Яковлев Юрий. Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)

   Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стоял он. Он тяжело дышал и стоял молча, не зная, с чего начать. Таня смотрела в окно, однако сразу почувствовала, что это он. Почувствовала, но не шелохнулась, как будто никто не распахнул дверь, никто не пришел.
   - Ты плачешь? - спросил он.
   - И не думаю.
   - Повернись.
   - Уходи отсюда.
   Лиса выручила ее. Таня незаметно вытерла о мех слезы. Теперь она действительно не плакала.
   - Пойдем, - тихо сказал он.
   Она повернулась к нему и спросила:
   - Никогда не видел таких рыжих?
   Он промолчал.
   - Уходи! - крикнула Таня и захлопнула дверь перед его носом.
   Да, да, надо кричать и хлопать дверями. И еще бы хорошо, как в детстве, оттаскать его за челку. Только не говорить с ним мирно и спокойно. Не смотреть ему в глаза. Не думать о нем.
   Сосед по квартире, двадцатилетний Павлик, сидел на кухне и со сковородки ел макароны. Он не всасывал их со свистом, а резал ножом и аккуратно поддевал на вилку. Это стоило ему труда и отравляло весь вкус макарон. Но с некоторых пор в присутствии Тани он чувствовал себя скованно и старался быть воспитанным, галантным и современным.
   - Хочешь спагетти? - предложил он Тане, когда она вошла в кухню.
   - Нет, - ответила Таня, - не люблю макароны, даже когда их называют спагетти.
   - А в Италии макароны - как хлеб, - обиженно сказал Павлик и облизал блестящие губы.
   Он надулся, словно обиделся за всю Италию. На лбу у него появилось множество мелких морщинок, а подбородок побелел. Он энергично принялся жевать макароны. Он так работал челюстями, словно беззвучно произносил обидные слова.
   Неожиданно он перестал жевать и сказал:
   - Я сегодня иду в концерт. "Карнавал" Шумана.
   Он будто хотел подчеркнуть: я иду, а ты не идешь.
   - Ты становишься культурным парнем, - примирительно сказала Таня.
   Павлик кинул вилку в пустую сковородку и молча пошел прочь.
   Таня села на табуретку и стала ждать, пока закипит чайник. Ей казалось, что он вообще никогда не закипит, и она грызла горбушку всухомятку.
   В дверях снова появился Павлик. Он все еще почесывал подбородок, но на лбу уже не было морщин. Не глядя на Таню, он сказал:
   - Я тебя хотел позвать на концерт. У меня два билета.
   - Спасибо, Павлик, - сказала Таня, - я ничего не понимаю в музыке.
   - Напрасно, - сказал Павлик, - надо расти.
   - Я расту без музыки.
   - Билеты хорошие. Второй ряд балкона. Мне на работе дали.
   - Павлик, ты по крышам никогда не лазал? - неожиданно спросила Таня.
   - Это еще зачем? - пробормотал Павлик.
   - А по карнизам домов?
   Павлик почувствовал себя оскорбленным. Он почесал подбородок и пошел прочь. Таня пожала плечами и подошла к окну. Серые облака плыли над крышами. Таня представила себя стоящей на узкой полоске карниза и ощутила спиной холодный шершавый кирпич. По телу, как разряд электричества, прошла дрожь. Тане стало нестерпимо страшно. Она испугалась с опозданием.
   "Как это я не сорвалась? Такая невезучая - и не сорвалась", - думала Таня, не отрывая глаз от плывущих облаков.
   - Вьюник, если ты еще раз выкинешь такой номер, я тебе всыплю. Не посмотрю на то, что ты взрослая девица, сниму ремень и всыплю. Что, тебе жизнь не дорога? Отвечай. Дорога тебе жизнь?
   - Нет, не дорога.
   - Правильно, не дорога. Иначе бы не полезла. На фронте такие девчонки раненых выносили... А знаешь, почему тебе жизнь не дорога?
   - Знаю. Я неудачница.
   - Ты коза-дереза. Не знаешь ни что такое жизнь, ни что такое смерть.
   - А вы знаете?
   - Я со смертью за руку здоровался.
   - Как - за руку?
   - Меня расстреливали. Что ты глаза вытаращила? Расстреливали. Нас человек двадцать поставили к стенке... Конечно, никакой стенки не было. Просто вывели в поле за побег из плена. Ну и расстреляли.
   - Так вы же живы!
   - Это не я... это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров. Тот был молодой, отчаянный, веселый. А это старый. Истекая кровью, вылез ночью и чудом добрался до своих...
   - А я думала, что вы всю жизнь тангенс-котангенс.
   - Думала, думала... Если бы в один прекрасный день все бывшие солдаты надели свои выгоревшие гимнастерки и забинтовали свои старые раны грязными, ржавыми бинтами, тогда бы вы все кое-что увидели и кое-что поняли... Тангенс-котангенс...
   Таня стояла перед Михаилом Ивановичем и разглядывала его пристально, как будто видела впервые. Они стояли в пустом коридоре у окна - тонкая девушка с красными волосами и грузный, нескладный мужчина, у которого голова растет прямо из плеч. Он дулся на Таню, молчал, но девушка почему-то не испытывала к нему неприязни. Напротив, она чувствовала доверчивую тягу к пожилому учителю. Тане показалось, что Михаил Иванович похож на крупного зубра с косматой гривой, с выпуклыми глазными яблоками на особенного зубра, который грозен с виду, но в жизни никого не обидит. И ей захотелось коснуться рукой косматой гривы.
   - Иди, - сказал Михаил Иванович, - и чтобы я о тебе больше не слышал.
   - Хорошо, - сказала Таня, - не услышите.
   Михаил Иванович сверкнул глазами и, переваливаясь с боку на бок, тяжело зашагал по коридору.
   "Это не я... Это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров".
   В первый раз снег выпал в начале октября. Еще деревья были одеты в листья и трава на газонах не успела пожелтеть. А с неба валил снег. Большими хлопьями снег падал в зеленую траву и оседал на зеленых листьях. Получилась полная неразбериха: зима смешалась с летом. Из этой смеси не могло выйти ничего путного.
   Мостовая и тротуары покрылись слякотью, и белые снежинки, достигнув земли, гасли. Первый снег шел на верную гибель, но не мог остановиться.
   Таня ощущала снег на губах, на щеках, на ресницах. И ей становилось весело. Тогда она запрокинула голову и оказалась в центре огромной белой воронки, заполненной стремительно летящими снежинками. Снежинки летели прямо на нее. Они как бы попадали внутрь и наполняли сердце веселым холодком.
   Девушку охватила тайная радость. Это новое безымянное чувство наполнило ее и не оставило места для других чувств. Как сильная, высокая вода, оно поднималось, заполняло все уголки Таниной жизни, грозя выйти из берегов.
   И в мыслях снова появился Князев. Какое отношение он имел к этому чувству? Почему оно не могло вспыхивать само по себе, без его участия?
   Таня старалась перевести мысль о нем на другие рельсы. Но стрелка не работала, и с другими рельсами ничего не выходило. Тогда, думая о нем, Таня старалась вызвать неприязнь и сгустить краски. Но краски не сгущались. Она испепеляла его, а он возникал из пепла.
   Она скрывала это странное чувство от людей, от дневного света, от самой себя. Она хранила его в дальних тайниках. Но самым важным было утаить это чувство от него. Это чувство не должно его касаться. Он не должен знать о нем. Не выдать себя дрогнувшим голосом, взглядом.
   Да здравствует белый снег, и не надо смотреть под ноги. Там уже все погашено и затоптано, веселая мимолетная жизнь снежинок кончена. Надо смотреть ввысь, быть в центре белой воронки. А он пусть идет рядом, если ему хочется. Таня подняла глаза и увидела его. Он шел рядом, щурясь от снега.
   Таня ничего не сказала. Она отвела глаза. Но через несколько шагов ей захотелось снова посмотреть на своего спутника. Она опасливо покосилась на бобрик, побелевший от снега, на складку между бровей, на прищуренные глаза. И вдруг кровь прилила к лицу.
   Он, конечно, не заметил, как она покраснела. Но она думала, что он заметил, и покраснела еще сильней. И тут из-за угла вышла Генриетта Павловна и двинулась им навстречу. Она была молода и хороша собой. И чувствовала, что хороша собой. И всем своим видом хотела подчеркнуть, что хороша собой.
   Поравнявшись с ребятами, учительница чуть наклонила голову и подняла полукруглые брови. Она уставилась на Таню, и девушка подумала, что эти глаза видят все насквозь, что они бесцеремонно раскрывают чужие тайны и от них ничего невозможно скрыть.
   - Прогуливаетесь? - спросила учительница, не сводя глаз с Тани.
   Таня покраснела. У нее неудобное лицо. На нем отчетливо написано, о чем Таня думает. С таким лицом нельзя ничего скрыть. Оно выдает все тайны. Прямо-таки предательское лицо. И вдруг Таня заметила, что глаза учительницы смеются. Они смеются и кричат: "Рыжая!" Они кричат так, что слышит одна Таня. Кричат зло и больно. И им нельзя ответить, этим вечно смеющимся глазам.
   Если ты родился рыжим - считай, что тебе не повезло. Каким бы ты ни был хорошим человеком, тебе постоянно будут напоминать, что ты рыжий. Каждый встречный считает своим долгом крикнуть: "Рыжий-бесстыжий!" В трамвае тебе будут говорить: "Эй, рыжий, подвинься!", в театре требовать: "Эй, рыжий, убери голову!" Тебя будут называть рыжим, как будто у тебя нет другого имени.
   Сколько времени длится гонение на рыжих? Почему никто не выступит в защиту рыжих? Настоящие люди никогда не бывают рыжими. Ведь клоун в цирке, над которым все смеются, рыжий.
   - Ну что ж, прогуливайтесь, - сказала Генриетта Павловна и пошла дальше. Ее каблучки зазвенели за Таниной спиной, как подковы тонкой лошадки. Таня посмотрела себе под ноги. Никакого белого снега не было. Черная слякоть поблескивала на тротуаре. Таня повернулась к своему спутнику и спросила:
   - Ты можешь уехать в другой город?
   Она всегда ошеломляла своими вопросами. Он сказал:
   - Нет.
   - А перейти в другую школу можешь?
   - Зачем мне переходить в другую школу?
   - Значит... не можешь?
   - Нет.
   - Ну, ладно.
   - Да скажи, наконец, в чем дело? Чем я тебя обидел? Что я тебе сделал?
   Он вспылил. И каждое слово не произносил, а выстреливал. Но Таня как бы не слышала его слов.
   - Ладно, - сказала она. - Я пошла. Пока.
   И она побежала на другую сторону, как бегают девочки, а не взрослые девицы.
   Потом она шла быстрыми шагами, а снежинки гасли у нее в ногах. Таня думала:
   "Она красивая, а я рыжая. Все дело в том, что я рыжая. Иначе бы Генриетта Павловна не смотрела на меня смеющимися глазами. И вообще все было бы в порядке".
   Дома в коридоре Таня встретилась с Павликом. Она хотела уже пройти мимо, но он сказал:
   - Подожди... Я был на концерте.
   - Очень приятно, - сказала Таня.
   Павлик стал чесать подбородок. Потом выпалил:
   - Ты не пошла со мной, а я познакомился.
   У него, видимо, с детства сохранилась интонация: у меня есть, а у тебя нет, я познакомился, а ты не познакомилась.
   Таня усмехнулась:
   - С кем же ты познакомился?
   - С девушкой... С Ниной.
   - Очень приятно, - сказала Таня, словно он сейчас знакомил ее с Ниной.
   - Она красивая.
   - Тебе повезло... Но почему ты мне об этом рассказываешь?
   Павлик замолчал. Таня собралась идти дальше, но он удержал ее.
   - Ты единственный человек, с кем можно поговорить, - сказал он, - я тебя уважаю. Я тебе буду рассказывать о ней. Хорошо?
   - Как хочешь.
   - Вообще-то, когда влюбишься, надо писать дневник.
   - Это гимназистки писали.
   - Александр Блок тоже писал дневник... Но ты зря не пошла со мной на концерт.
   - Я-то тебе зачем? Думай о красивой Нине.
   - Я думаю. Но лучше бы на концерт пошла ты.
   - Ладно, Павлик, спокойной ночи.
   - Спокойной ночи.
   Что такое раздвоение личности? Это когда один человек превращается в двух. Но на этих двух остается один нос, одна голова, одно сердце. Разбирайся как хочешь. Можно поделить так: одному голову, другому сердце, а нос может быть общим. Словом, два человека живут в одном теле, как в коммунальной квартире. Ни разъехаться, ни разойтись. Потому что на двоих один нос.
   Раздвоение Таниной личности произошло из-за Князева.
   Одна Таня ненавидела его, другая - тянулась к нему. Он раздвоил Таню, расщепил, как атом.
   Одна Таня говорила ему:
   - Уходи!
   Другая просила:
   - Останься!
   Получалась полная неразбериха.
   Если на уроке одна Таня забывалась, другая тут же поворачивала голову и с тайным любопытством рассматривала густой бобрик, прищуренные глаза, зеленый круг Сатурна...
   И вот что произошло: одна Таня забылась, другая оглянулась. Генриетта Павловна заметила, что девушка смотрит не на доску и не слушает объяснений. Некоторое время учительница наблюдала за Таней. Потом она сказала ледяным голосом:
   - Вьюник, не смотри на Князева.
   Она могла бы сказать: "Вьюник, слушай урок". Или: "Вьюник, не вертись".
   Но она сказала: "Вьюник, не смотри на Князева".
   По классу покатился ядовитый смешок. Таня покраснела и посмотрела в глаза учительницы. Глаза смеялись. Они дразнили Таню, издевались над ней: "Вот я тебя подловила! Теперь я над тобой покуражусь! Ха! Ха! Ха!"
   Тане захотелось вскочить и крикнуть учительнице что-нибудь обидное. Обозвать франтихой. Сказать, что она, Генриетта Павловна, влюблена в физика. Но горячий стыд так сковал девушку, что она не могла ни пошевельнуться, ни вымолвить ни слова. А смеющиеся глаза продолжали проникать во все Танины тайники и смеяться над ними. Таня опустила глаза.
   - Вьюник, иди к доске, - сказала Генриетта Павловна.
   Ей было мало того, что Таня опустила глаза, ей нужно было выставить девушку перед классом, чтобы все могли разглядеть Таню и смеяться.
   Таня заставила себя встать. Она пошла к доске. Она шла между партами, как сквозь строй. Подошла к доске. Взяла в руки мелок.
   - Пиши, - сказала учительница и стала диктовать: "Долго не находил я никакой дичи; наконец из широкого дубового куста, насквозь проросшего полынью, полетел коростель".
   Таня сжала, сильнее сжала холодный мелок. Он показался ей гладким крымским камушком. Она повернулась к доске и стала писать:
   "Генриетта Павловна, вы злой, холодный человек..."
   - Написала? - не оглядываясь, спросила учительница.
   - Написала, - ответила Таня.
   Класс замер. Смешок сгорел. Было тихо.
   Учительница диктовала дальше:
   - "Я ударил: он перевернулся в воздухе и упал".
   Таня стиснула мел и, вдавливая его в доску, написала: "Я ненавижу вас".
   Мел перестал скрипеть. Учительница решила, что Таня забыла конец фразы, и повторила:
   - "...он перевернулся в воздухе и упал".
   Мелок не скрипел. Генриетта Павловна повернулась к доске и прочла. Ее глаза округлились. На этот раз они не смеялись.
   - Что это значит, Вьюник? - глухо спросила учительница. - Что ты написала?
   Таня пожала плечами.
   - Возьми портфель и уходи, - выдавила из себя Генриетта Павловна.
   И, не дожидаясь, пока Таня уйдет из класса, стала торопливо переписывать то, что было написано на доске.
   После урока Генриетта Павловна быстро вышла из класса и застучала каблучками по длинному школьному коридору. Она спешила в учебную часть. Она распахнула дверь и, подойдя к столу Михаила Ивановича, молча опустилась на стул.
   Михаил Иванович запустил короткие пальцы в свалявшиеся косматые волосы и спросил:
   - Вьюник?
   - Вьюник, - выдохнула Генриетта Павловна.
   - Что же?
   Вместо ответа учительница достала листок бумаги и положила его перед завучем. Он машинально полез за очками, но так и не достал их, прочел без очков: "Генриетта Павловна, вы злой, холодный человек. Я ненавижу вас".
   Он прочел записку и поднял глаза на Генриетту Павловну. Она смотрела в окно.
   - Так... - сказал Михаил Иванович.
   Он хотел, чтобы учительница первой начала разговор. Но она молчала и ждала слов от него.
   - Так... - повторил Михаил Иванович. - Что же вы, собственно, хотите от меня?
   Большие круглые глаза посмотрели на Михаила Ивановича. Теперь они были похожи на две амбразуры.
   - Что я хочу... от вас? - тонким голосом произнесла Генриетта Павловна. - Я хочу, чтобы меня оградили от подобных оскорблений.
   - Подождите, разве в этой записке есть что-нибудь оскорбляющее? Кстати, вам известна причина этой ненависти?
   - Ученики не имеют права ненавидеть педагога.
   - Разве есть такой циркуляр министерства? - Михаил Иванович начинал сердиться.
   - Это не циркуляр, а простая логика. Если все ученики будут ненавидеть всех педагогов...
   - Да почему все и всех? - вспылил Михаил Иванович. Он поднялся со стула и двинулся к Генриетте Павловне.
   Он встал перед ней, грузный, косматый, с крупными глазными яблоками.
   - Чем вы обидели Вьюник? - спросил он.
   - Это допрос? - сухо спросила Генриетта Павловна.
   - Это вопрос, - буркнул Михаил Иванович.
   - Я сделала ей замечание, а она написала это... Я не виновата, что эта взбалмошная девица влюблена в Князева и не сводит с него глаз.
   - Ах, вот оно в чем дело! - сказал Михаил Иванович и засунул руки в карманы.
   Он долго молчал. Сопел. Ходил по комнате. А его руки оттопыривали тесные карманы.
   - Придется вам проглотить эту пилюлю, - наконец сказал он.
   Теперь уже Генриетта Павловна поднялась со стула.
   - То есть как проглотить? - Круги вокруг ее глаз замкнулись. - Вы отказываетесь... помочь мне, - она искала подходящее слово, - поставить на место эту разболтанную девчонку?
   - Генриетта Павловна, я советую вам проглотить пилюлю. А там как знаете. Запретить любить или ненавидеть нельзя даже школьнику. Нельзя!
   Генриетте Павловне захотелось ударить этого косматого человека. Ей так мучительно захотелось ударить его, что она поспешно вышла в коридор. И долго стояла у окна, стараясь обрести равновесие.
   Назавтра Таня снова шла в школу. Вернее, не шла, а как бы плыла по течению. Это невидимое течение несло ее мимо одних и тех же домов, заставляло пересекать одни и те же перекрестки, поворачивать в навсегда заведенных местах.
   Течение начиналось у ворот дома и кончалось у школьного крыльца. Оно действовало весной и осенью. И не замирало зимой, как не замирает Гольфстрим. Тане никогда не приходило в голову двинуться против течения!
   Прямо. Направо. Опять прямо. Теперь бегом через перекресток и опять направо. Знакомые дома стерлись в Таниных глазах, как стираются монеты, они пролетали мимо, как приглушенные от частого употребления слова. Таня не видела домов, как будто вокруг было поле. Но она увидела форточку, из которой валил дым. Клубы дыма протискивались в прямоугольник форточки и расплывались по стене. Таня могла пройти мимо. Но ее взгляд зацепился за дым. Она остановилась и стала наблюдать, докапываться. Так она докопалась до пожара.
   Когда Таня была ребенком, у нее возникало множество неожиданных вопросов, на которые взрослые не могли дать вразумительный ответ. Например: почему из черной земли растет зеленая трава? Папа толковал маленькой Тане про какой-то хлорофилл. Это слово невозможно было произнести. Получалось "хролофилл", "холофил", "хорофифил". Но даже произнесенное правильно, оно не вносило ясности: почему из черной земли растет зеленая трава? Маленькая Таня взяла лопату и стала рыть яму в надежде найти скрытую зеленую землю... Она всегда стремилась докопаться до причины.
   Так она сейчас докопалась до пожара. Никто не замечал его. И все вели себя так, как будто никакого пожара не было, просто подгорели котлеты. Но Таня понимала, что это пожар, и ей стало жарко от одной мысли, что дом горит.
   - Пожар! - сказала Таня старушке, которая семенила с большой торбой.
   - Пожар! - крикнула Таня бегущему мальчишке.
   - Врешь! - на бегу крикнул он. - Пожарных-то нет!
   Да, пожарных действительно не было. А дом горел. Из окна второго этажа валил дым. А в соседнем окне, прижав к стеклу растопыренные ладони, стояла девочка. Таня заметила, что девочка плачет.
   Таня вбежала в подъезд. Одним махом очутилась на втором этаже у двери, за которой был пожар. Дверь не горела и не дымилась. Это была обыкновенная, заурядная дверь. Но Таня знала, что там пожар. Она позвонила.
   Через некоторое время за дверью послышался нетерпеливый голос мальчика:
   - Кто там?
   - Я, - отозвалась Таня. - Открой!
   Мальчик сопел за дверью. Потом он сказал:
   - Мама не велела. Посиди на ступеньке.
   Самое время сидеть на ступеньке! Тане захотелось заорать на мальчика, но она вовремя сдержалась.
   - Ты один дома? - выдавила она из себя.
   - Нет, еще Мариша.
   - Слушай, у вас дымом пахнет?
   - Не знаю, я не нюхал.
   - Понюхай!
   - Ладно, пойду.
   Он ушел и долго не возвращался. Тане стало страшно от собственного бессилия.
   Таня снова позвонила.
   - Чего тебе? - послышался недовольный голос.
   - Пахнет дымом?
   - Нет... только глаза щиплет.
   Тане захотелось поколотить мальчишку.
   - Слушай, открой скорее! - крикнула Таня: она уже не могла сдерживаться.
   - Мама не велела.
   - Велела! Слышишь, велела. Честное слово!
   - А ты не врешь? - донеслось из-за двери.
   - Не вру! Ты большой, умный парень...
   Лесть победила бдительность. В замке повернулся ключ. Загремела цепочка. Дверь медленно открылась, и из темного коридора потянуло горьковатым дымом пожара.
   - Где Мариша? - Таня трясла мальчика за плечо.
   - Там, - он неопределенно махнул рукой.
   Таня кинулась в темный коридор. Она нащупала рукой дверь. Распахнула ее - и сразу густой жаркий дым окутал ее со всех сторон. У Тани перехватило дыхание.
   Она крикнула:
   - Мариша!
   Вместо ответа с другого конца комнаты донеслось всхлипывание. Таня вбежала в комнату и увидела огонь. Это был совсем не тот огонь, который весело вырастает над охапкой хвороста и щелкает орешки в печке. Огонь был острый и душный. Он обдавал тяжелым жаром и давил, давил на грудь.
   - Мариша, беги сюда! - крикнула Таня.
   Но девочка не побежала. Она забилась в угол. И ее не было видно за мутной завесой дыма. Таня с трудом пробиралась вперед. Она не видела стен. Не видела потолка. И ей вдруг показалось, что она заблудилась и уже не сможет выбраться из этого удушливого огненного кольца. На что-то наткнулась. Что-то грохнуло. Это упал стул. Таня отшвырнула его ногой и, выставив вперед локоть, бочком двигалась вперед.
   - Мариша!
   Теперь плач зазвучал совсем близко. Таня присела на корточки и руками стала прощупывать пространство перед собой. Так она наткнулась на маленькое трепетное тельце девочки. Она схватила девочку и притянула ее к себе. Девочка изо всех сил обвила Танину шею руками, как будто она тонула и только Таня могла удержать ее на поверхности воды.
   Пламя было рядом. Оно жгло щеки, шею, руки. Но огонь не давал света. Дым заглушал свет. Заглушал дыхание, жизнь. Таня почувствовала себя в огромной топке, откуда уже невозможно выбраться. Еще шаг, другой, и они вместе с маленькой Маришей задохнутся. Пламя раздавит их. Превратит в черный дым. И в это мгновение ей особенно стало жаль девочку, обхватившую ручонками ее шею. Таня собралась с силами и медленно стала пробираться к двери.
   Когда она очутилась в коридоре, у нее звенело в ушах и перед глазами вертелись темные круги. Сквозь открытую на лестничную площадку дверь бежали люди. Таня не видела их лиц. Перед ней вырастали огромные силуэты, и рядом гремели тяжелые кованые ботинки.
   Когда Таня очутилась на улице, там уже стояли кисельно-красные пожарные машины и толпились зеваки, как на настоящем пожаре. Никто не проходил мимо, все верили, что пожар.
   Таня отошла в сторонку и прислонилась к стене. Она дышала. Ей ничего не хотелось делать, только дышать. Она глотала воздух, как прохладное лечебное питье. А Мариша все еще продолжала сжимать ручонками Танину шею. И все всхлипывала.
   - Где мама? - неожиданно спросила малышка.
   Голос у нее был густой, низкий, совсем не такой тоненький, как плач.
   - Мама сейчас придет, - ответила Таня.
   Вокруг Тани и Мариши тоже собрались люди. Они что-то горячо обсуждали. Кажется, хвалили Таню. Но Тане было безразлично, что они говорят. Она прижимала к себе Маришу. Потом перед Таней возникла женщина с большими плачущими глазами. Она хотела взять у Тани Маришу, но маленькая девочка держалась за шею, все боялась разжать ручонки. Наконец она узнала маму. И сразу забыла о Тане.
   - Боже мой, какое горе! - крикнула Маришкина мама и вместе с девочкой побежала к подъезду.
   Таня стояла, окруженная толпой зевак, и не знала, что ей делать. Она все еще не могла надышаться. Она пила воздух. К Тане подошел пожарный. Он достал блокнот и спросил:
   - Как фамилия?
   - Зачем вам?
   - Для протокола, - сухо сказал пожарный.
   Таня назвала. Пожарный записал огрызком карандаша и ушел. Зеваки стали расходиться.
   Ах да, надо идти в школу. В общем, очень удобно, что есть то самое незамерзающее течение. Не надо думать, где поворачивать, где идти прямо. Это течение подхватило Таню и стало уносить от удушливого запаха дыма, от жуткого мечущегося жара, от перепуганного личика маленькой, Мариши, от светящихся любопытством глаз уличных зевак, которые всегда появляются там, где дело уже сделано.
   Быстрая ходьба привела Таню в порядок, и, когда она переступила порог школы, все переживания остались далеко позади. Только от куртки пахло дымом.
   Таня разделась и поднялась на третий этаж. У двери класса она поправила растрепавшуюся косичку.
   - Можно?
   Генриетта Павловна подняла свои полукруглые брови и нехотя сказала:
   - Заходи.
   Таня вошла.
   - На кого ты похожа? - спросила учительница, продолжая рассматривать Таню.
   Глаза Генриетты Павловны начали смеяться.
   Таня не поняла, в чем дело. На кого она может быть похожей? Она нерешительно остановилась.
   - У тебя все лицо в саже... Ты была на пожаре?
   В классе захихикали. Таня сказала:
   - Да, на пожаре.
   - Что ж ты там делала? - продолжала допытываться Генриетта Павловна.
   Глаза ее смеялись. Таня сразу заметила, что глаза учительницы смеются. Она почему-то представила себе Генриетту Павловну девчонкой, своей сверстницей. Эта сверстница хохотала и строила рожи. Тане захотелось хлопнуть дверью и убежать. Но она продолжала стоять, мучительно думая, чем ей ответить на эту тайную насмешку.