Страница:
Громкий вопль потряс убогую обитель поэта, вернее, это были два крика, слившиеся в один. С быстротой молнии Юлий бросился к тому, кто посягнул на бессмертную строку, и, повинуясь неведомому инстинкту, изо всей силы ткнул его в шею своим туповатым стилосом. Бывший охранник на рыбном рынке отчаянно вскрикнул. Через секунду у него с бульканьем потекло изо рта, и тут же, со скоростью тараканов при включении света на коммунальной кухне, бросились вон из комнаты жители улицы Кривоногой козы, унося с собой съестные припасы.
— Засада! — кричали они. — Предательство!
Юлий дождался, когда незваный гость уронит факел, отобрал у него восковую дощечку и сел к столу одновременно с тем, как убитый остротой поэтического пера злодей рухнул на пол прямо как бревно. Юлия мутило. Впервые в жизни он убил человека.
К тому моменту, когда Святослав Васильевич Хромин добежал до казино, там еще не было ревущей праздничной толпы. На полу в вестибюле около поваленной клепсидры сидели и изучали разбросанные по полу мокрые и замасленные железки Дима и Айшат, последняя почему-то в юбке и криво надетом лифчике. Но младшему из братьев было не до удивления и соблюдения приличий. Дважды на пути от виллы диктатора его вытошнило прямо на улице.
— Это от нервов, — сказал он. — Лулла умер. Плавал, плавал и утонул.
Его снова скрутило от рези в желудке. Дмитрий Васильевич вгляделся в бледное лицо брата и спросил:
— А ты у него ничего не ел часом?
— Только пил, — прохрипел Слава. — Воду из-под крана. Надо было сразу взять власть в свои руки. Только я не умею брать власть.
— Погоди ты с властью, — нетерпеливо поморщился санитарный врач городов Рима и Петербурга. — Вкус какой-нибудь есть? Привкус во рту?
Слава глотнул и, поморщившись, кивнул:
— Железный.
— Это мышьяк, — уверенно сказал Дмитрий Васильевич Хромин. — Лулла не утонул. Просто ему кто-то в ванну поставил новые трубы из прекрасной розовой глины. И я даже догадываюсь кто. Ты много пил?
— Глоточек, — жалобно простонал доцент, постигший тайны мировой истории.
— Жить будешь, — резюмировал Дмитрий. — Ты, случайно, не умеешь собирать пистолет Макарова? Вот и мы с Айшат не умеем.
— Там должна быть затворная рама, — оптимистично откликнулась Айшат. Она ползала по мозаичному полу, протирая части пистолета от толстого слоя машинного масла, и раскладывала их в разных сочетаниях, как будто решала головоломку «сложи из кусочков зайца». — И еще возвратная пружина, и стопор гашетки.
— Похоже, у твоего дяди был авиационный пулемет, — подумал вслух Дмитрий и поднял палец предостерегающе: — Тихо все! А чего они так орут на улице? Слав, хвоста за тобой не было?
Слава не отвечал. Боль в животе проходила, но жизнь казалась бренной и копеечной. Мышьяк… На исповеди он не был давно и вряд ли окажется в ближайшее время…
— Береженого бог бережет, — решительно кивнул старший брат. — Вставай давай! От глоточка мышьяка не помирают даже старые мужья эффектных молодух. А вот если сейчас тебя тут надумают линчевать за убийство богоподобного кесаря… надо, по крайней мере, сначала собрать пистолет. В подвале отсидишься. Тут подвал глубокий, есть где развернуться, в смысле — спрятаться. Собирай железяки, Айшат.
— Мы идем в «Олимпус»? — спросил он прямо.
— А ты узнаешь места? — ответила вопросом Пульхерия. Глаза ее заблестели.
— Ты меня потому и взяла? Проводником? — проницательно допрашивал Андрей.
Пульхерия заложила руки за спину и прошлась перед строем весталок, радующихся краткой передышке.
— Мальчик испугался! — объявила Феминистия. — Мальчик решил, что, когда в его услугах отпадет надобность, мы его прирежем, чтобы он никому нас не выдал. Успокойся, милый! Когда мы туда выберемся, выдавать будет уже некому. Мы тебя просто свяжем.
— Тогда вяжите здесь! — решительно заявил Андрей. — Я с твоими птичками под мечи легионерские идти не нанимался. Вот кольцо как раз — вяжите!
Он с вызывающим видом уселся на сундук, сложив руки за спиной, и пошарил ими. В сундуке лежали плетки, кожаное нижнее белье и приапы. Обоймы к пистолету Макарова там не было.
— Ты и ты, — кивнула тренерша рыжей и блондинке, — возьмите-ка этого истерика под локотки, да сделайте ему внушение.
Девушки подошли к Андрею и, пока не видело начальство, неловко улыбнулись в смысле: «Прости, чувак, сейчас мы тебя снова бить будем». Но Теменев решил, что с него вполне достаточно экзекуции в подземном спортзале.
— Ой, смотрите, девушки, что тут есть! — распухшими губами воскликнул он, пытаясь подражать интонации продавца «дешевого таможенного конфиската» на раскладушке у метро «Удельная».
Девушки остановились, как вкопанные, и уставились на черные, узкие, с коваными заклепками ремешки, которые, как надеялся Андрей, будучи надеты, складываются на женском теле в осмысленную конструкцию, поскольку сейчас у него в руках они напоминали в лучшем случае упряжь для пони. Но весталки, очевидно, разбирались в этом лучше неотесанного лейтенанта ФСБ. Их глаза вспыхнули разом — голубым светом у блондинки и фиолетовым у рыженькой. То ли отсветы этих огоньков, то ли телепатическая связь, то ли природное любопытство заставило дружно повернуть головы и остальным безжалостным убивицам, толпившимся в темноватой теснине, и там тоже посветлело от разноцветных огоньков.
Только волевая и закаленная в боях тренерша, скрипнув зубами, овладела собой и покосилась на Пульхерию в ожидании указаний: не замочить ли гада? Но та смотрела в другую сторону. Туда, где по мрачным сводам прыгал свет факела и спускались по длинной лестнице в подвал трое: кассир казино «Олимпус» и философ Деметриус Семипедис в обнимку с полуголой дилершей того же казино.
— Кобель! — Прошептав это слово, красавица-матрона вонзила коготки себе в ладони, и стало понятно: исторический процесс и государственные перевороты в Вечном городе преспокойно могут подождать, пока она не разберется с некоторыми аспектами своей личной жизни.
— Это ведь никакие не гладиаторы! — удивлялся он.
— Разумеется, — улыбнулся каким-то своим мыслям грек, поглаживая седую бороду и еще прибавляя шагу. — Это добропорядочные горожане, граждане свободного города Рима. Сегодня у них веселье, а завтра они посмотрят на деяния рук своих и искренне ужаснутся: неужели это мы сделали? Да нет, это гладиаторы с Везувия. И в исторических хрониках запишут именно так.
На одной из площадей полыхал какой-то храм. На ступенях его стоял измазанный смолой и облепленный клочьями пакли худой человек и, бия себя в грудь, кричал поверх голов пляшущей, как детвора у костра, толпы:
— Люди! Это сделал Я! В этом ужасном, не имеющем аналогов в истории злодеянии повинен Я! Запомните мое имя и расскажите обо мне детям вашим, а уж они потом — своим! Меня зовут…
В этот момент его полубезумный взгляд уперся в деловито пробирающегося через толпу Феодора, и в тот же миг поджигатель, испустив воинственный вопль, бросился к нему наперерез.
— А ты чего не радуешься? — кричал он исступленно. — Ты почему не танцуешь, рожа седая греческая? Ибо, клянусь Геркулесом, я узнал тебя! Ты тот базарный шулер, который подменяет одного черного петуха другим и разоряет честных римлян!
Саня тоже узнал это прыщавое лицо и испуганно задергал Феодора за рукав.
— А! — отмахнулся рукой тот. — Сирена воет, а Одиссей плывет. Не обращай внимания.
Саню это мало успокоило, и он с возрастающим беспокойством принялся наблюдать, как расталкивает веселую толпу узкими плечами бывший владелец родосского петуха. Уже оставалось только два шага между плечом Фагория и тянущимися, в черных маслянистых пятнах, пальцами, когда где-то недалеко пропела кифарная струна, с легким шелестом просвистела над головами длинная стрела и, пробив поджигателю левое ухо, вышла чуть ниже левого глаза.
— Меня зовут… — успела промямлить жертва, комкая в агонии пальцами воздух, и упала ничком.
Феодор даже не оглянулся, а когда Саня снова попытался что-то сказать, отрезал коротко:
— Мир не без добрых людей с арбалетами.
На ступенях дворца Луллы ерзали немногочисленные граждане Рима, недовольные тем, как протекает праздник. Их даже не били. Похожий теперь на обиженного Купидона Юлий подпрыгивал у запертых дверей и кричал:
— А я вам говорю, сограждане, кесарь просто не знает! Ему не доложили! Я требую беседы с повелителем Рима, я — потомственный патриций в шестом поколении! Мой дедушка воевал!
Внезапно наискось через улицу, ведущую к Форуму, быстрыми шагами прошел высокий пожилой человек с открытым и честным лицом — сенатор Геварий. По случаю праздника он оделся сегодня в роскошную, шитую золотом, тогу со стоячим воротничком и обулся в сандалии с подошвами из самородного серебра. Голову его украшала тяжелая тиара с массивными геммами, а в руке он нес, небрежно помахивая ею, церемониальную палицу древних римских кесарей, от кого, собственно, и вел свой род свободолюбивый патриций. Геварий по-хозяйски подошел к дверям правительственного дворца и снял с шеи заблаговременно приготовленный ключ.
— Нет, нет, позволь, Геварий! — запротестовал Юлий. — Я и мои товарищи первые подошли! Я понимаю, что у тебя тоже претензии к тем, кто устроил бесчинства, но у меня, например, всю еду украли, так что я попрошу по очереди…
Геварий поглядел на юношу с брезгливостью, вызванной несоответствием ожидаемой и реальной ситуации. Он был готов к тому, что его бросятся останавливать многочисленные претенденты на престол, и заготовил для них холодное и решительное выражение лица, характеризующее человека, который берет, не спрашивая, все, что ему действительно нужно. На поэта такое лицо совершенно не подействовало:
— Я, как патриций в шестом поколении…
— Да ты что плетешь, хоть понимаешь? — выговорил наконец Геварий, многозначительно помахав палицей древних кесарей. — В шестом поколении, видите ли… — Он решительно повернул ключ в двери.
— А я говорю, что ты туда раньше меня не войдешь! — взъерепенился молодой поэт. — Как чужие стихи воровать, так всякий горазд! А как вежливым быть, так это мы дубинкой машем! Не надо! Махали на меня уже сегодня. Домахались!
— Да отцепись ты, малахольный! — заорал Геварий, пытаясь одной рукой закрыть за собой тяжеленную дверь, а другой стряхнуть ухватившегося за золоченую тогу Юлия. Пнул его серебряной туфлей, и тот взвыл:
— Товарищи! Друзья! Любители стихов!
— Да сколько же мне будут мешать бороться с тиранией? — громовым басом заорал Геварий. — Ко мне, мои соратники по убеждениям!
Когда Феодор и Саня подошли к дворцу, тяжелая дверь была снята с петель, на ней лежал, хрипя, поэт Юлий, а на нем сидел благородный патриций Геварий и бил рифмоплета по голове тяжелой тиарой так, что геммы отлетали. Представители политического бомонда разбились на пары. Маленькие Соссий и Моккий, действуя синхронно и слаженно, теснили к колоннам Светония и Акинезия, зато Павсикахию, окруженному Делирием, Мегатерием и каким-то подростком лет двенадцати, приходилось нелегко. Внезапно над их головами с треском распахнулись ставни окна.
— Лулла мертвый! — заорал сверху Ксаверий Плеве, прозванный Пеплумом.
— Тиран пал! — сорванным голосом закричал в ответ Геварий. Его план предусматривал, что труп обнаруживает он сам, о чем и сообщает скорбно притихшему народу. И в ответ на многоголосый плач соглашается взвалить на себя бремя забот об осиротевшем Городе. Сейчас надо было предпринимать экстренные меры по восстановлению контроля над ситуацией. — Победа наша! Наши враги пытались нам помешать, но мы вырвали у сатрапов из глотки долгожданную свободу для многострадального Рима. И теперь я, как наследник древних кесарей…
Старинная палица мелькнула в воздухе, и Геварий покатился по ступенькам, так и не договорив тронную речь. Юлий, в течение последних пяти минут пытавшийся дотянуться и таки дотянувшийся до древнего оружия, поднялся на ноги и, пошатываясь, отправился наверх, жаловаться богоподобному Лулле на то, что поэта обидеть может каждый.
Братья сидели на холодном, мокром земляном полу, связанные спиной к спине. Поодаль тренерша аналогичным образом привязывала Айшат к Андрею. Пульхерия сочла, что распаленному скотской похотью Диме будет особенно мучительно наблюдать, как предназначенная для него распутница окажется в пусть невольной, но близости с посторонним мужчиной.
— Я начинаю понимать истинное назначение этого игорного дома! — приговаривала она, похаживая вокруг пленных россиян. — Не игорный он, ох не игорный! Не так подобные дома называются!
— Как там касса? — хозяйственно осведомился Андрей у Вячеслава.
Тот помотал головой, потому что развести связанными руками не мог:
— Я тебя умоляю, какая там касса? Государственное финансирование, скидки по случаю праздника, льготы сотрудникам библиотек… Едва фишки окупаем…
— А предоставление девочек по заказу зажравшихся в ожидании избрания в сенат чиновников вы в налоги вписываете? — зловеще спросила Феминистия, присаживаясь напротив Димы.
Тот не ответил. Когда из темного подвала на них хлынул девятый вал молчаливых, но больно дерущихся девчонок, он подумал, что это конец, что он окончательно сошел с ума. Показалось, что все женщины его жизни одновременно предъявляют на него свои права, и, честное слово, согревала только мысль: «А хорошо, что я не султан».
Сейчас весталки не участвовали в разговоре. Они толпились вокруг опрокинутого сундука, вытаскивали оттуда все новые и новые наряды, примеряли их и хохотали серебряными голосами. Больше всего они напоминали стайку чаек, наткнувшихся на ящик рыбных консервов. Сверху неслись рев и крики, казалось, что там празднуют свадьбу байкеры.
— Не пора ли тебе вести своих чудо-богатыриц на приступ? — спросил Андрей, в основном для того, чтобы отвлечь любовницу от намерения выцарапать ему глаза, какое явно читалось в ее взгляде. — А то там не то, что кассы, там и стен-то не останется. Вряд ли Плющ один с ними управится.
— Попрошу не учить меня тактике военных переворотов! — огрызнулась Пульхерия и вообще перестала смотреть на Андрея.
Именно в этот момент он ощутил, что к его скрученным и запихнутым куда-то под задницу ладоням тянутся другие, тоньше и нежнее. Он невесело усмехнулся, в который раз подивившись неизменности положительного настроя Айшат, — в таком аховом положении она продолжает думать о том, как дружеским рукопожатием подбодрить друга. Ну, хорошо. Он молча пожал протянутую руку и почувствовал, что в нее втиснули нечто металлическое, угловатое.
Затворную раму пистолета системы Макарова.
— Это все, или еще что-то есть? — спросил он тем углом рта, который находился вне поля зрения Пульхерии и ее тренерши.
— У меня то, что в часах было, — шепнула Айшат, не поворачивая головы. — Обойма у Димки.
Где— то наверху с грохотом отворилась дверь, потом с хрустом оборвалась портьера. Послышался нарастающий гром, как будто сбросили стальную бочку с бензином и она катится по лестнице. Даже весталки прекратили примерку и посмотрели наверх, откуда сквозь громыхания слышался сатанинский хохот Анатолия Белаша.
— К стене! — завопила опытная тренерша, не раз встречавшаяся с оборонительными снарядами, применяющимися осажденными против штурмующих.
Андрей упал на бок и, отталкиваясь ногами, пополз к стене мимо уже лежащих там братьев Хроминых.
— Обойма! — прошипел он сквозь зубы.
— Я хотел бы некоторых гарантий личной безопасности, — в тон ему ответил Дмитрий Васильевич.
Мимо прогрохотал, набирая скорость, барабан одной из рулеток, исколотый мечами, измазанный кровью и залитый дешевым вином. Он укатился по проходу, откуда только что пришло воинство Пульхерии, и где-то там, должно быть в зале тридцати дверей, лег плашмя меж догорающих свечей.
Никогда, ни на одной даже самой строгой комиссии питерского ФСБ сотрудников не заставляли собирать пистолет вслепую со связанными за спиной руками. Все, что мог придумать Андрей, это придать лицу тупое, типично мужское выражение, чтобы говорить с ним никому из присутствующих не хотелось. Но привязанная спиной Айшат этого не видела и тихонько подсказывала, что, по ее мнению, следует делать сейчас с возвратной пружиной или спусковой скобой. Когда Теменев шикнул на нее, девушка помолчала, а потом тихо-тихо произнесла:
Сейчас она рыдала, склонив голову на грудь Пессимию, который отделался сравнительно легко — его просто протащили по Марсову полю, привязанного к хвосту белой лошади. Пессимий гладил Помпонию по голове и утешал, шепелявя больше обычного, когда смотрел на вышибающего днища у бочек с вином Спартака:
— Ну что, они тоже люди… С ними тоже можно договориться…
— Извините, вы не подскажете, как тут пройти? — спросил его вежливо седобородый старик с мальчиком, и хотя вид этих людей в разгромленном казино был странен и неуместен, Пессимий взглянул на них и робко улыбнулся:
— Лестница в подвал? Это вот тут, где штора лежит. Только осторожнее, там столы иногда падают. Дети — наше будущее… — бормотал он, глядя вслед странной паре. — Мудрость стариков и чистота детей, вот что спасет нас, когда все это закончится, Помпония!
— А чего так тихо? — спросил богач Феодор, приветливо, как и всегда, улыбаясь. — Охо-хо, вижу даже больше знакомых лиц, чем ожидал! Вот сидит, отвесив челюсть, привязанный к симпатичной девушке мой лучший телохранитель. Вот подающий надежды философ. Тебя еще не избрали в сенат, Деметриус? Я знаю, знаю, что ты не грек, но как-то приятнее так тебя называть. А что это у тебя на лице за следы? Нистия, покажи-ка ноготки!
— Tertium gaudens, — проговорил доцент Хромин, поднимая глаза к известняковому потолку пещеры. — О богоподобный Лулла, если ты слышишь меня, зацени прикол.
— А вот этого не нужно, дорогие друзья из будущего, — хладнокровно покачал головой Феодор. — Уж я-то знаю, что в богов Олимпа вы не верите, и бог-то с ними. Это такая удача: одновременно наблюдать всех путешественников во времени и пространстве разом…
— Уж и всех, — начал Хромин-старший и осекся, глядя, как по подвальной лестнице спускаются еще двое: бритый наголо и длинноволосый.
Ладони Анатолий Белаш и Алексей Илюхин держали на затылках, а следом за ними, неся в каждой изящной руке по арбалету, заряженному медной стрелой, спускался по ступенькам человек с тонкими губами, зеленоватой кожей и пристальным взглядом. Плющ.
— Суки позорные! — прорычал Белаш, оглядев присутствующих. Трудно решить, имел ли он в виду одетых в игривое белье весталок или кого еще.
Плющ без всякого труда врезал ему ногой между лопаток и кивнул Феодору:
— В «Олимпусе» — все.
— Поскольку некоторые присутствующие, — грек поклонился Андрею, — склонны к политнекорректным высказываниям, позвольте представить всем настоятеля Братства Деяниры. Да, да, это те скромные до незаметности труженики, что уже многие десятилетия работают на благо правильного, истинно демократического развития римской истории. И пусть мы зачастую не знаем их в лицо, пусть. Каждый день нашего спокойного существования — это их заслуга.
Плющ с достоинством поклонился, ни на секунду не выпуская арестованных из-под прицела.
— Где мои гладиаторы? — хрипло вопросил экс-Спартак.
— Гладиаторов больше нет, — участливо ответил грек. — Как нет и не будет никого, кто посягает на жизнь свободных граждан. Можно даже сказать, что их и не было никогда. Когда люди Плюща закончат свою работу, на поверхность поднимутся наши весталки, наша духовная совесть и нравственная чистота — это все придется снять, девушки, — и наведут окончательный порядок, где надо — силой, но больше своим юным обаянием и непорочной красотой.
— А все они? — осторожно спросил Саня, указывая на шестерых человек, из которых четверо сидели связанные, а двое стояли, подняв руки.
Феодор улыбнулся:
— «Все они»? Как быстро, Александр, мы проводим некую разделительную линию. Вот сейчас тебе ведь не пришло в голову спросить, что будет со всеми вами. Тебя волнует, что будет с ними. Одна буква поменялась, а разница велика. Тебе самому ведь ничего не грозит, можно и вступиться за земляков, верно?
Саня молчал, побледнев.
— Иди к ним, — легонько подтолкнул его в плечо грек, — ибо сочувствие хорошо, когда чувства и впрямь совместны. На всякий случай я считал, что важно будет всегда иметь при себе одного из людей будущего. Но, коль скоро здесь собрались все…
— Че, убедился!? — злорадно выдохнул Алексей Илюхин, когда Саня на негнущихся ногах подошел и встал по другую сторону от Белаша. — Вот кому ты нас сдал, вот кого ты не захотел убивать! Демократы, педерасты и менты. Доволен? Выслужился?
Настоятель Братства Деяниры, прозванный Плющом, поднял арбалет и с силой заехал прикладом по затылку не говорящему, а все тому же Белашу. Магистр рухнул на колени, попытался подняться, но не смог, запрокинул голову и замер.
— Еще одна реплика с места, и я прошибу ему башку, — пообещал Плющ.
— Не хочу томить вас ожиданием, — продолжал Феодор. — Мои действия вовсе не продиктованы гостеприимством. Не жажду я также узнать свое будущее или спросить совета, куда вкладывать деньги с расчетом на год. Мне нужен способ. Только способ, и больше ничего.
— Способ чего? — удивилась Айшат.
— Перемещения во времени, разумеется, — пожал плечами Феодор. — Будь вас чуть меньше, я вынужден был бы потратить много времени на уговоры. Вы бы мне отвечали, что сами не знаете, как это получилось. В общем, получилось бы превесело, но долго. К счастью, ваше количество позволяет повысить качество беседы. Когда трое или четверо из вас погибнут мучительной смертью, оставшиеся будут рады поделиться некоторыми маленькими секретами. Начнем со Спартака.
Анатолий Белосток, прозванный на Везувии Спартаком, с трудом поднялся, преодолел четыре шага в направлении, приданном ему пинком сзади, и рухнул во весь свой немаленький рост. Тренерша вопросительно взглянула на Пульхерию, помахивая кетменем.
— Не пойдет! — прикрикнул Феодор. — Смерть должна быть мучительной.
— Да он просто придуривается!
— Тем лучше. Пуганный смертью становится разговорчивее. Давайте следующего.
— Что? — закричал Саня, почувствовав тычок прикладом. — Это я, что ли, ходил в библиотеку? Это он ходил в библиотеку! — Юнец ткнул пальцем в Илюхина, безразлично пожимающего плечами. — Это он знает!
Но здоровенная тетка поволокла Саньку туда, где темнота подвала сужалась в провал. Туда, куда ухнул символ азарта, барабан шарикоподшипниковой рулетки, изобретенной великим, но, к сожалению, покойным Фагорием.
— Идем-идем, маленький, — приговаривала тренерша, — там есть такой высокий-высокий утес… Но ты упадешь с него не сразу…
— Сейчас твой товарищ погибнет, — сообщил Феодор Илюхину, на что тот презрительно сплюнул:
— Не товарищ он мне. И потом, знаю я ваши фишки ментовские. Вы ж его не здесь убиваете, вы его повели куда-то. А потом приметесь всех поодиночке допрашивать. — Ты, мол, один остался, остальные, мол…
Плющ развернул говорливого подростка лицом к себе и, не говоря ни слова, пнул коленом в живот.
— Очень хорошо, — хлопнул в ладоши Фагорий. — Раз есть сомнения, думаю, не повредит небольшой показательный расстрел, как раз и арбалеты свободные. Кто у нас влюбленная пара, Нистия? Не скрипи, не скрипи зубами, мы дадим тебе пострелять. Семипедиса я знаю, он человек твердый, его мы и порасстреливаем. А девушка пусть посмотрит.
— Засада! — кричали они. — Предательство!
Юлий дождался, когда незваный гость уронит факел, отобрал у него восковую дощечку и сел к столу одновременно с тем, как убитый остротой поэтического пера злодей рухнул на пол прямо как бревно. Юлия мутило. Впервые в жизни он убил человека.
* * *
— Это мышьяк.К тому моменту, когда Святослав Васильевич Хромин добежал до казино, там еще не было ревущей праздничной толпы. На полу в вестибюле около поваленной клепсидры сидели и изучали разбросанные по полу мокрые и замасленные железки Дима и Айшат, последняя почему-то в юбке и криво надетом лифчике. Но младшему из братьев было не до удивления и соблюдения приличий. Дважды на пути от виллы диктатора его вытошнило прямо на улице.
— Это от нервов, — сказал он. — Лулла умер. Плавал, плавал и утонул.
Его снова скрутило от рези в желудке. Дмитрий Васильевич вгляделся в бледное лицо брата и спросил:
— А ты у него ничего не ел часом?
— Только пил, — прохрипел Слава. — Воду из-под крана. Надо было сразу взять власть в свои руки. Только я не умею брать власть.
— Погоди ты с властью, — нетерпеливо поморщился санитарный врач городов Рима и Петербурга. — Вкус какой-нибудь есть? Привкус во рту?
Слава глотнул и, поморщившись, кивнул:
— Железный.
— Это мышьяк, — уверенно сказал Дмитрий Васильевич Хромин. — Лулла не утонул. Просто ему кто-то в ванну поставил новые трубы из прекрасной розовой глины. И я даже догадываюсь кто. Ты много пил?
— Глоточек, — жалобно простонал доцент, постигший тайны мировой истории.
— Жить будешь, — резюмировал Дмитрий. — Ты, случайно, не умеешь собирать пистолет Макарова? Вот и мы с Айшат не умеем.
— Там должна быть затворная рама, — оптимистично откликнулась Айшат. Она ползала по мозаичному полу, протирая части пистолета от толстого слоя машинного масла, и раскладывала их в разных сочетаниях, как будто решала головоломку «сложи из кусочков зайца». — И еще возвратная пружина, и стопор гашетки.
— Похоже, у твоего дяди был авиационный пулемет, — подумал вслух Дмитрий и поднял палец предостерегающе: — Тихо все! А чего они так орут на улице? Слав, хвоста за тобой не было?
Слава не отвечал. Боль в животе проходила, но жизнь казалась бренной и копеечной. Мышьяк… На исповеди он не был давно и вряд ли окажется в ближайшее время…
— Береженого бог бережет, — решительно кивнул старший брат. — Вставай давай! От глоточка мышьяка не помирают даже старые мужья эффектных молодух. А вот если сейчас тебя тут надумают линчевать за убийство богоподобного кесаря… надо, по крайней мере, сначала собрать пистолет. В подвале отсидишься. Тут подвал глубокий, есть где развернуться, в смысле — спрятаться. Собирай железяки, Айшат.
* * *
Когда Андрей увидел раздолбанную ломом каменную кладку в нише и вросшее в землю бронзовое кольцо, он остановился, а следом остановился в полумраке подземелья и весь женский батальон смерти.— Мы идем в «Олимпус»? — спросил он прямо.
— А ты узнаешь места? — ответила вопросом Пульхерия. Глаза ее заблестели.
— Ты меня потому и взяла? Проводником? — проницательно допрашивал Андрей.
Пульхерия заложила руки за спину и прошлась перед строем весталок, радующихся краткой передышке.
— Мальчик испугался! — объявила Феминистия. — Мальчик решил, что, когда в его услугах отпадет надобность, мы его прирежем, чтобы он никому нас не выдал. Успокойся, милый! Когда мы туда выберемся, выдавать будет уже некому. Мы тебя просто свяжем.
— Тогда вяжите здесь! — решительно заявил Андрей. — Я с твоими птичками под мечи легионерские идти не нанимался. Вот кольцо как раз — вяжите!
Он с вызывающим видом уселся на сундук, сложив руки за спиной, и пошарил ими. В сундуке лежали плетки, кожаное нижнее белье и приапы. Обоймы к пистолету Макарова там не было.
— Ты и ты, — кивнула тренерша рыжей и блондинке, — возьмите-ка этого истерика под локотки, да сделайте ему внушение.
Девушки подошли к Андрею и, пока не видело начальство, неловко улыбнулись в смысле: «Прости, чувак, сейчас мы тебя снова бить будем». Но Теменев решил, что с него вполне достаточно экзекуции в подземном спортзале.
— Ой, смотрите, девушки, что тут есть! — распухшими губами воскликнул он, пытаясь подражать интонации продавца «дешевого таможенного конфиската» на раскладушке у метро «Удельная».
Девушки остановились, как вкопанные, и уставились на черные, узкие, с коваными заклепками ремешки, которые, как надеялся Андрей, будучи надеты, складываются на женском теле в осмысленную конструкцию, поскольку сейчас у него в руках они напоминали в лучшем случае упряжь для пони. Но весталки, очевидно, разбирались в этом лучше неотесанного лейтенанта ФСБ. Их глаза вспыхнули разом — голубым светом у блондинки и фиолетовым у рыженькой. То ли отсветы этих огоньков, то ли телепатическая связь, то ли природное любопытство заставило дружно повернуть головы и остальным безжалостным убивицам, толпившимся в темноватой теснине, и там тоже посветлело от разноцветных огоньков.
Только волевая и закаленная в боях тренерша, скрипнув зубами, овладела собой и покосилась на Пульхерию в ожидании указаний: не замочить ли гада? Но та смотрела в другую сторону. Туда, где по мрачным сводам прыгал свет факела и спускались по длинной лестнице в подвал трое: кассир казино «Олимпус» и философ Деметриус Семипедис в обнимку с полуголой дилершей того же казино.
— Кобель! — Прошептав это слово, красавица-матрона вонзила коготки себе в ладони, и стало понятно: исторический процесс и государственные перевороты в Вечном городе преспокойно могут подождать, пока она не разберется с некоторыми аспектами своей личной жизни.
* * *
Саня с трудом поспевал за Феодором. Не предполагал он, что этот пожилой грек может с такой скоростью перемещаться по Городу, охваченному общественными беспорядками. Феодор даже ухитрился, приветливо и дружелюбно улыбнувшись, проскочить между двумя ударами триумфальной колонной, которую раскачивали без малого тридцать человек, направляя ее в двери общественной библиотеки. Сане пришлось обежать кругом.— Это ведь никакие не гладиаторы! — удивлялся он.
— Разумеется, — улыбнулся каким-то своим мыслям грек, поглаживая седую бороду и еще прибавляя шагу. — Это добропорядочные горожане, граждане свободного города Рима. Сегодня у них веселье, а завтра они посмотрят на деяния рук своих и искренне ужаснутся: неужели это мы сделали? Да нет, это гладиаторы с Везувия. И в исторических хрониках запишут именно так.
На одной из площадей полыхал какой-то храм. На ступенях его стоял измазанный смолой и облепленный клочьями пакли худой человек и, бия себя в грудь, кричал поверх голов пляшущей, как детвора у костра, толпы:
— Люди! Это сделал Я! В этом ужасном, не имеющем аналогов в истории злодеянии повинен Я! Запомните мое имя и расскажите обо мне детям вашим, а уж они потом — своим! Меня зовут…
В этот момент его полубезумный взгляд уперся в деловито пробирающегося через толпу Феодора, и в тот же миг поджигатель, испустив воинственный вопль, бросился к нему наперерез.
— А ты чего не радуешься? — кричал он исступленно. — Ты почему не танцуешь, рожа седая греческая? Ибо, клянусь Геркулесом, я узнал тебя! Ты тот базарный шулер, который подменяет одного черного петуха другим и разоряет честных римлян!
Саня тоже узнал это прыщавое лицо и испуганно задергал Феодора за рукав.
— А! — отмахнулся рукой тот. — Сирена воет, а Одиссей плывет. Не обращай внимания.
Саню это мало успокоило, и он с возрастающим беспокойством принялся наблюдать, как расталкивает веселую толпу узкими плечами бывший владелец родосского петуха. Уже оставалось только два шага между плечом Фагория и тянущимися, в черных маслянистых пятнах, пальцами, когда где-то недалеко пропела кифарная струна, с легким шелестом просвистела над головами длинная стрела и, пробив поджигателю левое ухо, вышла чуть ниже левого глаза.
— Меня зовут… — успела промямлить жертва, комкая в агонии пальцами воздух, и упала ничком.
Феодор даже не оглянулся, а когда Саня снова попытался что-то сказать, отрезал коротко:
— Мир не без добрых людей с арбалетами.
На ступенях дворца Луллы ерзали немногочисленные граждане Рима, недовольные тем, как протекает праздник. Их даже не били. Похожий теперь на обиженного Купидона Юлий подпрыгивал у запертых дверей и кричал:
— А я вам говорю, сограждане, кесарь просто не знает! Ему не доложили! Я требую беседы с повелителем Рима, я — потомственный патриций в шестом поколении! Мой дедушка воевал!
Внезапно наискось через улицу, ведущую к Форуму, быстрыми шагами прошел высокий пожилой человек с открытым и честным лицом — сенатор Геварий. По случаю праздника он оделся сегодня в роскошную, шитую золотом, тогу со стоячим воротничком и обулся в сандалии с подошвами из самородного серебра. Голову его украшала тяжелая тиара с массивными геммами, а в руке он нес, небрежно помахивая ею, церемониальную палицу древних римских кесарей, от кого, собственно, и вел свой род свободолюбивый патриций. Геварий по-хозяйски подошел к дверям правительственного дворца и снял с шеи заблаговременно приготовленный ключ.
— Нет, нет, позволь, Геварий! — запротестовал Юлий. — Я и мои товарищи первые подошли! Я понимаю, что у тебя тоже претензии к тем, кто устроил бесчинства, но у меня, например, всю еду украли, так что я попрошу по очереди…
Геварий поглядел на юношу с брезгливостью, вызванной несоответствием ожидаемой и реальной ситуации. Он был готов к тому, что его бросятся останавливать многочисленные претенденты на престол, и заготовил для них холодное и решительное выражение лица, характеризующее человека, который берет, не спрашивая, все, что ему действительно нужно. На поэта такое лицо совершенно не подействовало:
— Я, как патриций в шестом поколении…
— Да ты что плетешь, хоть понимаешь? — выговорил наконец Геварий, многозначительно помахав палицей древних кесарей. — В шестом поколении, видите ли… — Он решительно повернул ключ в двери.
— А я говорю, что ты туда раньше меня не войдешь! — взъерепенился молодой поэт. — Как чужие стихи воровать, так всякий горазд! А как вежливым быть, так это мы дубинкой машем! Не надо! Махали на меня уже сегодня. Домахались!
— Да отцепись ты, малахольный! — заорал Геварий, пытаясь одной рукой закрыть за собой тяжеленную дверь, а другой стряхнуть ухватившегося за золоченую тогу Юлия. Пнул его серебряной туфлей, и тот взвыл:
— Товарищи! Друзья! Любители стихов!
— Да сколько же мне будут мешать бороться с тиранией? — громовым басом заорал Геварий. — Ко мне, мои соратники по убеждениям!
Когда Феодор и Саня подошли к дворцу, тяжелая дверь была снята с петель, на ней лежал, хрипя, поэт Юлий, а на нем сидел благородный патриций Геварий и бил рифмоплета по голове тяжелой тиарой так, что геммы отлетали. Представители политического бомонда разбились на пары. Маленькие Соссий и Моккий, действуя синхронно и слаженно, теснили к колоннам Светония и Акинезия, зато Павсикахию, окруженному Делирием, Мегатерием и каким-то подростком лет двенадцати, приходилось нелегко. Внезапно над их головами с треском распахнулись ставни окна.
— Лулла мертвый! — заорал сверху Ксаверий Плеве, прозванный Пеплумом.
— Тиран пал! — сорванным голосом закричал в ответ Геварий. Его план предусматривал, что труп обнаруживает он сам, о чем и сообщает скорбно притихшему народу. И в ответ на многоголосый плач соглашается взвалить на себя бремя забот об осиротевшем Городе. Сейчас надо было предпринимать экстренные меры по восстановлению контроля над ситуацией. — Победа наша! Наши враги пытались нам помешать, но мы вырвали у сатрапов из глотки долгожданную свободу для многострадального Рима. И теперь я, как наследник древних кесарей…
Старинная палица мелькнула в воздухе, и Геварий покатился по ступенькам, так и не договорив тронную речь. Юлий, в течение последних пяти минут пытавшийся дотянуться и таки дотянувшийся до древнего оружия, поднялся на ноги и, пошатываясь, отправился наверх, жаловаться богоподобному Лулле на то, что поэта обидеть может каждый.
* * *
— Папа тебе говорил, что этим кончится! — пробормотал Вячеслав Хромин.Братья сидели на холодном, мокром земляном полу, связанные спиной к спине. Поодаль тренерша аналогичным образом привязывала Айшат к Андрею. Пульхерия сочла, что распаленному скотской похотью Диме будет особенно мучительно наблюдать, как предназначенная для него распутница окажется в пусть невольной, но близости с посторонним мужчиной.
— Я начинаю понимать истинное назначение этого игорного дома! — приговаривала она, похаживая вокруг пленных россиян. — Не игорный он, ох не игорный! Не так подобные дома называются!
— Как там касса? — хозяйственно осведомился Андрей у Вячеслава.
Тот помотал головой, потому что развести связанными руками не мог:
— Я тебя умоляю, какая там касса? Государственное финансирование, скидки по случаю праздника, льготы сотрудникам библиотек… Едва фишки окупаем…
— А предоставление девочек по заказу зажравшихся в ожидании избрания в сенат чиновников вы в налоги вписываете? — зловеще спросила Феминистия, присаживаясь напротив Димы.
Тот не ответил. Когда из темного подвала на них хлынул девятый вал молчаливых, но больно дерущихся девчонок, он подумал, что это конец, что он окончательно сошел с ума. Показалось, что все женщины его жизни одновременно предъявляют на него свои права, и, честное слово, согревала только мысль: «А хорошо, что я не султан».
Сейчас весталки не участвовали в разговоре. Они толпились вокруг опрокинутого сундука, вытаскивали оттуда все новые и новые наряды, примеряли их и хохотали серебряными голосами. Больше всего они напоминали стайку чаек, наткнувшихся на ящик рыбных консервов. Сверху неслись рев и крики, казалось, что там празднуют свадьбу байкеры.
— Не пора ли тебе вести своих чудо-богатыриц на приступ? — спросил Андрей, в основном для того, чтобы отвлечь любовницу от намерения выцарапать ему глаза, какое явно читалось в ее взгляде. — А то там не то, что кассы, там и стен-то не останется. Вряд ли Плющ один с ними управится.
— Попрошу не учить меня тактике военных переворотов! — огрызнулась Пульхерия и вообще перестала смотреть на Андрея.
Именно в этот момент он ощутил, что к его скрученным и запихнутым куда-то под задницу ладоням тянутся другие, тоньше и нежнее. Он невесело усмехнулся, в который раз подивившись неизменности положительного настроя Айшат, — в таком аховом положении она продолжает думать о том, как дружеским рукопожатием подбодрить друга. Ну, хорошо. Он молча пожал протянутую руку и почувствовал, что в нее втиснули нечто металлическое, угловатое.
Затворную раму пистолета системы Макарова.
— Это все, или еще что-то есть? — спросил он тем углом рта, который находился вне поля зрения Пульхерии и ее тренерши.
— У меня то, что в часах было, — шепнула Айшат, не поворачивая головы. — Обойма у Димки.
Где— то наверху с грохотом отворилась дверь, потом с хрустом оборвалась портьера. Послышался нарастающий гром, как будто сбросили стальную бочку с бензином и она катится по лестнице. Даже весталки прекратили примерку и посмотрели наверх, откуда сквозь громыхания слышался сатанинский хохот Анатолия Белаша.
— К стене! — завопила опытная тренерша, не раз встречавшаяся с оборонительными снарядами, применяющимися осажденными против штурмующих.
Андрей упал на бок и, отталкиваясь ногами, пополз к стене мимо уже лежащих там братьев Хроминых.
— Обойма! — прошипел он сквозь зубы.
— Я хотел бы некоторых гарантий личной безопасности, — в тон ему ответил Дмитрий Васильевич.
Мимо прогрохотал, набирая скорость, барабан одной из рулеток, исколотый мечами, измазанный кровью и залитый дешевым вином. Он укатился по проходу, откуда только что пришло воинство Пульхерии, и где-то там, должно быть в зале тридцати дверей, лег плашмя меж догорающих свечей.
Никогда, ни на одной даже самой строгой комиссии питерского ФСБ сотрудников не заставляли собирать пистолет вслепую со связанными за спиной руками. Все, что мог придумать Андрей, это придать лицу тупое, типично мужское выражение, чтобы говорить с ним никому из присутствующих не хотелось. Но привязанная спиной Айшат этого не видела и тихонько подсказывала, что, по ее мнению, следует делать сейчас с возвратной пружиной или спусковой скобой. Когда Теменев шикнул на нее, девушка помолчала, а потом тихо-тихо произнесла:
А наверху продолжалось разгульное веселье. Анатолий Белаш крушил игорные столы и разбрасывал фишки, и только в углу тихо плакала распутница Помпония. Когда на Форум ворвались солдаты, она сначала даже обрадовалась, но тут спустился муж и заорал, чтобы они убирались, что ему надоело, что он сейчас адмиратора позовет и всех их сейчас повышвыривают, и тут выяснилось, что, собственно, за ним-то и пришли, а вовсе не за женой. Хотя толстяк отбивался упорно и отчаянно, требуя объяснить, в качестве кого его пытаются убить — как противника или как сторонника правительства, легионеры схватили его и, не обращая внимания на окаменевшую Помпонию, сбросили с самой высокой из стен, окружающей Форум.
Тише, ораторы!
Ваше
Слово,
Товарищ маузер!
Сейчас она рыдала, склонив голову на грудь Пессимию, который отделался сравнительно легко — его просто протащили по Марсову полю, привязанного к хвосту белой лошади. Пессимий гладил Помпонию по голове и утешал, шепелявя больше обычного, когда смотрел на вышибающего днища у бочек с вином Спартака:
— Ну что, они тоже люди… С ними тоже можно договориться…
— Извините, вы не подскажете, как тут пройти? — спросил его вежливо седобородый старик с мальчиком, и хотя вид этих людей в разгромленном казино был странен и неуместен, Пессимий взглянул на них и робко улыбнулся:
— Лестница в подвал? Это вот тут, где штора лежит. Только осторожнее, там столы иногда падают. Дети — наше будущее… — бормотал он, глядя вслед странной паре. — Мудрость стариков и чистота детей, вот что спасет нас, когда все это закончится, Помпония!
* * *
Как раз к тому времени, когда Феодор и его верный Саня спустились в подвал, шум наверху стих, будто обрубленный ножом. Замолчали и весталки, глядя, как вдруг вытянулась по стойке «смирно» их неустрашимая тренерша. Замолчала и Пульхерия, упоенно рассказывающая Деметриусу Семипедису, куда именно она наденет ему сапфировый перстень, когда (и если) волей Юпитера они еще раз останутся наедине. Замолчали и Андрей с Айшат, лихорадочно в четыре руки, ощупывающие то, что удалось собрать наугад. На ощупь это выглядело как пистолет. Но одному только Харону всеведущему известно, каким он окажется на вид и навскидку.— А чего так тихо? — спросил богач Феодор, приветливо, как и всегда, улыбаясь. — Охо-хо, вижу даже больше знакомых лиц, чем ожидал! Вот сидит, отвесив челюсть, привязанный к симпатичной девушке мой лучший телохранитель. Вот подающий надежды философ. Тебя еще не избрали в сенат, Деметриус? Я знаю, знаю, что ты не грек, но как-то приятнее так тебя называть. А что это у тебя на лице за следы? Нистия, покажи-ка ноготки!
— Tertium gaudens, — проговорил доцент Хромин, поднимая глаза к известняковому потолку пещеры. — О богоподобный Лулла, если ты слышишь меня, зацени прикол.
— А вот этого не нужно, дорогие друзья из будущего, — хладнокровно покачал головой Феодор. — Уж я-то знаю, что в богов Олимпа вы не верите, и бог-то с ними. Это такая удача: одновременно наблюдать всех путешественников во времени и пространстве разом…
— Уж и всех, — начал Хромин-старший и осекся, глядя, как по подвальной лестнице спускаются еще двое: бритый наголо и длинноволосый.
Ладони Анатолий Белаш и Алексей Илюхин держали на затылках, а следом за ними, неся в каждой изящной руке по арбалету, заряженному медной стрелой, спускался по ступенькам человек с тонкими губами, зеленоватой кожей и пристальным взглядом. Плющ.
— Суки позорные! — прорычал Белаш, оглядев присутствующих. Трудно решить, имел ли он в виду одетых в игривое белье весталок или кого еще.
Плющ без всякого труда врезал ему ногой между лопаток и кивнул Феодору:
— В «Олимпусе» — все.
— Поскольку некоторые присутствующие, — грек поклонился Андрею, — склонны к политнекорректным высказываниям, позвольте представить всем настоятеля Братства Деяниры. Да, да, это те скромные до незаметности труженики, что уже многие десятилетия работают на благо правильного, истинно демократического развития римской истории. И пусть мы зачастую не знаем их в лицо, пусть. Каждый день нашего спокойного существования — это их заслуга.
Плющ с достоинством поклонился, ни на секунду не выпуская арестованных из-под прицела.
— Где мои гладиаторы? — хрипло вопросил экс-Спартак.
— Гладиаторов больше нет, — участливо ответил грек. — Как нет и не будет никого, кто посягает на жизнь свободных граждан. Можно даже сказать, что их и не было никогда. Когда люди Плюща закончат свою работу, на поверхность поднимутся наши весталки, наша духовная совесть и нравственная чистота — это все придется снять, девушки, — и наведут окончательный порядок, где надо — силой, но больше своим юным обаянием и непорочной красотой.
— А все они? — осторожно спросил Саня, указывая на шестерых человек, из которых четверо сидели связанные, а двое стояли, подняв руки.
Феодор улыбнулся:
— «Все они»? Как быстро, Александр, мы проводим некую разделительную линию. Вот сейчас тебе ведь не пришло в голову спросить, что будет со всеми вами. Тебя волнует, что будет с ними. Одна буква поменялась, а разница велика. Тебе самому ведь ничего не грозит, можно и вступиться за земляков, верно?
Саня молчал, побледнев.
— Иди к ним, — легонько подтолкнул его в плечо грек, — ибо сочувствие хорошо, когда чувства и впрямь совместны. На всякий случай я считал, что важно будет всегда иметь при себе одного из людей будущего. Но, коль скоро здесь собрались все…
— Че, убедился!? — злорадно выдохнул Алексей Илюхин, когда Саня на негнущихся ногах подошел и встал по другую сторону от Белаша. — Вот кому ты нас сдал, вот кого ты не захотел убивать! Демократы, педерасты и менты. Доволен? Выслужился?
Настоятель Братства Деяниры, прозванный Плющом, поднял арбалет и с силой заехал прикладом по затылку не говорящему, а все тому же Белашу. Магистр рухнул на колени, попытался подняться, но не смог, запрокинул голову и замер.
— Еще одна реплика с места, и я прошибу ему башку, — пообещал Плющ.
— Не хочу томить вас ожиданием, — продолжал Феодор. — Мои действия вовсе не продиктованы гостеприимством. Не жажду я также узнать свое будущее или спросить совета, куда вкладывать деньги с расчетом на год. Мне нужен способ. Только способ, и больше ничего.
— Способ чего? — удивилась Айшат.
— Перемещения во времени, разумеется, — пожал плечами Феодор. — Будь вас чуть меньше, я вынужден был бы потратить много времени на уговоры. Вы бы мне отвечали, что сами не знаете, как это получилось. В общем, получилось бы превесело, но долго. К счастью, ваше количество позволяет повысить качество беседы. Когда трое или четверо из вас погибнут мучительной смертью, оставшиеся будут рады поделиться некоторыми маленькими секретами. Начнем со Спартака.
Анатолий Белосток, прозванный на Везувии Спартаком, с трудом поднялся, преодолел четыре шага в направлении, приданном ему пинком сзади, и рухнул во весь свой немаленький рост. Тренерша вопросительно взглянула на Пульхерию, помахивая кетменем.
— Не пойдет! — прикрикнул Феодор. — Смерть должна быть мучительной.
— Да он просто придуривается!
— Тем лучше. Пуганный смертью становится разговорчивее. Давайте следующего.
— Что? — закричал Саня, почувствовав тычок прикладом. — Это я, что ли, ходил в библиотеку? Это он ходил в библиотеку! — Юнец ткнул пальцем в Илюхина, безразлично пожимающего плечами. — Это он знает!
Но здоровенная тетка поволокла Саньку туда, где темнота подвала сужалась в провал. Туда, куда ухнул символ азарта, барабан шарикоподшипниковой рулетки, изобретенной великим, но, к сожалению, покойным Фагорием.
— Идем-идем, маленький, — приговаривала тренерша, — там есть такой высокий-высокий утес… Но ты упадешь с него не сразу…
— Сейчас твой товарищ погибнет, — сообщил Феодор Илюхину, на что тот презрительно сплюнул:
— Не товарищ он мне. И потом, знаю я ваши фишки ментовские. Вы ж его не здесь убиваете, вы его повели куда-то. А потом приметесь всех поодиночке допрашивать. — Ты, мол, один остался, остальные, мол…
Плющ развернул говорливого подростка лицом к себе и, не говоря ни слова, пнул коленом в живот.
— Очень хорошо, — хлопнул в ладоши Фагорий. — Раз есть сомнения, думаю, не повредит небольшой показательный расстрел, как раз и арбалеты свободные. Кто у нас влюбленная пара, Нистия? Не скрипи, не скрипи зубами, мы дадим тебе пострелять. Семипедиса я знаю, он человек твердый, его мы и порасстреливаем. А девушка пусть посмотрит.