Я намереваюсь выслушать ее исповедь в среду или в четверг и вновь попытаюсь обратить ее мысли к радостям брака и во многом отрадным обязанностям супруги. Она прочла мое письмо, в котором я касаюсь этих вопросов, и сообщила, что находит его весьма поучительным.
Ранее вы упоминали о ее любознательности, и я рад сообщить вам, что Мадлен продолжает усердно читать. Ее тяга к истории несомненно похвальна, хотя в этих книгах встречается много такого, о чем молоденькой барышне лучше бы и вовсе не знать. В самом деле, печально сознавать, что большая часть исторических манускриптов сообщает нам о прискорбных вещах, не очень достойных для обсуждения в обществе воспитанных и благородных людей. Впрочем, Мадлен говорит, что все эти вещи ее многому учат, что ей становятся внятны причины наших скорбей и что у нее открылись глаза на истинную природу человеческой сущности. В том, что ранее смущало ее, она ныне усматривает подлинные признаки человечности.
Вы очень трогательны в своих заботах о вашем чаде, Робер. Я знаю, именно ваша любовь в огромной мере способствовала тому, что Мадлен стала такой, какова она есть. Но не только ее участь волнует меня, но и ваша. Вспомните, как часто я призывал вас исповедаться, чтобы вновь быть принятым в лоно матери-церкви. С тем же пылом, с каким вы печетесь о Мадлен и о ее будущем, вам следует обратиться к помыслам о себе. Подумайте, Робер, о страшной пустоте, которая разверзнется перед вами, если бракосочетание вашей дочери состоится без вас. Подумайте о стыде, который охватит Мадлен, когда она в этот самый радостный для нее день пойдет к причастию без своего возлюбленного родителя. Подумайте о ваших внуках, которые скоро появятся. Разве вы не хотите, чтобы они пользовались защитой святой церкви и принимали участие во всех церемониях и обрядах, сообщающих нас с нашей заступницей и искупителем всех наших вин?
Я ревностно молюсь о том, чтобы вы поскорее облегчили свои душевные муки исповедью и покаянием, мой дорогой кузен. Это важно не только для меня и вашей возлюбленной дочери, но это жизненно важно для вас. Ваша душа стоит пред угрозой проклятия. Наше время с годами становится все более драгоценным нашим имуществом, ибо мы старимся и не знаем момента, когда ангел смерти нас посетит.
Поверьте, я ежедневно прошу Господа нашего и пречистую Деву коснуться вашего сердца и подвигнуть к насущно необходимым шагам. Срок, великодушно на то вам отпущенный, уже истекает. Во времена менее просвещенные с вами за подобную проволочку обошлись бы очень сурово, и даже ныне в Испании вы были бы поставлены в весьма неприятное положение. Разумеется, темные дни Торквемады[16] минули, но инквизиция там все еще не опустила своей карающей длани. Мы – существа слабые, нам мучительны даже страдания телесные, однако они ничто по сравнению с тем, что ждет наши души в аду. Не думайте, что вас обойдет эта чаша. Покайтесь сегодня, и вы избавитесь от будущих мук.
Но… довольно о том. В конце моего послания позвольте заверить вас, что я с нетерпением жду случая поговорить с вашей дочерью, дабы убедить ее сделать желания ниспосланного ей небесами супруга своими собственными и возлюбить закон его и кары его с тем же благоговейным трепетом, с каким мы трепещем перед бичом, очищающим нас от грехов.
С верою и молитвою остаюсь в мире сем вашим кузеном по крови и братом во Христе,
аббат Понтнеф, С. Дж».
ГЛАВА 7
В уютной столовой особняка д'Аржаньяков всяческие предлоги для поддержания беседы были давно исчерпаны. На своем конце стола Жервез открывал вторую бутылку бордо, не обращая никакого внимания на рыбное филе с грибами и свежим омаром, проваренным в масле. Ни это изысканное блюдо, ни два овощных салата, один из которых был приготовлен по-генуэзски, не могли отвлечь его от соблазнительного напитка. Он покосился на буфет, заставленный ожидавшими своей очереди закусками, и шумно вздохнул.
– В чем дело, Жервез? – спросила Клодия, бросив короткий взгляд на брата, сидевшего возле нее.
– Ничего, ничего…
Он поднял свой бокал и повертел его в пальцах, любуясь цветом вина.
– Просто время в хорошей компании идет чересчур быстро. Пробило девять, а я договорился с Ламбогаренном на десять. Пожалуй, покончить с ужином вам придется уже без меня. Уверен, брату с сестрой есть о чем поболтать с глазу на глаз. А если все уже пересказано, Клодия, что ж… вы можете перемыть мне косточки сызнова. Жалуйтесь на меня, если хотите, говорите, какой я черствый и вздорный… короче, делайте что угодно – мне все равно.
Покачиваясь, он стал было подниматься из-за стола, но непослушные ноги плохо его держали. Ему пришлось сесть, когда в помещение быстрым шагом вошел лакей и направился прямо к столу.
– В чем дело? – грозно потребовал объяснений Жервез.
Лакей, запинаясь, промямлил:
– Тут… принесли письмо, господин. Его… ведено передать лично в руки.
– Я прочту его в желтом салоне, – недовольным тоном сказал Жервез, припоминая проигранное пари. Шесть тысяч луи – высокая ставка. Лицо его стало мучительно багроветь. Откровенно говоря, спор вышел дурацкий.– Гусь должен был победить, – пробормотал он, восстанавливая в памяти гонку зайца с гусем.– У гуся ведь есть крылья.
– Дорогой? – произнесла Клодия с беспокойством.
– Прошу меня извинить, – осмелился прервать хозяев лакей, – но письмо не для графа. Его велено вручить маркизу де Монталье.
Робер с удивлением обернулся.
– Мне?
Сердце его испуганно екнуло. Не случилось ли чего плохого с Мадлен? Но что с ней может случиться в гостях у Шеню-Туреев?
– Спасибо, любезный.
Он протянул за письмом руку и взял плотный конверт, раздумывая, куда бы его положить. Верх неприличия – заниматься почтой во время трапезы.
– Нет-нет, Робер, прошу вас, прочтите его, – Клодия повернулась к лакею.– Кто принес письмо?
– Слуга в темно-синем и красном, – ответил лакей.– Я не разбираюсь в ливреях.
Но Робер де Монталье разбирался. Его лицо стало мертвенно-белым, а руки вдруг задрожали. Разбирался, видимо, в них и Жервез, ибо резко качнул головой. И дернуло же его пригласить на именины девчонки барона! Неприятностям теперь не будет конца.
– Похоже, это от Сен-Себастьяна, – заявил он с независимым видом, показывая тем самым, что с него взятки гладки.
– От него, – тихо ответил Робер. Пятилистник, оттиснутый на воске, запечатывавшем конверт, подтверждал его худшие опасения.– Вы не против? – спросил он сестру, затем сломал печать, развернул вложенные друг в друга листки и углубился в чтение, водя по строчкам глазами так медленно, словно ему приходилось переводить содержание загадочного послания с трудного иностранного языка.
– Ах, Матерь Божия! – вскрикнула Клодия, увидев, как исказилось вдруг лицо брата и каким яростным сделался его обычно спокойный и чуть опечаленный взгляд.– Неужто что-то стряслось с Мадлен?
– Стряслось, дорогая. Вы правы.
Робер медленно скомкал оба листка и внезапно с проклятием отшвырнул их от себя. Он вскочил со стула так резко, что опрокинул бокал, и огромная лужа бургундского залила белоснежную дамасскую скатерть.
– Но при чем же тут Сен-Себастьян? – озадаченно спросил Жервез.– Она ведь уехала к Шеню-Туреям. Что в ней Сен-Себастьяну?
Робер стиснул зубы.
– Барон – мой заклятый враг. Он похитил Мадлен. Он пишет… нет, я не смею вам повторить, что он тут пишет…
– Здесь какая-то ошибка, – сказал Жервез, но без особой, впрочем, уверенности. Он приосанился, отхлебнул вина из бокала и вытер губы рукой.– Слушайте, де Монталье, я знаю Сен-Себастьяна Он как-то мне говорил, что хочет возобновить вашу дружбу, и потому, наверное, уломал Шеню-Турея завезти к нему вашу дочь. Он любит пошутить, наш барон, но пусть это с толку вас не сбивает…
– Любит пошутить?! – воскликнул Робер, сжав кулаки.– Хороши ж его шутки! В этом… в этом проклятом письме он сообщает, что вознамерился принести мою девочку в жертву!
Он вдруг умолк, увидев глаза графини.
– В жертву? Робер, что за бред?
– Это не бред, – глухо отозвался маркиз.– Сен-Себастьян намеревается возложить плоть и кровь Медлен на алтарь сатаны.– Он прижал ладони к лицу.– Его надо остановить!
Жервез, вновь приложившись к бокалу, попытался всех успокоить.
– Жертвоприношение сатане? Ха! Когда это было? Последний случай был зафиксирован во времена мадам Монтеспан. Полиция навсегда покончила с этим.
– Помолчите, Жервез! – взмолилась Клодия.
– Нет, не покончила, – сказал Робер, цедя слова так, будто их из него вытягивали клещами.– Это стало невидимым, тайным, схоронилось в провинции, но не ушло. И сейчас Сен-Себастьян опять возглавляет парижский круг. Я это знаю, знаю! – Он заговорил торопливее, ибо Жервез вновь попытался что-то сказать.– Я знаю это, потому что и сам когда-то был членом подобного круга. И знаю, почему он выбрал Мадлен. Я отдал ему все права на нее еще до ее рождения.
Его голос пресекся, по щекам побежали слезы.
– Да простит меня Бог, я был молод тогда! Я не думал, что все так обернется!
Клодия встала и обняла брата за плечи. Она с неудовольствием посмотрела на смущенно молчащих слуг, но в достаточной мере овладела собой, чтобы отдать им несколько кратких приказов.
– Полэн, мне нужно немного бренди. Не стой как чурбан. Суссэ, ступай на конюшню, вели запрягать дрожки. Эгиль, убери со стола и унеси закуски на кухню. Скажи повару, что его искусство выше всяких похвал, но мы получили печальные известия и потому прерываем ужин.
Она отвела волосы с лица брата и заглянула в его глаза.
– Мы отыщем ее, – сказала она с уверенностью, которой не ощущала.– Мы отыщем ее и перевезем в безопасное место. Полагаю, вам лучше заняться этим прямо сейчас. Жервез едет с вами.
– Но Ламбогаренн? – заикнулся Жервез.
– Полагаю, Эверо Ламбогаренн с тем же успехом ограбит вас завтра. Отправьте ему свои извинения.
– Но это всего лишь недоразумение, дорогая!
– Тогда чем скорее вы сопроводите Робера к барону, тем скорее все разъяснится, и Ламбогаренн успеет взять с вас свое! – Она обернулась к маркизу: – Ты найдешь ее, мой дорогой брат. Ты найдешь и спасешь ее, верь мне!
– О, кровь Христова! – простонал де Монталье с нарастающим ужасом.
– Ступай и составь петицию королю. Я прослежу, чтобы ее тотчас доставили ко двору, и, если понадобится, сама дам разъяснения. Его величество тут же велит взять наглецов под арест…
Клодия мало верила в то, что говорила, но ей хотелось вырвать брата из власти жутких видений.
Маркиз, опустив глаза, пробормотал:
– Я испортил твою прекрасную скатерть.
– Не думай об этом, – мягко сказала она. – И одень плащ поплотней. Ночью ожидается буря. Жервез едет с тобой. Я уверена, вам все удастся!
С этими словами она отстранилась от брата и обратилась к мужу.
– Вам тоже надо одеться теплее, Жервез.
– О да, дорогая, – буркнул Жервез.– Маркиз, через четверть часа я к вашим услугам. Вот только пошлю кого-нибудь к Ламбогаренну. Эй, слуги! – резко воскликнул он, поднимаясь, однако, с большой осторожностью. Но все обошлось – ноги не подвели.
Когда граф ушел, Клодия переключила внимание на Робера.
– Где она?
– В особняке Сен-Себастьяна, я полагаю. Письмо послано им. Он помедлил.
– Там сказано, что меня убьют, если я начну поиски, как убьют и всякого, кто осмелится мне помогать. Я не стану особенно возражать, если граф Жервез откажется от этой затеи.
– И позволит вам отправиться в одиночку к этим ужасным людям? – Клодия усмехнулась.– Жервез, наверняка, знает многих из них. Они не причинят ему зла. Они знают, что он игрок и любит выпить. Жервез им не опасен. Вы – опасны, с вами другой разговор. Простой, надо сказать: вас не знают в Париже и вашего исчезновения никто не заметит. Жервез – дело иное. Пять вечеров в неделю он непременно проводит либо в особняке «Трансильвания», либо в отеле «Де Виль». Попробуй мой муженек туда не явиться, об этом заговорит весь Париж.
Горечь, прозвучавшая в этих словах, сказала Роберу о многом.
– Вы с ним несчастны? – вопрос прозвучал очень тихо.
– Нет, конечно же нет. Ну разве чуть-чуть, – усмехнулась она, затем добавила с болью: – Я думаю, все дело в том, что у нас нет детей. Мужчина, который не имеет наследников, к будущему равнодушен.
Графиня встряхнулась, сводя свои мысли с бесплодной дорожки.
– Он составит вам неплохую компанию, брат. Хотя бы в роли посредника. Возможно, понадобятся деньги…
– В этом я сомневаюсь, – криво усмехнулся Робер.
– …Или любой другой выкуп – он будет уплачен.
Она прошла через комнату к мраморному камину и только там ощутила, насколько замерзла.
:– Я хочу посоветовать тебе кое-что, и надеюсь, что ты воспримешь мои слова с пониманием.
– Говори.
– Обратись к Сен-Жермену. Она заметила огонек неприятия, вспыхнувший в глубине глаз маркиза и заторопилась.
– Выслушай меня, прежде чем сказать нет, Робер. Сен-Жермен не француз, и скандал совершенно не может ему повредить. Граф, возможно, не производит впечатления сильного человека, но недавно стало известно, что он страшен в бою. Поединок, блестяще им проведенный, поразил всех наших задир. Кроме того, он… влюблен в Мадлен, я уверена, ее участь его взволнует.
Робер взял себя в руки и ответил сестре нарочито вежливым тоном:
– Сударыня, для меня мучительно уже то, что в это гнусное дело будет втянут ваш муж. Я лучше умру, чем позволю, чтобы к нему примешался еще кто-то сторонний. Нравится вам это или не нравится, но вопрос решен.
Он провел языком по губам, словно снимая с них что-то.
– Прости меня за резкость, сестра, но сейчас я сам не свой, а время уходит. Я должен попасть к Сен-Себастьяну вовремя. Молись, чтобы мне это удалось!
– Всеми силами души моей, брат!
Ей отчаянно захотелось броситься к нему и разрыдаться. Усилием воли она заставила себя остаться на месте, лицо ее даже не дрогнуло.
– Я буду молиться. Ступай и верни нам Мадлен.
– Я сделаю это.
Робер секунду помедлил, затем кивнул сестре и выбежал в дверь.
Теперь можно было не сдерживаться, и, рухнув на стул, Клодия дала волю рыданиям – бурным, отчаянным, разрывающим грудь. Горе жгло ее, слезы не несли облегчения. Мадлен! Мадлен, что мы наделали! Мы сами толкнули тебя в лапы врага! Она сознавала, что лицо ее пошло красными пятнами и что затейливая прическа, на укладку которой ушло около часа, безвозвратно погибла, – но это не имело значения. Ничто уже не имело значения. Графиня не слышала, как от дома отъехали дрожки, не слыхала она и как через какое-то время на улице зазвучал приближающийся топот копыт.
Она очнулась, когда чей-то голос в дверях произнес:
– Могу я войти, графиня?
Клодия подняла искаженное горем лицо.
– Сен-Жермен?…
– Я должен просить прощения. Мне следовало позволить лакею объявить обо мне. Но я боялся, что вы не решитесь меня принять.
Он уже шел к ней через комнату. Графиня заметила, что его костюм для верховой езды был более прост, чем обычно.
– Я… мы… мы недавно получили дурные известия.
– О Мадлен? – Вопрос заключал в себе утверждение.
– Да. Она… нездорова. Ей сделалось плохо в гостях… и брат поехал ее выручать. Ну, и Жервез с ним, разумеется… Сожалею, что вам не удалось их застать.
– Я тоже.
Граф сел и придвинулся к ней вместе со стулом.
– Если бы Мадлен попросту занедужилось где-то, туда незачем было бы ехать двоим. Ну-ну, дорогая, не плачьте. Скажите мне прямо, что же произошло?
– Робер не хочет…
– Ваш братец-зануда еще больший глупец, чем я полагал! – Сен-Жермен взял Клодию за руку.– Дорогая, поверьте, я ни за что не стал бы во все это вмешиваться, если бы маркиз мог самостоятельно справиться с тем, что угрожает Мадлен. Но ему это – увы! – не под силу. Они решили убить ее, так? Сен-Себастьян и его прихвостни?
Графиня беспомощно махнула рукой.
– Я не знаю. Робер получил письмо…
– Письмо? Где оно? Он его взял с собой?
– Я не…
Клодия подняла взгляд.
– Нет. Он отшвырнул его. Оно должно быть… – Она осмотрела пол.– Там. Под вторым канделябром.
Сен-Жермен встал и, подобрав с полу скомканные листки, повернулся к свету. По мере того как он читал, его лицо становилось все более и более мрачным Закончив, граф вручил отвратительное послание Клодии.– Сожгите это, – кратко сказал он.– Не читайте, просто сожгите.
Он прошелся по комнате, зрачки его глаз делались все темней.
Клодия покорно протянула письмо к языкам пламени, лижущим поленья камина.
– Это серьезно, граф?
– Боюсь, что так.
Он остановился и посмотрел на нее изучающим взглядом.
– Сен-Себастьян собирается ее умертвить. И это еще не самое худшее.
Клодия вскинула руку к губам.
– О Боже! Но как же…
– И если вы ей хотите помочь, вам предстоит кое-что сделать.
Она кивнула, слегка напуганная властными нотками, прозвучавшими в голосе Сен-Жермена. Граф никогда еще не говорил с ней так. Обычно он был безукоризненно вежлив, но теперь за приятным фасадом прорезалась сила, которая доселе была не видна.
– Говорите, граф. Для моей девочки я готова на все.
– Хорошо. Прежде всего отправьте посыльного на Рю Экуле-Ромэн к врачу по имени Андре Шенбрюнн. Он искушен во всех областях медицины, а также очень предусмотрителен и не болтлив. Предупредите, чтобы он приготовился нанести вам визит, и можете не волноваться о том, что по городу поползут слухи.
– Вы думаете, Мадлен понадобится врач?
– Весьма вероятно. Ей может также понадобиться священник. Кто ее духовник?
– Аббат Понтнеф. Он наш кузен. Сен-Жермен нахмурился.
– Я слышал о нем. Она его недолюбливает, он может проговориться. Нам нужен кто-то другой. Я оставляю это на вас. Подыщите священника, предпочтительно молодого, храброго и молчаливого. Из таких, на каких держится церковь.
Клодия покорно кивнула.
– Священник, – повторила она.
Граф остановился, чтобы застегнуть плащ.
– Я не могу больше здесь оставаться. Каждая минута промедления чревата непоправимым. Если мне повезет, мы с Мадлен, маркизом и графом вернемся еще до полуночи. Если возникнут сложности, вы, возможно, не увидите нас до рассвета или… Впрочем, не станем загадывать. Ждите до девяти утра и, если никто из нас не появится, снеситесь с моим слугой Роджером. Он получил от меня указания и знает, как дальше быть.
– Я все сделаю, – твердо сказала Клодия. Она вдруг почувствовала, что верит этому человеку.– Бог в помощь вам, Сен-Жермен.
Граф поднял брови.
– Бог в помощь? Почему бы и нет?
Дверь закрылась, и до недвижно сидящей на стуле женщины донесся звук быстрых удаляющихся шагов.
Письмо врача Андре Шенбрюнна графине д'Аржаньяк.
«5 ноября 1743 года.
Врач Андре Шенбрюнн с Рю Экуле-Ромэн шлет графине свои заверения в совершеннейшем к ней почтении и изъявляет согласие явиться в ее дом по первому от нее полученному сигналу.
Врач будет весьма признателен, если с запиской, долженствующей означать этот сигнал, графиня снабдит его более подробными сведениями о состоянии его будущей пациентки. Врач, действующий вслепую, подобен плохо вооруженному воину.
На случай если худшие опасения графини окажутся небезосновательными, врач имеет все основания полагать, что наличие опытной и благочестивой сиделки окажет более благостное влияние на пострадавшую, чем средства, имеющиеся под рукой у врача. Часто раны душевные губительнее телесных. Врач неоднократно с великим прискорбием наблюдал, как умирали от ужаса люди, телесные увечья которых были сравнительно невелики. Врач пришел к выводу, что сознание и душа человека, а вовсе не физика его организма, более подвержены апоплексическому удару, влекущему за собой тягостные последствия или бесповоротную гибель оного человека. Причем таковое происходит наиболее часто с сильными, своенравными, честолюбивыми и темпераментными мужчинами. С женщинами все получается наоборот. Уязвимость мужчины в его агрессивности, женщины – в мягкости, таково положение вещей.
Впрочем, в намерения врача вовсе не входит задача заморочить графине голову вещами, не представляющими для нее интереса. Он умоляет графиню простить его непомерный энтузиазм, оставаясь при том ее покорным слугой.
Андре Шенбрюнн, врач».
ГЛАВА 8
По мере того как к Мадлен возвращалось сознание, каждое ее ощущение только усиливало нарастающий в ней страх. Покалывание в руках и ногах сообщило ей, что с конечностями у нее все вроде в порядке, но, попытавшись пошевелить ими, девушка поняла, что запястья ее и лодыжки нуты веревками и что она лежит на спине в чудовищно неудобной и непристойной позе, привязанная к чему-то плоскому и холодному, похожему на каменную плиту. Во рту Мадлен было ужасающе сухо, мысли путались, но в то же время ее затуманенный мозг постепенно освобождался от остатков наркотического дурмана. Она открыла глаза и тут же зажмурила их.
– Итак, вы очнулись, – вежливо произнес ненавистный голос.– К моему облегчению.
Мадлен почувствовала, как кончики его пальцев пробежались по ее животу. Она вновь вскинула веки и, еле ворочая языком, но все же довольно отчетливо, произнесла:
– Если вы сделаете это еще раз, меня стошнит. Сен-Себастьян мерзко хихикнул.
– Вам не следует говорить со мной так. Он снова дотронулся до нее, проведя острым ногтем по изгибу ребра.
– У вас на удивление крепкое тело. В нем много здоровья и силы. Оно уже волнует меня. Барон кончиком языка облизал губы.
– Нет, – сказал он негромко, словно бы сам себе.– Нет, не так скоро. Сейчас в ней лишь гнев, а она должна наполниться ужасом еще до того, как все совершится. Она должна поприветствовать своих истязателей и пережить предвкушение своего унижения.
Мадлен понимала, что он говорит для нее, что Сен-Себастьяну хочется насладиться ее страхом. Она дернулась и сглотнула слюну, внезапно обильно смочившую ее горло. Движение было напрасным, путы держали крепко.
– О, дорогая, – пробормотал Сен-Себастьян, – не надо так напрягаться. Иначе я все-таки не смогу устоять.
Он сделал паузу, чтобы еще раз провести ногтями по ее телу – от впадинки над ключицей до мягких складок в паху.
– О нет, нет, пока что не время. Прежде должно проделать еще кое-что.
Внезапно он ущипнул ее. Потом еще и еще раз. Глаза Мадлен наполнились слезами и гневом.
– Будьте вы прокляты! – выдохнула она Сен-Себастьян осклабился, беззвучно смеясь, и изобразил на лице величайшее изумление.
– Я? Но почему же, Мадлен? Вы обращаете свой гнев не по адресу. Ваш отец непременно за это бы вас пожурил.
– Нет!
Мадлен сжалась, как от удара.
– Ага, значит, вам кое-что все же известно! – ухмыльнулся Сен-Себастьян.– Ах болтуны! Я ведь велел им держать язык за зубами.
– Известно о чем?
Уловка была неуклюжей, и Мадлен это знала. Сердцем она уже приняла страшную правду, открытую ей Шеню-Туреем, но ее разум отказывался эту правду принять.
– О том, что вы – моя собственность, дорогая. И стали ей очень давно – до того как родились.
Он по-хозяйски положил ей руку на бедра и небрежно пошевелил пальцами, раздвигая нежные складки.
– Ваш отец отдал вас мне, Мадлен, так что гневаться на меня просто глупо.
С последними словами он грубо подал руку вперед. Мадлен вскрикнула, пытаясь сжать бедра, и забилась в своих путах, не имея возможности препятствовать омерзительному вторжению.
– Ну-ну, дорогая. Не надо, уймитесь. Мне просто кое-что нужно проверить.
Барон стиснул пальцы, и боль пронзила ее. Она вновь вскрикнула, он рассмеялся.
– Завтра я получу вашу девственность, завтра, а не сегодня. А после меня будут другие. И по мере того как ночи потекут за ночами, все богаче начнут становиться наши фантазии. Думаете, сейчас вам больно?
Он вновь пошевелил пальцами и ухмыльнулся, услышав вскрик.
– Это просто невинная ласка, Мадлен. Помните же об этом.
Сен-Себастьян отошел от стола, оставив ее задыхающуюся, покрытую каплями пота, дрожащую от холода и стыда.
– В этот раз мы не долго побудем вдвоем, – продолжил он ласковым тоном.– Скоро придут остальные.
Барон оглядел свой кабинет, и явно нашел все вокруг очень приятным.
– Остальные? – прошептала девушка с отвращением.
– Их немного. Узкий дружеский круг. Вы почти со всеми знакомы.
Он шагал по комнате, с удовольствием наблюдая, как глаза ее следуют за его поворотами.
– Те, кого вы отвергали, получат свое. Те, кого вы презирали, возвеселятся. Следующие сорок ночей лишат вас остатков всего человеческого. А когда вы обратитесь в ничто, умрет ваше тело. Оно обратится в прах во имя сил сатаны, для которого разрушение является удовольствием.
Он дернул за шнур звонка, и почти в ту же секунду дверь отворил широкоплечий верзила в сине-красной ливрее – с полным лицом и мутным масляным взглядом.