Страница:
Это было самое северное из географических названий, усвоенных стражником в результате регулярного посещения по выходным общественно доступного Форума.
— Да брось ты его, — посоветовал менее образованный и потому более рассудительный товарищ, — чего с пнем лясы точить? У него тоже хозяин есть, пусть он и разбирается.
— Вот пока мы таких, как он, будем в город пускать, — кипятился первый, — у наших стариков не будет рабочих мест, а мы с тобой так по рынку шататься и будем, потому что кое-кто русобородый…
— Тихо ты! — цыкнул рассудительный.
Андрей, почувствовав, что острота конфликта отдалилась от него лично, попытался навести дипломатические мосты, которые в дальнейшем могли бы оказаться полезными, войти, так сказать, в контакт с местными властями.
— Человек человеку брат! — со всей возможной проникновенностью и верным произношением проговорил он.
Оба стражника замерли, будто пронзенные одной стрелой. Потом медленно обернулись к сидящему.
— Че ты сказал? — неприятным голосом осведомился посетитель форумов. — Нет, ты слышал, че он сказал?
— Он других слов не знает, — совершенно справедливо заметил рассудительный. — Его так научили, они повторяет, как попугай.
— Нет, ты слышал, чего он сказал? Ты слышал, как он сказал? Пусть он сначала говорить правильно научится, а потом в братья лезет! — Миска с остатками пива полетела в одну сторону, недогрызенный коржик — в другую.
Андрея ухватили за грудки и притиснули к вороту, уложив на рукоятку спиной. К самому носу притиснулось румяное, с багровой вмятиной от шлема на лбу остро пахнущее луком лицо. Ломким юношеским баритоном оно отчетливо проговорило:
— Не брат ты мне…
О том, что было дальше, торговцы из окружающих место происшествия лотков рассказывали друг другу по-разному, уж очень быстро все произошло. Рослый бледнолицый раб, оттолкнувшись ногами, перекувырнулся через ворот, одновременно потянув стражника на себя, тот сделал шаг и взвыл, не столько увидев, сколько почувствовав, куда вошла злополучная рукоятка. Вообще-то, по строгим правилам патрулям на рынке вменялось носить защиту на паху, но, много лет не встречая ни малейшего сопротивления со стороны торговцев, они манкировали строгими уложениями. Рассудительный товарищ попытался было извлечь меч, но тот некстати застрял, возможно, и потому, что накануне им разделывали реквизированного на соседнем базаре жирненького козленка, а после не чистили.
Поэтому все окружающие не имели удовольствия увидеть, как северянин двумя диковинными ударами босых ног под завязки шлема справа и слева сшибает этот шлем и третьим направляет обалделого и уже нисколько не рассудительного стража в мидиевый садок, потом возвращается к первому оппоненту, все еще согнувшемуся, словно разглядывающему, как впитывается в пыль пролитое пиво, и придает тому дополнительное ускорение. Звон.
Халтурно сработанный шлем мнется о доски ворота. Охранник опускается в пыль, и туберкулезный старик с удовольствием тычет в него истоптанной сандалией. Чистый нокаут.
Андрея окружило, как ему показалось, полрынка. Кто-то хлопал его по голому плечу, весьма больно, кстати, кто-то дружески терся носом о нос, — лейтенант Теменев едва успел вспомнить, что в этой разноплеменной толпе всякое действие следует по умолчанию рассматривать как приветствие, а то и в качестве знака признательности и восхищения. Кто-то сунул ему в руку запеченного трепанга, Андрей, не переставая улыбаться, сшамал этот архаичный хот-дог, не забывая улыбаться в ответ улыбкой типа «Ребята, ну я, собственно, ничего такого не сделал». Но было приятно.
И все кругом в один голос называли его Валей. Сначала Андрей, улыбаясь поправлял, потом передал. Какая, хрен, разница?
— Vale! Vale! — слышалось вокруг.
— Что здесь происходит? — послышался вдруг начальственный голос, сравнимый по мощности со всем шумовым фоном рыбного рынка столицы Римской империи.
Улыбки на лицах окружающих стали гаснуть одна за другой. Возникло массовое движение к периферии толпы, обступившей Андрея, и зашуршали тихие латиноязычные шепотки: «Разрешите пройти, мне пора, у меня камбала там сохнет». Очень скоро Теменев смог узреть стоящего впереди солидного отряда с уже знакомыми козьими копытами на знаках различия человека в закрытом шлеме. Телосложение гражданина язык не поворачивался назвать хилым.
— Галлус появился… — зашумели в толпе. — Проконсул по рынкам.
Конечно, начальник охраны рынков не был проконсулом, но прозвище свое оправдывал грозным видом. Суетящийся перед ним стряхивающий мидий с доспехов стражник выглядел особенно ненадежным служителем правопорядка.
— Сопротивление при задержании! — бормотал он. — Наглое нападение, пьяный дебош… Мы давно говорили о неблагонадежности в районе продажи камбалы!
Гигант в шлеме прошел мимо стражника и остановился перед Андреем. Тот стоял с пакетиком сушеных креветок в руках, у его ног валялись образованный стражник и небольшая рыба-пила, принесенная, должно быть, какой-нибудь торговкой, у которой особенно накипело против охранного предприятия.
— Валя, — на всякий случай представился Андрей.
Проконсул по рынкам внимательно поглядел на него и, словно ему понравился учтивый и вместе с тем смелый тон, снял шлем. Стали видны, будто вырубленное из нормандского гранита лицо и густая русая, подстриженная по моде борода, выдающая варвара» закрепившегося в Вечном городе и даже добившегося некоторого положения. Не зря начальника охраны называли Галлом.
— Vale! — оценивающе проговорил и он, коснувшись кожаной, с металлическими поковками перчаткой седоватой пряди на виске. Потом обратился к парню в мидиях: — Избил вас, говоришь?
— В кровь! — подтвердил тот. — И еще издевался по-всякому! Потом как звезданет меня по лицу! Сознание из меня вон…
— И правильно сделал! — рявкнул Галлус. — Сознание из него… В чем у тебя меч? Меч в чем, спрашиваю? А туда же: «Розыски козленка ведутся ускоренными темпами»! А этому покалеченному, чем на форумах целыми днями сидеть, хоть раз в гимнасий заглянуть бы для поддержания физической формы! Вас скоро не только гладиаторы, вас гладиаторовы шлюхи убивать будут. Оружие! Сдать оружие! А потом забери эту падаль, и чтобы я вас на рынках больше не видел. Ни вас, ни вашей Самообороны хромой козы! Вдвоем, вооруженные, не могли справиться с одним доходягой рабом! Ты чьих будешь? Молчит проклятый! Чей раб, спрашиваю всех присутствующих! Чей? Ну что, можно подумать, он сюда сегодня утром сам пришел? Ладно, вот что, мне ждать недосуг. Вот кладу кошелек с сестерциями по среднему курсу за взрослого раба мужского пола. Ежели кто тронет кошелек до прихода хозяина вот этого, который с пилой в руках, руки поотрываю! Хозяину передайте: я его выкупаю! У меня как раз зарезали десятника-рудиария на дворе, где петушиные бои!
И он поволок не выпускающего мокрую увесистую добычу Андрея через толпу. Андрей заботился о том, чтобы нечаянно не поранить нечаянного благодетеля носом рыбы-пилы, и, кстати, рыбный запах не казался ему теперь таким уж противным. За парочкой поспешали угрюмые стражники, вполголоса бормоча: «Вот еще один белый теперь над нами начальником». Эх, не слыхали они еще про Анатолия Белаша…
— Располагайся, наш новый друг и соратник, — любезно проговорил он, одной рукой обводя просторную залу с малахитовыми колоннами у двери, открытой прямо на плоскую крышу-балкон первого этажа, а другой вытирая крупные капли пота со лба. — Располагайся же и хорошенько отдохни перед тем, как мы направимся на Форум и, воспользовавшись твоим редкостным красноречием, донесем наконец нашу позицию до каждого, кто пользуется неотъемлемым правом римлянина свободно обсуждать любую тему в местах, где это санкционировано вышестоящими инстанциями! Я же пока переменю одежду и умащу себя благовониями. Не присоединишься ли и ты ко мне в этом небезынтересном времяпрепровождении, моя великолепная Феминистия?
Вошедшая мягкой кошачьей походкой следом за мужчинами матрона ласково улыбнулась и покачала головой:
— Ведь гость может заскучать, о мой мужественный Геварий, — укоризненно заметила она. — Или же у него возникнут вопросы относительно предстоящего выступления. Любые разъяснения, — она бросила на Хромина быстрый взгляд, — я готова дать вам, дорогой Семипедис.
— Поболтаем, — осторожно согласился Дмитрий Семипедис, — а вы умащайтесь, моститесь, умащивайтесь, короче говоря. Не беспокойтесь, я подожду.
Названный Геварием величественно двинулся во внутренние покои, но, остановившись на полдороге, тревожно огляделся:
— Только, ради Феба и Гименея легкокрылого, не подумай, что это мой дворец. Роскошь мы презираем, а это помещение предоставил нам на время для общего дела один патриций, преданный справедливости всей душой, но ныне пребывающий в отъезде.
— На Крите он пребывает, — уточнила Феминистия, дождавшись, когда шаги Гевария затихнут в мраморном лабиринте внутренних покоев дворца. — Сослали его на Крит. А друг Геварий всегда рад скупить чего-нибудь по дешевке на благо общего дела. Но поскольку он знаком с твоими работами о бессребреничестве…
— Не жалуешь ты что-то друга Гевария, — напрямик заметил Хромин, заглядывая в темные глаза матроны, словно ожидая увидеть в них продолговатые кошачьи зрачки.
Не вышло. Тонкая и гибкая Феминистия мгновенно отклонилась и пошла к фонтану. Окунула руку в голубую воду, подождала, когда рыбка подплывет, уставится на перламутровые ногти глупыми глазами.
— Я с ним сплю, — мрачно пояснила она, — и сплю не потому, что он так уж хорош собой, молод и горяч, а потому, что консул, замышляющий заговоры, рано или поздно может стать кесарем, это проверено. А, кроме того, в этом городе, — она метнула быстрый взгляд туда, где из оконного проема падал косой квадрат дневного солнца, — живут с полсотни мужчин, жаждущих моей смерти. И ни одного, слышишь, ни одного, кто желал бы меня саму: не денег, не влияния и не покровительства… Разумеется, я веду речь о людях благородных образованных и красноречивых, о таких римлянах, что даже на чужбине не теряют доблестного облика и даже становятся еще большими римлянами.
Пальчики с перламутровыми ноготками совершили молниеносное движение, и один из золотых карасей забился в изящной руке, впрочем, подумав секунду, Феминистия отпустила рыбешку и обернулась. Хромин стоял у окна, откуда било солнце, и, прищурясь, глядел на улицу.
— Силуэт… Белый силуэт… — бормотал он, словно пытаясь угадать за изящными очертаниями классических архитектурных силуэтов свою или хотя бы ее судьбу. Но напрасно матроне показалось, что ее не слушают. Стоило подойти неслышным шагом и коснуться плеча — честь, которая повергла бы к изящным ногам Феминистии любого из посетителей привилегированных лож Колизея (кроме самых погрязших в извращенной и кровосмесительной любви), — как хладнокровный философ произнес:
— Ну, спасибо на добром слове. Но, честно говоря, я не римлянин…
— Что ж ты, кельт, что ли? — расхохоталась молодая матрона. — Ладно, стандартные приемы с тобой не катят. Обычно надо ведь восхититься умом и талантом, и мужчина твой. Но я-то читала и другое твое сочинение, то, что на розовом пергаменте, да, Семипедис, не хмурь бровей так недоуменно. Хорошо понимаю, что кокетничать с тобой все равно, что ловить пчелу на мед. Хочешь знать, чего ждет от тебя Геварий и какую речь следует произносить на Форуме?
— Неплохо бы… — неуверенно пробормотал Хромин, взъерошив желтую шевелюру.
— Вся к твоим услугам! — со знакомой усмешечкой воскликнула Феминистия. — Но, согласись, в одном старый хрен определенно прав — жара несусветная. Не поможешь ли ты мне, прежде чем мы углубимся…
Хромин автоматически протянул руки, будто принимая пальто в гардеробе, и через секунду уже держал в руках кокетливую тунику, под которой, как выяснилось, на отчаянной девице благородного происхождения не было ничего. «А чего ты ждал? — мрачно подумал Дмитрий. — Бюстгальтера? Комбидресса?»
— Пока я не остыну, не оденусь, — ультимативным тоном произнесла дамочка, совершая уже знакомое хватательное движение пальцами, после которого глаза самозваного философа несколько расширились, а дыхание участилось. — И да поможет нам обоим Артемида девственная, чтобы это произошло, прежде чем мой возлюбленный консул и радетель о народном счастье умастит себя благовониями!
Как раз в этот момент по ступеням наружного крыльца здания, недавно купленного за бесценок блестящим оратором и политическим деятелем старой школы Геварием, легкими шагами серны сбежала изящная девушка, облаченная в мужскую тогу, а следом выкатился и запрыгал по ступеням, пересчитывая их коленями, локтями и ребрами, бородатый человек. Бородатого девушка поймала внизу лестницы, как опытный вратарь футбольного клуба «Рома» ловит мяч, летящий с одиннадцатиметровой отметки.
— Дядюшка! — воскликнула она участливо. — Вы не ушиблись?
— Пошли вон, бродяги! — вопил кто-то сверху голосом, которым благоразумное провидение награждает лишь привратников, вахтеров и ночных сторожей. — Сначала оденьтесь, как следует, а потом за родственников ходатайствуйте! Не надо нам ваших кузенов, сказано же вам, пятый раз сказано!
— Похоже, мы тут уже были, — пробормотал Святослав Хромин, неуверенно поднимаясь на ноги и поправляя на плече тогу, чтобы прикрыла маечную лямку. — Но понимаешь, Азазель, эти все колоннады так похожи…
— Как сказал ваш великий поэт, — привычно заметила Айшат, — «Я в сотый раз опять начну сначала…» Как бы ни было грустно ваше положение, дядя Слава, мое еще грустнее. Вы не знаете, что будете есть сегодня вечером. А я не знаю, где мой муж…
Дядя Слава поглядел на нее и максимально четко ответил на заданный вопрос, упирая на созвучие со словом «где». Он хотел таким образом выразить давнюю неприязнь к старшему брату и одновременно посочувствовать названой племяннице, к которой за неполный, но убийственно жаркий день успел привязаться, будто и впрямь приходился ей старшим родственником. Но Айшат поняла его по-своему и, как знает читатель, оказалась значительно ближе к истине. Она почувствовала, что ее муж ей сейчас с кем-то изменяет, и это, если учесть крайнюю кратковременность предшествовавшего семейного счастья, располагает к переходу мышления на более драматически ориентированных представителей женской лирической поэзии. Скажем, Ахматова…
И вот в это недоброе, не сулящее покоя и отдыха неимущим время на остывающей мраморной скамеечке, установленной на городской площади для общественных нужд по настоянию прогрессивной части сената, отстоявшей социальный закон об общедоступных мраморных скамеечках, сидели двое. Весь в пыли после многочисленных падений с лестниц, старец утешающе склонил себе на колени голову девушки в мужской тоге, в то время как она дрожащим, но все еще мелодичным голосом декламировала, адресуясь к уходящему дню:
— Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: не стой на ветру!
— Подлец, он и всегда был подлецом, — говорил младший Хромин, он же отныне «дядя Слава», вызывая в памяти ускользающий облик Хромина-старшего, персонифицирующийся неизменно в разбросанные кубики, покореженных солдатиков и походы с одноклассницами в кино на деньги из разбитой копилки младшего брата. — Твой муж — подлец, Айшатка, и потерять такого муженька — это еще удача, это еще не каждому везет… И кагэбэшники тоже все поголовно подлецы… А с нациками бритоголовыми ты вообще не связывайся, буде доведется, это вообще люди ненормальные… Одни мы с тобой, Айшаточка, в этом городе, но ты не бойся, ты спи. Дядя Слава тебя посторожит.
Из глубины переулка донесся разговор: сюда шли, беседуя, двое, при этом говорил только один, статный, Русобородый. С левой руки у него свисал шлем.
— Знаешь, земляк, мне даже по душе твое немногословие. В главном ты со мной согласен: в этом богом проклятом городе держаться надо вместе. Держись Галлуса, и ты далеко пойдешь, Тором клянусь, потому что больше здесь некому поклясться богами Северян. Но близок, говорю тебе, близок холодный ветер, что выметет всю эту продажную империю дочиста, как хорошая хозяйка пол в комнате.
Тот, кому предназначались эти проникновенны слова, только хмыкал, поправляя пилу-рыбу на плече. Но вот, проходя мимо общественной скамьи, он вдруг замедлил шаги и вгляделся. Потом, не говоря худого слова, ринулся вперед, бросил рыбу в пыль и порывисто обнял сидящего там пыльного старика с девушкой на коленях.
— А ну, быстро обрадуйся мне! — сквозь зубы прошептал он на ухо сбитому с толку и пораженному внезапной обонятельной атакой Хромину-младшему. — Быстро назови как-нибудь по-здешнему.
— Дорогой племянник! — громко и фальшиво воскликнул дядя Слава, с трудом удержавшись от классической цитаты «Брат Вася, узнаешь брата Колю?».
— Дорогой племянник! — не понимая смысла слов и компенсируя это проникновенностью голоса, ответил лейтенант Теменев.
— Это ты племянник, — зашипел на него, не разнимая объятий, бородатый историк, — а я — дорогой дядя!
— Дорогой дядя! — ничтоже сумняшеся поправился Андрей и, обернувшись к богатырю Галлусу, сделал ряд поясняющих жестов: — Вот это дорогой дядя! А вот это дорогая племянница дорогого дяди! — и, пораженный только что сделанным открытием, прижал к себе Айшат: — Сестренка!
— Ты нашел Дмитрия? — тихо спросила названая сестра.
— Я нашел рыбу, а если ты мне еще порадуешься, то и крыша у нас сегодня на ночь будет, — шептал ей на ухо Андрей, — потому что наглость берет города. Ну, скажи что-нибудь сложносочиненное, так, чтобы все услышали!
— Снова со мной ты, о мальчик-игрушка! Буду ли нежной с тобой, как сестра?
— Вот именно! — торжествующе заключил Андрей, и небрежно бросив Галлусу: — Это со мной. Родственники. С периферии, — поднял тяжелую рыбину на плечо и зашагал к месту предполагаемого ночлега.
Глава 5
— Да брось ты его, — посоветовал менее образованный и потому более рассудительный товарищ, — чего с пнем лясы точить? У него тоже хозяин есть, пусть он и разбирается.
— Вот пока мы таких, как он, будем в город пускать, — кипятился первый, — у наших стариков не будет рабочих мест, а мы с тобой так по рынку шататься и будем, потому что кое-кто русобородый…
— Тихо ты! — цыкнул рассудительный.
Андрей, почувствовав, что острота конфликта отдалилась от него лично, попытался навести дипломатические мосты, которые в дальнейшем могли бы оказаться полезными, войти, так сказать, в контакт с местными властями.
— Человек человеку брат! — со всей возможной проникновенностью и верным произношением проговорил он.
Оба стражника замерли, будто пронзенные одной стрелой. Потом медленно обернулись к сидящему.
— Че ты сказал? — неприятным голосом осведомился посетитель форумов. — Нет, ты слышал, че он сказал?
— Он других слов не знает, — совершенно справедливо заметил рассудительный. — Его так научили, они повторяет, как попугай.
— Нет, ты слышал, чего он сказал? Ты слышал, как он сказал? Пусть он сначала говорить правильно научится, а потом в братья лезет! — Миска с остатками пива полетела в одну сторону, недогрызенный коржик — в другую.
Андрея ухватили за грудки и притиснули к вороту, уложив на рукоятку спиной. К самому носу притиснулось румяное, с багровой вмятиной от шлема на лбу остро пахнущее луком лицо. Ломким юношеским баритоном оно отчетливо проговорило:
— Не брат ты мне…
О том, что было дальше, торговцы из окружающих место происшествия лотков рассказывали друг другу по-разному, уж очень быстро все произошло. Рослый бледнолицый раб, оттолкнувшись ногами, перекувырнулся через ворот, одновременно потянув стражника на себя, тот сделал шаг и взвыл, не столько увидев, сколько почувствовав, куда вошла злополучная рукоятка. Вообще-то, по строгим правилам патрулям на рынке вменялось носить защиту на паху, но, много лет не встречая ни малейшего сопротивления со стороны торговцев, они манкировали строгими уложениями. Рассудительный товарищ попытался было извлечь меч, но тот некстати застрял, возможно, и потому, что накануне им разделывали реквизированного на соседнем базаре жирненького козленка, а после не чистили.
Поэтому все окружающие не имели удовольствия увидеть, как северянин двумя диковинными ударами босых ног под завязки шлема справа и слева сшибает этот шлем и третьим направляет обалделого и уже нисколько не рассудительного стража в мидиевый садок, потом возвращается к первому оппоненту, все еще согнувшемуся, словно разглядывающему, как впитывается в пыль пролитое пиво, и придает тому дополнительное ускорение. Звон.
Халтурно сработанный шлем мнется о доски ворота. Охранник опускается в пыль, и туберкулезный старик с удовольствием тычет в него истоптанной сандалией. Чистый нокаут.
Андрея окружило, как ему показалось, полрынка. Кто-то хлопал его по голому плечу, весьма больно, кстати, кто-то дружески терся носом о нос, — лейтенант Теменев едва успел вспомнить, что в этой разноплеменной толпе всякое действие следует по умолчанию рассматривать как приветствие, а то и в качестве знака признательности и восхищения. Кто-то сунул ему в руку запеченного трепанга, Андрей, не переставая улыбаться, сшамал этот архаичный хот-дог, не забывая улыбаться в ответ улыбкой типа «Ребята, ну я, собственно, ничего такого не сделал». Но было приятно.
И все кругом в один голос называли его Валей. Сначала Андрей, улыбаясь поправлял, потом передал. Какая, хрен, разница?
— Vale! Vale! — слышалось вокруг.
— Что здесь происходит? — послышался вдруг начальственный голос, сравнимый по мощности со всем шумовым фоном рыбного рынка столицы Римской империи.
Улыбки на лицах окружающих стали гаснуть одна за другой. Возникло массовое движение к периферии толпы, обступившей Андрея, и зашуршали тихие латиноязычные шепотки: «Разрешите пройти, мне пора, у меня камбала там сохнет». Очень скоро Теменев смог узреть стоящего впереди солидного отряда с уже знакомыми козьими копытами на знаках различия человека в закрытом шлеме. Телосложение гражданина язык не поворачивался назвать хилым.
— Галлус появился… — зашумели в толпе. — Проконсул по рынкам.
Конечно, начальник охраны рынков не был проконсулом, но прозвище свое оправдывал грозным видом. Суетящийся перед ним стряхивающий мидий с доспехов стражник выглядел особенно ненадежным служителем правопорядка.
— Сопротивление при задержании! — бормотал он. — Наглое нападение, пьяный дебош… Мы давно говорили о неблагонадежности в районе продажи камбалы!
Гигант в шлеме прошел мимо стражника и остановился перед Андреем. Тот стоял с пакетиком сушеных креветок в руках, у его ног валялись образованный стражник и небольшая рыба-пила, принесенная, должно быть, какой-нибудь торговкой, у которой особенно накипело против охранного предприятия.
— Валя, — на всякий случай представился Андрей.
Проконсул по рынкам внимательно поглядел на него и, словно ему понравился учтивый и вместе с тем смелый тон, снял шлем. Стали видны, будто вырубленное из нормандского гранита лицо и густая русая, подстриженная по моде борода, выдающая варвара» закрепившегося в Вечном городе и даже добившегося некоторого положения. Не зря начальника охраны называли Галлом.
— Vale! — оценивающе проговорил и он, коснувшись кожаной, с металлическими поковками перчаткой седоватой пряди на виске. Потом обратился к парню в мидиях: — Избил вас, говоришь?
— В кровь! — подтвердил тот. — И еще издевался по-всякому! Потом как звезданет меня по лицу! Сознание из меня вон…
— И правильно сделал! — рявкнул Галлус. — Сознание из него… В чем у тебя меч? Меч в чем, спрашиваю? А туда же: «Розыски козленка ведутся ускоренными темпами»! А этому покалеченному, чем на форумах целыми днями сидеть, хоть раз в гимнасий заглянуть бы для поддержания физической формы! Вас скоро не только гладиаторы, вас гладиаторовы шлюхи убивать будут. Оружие! Сдать оружие! А потом забери эту падаль, и чтобы я вас на рынках больше не видел. Ни вас, ни вашей Самообороны хромой козы! Вдвоем, вооруженные, не могли справиться с одним доходягой рабом! Ты чьих будешь? Молчит проклятый! Чей раб, спрашиваю всех присутствующих! Чей? Ну что, можно подумать, он сюда сегодня утром сам пришел? Ладно, вот что, мне ждать недосуг. Вот кладу кошелек с сестерциями по среднему курсу за взрослого раба мужского пола. Ежели кто тронет кошелек до прихода хозяина вот этого, который с пилой в руках, руки поотрываю! Хозяину передайте: я его выкупаю! У меня как раз зарезали десятника-рудиария на дворе, где петушиные бои!
И он поволок не выпускающего мокрую увесистую добычу Андрея через толпу. Андрей заботился о том, чтобы нечаянно не поранить нечаянного благодетеля носом рыбы-пилы, и, кстати, рыбный запах не казался ему теперь таким уж противным. За парочкой поспешали угрюмые стражники, вполголоса бормоча: «Вот еще один белый теперь над нами начальником». Эх, не слыхали они еще про Анатолия Белаша…
* * *
— Ф-фу, — тяжело перевел дух сторонник истинной республиканской свободы, откидывая искривленными пальцами плащ с лица. Хотя с конспиративной точки зрения ничего удобнее, чем бродить по столице и ближайшим ее пригородам надежно укутанным, римские патриции, да и плебеи пока не придумали, но, Гефест их всех подери, до чего же жарко бывает к полудню! Только добравшись до прохладного портика небольшого дворца с уютным внутренним двором, поднятым на уровень второго этажа, где чудесным образом журчал фонтан с голубой водой и золотистыми карасями, главарь антиправительственного заговора позволил себе вдохнуть полной грудью.— Располагайся, наш новый друг и соратник, — любезно проговорил он, одной рукой обводя просторную залу с малахитовыми колоннами у двери, открытой прямо на плоскую крышу-балкон первого этажа, а другой вытирая крупные капли пота со лба. — Располагайся же и хорошенько отдохни перед тем, как мы направимся на Форум и, воспользовавшись твоим редкостным красноречием, донесем наконец нашу позицию до каждого, кто пользуется неотъемлемым правом римлянина свободно обсуждать любую тему в местах, где это санкционировано вышестоящими инстанциями! Я же пока переменю одежду и умащу себя благовониями. Не присоединишься ли и ты ко мне в этом небезынтересном времяпрепровождении, моя великолепная Феминистия?
Вошедшая мягкой кошачьей походкой следом за мужчинами матрона ласково улыбнулась и покачала головой:
— Ведь гость может заскучать, о мой мужественный Геварий, — укоризненно заметила она. — Или же у него возникнут вопросы относительно предстоящего выступления. Любые разъяснения, — она бросила на Хромина быстрый взгляд, — я готова дать вам, дорогой Семипедис.
— Поболтаем, — осторожно согласился Дмитрий Семипедис, — а вы умащайтесь, моститесь, умащивайтесь, короче говоря. Не беспокойтесь, я подожду.
Названный Геварием величественно двинулся во внутренние покои, но, остановившись на полдороге, тревожно огляделся:
— Только, ради Феба и Гименея легкокрылого, не подумай, что это мой дворец. Роскошь мы презираем, а это помещение предоставил нам на время для общего дела один патриций, преданный справедливости всей душой, но ныне пребывающий в отъезде.
— На Крите он пребывает, — уточнила Феминистия, дождавшись, когда шаги Гевария затихнут в мраморном лабиринте внутренних покоев дворца. — Сослали его на Крит. А друг Геварий всегда рад скупить чего-нибудь по дешевке на благо общего дела. Но поскольку он знаком с твоими работами о бессребреничестве…
— Не жалуешь ты что-то друга Гевария, — напрямик заметил Хромин, заглядывая в темные глаза матроны, словно ожидая увидеть в них продолговатые кошачьи зрачки.
Не вышло. Тонкая и гибкая Феминистия мгновенно отклонилась и пошла к фонтану. Окунула руку в голубую воду, подождала, когда рыбка подплывет, уставится на перламутровые ногти глупыми глазами.
— Я с ним сплю, — мрачно пояснила она, — и сплю не потому, что он так уж хорош собой, молод и горяч, а потому, что консул, замышляющий заговоры, рано или поздно может стать кесарем, это проверено. А, кроме того, в этом городе, — она метнула быстрый взгляд туда, где из оконного проема падал косой квадрат дневного солнца, — живут с полсотни мужчин, жаждущих моей смерти. И ни одного, слышишь, ни одного, кто желал бы меня саму: не денег, не влияния и не покровительства… Разумеется, я веду речь о людях благородных образованных и красноречивых, о таких римлянах, что даже на чужбине не теряют доблестного облика и даже становятся еще большими римлянами.
Пальчики с перламутровыми ноготками совершили молниеносное движение, и один из золотых карасей забился в изящной руке, впрочем, подумав секунду, Феминистия отпустила рыбешку и обернулась. Хромин стоял у окна, откуда било солнце, и, прищурясь, глядел на улицу.
— Силуэт… Белый силуэт… — бормотал он, словно пытаясь угадать за изящными очертаниями классических архитектурных силуэтов свою или хотя бы ее судьбу. Но напрасно матроне показалось, что ее не слушают. Стоило подойти неслышным шагом и коснуться плеча — честь, которая повергла бы к изящным ногам Феминистии любого из посетителей привилегированных лож Колизея (кроме самых погрязших в извращенной и кровосмесительной любви), — как хладнокровный философ произнес:
— Ну, спасибо на добром слове. Но, честно говоря, я не римлянин…
— Что ж ты, кельт, что ли? — расхохоталась молодая матрона. — Ладно, стандартные приемы с тобой не катят. Обычно надо ведь восхититься умом и талантом, и мужчина твой. Но я-то читала и другое твое сочинение, то, что на розовом пергаменте, да, Семипедис, не хмурь бровей так недоуменно. Хорошо понимаю, что кокетничать с тобой все равно, что ловить пчелу на мед. Хочешь знать, чего ждет от тебя Геварий и какую речь следует произносить на Форуме?
— Неплохо бы… — неуверенно пробормотал Хромин, взъерошив желтую шевелюру.
— Вся к твоим услугам! — со знакомой усмешечкой воскликнула Феминистия. — Но, согласись, в одном старый хрен определенно прав — жара несусветная. Не поможешь ли ты мне, прежде чем мы углубимся…
Хромин автоматически протянул руки, будто принимая пальто в гардеробе, и через секунду уже держал в руках кокетливую тунику, под которой, как выяснилось, на отчаянной девице благородного происхождения не было ничего. «А чего ты ждал? — мрачно подумал Дмитрий. — Бюстгальтера? Комбидресса?»
— Пока я не остыну, не оденусь, — ультимативным тоном произнесла дамочка, совершая уже знакомое хватательное движение пальцами, после которого глаза самозваного философа несколько расширились, а дыхание участилось. — И да поможет нам обоим Артемида девственная, чтобы это произошло, прежде чем мой возлюбленный консул и радетель о народном счастье умастит себя благовониями!
Как раз в этот момент по ступеням наружного крыльца здания, недавно купленного за бесценок блестящим оратором и политическим деятелем старой школы Геварием, легкими шагами серны сбежала изящная девушка, облаченная в мужскую тогу, а следом выкатился и запрыгал по ступеням, пересчитывая их коленями, локтями и ребрами, бородатый человек. Бородатого девушка поймала внизу лестницы, как опытный вратарь футбольного клуба «Рома» ловит мяч, летящий с одиннадцатиметровой отметки.
— Дядюшка! — воскликнула она участливо. — Вы не ушиблись?
— Пошли вон, бродяги! — вопил кто-то сверху голосом, которым благоразумное провидение награждает лишь привратников, вахтеров и ночных сторожей. — Сначала оденьтесь, как следует, а потом за родственников ходатайствуйте! Не надо нам ваших кузенов, сказано же вам, пятый раз сказано!
— Похоже, мы тут уже были, — пробормотал Святослав Хромин, неуверенно поднимаясь на ноги и поправляя на плече тогу, чтобы прикрыла маечную лямку. — Но понимаешь, Азазель, эти все колоннады так похожи…
— Как сказал ваш великий поэт, — привычно заметила Айшат, — «Я в сотый раз опять начну сначала…» Как бы ни было грустно ваше положение, дядя Слава, мое еще грустнее. Вы не знаете, что будете есть сегодня вечером. А я не знаю, где мой муж…
Дядя Слава поглядел на нее и максимально четко ответил на заданный вопрос, упирая на созвучие со словом «где». Он хотел таким образом выразить давнюю неприязнь к старшему брату и одновременно посочувствовать названой племяннице, к которой за неполный, но убийственно жаркий день успел привязаться, будто и впрямь приходился ей старшим родственником. Но Айшат поняла его по-своему и, как знает читатель, оказалась значительно ближе к истине. Она почувствовала, что ее муж ей сейчас с кем-то изменяет, и это, если учесть крайнюю кратковременность предшествовавшего семейного счастья, располагает к переходу мышления на более драматически ориентированных представителей женской лирической поэзии. Скажем, Ахматова…
* * *
День клонился к вечеру. Уже горланили свои дикие песни в тавернах гладиаторы. Уже были зажжены светильни, курильни и коптильни в термах, богатых домах и, напротив, задвинуты ставни в государственных учреждениях. Уже потянулись от домов длинные тени по городским площадям, и не так уж легко заранее сказать, не попросит ли одна из этих теней ваш кошелек, звенящий мелодичней бубна, или не срежет ли его с вашего ремня вовсе без спросу.И вот в это недоброе, не сулящее покоя и отдыха неимущим время на остывающей мраморной скамеечке, установленной на городской площади для общественных нужд по настоянию прогрессивной части сената, отстоявшей социальный закон об общедоступных мраморных скамеечках, сидели двое. Весь в пыли после многочисленных падений с лестниц, старец утешающе склонил себе на колени голову девушки в мужской тоге, в то время как она дрожащим, но все еще мелодичным голосом декламировала, адресуясь к уходящему дню:
— Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: не стой на ветру!
— Подлец, он и всегда был подлецом, — говорил младший Хромин, он же отныне «дядя Слава», вызывая в памяти ускользающий облик Хромина-старшего, персонифицирующийся неизменно в разбросанные кубики, покореженных солдатиков и походы с одноклассницами в кино на деньги из разбитой копилки младшего брата. — Твой муж — подлец, Айшатка, и потерять такого муженька — это еще удача, это еще не каждому везет… И кагэбэшники тоже все поголовно подлецы… А с нациками бритоголовыми ты вообще не связывайся, буде доведется, это вообще люди ненормальные… Одни мы с тобой, Айшаточка, в этом городе, но ты не бойся, ты спи. Дядя Слава тебя посторожит.
Из глубины переулка донесся разговор: сюда шли, беседуя, двое, при этом говорил только один, статный, Русобородый. С левой руки у него свисал шлем.
— Знаешь, земляк, мне даже по душе твое немногословие. В главном ты со мной согласен: в этом богом проклятом городе держаться надо вместе. Держись Галлуса, и ты далеко пойдешь, Тором клянусь, потому что больше здесь некому поклясться богами Северян. Но близок, говорю тебе, близок холодный ветер, что выметет всю эту продажную империю дочиста, как хорошая хозяйка пол в комнате.
Тот, кому предназначались эти проникновенны слова, только хмыкал, поправляя пилу-рыбу на плече. Но вот, проходя мимо общественной скамьи, он вдруг замедлил шаги и вгляделся. Потом, не говоря худого слова, ринулся вперед, бросил рыбу в пыль и порывисто обнял сидящего там пыльного старика с девушкой на коленях.
— А ну, быстро обрадуйся мне! — сквозь зубы прошептал он на ухо сбитому с толку и пораженному внезапной обонятельной атакой Хромину-младшему. — Быстро назови как-нибудь по-здешнему.
— Дорогой племянник! — громко и фальшиво воскликнул дядя Слава, с трудом удержавшись от классической цитаты «Брат Вася, узнаешь брата Колю?».
— Дорогой племянник! — не понимая смысла слов и компенсируя это проникновенностью голоса, ответил лейтенант Теменев.
— Это ты племянник, — зашипел на него, не разнимая объятий, бородатый историк, — а я — дорогой дядя!
— Дорогой дядя! — ничтоже сумняшеся поправился Андрей и, обернувшись к богатырю Галлусу, сделал ряд поясняющих жестов: — Вот это дорогой дядя! А вот это дорогая племянница дорогого дяди! — и, пораженный только что сделанным открытием, прижал к себе Айшат: — Сестренка!
— Ты нашел Дмитрия? — тихо спросила названая сестра.
— Я нашел рыбу, а если ты мне еще порадуешься, то и крыша у нас сегодня на ночь будет, — шептал ей на ухо Андрей, — потому что наглость берет города. Ну, скажи что-нибудь сложносочиненное, так, чтобы все услышали!
— Снова со мной ты, о мальчик-игрушка! Буду ли нежной с тобой, как сестра?
— Вот именно! — торжествующе заключил Андрей, и небрежно бросив Галлусу: — Это со мной. Родственники. С периферии, — поднял тяжелую рыбину на плечо и зашагал к месту предполагаемого ночлега.
Глава 5
NEL VERORE IL BELLO[19]
Утро. Солнце только поднялось над подковообразной стеной, окружающей общественный Форум Великого города. Поскольку доступ для свободного волеизъявления и обсуждения любых тем, имеющих общественную значимость, открыт гражданам с первым лучом солнца, то пока лишь пожилой раб подметал мокрые опилки с сердоликовой мозаики — каменных глициний и гранитных дельфинов, резвящихся на полу в окружении малахитовых волн.
Но вот на Форуме появился распорядитель сегодняшних диспутов, ответственный за недопущение сюда граждан, преследующих личные или корыстные интересы, а также за корректность и логическую безупречность высказываний, иначе говоря, государственный адмиратор. На местном, принятом единодушно как плебеями, так и патрициями сленге — адмир.
Государственный адмиратор громко произнес:
— Доброго всем времени суток! — хотя отлично видел, что на Форуме пока никого достойного его приветствия нет.
Это была давняя традиция, идущая от тех времен, когда Форум работал круглосуточно и по ночам не всегда удавалось разглядеть, сколько дискутирующих есть в наличии. Адмираторы в те времена трудились днем и ночью, сменяя друг друга каждые восемь часов. Но в том году, когда птицы отправились не на Север, а на Запад, и подряд наблюдалось два лунных затмения, и галлы нацелились заключить союз с фракийцами, доступ на Форум в целях поддержания общественной стабильности и охраны труда государственных адмираторов был приведен в теперешнее, безусловно оптимальное, состояние.
Адмиратор хозяйственно оглядел вверенное ему помещение, вернее, территорию, поскольку сверху за дискутирующими могло наблюдать только небо, почему, собственно, в дождливые дни здесь толкались всего несколько сумасшедших да горстка непризнанных поэтов. Негр успел почти полностью подмести сердоликовый пол и теперь тихо ворчал на языке всеми, включая его самого, забытой далекой родины:
— Доброго, доброго… Ходют тут и ходют, а ты за ними подметай…
Не обращая внимания на его бормотание, адмир взошел на возвышение. Он был в красивой лазоревой тоге, символизирующей чистоту помыслов свободолюбивых граждан, ведь с утра сегодня по расписанию на Форуме собирались представители оппозиционных сил, то есть преимущественно плебеи.
На Форум заглянул Юлий — молодой поэт, жаждущий славы. Его кудри вились точь-в-точь, как у тех голых вооруженных детей, которых принято изображать летающими вокруг богини любви Венеры и ее сексуального партнера Феба.
— Друзья! Товарищи! Любители стихов! — возвестил Юлий и только после громогласного обращения замолк и огляделся по сторонам: — Нету, что ли, никого?
Адмир молча наблюдал за оратором с высоты своего амвона. Каждому на Форуме отвечать ни глотки, ни здоровья не хватит. Юлий, не выдавая разочарования, принялся бродить, заглядывая за каждый пилястр на изъеденных временем стенах и не забывая распугивать тишину своим голосом:
— Может, кто уединился? Так вы отзовитесь, у меня стихи новые. Хорошие стихи получились, со значением. Так что вы вылезайте, если есть кто, и послушайте. Потому что я ненадолго. Только прочитаю, и на службу. Сегодня меня должны представить сенатору. Через час. Так что я едва успею. Да где все-то?
Не то чтобы призывы поэта были услышаны богами, но на Форум заглянул Коллагенус, прозванный за свою медлительность Лентусом. Как всегда раскрасневшееся плоское лицо его было покрыто испариной и выражало вселенское уныние. Тогу в местах соприкосновения с потной шеей давно было пора, и даже настоятельно требовалось, выстирать.
— Что-то сегодня мне особенно не милы ни Уран, ни Гелиос. — Коллагенус уныло поглядел на небо, как бы ожидая дождя. — Достало все, если честно.
Адмир посчитал, что от него не убудет, если он повторит приветствие, и повторил, впрочем, не поворачивая головы в сторону гостей Форума. Юлий набросился на потенциального слушателя:
— Привет, как поживаешь, Лентус? Знаешь, что я думаю? Вероятно, в дальних странах есть города, где смысл существования заключается в стихосложении. Там, если в течение месяца жители не услышат нового поэтического шедевра, они посыпают головы пеплом…
На Форум вошел Гражданин, похожий на хорька, и, прежде чем кто-то поинтересовался его именем, выпалил:
— Харчевня Дионисия, душевная беседа, готовят с душой, удовольствия с душком. Здесь вы не заскучаете, не чаете, как получаете…
Услышанное от Юлия и Гражданина, похожего на хорька, не прибавило Коллагенусу энтузиазма, с прежним пессимизмом он констатировал:
— Ну, все. Началось.
Встрепенувшийся адмиратор сделал замечание Гражданину, похожему на хорька. Гражданин убрался с Форума. Разочаровавшийся в Коллагенусе Юлий принялся за новую жертву:
— Привет, адмир, да продлят боги дни твои. Покуда на Форуме, благодаря твоим неустанным стараниям, не слышно наглых зазывал и презренных ласкателей собственных кошельков, могу ли я отблагодарить тебя за неусыпность некоторыми строками пришедшими мне в голову сегодня на ранней зорьке…
Присевший на лавочку Коллагенус ворчал под нос.
— И откуда они берутся только… Харчевня Дионисия, понимаешь ли…
На Форум забрели Предусмотрительный и Начитанный. Оба мрачнее тучи. Громко звякали о пряжки ремней с изображением копыта пустые ножны мечей.
— Рабы обнаглели, вообще… — возмущался Предусмотрительный.
Старый негр поспешил вымести остатки опилок в служебное помещение Форума. Коллагенус, потирая шелушащиеся щеки, удостоил разжалованного стражника сочувственной реплики:
— Не они одни. Если смотреть на мир не в частностях, а целостно, то невольно придешь к выводу: весь этот мир обнаглел.
— Нет, ну серьезно, — ввязался в диспут Начитанный. — Только что вышибли и меня, и его вон. Ну его-то за что? А все потому, что кое-кто русобородый…
Предусмотрительный толкнул коллегу по несчастью в бок, всем своим видом демонстрируя, что не желает вылететь еще и с Форума за несоблюдение принципа политадекватности. Юлий воспользовался паузой:
— Друзья! Соратники! Любители стихов!…
Не обращая на поэта внимания, Коллагенус гнул свое:
— Сегодня мимо цирка шел, они там завтрашнее побоище репетируют. Граждане хорошие! Там такие варвары, что из каждого двух римлян можно сделать. Республика вырождается…
Но вот на Форуме появился распорядитель сегодняшних диспутов, ответственный за недопущение сюда граждан, преследующих личные или корыстные интересы, а также за корректность и логическую безупречность высказываний, иначе говоря, государственный адмиратор. На местном, принятом единодушно как плебеями, так и патрициями сленге — адмир.
Государственный адмиратор громко произнес:
— Доброго всем времени суток! — хотя отлично видел, что на Форуме пока никого достойного его приветствия нет.
Это была давняя традиция, идущая от тех времен, когда Форум работал круглосуточно и по ночам не всегда удавалось разглядеть, сколько дискутирующих есть в наличии. Адмираторы в те времена трудились днем и ночью, сменяя друг друга каждые восемь часов. Но в том году, когда птицы отправились не на Север, а на Запад, и подряд наблюдалось два лунных затмения, и галлы нацелились заключить союз с фракийцами, доступ на Форум в целях поддержания общественной стабильности и охраны труда государственных адмираторов был приведен в теперешнее, безусловно оптимальное, состояние.
Адмиратор хозяйственно оглядел вверенное ему помещение, вернее, территорию, поскольку сверху за дискутирующими могло наблюдать только небо, почему, собственно, в дождливые дни здесь толкались всего несколько сумасшедших да горстка непризнанных поэтов. Негр успел почти полностью подмести сердоликовый пол и теперь тихо ворчал на языке всеми, включая его самого, забытой далекой родины:
— Доброго, доброго… Ходют тут и ходют, а ты за ними подметай…
Не обращая внимания на его бормотание, адмир взошел на возвышение. Он был в красивой лазоревой тоге, символизирующей чистоту помыслов свободолюбивых граждан, ведь с утра сегодня по расписанию на Форуме собирались представители оппозиционных сил, то есть преимущественно плебеи.
На Форум заглянул Юлий — молодой поэт, жаждущий славы. Его кудри вились точь-в-точь, как у тех голых вооруженных детей, которых принято изображать летающими вокруг богини любви Венеры и ее сексуального партнера Феба.
— Друзья! Товарищи! Любители стихов! — возвестил Юлий и только после громогласного обращения замолк и огляделся по сторонам: — Нету, что ли, никого?
Адмир молча наблюдал за оратором с высоты своего амвона. Каждому на Форуме отвечать ни глотки, ни здоровья не хватит. Юлий, не выдавая разочарования, принялся бродить, заглядывая за каждый пилястр на изъеденных временем стенах и не забывая распугивать тишину своим голосом:
— Может, кто уединился? Так вы отзовитесь, у меня стихи новые. Хорошие стихи получились, со значением. Так что вы вылезайте, если есть кто, и послушайте. Потому что я ненадолго. Только прочитаю, и на службу. Сегодня меня должны представить сенатору. Через час. Так что я едва успею. Да где все-то?
Не то чтобы призывы поэта были услышаны богами, но на Форум заглянул Коллагенус, прозванный за свою медлительность Лентусом. Как всегда раскрасневшееся плоское лицо его было покрыто испариной и выражало вселенское уныние. Тогу в местах соприкосновения с потной шеей давно было пора, и даже настоятельно требовалось, выстирать.
— Что-то сегодня мне особенно не милы ни Уран, ни Гелиос. — Коллагенус уныло поглядел на небо, как бы ожидая дождя. — Достало все, если честно.
Адмир посчитал, что от него не убудет, если он повторит приветствие, и повторил, впрочем, не поворачивая головы в сторону гостей Форума. Юлий набросился на потенциального слушателя:
— Привет, как поживаешь, Лентус? Знаешь, что я думаю? Вероятно, в дальних странах есть города, где смысл существования заключается в стихосложении. Там, если в течение месяца жители не услышат нового поэтического шедевра, они посыпают головы пеплом…
На Форум вошел Гражданин, похожий на хорька, и, прежде чем кто-то поинтересовался его именем, выпалил:
— Харчевня Дионисия, душевная беседа, готовят с душой, удовольствия с душком. Здесь вы не заскучаете, не чаете, как получаете…
Услышанное от Юлия и Гражданина, похожего на хорька, не прибавило Коллагенусу энтузиазма, с прежним пессимизмом он констатировал:
— Ну, все. Началось.
Встрепенувшийся адмиратор сделал замечание Гражданину, похожему на хорька. Гражданин убрался с Форума. Разочаровавшийся в Коллагенусе Юлий принялся за новую жертву:
— Привет, адмир, да продлят боги дни твои. Покуда на Форуме, благодаря твоим неустанным стараниям, не слышно наглых зазывал и презренных ласкателей собственных кошельков, могу ли я отблагодарить тебя за неусыпность некоторыми строками пришедшими мне в голову сегодня на ранней зорьке…
Присевший на лавочку Коллагенус ворчал под нос.
— И откуда они берутся только… Харчевня Дионисия, понимаешь ли…
На Форум забрели Предусмотрительный и Начитанный. Оба мрачнее тучи. Громко звякали о пряжки ремней с изображением копыта пустые ножны мечей.
— Рабы обнаглели, вообще… — возмущался Предусмотрительный.
Старый негр поспешил вымести остатки опилок в служебное помещение Форума. Коллагенус, потирая шелушащиеся щеки, удостоил разжалованного стражника сочувственной реплики:
— Не они одни. Если смотреть на мир не в частностях, а целостно, то невольно придешь к выводу: весь этот мир обнаглел.
— Нет, ну серьезно, — ввязался в диспут Начитанный. — Только что вышибли и меня, и его вон. Ну его-то за что? А все потому, что кое-кто русобородый…
Предусмотрительный толкнул коллегу по несчастью в бок, всем своим видом демонстрируя, что не желает вылететь еще и с Форума за несоблюдение принципа политадекватности. Юлий воспользовался паузой:
— Друзья! Соратники! Любители стихов!…
Не обращая на поэта внимания, Коллагенус гнул свое:
— Сегодня мимо цирка шел, они там завтрашнее побоище репетируют. Граждане хорошие! Там такие варвары, что из каждого двух римлян можно сделать. Республика вырождается…