Он отступил на шаг, собираясь откланяться, но Мадлен остановила его.
– Граф, я… я весьма сожалею, что вы не едете с нами! И скучаю по нашим музыкальным занятиям.
– Я вскоре представлю на ваш суд несколько новых пьес.– Он оглядел зал.– Однако преданный вам барон возвращается. Его общество, несомненно, вас развлечет.
Ответом ему был умоляющий взгляд.
– Но… мы ведь еще увидимся? Взгляд графа смягчился.
– Возможно.
К столу уже приближался сияющий де Турбедиг.
Текст писем Сен-Жермена к лакею и мажордому, писанных одновременно правой и левой рукой.
«25 октября 1743 года.
Дорогой Роджер, Эркюлъ!
Мне придется покинуть Париж дня на четыре. В этот раз я еду верхом и один.
Если мое отсутствие будет замечено, говорите, что на то есть причины.
Через пять дней, если я не вернусь и от меня не будет известий, можете приступить к розыскам в оговоренном нами порядке. В случае надобности разрешаю прибегнуть к услугам Саттина, но ни при каких обстоятельствах не привлекайте кого-то еще. Обращаться к помощи светских властей или духовных лиц категорически запрещаю.
Завещание лежит в условленном месте. Там же оставлены распоряжения, как провести погребальный обряд. Вы вскроете эти конверты, если мое отсутствие продлится более трех недель.
Прошу отнестись к моим указаниям так, словно речь идет о спасении вашей души.
Сен-Жермен.
(подпись, печать)».
ГЛАВА 6
Даже сумрачный осенний денек не умалял радости скачки. Опавшие листья хрустели под копытами лошадей – граф Жервез д'Аржаньяк и его гости мчались за молодым оленем, хотя почти никого из них не заботило, будет благородное животное загнано или нет.
Мадлен неслась как маленький вихрь, опережая всех всадников корпуса на три и увеличивая разрыв. Встречный ветер жадно трепал багровую амазонку, глаза девушки светились весельем. Ее крупный поджарый английский скакун все наддавал, и она его поощряла. Скачка словно бы притупляла чувство гремящего одиночества, поселившееся в Мадлен с момента отъезда в Сан-Дезэспор. Впрочем, она убеждала себя, что тоскует лишь по Парижу.
Впереди возникла живая изгородь, и жеребец Мадлен с легкостью перескочил через нее. Через пару секунд это препятствие успешно преодолели и остальные всадники, за исключением шевалье Соммано, чья лошадь зацепилась за толстую ветку и сбросила седока. Шевалье кубарем полетел в кучу прелой листвы и тут же вскочил на ноги, оглушенный, но невредимый.
– Берегись! – прокричал де Ла Сеньи, пришпоривая своего огромного гнедого коня и нагоняя Мадлен.
– Вы нас ослепляете, мадемуазель. Какое изящество! Какая отвага!
Мадлен твердой рукой придержала своего жеребца – лес перед ней ощутимо густел, деревья смыкались.
– Прошу, не мешайте мне, сударь. Тропа слишком узка.
– Помешать вам? Но на это нет сил! Я совсем уморился, вас догоняя! – Де Ла Сеньи широко улыбнулся.– Вы потрясающая наездница.
– Это комплимент не мне, а моему отцу: все, что я умею, его заслуга.
Мадлен раздражала навязчивость де Ла Сеньи, и, если бы случай вышиб из седла и его, она бы была только рада.
Улыбка де Ла Сеньи сделалась шире.
– Ну-ну, не скромничайте, Мадлен. В вас больше таланта, чем школы. Хозяйка хорошего дома должна быть именно такова.
Он осадил гнедого, пропуская Мадлен вперед. Девушка сжала зубы. За три дня этот щеголь успел смертельно ей надоесть. И он еще смеет делать какие-то там намеки!
Ее обдало ветром. Совсем рядом, в опасной близости к ней, как комета пролетел граф Жервез; голова его жеребца страшно закидывалась. Д'Аржаньяк поражал всех отчаянной манерой езды и порой только чудом избегал неминуемой смерти. Он прокричал что-то неразборчивое, махнул рукой, пришпорил коня и устремился вперед. Далеко за деревьями молодой олень перемахнул через кусты, переплыл ручей и бросился в лес. Это были уже чужие угодья.
– А вот вам пример отсутствия какой-либо выучки, – рассмеялся де Ла Сеньи, возвышая голос, чтобы Мадлен могла его слышать.– Ваш дядюшка просто сорвиголова. Вы ведь не собираетесь ему подражать? Или все же решитесь?
– Я решусь на все, лишь бы избавиться от тебя, – пробормотала Мадлен сквозь зубы. Она порадовалась тому, что в этот раз отказалась от услуг своей испанской кобылки – ужасная скачка наверняка бы давно измотала ее.
Они выехали из-под деревьев на открытое место. Луг перегораживал довольно высокий забор из жердей, обозначавший границу земель д'Аржаньяка, Сам граф уже пересек ручей и направлялся к соседскому лесу.
Девушка ощутила, что жеребец под ней изготовился к непростому прыжку, и поджалась. Англичанин прыгнул, Мадлен наклонилась вперед, потом – в полете – откинулась всем телом назад, едва не ложась на круп. Когда копыта ее скакуна коснулись земли, она выпрямилась и подхватила поводья.
Де Ла Сеньи чуть запоздал с командой. Его гнедой зацепил копытом верхнюю жердь и чуть не упал, но та, по счастью, переломилась.
Жервез исчез в лесу, остальных не было слышно. Очевидно, они остались далеко позади. Подул холодный ветер, шурша опавшей листвой. По небу неслись серые тучи.
В душу Мадлен стала закрадываться тревога Если ее застанут наедине с де Ла Сеньи, пойдут пересуды. Англичанин, оскальзываясь, брел по мелкой воде, и девушке отчаянно захотелось его пришпорить. Сзади – где-то за изгородью – затрещали кусты; похоже, кто-то сквозь них уже пробивался. Страх холодным комом подкатил к горлу Мадлен.
Перебравшись через ручей, она поскакала к лесу. Де Ла Сеньи, наверное, пришел от всего этого в полный восторг – он ведь тоже успел сообразить, насколько выигрышно сейчас его положение. Ей вдруг захотелось поворотить жеребца и наградить преследователя парой пощечин. Но эта мысль исчезла так же быстро, как появилась. Этот поступок с полной гарантией мог скомпрометировать ее в глазах невольных свидетелей, и тогда ей ничего не осталось бы, как идти под венец с тем, от кого она так стремилась избавиться.
Деревья были уже близко. Мадлен вонзила шпоры в бока своего коня и злорадно отметила, что де Ла Сеньи отстает. Лес даст ей шанс увеличить разрыв. Она низко пригнулась, чтобы уклонится от первых ветвей, плохо заметных на фоне темной чащобы.
Под деревьями было промозгло. Мадлен пустила жеребца легким галопом Почва стала неровной и кочковатой, и благородному иностранцу с трудом удавалось сохранять взятый темп. Мадлен горячила его, твердо решив продвигаться вперед. Она знала, что Жервез где-то там, он муж ее тетки и не откажет родственнице в защите.
Мельком обернувшись назад, девушка поняла, что ей все-таки удалось оторваться от своего настырного кавалера. За деревьями слышался глухой топот копыт, но самого всадника не было видно. У Мадлен появилась надежда, что все кончится хорошо. Она огляделась по сторонам.
Тропа уходила в лес, постепенно теряясь в дебрях. Высокие сосны и кряжистые дубы стояли часто, заслоняя обзор. Чем дальше, тем сильнее петляла узенькая дорожка, извиваясь среди огромных стволов.
Вскоре она раздвоилась. Одна тропка скользнула куда-то вверх; вторая шла как и шла Многочисленные следы указывали, что совсем недавно по ней проезжали.
Мадлен ни секунды не колебалась. Она резко натянула поводья, поворачивая коня. Англичанин, высокомерно задрав морду, поскакал вверх по склону. С его боков падали хлопья пены, но он все же не оступался и легко перескакивал через крупные валуны.
Поднявшись на холм, Мадлен прислушалась, удерживая на месте разгоряченного жеребца. «Когда Ла Сеньи проедет, я двинусь следом». Внезапно ей вспомнились отпечатки копыт на нижней тропе. Кто там проехал? Какие-нибудь охотники – кому же тут быть? И дядюшка где-то рядом и, наверное, уже беспокоится. Бояться определенно не стоило, но в душу ее закрались смутные подозрения, и они неуклонно сгущались.
Уставшая, порядком испуганная Мадлен не знала, на что решиться. Слишком уж далеко она оказалась, пора бы и выбираться. Разум повелевал ей вернуться к главной тропе, но что-то подсказывало, что этого делать не стоит. Помедлив мгновение, девушка соскользнула с седла и, перекинув поводья через голову скакуна, повела его за собой по узкой тропинке. Куда-нибудь да должна же она привести!
Да и коню нужно остыть, он слишком разгорячен, даже бока у мальчика потемнели. Так будет правильней, утешалась она, уходя все дальше и дальше.
Идти было неловко: длинный шлейф амазонки постоянно цеплялся за камни или кусты, конь нервничал, вскидывал морду. Мадлен призадумалась, удастся ли ей добраться до безопасного места хотя бы к закату, или она проблуждает тут до утра? Ветер усиливался. Деревья раскачивались, хлеща друг друга ветвями, словно истовые паломники, подступившие к желанному храму. Небо угрожающе потемнело; сумрачный день завершался, обещая нелегкую ночь.
Мадлен прошла почти четверть мили, когда до нее донесся негромкий топот копыт. Девушка замерла на месте и зажала коню ноздри, чтобы тот не заржал. Предосторожность казалась нелепой – еще минуту назад она страстно желала, чтобы ее поскорее нашли. Но позвоночник Мадлен словно оледенел, а сердце заколотилось вдвое быстрее.
Она вся превратилась в слух и через минуту решила, что верховых приблизительно пятеро. Именно столько всадников и покидали Сан-Дезэспор поутру, но, поскольку все они в конце концов растерялись, подъезжавший отряд был определенно чужим.
Повинуясь внезапному импульсу, Мадлен сошла с тропы и завела жеребца в заросли. Она стояла недвижно, обхватив руками морду коня и боясь шевельнуться. Теперь кучи прелых листьев радовали ее: на них не оставалось следов и они гасили все звуки.
Перестук копыт сделался громче, и на тропе показались всадники. Их было шестеро: лица мрачны, лошади в мыле. Кровь застыла в жилах Мадлен. Этих людей она знала. Первым ехал Сен-Себастьян, за ним – де Ла Сеньи и Боврэ, остальных разглядеть не удалось, да это и не имело значения.
Глаза девушки округлились, лицо помертвело. Она прижала руку к горлу, пытаясь унять внезапную дрожь. Сен-Себастьян! Колени Мадлен подломились, внезапная слабость заставила ее судорожно вцепиться в гриву коня. Надо сейчас же, не размышляя, не тратя ни единой секунды, бежать! Скакать через весь лес очертя голову, напролом – лишь бы уйти, лишь бы не даться им в руки! Стой, шепнуло ей что-то. Стой как стоишь и молчи.
Всадники проехали мимо. Теперь о них напоминал только удаляющийся стук двух дюжин подков, и Мадлен вздохнулось свободней. Не расслабляйся, шепнул ей внутренний голос. Возьми себя в руки, переживать будешь потом. Тебе надо выйти из переделки целой и невредимой. Стук копыт постепенно стихал, и, когда он угас, Мадлен ощутила, что к ней возвращается мужество.
Поводья мешали, она накинула их на сучок, потом вздернула к талии бархат своей амазонки и принялась отвязывать нижние юбки. Отвязывала и переступала, отвязывала и переступала, пока последняя, четвертая, юбка не упала к ее ногам. Стало холоднее, зато свободнее. Наклонившись, Мадлен вытащила из закрепленных на голенище ботинка ножен маленький охотничий нож. Ее снабдил им когда-то отец – на случай неудачного падения с лошади. Чтобы можно было легко и быстро отсечь стремя, если в нем вдруг запутается нога. Теперь этот нож пригодится ей для другого. Мадлен примерилась и принялась отрезать от своих юбок длинные полосы, раскладывая их на траве, как бинты.
Это была непростая работа, и девушка порядком устала задолго до ее завершения. Наконец она решила, что полосок достаточно, чтобы несколько раз обмотать ими копыта коня. Сен-Себастьян, безусловно, не прекратит свои поиски, ей надо передвигаться бесшумно.
Когда она закончила бинтовать англичанина, в лесу стало много темнее и холодней. Ночь предстояла тяжелая, и надо было как-то ее пережить.
Мадлен уже собиралась отправиться в путь, как в голову ей пришла новая мысль. Охотящиеся за ней люди ищут всадницу, а не всадника. Одобрительным кивком похвалив себя за сообразительность, она отстегнула подпругу и стащила седло со спины жеребца. Прекрасное дамское седло, изготовленное для нее по заказу. Если ночью пойдет дождь – а скорее всего, он пойдет, – то оно будет безнадежно испорчено. Мадлен со вздохами сожаления затолкала седло поглубже под ветви низкорослой сосны, надеясь, что те защитят его от непогоды.
Потом, вздохнув еще тяжелее, она разрезала сверху донизу остававшуюся на ней юбку – как спереди, так и сзади, подоткнула ее где нужно и обмотала полотнища вокруг ног, закрепив их полосками ткани. Получились на удивление удобные бриджи.
И замечательно. Мадлен взяла в руку поводья, ухватилась за гриву успевшего отдохнуть жеребца и неуклюже вскарабкалась ему на спину. Ей не понадобилось и минуты, чтобы освоиться в новой позе. Помогли навыки детства, и она, изредка поерзывая, чтобы получше устроиться, пустила англичанина шагом.
Тот, не возражая, двинулся в кромешную тьму, но по тропе или нет, выяснить было нельзя.
Прошло около двадцати минут, и до Мадлен донеслись звуки облавы. Она натянула поводья и прислушалась, пытаясь понять, откуда они идут. На мгновение ей показалось, будто слух ее обманулся и принял за лошадиный топот скрежет ветвей. Налетел новый порыв ветра, наполненный тихими звуками, и более-менее прояснил ситуацию. Мадлен поняла, что ее преследователи рассыпались по лесу цепью. Она вздернула подбородок, чтобы подавить глухое рыдание; отчаяние разрасталось в ней, словно медленный взрыв. Бегство казалось бесполезным, бессмысленным. Но перед внутренним взором беглянки вдруг появилась жестокая усмешка Сен-Себастьяна, и страх вдохнул в нее новые силы. Конь продолжал двигаться шагом, хозяйка не позволяла ему перейти на трусцу.
Ночь вступила в свои права и добавила слез. Трижды незримые ветки чуть не сбивали Мадлен на землю, она готова была завыть от досады – ее удерживал только немолчный стук тайных копыт.
Лицо и руки девушки были исцарапаны в кровь, шляпка давно потерялась, волосы спутались в какой-то бесформенный ком. Даже свиную кожу одной из перчаток разорвало сучком, и левая рука ее онемела по локоть. Ветер утратил порывистость и дул все сильнее, сгибая деревья в дугу.
Внезапно в кустах что-то двинулось, и жеребец всхрапнул. Ветер нажал, дерева застонали.
Мадлен потянулась к охотничьему ножу. Если это Сен-Себастьян, сюрприз ему обеспечен. Возможно, она убьет и кого-то еще, прежде чем ее схватят.
Тень в кустах подобралась ближе, и жеребец чуть было не понес.
Мадлен неимоверным усилием сдержала его, выпрямилась и натянула поводья. Оглянувшись, она различила во тьме что-то белесое, крадущееся за ней, но не нападающее, а словно бы жмущееся к земле.
Прищурившись, девушка всмотрелась во мрак и обмерла от страха. Теперь она видела четко: это был волк.
Глаза ее тут же обшарили каждый окрестный куст. Мадлен хотела понять, велика ли вся стая. Странно, но этот волк был один, теперь он стоял совершенно недвижно. Сердце беглянки бешено колотилось, пульс отдавался громом в ушах, но страх откатился. Мадлен усмехнулась: она с ним справилась. Это, оказывается, вовсе не сложно. Не труднее, чем управляться с конем.
Топот копыт придвигался, становился отчетливым Изредка темноту разрывали возгласы – сообщники перекликались, ободряя друг друга. Ночь впитывала в себя угрюмые звуки и словно бы заражалась алчностью и нетерпением рыщущих в ее мраке людей.
Волге принялся ходить большими кругами, не приближаясь к испуганному коню. Он коротко взвыл, потом тихо взвизгнул, исчез в темноте, но тут же вернулся и опять забегал по кругу, по-прежнему огибая готового понести скакуна.
Мадлен колебалась, наблюдая за странным поведением хищника. Она почти успокоилась, сообразив, что стаи поблизости нет. Вдруг волк завыл. Это был странный вой, совсем не похожий на голодную жалобу. Казалось, само одиночество вселилось в волчью гортань. В ответ на этот щемящий призыв в сердце Мадлен что-то сжалось, ее охватила безумная жажда пасть с коня, удариться оземь и на четырех пружинящих лапах унестись далеко-далеко.
Волк смолк, преследователи приближались. Мадлен, справившись с новым приступом паники, заметила, что хищник отпрянул в сторону. У нее появилась возможность уйти от облавы, проскакав мимо него. Или угодить в его зубы, если он решится напасть. Что лучше – попасть в руки двуногих зверей или быть растерзанной четвероногим убийцей? Мадлен склонялась к последнему. По крайней мере, это будет достойная смерть. А может быть, и не смерть. Возможно, ей удастся что-то придумать. Только бы жеребец успокоился. Тогда можно будет попробовать подпустить зверя поближе и втоптать его в землю копытами английского скакуна.
С бравадой отчаяния Мадлен вскинула руку и вытащила из волос удерживающий их гребешок. Плечи ее словно накрыло тяжелой волной, волосы амазонки вырвались на свободу. Движениями коленей она успокаивала пляшущего под ней жеребца и выжидала.
Волк выскочил на тропу и вновь коротко взвыл, потом убежал вперед и снова вернулся. Мадлен зачарованно следила за ним. На память ей вдруг пришли слова Сен-Жермена:
«Ваша душа подобна клинку – отточенному, сияющему, рассекающему покровы лжи и отверзающему дорогу к правде. Никогда не поддавайтесь сомнению, когда слышите этот голос, Мадлен!»
Она бросила взгляд через плечо, пришпорила коня и поскакала во тьму – вслед за быстрой белесой тенью.
Сколько времени длилась эта странная скачка, Мадлен не могла бы сказать, и, когда впереди замаячил смутный силуэт какого-то обособленного строения, девушка облегченно вздохнула Она натянула поводья и осторожно подъехала к темному зданию, стараясь не поднимать шума, могущего растревожить его обитателей.
С неба упали первые капли дождя. Мадлен чувствовала себя смертельно уставшей. Она с удивлением поняла, что видит старинную церковь – заброшенную, но еще достаточно крепкую. Тяжелые арки и приземистые колонны указывали, что ее строили много веков назад.
Беглянка соскользнула с коня, нервно оглянулась через плечо и толкнула тяжелую дубовую дверь.
Мрак придела был непрогляднее окружавшей ее темноты. Повинуясь внезапному импульсу, она потянула повод. Обмотанные копыта коня не нарушали царившую вокруг тишину; англичанин фыркнул, переступая порог.
Мадлен прикрыла входную дверь, привязала поводья к засову и двинулась дальше. В основном помещении храма было чуть посветлее, и она могла там кое-что разобрать.
Несмотря на запустение, алтарь оставался на месте, а в затхлом воздухе витал слабый аромат ладана. Она поднялась на клирос и механически склонилась перед распятием, бормоча несвязную благодарственную молитву.
Выпрямившись, она увидела его.
– Мадлен, – выдохнул он с тревогой, но улыбка, затаившаяся в темных глазах, наполнила ее сердце радостью.
– Сен-Жермен! – воскликнула она и упала ему на руки, готовая разрыдаться.
– Тише, милая, тише, – прошептал взволнованно граф.– Мадлен, дорогая, вам нечего больше бояться. Здесь вы в безопасности. Сен-Себастьян не ступит на освященную землю.
Эти слова смутили ее, и она встрепенулась.
– Если вы здесь, значит, это место не освящено. Добрые сестры мне говорили…
Сен-Жермен с горечью усмехнулся.
– Они не всеведущи. Освященная земля нас приемлет. Многие мне подобные в ней и погребены. Он почувствовал, что Мадлен напряглась.
– Ну вот, я вас напугал.
Граф высвободился из объятий беглянки и подошел к алтарю.
– Зажигать здесь огонь небезопасно. Хотя окна довольно узкие и находятся высоко, нас могут заметить снаружи.– Он достал из-за обшлага дорожной тужурки кремень и огниво.– Впрочем, я полагаю, мы можем затеплить лампадки на хорах.
На мгновение бледная вспышка озарила его. Костюм из узких бриджей и полувоенной тужурки цвета бутылочного стекла придавал графу весьма решительный вид, однако лицо Сен-Жермена было осунувшимся и усталым. Оно выдавало в нем человека, изнуренного долгим путешествием.
В свете лампад на стене храма проступили очертания фресок. Главная изображала Христа, умиротворяюще простиравшего руки. Из ран, оставленных на его ладонях гвоздями, сочилась алая кровь. Спасителя окружали святые и мученики. Их одеяния принадлежали одиннадцатому столетию. Чуть в стороне располагалась еще одна крупная фреска. Благообразный старец строго взирал на Мадлен. В одной руке он держал перо, в другой – открытую книгу в кожаном переплете.
– Святой Иероним[13],– прошептала девушка, – Очень красиво, правда?
Сен-Жермен неотрывно глядел на нее.
– Очень, – кивнул он. Мадлен обернулась.
– Как случилось, что вы оказались здесь?
– Я же обещал защищать вас.– Он шагнул к ней и поднес ее исцарапанную руку к губам.– А защита сейчас вам более чем нужна.
Мадлен вспыхнула.
– В лесу я неплохо справилась и одна. Мне удалось убежать и добраться до этого места…
Она запнулась и вдруг с большим подозрением покосилась на графа.
– Тот волк?…
Сен-Жермен утвердительно наклонил голову.
– Я просто не мог оставить вас без присмотра, – сказал он виновато.– Вы, конечно, отважны, находчивы и прекрасно управляетесь с лошадью, но…
Мадлен схватила его за руки и крепко их сжала.
– Благодарю вас, Сен-Жермен. Не хочу даже думать, что могло бы случиться…
– А разве с вами уже ничего не может случиться? Вы ведь знаете, кто я такой. Разумно ли вести себя столь беспечно, когда опасность близка?
Граф с вызовом глянул в лицо Мадлен и, заложив руки за спину, отошел к алтарю. Она издала негодующий возглас.
– О нет, Сен-Жермен, пожалуйста, нет! Зачем вы ушли, зачем говорите все это? Похоже, вам нравится мучить меня.
Не зная, как выразить всю глубину своего возмущения, Мадлен топнула ножкой. Граф продолжал следить за ней исподлобья. Руки его по-прежнему были сцеплены за спиной.
– Спасти, а потом оттолкнуть! Очень мило! Зачем же вы тогда утруждались? Отвечайте, я жду!
– Вы же знаете: то, чего я желаю, к спасению никак не ведет, – заметил граф, пытаясь быть ироничным, однако голос его предательски дрогнул.
Она сделала к нему шаг и остановилась.
– Но это вовсе не так, Сен-Жермен! Вы ходите по освященной земле. Значит, на вас нет проклятия.
– В обыденном смысле, наверное, нет, – ответил он с деланным безразличием.
Мадлен еще раз шагнула и, протянув руку, коснулась его губ.
– Причастие – это вкушение крови и тела Христова. Ведь так?
– Вам это известно лучше, чем мне, – глухо пробормотал он, стараясь с собой справиться. Прикосновения ее пальцев воспламеняли его.
– Если кровь священна, значит, и то, что мы однажды себе позволили может считаться священнодействием, так?
Как защититься от этих пылающих глаз?
– О Боже, – выдохнул Сен-Жермен.– Мадлен, вы не знаете, чего добиваетесь. Ведь то, что мне хорошо, опасно для вас.– Он крепко, словно клещами, стиснул ее запястья.– Мадлен, я умру за вас, но погубить не хочу!
– Здесь холодно, Сен-Жермен. Я дрожу, я замерзла. Я точно погибну, если вы оттолкнете меня.
– Нет, – уронил он, но рук не разжал. Она рассмеялась.
– Я в ваших объятиях, неужели вы сможете устоять?
Несколько долгих секунд он молчал, и в церкви был слышен лишь приглушенный шелест дождя.
– Мадлен, это безумие, но… Она закрыла ему рот поцелуем.
– Не надо слов, я слабею, у меня кружится голова…
Он подхватил ее на руки и понес к широкой скамье, надежно укрытой от строгих взоров святых завесой ночного мрака.
Отрывок из письма аббата Понтнефа к Мадлен де Монталье, пребывающей в имении Сан-Дезэспор.
«28 октября 1743 года.
…Я чрезвычайно рад известию о скором приезде вашего батюшки и надеюсь провести в его обществе немало счастливых часов. Я знаю, сколь ценны для Вас его внимание и забота, ибо разумная дщерь всегда приветствует проявления той мудрой опеки, коей отмечена истинная родительская любовь.
Несомненно, отдых в имении дядюшки доставляет вам удовольствие. Вы, конечно, проводите много времени в конных и пеших прогулках. Хотя мне самому не пришлось побывать в тех краях, но я слышал, что тамошние пейзажи достойны всяческого восхищения. Вы должны быть благодарны своим родичам за предоставленную возможность собраться с силами перед большим празднеством. /Далеко не всякой юной особе выпадает счастие иметь такую заботливую родню.
…Ваш отец дал мне благодарное поручение рассказать вам о ваших обязанностях в роли супруги, благо ожидаемая перемена в вашем положении, похоже, не за горами. Позвольте мне сослаться на безгрешное житие матери Господа нашего непорочной девы Марии, ежечасно готовой прийти нам, сирым, на помощь. Освежите в памяти примеры ее покорности, преданности, самоотверженности, смирения, чистосердечия и милосердия и особенно ее самоуничижения перед волей Святого Духа. Хотя совершенство и недостижимо, подобные качества должны быть целью всякой супруги. Достоинство жены в том, чтобы во всем угождать мужу, с радостью покоряться его приказаниям и подчиняться его желаниям, моля о том, чтобы брак не оказался бесплодным и был благословлен потомством. Приучайте себя думать только о благе супруга и его нуждах, и в сем вы обретете непреходящее счастие.
Вы достаточно времени провели в свете, чтобы узнать о существовании других жен – противящихся воле супругов своих, пренебрегающих брачными обетами и погрязших в грехе любострастия. Поистине ужасна их участь. Презираемые своим семейством, разлученные с детьми, обреченные на одиночество, пьют они свою горькую чашу, понимая, что приуготовили ее себе сами.