не оказался в безопасности. Получалось, что мое место в Исламе, если
я не хочу выглядеть неблагодарным перед самим собой, и я решил:
- Оставляй эту бумагу! Считай, что я согласен с тем, что в ней
написано, и давай думать, как мне жить дальше.
- Давай! - сказала Хафиза, пряча мое "свидетельство о рождении
мусульманина", а затем продолжила: - Я, собственно говоря, уже об этом давно
думаю и думала все время, пока тебя ждала. Возвращаться в Испанию ты пока не
сможешь: "они" знают, где там стоит твой дом. Мне кажется, что с учетом
твоего нового вероисповедания тебе было бы неплохо пожить в Турции пока все
не станет на свои места. Ты, конечно, мог бы пожить и с нами, но быть
мусульманином у нас - это тяжкий труд, особенно для такого закоренелого
грешника, как ты, а в Турции на все смотрят терпимее. Да и мы с Мансуром, и
другие твои внуки с правнуками будем почти рядом. К тому же и язык там тебе
не совсем чужой - сможешь объясниться. Я вообще-то уже поручила найти там
для тебя приличный дом, и если ты согласен, то мы сразу отсюда поплывем
смотреть появившиеся предложения.
Что мне оставалось делать? "Партия уже подумала", - как сказал Иосиф
Виссарионович Завенягину, отправляя его строить Норильск, Дудинку и Игарку.
Через недельку неспешного плавания мы пришли в Мерсин. Хафиза хотела,
чтобы я поселился где-нибудь в провинции Хатай на берегу Искендерона - в
самой восточной части турецкого Средиземноморья, но мне больше понравился
западный берег Мерсинского залива. Как раз там, близ городков Силифке и
Ташмуджа, к востоку от плоского мыса Инджекут в долине горной речки Гексу
продавалась небольшая усадьба с вместительным домом. Она и была мною
приобретена. Это место мне чем-то напоминало мой испанский уголок. К долине
Гексу сходились две горные гряды - Западного и Центрального Тавров. Мой дом
был расположен в отрогах Западного Тавра, и я не терял надежду на то, что
сумею и здесь найти уединенный уголок, откуда я мог бы видеть и морские
дали, и речную долину, и разноцветные в рассветное и предвечернее время
горные гряды. И что еще приковало меня к этому берегу, так это неуловимое
сходство одного из его уголков с притаившимся в глубинах моей памяти
силуэтом отрогов Бзыбского хребта и Пицундского мыса, возвращавшее меня на
новоафонскую набережную, где в той другой, уже прожитой жизни, я и любимая
"сестра моя, невеста", а потом жена провели несколько долгих счастливых
сиреневых вечеров. А однажды, взглянув на карту, я вдруг увидел, что мой
новый дом будет находиться на одном меридиане с моим старым добрым Энском, и
я воспринял это как Знак, указующий мне мой дальнейший путь.
Немаловажным было для меня и то, что мое будущее жилье и мой городок
были отделены от временами переполнявшейся моими бывшими земляками Антальи
труднопроходимым, вернее, "труднопроездным" Киликийским полуостровом, и
"русские" пляжи начинались далеко за мысом Анамур, что сводило к нулю
вероятность нежелательных встреч. Название полуострова напомнило мне о том,
что в этих краях задолго до того, как они стали турецкой провинцией Ичель,
проходила западная граница древней Киликии - исчезнувшей страны хеттов, а
потом, кажется, армян. Ее земля не раз вытаптывалась полчищами завоевателей
- греков, персов и римлян, и я чувствовал здесь жаркое дыхание былых
сражений и присутствие теней воинов, ушедших в страну забвения. Земля стерла
с себя их следы и осталась такой же красивой, какой увидели ее они. Хорошо,
что у них не было не только атомных, но и бомб вообще.
Мои адвокаты, оформлявшие сделку, следуя исламской традиции, сообщили
местным стряпчим некоторые сведения о моей личности, и поскольку сделано это
было с восточными преувеличениями, еще более расцвеченными ими при
дальнейшей передаче информации, то в глазах моей будущей общины я стал
весьма уважаемой персоной - львом Ислама, с риском для жизни вырвавшим из
грязных лап неверных мусульманские святыни.
Я не знаю, были ли какие-нибудь святыни в мешке с драгоценностями,
награбленными в Индии завоевавшими ее кокандцами, но я помнил как меня
поразила находившаяся при Хафизе служанка из Индии, упавшая ниц перед моей
внучкой, нацепившей на себя какую-то диадему, взятую ею наугад из мешка.
Причину такого своего поведения эта "Зита" не объяснила, и все твердила одну
и ту же не очень понятную фразу:
- Хозяйка стала такой красивой, что я за нее испугалась.
Я же в тот момент был более обеспокоен тем, что диадема, как я где-то
читал, могла иметь шипы со смертельным ядом. Золото убивает, - это я хорошо
помнил. Но на этот раз обошлось. Никаких реконструкций и перестроек я в
своем новом азийском доме не затевал - и ограничился небольшим ремонтом,
проводившимся прямо при мне. Надира, находившаяся на заднем плане, пока
возле меня была Хафиза, стала понемногу командовать рабочими и нанятой ей в
помощь прислугой. Ее сына мы отправили в пансион для интенсивной подготовки
к поступлению в какой-нибудь (мне хотелось - в английский) университет. Меня
беспокоило чувство вины перед мальчиком - гибель его отца и вынужденное
бегство вроде бы были связаны со мной, и я сказал Надире, что я могу его
усыновить. Но Надира ответила, что это не обязательно, и что он и так меня
любит и будет любить. "И то правда", - подумал я, - "Стоит ли ему быть сыном
человека, обреченного жить под чужим именем?"
Надира расположилась в двух комнатах на втором этаже. Рядом с ними были
подготовлены такие же двухкомнатные апартаменты со своими душевыми и
туалетами. К приезду Кристин я Надиру начал готовить давно, помня, как
безумно она ревновала своего покойного Файзуллу к Хафизе, выпроваживая ее со
мной куда-нибудь подальше, но я помнил и то, что благодаря этой же ее
ревности мы с Хафизой тогда смогли без осложнений покинуть Туркестан, а это
означало, что в нашем сегодняшнем благополучии есть и ее доля участия, и эту
долю я был намерен отдать ей и Кериму сполна. Да и чувство близости к ней у
меня возрастало. От рассеянных "случек" на временных ночлегах, где ее
толкала ко мне неуверенность в своей судьбе, мы перешли к спокойным и
размеренным отношениям - она приходила ко мне не чаще раза в неделю, и мне
иногда удавалось "раскрутить" ее, как говорится, на полную катушку, когда
путаются руки, губы и ноги, а слова заменяются тихим криком и стонами.
Поэтому, когда вдруг интервалы между ее приходами возросли, я очень удивился
и спросил, чем вызвано это охлаждение. В ответ она улыбнулась, кажется, в
первый раз с тех пор, как я ее увидел, и сказала:
- Будет еще одна женщина. Нужно потесниться!
Получалось, что Кристин жду не только я. У меня поначалу даже возникло
чувство досады: "Ну хорошо, я - старая развалина, но ты уже ко мне привыкла,
так неужели в тебе нет и капли ревности?" - так думал я и не сразу понял,
что она вовсе не ревнива, и та вспышка ее гнева и ненависти к Хафизе была
вызвана лишь страхом за свое гнездо, а теперь, когда прежнего гнезда уже
нет, а у нового очага ее положение одобрено и утверждено "самой Хафизой", ей
совершенно безразлично, кто еще будет с нею делить мою постель. Тем более,
что она не догадывалась о моей личной "экономической самостоятельности".
Восток есть Восток.
Не могу сказать, что она с особой радостью встретила Кристин. Но вскоре
их взаиморасположение друг к другу стало расти не по дням, а по часам, и
однажды я увидел, как Надира, подойдя к Кристин сзади, обняла ее, так что у
той обе груди оказались в ее руках и, погрузив лицо в ее золотые волосы,
замерла на несколько мгновений.
Так я скоро останусь на голодном пайке, подумал я, но не стал нарушать
эту идиллию. Теперь Кристин, легко согласившаяся на еще одну перемену в
своей жизни, не заскучает; ей здесь будет лучше, чем в Испании или Дании -
без меня!
В моем возрасте покой важнее всех прочих земных утех, а чтобы этот
покой был не только внутри моего дома, но и окружал его извне, я, когда дом
уже был приведен в некоторый порядок, попросил заехать ко мне на день-два
моих старших внучку и внука - Гюльнару и Абдурахмана с их семьями, и в день
их приезда из Кувейта устроил прием для уважаемых соседей, чтобы те
убедились, что я - глава большой мусульманской тюркской семьи. После этого
отношение ко мне в окрестностях моей усадьбы стало особенно теплым.
Некоторое время спустя в далеком от древней Киликии городе Энске в один
из "новых" (по меркам шестидесятых годов) "микрорайонов", из-за полного
отсутствия фантазии у местных властей так и называвшемся "Новые дома",
благообразный пожилой мужчина, с трудом отыскавший среди беспорядочно
расставленных "детских садиков" и жилых зданий некий "корпус Г", зашел в
пахнущий овощами, жареными на постном масле, один из двух подъездов уже
довольно обшарпанного пятиэтажного дома и, поднявшись на третий этаж,
позвонил в первую по ходу лестницы квартиру. После долгих расспросов женским
голосом через закрытую дверь: "Кто?", "От кого" и уклончивых ответов
посетителя, обладательница этого голоса, наконец, решилась впустить
незваного гостя в свою квартиру.
Тот вошел в "переднюю", если так можно было назвать полтора квадратных
метра между внутренней и входной дверьми, и, оглядевшись, увидел все
признаки увядающего в беспросветной бедности человеческого жилья:
потемневшие обои, истертый линолеум, шум воды из неисправных кранов и тому
подобное. Увиденным он, казалось, остался доволен, и спросил:
- Вы Надежда Я.?
- Да.
- Чем бы вы могли это доказать?
Видимо, сил сопротивления у Надежды хватило только на оборону двери от
неожиданного вторжения, и теперь она легко подчинялась тихому, но уверенному
в своем праве спрашивать голосу вошедшего. Поэтому, пожав плечами, она
ответила:
- Вот удостоверение с работы... И она взяла синюю книжечку на маленьком
столике с телефоном, стоящем в углу коридора-"передней". Посетитель
внимательно рассмотрел "пропуск" с ее фотографией и только после этого
представился сам.
Оказалось, что он является представителем одной из туристических фирм
города, название которой часто мелькало в рекламных телепередачах и потому
было знакомо Надежде. Он достал визитную карточку и положил на стол рядом с
телефоном, и только после этого приступил к делу:
- Один наш клиент, пожелавший остаться неизвестным, заказал вам путевку
для отдыха на Кипре. Его пожелание мы выполнили и просим вас принять эту
путевку, - сказал он, передавая Надежде конверт. Она машинально взяла
конверт, но тут же положила его на столик со словами:
- У меня даже нет загранпаспорта!
- Это тоже предусмотрено нашим клиентом. Срок действия путевки начнется
через три недели. Наш клиент оплатил нам срочное оформление для вас
загранпаспорта. Поэтому мы сейчас заполним вот эту анкету, вы мне дадите
свои фотокарточки, и на этом для вас все проблемы закончатся. Паспорт будет
у вас через десять дней.
- Но я же не готова! - возразила Надежда.
- Думаю, что двадцати дней на подготовку вам хватит. Кроме того, на
всякие расходы связанные с этой поездкой, наш клиент попросил выделить вам
пятьсот долларов. Распишитесь здесь и получите, - сказал таинственный
посетитель протягивая ей конверт и квитанцию, и добавил: - Прошу учесть, что
перелет в оба конца вам оплачен.
На следующий день Надежда позвонила в названную ее вчерашним гостем
туристическую фирму по телефону, записанному ею с телеэкрана, и попросила,
чтобы ее связали с человеком, чья фамилия была на визитке. Это было
немедленно исполнено, она услышала уже знакомый голос и повесила трубку. В
положенное время Надежда заняла свой номер в одной из скромных гостиниц в
Лимасоле. Она все еще не знала, кто ее благодетель, и была в напряжении до
тех пор, пока однажды вечером ее пригласили к телефону, и она услышала в
трубке мой голос.
В то время кощей еще был жив, и я хотел, чтобы она побывала у меня в
пределах срока своей путевки. Через день ее "близкие друзья" пригласили
совершить трехдневное путешествие на быстроходной яхте под египетским
флагом, и она, оставив часть вещей в своем номере, покинула гостиницу, а еще
через три часа я встретил ее в Мерсине.
Ко мне приехали поздно, и я, показав ей ее комнаты, ушел спать, оставив
разговоры на утро. Утром мы завтракали вчетвером - Надира, Кристин, Надежда
и я. Потом мои женщины деликатно оставили нас с Надеждой вдвоем, и я без
очень многих подробностей рассказал ей обо всем, что со мной произошло за
четыре года, прошедшие со дня нашей последней встречи. Она слушала в полном
изумлении, не перебивая меня, а поскольку я опустил большинство
драматических моментов, когда моя жизнь подходила вплотную к своим краям и
когда я терял веру в свою судьбу, то моя история выглядела волшебной
восточной сказкой, и это впечатление усиливалось реалиями, составлявшими фон
моего повествования: роскошный дом с бассейном, красивые горы, окаймлявшие
долину, мой вполне субтропический сад и лазурное море, каплей которого,
брошенной к нашим ногам, был водоем с причудливо изогнутыми бортами.
Рассказав ей о себе, я приступил к изложению своего взгляда на ее
дальнейшую жизнь: учитывая, что ее сын уже взрослый, имеет собственную
семью, и она, Надежда, ему не так уж нужна, она переезжает ко мне, сохраняя
свою квартиру и гражданство. В ее распоряжении находятся две комнаты -
гостиная и спальня, где она ночевала, ей предоставляется полная финансовая
самостоятельность, обеспечивающая свободу передвижения по земному шару.
От обилия впечатлений скорость восприятия деловых предложений в ее
мозгу - в обычной жизни, насколько я помнил, довольно практичном - несколько
замедлилась, и она не сразу поняла, о чем идет речь, а когда поняла, то
стала надуваться, как индюк, - ее прямо распирала православная