Страница:
Доцент Хромин тяжело вздохнул. Он битых два часа убил, объясняя этому бесчувственному эфэсбэшнику, что девочку вести на кровавые потехи не надо. Она два дня отмается в истерике и прежней никогда уже не станет.
— Да говорю же вам! — улыбалась тем временем дочь тавларских гор соседу, который кричал, вздувая жилы на лбу и горле: «Лев, лев, порви сектанта!» — Да говорю же я вам: никто тут никого не убьет! Это же все нормальные умные люди, не идиоты и не припадочные! Всегда можно договориться.
— All you need is love! — пропел вполголоса Андрей.
— Ты еще иронизируешь? — задышал доцент. — Девочка свято верит, что ее убежденность может противостоять ходу мировой истории. Девочку надо увести.
— Тебе надо, ты и уводи, — предложил Андрей Теменев, украдкой оглядев забитые до отказа места кругом. — И потом, для человека, предоставившего свою мебель под жертвенник, ты уж больно жалостлив…
— Тихо ты! — засипел Святослав Хромин.
Покачивая длинным раскаленным металлическим прутом, к крайнему льву подошел служитель. Лев сразу встал. На ляжках его виднелись старые следы ожогов. Брезгливо, как гладиатор, поднимая лапы, прошел хищник по арене кругом, пока не очутился за спиной Хоздазата. Тот, не оборачиваясь, показал льву, а может, и не только льву, кулак.
Цирк заволновался, особенно оппозиционная трибуна, та, что мягким полуконусом уходила вниз, образуя нижний обвод чаши.
— Хоз-да-зат! — хором кричали Сессий и Моккий, перебегая от одного парапета к другому. — Хоз-да-зат! Мы с то-бой!
Внутринний Делл в правительственной ложе рассеянно приподнял голову, поглядел на горлопанов и снова погрузился в раздумья.
Лев прыгнул. Без особой охоты и не очень-то быстро, но все-таки прыгнул. Голова сектанта скрылась в львиной пасти, но в ту же секунду жертва провернулась, словно лампочка в патроне, и, вцепившись одной рукой в горло животного, другой, вооруженной отросшими, словно у Фредди Крюгера, ногтями, принялась полосовать представителю кошачьих морду. Лев зажмурился, сразу стало понятно, откуда у него царапины и чего он боится больше всего: потери зрения. Напрасно, однако ж.
Улучив момент неплотного сжатия зубов, неустрашимый Хоздазат просунул руку куда-то далеко, под брюхо животного, цирк огласил короткий рев, после чего лев с отвращением выплюнул голову диссидента и нетвердой походкой побрел к своим. «Господи, когда же я сдохну?» — казалось, говорила его морда.
— Нечестно, — огорчилась Айшат.
— Видал, зверь!? — затараторил крикливый, слегка уже охрипший субъект. Он размахивал над головой оторванным рукавом, чем-то напоминая спортивный геликоптер. — Это вот секта такая, ранние христиане. Я с одним говорил. Я ему: если вы «ранние», то какие ж будут «поздние»? А он молчит. Я ему: ну чего, чего ты голову себе дурью забиваешь? А он молчит. Я ему: ну чего ты рыбу-то на стене нарисовал?… Ну, слово за слово, ткнул я его копьем и пошел себе…
— Я знавал одного сектанта, — неожиданно вмешался в разговор Андрей, — который называл себя свидетелем, хотя не видел пальцев вытянутой перед собой руки.
— Хоз-да-зат! Мо-ло-дец! Хоз-да-зат! Чем-пи-он! — гремела оппозиционная трибуна.
Зеленая трибуна, болевшая за льва, полезла в принесенные с собой котомки за селитрой и соломой — поджигать.
— Уж не для меня ли ты занял место, достопочтенный гражданин?
Никто и не заметил, как сквозь азартно болеющую толпу протиснулся субъект в безукоризненной хламиде и с большим носом, сопровождаемый короткоостриженным отроком. Феодор.
— А для кого же еще! — с готовностью вскочил на ноги чесночный.
Его тут же оттеснил крикливый. Собственно, для того они и посещали цирк, зрелища — это, скорее, хобби. Настоящий доход — от припоздавших патрициев. Феодор разрешил спор при помощи пяти-шести серебряных монет, после чего парочка отбыла восвояси.
— Моего ординарца представлять нет нужды, — Улыбнулся торговец-политик, — почтение твоему дядюшке… — он склонился в полупоклоне к Святославу Хромину, а сам цепкими внимательными глазами присматривался к собеседнику, — и твоей очаровательной сестре, если я не ошибаюсь.
Айшат не реагировала ни на галантное обращение, ни на оклик. Полными непонимания глазами она следила за ареной.
— Дерутся! — сообщила она.
— Эх, милая моя… — мечтательно покачал головой собеседник, пристраиваясь поудобнее на мраморную ступень, заменявшую скамьи. — Видели бы вы картинки моей юности! Ах, какое было время! Цест на ладонь, панцирь на гениталии, и добро пожаловать! Сейчас так драться не умеют, не хотят, да и просто не могут. Поглядите, они уже полчаса встать по-человечески не могут.
И действительно, на арене, где все уже как будто изготовилось к массовому бою франитов с самнийцами, где уже сверкали обнаженные мечи и колыхались перья на шлемах, возникла очередная заминка. Как всегда, скандалил Белаш.
— Да не хочу я это надевать! — гортанно говорил он и интернациональными жестами вновь и вновь подтверждал свой отказ, отшвыривая шлем с красивым черным пером.
Лорарий шел поднимать шлем и для острастки щелкал бичом. Анатолий Белаш скалился, поглядывая на Эномая. Тому досталось белое перо на шлеме, но надевать его негр все равно не решался, как бы опасаясь, не загудит ли бронзовая сковородка снова под ударом пули от пистолета Макарова.
— Да объясните вы ему! — страдал ланиста, придумавший сценарий нынешнего боя и уязвленный в самое сердце тем, что все идет наперекосяк. — Вбейте ему в башку, что это красиво и символично. Он белый — перо черное. Тот черный — перо белое. Возникает некоторый внутренний ритм, некоторая концепция…
Пока суд да дело, зрителей развлекали андабаты — десять пар условно годных к боевым выступлениям гладиаторов, кто простуженный, кто с потертостями, кто ростом не вышел. Их отделили от прибывшей сотни. Им были выданы кривые или попросту негодные мечи, глухие шлемы со случайно пробитыми отверстиями, а некоторым к ноге привязали по небольшому камню. Эти античные клоуны составляли серьезную конкуренцию мимам и исполнителям коротких похабных песенок, во всяком случае, неизменно били последних в харчевнях и трактирах, и только при поддержке трагических актеров мимы рисковали теперь отведать вина.
Но сегодня и андабаты не спешили утешить почтенную публику потоками крови, пущенными вслепую негодным оружием. Кто-то порезался о собственный меч, кто-то отдавил противнику ногу и теперь сам катался, вздымая пыль. Плебеи хохотали, но серьезные ценители искусства тыкали большими пальцами вниз.
— Не так я себе это представлял, — признался доцент Хромин, не понимающий, когда настанет момент отечески закрывать глаза Айшат, чтобы она не видела крови.
— Не беспокойтесь, — заверил Феодор. — Они просто тянут время до появления на трибуне диктатора. Кому же охота слышать: «Так-так, а повторите-ка все сначала». Им сначала повторять, а на арене уже пятнадцать трупов, а?
Торговец петухами говорил быстро, а руками жестикулировал, как настоящий завсегдатай нижних мест на трибунах. Андрею пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить: перед ним один из сильных мира сего.
— Ты узнал что-нибудь по поводу?… — нерешительно произнес он.
— Я извиняюсь, — удивился Феодор, — как ты думаешь, почему задержался диктатор? Вон погляди.
Ударили одновременно тимпаны, кимвалы и гонги. Медленной походкой в ложу над Триумфальными воротами вошел квадратный человек, золотое шитье на тоге которого отбрасывало солнечные зайчики даже на оппозиционную трибуну. Навстречу ему поднялся Внутринний, а следом вошел тонкий и зеленоватый Плющ. Стадион выдохнул, как один человек, а потом взорвался скандированием:
— Рим! Рим! Рим не-по-бе-дим! Риму — мир!
Кричали все, даже оппозиционеры, даже торговцы арахисом, даже лорарии, пытающиеся своими раскаленными кочережками заставить адабатов скоренько добить друг друга. И только высоко на оппидуме среди ликующей толпы высились четыре молчаливые фигуры.
Скрывающий свое лицо Геварий.
Бесстрастно пережевывающий морские камушки Пессимий.
Резкая, прекрасноглазая, раскрасневшаяся Феминистия.
И, соответственно, раскрасневшийся, желтоволосый Деметриус Семипедис. Пока шатко и валко организовывалось зрелище на арене, Пульхерия подстерегла санинспектора Хромина в одном из сумрачных закоулков оппидума, и теперь оба переводили дыхание.
— А вот великолепнейшее мужское тело из всех виданных мной!
Хромин— старший инстинктивно шагнул в сторону, Геварий глянул удивленно. Но оказывается, Пульхерия всего-навсего любовалась одним из гладиаторов, которого на арене несколько свободных римлян силой втискивали в боевое облачение. Хромин пригляделся, и ему сделалось нехорошо.
Служители загоняли львов обратно в клетку, два хищника подчинились, один — ни в какую. Ослепительное небо, облака из штукатурки, солнце, сбежавшее из солярия. Золотые отблески из правительственной ложи, почтительный шепот вокруг: «Философ! Поэт! Мудрец! Концепция здорового общества!» Санитарный инспектор украдкой поглядел на свои руки в жемчужного цвета рукавах с пурпурной оторочкой и синей молнией на безымянном пальце. Потом обежал взглядом толпу на трибунах, неисчислимую, многоголосую.
— По кругу трибун гуляла волна вскинутых рук — приветствовали диктатора. Где-то там должны быть — Хромин-старший был в этом уверен — младший брат, и названая жена, и сотрудник Федеральной службы безопасности Российской Федерации, по-прежнему готовый вывести взяточника-санинспектора на чистую воду. И где-то там должна быть белая тень, что идет по пятам.
«Кто я? — подумал в который раз Хромин. — Где я в этом потоке? Куда я иду?»
— Кровавый тиран что-то задумал! — с безошибочностью старого бойца определил Геварий.
Над огромной пустотой арены они встретились глазами с Луллой, и тот, по-прежнему кивая советнику по особым вопросам, вдруг улыбнулся.
— Ваше предложение встречено с большим интересом, — объяснял Андрею Теменеву Феодор. — Оппозиция предпринимает серьезные шаги в плане воздействия на общественное сознание. Противоборствовать впрямую было бы нелепо. Они заставляют народ горько задуматься, значит, наша задача — дать людям новое, небывалое удовольствие. Но боюсь, теперь я уже не смогу отговориться незнанием подробностей. Прежде чем мы отправимся к богоподобному с тем, чтобы представить тебя как знатока экзотических и чужестранных развлечений, я хотел бы знать суть проекта в общих чертах.
— Ноу-хау, — пробормотал себе под нос Андрей.
— Отнюдь не претендуя на знание всех языков, ставших тебе известными в долгих скитаниях, я сразу готов предположить, что тебя посетили некоторые сомнения, — подхватил Феодор, смешно соприкасаясь кончиками пальцев одной руки с другой.
Андрей невольно вспомнил всех торговцев и политиков, кто забавной суетливостью снискал его расположение, прежде чем поразить хладнокровием и безжалостностью ума.
— Ты не хочешь посвящать меня в суть твоей идеи, — тем временем токовал грек. — Мы договорились, что я сообщу наверх о невиданном развлечении, которое грозит превзойти все известные и которое придумал мой знакомый декан с петушиного рынка. Будучи обязан тебе жизнью и даже более того, я так и сделал. Диктатор жаждет знакомства с тобой и твоей идеей. Стоит ли теперь раскрывать свой секрет, думаешь ты, не посягнет ли этот торгаш, плутующий даже в петушиных боях, на мою интеллектуальную собственность?
Со стороны могло показаться, что мелкий лавочник умоляет храброго декана не губить его лавку, продающую рыболовные крючки. Айшат и ее псевдодядюшка даже не вслушивались в разговор, увлеченные зрелищем на арене.
— Будут убивать! — предрекал историк.
— Не будут! — упрямилась тавларка.
— А сейчас, — продолжал Феодор, убедившись, что поправок к произнесенным умозаключениям у Андрея нет, — я исключительно для того, чтобы ты понял, можно ли мне доверять, позволю себе обратить внимание дорогого декана на следующее. Вот рядом с диктатором в ложе стоит чиновник. Вид у него унылый, лицо тугодума, а между тем случись тебе прослыть государственным преступником, то вопрос о применении к тебе тех пыточных машин, что стоят в подвале нашего богоподобного, решал бы именно Внутринний Делл. И решал бы, будь уверен, наилучшим для безопасности государства образом. А теперь напряги свое орлиное зрение или поверь мне на слово. Что это за металлические предметы, которые вот уже с час он столь напряженно рассматривает и для переноски которых ему выделен специальный раб, тот самый, что обычно доставляет советнику вещественные доказательства важных государственных преступлений? Охотно разрешу твое замешательство. Этими предметами являются, — Феодор огляделся и мигнул Сане, погляди, мол, чтоб не было чужих ушей, — являются, говорю я, бронзовый меч, погнутый, словно ударом копыта нечистой силы, шлем раба Эномая, который сейчас готовится погибнуть на арене во славу кесаря, а несколько дней назад мог бы и порешить меня на рынке, когда бы не свалившийся с ясного неба ему на голову метеорит. А также сиракузский нагрудник, что был на том отпетом участнике братства Деяниры, который пригвоздил бы кого-то из нас арбалетной стрелой, если б не некий отлично подготовленный декан, уложивший его затем на месте из оружия неизвестного типа.
Помолчали.
— Значит, так, — стал объяснять Андрей, присаживаясь на ступеньку и чертя пальцем в пыли среди рассыпанного арахиса, — представь себе круг. Круглый барабан из дерева, камня или, скажем, воловьей шкуры, натянутой на обычный котел, насаженный на строго вертикальную ось.
— Хоть я и не Фагорий, — признался Феодор, — но постараюсь.
— Представь теперь, что верхняя поверхность неровная, а имеет кругообразное углубление, разделенное радиусами на тридцать шесть, а вернее, тридцать семь секторов.
Он старательно вывел в пыли окружность, перечеркнул ее крестом, получив популярный настенный символ, рисуемый скинхедами, а потом с большой тщательностью разделил четвертушку круга еще на девять равных долей.
Тем временем над цирком повисла выжидательная тишина. Арена подсохла и вновь сверкала, как серебро. Гладиаторы наконец-то договорились, самоорганизовались и приготовились к финальному построению для кровопролитнейшего боя. Вот они выстроились правильным кругом, причем представители одной из сражающихся сторон честным образом чередовались с другими.
Чтобы никому не было обидно, белые перья на шлемах одной из партий сражающихся заменили красными. Стоя в круге, спиной к его центру, каждый гладиатор ощущал плечами только ближайших соседей-врагов и мог видеть целую трибуну. Лица сидящих на ней зевак сливались для каждого бойца в одно ненавистное лицо хладнокровного соглядатая неизбежной гибели, но каким же пронзительно желанным казался клочок неба над стеной цирка! Вы, остающиеся в живых, не цените того, что у вас есть. К вам обращаюсь я, старый козел, и безусый молокосос, и декан с торгашом, чего-то ищущие у себя под ногами. Вы не на меня пяльтесь и не под ноги, уроды! Вы на небо поглядите!
— Часть лунок черная, часть красная. Но это не соответствует четности или нечетности номеров лунок! — все более увлекаясь теоретическим изложением, рассказывал Андрей. — Те же номера начерчены на игровом поле, что позволяет поставить фишку, — он подобрал орешек и втиснул в нарисованный круг, — или, если хочешь, монету, на цвет, на дюжину, на номер или на зеро. Барабан вращается, шарик катится…
Круг из гладиаторов пришел в движение. Хорошо отрепетированным шагом они двинулись влево, что обеспечило вращение круга против часовой стрелки, еще не изобретенной в Древнем Риме. На втором шаге по команде «Делай два!» все восемьдесят обнажили короткие мечи. Проделано это было безукоризненно, — казалось, свернувшаяся кольцом сколопендра одним махом выставила из панциря короткие, смертельно ядовитые шипы.
— И ты утверждаешь, что в это будут играть? — недоверчиво переспросил Феодор.
— Будут просиживать ночами, — уверенно предсказал Андрей, — бросать жен и молодых любовниц, отдавать все имущество в доход государству. Смотреть на вращение разноцветного круга занятие столь же притягательное, как огонь, поток воды или чужая работа…
Восемьдесят гладиаторских глоток затянуло дружное «а». По-прежнему ощущая плечом только врага справа и врага слева, смертники шагали все быстрее, как будто пытались убежать от себя самих. Над огромной ареной повисла тишина, такая, что стало слышно хриплое карканье кружащего в небе ворона, и только из центра циркового подиума неслось, вращаясь по кругу, завинчиваясь воронкой в невидимый смерч до небес: «А-а-а-а!»
— Погоди, — переспросил, морщась от нарастающего шума, Феодор, — но если ставки, как ты говоришь, пропорциональны вероятности выигрыша, то не превращается ли эта затея лишь в невероятно сложно устроенную лотерею? Окупит ли предприятие себя само?
Сейчас по команде «Делай три!» они резко обернутся к центру круга, и тут уже исчезнет все: и многоглазая масса зрителей, и небо над стеной, и даже враги справа и слева. Каждый будет различать из всего окружающего мира только две точки — зрачки соперника напротив. И когда восемьдесят вооруженных тренированных рабов одним махом ринутся каждый на своего врага, тогда и начнется восхитительное, долгожданное, яркое зрелище, посвященное празднику Плодородия. Тогда будет и кровь, и катарсис.
— Понимаешь, в чем фишка, — улыбнулся Андрей, и в улыбке его сквозили мудрость и жизненный опыт без малого двух десятков веков, — так бы оно и было, будь на барабане тридцать шесть делений. Но их на одно больше. Есть еще и зеро.
— Де-е-е-е-ла-а-а-й три-и!
Гладиаторы повернулись через левое плечо. Но глаза соперника напротив они не увидели. В центре круга стоял Анатолий Белаш.
Он был без оружия. Из-под наспех напяленного доспеха торчали клочья белого свитера. А на шлеме торжествующе покачивалось белое перо.
— Чего, обезьяны неумытые, — с обезоруживающе открытой и вместе с тем волчьей усмешкой, столь памятной в судах города Петербурга, произнес он, — подраться захотелось? Друг с другом? Тут большого ума, блин, не надо! Вас вертанули раком к трибунам, вы уже ничего кроме друг друга не видите? Вон ты, узкоглазый, и ты, шоколадный! Не понимаете, что вы друг на друга больше похожи, чем на этих, которые на трибунах? Куул! — Он потыкал пальцем вверх и вниз. — Отсто-ой! Рэперы поганые, негритянская культура, джаз-банды! Вот они там сидят сейчас и воображают, что они — высшая раса. — Неукротимый Анатолий поднялся на цыпочки и поверх голов гладиаторов показал зрителям непристойный жест. — Да вы высшую расу просто не видели! Ну че, пацаны? Будем резать друг друга или поймем, кому это на самом деле выгодно? Вы же в Италии, мать вашу! Муссолини позабыли, ешкины мослы?
Самым удивительным было то, что, не заморачиваясь мыслями о языковом барьере, вещал он по-русски. Однако же армяне, эфиопы и персы слушали со все возрастающим вниманием и пониманием, ощущая скорее интонационную, чем лингвистическую логику.
По трибунам пробежал недоумевающий гул, видимо, заминки зрелища при условии присутствия диктатора не предполагались. Два лорария, накалившие на огне длинные жезлы, оставили в покое забастовавшего льва и стали подбираться к остановившемуся кругу с двух сторон, намереваясь форсировать боевое столкновение. Но они не учли роста Белаша.
— Вон они! — заорал он внезапно, указывая обеими руками. Ряд гладиаторов машинально разомкнулся, оборачиваясь частоколом лезвий к надсмотрщикам. Те продолжали движение, рассчитывая на длину и устрашающий вид светящегося вишневым цветом металла. — Вас же больше, долболомы! — взвыл лидер русских националистов и, разбежавшись, легко уклонился от пышущего жаром острия.
Пытаясь сохранить дистанцию, лорарий обернулся и тут же упал, схваченный за волосы набежавшим Эномаем. Второй надсмотрщик бросился наутек, но не пробежал и пяти шагов. Его настигли и стали топтать босыми ногами.
— Поднимите палки! — велел Белосток голосом, не терпящим возражений.
Пара гладиаторов послушно подбежала и подхватила еще горячие жезлы. По периметру арены стали подниматься на ноги андабаты, они с отвращением сдергивали с голов клоунские шлемы, и под одним из них обнаружилось лицо еще одного подростка с Лиговки. Алексей Илюхин сильно оброс за последнее время, загорел и напоминал хиппана, доведенного панками до крайних степеней общественной опасности.
Лорарии бежали с арены. Дежурный по цирку ланиста, проклинающий на чем свет стоит собственный сценарий, во главе отряда всадников поскакал вперед. Выбора у него особенного не было: если в твое дежурство в цирке происходит бунт, побег диких животных или массовая оргия (случалось и такое), можешь забыть о вилле в пригороде и начинать готовиться к освоению верховий Нила или, скажем, к плаванью за Геркулесовы столбы.
Несколько ретиариев и мирмилонтов, действуя под иноязычным рыком Белаша дружнее, чем на учениях, Растянув несколько сетей, предназначенных для боя с трезубцем, устремились навстречу конному отряду. Кто-то был отброшен конскими копытами, но вслед за тем и сама лошадь, скакавшая впереди, испуганно заржав, опрокинулась на бок, следующие налетели на нее, и во всей этой толчее зашустрил угрюмый Алексей Илюхин, перерезая подпруги всадников. В довершение суматохи тот самый лев, обернувшись, хлопнул лапой по спине засмотревшегося стражника, должно быть, почуяв агрессию или страх звериным инстинктом.
— Копья! Копья не забудьте, ниггеры мои дорогие! — заклинал Белаш, огромными шагами бегая по полю боя, нимало не смущаясь тем, что оно является ареной. — Ноги лошадям не поломайте!
Только один конь, брошенный на мятежных бойцов, вырвался из свалки и помчался к Триумфальным воротам. За ним в кучерявом облаке пыли волочился дежурный ланиста, зацепившийся стременем за сбрую.
Не прошло и пяти минут, как все та же сотня босых людей, тяжело дыша, собралась в неправильное каре. У них были мечи, копья и четыре лошади. Кроме того, хорошо подумав, к ним вперевалочку направился лев. Проходя мимо Хоздазата, кивнул вопросительно. Религиозный фанатик пожал плечами: «А почему бы нет?» и, легко поднявшись, присоединился к животному.
— Братья! — хрипло пролаял Анатолий Белосток, снова чувствуя себя Магистром Белым. Он огляделся по сторонам. На высоких мраморных лестницах сидели более десятка тысяч вооруженных мужчин в тогах и смотрели на маленький отряд как на митинг тараканов — с недоуменной брезгливостью. — Братья, эти зажравшиеся гниды хотели нас стравить себе на потеху. Но мы, настоящие славяне… — Его взгляд остановился на ослепительно белых склерах под абсолютно черными веками с энтузиазмом слушающего ретиария. — Вернее говоря, мы, боевой интернационал… — Стоящий впереди тех, кто останавливал лошадей, Алексей Илюхин бдительно дернул головой. — Короче, мы все тут гладиаторы! Чего к нам понаехали эти плебеи? Чего от нас требуют эти коррумпированные патриции? Если вы не хотите, чтобы ваши дети были похожи вот на них, — он ткнул жезлом в сторону воняющего чесноком зрителя, который сперва от избытка чувств выбежал на поле вместе со всадниками, приговаривая: «А вот дам-ка я этим рабам с ноги», а теперь стоял ни жив, ни мертв, — вы не допустите, а мы не потерпим! Они, — он обвел рукой трибуны и топнул ногой по дезинфицированной выли, — ничего нам не посмеют сделать! Потому что это наша земля!
Гладиаторы дружно вскинули вверх руки, хотя никто из них, да и из сидящих на трибунах, кроме разве что пяти человек, не понимал ни слова из пламенной речи Белостока. Андрей только головой покачал, уразумев, что и аналитикам ФСБ не следовало, оказывается, искать логический смысл в речах партайгеноссе Белаша. Талант экстремистского лидера оказался сродни сольфеджио: нужное сочетание эмоционального посыла и напряжения голосовых связок, и вот уже какие-то сто негров готовы набить морды десяти тысячам римлян.
— Если правда то, что ты утверждаешь, — спокойно говорил в это время Лулла, почесывая грудь под золотым шитьем и глядя в унылые глаза своего советника, — то с этого самого момента ты должен бросить все и искать это. Ты должен найти это первым, пока это не досталось Геварию. На игрушку с санитарным благополучием мы найдем чем ответить, а если не врет Феодор, то уже и нашли. Но новое оружие — это не игрушка. Кто может пробивать доспехи на расстоянии ста шагов, тот и будет плавать в моем бассейне.
— Гладиатор, не зевай! — донеслось откуда-то снизу. — Зиг-хайль! Зиг-хайль!
— Это еще что такое? — удивился диктатор.
— Мятеж, — равнодушно пояснил Внутринний Делл. — Гладиаторы бунтуют. Дежурного ланисту, по-моему, уже никуда не сослать. А этих встретят у ворот копейщики. Не обращай внимания, богоподобный.
Лулла задумчиво поглядел вниз, где группа из ста одного человека и одного льва воодушевленно маршировала на месте, и покачал головой.
— Этими… как их… Фагорий изобрел… арбалетами? — понимающе наклонил голову советник.
— Пропустить, — негромко сказал Лулла, наблюдая, как группа устремляется к воротам Смерти, куда обычно баграми утаскивали поверженных в сражении по окончании увеселения. — Что ты на меня смотришь? Открыть ворота, и пусть бегут, там как раз Везувий. Ничто не сплачивает республику так, как небольшой, локальный, контролируемый мятеж.
— Да говорю же вам! — улыбалась тем временем дочь тавларских гор соседу, который кричал, вздувая жилы на лбу и горле: «Лев, лев, порви сектанта!» — Да говорю же я вам: никто тут никого не убьет! Это же все нормальные умные люди, не идиоты и не припадочные! Всегда можно договориться.
— All you need is love! — пропел вполголоса Андрей.
— Ты еще иронизируешь? — задышал доцент. — Девочка свято верит, что ее убежденность может противостоять ходу мировой истории. Девочку надо увести.
— Тебе надо, ты и уводи, — предложил Андрей Теменев, украдкой оглядев забитые до отказа места кругом. — И потом, для человека, предоставившего свою мебель под жертвенник, ты уж больно жалостлив…
— Тихо ты! — засипел Святослав Хромин.
Покачивая длинным раскаленным металлическим прутом, к крайнему льву подошел служитель. Лев сразу встал. На ляжках его виднелись старые следы ожогов. Брезгливо, как гладиатор, поднимая лапы, прошел хищник по арене кругом, пока не очутился за спиной Хоздазата. Тот, не оборачиваясь, показал льву, а может, и не только льву, кулак.
Цирк заволновался, особенно оппозиционная трибуна, та, что мягким полуконусом уходила вниз, образуя нижний обвод чаши.
— Хоз-да-зат! — хором кричали Сессий и Моккий, перебегая от одного парапета к другому. — Хоз-да-зат! Мы с то-бой!
Внутринний Делл в правительственной ложе рассеянно приподнял голову, поглядел на горлопанов и снова погрузился в раздумья.
Лев прыгнул. Без особой охоты и не очень-то быстро, но все-таки прыгнул. Голова сектанта скрылась в львиной пасти, но в ту же секунду жертва провернулась, словно лампочка в патроне, и, вцепившись одной рукой в горло животного, другой, вооруженной отросшими, словно у Фредди Крюгера, ногтями, принялась полосовать представителю кошачьих морду. Лев зажмурился, сразу стало понятно, откуда у него царапины и чего он боится больше всего: потери зрения. Напрасно, однако ж.
Улучив момент неплотного сжатия зубов, неустрашимый Хоздазат просунул руку куда-то далеко, под брюхо животного, цирк огласил короткий рев, после чего лев с отвращением выплюнул голову диссидента и нетвердой походкой побрел к своим. «Господи, когда же я сдохну?» — казалось, говорила его морда.
— Нечестно, — огорчилась Айшат.
— Видал, зверь!? — затараторил крикливый, слегка уже охрипший субъект. Он размахивал над головой оторванным рукавом, чем-то напоминая спортивный геликоптер. — Это вот секта такая, ранние христиане. Я с одним говорил. Я ему: если вы «ранние», то какие ж будут «поздние»? А он молчит. Я ему: ну чего, чего ты голову себе дурью забиваешь? А он молчит. Я ему: ну чего ты рыбу-то на стене нарисовал?… Ну, слово за слово, ткнул я его копьем и пошел себе…
— Я знавал одного сектанта, — неожиданно вмешался в разговор Андрей, — который называл себя свидетелем, хотя не видел пальцев вытянутой перед собой руки.
— Хоз-да-зат! Мо-ло-дец! Хоз-да-зат! Чем-пи-он! — гремела оппозиционная трибуна.
Зеленая трибуна, болевшая за льва, полезла в принесенные с собой котомки за селитрой и соломой — поджигать.
— Уж не для меня ли ты занял место, достопочтенный гражданин?
Никто и не заметил, как сквозь азартно болеющую толпу протиснулся субъект в безукоризненной хламиде и с большим носом, сопровождаемый короткоостриженным отроком. Феодор.
— А для кого же еще! — с готовностью вскочил на ноги чесночный.
Его тут же оттеснил крикливый. Собственно, для того они и посещали цирк, зрелища — это, скорее, хобби. Настоящий доход — от припоздавших патрициев. Феодор разрешил спор при помощи пяти-шести серебряных монет, после чего парочка отбыла восвояси.
— Моего ординарца представлять нет нужды, — Улыбнулся торговец-политик, — почтение твоему дядюшке… — он склонился в полупоклоне к Святославу Хромину, а сам цепкими внимательными глазами присматривался к собеседнику, — и твоей очаровательной сестре, если я не ошибаюсь.
Айшат не реагировала ни на галантное обращение, ни на оклик. Полными непонимания глазами она следила за ареной.
— Дерутся! — сообщила она.
— Эх, милая моя… — мечтательно покачал головой собеседник, пристраиваясь поудобнее на мраморную ступень, заменявшую скамьи. — Видели бы вы картинки моей юности! Ах, какое было время! Цест на ладонь, панцирь на гениталии, и добро пожаловать! Сейчас так драться не умеют, не хотят, да и просто не могут. Поглядите, они уже полчаса встать по-человечески не могут.
И действительно, на арене, где все уже как будто изготовилось к массовому бою франитов с самнийцами, где уже сверкали обнаженные мечи и колыхались перья на шлемах, возникла очередная заминка. Как всегда, скандалил Белаш.
— Да не хочу я это надевать! — гортанно говорил он и интернациональными жестами вновь и вновь подтверждал свой отказ, отшвыривая шлем с красивым черным пером.
Лорарий шел поднимать шлем и для острастки щелкал бичом. Анатолий Белаш скалился, поглядывая на Эномая. Тому досталось белое перо на шлеме, но надевать его негр все равно не решался, как бы опасаясь, не загудит ли бронзовая сковородка снова под ударом пули от пистолета Макарова.
— Да объясните вы ему! — страдал ланиста, придумавший сценарий нынешнего боя и уязвленный в самое сердце тем, что все идет наперекосяк. — Вбейте ему в башку, что это красиво и символично. Он белый — перо черное. Тот черный — перо белое. Возникает некоторый внутренний ритм, некоторая концепция…
Пока суд да дело, зрителей развлекали андабаты — десять пар условно годных к боевым выступлениям гладиаторов, кто простуженный, кто с потертостями, кто ростом не вышел. Их отделили от прибывшей сотни. Им были выданы кривые или попросту негодные мечи, глухие шлемы со случайно пробитыми отверстиями, а некоторым к ноге привязали по небольшому камню. Эти античные клоуны составляли серьезную конкуренцию мимам и исполнителям коротких похабных песенок, во всяком случае, неизменно били последних в харчевнях и трактирах, и только при поддержке трагических актеров мимы рисковали теперь отведать вина.
Но сегодня и андабаты не спешили утешить почтенную публику потоками крови, пущенными вслепую негодным оружием. Кто-то порезался о собственный меч, кто-то отдавил противнику ногу и теперь сам катался, вздымая пыль. Плебеи хохотали, но серьезные ценители искусства тыкали большими пальцами вниз.
— Не так я себе это представлял, — признался доцент Хромин, не понимающий, когда настанет момент отечески закрывать глаза Айшат, чтобы она не видела крови.
— Не беспокойтесь, — заверил Феодор. — Они просто тянут время до появления на трибуне диктатора. Кому же охота слышать: «Так-так, а повторите-ка все сначала». Им сначала повторять, а на арене уже пятнадцать трупов, а?
Торговец петухами говорил быстро, а руками жестикулировал, как настоящий завсегдатай нижних мест на трибунах. Андрею пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить: перед ним один из сильных мира сего.
— Ты узнал что-нибудь по поводу?… — нерешительно произнес он.
— Я извиняюсь, — удивился Феодор, — как ты думаешь, почему задержался диктатор? Вон погляди.
Ударили одновременно тимпаны, кимвалы и гонги. Медленной походкой в ложу над Триумфальными воротами вошел квадратный человек, золотое шитье на тоге которого отбрасывало солнечные зайчики даже на оппозиционную трибуну. Навстречу ему поднялся Внутринний, а следом вошел тонкий и зеленоватый Плющ. Стадион выдохнул, как один человек, а потом взорвался скандированием:
— Рим! Рим! Рим не-по-бе-дим! Риму — мир!
Кричали все, даже оппозиционеры, даже торговцы арахисом, даже лорарии, пытающиеся своими раскаленными кочережками заставить адабатов скоренько добить друг друга. И только высоко на оппидуме среди ликующей толпы высились четыре молчаливые фигуры.
Скрывающий свое лицо Геварий.
Бесстрастно пережевывающий морские камушки Пессимий.
Резкая, прекрасноглазая, раскрасневшаяся Феминистия.
И, соответственно, раскрасневшийся, желтоволосый Деметриус Семипедис. Пока шатко и валко организовывалось зрелище на арене, Пульхерия подстерегла санинспектора Хромина в одном из сумрачных закоулков оппидума, и теперь оба переводили дыхание.
— А вот великолепнейшее мужское тело из всех виданных мной!
Хромин— старший инстинктивно шагнул в сторону, Геварий глянул удивленно. Но оказывается, Пульхерия всего-навсего любовалась одним из гладиаторов, которого на арене несколько свободных римлян силой втискивали в боевое облачение. Хромин пригляделся, и ему сделалось нехорошо.
Служители загоняли львов обратно в клетку, два хищника подчинились, один — ни в какую. Ослепительное небо, облака из штукатурки, солнце, сбежавшее из солярия. Золотые отблески из правительственной ложи, почтительный шепот вокруг: «Философ! Поэт! Мудрец! Концепция здорового общества!» Санитарный инспектор украдкой поглядел на свои руки в жемчужного цвета рукавах с пурпурной оторочкой и синей молнией на безымянном пальце. Потом обежал взглядом толпу на трибунах, неисчислимую, многоголосую.
— По кругу трибун гуляла волна вскинутых рук — приветствовали диктатора. Где-то там должны быть — Хромин-старший был в этом уверен — младший брат, и названая жена, и сотрудник Федеральной службы безопасности Российской Федерации, по-прежнему готовый вывести взяточника-санинспектора на чистую воду. И где-то там должна быть белая тень, что идет по пятам.
«Кто я? — подумал в который раз Хромин. — Где я в этом потоке? Куда я иду?»
— Кровавый тиран что-то задумал! — с безошибочностью старого бойца определил Геварий.
Над огромной пустотой арены они встретились глазами с Луллой, и тот, по-прежнему кивая советнику по особым вопросам, вдруг улыбнулся.
— Ваше предложение встречено с большим интересом, — объяснял Андрею Теменеву Феодор. — Оппозиция предпринимает серьезные шаги в плане воздействия на общественное сознание. Противоборствовать впрямую было бы нелепо. Они заставляют народ горько задуматься, значит, наша задача — дать людям новое, небывалое удовольствие. Но боюсь, теперь я уже не смогу отговориться незнанием подробностей. Прежде чем мы отправимся к богоподобному с тем, чтобы представить тебя как знатока экзотических и чужестранных развлечений, я хотел бы знать суть проекта в общих чертах.
— Ноу-хау, — пробормотал себе под нос Андрей.
— Отнюдь не претендуя на знание всех языков, ставших тебе известными в долгих скитаниях, я сразу готов предположить, что тебя посетили некоторые сомнения, — подхватил Феодор, смешно соприкасаясь кончиками пальцев одной руки с другой.
Андрей невольно вспомнил всех торговцев и политиков, кто забавной суетливостью снискал его расположение, прежде чем поразить хладнокровием и безжалостностью ума.
— Ты не хочешь посвящать меня в суть твоей идеи, — тем временем токовал грек. — Мы договорились, что я сообщу наверх о невиданном развлечении, которое грозит превзойти все известные и которое придумал мой знакомый декан с петушиного рынка. Будучи обязан тебе жизнью и даже более того, я так и сделал. Диктатор жаждет знакомства с тобой и твоей идеей. Стоит ли теперь раскрывать свой секрет, думаешь ты, не посягнет ли этот торгаш, плутующий даже в петушиных боях, на мою интеллектуальную собственность?
Со стороны могло показаться, что мелкий лавочник умоляет храброго декана не губить его лавку, продающую рыболовные крючки. Айшат и ее псевдодядюшка даже не вслушивались в разговор, увлеченные зрелищем на арене.
— Будут убивать! — предрекал историк.
— Не будут! — упрямилась тавларка.
— А сейчас, — продолжал Феодор, убедившись, что поправок к произнесенным умозаключениям у Андрея нет, — я исключительно для того, чтобы ты понял, можно ли мне доверять, позволю себе обратить внимание дорогого декана на следующее. Вот рядом с диктатором в ложе стоит чиновник. Вид у него унылый, лицо тугодума, а между тем случись тебе прослыть государственным преступником, то вопрос о применении к тебе тех пыточных машин, что стоят в подвале нашего богоподобного, решал бы именно Внутринний Делл. И решал бы, будь уверен, наилучшим для безопасности государства образом. А теперь напряги свое орлиное зрение или поверь мне на слово. Что это за металлические предметы, которые вот уже с час он столь напряженно рассматривает и для переноски которых ему выделен специальный раб, тот самый, что обычно доставляет советнику вещественные доказательства важных государственных преступлений? Охотно разрешу твое замешательство. Этими предметами являются, — Феодор огляделся и мигнул Сане, погляди, мол, чтоб не было чужих ушей, — являются, говорю я, бронзовый меч, погнутый, словно ударом копыта нечистой силы, шлем раба Эномая, который сейчас готовится погибнуть на арене во славу кесаря, а несколько дней назад мог бы и порешить меня на рынке, когда бы не свалившийся с ясного неба ему на голову метеорит. А также сиракузский нагрудник, что был на том отпетом участнике братства Деяниры, который пригвоздил бы кого-то из нас арбалетной стрелой, если б не некий отлично подготовленный декан, уложивший его затем на месте из оружия неизвестного типа.
Помолчали.
— Значит, так, — стал объяснять Андрей, присаживаясь на ступеньку и чертя пальцем в пыли среди рассыпанного арахиса, — представь себе круг. Круглый барабан из дерева, камня или, скажем, воловьей шкуры, натянутой на обычный котел, насаженный на строго вертикальную ось.
— Хоть я и не Фагорий, — признался Феодор, — но постараюсь.
— Представь теперь, что верхняя поверхность неровная, а имеет кругообразное углубление, разделенное радиусами на тридцать шесть, а вернее, тридцать семь секторов.
Он старательно вывел в пыли окружность, перечеркнул ее крестом, получив популярный настенный символ, рисуемый скинхедами, а потом с большой тщательностью разделил четвертушку круга еще на девять равных долей.
Тем временем над цирком повисла выжидательная тишина. Арена подсохла и вновь сверкала, как серебро. Гладиаторы наконец-то договорились, самоорганизовались и приготовились к финальному построению для кровопролитнейшего боя. Вот они выстроились правильным кругом, причем представители одной из сражающихся сторон честным образом чередовались с другими.
Чтобы никому не было обидно, белые перья на шлемах одной из партий сражающихся заменили красными. Стоя в круге, спиной к его центру, каждый гладиатор ощущал плечами только ближайших соседей-врагов и мог видеть целую трибуну. Лица сидящих на ней зевак сливались для каждого бойца в одно ненавистное лицо хладнокровного соглядатая неизбежной гибели, но каким же пронзительно желанным казался клочок неба над стеной цирка! Вы, остающиеся в живых, не цените того, что у вас есть. К вам обращаюсь я, старый козел, и безусый молокосос, и декан с торгашом, чего-то ищущие у себя под ногами. Вы не на меня пяльтесь и не под ноги, уроды! Вы на небо поглядите!
— Часть лунок черная, часть красная. Но это не соответствует четности или нечетности номеров лунок! — все более увлекаясь теоретическим изложением, рассказывал Андрей. — Те же номера начерчены на игровом поле, что позволяет поставить фишку, — он подобрал орешек и втиснул в нарисованный круг, — или, если хочешь, монету, на цвет, на дюжину, на номер или на зеро. Барабан вращается, шарик катится…
Круг из гладиаторов пришел в движение. Хорошо отрепетированным шагом они двинулись влево, что обеспечило вращение круга против часовой стрелки, еще не изобретенной в Древнем Риме. На втором шаге по команде «Делай два!» все восемьдесят обнажили короткие мечи. Проделано это было безукоризненно, — казалось, свернувшаяся кольцом сколопендра одним махом выставила из панциря короткие, смертельно ядовитые шипы.
— И ты утверждаешь, что в это будут играть? — недоверчиво переспросил Феодор.
— Будут просиживать ночами, — уверенно предсказал Андрей, — бросать жен и молодых любовниц, отдавать все имущество в доход государству. Смотреть на вращение разноцветного круга занятие столь же притягательное, как огонь, поток воды или чужая работа…
Восемьдесят гладиаторских глоток затянуло дружное «а». По-прежнему ощущая плечом только врага справа и врага слева, смертники шагали все быстрее, как будто пытались убежать от себя самих. Над огромной ареной повисла тишина, такая, что стало слышно хриплое карканье кружащего в небе ворона, и только из центра циркового подиума неслось, вращаясь по кругу, завинчиваясь воронкой в невидимый смерч до небес: «А-а-а-а!»
— Погоди, — переспросил, морщась от нарастающего шума, Феодор, — но если ставки, как ты говоришь, пропорциональны вероятности выигрыша, то не превращается ли эта затея лишь в невероятно сложно устроенную лотерею? Окупит ли предприятие себя само?
Сейчас по команде «Делай три!» они резко обернутся к центру круга, и тут уже исчезнет все: и многоглазая масса зрителей, и небо над стеной, и даже враги справа и слева. Каждый будет различать из всего окружающего мира только две точки — зрачки соперника напротив. И когда восемьдесят вооруженных тренированных рабов одним махом ринутся каждый на своего врага, тогда и начнется восхитительное, долгожданное, яркое зрелище, посвященное празднику Плодородия. Тогда будет и кровь, и катарсис.
— Понимаешь, в чем фишка, — улыбнулся Андрей, и в улыбке его сквозили мудрость и жизненный опыт без малого двух десятков веков, — так бы оно и было, будь на барабане тридцать шесть делений. Но их на одно больше. Есть еще и зеро.
— Де-е-е-е-ла-а-а-й три-и!
Гладиаторы повернулись через левое плечо. Но глаза соперника напротив они не увидели. В центре круга стоял Анатолий Белаш.
Он был без оружия. Из-под наспех напяленного доспеха торчали клочья белого свитера. А на шлеме торжествующе покачивалось белое перо.
— Чего, обезьяны неумытые, — с обезоруживающе открытой и вместе с тем волчьей усмешкой, столь памятной в судах города Петербурга, произнес он, — подраться захотелось? Друг с другом? Тут большого ума, блин, не надо! Вас вертанули раком к трибунам, вы уже ничего кроме друг друга не видите? Вон ты, узкоглазый, и ты, шоколадный! Не понимаете, что вы друг на друга больше похожи, чем на этих, которые на трибунах? Куул! — Он потыкал пальцем вверх и вниз. — Отсто-ой! Рэперы поганые, негритянская культура, джаз-банды! Вот они там сидят сейчас и воображают, что они — высшая раса. — Неукротимый Анатолий поднялся на цыпочки и поверх голов гладиаторов показал зрителям непристойный жест. — Да вы высшую расу просто не видели! Ну че, пацаны? Будем резать друг друга или поймем, кому это на самом деле выгодно? Вы же в Италии, мать вашу! Муссолини позабыли, ешкины мослы?
Самым удивительным было то, что, не заморачиваясь мыслями о языковом барьере, вещал он по-русски. Однако же армяне, эфиопы и персы слушали со все возрастающим вниманием и пониманием, ощущая скорее интонационную, чем лингвистическую логику.
По трибунам пробежал недоумевающий гул, видимо, заминки зрелища при условии присутствия диктатора не предполагались. Два лорария, накалившие на огне длинные жезлы, оставили в покое забастовавшего льва и стали подбираться к остановившемуся кругу с двух сторон, намереваясь форсировать боевое столкновение. Но они не учли роста Белаша.
— Вон они! — заорал он внезапно, указывая обеими руками. Ряд гладиаторов машинально разомкнулся, оборачиваясь частоколом лезвий к надсмотрщикам. Те продолжали движение, рассчитывая на длину и устрашающий вид светящегося вишневым цветом металла. — Вас же больше, долболомы! — взвыл лидер русских националистов и, разбежавшись, легко уклонился от пышущего жаром острия.
Пытаясь сохранить дистанцию, лорарий обернулся и тут же упал, схваченный за волосы набежавшим Эномаем. Второй надсмотрщик бросился наутек, но не пробежал и пяти шагов. Его настигли и стали топтать босыми ногами.
— Поднимите палки! — велел Белосток голосом, не терпящим возражений.
Пара гладиаторов послушно подбежала и подхватила еще горячие жезлы. По периметру арены стали подниматься на ноги андабаты, они с отвращением сдергивали с голов клоунские шлемы, и под одним из них обнаружилось лицо еще одного подростка с Лиговки. Алексей Илюхин сильно оброс за последнее время, загорел и напоминал хиппана, доведенного панками до крайних степеней общественной опасности.
Лорарии бежали с арены. Дежурный по цирку ланиста, проклинающий на чем свет стоит собственный сценарий, во главе отряда всадников поскакал вперед. Выбора у него особенного не было: если в твое дежурство в цирке происходит бунт, побег диких животных или массовая оргия (случалось и такое), можешь забыть о вилле в пригороде и начинать готовиться к освоению верховий Нила или, скажем, к плаванью за Геркулесовы столбы.
Несколько ретиариев и мирмилонтов, действуя под иноязычным рыком Белаша дружнее, чем на учениях, Растянув несколько сетей, предназначенных для боя с трезубцем, устремились навстречу конному отряду. Кто-то был отброшен конскими копытами, но вслед за тем и сама лошадь, скакавшая впереди, испуганно заржав, опрокинулась на бок, следующие налетели на нее, и во всей этой толчее зашустрил угрюмый Алексей Илюхин, перерезая подпруги всадников. В довершение суматохи тот самый лев, обернувшись, хлопнул лапой по спине засмотревшегося стражника, должно быть, почуяв агрессию или страх звериным инстинктом.
— Копья! Копья не забудьте, ниггеры мои дорогие! — заклинал Белаш, огромными шагами бегая по полю боя, нимало не смущаясь тем, что оно является ареной. — Ноги лошадям не поломайте!
Только один конь, брошенный на мятежных бойцов, вырвался из свалки и помчался к Триумфальным воротам. За ним в кучерявом облаке пыли волочился дежурный ланиста, зацепившийся стременем за сбрую.
Не прошло и пяти минут, как все та же сотня босых людей, тяжело дыша, собралась в неправильное каре. У них были мечи, копья и четыре лошади. Кроме того, хорошо подумав, к ним вперевалочку направился лев. Проходя мимо Хоздазата, кивнул вопросительно. Религиозный фанатик пожал плечами: «А почему бы нет?» и, легко поднявшись, присоединился к животному.
— Братья! — хрипло пролаял Анатолий Белосток, снова чувствуя себя Магистром Белым. Он огляделся по сторонам. На высоких мраморных лестницах сидели более десятка тысяч вооруженных мужчин в тогах и смотрели на маленький отряд как на митинг тараканов — с недоуменной брезгливостью. — Братья, эти зажравшиеся гниды хотели нас стравить себе на потеху. Но мы, настоящие славяне… — Его взгляд остановился на ослепительно белых склерах под абсолютно черными веками с энтузиазмом слушающего ретиария. — Вернее говоря, мы, боевой интернационал… — Стоящий впереди тех, кто останавливал лошадей, Алексей Илюхин бдительно дернул головой. — Короче, мы все тут гладиаторы! Чего к нам понаехали эти плебеи? Чего от нас требуют эти коррумпированные патриции? Если вы не хотите, чтобы ваши дети были похожи вот на них, — он ткнул жезлом в сторону воняющего чесноком зрителя, который сперва от избытка чувств выбежал на поле вместе со всадниками, приговаривая: «А вот дам-ка я этим рабам с ноги», а теперь стоял ни жив, ни мертв, — вы не допустите, а мы не потерпим! Они, — он обвел рукой трибуны и топнул ногой по дезинфицированной выли, — ничего нам не посмеют сделать! Потому что это наша земля!
Гладиаторы дружно вскинули вверх руки, хотя никто из них, да и из сидящих на трибунах, кроме разве что пяти человек, не понимал ни слова из пламенной речи Белостока. Андрей только головой покачал, уразумев, что и аналитикам ФСБ не следовало, оказывается, искать логический смысл в речах партайгеноссе Белаша. Талант экстремистского лидера оказался сродни сольфеджио: нужное сочетание эмоционального посыла и напряжения голосовых связок, и вот уже какие-то сто негров готовы набить морды десяти тысячам римлян.
— Если правда то, что ты утверждаешь, — спокойно говорил в это время Лулла, почесывая грудь под золотым шитьем и глядя в унылые глаза своего советника, — то с этого самого момента ты должен бросить все и искать это. Ты должен найти это первым, пока это не досталось Геварию. На игрушку с санитарным благополучием мы найдем чем ответить, а если не врет Феодор, то уже и нашли. Но новое оружие — это не игрушка. Кто может пробивать доспехи на расстоянии ста шагов, тот и будет плавать в моем бассейне.
— Гладиатор, не зевай! — донеслось откуда-то снизу. — Зиг-хайль! Зиг-хайль!
— Это еще что такое? — удивился диктатор.
— Мятеж, — равнодушно пояснил Внутринний Делл. — Гладиаторы бунтуют. Дежурного ланисту, по-моему, уже никуда не сослать. А этих встретят у ворот копейщики. Не обращай внимания, богоподобный.
Лулла задумчиво поглядел вниз, где группа из ста одного человека и одного льва воодушевленно маршировала на месте, и покачал головой.
— Этими… как их… Фагорий изобрел… арбалетами? — понимающе наклонил голову советник.
— Пропустить, — негромко сказал Лулла, наблюдая, как группа устремляется к воротам Смерти, куда обычно баграми утаскивали поверженных в сражении по окончании увеселения. — Что ты на меня смотришь? Открыть ворота, и пусть бегут, там как раз Везувий. Ничто не сплачивает республику так, как небольшой, локальный, контролируемый мятеж.