Яковлев Александр Николаевич. Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

   Итак, данная история произошла в присутствии большого общества просвещенных людей, двух князей из Лотарингского дома, двух епископов очень образованных мужей, далее, в присутствии и по распоряжению высокопочтенного господина епископа Тулского, Порцелета, человека весьма просвещенного и заслуженного, в присутствии двух Сорбоннских докторов, которые нарочито были вызваны за тем, чтобы дали свое мнение относительно естественности бесноватости; наконец - в присутствии даже последователей так называемой реформаторской веры, которые были заранее предубеждены против подобных вещей, как бесноватость.
   Следует присовокупить сюда, что девица Ранфейнг девушка благородная и умная, не имеющая никаких причин, которые могли бы побудить ее притворяться бесноватою и принимать на себя положение, причиняющее ей столько неприятностей..."
   10
   - ... Всего-то бутылку выпили на двоих... Сам посуди, какой я пьяный! - рассказывал уже другую историю Саша. - А этот сержантик, молодой такой, уперся: пройдемте в отделение, да пройдемте! Я ему тогда и говорю: сделаешь четыре хлопушечки, как я, тогда пройду. Он говорит: какие хлопушечки?
   - Какие хлопушечки? - заинтересовался Федор, утирая слезу, неведомо отчего накатившую на щеку.
   - Не знаешь!? И ты, тоже? - удивился Торопцев. - Ну, вы даете... Смотри. Исходное положение: упор лежа. Сгибаешь руки в локтях, резко отталкиваешься от пола, хлопаешь в ладоши, приземляешься на ладони и так далее.
   Федор тут же распластался на полу. Но дальше сопения дело не пошло. Саша тут же изобразил хлопушечку под одобрительные возгласы завсегдатаев буфета. Федор глядел на экзерсисы литератора с завистливым уважением.
   - Ничего, - переводя дух, сказал Саша, - это с непривычки не получилось. Мужик ты здоровый, потренироваться только надо...
   - Так забрали тебя? - вмешался я в беседу гигантов.
   - Не-а, - безмятежно сказал Саша. - Сержант только два раза сделал. Засмеялся и отпустил. Вижу, говорит, дойдешь до дома. Сравни - ему лет двадцать, а мне пятьдесят... А тебе какого года? - поинтересовался он у Федора.
   - Я? - задумался Федор и посмотрел на меня.
   - Не отвлекайся, - сказал я. - Просил продолжение? Вот и не отвлекайся.
   11
   Людовик Гофреди вспоминал:
   Вечер дня приезда в дом дяди он провел в библиотеке, за разбором бумаг и книг. Между последних, наконец, попалась ему и та толстая инкунабула с двумя широкими блинтами на корешке. Недрогнувшей рукой раскрыл он руку наугад. На белых, но пожелтевших по краям страницах открылись ему символы, диаграммы и загадочные словосочетания. На левой странице, в верхнем углу лишь одно предложение несло доступный смыл.
   - "Испытай силу слов!" - зачитал вполголоса Людовик.
   Он прислушался. Дневной внезапный дождь (авра леватиция!) закончился быстро и резко. Слабая вечерняя прохлада окутывала еще желтеющие в полумраке поля. В доме становилось тихо, лишь откуда-то снизу, с кухни, заглушенное дверями, доносилось звяканье посуды. Марта убирала остатки ужина, а может быть, готовилась ко дню завтрашнему. Да изредка потрескивали балки старого усталого дома.
   - Испытай силу слов, - повторил Людовик.
   Перед мысленным взором предстала давешняя девочка, Мадлен де Полюр. Только сейчас он понял, что тогда, в поле, он так и не смог разглядеть черты ее лица, а вот сейчас она появилась перед ним, как живая. И он увидел, что ничего детского нет в этом лице, да видимо никогда и не было. И пухлые розовые щечки, и оживленно горящие глаза скрывали душу давным-давно живущую на этом свете, а может быть и не только на этом, и все понимавшую, и все знавшую.
   - Мадлен де Полюр, - прошептал он. - Я испытал силу твоих слов. Теперь очередь за тобой. Испытай силу слов моих.
   Он принялся обводить пальцем замысловатые символы, изображенные на странице, пытаясь без запинок проговаривать и неясные слова, выведенные рядом. Шли часы, прогорали свечи. И ничего не происходило. Ровным счетом ничего. Добравшись до последней строки, он ощущал лишь ужасную усталость и опустошение.
   - Где же сила? - пробормотал он. - Или...
   И голова его рухнула на книгу.
   И снилась ему пещера. Громадная, гулкая, пугающая. В этой пещере множество мужчин и женщин танцевали вокруг недвижно стоящего козла, смрадно воняющего. Людовик ощутил сильный страх, лишивший его какой-либо возможности двигаться. Но чей-то звучный голос по-гречески ободрил его:
   - Это твои друзья. К обществу их теперь должен и ты принадлежать.
   Резкий запах серы, смешанный с запахами соли и мочи, поглотил другие. Над головою козла ослепительно засияла неведомо откуда взявшаяся золотая корона.
   - Вот твоя корона, - продолжал голос. - Ты знаешь, что она означает. Ты знаешь, что тебе надо. Ты знаешь, что тебе делать...
   - Я? - громко вопросил Людовик и... очнулся.
   За окном светало. Ныла щека от долгого недвижного соприкосновения с книгой. Людовик яростно потер лицо ладонями. Несмотря на ломоту в теле и жжение в глазах, он испытывал душевное облегчение, словно принял решение, мучавшее его давным-давно.
   Марта почему-то тоже не спала. И когда Людовик спустился в кухню, уже горел очаг и булькал котелок с горячей водой. Вид у экономки был встревоженный.
   - В чем дело, Марта? - бодро спросил Людовик. - Только не вздумай сказать, что ты захворала. Ты мне нужна здоровой. Нужна на много-много лет. Сама посуди, как я без тебя? Я ведь собираюсь жить долго.
   Он обнял ее и поцеловал в лоб. Давно забытые, детские воспоминания, связанные с милыми, вкусными запахами кухни, напомнили о той Марте, которую он ребенком считал мамой. И ему вдруг пронзительно ясно стало, насколько он одинок в этом мире.
   - Как ты думаешь, не рановато для визита к графу? - спросил он.
   - Барышни, положим, еще крепко спят, - как-то рассеянно отозвалась Марта, переставляя бесцельно посуду на полке, - а его сиятельство поднимаются с петухами. Хозяйство хоть и не большое, но хлопот много. Люди они небогатые, - еще раз подчеркнула она, и при этом тревога не покидала ее лица.
   - Я видела сон, мой господин, - вдруг проговорила она. - Дурной сон.
   - Что за сон? - неизвестно отчего насторожился Людовик.
   - Скверный сон, - продолжила Марта. - Я видела пещеру. Большую, гулкую. Там стоял такой запах...
   - Я знаю, - резко оборвал он ее. - Извини, Марта. Этот сон предназначался не тебе.
   Она удивленно посмотрела на него. Он неловко пожал плечами и попросил чаю.
   Легко перекусив, Людовик вышел из дому. На востоке полыхала заря. Безоблачное небо обещало очередной знойный день и обращенные вверх проклятия крестьян...
   Тяжелые кованые ворота графского поместья, покрытые утренней росой, недовольно заскрежетали на ржавых петлях. Из двери привратницкой высунулась взлохмаченная голова румяного парня. За спиной его слышался девичий смех. Парень обернулся и цыкнул. Смех смолк.
   Людовик вспыхнул и, не говоря ни слова, двинулся к большому белому дому, провожаемый насмешливым взглядом привратника и выбравшейся из кустов грязно-белой шавкой, незлобно тявкающей для порядка.
   Граф, аккуратно одетый и завитой, стоял на веранде, заложив руки за спину и с выражением крайней озабоченности на сморщенном крошечном личике. Взгляд его был обращен на восток. Заслышав хруст гравия под ногами Людовика, он повернулся.
   - Боже милостивый, - простонал он. - И когда же эта засуха прекратится! Не слышит Господь моих молитв. Хоть в гугеноты обращайся. Впрочем, что это я... Хм... Рад вас видеть, молодой человек. Вы, должно быть, и есть Людовик Гофреди? Я имел удовольствие быть близким другом вашего дядюшки, с которым судьба обошлась крайне сурово, на мой взгляд.
   С этими словами граф сошел по широким истертым древним ступеням родового дома, кое-где еще сохранившего замковые надстройки и башенки далекого прошлого.
   Обхватив ладонь гостя обеими руками, граф ласково заглянул ему в глаза, слегка закидывая голову назад и нетерпеливо притоптывая ножкой.
   - Ну, вот вы и приехали, и осиротевший было дом вашего дядюшки вновь обрел хозяина. Вы не поверите, как скучно здесь бывает. Особенно в эти душные вечера, когда остаешься один на один с мрачными мыслями о неурожае.
   Граф понизил голос до шепота:
   - Я с ужасом думаю о том, как мне выдавать дочерей замуж. У них же абсолютно нет приданого.
   И он весело подмигнул смутившемуся Людовику, не успевавшему и слова вставить в горячие монологи графа.
   - Впрочем, я слышал, что вы собираетесь пойти по стезе служения Господу. Счастливец, - вздохнул коротышка-граф. - У вас не будет ни супруги, ни детей, ни всех прочих сложностей, сопутствующих семейству... Однако же, позвольте, я проведу вас по хозяйству, пока мои сони наконец выберутся из теплых постелек, - с нежностью проговорил он.
   Жизнерадостно рассмеявшись, он повел гостя по усадьбе.
   Людовика так и подмывало поведать графу о чудесных способностях его младшей дочери. А если граф о них уже осведомлен, то поинтересоваться, почему бы в такой засухе не обратиться к талантам Мадлен. Однако, если же граф пребывает в счастливом неведении, то вряд ли стоит ошарашивать его внезапным известием, от которого за милю пахнет колдовством.
   - Да, я собираюсь стать священником, - неожиданно для себя сказал Людовик.
   Простодушный граф, не слушая гостя, вел его среди хозяйственных построек, сетуя и восторгаясь. Жалуясь на лень крестьян и восхищаясь упитанностью индюшек, граф всецело погружался в то, что в данный момент оказывалось перед его глазами и забывал об остальном мире.
   "Счастливое вечное дитя!", - вздохнул Людовик.
   Прогулка заняла более часу. Когда они вернулись к дому, из широко распахнутых дверей и окон доносились звяканье посуды и девичьи голоса...
   За опрятно накрытым, хоть и не богато сервированным столом, их уже ждали. Две старших дочери, Люси и Элен, обе смуглые, стройные и похожие друг на друга, опустили глаза, пряча улыбки, привстали со стульев и сделали книксены. Послышался топот маленьких проворных ног, и по лестнице в столовую сбежала Мадлен. Глаза отца растроганно увлажнились при виде запыхавшейся малышки.
   - Что ж ты у меня такая растрепа? - без укора, но лишь с одной любовью в голосе проговорил граф. Сестры также улыбками встретили появление младшенькой, явно любимицы всей семьи. - Вот мсье Людовик, позвольте вам представить весь мой, так сказать, цветник. Это старшие, Люси и Элен. Они двойняшки. Я сам их путаю. Чем они и пользуются совершенно беззастенчиво. А это - проказница Мадлен. С тех пор, как наша матушка..., - граф осекся и отвернулся.
   Мадлен тут же подскочила к нему и ласково погладила по руке.
   - Ну прошу за стол, - засуетился успокоенный граф. - Жак, подавай, обратился он к тому самому старику, которого Людовик видел в поле, сопровождавшим Мадлен, и исполнявшего, судя по всему, множество должностей в графском доме.
   - У нас на столе все свое, - меж тем продолжал, усаживаясь граф. - Мы деликатесов из Парижа не выписываем, не гонимся за глупыми причудами. Зато все свежее, прямо с грядки.
   И граф усердно принялся потчевать гостя зеленью и дичью, творогом и сметаной, пышным горячим хлебом.
   - Стол прямо-таки королевский, - нахваливал Людовик.
   Граф зарделся от удовольствия, однако тут же помрачнел.
   - Да, хвала Господу, пока все есть. Но еще неделя такой засухи..., он в расстройстве махнул рукой.
   Судя по всему, тема погоды последние дни становилась главной не только в графском доме, но и во всей округе.
   - У Господа милостей много, - чинно заметил Людовик. - В том числе и внезапные дожди.
   Он посмотрел на Мадлен. Но девочка, казалось, не обратила никакого внимания на его слова, перешептываясь о чем-то со склонившимся к ней Жаком.
   - Да, именно внезапные дожди, - продолжал Людовик, на этот раз обращаясь к двойняшкам, не сводившим глаз с его роскошных, с отливом, черных волос, раскинувшихся по плечам. - Не далее, как вчера я стал свидетелем такого чуда. Над тем пшеничным полем, - он указал на левую стену зала, - разразился настоящий ливень. При этом на небе не было ни облачка. Представляете? Разве это не явное доказательство милостей Божьих?
   Мадлен заерзала на стуле и вновь кинула взгляд на нахмурившееся лицо Жака.
   Граф же восторженно всплеснул руками, чуть не опрокинув кружку с молоком.
   - Вот вам, неверующие, - горячо заговорил он, обращаясь к дочерям, обменявшимся скептическими взглядами. - Не то ли в каждой проповеди твердит вам и отец Франсуа, пока вы строите глазки молодым прихожанам?
   Девицы захихикали, подталкивая друг друга локтями. Лишь Мадлен сидела нахохлившись, исподлобья бросая сердито-недоуменные взгляды на Людовика.
   - Раз дождь, - вдруг выпалила она, - так сразу и чудо? Подумаешь!
   - Но средь ясного неба? В такую сушь? - мягко поддразнил ее Людовик.
   Девочка фыркнула и выскочила из-за стола. Подбежав к двери, ведущей на веранду, она остановилась, обернулась, прижала два пальца ко лбу и показала язык.
   - Мадлен! - негодующе воскликнул граф. - Сейчас же вернись за стол и извинись!
   Но она уже скрылась из глаз. Людовик машинально пригладил волосы на лбу.
   12
   - Ученье было знатное, - рассказывал Федор, лежа у очередного костра.
   Вся троица, не задерживаясь в Крефельде, продолжила путь, прихватив лишь запас провизии у расщедрившегося хозяина постоялого двора.
   - Н-да... Ходили мы с соседскими ребятишками к двум местным попам отцам Василиям. Люди они были не злые, но воспитанные в строгости, отчего мы быстро усвоили, что корень учения горек. Там я выучился бегло читать, в том числе и по латыни. Немного познакомили нас с арифметикой, да священной историей. За незнание урока ставили нас на колени или били палями, то бишь, линейками, по рукам. А то оставляли без обеда или драли за уши и волосы. По субботам свершалась общая расправа, независимо от отметок. Один отец Василий был пьяница, и вчастую колотил свою жену; второй сам пребывал под пятою у своей гневной супруги. В общем, толку было мало. Дядя мой понял это, и отдал под начало немцу из слободы, патеру Фуллеру. От него мне тоже перепадало, зато и знаний у него было не в пример нашим попам поболее. При чем сразу же он стал говорить со мною только по-немецки. Тут хочешь, не хочешь, научишься. Ну а способностями, так случилось, Господь меня не обделил. Вот и по-французски могу, и по-итальянски кумекаю. Так-то... А натерпелся я от наставников, Не приведи Господь...
   Федор вздохнул и устремил задумчивый взор на вольно текущие дунайские воды.
   - Тем более в толк не возьму, - проговорил Пфеффель. - Человек ты образованный, служить должен, карьеру делать. А вместо того бродяжничаешь.
   - Да и вы зады в ратушах не обтираете, - усмехнулся Федор.
   - Я что, я человек ущербный для этой жизни, - спокойно сказал Пфеффель. - Дела своего не имею. Сызмальства Божьей милостью пробавляюсь. Добро еще, что Господь дар стихосложения ниспослал. За то и подают. Ну а Клаус - он душа мятежная, маетная. Ему на одном месте не усидеть.
   - Вот и я долго на одном месте не могу, - сказал Федор. - Как узнал от патера Фуллера, что мир зело велик есть, так прямо и захворал я, можно сказать. А только сейчас, когда уж третий десяток к концу пошел, сподобился пуститься в странствие. Э-эх, и хорошо же жить вольно...
   Он откинулся на спину и, заложив руки за голову, мечтательно уставился в звездное небо.
   Слепец вдруг схватился за грудь и зашелся в судорожном кашле. Вскоре припадок прошел, но на лице старика надолго осталась синева, отчетливо заметная даже при неверных всполохах костра.
   - Дома тебе, дед, сидеть надо. На теплой печке, - сказал Федор, переворачиваясь на бок. - А не на сырой земле спать.
   - Меня уже давно подземная обитель ждет не дождется, - махнул рукой Пфеффель. - Там и успокою косточки, и согрею. Скорей бы уж...
   - Ты так рвешься туда, будто и в самом деле там покой и тепло, заметил Федор. - А я вот сильно сомневаюсь в гостеприимности мира иного.
   - Э, не скажи, мил человек, - тяжело дыша, возразил Пфеффель. - Когда епископ Альбский, Сильвий, впал в бесчувственность вследствие болезни, его сочли мертвым, омыли, облачили, положили на носилки и целую ночь о нем провели в молитве. А на следующее утро он проснулся, пробудился, как от глубокого сна. Открыв глаза, Сильвий поднял руку к небу и вздохнув, сказал... Клаус, как он сказала? У тебя уж очень душевно получается.
   Взволнованно сверкнув глазами, Клаус вскочил на ноги, обратил лицо к небесам и проговорил:
   - "О, Господи, зачем Ты возвратил меня в эту плачевную юдоль?"... И больше ничего за всю жизнь оставшуюся не промолвил.
   - И больше ничего не промолвил, - со слезой в голосе повторил Пфеффель. - Так-то...
   - Знать, праведной жизни был этот ваш епископ, - задумчиво отозвался Федор. - А у нас так рассказывают. Просил один старец у Бога, чтобы допустил его увидеть, как умирают праведники. Вот явился к нему ангел и говорит: "Ступай в такое-то село и увидишь, как умирают праведники". Пошел старец. Приходит в село и просится в один дом ночевать. Хозяева ему отвечают: "Мы бы рады пустить тебя, старичок, да родитель у нас болен, при смерти лежит". Больной-то услыхал эти речи и приказал детям впустить странника. Старец вошел в избу и расположился на ночлег. А больной созвал своих сыновей и снох, сделал им родительское наставление, дал свое последнее, на веки нерушимое благословение и простился со всеми. И в ту же ночь пришла к нему Смерть с ангелами. Вынули душу праведную, положили на золотую тарелку, запели: "Иже херувимы" и понесли в рай. Никто того не мог видеть; видел только один старец. Дождался он похорон праведника, отслужил панихиду и возвратился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть святую кончину... Н-да... А вот как умирают грешники...
   Пфеффель вновь закашлялся. Затем, переведя дух, протянул руку Клаусу. Тот взял слепца под локоть и отвел в сторону от костра, усадив под куст.
   - Что с ним? - спросил Федор вернувшегося Клауса. - Совсем плох?
   - Плох? - переспросил юноша, словно вслушиваясь в звук своего голоса. - Да, плох. Но сейчас он уединился творить. Он сочиняет. Всегда так делает - отходит в сторонку.
   - Стихи? - уточнил Федор. - Надо же. Я за всю жизнь двух слов зарифмовать не мог... Ну, так будешь слушать, как грешники умирают?
   Клаус рассеянно кивнул, подбрасывая ветки в огонь.
   - И после того, - увлеченно продолжил Федор, растроганный воспоминаниями, - после того просил тот же старец у Бога, чтобы допустил его увидеть, как умирают грешники; и был ему глас свыше: "Иди в такое-то село и увидишь, как умирают грешники". Старец пошел в то село и выпросился ночевать у трех братьев. Вот хозяева воротились с молотьбы в избу, и принялись всяк за свое дело, начали пустое болтать, да песни петь. И невидимо им пришла Смерть с молотком в руках и ударила одного брата в голову. "Ой, голова болит!.. Ой, смерть моя...", - закричал он и тут же помер. Старец дождался похорон грешника и воротился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть смерть праведного и грешного...
   Федор замолчал. Наступила тишина. Лишь плескали дунайские волны, да потрескивали в костре сыроватые ветки.
   - Клаус, - вдруг спросил Федор. - А почему тебя из семинарии выгнали? Тоже из-за духа?
   Клаус вздрогнул.
   - Да, - растерянно сказал он. - Откуда ты знаешь?
   - Догадываюсь, - усмехнулся Федор. - Не похож ты на человека грешного. Только дух и мог тебя подвести. Расскажи. Что еще и делать у ночного костра, как не байки травить?
   Клаус помолчал, бесцельно вороша угли костра и передвигая дымящие ветки длинной палкой.
   - Я говорил ему, чтобы он оставил меня в покое, но он не слушался. Я не звал его, и не нужен он мне был, - вдруг по-мальчишески горячо пожаловался Клаус.
   - Ты говоришь о духе?
   - Да... Он жил у меня в комнате. Правда, зла он мне не причинял. Наоборот. Даже за порядком следил, чистил мне платья. Но я чувствовал, что это добром не кончится. И просил его удалиться. А он уверял, что меня ждет большое будущее в службе по духовной линии. Вот тебе и будущее, - вздохнул юноша. - Я... Мне так нравилось учиться...
   - Так что же все-таки произошло?
   - И вот один раз я так с ним разговаривал, а один из воспитанников услышал. Дело дошло до архиепископа. И он лично прибыл ко мне. Я все честно рассказал. Архиепископ не поверил, и потребовал доказательств. Я в сердцах попросил духа принести стул для его преосвященства. И дух ткнул стул прямо под коленки моему гостю. Тот сел, раскрыв рот... Меня и исключили. Теперь вот... странствую.
   - С Пфеффелем давно ходишь?
   - Года два.
   - Много духов видел за это время?
   Клаус поежился.
   - Ох, много, - негромко проговорил он. - Не знаю, к чему бы это...
   - А чем же еще занимался эти два года? Только ходил поводырем... и все?
   - Нет, - пожал юноша плечами. - Где останавливались, там по хозяйству помогал.
   Федор пытливо посмотрел на Клауса.
   - Сдается мне, какая-то мысль тебе покоя не дает. Так ли?
   Клаус потупил взгляд, взялся за котелок, поднялся и пошел к воде. Федор уставился в костер. Острые языки пламени от просушенных веток метнулись вверх. Федор вгляделся пристальнее, заметив нечто знакомое. Да, царская борода. Такая же острая, трепещущая, когда говорит самодержец... "И помни главное - Рим!", - прогудело в голове колокольным звоном.
   - Н-да, Рим, - проговорил Федор вслух, качая головой.
   За спиной послышался звон упавшего котелка, плеск разлившейся воды. Федор резко обернулся. Клаус стоял на коленях возле опрокинувшегося котелка и с изумлением взирал на Федора.
   - Запнулся? - участливо спросил тот.
   - Рим? - вместо ответа проговорил Клаус и сглотнул ком в горле. - Ты сказал... Рим?
   - Что? Ну, в общем... Как бы и сказал... Так, вырвалось. А что?
   - Н-нет, ничего, - пробормотал юноша, неловко поднимаясь и оправляя промокшее платье. - Ничего.
   С неожиданным упорством он взялся за котелок и вновь направился к воде. Федор пожал плечами и отвернулся к огню. Щелкнули угли, рванулись вверх вихрем искры. В их свете мелькнула над костром мятущаяся тень. Крупная летучая мышь с писком канула во тьму.
   - Чтоб тебе, - пробормотал Федор и глянул в сторону куста, у которого располагался Пфеффель. Слепец почему-то лежал, а не сидел, неясно вырисовываясь в сполохах огня.
   Федор торопливо поднялся и подошел к кусту. Старик лежал в той же позе, в какой и сидел - поджав ноги и обхватив плечи руками. Федор подхватил его на руки и перенес к костру. Лик старца был безмятежен. Опустив тело на траву, Федор перекрестился.
   Осторожно неся котелок и глядя под ноги, из полумрака на свет вышел Клаус. Сразу все понял и замер.
   - А я хотел ему... горяченького, - пробормотал он.
   - Сгодится вода. Обмыть, - сказал Федор, не сводя глаз с разгладившегося лица успокоившегося слепца.
   Пфеффеля обмыли, прочитали молитвы и похоронили под тем самым кустом, где услышал он последние строки, где явились за ним Смерть и ангелы.
   13
   Из окружного послания Папы Иоанна XXII:
   "Мы извещаем вас, что против Нас и некоторых наших братий, кардиналов, возмущаются некоторые изменники, приготовляют напитки и изображения с намерением лишить Нас жизни, на которую часто покушались; но Бог Нас хранит...".
   Из послания Папы Иоанна XXII к Варфоломею, Епископу Фрейнскому и Петру Тессьеру, доктору декреталий:
   "До нашего сведения дошло, что Иоанн Лиможский, Яков Крабансон, Иоанн д' Адаман и многие другие из постыдного любопытства предались некромантии и другим искусствам чародейства, о которых имеют под руками книги; они употребляют магические зеркала и освященные по иному изображения; а также, вращаясь на круге, часто вызывают злых духов, с целию силою чародейства посвящать смерти людей и причинять болезни, сокращающие их жизнь. Иногда они в зеркале, круге или кольце заклинают демонов, чтобы они отвечали им на вопросы не только о прошедшем, но и будущем. Они утверждают, что они производили в этом отношении много опытов, и, не колеблясь, уверяют, что они могут сокращать, удлинять или совершенно отнимать жизнь, а также причинять различные болезни не только посредством известного напитка и пищи, но и простыми словами".
   Из послания Папы Иоанна XXII Епископу Рьецскому, Петру Тессьеру и Петру Деспре:
   "... отравители приготовили напиток, и хотели отравить им Нас и некоторых кардиналов; когда же им не удалось угостить Нас этим напитком, то они сделали восковые изображения под Нашими именами, и эти изображения заклинали чародейскою формулою с тем, чтобы посвятить Нас смерти, но Бог сохранил Нас, и эти три изображения в Наших руках".
   Из письма кардинала Вильгельма де Година, Епископа Сабинского к инквизитору Каркассонскому:
   "Папа поручает тебе произвесть следствие над теми, которые:
   1) приносят жертву диаволам, поклоняются им и вполне верны им потому, что дают им в свидетельство верности написанную бумагу, или что-нибудь другое;
   2) заключают с диаволами тесную дружескую связь, получают от них изображение или что-нибудь другое для заклинания диаволов, или для совершения злодеяния чрез вызов диавола;
   3) злоупотребляя таинством крещения, изображения из воска или другаго вещества крестят во время вызова диавола, или злоупотребляют священной гостьей для совершения своих злодеяний.
   Ты поступи с ними, как с еретиками; Папа дает тебе на это полное право".
   Из записок Якова де Ворейна:
   "Герман, Епископ Авксерийский, проезжая через одну деревню своего диоцеза и принявши здесь собранную для него подать, между прочим заметил, что в том месте, где он остановился, готовится большой ужин. Когда он спросил, не ожидается ли здесь общество, ему отвечали, что ужин готовится для добрых женщин, совершающих ночные путешествия. Герман понял, в чем дело и решился изобличить проказы. Спустя несколько времени он увидел множество демонов, явившихся в виде мужчин и женщин, которых в присутствии его посадили за стол. Герман спросил домашних, знают ли они этих людей; ему отвечали, что это такие-то и такие-то из соседей. Пойдите, сказал им епископ, в их дома и посмотрите, не там ли они. Пошли и увидели, что все эти люди спят у себя дома. Герман произнес заклятия на демонов и заставил их открыто сознаться, что они обманывают людей, что они сами являются в виде переносящихся на шабаш колдунов и колдуний, стараясь таким образом убедить людей в действительном существовании этих последних. Демоны повиновались и исчезли посрамленные".