Яковлев Александр Николаевич. Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

   Мы как по команде посмотрели на входную дверь. Старушка не возвращалась. Ну и где ее теперь искать? И ощущение того, что это уже н а ш и деньги пришло легко и быстро.
   Когда Ромка протягивал продавщице кафетерия бумажку, я, стоя рядом, так сопел, что запотело стекло витрины.
   Мы облизали пальцы, съев по эклеру и выпив по стакану водянистого томатного сока. И тут же повторили заказ. Томатный сок от соли покрывался грязноватой пеной. Третья порция застряла в наших глотках, когда в магазин, кряхтя и причитая, вернулась забывчивая старушка.
   Мы притаились за высоким столиком, посматривая на дверь. Если старушка поднимет крик, кто-нибудь да сообразит, в чем тут дело.
   Наша несчастная жертва, старчески щурясь, оглядывала пол и столик, на котором совсем недавно укладывала в авоську покупки.
   Ромка сгреб оставшееся богатство в кошелек и подтолкнул меня к выходу. Сам скользнул у старушки за спиной и осторожно положил кошелек на край стола...
   Мы остановились только квартала за два от магазина. Недостатки в нашем воспитании не позволяли ужаснуться содеянному. И если нас мутило, то лишь от стремительного драпака и только что пережитого страха. И мой желудок взбунтовался. Ромка смотрел на меня с презрением. Минуту смотрел. Больше ему не позволил собственный желудок.
   На улице совсем стемнело. Дождь не прекращался. Ужин нас дома не ждал. А Ромку, наверное, не ждал и ночлег.
   Я предложил пойти к нам. Топить колонку. Топить настоящими дровами, топить долго, пока не зашумит что-то внутри у нее, давая знать, что вода нагревается. В ванной тогда становится тепло, и можно выключить свет и сидеть тихо, глядя, как пузырится в печке на сырых дровах пена, сероватая, как на томатном соке. И слушая ровный уверенный гул колонки, можно запросто представлять себя внутри ракеты...
   Ромка обрадовался такому предложению. Но я тут же вспомнил, что в ванной дрова кончились. А спускаться за ними в подвал, где водятся здоровенные крысы, что-то не хотелось. Эти жуткие твари запросто расправлялись с кошками.
   Мы отказались от согревшей было наши души затеи и уныло побрели к дому. Я с сожалением вспоминал о пирожных. Пусть и не пошедших нам впрок. Вряд ли и Ромка думал о другом.
   А вечер испытаний и не думал заканчиваться. Около дома нам навстречу попалась сумка, полная яблок, больших и крепких. Яблоки чинно проплывали мимо нас, и на их крепких боках сонно щурились дождевые капли.
   Мы дружно зашагали следом.
   Сумку просто распирало от ноши, и хозяйка ни за что бы не обнаружила пропажу одного-единственного яблока. Стоило только протянуть руку.
   Но эта незнакомая женщина то и дело посматривала по сторонам. Или вдруг делала широкий шаг через очередную лужу. В тот самый момент, когда дрожащая воровская рука уже собиралась вцепиться в крепкий красный бок.
   Я не помню, что сказала нам женщина, решительно повернувшись. Но каждому она выдала по яблоку. Тяжеленному и холодному.
   А когда мы вошли в подъезд и поднялись на мой второй этаж, внизу открылась входная дверь. Послышался стук когтей по ступеням и свирепое дыхание. Мы мгновенно взлетели на следующую лестничную площадку, уцепились за железные прутья лестницы, ведущей на чердак и вскарабкались до самого люка в потолке. А доберман уже прыгал внизу и злобно клацал огромными клыками. Мы его даже чуть-чуть подразнили, пока не поднялся Редькин и не увел пса.
   Мы еще посидели на чердачной лестнице, дохрустывая яблоки. Затем Ромка запустил огрызком в дверь Редькиных и торжественно заявил, что станет космонавтом.
   А все равно веселое было время! Все было впервые. И все мы хотели стать космонавтами...
   ДЕД
   Деду стукнуло девяносто два. Согласитесь, возраст почтенный. Если с умом им пользоваться, можно многого добиться.
   Дед добивался.
   Он шлялся по комнатам, гремя палкой, мешался у всех под ногами, вспоминал боевое прошлое и время от времени вдруг жалостливо вопрошал:
   - А куда бабка-то моя ушла? Когда вернется?
   Бабушка преследовала его по пятам и из-за плеча весело подмигивала: не обращайте, дескать, внимания, из ума, дескать, старый выжил. Хотя, собственно, веселого лично для нее ничего тут не наблюдалось. Чего уж тут веселого, если тебя напрочь не замечают?
   Деду, конечно, говорили:
   - Да вот же бабушка! Вот она!
   Дед оглядывался и недоуменно мотал сивой своей, извиняюсь за выражение, башкой.
   - Нет, это какая-то другая женщина. А вот куда моя бабка ушла?
   Ну, потом всем надоела эта морока, и деду просто стали говорить:
   - Скоро, скоро придет твоя бабушка.
   Даже бабушка говорила:
   - Скоро, скоро придет твоя бабушка.
   Вот чего дед добился. Но все это ерунда. Как-то за обеденным столом, куда его допускали весьма нечасто из-за неряшливости, он сказал, внимательно пронаблюдав за всеми:
   Эк вы неопрятно живете.
   А потом обвел всех еще раз взором, уже снисходительным и как
   бы между прочим сказал:
   - И вам нет смысла жить лучше.
   И добавил:
   - Потому что жить лучше будете все равно не вы.
   И удалился к себе, победно вбивая конец своей чертовой палки в лакированный паркет!
   Вот какой дед. К тому же он в молодости вел очень здоровый образ жизни. Он прямо все уши мне прожужжал о том, как он занимался спортом, не пил, не курил и так далее. Ужасно он порой бывал утомителен.
   Но с другой стороны. Возраст его вселял в меня изрядную толику надежды. У меня был корыстный, признаюсь, расчет - попользоваться дедовыми генами. То есть, дотянуть и самому до почтенного возраста, а потом уж в свое удовольствие морочить наследникам головы.
   А дед-таки помер, царство ему небесное, чуток не дотянув до ста.
   А потом мне сказали, что дед этот мне не родной. И вообще никакой.
   Он и тут всех одурачил, женившись на бабушке, когда я уже существовал вовсю! И появление внука ему не стоило ровным счетом ничего!
   Узнав об этом, я жутко расстроился. Причем расстроился не один раз, а два.
   Первый раз - из-за генов, которых мне теперь не видать. А второй раз расстроился из-за "зачем сказали?".
   Ну не знал бы я, что дед мне не родной... Но хотя бы психологически был настроен на долголетие, черт с ними, с генами! И только может быть внезапно и ненадолго был бы удивлен кратковременностью моего существования. Ведь тут никто толком еще не знает, что главное - гены или психология. А мне вот так взяли и ляпнули.
   А раньше молчали. Гуманисты...
   ОЖИДАНИЕ
   Каждый вечер окна нашего дома с тревогой посматривают на запад. Сегодня, к их радости, небосклон чист. И они поспешно расхватывают закат. Хватило всем. Но ненадолго. И я тороплюсь.
   - Нет, нет, голубчик, милый, я останусь ждать, - говорит она чуть встревоженно. - А ты иди, иди... Только скорей возвращайся. Хорошо?
   Я сбегаю по лестнице, не дожидаясь вечно занятого собою лифта. И уже на улице не спеша иду вдоль окон. Они сейчас увлечены. Каждое вглядывается в свой фрагментик заката. Тот красуется перед ними ясными пастельными тонами.
   Дом не обращает на меня внимание. Весь, вытягиваясь и привставая на цыпочки, он тянется вслед уходящему солнцу. Ведь до следующего заката стоять окнам темными, пасмурными.
   Дойдя до угла, поворачиваю обратно и возвращаюсь к нашему подъезду под неумолчное и въедливое ворчание старушки с первого этажа. Она, резонно, с ее точки зрения, высказывает возмущение. По поводу того, что заглядыванием в чужие окна я смущаю ее покой. Тот самый, которого она ждала всю жизнь. Я вспоминаю: мне пора, пора...
   - Миленький, где же ты так долго был? Ты же знаешь, как одной ждать...
   Я понимаю ее тревогу. Одному ждать действительно невыносимо. Независимо от того, что ждешь. И мы стараемся не оставлять друг друга наедине со временем.
   Я сажусь рядом, беру ее ладони в свои и начинаю ей рассказывать мой сон:
   - Смешно... Мне приснилось, что кто-то позвал меня. Я встал и... пошел. А проснулся посреди комнаты!
   Мой рассказ ее не успокоил.
   - А.. а я? Где была я? Почему тебя одного позвали?
   - Нет, и тебя звали. Но ты крепко спала. И это хорошо. Во сне не так утомительно ждать.
   Она соглашается. Но тут же спрашивает:
   - Ты бы так и ушел один?
   - Нет, конечно, что ты. Я же сказал... Я проснулся. Чтобы вернуться за тобой.
   - А потом? - требует она. - Что было потом?
   - Потом?... Ну... Я посмеялся и лег.
   - А голос? Какой был голос?
   - Очень простой, хороший. Словно друг на улице окликнул.
   - Хм... Друг... Друзья...
   Она смотрит с подозрением. Глаза покрываются влагой.
   - Тебе нельзя волноваться, - напоминаю я. - И вообще - это все сумерки. Вот подожди, я включу свет.
   Я дергаю шнурочек раз-другой. Лишь с третьей попытки мне удается вызвонить свет.
   Она тут же говорит?
   - Так я и знала... Какая гадость... возмутительно...
   И с негодованием смотрит на градусник.
   - Ну, перестань. Просто к вечеру стало прохладнее. Так всегда бывает.
   - Нет, - настаивает она. - Не всегда. Он чувствует мое приближение. И как только видит меня, сразу опускает свой столбик на градус. Вот стоит мне сейчас выйти, он тут же поднимется. Сейчас увидишь...
   - Ради Бога, сиди. Ведь если ты выйдешь, мы оба окажемся в одиночестве.
   Действует. Замирает.
   На свет тем временем летит всевозможная насекомая живность. потолкавшись в хороводе вокруг лампочки, рассаживаются по любимым местам и тоже начинают ждать.
   Желтый мотылек пристраивается у нас над головой. Мы оба поворачиваемся к нему. Сейчас, со сложенными крыльями, он уже не похож на порхающий фонарик. Скорее на тыквенную семечку. Три коричневых пятнышка на крыльях.
   Я тихонько дую на него. Он сердито обтирает усики лапкой и бочком перебирается подальше от меня. Но не улетает.
   - Не выносит русского духа, - говорю я.
   - Тихо, - шепотом говорит она. - Не трогай его. У него ведь очень короткая жизнь. По нашим меркам - он уже год сидит сейчас. Целый год! Сидит и думает, думает... Вот умница-то, а?
   За стеной слышится негромкий мелодичный звук.
   - Пианино? Но кто это?
   - Боже мой... Ей уже купили пианино, - испуганно говорит он.
   - Кому?
   - Да девочке. Маленькой такой... помнишь, у соседей?
   - Девочке? У них был ребенок, я помню... Ма-аленький...
   - Она выросла!
   Звуки осторожно проникают в нашу комнату. Сначала робкие, смущенные, прячущиеся. Затем все более настойчивые, выразительные...
   И все мы вместе - с ожиданием, комнатой, мотыльком и даже злосчастным градусником - вытесняемся звуками, уносимся мелодией в прошлое, в прошлое, в прошлое...
   3. ПРОСТО ЮРКА
   Предуведомление
   Особенно негодовали мыши. Мой распорядок дня их совершенно не устраивал: я спал днем, а работал по ночам. Они считали это ущемлением своих прав. Изредка их представитель появлялся ночью на кухне, внимательно оглядывал жизненное пространство и, убедившись, что я бодрствую, скорбно удалялся в подпечье. Там бурно совещались.
   Не надо думать, что я не предпринимал попыток найти компромисс. Я вставал пораньше, под любым предлогом уклонялся от дневного послеобеденного сна и, совершенно разбитый, ничего толком не сделав за день, вечером честно направлялся в постель, благосклонно улыбаясь дырам и щелям в полу избы. Но... Стоило мне выключить свет и смежить веки, как радостная орава выбиралась из сумеречных убежищ и разворачивала самые настоящие оргии! Я пытался вразумить их покашливанием, закуриванием, бросанием тапок на звук, прочими шумовыми акциями. Эффект был жалким - секундное затишье, отведенное, очевидно, обмену недоуменными взглядами: а в чем собственно дело? Кажется, в своем праве! И гульба продолжалась. Тапочки, разумеется, возвращать мне и не думали. И тогда я обращался с речью в темноту:
   - Помилуйте, - говорил я, - дайте же мне заснуть. Уверяю, на это уйдет минут пятнадцать, не более. А потом хоть весь дом разнесите!
   Ответом мне была самая свинская возня.
   Кроме того, в претензии ко мне были и комары, чей промысел также рассчитан в основном на ночное, разбойное время. Но в результате занятой мной принципиальной позиции им приходилось просиживать на потолке в бездействии. Иной смельчак из дерзости или скуки начинал вдруг барражировать в противной близости возле уха, чего я терпеть не могу. Я ловко выбрасывал руку на звук и стремительно схлопывал пальцы в кулак. Потенциальная жертва укоризненно облетала сработавший вхолостую капкан и, кажется, тяжело вздыхая, набирала высоту.
   Так я и работал. Между двумя слоями раздражения - верхним и нижним. В таких условиях чего-нибудь эпохальное не напишешь, философский роман не осилишь. И потому я писал маленькие рассказики. Эту единственную форму еще хоть как-то терпели мыши и комары. И за это спасибо.
   Две шляпы
   У меня и у Юрки. Юркина велика ему - спер у отца. Моя мала - тоже от отца, но по наследству. Мы шагаем к пруду. У нас две удочки. Не какие-нибудь самодельные, а покупные, пластиковые, раздвижные. Телескопические, как говорят среди рыбаков.
   Второй день, как погода установилась. И хотя облака тянут и тянут с севера, пышные облака, некоторые даже с обвисающей темной бахромой, дождь проливается не над нами.
   - А если щука? Выдержит леска? Ох, надо было вершу взять... А ты чего больше любишь: мороженое или арбуз? Только, чур, одно! - без перерыва выпаливает Юрка. И тут же сам отвечает: - пол-арбуза и полмороженого.
   - Вот так одно, - говорю я.
   - А сколько же? Пол и половинка. А ты больше всего чего любишь: щуку или мед? Только, чур, одно!
   И т. д. Так мы доходим до пруда. Поверхность его покрыта расходящимися кругами - играет рыба...
   Юрка таскает одну за другой. Таскает "силявок", как он их называет. У меня дело не клеится. Я внутренне злюсь - на себя, на рыбу, на Юрку, который нет-нет, да подденет:
   - Ты, что ли, никогда рыбу не ловил?
   Ловит он лихо, необъяснимо. Не глядя на поплавок, сам отдает себе команду: "Готовсь!"- и дергает.
   Но вот у него запутывается леска. Ему никак с ней не сладить - мал еще. Или хитрит.
   - Лай пока твоей половлю, - просит он. - Я твоей еще не пробовал.
   Делать нечего. Я отдаю ему мою удочку, втайне надеясь, что ему не повезет, а мне потом удастся неудачи свои свалить на несчастливую удочку.
   Но пока я вожусь с хитрыми узлами, Юрка вытаскивает еще пару силявок. Я молча отдаю ему исправленную снасть.
   - У тебя тоже хорошая удочка, говорит он. - А ты чего больше любишь: рисовать или рыбу ловить? Только, чур, одно!
   Мы опять забрасываем удочки. Дело к вечеру. Рыба разыгралась. Но только не у моего крючка. Что за напасть?
   И тут... Щука! Здоровенная! Нет, не клюнула. А ударила хвостом между нашими поплавками, будто кирпич в воду бросили.
   Юрка от неожиданности выпустил удочку. Тут же дернулся за ней. И уже упала у него с головы шляпа. Прямо в воду. Он потянулся за ней. Выпустил удочку. Прямо как в цирке. Но нам не до смеха. Видя Юркино отчаянное положение, я протянул руку за проплывающей мимо шляпой и... соскользнул с глинистого берега в воду, по колено. Но шляпу успел схватить.
   Потом мы стояли на берегу и хохотали. Юрка - показывая на мои мокрые брюки, я - на мокрую шляпу на его голове.
   - Ты чего больше любишь? - спросил я. - Целиком сухой или целиком мокрый? Только, чур, одно. Давай шляпу. На мою. И будешь целиком сухой.
   - А, хитренький, - сказал Юрка. - Я тоже хочу быть наполовину.
   Его не проведешь. И потому мы шагаем домой переодеваться. Вечер-то еще не закончился, можно еще посидеть у пруда. Вдруг повезет?
   Юрка и НЛО
   Еще Юрка любит напускать на себя таинственность.
   - Ты чего читаешь?
   - Да вот, иностранный язык учу.
   - Я тоже скоро буду учить в школе наглийский, - заявляет он. - А спорим, ты сегодня ночью чего-то не видел?
   - Чего это я не видел? - удивляюсь я. - Я поздно лег.
   Юрка нагибается к моему уху.
   - Сегодня ночью, - шепчет он, оглядываясь по сторонам и сопя, так что щекотно становится в ухе, - на небе были онипланетяны.
   - Кто?!
   - Кто, кто, - передразнивает Юрка. - Они-пла-не-тя-ны. А ты и не видел... Только честно, не видел?
   - Нет, - говорю я растерянно. - Где же ты их видел? Ну рассказывай.
   -То-то, - торжествует Юрка. - Проспорил.
   Я еще ничего не проспорил, но молчу, не перебиваю, знаю, с кем имею дело.
   Юрка берет с подоконника любимую рулетку с пружиным механизмом, садится на табуретку, рассказывает:
   Ночью я ночевал у бабы Шуры. И никого не было. Вдруг меня
   как толкануло! Я - глядь в окошко, а там... Между облаков как бы луна... Светлая-светлая...
   Точно, - не выдерживаю я. - Луна была. Здорово светила.
   Видел.
   А будешь перебивать, назидательно говорит Юрка, - ничего не
   узнаешь. Никогда.
   Он вытягивает ленту из рулетки, затем нажимает пружину, и металлическая змейка стремительно втягивается обратно.
   - Ладно-ладно. Продолжай, пожалуйста.
   - Она ка-ча-лась.
   - Как?!
   - Вот так. Из стороны в сторону. Луна же не будет качаться...
   - Ой, ну ты выдумываешь, - говорю я. - Это облака так быстро бежали.
   - Да? Облака? Не веришь? - Юрка вскакивает с табурета. - И мамка видела. Она утром папке рассказывала.
   - А папка, что же, не видел?
   - Да они пили с дядей Женей, - отмахивается Юрка. - А мамка так даже напугалась.
   Я думаю, чего бы еще спросить.
   - А чего же ты ночевал у бабы Шуры, да еще и один?
   Юрка молчит, забавляясь рулеткой. Потом откладывает ее в сторону и идет к двери. У самого порога он говорит, делая большие глаза:
   - Так надо было. И никому. Тс-с.
   И исчезает за дверью.
   Малыши
   Это два бычка. Рыжий Малыш и Малыш черный. Два братца. И хоть сейчас, на исходе лета, они подросли и уж никак не походят на малышей, но по-прежнему крепко дружны, и очень скучают, когда их разводят на разные выпасы, и тогда над речкой, где они стоят в густой, начинающей желтеть траве, привязанные к прибрежным ивам, то и дело разносится печальное в утреннем тумане призывное мычание. И кто-нибудь из них в конце концов обрывает привязь и спешит к братцу, чтобы радостно обнюхать того, а потом положить ему на спину тяжелую круторогую голову и так замереть в блаженстве.
   Но поскольку они все же еще не взрослые быки, хоть и грозны с виду, то иногда, оказавшись на свободе, могут и заблудиться. И вот бродят растерянные и сердитые по деревне и окрестностям, нагоняя панику на местный люд и дачников внезапным появлением из зарослей.
   Как раз сегодня, когда мы с Юркой идем за водой вниз, к родничку, навстречу нам спешит испуганная баба Шура, крепко прижимая к себе одной рукой буханку черного хлеба, другой - коромысло. А ведер нигде не видно.
   - Юрка! - сердито кричит она. Беги к отцу! Пусть Малыша заберет...
   Мы глядим с обрыва вниз. Малыш рыжий стоит у родничка и по-собачьи обнюхивает брошенные бабой Шурой в паническом бегстве пустые ведра. Дурная примета.
   - Слышь, Юрка, - не унимается бабка, - беги, кому говорят!
   - Хм... Беги, - задумчиво и значительно повторяет Юрка. - Сдрейфила? Вот и отец его как огня боится.
   - Ну, так матери скажи, пусть Лида его заберет!
   - А мать и того пуще боится, - авторитетно заявляет Юрка, подтягивая штаны. Веснушчатая круглая физиономия лучится самодовольством.
   - Постой, - вмешиваюсь я. - А кто же их вообще загоняет?
   - Я, кто же еще.
   - Ты?.. Каким же образом?
   - А таким. Схвачу привязь, брошу в бычка камнем, он и мчится за мной. Ну и тут главное - быстро бежать. Так и прибегаем, куда надо. А уж там я его привязываю. Отработано. Но тоже надо все быстро делать.
   - Н-да, - говорю я. - Ничего себе, способ. Рисковый ты парень. Ну а сейчас-то как быть?
   - Боишься? Только, чур, честно? - спрашивает Юрка.
   - Еще бы, - говорю я. - Вон он какой. Прямо танк.
   - Ну ладно, давай ведро. Только я полное не принесу. Тяжело. Только половинку.
   И он стремительно сбегает вниз по тропе, к родничку.
   - Куда?! - восклицаем мы в голос с бабой Шурой.
   Но Юрка уже внизу. И под самым носом изумленного рыжего Малыша набирает воду. Он выносит ведра бабы Шуры, затем и мое. Причем бабкины ведра он в два приема наполняет почти доверху, а в моем - половина, как и предупреждали. Юрка разводит руками.
   - Сам виноват. Что ж у тебя второго-то ведра нет?
   И все то время, пока Юрка возится у родничка, Малыш лишь с недоумением провожает взглядом шныряющую туда-сюда фигурку.
   То ли глазам своим не верит, то ли действительно привык к проделкам маленького шустрого человечка и настороженно поджидает очередной каверзы, чтобы броситься в бой со всей бычьей сокрушающей слепой мощью, не размениваясь на мелочи.
   Баба Шура, что-то причитая, уносит ведра к своей избе. Мы тоже возвращаемся к дому, почти налегке.
   - Да ты не переживай, - успокаивает меня Юрка. - Я потом еще принесу воды. Но сейчас-то хватит? А на рыбалку пойдем? Я одно местечко знаю...
   От родничка доносится тоскующее потерянное мычание.
   Ох, и врезали мы Коновальцу!
   Юрка привел двух своих приятелей - Шурку и Валерку. Те постарше, в пятый класс пойдут, уже покуривают тайком. Но Юрка, на правах старого моего знакомого, покрикивает на них:
   - Не тронь! Положи на место! Сломаешь! Э ты... Спорим, не знаешь, что это такое? Да? Портсигар? Сам ты... Дай сюда. Смотри... Понял? Рулетка!
   У меня обед. Званым его не назовешь - мальчишки пришли сами, запросто, и я, не спрашивая их, наливаю им по тарелке супа. Перед каждым кладу по зубку чеснока. Юрка принес, со своего огорода. Зверь овощ!
   Парни, кроме Юрки, конечно, стесняются. Я ем, не обращая на них внимания, чтобы не конфузились. А они все равно жмутся. И от смущения начинают чего-то рассказывать, явно привирая. При этом обращаются к Юрке, но поглядывая на меня:
   - Я вчера Коновальца у магазина встретил. Как двинул ему в глаз! выпаливает Валерка, белобрысый и лопоухий.
   - Ну да? - удивляется Юрка.
   - А чего такого? - говорит и Шурка, тоже белобрысый, но лопоухий умеренно. - Я второго дня так его толканул, он летел пять метров.
   - Ты? - спрашивает Юрка.
   - А что такого? - говорят в голос оба - Шурка и Валерка.
   И тут начинается сумбурный групповой пересказ жутких событий, главным героем которых является Коновалец. попадает этому Коновальцу, судя по отдельным выкрикам, крепко и систематически.
   - Видать, это ваш главный враг, - говорю я, от души сочувствуя Коновальцу.
   - Еще какой, - в голос соглашаются парни.
   Остывает забытый суп. Ребята, подзуживаемые Юркой, заводятся не на шутку.
   - Ну, хочешь, хочешь, - не выдерживают они, - сейчас сгоняем и врежем ему? Хочешь? На спор?
   Спорить - одна из самых любимых забав Юрки. Он всю жизнь готов посвятить этому увлекательному занятию. Жаль, нет такой профессии.
   Шурик и Валерка выскакивают из-за стола, не слушая моих уговоров. Юрка преспокойно хлебает суп, похрустывая чесноком.
   - Во врать! - говорит он, наконец. - Они? Коновальцу? Да он их одной левой, спорим?
   Мы моем посуду. Затем уходим на рыбалку. Возвращаемся на закате. У крыльца избы стоят Шурик и Валерка.
   Смеркается. Но все же можно разглядеть синяк у Шурки под глазом, распухший нос и разбитую губу Валерки.
   - Да, - говорю я. - Врезали мы Коновальцу. Пошли мазаться зеленкой.
   - Ох, и врезали, - заключает довольный Юрка.
   Мимо черной дыры
   Юрка, Шурик и Валерка засиделись у меня дотемна. Юрка все возился с рулеткой. И чуть не остался без зубов. Зацепил изогнутым концом ленты за передние, еще молочные, которые и так качаются, да и нажал пружину. Чуть не повылетали.
   - Так, наверное, и в больнице можно дергать, - высказались по этому поводу Шурик и Валерка. - Раз - и нету.
   - Ну вот что, хлопцы, - говорю я. - Десять часов. Пора по домам. Юрку, поди, уже ищут. Да и вам до Красивки по такой темени добираться...
   - А мы все у меня переночуем, - сказал Юрка, пробуя пальцем зубы.
   - Ну и отлично. Вперед. Спокойной ночи, - сказал я.
   - Спокойной ночи, - как-то не совсем уверенно пожелали пацаны.
   А уж возле двери и совсем затоптались на месте.
   - Ну? Что случилось?
   - А ты нам фонарик дай, - попросил Юрка. - А завтра я его тебе принесу.
   Я дал им фонарик, проводил до калитки. Но тут лампочка в фонарике мигнула и погасла. А был фонарик в Юркиных рук. Мы вернулись в избу, осмотрели прибор. Лампочка напрочь отказывалась гореть. Вполне целехонькая лампочка.
   - Ну пойдемте, - сказал я. - Провожу.
   - Да нас только мимо погреба, - обрадовались опустошители местных садов, лихие загонщики быков, сокрушители Коновальца и свидетели явления инопланетян.
   И мы пошли. В самом деле, после избы темнота на улице казалась почти кромешной. Но постепенно глаза привыкали к ночи. Проблески луж указывали дорожные колеи к тому концу деревни, где жил Юрка. Стрекочущие кузнечики обещали на завтра хорошую погоду. "Будет тёпло", как говорит Юрка.
   Пацаны вдруг вцепились в мои руки.
   - Вот он, - прошептал Юрка.
   Мы проходили мимо того самого погреба, чей черный зев мрачно смотрел из стены оврага прямо на дорогу, пугая и маня...
   Но мы благополучно миновали эту жуткую опасность, и дальше, когда до Юркиного дома осталось с десяток метров, мужество вернулось к моим спутникам. Они храбро отцепились от меня и помчались в сторону освещенных окон избы.
   Я пошел к себе, думая о тех страхах, что живут в ночи. О детских страхах и взрослых. Сам-то я купил избу у наследников неведомого мне дяди Володи, что сослепу да спьяну однажды вечером не разглядел недотлевшие угли в печи и закрыл вьюшку. Угорел дядя Володя. Нашли его утром безумным, свезли в больницу, да уж в помощи он не нуждался, помер, бедолага.
   И мне порой становилось жутковато ночевать в доме, свидетеле событий совсем невеселых.
   И теперь, вернувшись в избу и готовясь ко сну, загадывал я: придут ли ночные страхи ко мне?