– Слава великого прадеда не дает его величеству спать. Наш король вознамерился продемонстрировать всем, что он способен править Францией самостоятельно, – продолжала графиня. – И это весьма неразумно. Ведь рядом с ним хватает людей, способных прекрасно со всем этим справиться. Зачем взваливать на себя непомерное бремя? Ах, Боже мой, – вдруг взволновалась она. – Что это я так разболталась? Я не хотела сказать ничего дурного. Мадлен, ты должна помнить: наш король, без сомнения, великий и славный монарх.
На какое-то время Клодия погрузилась в работу, потом заметила совсем другим тоном:
– Да не волнуйся ты так. Все пройдет хорошо. Мы не хуже других и славно отпразднуем твои именины. Тебя кавалеры просто затормошат, ты будешь танцевать до упаду, а наутро почувствуешь себя совершенно разбитой и проваляешься в постели весь день. Прием, конечно, всегда ералаш, но как-нибудь обойдется.
– Ах, тетушка! Ну при чем тут прием? Просто мне как-то тоскливо. Сегодня с утра я хотела прокатиться верхом, но этот несносный дождь все испортил…
Мадлен резко отвернулась от окна и пошла к своему столику.
– Да, тяжело сидеть взаперти, если мечтал о прогулке, – согласилась Клодия, перебирая мотки ниток в коробке. – Вот ведь досада! – воскликнула вдруг она. – Злодей-красильщик опять все напутал. Разве эти цвета одинаковы? Конечно же нет, я ведь еще не слепая. Завтра я с этим мошенником поговорю, а сегодня, так уж и быть, поработаю с фоном.
Дама вздохнула и принялась вдевать нитку в иглу.
Мадлен лишь поморщилась, затачивая перо. Покончив с заточкой, она скептически оглядела чернильницу и долила туда немного воды.
– Думаю, дело именно в этом. Густые чернила мешают письму.
Вздохнув еще горше, чем тетушка, девушка погрузилась в работу.
К стопке готовых конвертов добавились пять других, когда дверь открылась и в салон вошел граф д'Аржаньяк. Его элегантный наряд свидетельствовал о том, что он успел сменить платье с дороги. Тридцатидевятилетний аристократ был совсем недурен собой, и выглядеть просто красавцем ему мешало лишь выражение лица, кислое и капризное, как у обиженного мальчишки.
– Жервез!
Пяльцы упали на пол, графиня встала. Граф подчеркнуто холодно поцеловал ей руку.
– Добрый день, Клодия. Я вижу, у вас все в порядке.
Он повернулся к Мадлен.
– Надеюсь, мадемуазель, Париж вам все еще нравится?
Тон графа ясно указывал: лучшее, что может сделать Мадлен, это немедленно удалиться.
– О, Париж восхитителен, граф. Мне не нравится дождь.
Мадлен склонилась в почтительном реверансе, но ей ответили небрежным кивком. Девушка вспыхнула, ее самолюбие было задето.
– Жервез, – мягко укорила графиня. – Мадлен – любимая наша племянница, нельзя с ней так поступать. Или вы еще не отстали от деревенских привычек?
Она произнесла эти слова с улыбкой, но челюсти графа сжались.
– Прошу извинить, моя милая, – произнес иронически он, отвешивая племяннице глубокий поклон. – Я ведь и впрямь только что из деревни. А деревенщину в городе многое раздражает.
– Жервез, – сухо сказала графиня. – Вас раздражаю, конечно же, я. Давайте поговорим, но не стоит втягивать в наши склоки ребенка…
Мадлен уже шла к дверям.
– Извините меня, тетушка. Прошу прощения, граф. Мне срочно понадобился учебник по каллиграфии. Я хочу его разыскать. Если пожелаете увидеть меня, я буду в библиотеке.
– Хорошо, дорогая Я знаю, ты любишь чтение и, надеюсь, не станешь скучать.
Улыбка графини была принужденной. Как только затихли шаги ушедшей Мадлен, Клодия захлопнула дверь, тяжело вздохнула и взглянула в лицо мужу.
– Мои поздравления, мадам, – едко произнес граф. – Вы даже не способны поздороваться мирно.
– Разве девочку обидела я? Но ладно… оставим. Вы просто обеспокоены, а потому и раздражены. – Клодия сжала руки. – Ах, почему вы мне не доверились? Почему не решились рассказать обо всем?
– Чтобы дать вам повод посматривать на меня с жалостью и тайным злорадством? Нет уж, Клодия, благодарю. Поверьте, во мне еще жива гордость.
Граф придвинул к камину тяжелое кресло и упал в него, всем своим видом показывая, что он смертельно устал.
– Разумеется, гордости вам не занимать, – начиная раздражаться, заметила Клодия. – Но почему-то она не позволяет вам быть экономным, а вот швырять деньги налево-направо не мешает ничуть. Граф, вы должны понять: вас ждут серьезные неприятности.
– Ни слова больше! – поднял он руку. – Мои финансовые дела не ваша забота.
Графиня подошла к нему и опустилась на колени, глядя на него снизу вверх. В уголках карих печальных глаз ее блеснули слезинки.
– Но это моя забота, Жервез. Если вы не сможете расплатиться с долгами, король потребует, чтобы я расплатилась за вас.
Граф яростно закивал, отталкивая руку жены.
– Ax вот оно что? Ну теперь, по крайней мере, все ясно. У вас возникли проблемы. На ваше драгоценное состояние покушаются. А прежде, пока вас не трогали, вам и дела не было до меня…
– Вы все не так поняли, – глухим голосом ответила Клодия, чувствуя, что вот-вот расплачется. – Жервез, умоляю, опомнись! Ты же не хочешь нас погубить? Только подумай, чем это грозит. Мы можем потерять не только твои владения, но и дом, в котором живем…
– Вас это только обрадует! – Он вырвал руку. – Вы ведь всегда хотели моего разорения? Вы ведь только и ждете, когда я, как побитая собачонка, спрячусь за вашими юбками и начну жалко скулить…
Жервез выпрямился, откинулся в кресле.
– И довольно слез, мадам, избавьте меня от сцен.
– Ну ладно, – произнесла Клодия, медленно поднимаясь на ноги. – Вы не пробыли дома и часа – какое там, даже меньше! – а мы уже ссоримся. Я устала от этих бессмысленных ссор!
Она сжала руки, стараясь унять нервную дрожь.
– Знаете ли вы, что значит быть нищим, Жервез? Вы думали о том, как и на что нам жить? С какими трудностями нам придется столкнуться? Нет?
– Клодия, только без мелодрам, – отмахнулся Жервез. Однако в его голосе уже не было злости.
– Прошлой весной я встречалась с Лоран Брессан, – отстраненно продолжала графиня. – Я видела, как ей живется теперь. Ее муж разорился, но тем несчастья не кончились. Он застрелился, от Лоран отвернулась семья. Мы с ней одного возраста, но она выглядит на все пятьдесят. Седые космы, неопрятное платье… А ее дочери – вы помните их? Вы знаете, какова их судьба?
– Ну, тут, мадам, вы можете быть покойны. У нас нет ни дочерей, ни сыновей. Если мы разоримся, никто, кроме нас, не пострадает.
Жервез встал и направился к двери.
– Поберегите слезы, Клодия. Хватит и того, что вы всюду суете свой нос.
В дверях он обернулся и, взглянув на графиню, добавил:
– Наверное, мне следует поблагодарить вас за то, что вы оплатили часть моих векселей. Но в будущем вы меня очень обяжете, если воздержитесь от подобной благотворительности и позволите мне самому устраивать свои собственные дела.
Клодия отрешенно кивнула.
– Как пожелаете, Жервез.
– Я ухожу. К обеду не ждите, – кинул высокомерно Жервез, удовлетворенно заметив, что выдержка вновь изменила графине и слезы, как только он выйдет, хлынут ручьем. – До встречи, мадам.
Выйдя из залы, Жервез быстро пошел длинным коридором дома к конюшне. Ссора с женой доставила ему изрядное удовольствие, хотя в глубине души его шевелились сомнения. Он и в самом деле понятия не имел, каким образом спасти хотя бы жалкие крохи того, что у него еще оставалось. От управляющего шли тревожные письма. Но нельзя же признать, что супруга права! Граф выругался и уставился на преградившего ему дорогу лакея.
– Чего тебе, Сирано?
Лакей поклонился:
– Вас хотят видеть.
Жервез вздрогнул, подумав, что это какой-нибудь кредитор.
– Он назвал свое имя?
Слова прозвучали слишком громко, выдавая его тревогу. Граф посмотрел через плечо лакея, оглянулся по сторонам.
– Где он?
На лице графа появилась гримаса – дверь в библиотеку была приоткрыта. Он бесшумно подошел к ней и заглянул внутрь.
За столом возле камина сидела Мадлен. Раскидистый канделябр бросал неяркий свет на раскрытую книгу в кожаном переплете, лежащую перед ней. Опустив голову на локоть, Мадлен рассеянно поглаживала шею. На ее губах играла загадочная улыбка.
– Мадемуазель! – довольно резко окликнул Жервез.
Мадлен подняла голову и со слегка смущенным видом поднялась, чтобы присесть в реверансе.
– Что вам угодно, сударь? – спросила она, встретив его изучающий взгляд.
– Ничего-ничего.
Жервез обошел библиотеку, озираясь словно школяр, впервые увидевший такое множество книг.
– Что вы читаете? – спросил он, оборачиваясь к Мадлен.
– Латинских поэтов, – ответила девушка. – Вот, послушайте, как это звучит.
Она взяла книгу в руки и повернулась к свету.
Jucundum, mea vita, mihi proponis amorem Hunk nostrum intemos perpetuumque fore. Di magni facite ut vere promittere possit Atque id sincire dicta et ex animo Ut liceat nobis tota perducere vita Aetemum hoc santus foedus amicitae.[12]
– Ну не прекрасно ли? Верность, дружба, любовь…
Жервез недоуменно пожал плечами. В образовании графа имелись пробелы, но он не подозревал, что они столь обширны. Послушать стишки было бы можно, но из других уст и в другой обстановке. И потом в них ведь надо хоть что-нибудь разбирать.
– Очень мило, – буркнул граф и попятился к двери, но вновь натолкнулся на Сирано. Возле того стоял еще один малый – в синей ливрее с красными лентами.
– Я должен кое-что вам сообщить, господин.
– Да, да, разумеется, – быстро ответил Жервез, довольный, что есть повод ускользнуть от Мадлен. Он слегка поклонился: – Не буду вам мешать, моя милая. Поэзия требует уединения и тишины.
Выйдя за дверь, он облегченно вздохнул и переключил внимание на чужого лакея.
До слуха Мадлен долетело какое-то имя, кажется говорили о Жуанпоре. Впрочем, шушуканье вскоре стихло, и мысли ее вернулись к Катуллу. Как шокированы были бы добрые урсулинки, узнав, на что их прилежная ученица употребляет знание латинского языка! Мадлен тихо произнесла:
– Da mi basia mille, deinde centum, dein mille altera, deinde usque altera mile, deinde centum… Дай же тысячу сто мне поцелуев, снова тысячу дай и снова сотню…
Она закрыла глаза, вспоминая прикосновения и поцелуи Сен-Жермена.
Ее грезы были разрушены голосом д'Аржаньяка, громко зовущего кучера, и суетой, которая поднялась во дворе. Мадлен поежилась, впервые заметив, что в библиотеке довольно прохладно, и со стыдом осознала, что пробыла здесь гораздо дольше, чем собиралась. Со вздохом она закрыла Катулла и отправилась на поиски тетушки.
Письмо мага Беверли Саттина князю Ракоци. Написано по-английски.
«17 октября 1743 года.
Его высочеству Францу Иосифу Ракоци, Трансильванскому князю, Беверли Саттин шлет почтительные приветствия.
Гнездо черного феникса исчезло вместе с яйцом. Сельбье избит чуть не до смерти. Оулен также пропал. Наши поиски не увенчались успехом.
Умоляю ваше высочество оказать гильдии помощь. Приходите в известное место как можно скорее.
Всегда ваш… и т. д.,
в спешке и отчаянии, Б. Саттин».
ГЛАВА 2
Ну? – резко произнес Сен-Жермен, входя в «Логово красного волка», и невольно поморщился.
В ноздри ему ударила кисловатая вонь. Красноватые лучи заходящего солнца с трудом пробивались сквозь маленькие окошки, с которых годами не счищали паутину и копоть, пол был завален объедками и залит вином.
Беверли Саттин, одиноко сидевший посреди этого хаоса, проворно вскочил на ноги.
– Ваше высочество! – произнес он по-английски и поклонился. – Простите, что пришлось вас обеспокоить…
– У меня мало времени, – так же по-английски перебил его Сен-Жермен, – а вопросов к вам накопилось более чем достаточно. Сделайте милость, будьте полаконичней. – Он неторопливо снял плащ и бросил его на спинку стоящего перед ним стула.
Саттин вытаращил глаза, словно студент, вытянувший билет, который он не готовил.
– Ле Грас сбежал, – пробормотал он наконец.
– Знаю. Я ведь велел содержать его под охраной. – В голосе графа звякнул металл. – Почему мой приказ не был исполнен? – Многолетний опыт показывал, что суровость подчас более действенна, чем учтивая речь. – Я не очень-то терпелив, – добавил он, видя, что Саттин смешался.
– Мы охраняли его, – собравшись с духом, произнес англичанин, чувствуя себя более чем неуютно. – Он сидел на чердаке, это третий этаж. Окно мы не запирали – там высоко и стены отвесные. Мы и не думали, что он решится бежать этим путем.
– Похоже, вы ошибались. Саттин безнадежно развел руками.
– Да, мы ошибались. Я понимаю, ваше высочество, что это не оправдание. Но мы были уверены, что Ле Грас надежно закрыт. Первую ночь караулил Доминго-и-Рохас, вторую – Сельбье. Сторожа регулярно менялись. Кроме того, мы следили, чтобы Ле Грас вовремя ел и мог малость размяться – комнатка там очень мала. Однажды он попросил принести парочку одеял, мы принесли. Погода портится, печки на чердаке нет. А он разорвал одеяла, сплел из них веревку и спустился по ней Мы ничего и не знали, пока Оулен не понес ему завтрак.
– И вы не сочли нужным немедленно мне сообщить?
– Я думал, что это ничего не изменит. Да и о чем сообщать? Ле Грас не дурак, он, скорее всего, уже удрал из Парижа. Кораблей, уходящих в Америку, много, а в море его не достать.
– Вы снова ошиблись – он еще в здесь. Продолжайте.
Саттин покрылся холодным потом.
– Вас мы тревожить не стали, но кое-кому сообщили. Маги, во всяком случае, не станут ему помогать. Падший брат делается изгоем. Изгоем станет и тот, кто нарушит закон.
Сен-Жермен кивнул.
– Что еще?
– Ничего. Ле Грас словно в воду канул. Но… вы говорите, он тут?
– Да. Мой слуга его видел. – Сен-Жермен оглядел зал кабачка. – Алхимией вы занимаетесь здесь же?
Саттин отрицательно мотнул головой.
– Нет. В смежном доме. Как раз сейчас Доминго-и-Рохас с сестрой вызывают зеленого льва.
Значит, это алхимики нынешней школы. Они делят процессы на женские и мужские, с последними работают братья, с первыми – сестры. Раз Доминго работает с дамой, значит, процесс смешанный, требующий присутствия представителей обоих полов.
– Когда они освободятся? – спросил Сен-Жермен.
– После заката. Когда солнце скроется, делать что-либо бесполезно, – автоматически произнес англичанин, потом вскинул голову и удивленно прищурился. Глупее вопроса не мог бы задать даже невежда. Так ли уж сведущ в алхимии этот загадочный князь?
– Видите ли, – счел нужным пояснить Сен-Жермен, – я обучался этому искусству не здесь. Разные школы, разные направления. Одни делают так, другие не так. В Персии, например, женщин к работе не допускают. В Китае предпочитают кастратов. Не удивляйтесь, Саттин.
– Но процесс не может идти по-иному, – возразил англичанин, глядя на графа как инквизитор, заслышавший речи еретика.
– Разумеется, – устало поморщился Сен-Жермен. Ему было не до дискуссий. – Расскажите-ка лучше, как вы умудрились прошляпить тигль?
– Не знаю, – глухо произнес Саттин, пристально изучая провал камина. – Сельбье не в себе, от него толку мало. Оулен словно сквозь землю ушел. Никто его не видел. Никто. Ваше высочество! – Англичанин прижал руки к сердцу. – Умоляю, помогите нам во всем разобраться. Это просто невероятно. Ведь тигль уже был горячим. Там шел процесс!
– Ах вот даже как!
Сен-Жермен некоторое время обдумывал ситуацию.
– Что ж, Саттин, либо кто-то из ваших снюхался с какой-нибудь шайкой, либо кому-то удалось выследить вас. В любом случае ваша гильдия на крючке. Вывод: вам надо отсюда убраться, и как можно скорей. Если вас не настигнет полиция, это сделают похитители тигля.
Граф мельком взглянул в окно. Комната была погружена в полумрак, который едва рассеивали две одинокие свечи.
– Пойдемте-ка в вашу лабораторию. Уже стемнело – думаю, Доминго-и-Рохас покончил с охотой на зеленого льва.
Саттин неохотно поднялся.
– Идите за мной, – пригласил он графа, чувствуя себя совершенно сконфуженным.
Сен-Жермен накинул плащ и завязал его у горла, коснувшись рубина, упрятанного в шейном платке.
– А не причастен ли к краже тигля Ле Грас?
– Это невозможно.
– Невозможно? – поднял брови Сен-Жермен. – Не говорите так, Саттин. Это путь к слепоте.
Он двинулся было к двери, но англичанин остался стоять, глаза его странно блеснули.
– В чем дело? – спросил граф.
Саттин колебался секунду, потом решился.
– Я вспомнил одну историю, о которой читал. Почти век назад Гельветиуса посетил человек.
– Да что вы? – любезно произнес Сен-Жермен.
– Он подарил магу кусок философского камня…
– Гельветиусу повезло.
– Маг описал гостя. Это был мужчина среднего роста, темноволосый и темноглазый. Он отлично, правда с акцентом, говорил по-голландски и всем своим видом внушал почтительный трепет, хотя голоса не повышал.
Сен-Жермен безразлично кивнул.
– И что же из этого следует, Саттин?
– Теперь до меня вдруг дошло, – сказал медленно англичанин, – что между вами и тем незнакомцем есть несомненное сходство.
– Сколько же лет было гостю Гельветиуса? Соизволил ли достойный алхимик упомянуть о его возрасте?
– Чуть более сорока, – озадаченно произнес Саттин, упираясь руками в стол.
– А сколько лет, по-вашему, мне?
– Не более сорока пяти.
Сен-Жермен выразительно указал глазами на выход.
– Вы сами разрешили свои сомнения, Саттин.
Пошли.
Они окунулись в парижскую ночь, еще полную звуков, и через подворотню прошли на задворки. Из окон пристроек несло подгорелым маслом. Всюду шныряли тощие кошки, шарахаясь от людей.
– Сюда, ваше высочество, – пригласил Саттин, толкнув какую-то дверь. – Наша гильдия небогата, но у нас есть все, что нужно.
В лабораториях алхимиков (даже страны Кем, названной позже Египтом) Сен-Жермену доводилось бывать множество раз. Он приготовился окунуться в атмосферу, полную удушливых испарений, и ожидания его оправдались.
– Князь Ракоци! – прокричал Доминго-и-Рохас, поворачиваясь к двери. – Я уж и не надеялся вас повидать. Мы ограблены, а Ле Грас убежал. – Маг рассмеялся.
– Не важно, – улыбнулся в ответ Сен-Жермен. – Я знаю, где прячется ваш беглец и постараюсь выяснить, причастен ли он к пропаже. Мадам? – он обернулся к женщине и поклонился.
Та с большим достоинством поклонилась в ответ, обдергивая рабочий передник, и низким грудным голосом произнесла:
– Добрый вечер, ваше высочество.
Доминго-и-Рохас, поколебавшись, решил поклониться тоже.
– Ее зовут Ифигения Анцела Лэрре. Она из Марселя и кое-что смыслит.
– Очарован, – произнес Сен-Жермен, с удовольствием всматриваясь в умное, проницательное лицо. Своими чертами и неколебимым спокойствием эта женщина очень напоминала Оливию, но та умерла истинной смертью около ста лет назад.
– Вы, как я знаю, преследовали зеленого льва. Успешно ли?
– Мы настигли льва, и солнца он не наглотался, – ответила Ифигения, улыбнувшись.
– Мои поздравления.
Сен-Жермен прошелся по комнате, окидывая рассеянным взглядом змеевики, сосуды, реторты, перегонные кубы и прочие принадлежности, сопутствующие весьма непростому занятию, посредством которого пытливый ум человеческий пытался постичь природу вещей. Все затертое, захватанное, закопченное – хлам, а не инвентарь. В дальнем конце комнаты находилось странное сооружение, напоминавшее улей.
– Вижу, у вас есть еще один тигль.
– Старенький, – торопливо откликнулся Саттин. – Ваши сосуды из платины в него не влезали.
– Ну разумеется, – произнес граф, рассматривая миниатюрную печь. Кирпич, из которого она была сложена, похоже, изготовляли еще в стране Кем, почитавшейся прародиной алхимического искусства.
– Даже тигль поновее пришлось переделывать… для кого-то, как оказалось.
– Кто бы это ни был, он знал что искать.
– Боюсь, что так, князь, – согласился Саттин и торопливо добавил: – Но это все-таки не Ле Грас. Тот не знал, чем мы занимаемся.
– Вы уверены? – спросил Сен-Жермен, окинув примолкших алхимиков пристальным взглядом. – Ну, вы двое его ни о чем в известность не ставили, а как с остальными? Где Оулен? Кто оглушил Сельбье? Вы можете поручиться за всех?
Доминго-и-Рохас сердито нахмурился.
– Князь Ракоци, это просто немыслимо. Если вам верить, то наше положение швах. Мы покойники, мы просмотрели предателя, а против предательства оружия нет. Однако все мы еще здоровехоньки, и, значит, не стоит паниковать.
Взгляд Сен-Жермена сделался жестким.
– Теперь мне понятно, почему инквизиция сумела добраться до вас. Предательство – страшная вещь, но беспечность – страшнее.
Ифигения внезапно кивнула.
– Мне кажется, князь прав. Тигль исчез, и мы в любом случае под ударом. – Огладив фартук, она спокойно добавила: – Надо бежать.
– Мудрый вывод, мадам, – кивнул Сен-Жермен.
– Но это же невозможно! – вскричал англичанин на своем родном языке. – Куда нам бежать? Мы не можем все бросить. Нас тут же настигнут. Нет, это конец!
Доминго-и-Рохас не понял ни слова, но горячо закивал.
– Бежать бесполезно. Ифигения, замолчи! Куда ни сунься, нас выследят и накроют. А опыты? Ты что, предлагаешь от них отказаться? Париж огромен, но поди-ка сыщи в нем пристанище. Мы и здесь-то осели с трудом.
– Пристанище надо искать за городскими пределами, – твердо произнесла Ифигения. – И мы будем его искать. А как только оно отыщется – покинем Париж.
Сен-Жермен восхитился. Маги в своем большинстве – существа неуравновешенные и импульсивные, а уж житейская рассудительность не свойственна им вообще. Но эта женщина вела себя более чем достойно, и здравого смысла ей было не занимать. Она спокойно взглянула на графа.
– К сожалению, нам и вправду некуда идти, ваше высочество. У магов много приятелей, но мало друзей. Мы попробуем что-то сделать, но всем остальным распорядится судьба.
– И Сельбье, – пробормотал Саттин, кусая губы. – Он, здесь, наверху. Разве можно его оставить?! За ним нужен уход.
Сен-Жермен раздраженно повел головой и, проклиная себя за глупость, сказал:
– Вы проглядели одну очевидность.
Три пары глаз устремились к нему и застыли в немом ожидании.
– Есть одно безопасное место, и вы можете туда перейти.
Граф был крайне недоволен собой. Соваться в чужие дела не стоило. Что до сих пор обеспечивало ему долголетие? Разве не скрытность, возведенная в абсолют? Так почему же он собрался ослабить свою оборону? Чтобы выручить жалкую горстку алхимиков из беды? Ну нет, подумал Сен-Жермен, конечно же нет. Прежде всего он беспокоится о себе. Маги слабы, они не будут молчать, если гильдия попадет в руки закона. Впрочем, главной угрозой являются даже не власти, а Сен-Себастьян. Круг опаснее, чем полиция, – за ним стоит сила.
– Что это за место? – выдохнул Саттин. Он был встревожен больше других – от него не ускользнули колебания графа.
Сен-Жермен с кривой улыбкой сказал:
– Подвалы известного вам отеля.
Письмо мадемуазель де Монталье своему отцу маркизу де Монталье.
«19 октября 1743 года.
Дорогой батюшка!
Мне с трудом верится, что родной дом далеко, ибо сердцем я неизменно с вами Особенно в часы размышлений или молитв. Париж – город красивый, тут все хорошо, но у нас все-таки лучше. Буа-Вер – прекрасное место для конных прогулок, однако я очень скучаю по дикости, какой изобилует наш старый заброшенный парк.
Тетушка наверняка вам писала, что 3 ноября они с графом устраивают прием в честь моих именин. Я в хлопотах, голова идет кругом. Графиня ко мне невыразимо добра, я успела ее полюбить – искренне и всем сердцем, а не по долгу родства – впрочем, к ней по-иному и нельзя относиться. К тетушке так и льнут все, кто с нею знаком, чувствуя ее великодушие и сердечность. Вы говорите, что светская жизнь портит людей – возможно, все так и есть, однако ваша сестра ничем этого не подтверждает. Она чудесная женщина, набожная и добродетельная, и поддержка, какую я в ней нахожу, попросту неоценима.
Впрочем, меня опекает также и аббат Понтнеф. Недавно он изъявил желание поприсутствовать на одной из репетиций, которые проводит со мной Сен-Жермен. (Кстати, песни, которые граф для меня написал, просто прелестны.) Аббат – человек очень милый, преисполненный намерения защитить меня от искушений мира сего, он чрезвычайно усерден. Я стараюсь не подавать ему ни малейших поводов к беспокойству. Спросите его, он ответит, что это действительно так.
С Сен-Жерменом мы встречаемся только на репетициях Иногда он дает мне книги. Из римской философии, а также жизнеописания отдельных святых. Жизнь требует от нас жертв, говорит он, мы должны быть к ним готовы. Граф отличается обширными знаниями и возвышенным образом мыслей, и я убеждена, что разговор с ним был бы интересен и вам.
Завтра в отеле «Трансильвания» фуршет и концерт. Мы, разумеется, тоже идем, этого требует положение. Будут и карты, но для азартных игр отведены особые помещения. Не беспокойтесь, мы с тетушкой туда ни ногой, дочь ваша благоразумна.