Страница:
— С тех пор, как наши враги имеют власть над нами…
— Эй, черные! — кричали приходящие на двор люди в штатском, но с карабинами, болтающимися на ремнях. Ни один и близко не был похож на того славного идола. У всех на головах громоздились нечесаные лохмы, все были пыльные и неопрятные. В первый раз они не нашли пулемет и увели дядю Салима. Во второй — он отдал пулемет сам. Айшат скучала и учила русский язык. По выходным семья собиралась и слушала стихи великих поэтов.
— Господи! — просветлел дядя Салим, которому теперь придавал дополнительной меланхоличности перебитый на сторону нос. — Наша Айшат будет артисткой!
Жизнь снова приобрела для него смысл, он перестал поминать врагов и достал из подвала ульи. Жизнь в Гушано-Тавларской республике входила в колею, хотя каждую зиму, примерно в феврале, внизу по склонам долины начинались пожары. Айшат не очень расстроилась, когда, подсчитав зеленые бумажки с изображением широколицей старухи, дядя Салим торжественно объявил, что везет Айшат на север учить ее на русскую артистку. Насколько понимала Айшат, когда сгорела застава на горе, все русские солдаты уехали тоже на север. Удачное совпадение.
Когда после нескольких дней тряски в железнодорожном вагоне Айшат прочитала несколько русских стихов в здоровенном, как и все в этом жутком городе, здании, дядя Салим погрустнел.
Они жили теперь в бревенчатом доме, очень похожем на тавларский, тем более что все соседние дома занимали неизвестные ей ранее родственники. Соседи приходили в гости к дяде Салиму, слушали русскую речь Айшат и горестно вздыхали о неведомых врагах. Дверей дядя хоть и не запирал, но предостерегал племянницу взглядами. Он ждал зимы и договаривался со знакомыми, чтобы пристроить куда-то торговать «девушку с прекрасной русской речью, только чтобы было кому присмотреть». Прописка? Опять прописка? Господи, когда наши враги нас пропишут…
Айшат хотела снова посмотреть город. Он ей очень не понравился, напугал, как в свое время гора, где жили идолы. Больше всего город походил на старый немытый улей. На улицах совсем не было солдат, более того, ни одного человека с гладкой головой, не считая лысых. Но лысый — это совсем не то. Дядя Салим, между прочим, тоже лысый.
— Айшат, со мной сегодня приедет хороший человек, наш дальний родственник. Пожалуйста, встреть нас сегодня на автобусной остановке. Надо понравиться ему.
Автобус опаздывал. Айшат оглянулась на окна своего дома, потом снова поглядела на дорогу, и тут мимо проехал автомобиль, нечастый гость на этом раздолбанном шоссе. Машина притормозила чуть поодаль, потом задним ходом вернулась к луже, выбитой колесами машин возле остановки.
— Эй, черная!
Возможно, она и вспомнила бы занудные объяснения дяди, что в этой стране подобное обращение не комплимент, а повод заподозрить в спрашивающем врага. Но в окно машины высунулась совершенно бритая голова, и это решило дело.
— Ты шахидка, что ли? Чего ждешь?
— Автобус, — сказала она, невольно улыбаясь и стараясь правильно произносить фразу. — Я не шахидка. Я тавларка. Меня зовут Айшат.
— Бездуховность — примета времени, — горестно кивал папа Хромин сыну Славе, щурившему близорукие глаза над «Историей государства Российского». Сын Слава был надеждой доцента и готовился поступать в университет. Доцент кашлял.
— Тут просто темно, — доходчиво объяснял сын Митя, выкладывая из карманов дефицитную зубную пасту, купленную на доходы от спекуляции батарейками для плеера. — Когда мы разбогатеем, то купим квартиру этажом выше…
— Ты купишь себе квартиру в колонии общего режима! — грозно восклицал доцент.
Но тут папаша был несправедлив, сын Митя учился прилежно и перво-наперво просчитывал все варианты конфликта с существующим законом для их исключения. Разумный бюрократ не должен воевать с властью. Он сам будущая власть. Сын Митя поступил с первого раза в Академию сангигиены имени Эрлиха. Сын Слава провалил экзамены по философии в Универ и четыре института подряд. Подвел принципиальный идеализм.
— Наградил бог потомством, — хрипел бронхитом доцент в палате интенсивной терапии. — Один помойки чистит, другой из себя Галилея строит!
— Дух первичен, а материя вторична! — строго отвечал сын Святослав, начавший отпускать бороду. Из военкомата он ушел со справкой в психдиспансер и, уверившись в заговоре бюрократов всех мастей, перестал общаться с братом.
Митя подсчитал деньги, заработанные ночным сторожем, и снял комнату на окраине.
— Они не то запоют, — объяснял он квартирной хозяйке, — когда я куплю квартиру этажом выше. — На пороге был новый, 1990 год.
Доцент Василий Хромин скончался вскоре после Нового года, и на поминках сын Святослав на вежливое предложение брата чокнуться водкой только качнул молодой, но достаточно густой уже русой бородой. Это дружелюбное движение оказалось доброй третью массива общения между двумя братьями примерно на десять бурных последующих лет. Еще дважды они встречались на улицах. Брат Митя расклеивал театральные афиши, когда брат Слава устало тащил с какой-то демонстрации потрепанный плакат.
— А ты все в лакеях? — тепло поприветствовал он Митю, получающего по десять центов с каждой афиши.
При следующей встрече санинспектор Дмитрий Хромин уже сидел за рулем автомобиля, подержанного, но достаточно мощного, чтобы сбить Святослава Хромина, бредущего домой в сильном подпитии. Вывернувшись из-под колес, Слава погрозил водителю кулаком и узнал родные черты.
— А ты все воруешь? — рявкнул брат Святослав. Борода его приобрела мочал очный вид, в глазах зарождался нездоровый блеск.
— Персы — это арийцы? — нетерпеливо перебил Белосток. Сегодня, ради торжественности момента, он был в белом свитере, белой пиджачной паре и черных начищенных ботинках. Видимо, с его точки зрения так выглядят Великие Магистры.
Пока его подручные не привезли дико озирающуюся чучмечку, он доказывал Святославу, что справедливость есть. Наконец-то его собственное имя скажет все само за себя. Он ведь Белаш. Не Беляш, как пишут в желтой прессе его враги, в смехотворной надежде унизить. Древнее тевтонское имя Белаш, означающее «белый», или «чистый», по аналогии с легендарным крылатым конем. Слепому видно, что Пегас — это просто-напросто Пегаш, «пегий конь», иначе говоря. Этруски, Пруссы, Русские… Названия вы, историки, навыдумывали разные, а язык один, слова одни, народ один. Короче, тевтонцы у нас есть.
— Собственно, персы — это арийцы, — устало согласился Хромин. В соседней комнате невнятно мычала связанная невинная отроковица и, сверяясь по вырезке из «Нивы», расставляли свечи подростки. Белосток, вернувший себе исконное имя Белаш, недоверчиво нюхал склянку с эфиром, должно быть сомневался, удастся ли лишить сознания невинного юношу, когда он полезет овладевать связанной жертвой. Подростки едва не подрались за эту почетную Роль, но Батя усовестил всех рыком: «Кровь будет моя!». Вот тут-то Хромин и ушел на кухню. Он так и не заставил себя спросить, как собираются ценители древних обрядов реализовать простенькие слова «жертва принесена».
Кому звонить? За последние годы у Святослава Хромина не прибавилось друзей, цепь жизненных неудач увеличивала только список врагов, супостатов, бюрократов, завистников, инородцев и прочих людей, от которых не приходится ждать помощи в трудную минуту. Почему-то Святослав вспомнил про брата. Скривился. Если бы даже знал его сотовый, что бы он сказал? «Димочка, приезжай, сейчас в комнате нашего папаши, доцента Хромина, мои друзья зарежут отдаленную наследницу персидских царей?»
— Золото неправедное, — зачитывал по бумажке унылый подросток в соседней комнате, выгребая из кармана рваную цепочку с кулончиком в виде знака доллара, измазанным бурыми потеками, — страсть, тварям неведомая…
— Это что? — грозно вопросил Белосток.
— Диск. «Постал», часть вторая.
Послышалась звонкая оплеуха.
— Сам сказал, что это игры! — завопил разобиженный подросток.
— Азартные игры, ублюдина! — бушевал в ответ Белый Магистр. — Не компьютерные, не настольные, не футбол-хоккей! Вот тебе полтинник — карты — колоду — любую — быстро! Да заткнись ты, ради бога!
Последнее относилось к связанной пленнице. Ее водрузили на стол, и, не ожидая от этой процедуры ничего хорошего, она снова замычала.
«Вот встану сейчас, — подумал Святослав, комкая бороду в кулаке, — и скажу им: пошли вон, уроды! Я просто хочу сидеть у себя дома, читать книги, и больше мне ничего не нужно. Ни квартиры этажом выше. Ни моста между грядущим и минувшим. Ни духовности».
— И не дай тебе бог ее трахнуть! — предостерегал своего подающего надежды ученика Батя. — Не дай бог! Не рыпайся, тихонько падай под эфиром и лежи себе. Кровь будет моя! Что ж вы телитесь, убогие, нам до часу успеть надо, до часу дня! Где карты, мать вашу?
В дверь зазвонили, и кто-то из подростков с дробным топотом побежал открывать. «Уже все и забыли, чья это квартира, — мрачно подумал Хромин. — Сидит кто-то на кухне, и ладно».
— СЛАВА!
А может быть, визитеру и не надо калечить чиновника Хромина, только оглушить? Ведь Маша говорила: «Те, кто тогда стреляли в папу, — хуже зверей. Это наши враги, они через полгода похитили нашего бывшего шофера. Он им ничего не сказал и, когда его нашли, еще жив был, только кожа на нем полосами висела…»
Андрей Теменев зацепился карманом плаща за великолепную медную ручку на внутренней двери и чуть не грохнулся. Светловолосый чиновник Дмитрий Васильевич, чью фамилию Андрей, как на грех, забыл, стучал каблуками уже где-то этажом ниже. Теперь нельзя было даже споткнуться, две секунды промедления, и преследуемый выскользнет на улицу, где присутствуют люди, где не найдется времени сбить с ног, оглушить, вытащить пачку денег из кармана и пихнуть взамен маленький пакетик с белым порошком.
Андрей не знает, что в пакетике, но с готовностью отдаст его на экспертизу, а там, чем черт не шутит, обнаружится, что это доза крека, героина, иначе говоря. И хотя Дмитрий Васильевич готов будет рассказать всю неблаговидную правду о шантаже со стороны сотрудника ФСБ, что-то его удержит от этого. А там обнаружится, что в пакетике зубной порошок, и Андрей извинится за незаконное задержание и вернет чиновнику примерно треть из злополучной пачки купюр.
Бритоголовый подросток открыл было дверь, но вместо ожидаемого соратника с колодой карт в прихожую ворвался человек, хорошо одетый, но плохо выглядящий. Желтые волосы были взъерошены, в руке незнакомец крепко сжимал телефонную трубку и при этом орал:
— СЛАВА!
Подросток за свою недолгую жизнь дрался с отцом, бил рэперов, попадал в милицейские облавы и даже участвовал в погроме арбузной палатки, но, оказавшись в неочевидной ситуации, растерялся. Прежде всего он не был уверен, что вбежавший не исполняет часть обряда, о которой сверх меры нынче распсиховавшийся Батя мог и не предупредить. Поэтому юнец просто качнулся в сторону, предоставив ситуации разрешиться самой, и ситуация с перекошенным лицом пробежала мимо, прямо к месту ритуала. А на лестничную площадку, как чертик из табакерки, выпрыгнул какой-то тип с неприятно правоохранительной наружностью. На попытку поскорее захлопнуть дверь мент отреагировал стремительно: махнул в воздухе красным удостоверением, а увидев, что дверь продолжает захлопываться, саданул по ней с нужной силой. Бритоголовый успел произнести:
— Мен… — после чего угол двери рассек его правую бровь, отправляя в глубокий нокаут.
Анатолий Беляш как раз закатал рукав белого свитера и теперь неторопливо прицеливался блестящим скальпелем в свое запястье. Процедура была хорошо знакома — первый раз он резал себе вены, спасаясь от армии. Второй раз, разбив бокал шампанского, окропил красным скатерть на свадьбе, куда его не звали, но он пришел. Каждый раз он одевался в белое, потому что хотел уйти, одетым в белое, быть, это смешно, а может быть, и судьба.
Недаром он родился в Белостоке, где служил в Западной группе Советских войск его отец.
Трезвон из прихожей заставил магистра поморщиться: этот остолоп, приносящий на обряд древнего жертвоприношения компьютерные диски, достоин в лучшем случае расстрела, а никак не иноземной отроковицы. Отроковица тоже оставляла желать лучшего, лежала и мычала, таращась. В конце концов, если ничего не выйдет, можно будет отрезать уши. Это производит впечатление.
— СЛАВА! — заорал в прихожей какой-то идиот.
Первая мысль — баркашовцы или лимоновцы. Вроде бы делить с ними нечего, но никогда не знаешь наверняка. Потом у двери кто-то что-то вякнул и произнес непонятный слог.
— Облава! — закричал Белый Магистр и привычно рухнул на пол, положив ладони себе на бритый затылок.
Айшат пошевелила затекшими руками и, до боли скосив глаза, увидела, как скрывается под столом бритый и бородатый великан, как с треском распахивается фанерная дверь и на пороге возникает человек с телефонной трубкой. Дикими глазами окинув круг свечей на полках книжных шкафов, нагрянувший джигит бросился к выдвинутому на середину комнаты и опрокинутому письменному шкафу, некогда принадлежавшему доценту Хромину, а ныне ставшему жертвенным ложем тавларской девушки. Вдруг джигит узрел Айшат, крепко привязанную к вколоченным в благородное дерево пятидюймовым гвоздям, и остолбенел, будто витязь в тигровой шкуре с обложки единственной книги, против которой дядя Салим никогда ничего не имел.
— Дмитрий Васильевич! — вежливо, но громко произнес Андрей Теменев. Он смотрел только на Хромина и не спешил дивиться здешней обстановке. Карман его плаща был оторван, а в руке он держал сотовый телефон. — Вы забыли, Дмитрий Васильевич.
Санитарный чиновник пискнул, как мышь, которой наступили на хвост, и с разворота, но довольно смешно ткнул кулаком в лицо преследователя. Целил в нос, а попал в зубы, раскровенил себе руку и затанцевал, дуя на покалеченные пальцы.
Старший лейтенант Теменев сплюнул чужим красным, присел на корточки и извлек словно бы из левого носка тупоносый предмет, похожий на пистолет, сказав угрожающе:
— Дурак ты, Дмитрий Васильевич.
Хромин— старший отшатнулся и сел на жертвенный шкаф, придавив руку Айшат.
Хромин— младший, только что выбравшийся из кухни, переступивший через бесчувственного скинхеда и приотворивший неплотно висящую на петлях дверь, в первую очередь увидел колышущийся золотистый свет. Эти идиоты не только повесят на него ритуальное убийство, но и спалят квартиру. Нет, все-таки надо сбрить бороду.
— Вот карты, я принес… — тонким голосом говорил запозднившийся бритоголовый подросток, стоя на лестничной площадке. В квартиру он войти не решался.
Собственно, квартиры и не было. Прямо за дверью висел в пространстве уходящий в неясный туман, огненный мост.
Глава 1
— Эй, черные! — кричали приходящие на двор люди в штатском, но с карабинами, болтающимися на ремнях. Ни один и близко не был похож на того славного идола. У всех на головах громоздились нечесаные лохмы, все были пыльные и неопрятные. В первый раз они не нашли пулемет и увели дядю Салима. Во второй — он отдал пулемет сам. Айшат скучала и учила русский язык. По выходным семья собиралась и слушала стихи великих поэтов.
— Господи! — просветлел дядя Салим, которому теперь придавал дополнительной меланхоличности перебитый на сторону нос. — Наша Айшат будет артисткой!
Жизнь снова приобрела для него смысл, он перестал поминать врагов и достал из подвала ульи. Жизнь в Гушано-Тавларской республике входила в колею, хотя каждую зиму, примерно в феврале, внизу по склонам долины начинались пожары. Айшат не очень расстроилась, когда, подсчитав зеленые бумажки с изображением широколицей старухи, дядя Салим торжественно объявил, что везет Айшат на север учить ее на русскую артистку. Насколько понимала Айшат, когда сгорела застава на горе, все русские солдаты уехали тоже на север. Удачное совпадение.
Когда после нескольких дней тряски в железнодорожном вагоне Айшат прочитала несколько русских стихов в здоровенном, как и все в этом жутком городе, здании, дядя Салим погрустнел.
Они жили теперь в бревенчатом доме, очень похожем на тавларский, тем более что все соседние дома занимали неизвестные ей ранее родственники. Соседи приходили в гости к дяде Салиму, слушали русскую речь Айшат и горестно вздыхали о неведомых врагах. Дверей дядя хоть и не запирал, но предостерегал племянницу взглядами. Он ждал зимы и договаривался со знакомыми, чтобы пристроить куда-то торговать «девушку с прекрасной русской речью, только чтобы было кому присмотреть». Прописка? Опять прописка? Господи, когда наши враги нас пропишут…
Айшат хотела снова посмотреть город. Он ей очень не понравился, напугал, как в свое время гора, где жили идолы. Больше всего город походил на старый немытый улей. На улицах совсем не было солдат, более того, ни одного человека с гладкой головой, не считая лысых. Но лысый — это совсем не то. Дядя Салим, между прочим, тоже лысый.
— Айшат, со мной сегодня приедет хороший человек, наш дальний родственник. Пожалуйста, встреть нас сегодня на автобусной остановке. Надо понравиться ему.
Автобус опаздывал. Айшат оглянулась на окна своего дома, потом снова поглядела на дорогу, и тут мимо проехал автомобиль, нечастый гость на этом раздолбанном шоссе. Машина притормозила чуть поодаль, потом задним ходом вернулась к луже, выбитой колесами машин возле остановки.
— Эй, черная!
Возможно, она и вспомнила бы занудные объяснения дяди, что в этой стране подобное обращение не комплимент, а повод заподозрить в спрашивающем врага. Но в окно машины высунулась совершенно бритая голова, и это решило дело.
— Ты шахидка, что ли? Чего ждешь?
— Автобус, — сказала она, невольно улыбаясь и стараясь правильно произносить фразу. — Я не шахидка. Я тавларка. Меня зовут Айшат.
* * *
Долгие годы позднего социализма семейство профессора истории Василия Петровича Хромина, любезного папаши, ютилось в кривоватой и темной «двушке» на втором этаже великолепного, но обветшалого особняка в одном из переулков Петербурга. Братья Хромины, Митя и Слава Васильевичи, росли в полумраке, разглядывая средневековые гравюры и офорты античных ваз, развешанные на стенах. На офорты иногда текло с потолка, и тогда папаша Хромин поднимал очки вверх и говорил: «Там ведь роскошная квартира, но коммуналки населены быдлом». С годами, а также с потерей кафедры в Институте водного транспорта папаша Хромин стал раздражителен, и его выводили из себя разговоры сына Мити. Сын Митя утверждал, что хочет стать бюрократом. На разумных бюрократах, утверждал он, мир стоит.— Бездуховность — примета времени, — горестно кивал папа Хромин сыну Славе, щурившему близорукие глаза над «Историей государства Российского». Сын Слава был надеждой доцента и готовился поступать в университет. Доцент кашлял.
— Тут просто темно, — доходчиво объяснял сын Митя, выкладывая из карманов дефицитную зубную пасту, купленную на доходы от спекуляции батарейками для плеера. — Когда мы разбогатеем, то купим квартиру этажом выше…
— Ты купишь себе квартиру в колонии общего режима! — грозно восклицал доцент.
Но тут папаша был несправедлив, сын Митя учился прилежно и перво-наперво просчитывал все варианты конфликта с существующим законом для их исключения. Разумный бюрократ не должен воевать с властью. Он сам будущая власть. Сын Митя поступил с первого раза в Академию сангигиены имени Эрлиха. Сын Слава провалил экзамены по философии в Универ и четыре института подряд. Подвел принципиальный идеализм.
— Наградил бог потомством, — хрипел бронхитом доцент в палате интенсивной терапии. — Один помойки чистит, другой из себя Галилея строит!
— Дух первичен, а материя вторична! — строго отвечал сын Святослав, начавший отпускать бороду. Из военкомата он ушел со справкой в психдиспансер и, уверившись в заговоре бюрократов всех мастей, перестал общаться с братом.
Митя подсчитал деньги, заработанные ночным сторожем, и снял комнату на окраине.
— Они не то запоют, — объяснял он квартирной хозяйке, — когда я куплю квартиру этажом выше. — На пороге был новый, 1990 год.
Доцент Василий Хромин скончался вскоре после Нового года, и на поминках сын Святослав на вежливое предложение брата чокнуться водкой только качнул молодой, но достаточно густой уже русой бородой. Это дружелюбное движение оказалось доброй третью массива общения между двумя братьями примерно на десять бурных последующих лет. Еще дважды они встречались на улицах. Брат Митя расклеивал театральные афиши, когда брат Слава устало тащил с какой-то демонстрации потрепанный плакат.
— А ты все в лакеях? — тепло поприветствовал он Митю, получающего по десять центов с каждой афиши.
При следующей встрече санинспектор Дмитрий Хромин уже сидел за рулем автомобиля, подержанного, но достаточно мощного, чтобы сбить Святослава Хромина, бредущего домой в сильном подпитии. Вывернувшись из-под колес, Слава погрозил водителю кулаком и узнал родные черты.
— А ты все воруешь? — рявкнул брат Святослав. Борода его приобрела мочал очный вид, в глазах зарождался нездоровый блеск.
* * *
— Тавлары — отдаленные потомки персов, ассимилированные культурой восточного побережья…— Персы — это арийцы? — нетерпеливо перебил Белосток. Сегодня, ради торжественности момента, он был в белом свитере, белой пиджачной паре и черных начищенных ботинках. Видимо, с его точки зрения так выглядят Великие Магистры.
Пока его подручные не привезли дико озирающуюся чучмечку, он доказывал Святославу, что справедливость есть. Наконец-то его собственное имя скажет все само за себя. Он ведь Белаш. Не Беляш, как пишут в желтой прессе его враги, в смехотворной надежде унизить. Древнее тевтонское имя Белаш, означающее «белый», или «чистый», по аналогии с легендарным крылатым конем. Слепому видно, что Пегас — это просто-напросто Пегаш, «пегий конь», иначе говоря. Этруски, Пруссы, Русские… Названия вы, историки, навыдумывали разные, а язык один, слова одни, народ один. Короче, тевтонцы у нас есть.
— Собственно, персы — это арийцы, — устало согласился Хромин. В соседней комнате невнятно мычала связанная невинная отроковица и, сверяясь по вырезке из «Нивы», расставляли свечи подростки. Белосток, вернувший себе исконное имя Белаш, недоверчиво нюхал склянку с эфиром, должно быть сомневался, удастся ли лишить сознания невинного юношу, когда он полезет овладевать связанной жертвой. Подростки едва не подрались за эту почетную Роль, но Батя усовестил всех рыком: «Кровь будет моя!». Вот тут-то Хромин и ушел на кухню. Он так и не заставил себя спросить, как собираются ценители древних обрядов реализовать простенькие слова «жертва принесена».
Кому звонить? За последние годы у Святослава Хромина не прибавилось друзей, цепь жизненных неудач увеличивала только список врагов, супостатов, бюрократов, завистников, инородцев и прочих людей, от которых не приходится ждать помощи в трудную минуту. Почему-то Святослав вспомнил про брата. Скривился. Если бы даже знал его сотовый, что бы он сказал? «Димочка, приезжай, сейчас в комнате нашего папаши, доцента Хромина, мои друзья зарежут отдаленную наследницу персидских царей?»
— Золото неправедное, — зачитывал по бумажке унылый подросток в соседней комнате, выгребая из кармана рваную цепочку с кулончиком в виде знака доллара, измазанным бурыми потеками, — страсть, тварям неведомая…
— Это что? — грозно вопросил Белосток.
— Диск. «Постал», часть вторая.
Послышалась звонкая оплеуха.
— Сам сказал, что это игры! — завопил разобиженный подросток.
— Азартные игры, ублюдина! — бушевал в ответ Белый Магистр. — Не компьютерные, не настольные, не футбол-хоккей! Вот тебе полтинник — карты — колоду — любую — быстро! Да заткнись ты, ради бога!
Последнее относилось к связанной пленнице. Ее водрузили на стол, и, не ожидая от этой процедуры ничего хорошего, она снова замычала.
«Вот встану сейчас, — подумал Святослав, комкая бороду в кулаке, — и скажу им: пошли вон, уроды! Я просто хочу сидеть у себя дома, читать книги, и больше мне ничего не нужно. Ни квартиры этажом выше. Ни моста между грядущим и минувшим. Ни духовности».
— И не дай тебе бог ее трахнуть! — предостерегал своего подающего надежды ученика Батя. — Не дай бог! Не рыпайся, тихонько падай под эфиром и лежи себе. Кровь будет моя! Что ж вы телитесь, убогие, нам до часу успеть надо, до часу дня! Где карты, мать вашу?
В дверь зазвонили, и кто-то из подростков с дробным топотом побежал открывать. «Уже все и забыли, чья это квартира, — мрачно подумал Хромин. — Сидит кто-то на кухне, и ладно».
— СЛАВА!
* * *
Дмитрий Васильевич Хромин закричал прежде, чем распахнулась дверь ему навстречу. Похоже, он выбил ногу в колене, прыгая через четыре ступеньки, и подкоркой признал, что пытаться выбежать на улицу так же безнадежно, как и дожидаться лифта. Он слышал, как молодой человек в промокшем плаще открывает дверь его недоотремонтированной квартиры этажом выше. Дима знал, что тот, в отличие от него, отлично умеет бегать по лестницам, догонит на втором или третьем марше и прыгнет на спину, ломая позвоночник. Злодею даже не придется вытаскивать пистолет, спрятанный под мышкой.А может быть, визитеру и не надо калечить чиновника Хромина, только оглушить? Ведь Маша говорила: «Те, кто тогда стреляли в папу, — хуже зверей. Это наши враги, они через полгода похитили нашего бывшего шофера. Он им ничего не сказал и, когда его нашли, еще жив был, только кожа на нем полосами висела…»
Андрей Теменев зацепился карманом плаща за великолепную медную ручку на внутренней двери и чуть не грохнулся. Светловолосый чиновник Дмитрий Васильевич, чью фамилию Андрей, как на грех, забыл, стучал каблуками уже где-то этажом ниже. Теперь нельзя было даже споткнуться, две секунды промедления, и преследуемый выскользнет на улицу, где присутствуют люди, где не найдется времени сбить с ног, оглушить, вытащить пачку денег из кармана и пихнуть взамен маленький пакетик с белым порошком.
Андрей не знает, что в пакетике, но с готовностью отдаст его на экспертизу, а там, чем черт не шутит, обнаружится, что это доза крека, героина, иначе говоря. И хотя Дмитрий Васильевич готов будет рассказать всю неблаговидную правду о шантаже со стороны сотрудника ФСБ, что-то его удержит от этого. А там обнаружится, что в пакетике зубной порошок, и Андрей извинится за незаконное задержание и вернет чиновнику примерно треть из злополучной пачки купюр.
Бритоголовый подросток открыл было дверь, но вместо ожидаемого соратника с колодой карт в прихожую ворвался человек, хорошо одетый, но плохо выглядящий. Желтые волосы были взъерошены, в руке незнакомец крепко сжимал телефонную трубку и при этом орал:
— СЛАВА!
Подросток за свою недолгую жизнь дрался с отцом, бил рэперов, попадал в милицейские облавы и даже участвовал в погроме арбузной палатки, но, оказавшись в неочевидной ситуации, растерялся. Прежде всего он не был уверен, что вбежавший не исполняет часть обряда, о которой сверх меры нынче распсиховавшийся Батя мог и не предупредить. Поэтому юнец просто качнулся в сторону, предоставив ситуации разрешиться самой, и ситуация с перекошенным лицом пробежала мимо, прямо к месту ритуала. А на лестничную площадку, как чертик из табакерки, выпрыгнул какой-то тип с неприятно правоохранительной наружностью. На попытку поскорее захлопнуть дверь мент отреагировал стремительно: махнул в воздухе красным удостоверением, а увидев, что дверь продолжает захлопываться, саданул по ней с нужной силой. Бритоголовый успел произнести:
— Мен… — после чего угол двери рассек его правую бровь, отправляя в глубокий нокаут.
Анатолий Беляш как раз закатал рукав белого свитера и теперь неторопливо прицеливался блестящим скальпелем в свое запястье. Процедура была хорошо знакома — первый раз он резал себе вены, спасаясь от армии. Второй раз, разбив бокал шампанского, окропил красным скатерть на свадьбе, куда его не звали, но он пришел. Каждый раз он одевался в белое, потому что хотел уйти, одетым в белое, быть, это смешно, а может быть, и судьба.
Недаром он родился в Белостоке, где служил в Западной группе Советских войск его отец.
Трезвон из прихожей заставил магистра поморщиться: этот остолоп, приносящий на обряд древнего жертвоприношения компьютерные диски, достоин в лучшем случае расстрела, а никак не иноземной отроковицы. Отроковица тоже оставляла желать лучшего, лежала и мычала, таращась. В конце концов, если ничего не выйдет, можно будет отрезать уши. Это производит впечатление.
— СЛАВА! — заорал в прихожей какой-то идиот.
Первая мысль — баркашовцы или лимоновцы. Вроде бы делить с ними нечего, но никогда не знаешь наверняка. Потом у двери кто-то что-то вякнул и произнес непонятный слог.
— Облава! — закричал Белый Магистр и привычно рухнул на пол, положив ладони себе на бритый затылок.
Айшат пошевелила затекшими руками и, до боли скосив глаза, увидела, как скрывается под столом бритый и бородатый великан, как с треском распахивается фанерная дверь и на пороге возникает человек с телефонной трубкой. Дикими глазами окинув круг свечей на полках книжных шкафов, нагрянувший джигит бросился к выдвинутому на середину комнаты и опрокинутому письменному шкафу, некогда принадлежавшему доценту Хромину, а ныне ставшему жертвенным ложем тавларской девушки. Вдруг джигит узрел Айшат, крепко привязанную к вколоченным в благородное дерево пятидюймовым гвоздям, и остолбенел, будто витязь в тигровой шкуре с обложки единственной книги, против которой дядя Салим никогда ничего не имел.
— Дмитрий Васильевич! — вежливо, но громко произнес Андрей Теменев. Он смотрел только на Хромина и не спешил дивиться здешней обстановке. Карман его плаща был оторван, а в руке он держал сотовый телефон. — Вы забыли, Дмитрий Васильевич.
Санитарный чиновник пискнул, как мышь, которой наступили на хвост, и с разворота, но довольно смешно ткнул кулаком в лицо преследователя. Целил в нос, а попал в зубы, раскровенил себе руку и затанцевал, дуя на покалеченные пальцы.
Старший лейтенант Теменев сплюнул чужим красным, присел на корточки и извлек словно бы из левого носка тупоносый предмет, похожий на пистолет, сказав угрожающе:
— Дурак ты, Дмитрий Васильевич.
Хромин— старший отшатнулся и сел на жертвенный шкаф, придавив руку Айшат.
Хромин— младший, только что выбравшийся из кухни, переступивший через бесчувственного скинхеда и приотворивший неплотно висящую на петлях дверь, в первую очередь увидел колышущийся золотистый свет. Эти идиоты не только повесят на него ритуальное убийство, но и спалят квартиру. Нет, все-таки надо сбрить бороду.
— Вот карты, я принес… — тонким голосом говорил запозднившийся бритоголовый подросток, стоя на лестничной площадке. В квартиру он войти не решался.
Собственно, квартиры и не было. Прямо за дверью висел в пространстве уходящий в неясный туман, огненный мост.
Глава 1
NIL ADMIRARI[1]
Иссушенная солнцем и истоптанная тысячами, миллионами ног белая дорожная пыль мягко глушила поступь двух великолепных коней. Только изредка кремень или потемневшая, отслужившая свое пряжка сандалий звякали под копытом, и тогда благородное животное, чутко прядая ушами, оглядывалось на седока, словно спрашивая, а не высечь ли искры бодрой рысью. Но всадники не были расположены к стремительной скачке в этот жаркий день. Одежды обоих были скрыты под дорожными плащами, и все же сразу чувствовалось, что путешественники — люди тоги, привыкшие повелевать и полагаться на разум и красноречие в той же мере, как на отточенный меч и туго набитый кошелек.
Потому и путешествуют они вдвоем, что даже скучную дорогу летним днем способны превратить в приятное и полезное времяпрепровождение, обсуждая торговый вопрос или политическую интригу или же просто развлекая друг друга содержательной беседой. Ибо лучшее, что может делать человек, это совершенствовать себя без всякой корысти. Подобно тому вниманию, какое вы уделяете совершенствованию своего тела, интеллект, питаясь живой и содержательной беседой, обязан развиваться ежедневно и ежечасно, если вы и впрямь желаете к годам расцвета, то есть к тридцатилетнему возрасту, решать судьбы империи.
Такого мнения придерживались оба всадника, ничуть не страдающие от жары, поскольку позволяли себе одеваться в ткани самого лучшего сорта и вполне наслаждаться той самой дорогой, на которой погибает треть захваченных в плен и обращенных в рабство варваров — на пути в Вечный город. Двое верховых могли спокойно наслаждаться буйством красок, высвеченных горячим средиземноморским солнцем, тучностью стад, пасущихся в отдалении, богатством виноградника, сбегающего по склону холма той области, которая должна была прославиться в будущем редкостными итальянскими винами и уже теперь носила громкое и грозное имя Кампанья.
Их взор радовали попадающиеся тут и там колонны и портики из розового маланийского мрамора, причудливая роскошь вилл зажиточных горожан, повсюду разбросанных в прихотливых складках рельефа, а то а огромный амфитеатр, тот самый, что был построен по указу жестокого диктатора и которому предстояло пережить множество диктаторов будущего.
Но внимание путников было занято другим — она вели разговор, и опытный наблюдатель сразу понял бы, что связывают беседующих узы совершенно особого свойства. Это были учитель и ученик, причем именно то сочетание, когда учитель заслуженно уважаем, а ученик по заслугам любим. Итак, мы имеем счастливую возможность сообщить вам разговор двух блестящих интеллектуалов эпохи тучных виноградников и портиков из розового мрамора.
— …Затем повторю тебе вновь, — настаивал учитель, в свои сорок выглядевший на редкость моложавым. Если бы не широкая известность, то встречный мог бы принять его за наставника по фехтованию или гимнастике отпрысков титулованных семей. Но слишком велика была известность прославленного философа, чтобы любой случайный прохожий понял — не мечта о физическом совершенстве заставляет безусого юношу в незапятнанной, подвернутой на бедра тоге с фиолетовой вышивкой ловить каждое слово своего наставника. — Повторяю сказанное вчера, потому что мысль эта станет краеугольным камнем наших рассуждений и диалогов на протяжении ближайшего семестра. Не следует удивляться ничему в этом мире. Поскольку нет необъяснимого, нет и неведомого, нет и удивительного, то есть не подвластного человеческому разуму.
Юноша зачарованно слушал, потом достал из складок плаща удобную для переноски дощечку, покрытую слоем воска, порылся за поясом в поисках стилоса и, не найдя, вынужден был ногтем отчеркнуть на дощечке пару слов, которые на современный язык можно перевести как «поз.», «нонад.», «перип.». Таким образом молодой человек конспектировал и искренне надеялся потом разобрать философское течение (позитивизм), тему диалога (нонадмирация) и стиль беседы (перипатетический).
Солнечный диск приближался к полудню, когда над застывшими в летнем зное холмами возникла и задрожала изжелта-белая, словно отблеск на мече гладиатора, дугообразная полоса. На какую-то секунду она окрасилась во все мыслимые и упоминающиеся в физических трудах цвета, ударилась о зеленый склон вблизи того места, где белесая лента дороги взбегала на ближайший холм, и исчезла в небе, оставив перед глазами тающий дугообразный след, теперь уже черного цвета.
Кони встали, как вкопанные, и вопросительно повели головами в ожидании конкретных указаний от хозяев. Примерно с тем же выражением поглядел на учителя и юноша в тоге. С одной стороны, почтение к интеллекту наставника позволяло заподозрить, что все это хитроумно подготовленная иллюстрация к философской беседе. С другой — в глубине сердца каждого наставляемого всегда живет подспудная надежда на то, что внезапно сама жизнь опровергнет вдалбливаемые истины, на костях коих можно будет славно поплясать.
Но наставник и бровью не повел.
— Впервые мысль о беседе подобного толка возникла в моей голове в придорожной таверне, когда я наблюдал, с каким восхищением ты взирал на немудрящие чудеса проезжих фокусников, заключавшиеся в вытаскивании из винного кувшина двухголового петуха. Уже тогда я отвечал тебе, что в двухголовости петуха нет ни чудесного, ни божественного вмешательства, а наличествует элементарный порок Развития, известный еще древним финикийцам. Достаточно кормить курицу сурьмой и камедью в нужной пропорции, как все цыплята, высиженные ею, окажутся с лишними или недостающими конечностями, поскольку сущность огня, заключенная в сурьме, и желчное начало, присущее камеди, слишком различны, чтобы не вступать в противоречие. На что ты мне отвечал, будто все это не объясняет, каким образом можно достать петуха из закрытого со всех сторон кувшина. Было ли так?
— Было, учитель, — потупился юноша и, чтобы как-то прогнать неловкость, тронул коня.
Конь удивленно шевельнул ушами, точно, мол, вперед? И, не получив отрицательного ответа, побрел в долину. Чем-то не понравилась коню медная радуга.
Андрей медленно, еще с закрытыми глазами, провел рукой за пазухой плаща. Точнее, попытался провести — рука не послушалась с первого раза. Это не похоже на нокаут, это скорее брызнули в лицо парализующим баллончиком, хотя ведь пробовали однажды, и ничего, устоял на ногах. Лицо уткнулось в колючую растительность и жирную, какую-то чересчур теплую землю, как в деревне на пахоте. Это сбивало с толку. С третьей попытки Андрей залез-таки под мышку левой руки пальцами правой и, не нащупав кобуры, вспомнил: она на ноге и расстегнута. Сегодняшнее дежурство в казино «Олимпик» — работа без прикрытия, а стало быть, по инструкции, оружие носится скрытно. Кроме того, в памяти отчетливо отпечаталось: перед тем как потерять сознание, Теменев держал ствол в руке, целясь. И в кого? Неужели в тишайшем казино началась перестрелка и только что вышедший из вынужденного отпуска сотрудник силового ведомства полез в кучу-малу? Версия не показалась убедительной, сюда не укладывалась лестница. Лестница… Оборвав карман плаща о ручку двери на третьем этаже, слетел, рискуя поломать голеностоп, на второй и плечом высадил дверь, снеся с ног бритоголового подростка… Пистолет держал в руке…
Андрей Теменев резко открыл глаза и рывком попытался сесть. Но через секунду понял, что спешить некуда, поиски ствола можно считать законченными.
— Лежать, мент!
Бритоголовый малец держал пистолет Андрея обеими руками, норовя завалить оружие набок, как это делают в бездарных гонконговских боевиках. Парнишка сидел прямо на земле и, судя по виду, чувствовал себя неважнецки — сам несколько минут назад очухался, но успел подползти к бесчувственному эфэсбэшнику и вытащить из его пальцев оружие.
А за спиной подростка сияло неправдоподобно летнее солнце.
Андрей оперся на локти и огляделся по сторонам. Кругом было курортное лето, в мареве таял горизонт, а со всех сторон наползающий ландшафт усугублял сходство со всесоюзной здравницей в Крыму, за вычетом экскурсионных автобусов. Автобусов не было. Ситуация казалась настолько неясной, что имело смысл сконцентрироваться на конкретной проблеме — неадекватном несовершеннолетнем, незаконно завладевшим табельным оружием.
Потому и путешествуют они вдвоем, что даже скучную дорогу летним днем способны превратить в приятное и полезное времяпрепровождение, обсуждая торговый вопрос или политическую интригу или же просто развлекая друг друга содержательной беседой. Ибо лучшее, что может делать человек, это совершенствовать себя без всякой корысти. Подобно тому вниманию, какое вы уделяете совершенствованию своего тела, интеллект, питаясь живой и содержательной беседой, обязан развиваться ежедневно и ежечасно, если вы и впрямь желаете к годам расцвета, то есть к тридцатилетнему возрасту, решать судьбы империи.
Такого мнения придерживались оба всадника, ничуть не страдающие от жары, поскольку позволяли себе одеваться в ткани самого лучшего сорта и вполне наслаждаться той самой дорогой, на которой погибает треть захваченных в плен и обращенных в рабство варваров — на пути в Вечный город. Двое верховых могли спокойно наслаждаться буйством красок, высвеченных горячим средиземноморским солнцем, тучностью стад, пасущихся в отдалении, богатством виноградника, сбегающего по склону холма той области, которая должна была прославиться в будущем редкостными итальянскими винами и уже теперь носила громкое и грозное имя Кампанья.
Их взор радовали попадающиеся тут и там колонны и портики из розового маланийского мрамора, причудливая роскошь вилл зажиточных горожан, повсюду разбросанных в прихотливых складках рельефа, а то а огромный амфитеатр, тот самый, что был построен по указу жестокого диктатора и которому предстояло пережить множество диктаторов будущего.
Но внимание путников было занято другим — она вели разговор, и опытный наблюдатель сразу понял бы, что связывают беседующих узы совершенно особого свойства. Это были учитель и ученик, причем именно то сочетание, когда учитель заслуженно уважаем, а ученик по заслугам любим. Итак, мы имеем счастливую возможность сообщить вам разговор двух блестящих интеллектуалов эпохи тучных виноградников и портиков из розового мрамора.
— …Затем повторю тебе вновь, — настаивал учитель, в свои сорок выглядевший на редкость моложавым. Если бы не широкая известность, то встречный мог бы принять его за наставника по фехтованию или гимнастике отпрысков титулованных семей. Но слишком велика была известность прославленного философа, чтобы любой случайный прохожий понял — не мечта о физическом совершенстве заставляет безусого юношу в незапятнанной, подвернутой на бедра тоге с фиолетовой вышивкой ловить каждое слово своего наставника. — Повторяю сказанное вчера, потому что мысль эта станет краеугольным камнем наших рассуждений и диалогов на протяжении ближайшего семестра. Не следует удивляться ничему в этом мире. Поскольку нет необъяснимого, нет и неведомого, нет и удивительного, то есть не подвластного человеческому разуму.
Юноша зачарованно слушал, потом достал из складок плаща удобную для переноски дощечку, покрытую слоем воска, порылся за поясом в поисках стилоса и, не найдя, вынужден был ногтем отчеркнуть на дощечке пару слов, которые на современный язык можно перевести как «поз.», «нонад.», «перип.». Таким образом молодой человек конспектировал и искренне надеялся потом разобрать философское течение (позитивизм), тему диалога (нонадмирация) и стиль беседы (перипатетический).
Солнечный диск приближался к полудню, когда над застывшими в летнем зное холмами возникла и задрожала изжелта-белая, словно отблеск на мече гладиатора, дугообразная полоса. На какую-то секунду она окрасилась во все мыслимые и упоминающиеся в физических трудах цвета, ударилась о зеленый склон вблизи того места, где белесая лента дороги взбегала на ближайший холм, и исчезла в небе, оставив перед глазами тающий дугообразный след, теперь уже черного цвета.
Кони встали, как вкопанные, и вопросительно повели головами в ожидании конкретных указаний от хозяев. Примерно с тем же выражением поглядел на учителя и юноша в тоге. С одной стороны, почтение к интеллекту наставника позволяло заподозрить, что все это хитроумно подготовленная иллюстрация к философской беседе. С другой — в глубине сердца каждого наставляемого всегда живет подспудная надежда на то, что внезапно сама жизнь опровергнет вдалбливаемые истины, на костях коих можно будет славно поплясать.
Но наставник и бровью не повел.
— Впервые мысль о беседе подобного толка возникла в моей голове в придорожной таверне, когда я наблюдал, с каким восхищением ты взирал на немудрящие чудеса проезжих фокусников, заключавшиеся в вытаскивании из винного кувшина двухголового петуха. Уже тогда я отвечал тебе, что в двухголовости петуха нет ни чудесного, ни божественного вмешательства, а наличествует элементарный порок Развития, известный еще древним финикийцам. Достаточно кормить курицу сурьмой и камедью в нужной пропорции, как все цыплята, высиженные ею, окажутся с лишними или недостающими конечностями, поскольку сущность огня, заключенная в сурьме, и желчное начало, присущее камеди, слишком различны, чтобы не вступать в противоречие. На что ты мне отвечал, будто все это не объясняет, каким образом можно достать петуха из закрытого со всех сторон кувшина. Было ли так?
— Было, учитель, — потупился юноша и, чтобы как-то прогнать неловкость, тронул коня.
Конь удивленно шевельнул ушами, точно, мол, вперед? И, не получив отрицательного ответа, побрел в долину. Чем-то не понравилась коню медная радуга.
* * *
Андрей Теменев стал приходить в себя, как только почувствовал, что окружающее ему не нравится. Трудно объяснить, в чем заключается это чувство. Представьте, что вы у себя дома и на кухне на полную мощность отвернуты все четыре конфорки газа. Почему вы проснетесь? Шипение конфорок? Но ведь оно не громче капель воды, просачивающихся из крана в ванной. Запах? Но вы не можете осознать его во сне. Что заставляет молодую мамашу схватиться за сердце и выглянуть в окно, когда сыночек уже открутил замок с трансформаторной будки и приготовился заглянуть внутрь? И почему, приглушая голос, проходят соседи по коммунальному коридору, куда уже неделю не выходит сосед. Может, он к родным в Киев уехал? А вам не показалось, что в коридоре запах какой-то?Андрей медленно, еще с закрытыми глазами, провел рукой за пазухой плаща. Точнее, попытался провести — рука не послушалась с первого раза. Это не похоже на нокаут, это скорее брызнули в лицо парализующим баллончиком, хотя ведь пробовали однажды, и ничего, устоял на ногах. Лицо уткнулось в колючую растительность и жирную, какую-то чересчур теплую землю, как в деревне на пахоте. Это сбивало с толку. С третьей попытки Андрей залез-таки под мышку левой руки пальцами правой и, не нащупав кобуры, вспомнил: она на ноге и расстегнута. Сегодняшнее дежурство в казино «Олимпик» — работа без прикрытия, а стало быть, по инструкции, оружие носится скрытно. Кроме того, в памяти отчетливо отпечаталось: перед тем как потерять сознание, Теменев держал ствол в руке, целясь. И в кого? Неужели в тишайшем казино началась перестрелка и только что вышедший из вынужденного отпуска сотрудник силового ведомства полез в кучу-малу? Версия не показалась убедительной, сюда не укладывалась лестница. Лестница… Оборвав карман плаща о ручку двери на третьем этаже, слетел, рискуя поломать голеностоп, на второй и плечом высадил дверь, снеся с ног бритоголового подростка… Пистолет держал в руке…
Андрей Теменев резко открыл глаза и рывком попытался сесть. Но через секунду понял, что спешить некуда, поиски ствола можно считать законченными.
— Лежать, мент!
Бритоголовый малец держал пистолет Андрея обеими руками, норовя завалить оружие набок, как это делают в бездарных гонконговских боевиках. Парнишка сидел прямо на земле и, судя по виду, чувствовал себя неважнецки — сам несколько минут назад очухался, но успел подползти к бесчувственному эфэсбэшнику и вытащить из его пальцев оружие.
А за спиной подростка сияло неправдоподобно летнее солнце.
Андрей оперся на локти и огляделся по сторонам. Кругом было курортное лето, в мареве таял горизонт, а со всех сторон наползающий ландшафт усугублял сходство со всесоюзной здравницей в Крыму, за вычетом экскурсионных автобусов. Автобусов не было. Ситуация казалась настолько неясной, что имело смысл сконцентрироваться на конкретной проблеме — неадекватном несовершеннолетнем, незаконно завладевшим табельным оружием.