Страница:
Во— первых, это Андрей знал по долгу службы, на тайных тренировках не должно показывать лиц, отсюда и пиксельные квадратики в телерепортажах, маски-черепа с дырками для глаз. Во-вторых же, никто не захочет увидеть, пусть и на обложке журнала «Плейбой», собственное лицо, запечатленное в момент, когда, закатив глаза и оскалив зубы, так орешь «Кийа-а-а!», будто по меньшей мере направляешь самолет во вражеский авианосец.
— Всем сесть! — вдруг приказала весталка постарше с двумя крупными зеркалами Венеры на лацкане, очевидно тренер. Как ни странно, она была здесь самой миниатюрной, но обладала железным голосом. — Всем лечь! Разбиться по парам!
Андрей, уже решивший, что понимает происходящее, снова замигал, услышав следующее указание:
— Погладили друг друга по спине. Сверху вниз. Снизу вверх. Прыгаем на левой ноге. Теперь на правой. Стукнулись лбами и все дружно помычали.
Пещера наполнилась двадцатиголосым «му-у-у», которое смогло бы отпугнуть не только потенциального гостя с поверхности планеты, но и самого Мокле-мбембе. Очевидно, это была особенная, напрочь неизвестная Андрею школа боевых искусств, потому что после мычания бедных девушек заставили несколько раз произнести скороговорку: «Тит у Лукреция стибрил конкреции, а Лукреций у Тита — бедро Афродиты».
Потом все закрыли глаза и тщетно попытались узнать друг друга по хлопку ладоней о колени. Потом тренерша сказала уже не хрипло и отрывисто, а нежно и удивительно:
— Поговорим теперь о главном в работе бойца. О ненависти.
У Андрея даже зубы заломило от тоски. Вот только психоаналитического тренинга ему не хватало в третьем часу ночи под тюрьмой города Рима среди безруких трупов. Он живо представил, как несколько лет назад этим крутобедрым и крепкогрудым сорвиголовам так же, как и ему, рассказали о проклятье камер Дальнего Края. И так же, как он, они не поверили, благополучно скрылись в катакомбах и, прекрасно зная о незавидной судьбе, уготованной их ордену, решили оставаться здесь, разумеется, под потертой эгидой тотальной мизантропии. Так, собственно, и образуются секты, раскольнические села и группы староверов, во имя великой любви к Господу сжигающие себя в банях.
— Ненависть для меня, — прилежно повторяла затверженный урок огненно-рыжая девица, занимавшаяся топлесс, но перепоясанная кожаным ремнем, — это желание убить.
— Неплохо, — кивнула наставница, — но для искусного боя, пожалуй, недостаточно. А как убить?
— Жестоко! Беспощадно! — послышались голоса с разных концов зала. — С особым цинизмом!
— Да, — не отставала тренерша, — но как, как убить? То, что вы говорите, это просто слова. Я не вижу настоящей, осознанной ненависти…
«Эк тебя разбирает, — досадливо поморщился Андрей. — И главное, ведь неплохо прыгали».
— Мы зачем прыгаем? — объясняла старшая весталка. — Это расковывает мыслительные способности. Мы зачем мычим? Это настраивает мышечный аппарат. Глубокие орфоэпические изыскания…
«Это ваше счастье, — думал Андрей, — что вас тут никто не обижает, в подземелье. Напугать вы, пожалуй, сможете, когда хором, да все с левой ноги…»
— Я хочу убить, как он того заслуживает! — воскликнула блондинка в ближнем к Андрею ряду.
— О! — оценивающе потрясла пальцем наставница. — Уже кое-что. А теперь практическое занятие. Гудим.
К сожалению, уйти было некуда, блондинка, оскалив некрасивые зубы, истошно рычала, сверля взглядом гранит над головой Андрея. Девушки хлопнули в ладоши по нескольку раз теперь уже над головами и закачались в такт произносимым нараспев словам:
— Я ненавижу… его… как он того заслуживает… я ненавижу… его… здесь и сейчас… Я ненавижу его…
— Точнее! — сыромятным хлыстом щелкнул голос тренерши.
— Я… ненавижу его… — Андрею постепенно становилось не по себе, он никогда не любил религиозные сборища и сеансы целительства на стадионах. — Я… не… на… ви…
— Здесь! — заорала вдруг блондинка голосом, неожиданно резким, как бензопила. Она указывала прямо на Андрея, и глаза у нее были испуганно-восторженные.
Теменев вдруг почувствовал некую горячую петлю, словно бы накинутую ему на шею.
— Пошли вы к Эребу! — выругался он, вскакивая на ноги и устремляясь в темноту.
Вдвойне сложной становится задача поиска выхода в лабиринте, когда за тобой по пятам несется табун разъяренных Диомедовых кобыл. На бегу Андрей припоминал все известные способы ориентировки в запутанных коридорах: метки копотью на стенах, правило левой руки, правило правой… Шаги стучали за спиной, а вот впереди, в колышущемся свете факелов, мелькнули еще фигуры, наверняка бросившиеся наперерез, коротким путем. Андрей подпрыгивал, упираясь ногами в уступ то на одной стене, то на противоположной, а затем спиной повалился на мягкую каменную осыпь, обзывая себя мысленно корявым Джеки Чаном и понимая, что второй раз этот номер не пройдет.
Внизу чертыхались девчонки, но их голоса слышались и на верхнем ярусе лабиринта. Они знали здесь все. Пару раз на бегу Андрею попадались мощные рычаги, вделанные в стены, по привычке он рванул пару из них, некоторые оторвал, другие ответили ему гулким обвалом где-то за стеной. Нет, правила компьютерных игр в этом мире не действовали.
Может, повернуться к ним лицом, улыбнуться пообаятельнее, сказать: «Чур, не трогать меня»? Те, которые тут лежат по частям, тоже, наверное, так пробовали сделать. При этой мысли Андрей с размаху налетел плечом на какие-то створки, которые, к его удивлению, открылись. Но это был не выход, а, скорее, вход в помещение, одновременно напоминающее купейный вагон и отделение банка с личными ячейками. Справа и слева красовались дверцы, небольшие, как заслонки в колумбарии. И, тем не менее, в каждой, очевидно, располагалось спальное место, потому что у каждой открытой дверцы покоилась смена постельного белья.
Андрей, решив, что открытые дверцы наверняка пересчитаны, рванул одну из запертых и ужом ввинтился в узкую и длинную, точно корабельная койка, нору. Устроившись на чем-то мягком и переведя дух, он сначала зачем-то вспомнил, что названное Феодором число сбежавших весталок странным образом превосходит количество занимавшихся в пещере почти вдвое, потом прикинул, что эти безумные девчонки вполне могли установить сменный режим сна, для чего и служит эта сотовая, как говорят в Японии, гостиница. И только тут понял, что в соте он не один.
— Щас закричу! — со злорадным удовольствием сообщила наполовину придавленная массой его тела весталка.
— Извините, — пробормотал Андрей со всей возможной в данной сложной ситуации галантностью. — Не надо кричать. Меня сейчас могут убить.
— Могут, — охотно согласилась она, — да не только могут, но и убьют. Щас закричу.
— Этого делать не надо! — грозным шепотом повторил лейтенант ФСБ, аккуратно ухватываясь за гриву спутанных на затылке волос девицы.
Она запрокинула голову, но тут же снова пообещала прежним шепотом:
— Щас…
Могучим подсознательным инстинктом Андрей вдруг отлично понял, чего она хочет. Можно было бы строить умозаключения: религиозный орден — длительное воздержание — арест — изнуряющие тренировки — женский коллектив, но ситуация казалась ясной и без того.
— Ладно, провокаторша дешевая! — прошипел Андрей, рукавом затыкая жертве рот, а свободной рукой распеленывая тогу. Особой нежности он обещать не мог, но в таких условиях, знаете, не до ласк.
В жизни он не занимался любовью в такой неловкой в прямом, физическом, смысле этого слова ситуации. Гробовидная подземная койка навевала мысли о клаустрофобии. Утешало лишь то, что драться в таком положении еще неудобнее.
— Что, уже? — слышались отовсюду заспанные девичьи голоса.
— Тревога первой степени! — отвечала ночная смена дневной. — Нарушение периметра. При обнаружении незнакомых в зоне видимости принять меры к уничтожению.
— Господи, опять учебка! — стонали невыспавшиеся весталки дневной смены и, перевернувшись на другой бок, натягивали на головы грубые солдатские одеяла. — Ради Эос лазурноперстой просим, дайте поспать!
Из одной спальной ячейки доносились прерывистое дыхание и сдавленные стоны. Тренерша осуждающе покачала головой и строго постучала.
— Идите, идите, — пробормотал из-за двери задыхающийся голос. — Все в порядке, я просто плачу, ностальгия по солнечному свету.
— У них у всех ностальгия по свету, — без ноты доверия в голосе хмыкнула тренерша. — На утреннем построении поговорим! Совсем стыд потеряли.
Она уже собиралась сказать волшебное слово «чисто», которым завершаются и осмотры тумбочек, и зачистки деревень, и вообще все ключевые проверочные действия в военном лагере, но вдруг с сомнением поглядела на дверцу, за которой дышали.
Андрей прислушался. Всюду было тихо. Тоскующая по дневному свету весталка лежала рядом, оплетя его шею руками, и тихо-тихо гладила по затылку. Вот она перевела дыхание. Открыла глаза. Сейчас начнется самое тягостное, почувствовал Теменев: признания, упреки, просьбы не бросать и слезы, слезы в любом сочетании.
Весталка потерлась об него с некоторой иронией, набрала в грудь побольше воздуха и вдруг завопила как сирена, нет, не та, что чуть не погубила хитроумного Одиссея, а самая настоящая милицейская сирена или, скажем, тревожная сигнализация в сберкассе:
— Он здесь! Ко мне! На помощь, подруги, на защиту своей сестры от черного надругательства!!!
— Дура ушастая! — только и смог сказать Андрей, вышибая дверцу обеими ногами и выпрыгивая наружу, как ошпаренный.
Прямо напротив себя он увидел ту самую рыжую, топлесс, которая постигала в спортзале основы ненависти. Ее оставила здесь тренерша, кивнув на подозрительное спальное место «на всякий случай».
При виде рухнувшего сверху, аки Бэтмен-неудачник, Андрея девушка сначала открыла рот, потом стиснула зубы и добросовестно замычала. Меч свой она подняла по замысловатой траектории и держала на уровне чуть выше головы горизонтально нацеленным в лицо Андрею.
— Мычим? — приветливо осведомился сотрудник российских спецслужб, римских казино, а также антигладиатор. — Раскрепощаем движения? Расковываем речевой аппарат, освобождаясь от социальных клише и фрейдистских комплексов? А известно ли вам, девушка, что кто с мечом к нам придет, тот от меча… — Не договорив великую цитату, он ушел в длинный передний кувырок, осуществляя прием, применимый только против вооруженного противника. Поскольку тот перестает контролировать что-либо, кроме руки, сжимающей оружие. Перекатившись на спину, Теменев вытянул как мог ноги, дотянувшись левым сандалием до колена искренне старающейся возненавидеть его весталки, а потом, упершись ладонями в пол, сделал стойку на лопатках, принимая на обе ступни локоть руки с мечом, падавшей сверху. Прием верный, но главное в нем: уклониться от рушащегося вниз уже выбитого меча. Подхватив меч одной рукой, Андрей другой вцепился в волосы противницы, но взгляд глаз, почти скрывшихся под веками, так живо напомнил ему только что случившееся любовное приключение, что добивания кулаком в переносицу он производить не стал, за что на тренировке непременно схлопотал бы технический нокаут. Собственно, то же самое можно и словами.
— Non feminae, non pedist.[30] — проговорил он низким голосом совестливого киллера и побежал дальше.
Его настигли в том же самом спортзале, вбежав в который он остановился и привалился к стене. Нет ничего хуже, чем после часа беготни вернуться к старту. Будь проклят змей, кусающий свой хвост! Будьте прокляты круговорот воды в природе и еще не изобретенные карусели! Воздух, со свистом входящий в легкие, обдирал по дороге горло, оно саднило, как сбитые в детстве коленки. Весталки выходили из двери за спиной и из проема впереди и строились полукругом.
Вперед выступила тренерша и поглядела на прижавшегося спиной к известняку мужчину. Андрей похлопал себя по коленкам и подпрыгнул на левой ноге в слабой надежде, что учительница ненависти признает в нем своего.
— Так… — тихо и зловеще произнесла она, — издевается. Не признает систему тренировок. Так познай же ее на деле! — внезапно закончила дамочка, возвысив голос. И прежде чем эта фраза успела уложиться в голове Андрея, он уже увидел перед своим лицом короткие босые ноги, стремительно стригущие воздух, словно ножницы.
— Ни хрена себе! — пробормотал Теменев, пригибаясь, будто под автоматной очередью: складывалось впечатление, что тренерша пробежала по потолку.
Да, приходилось признать, что ноги эти стоили многих, которые и подлиннее, и постройнее. Наставница весталок оказалась отличным бойцом, поднаторевшим в руко— и ногопашном бою. Правда, справедливости ради следует заметить, что при этом она не мычала, не закрывала глаз и не принимала красивых поз, но дралась отменно. Андрей сначала отступал, отмахиваясь мечом, потом плюнул и стал пропускать удары мимо в призрачной надежде использовать против врага его же силу.
Ничуть не бывало, противник оказался не столько силен, сколько ловок, к тому же явно не слышал про основополагающие принципы айкидо. Колени наставницы мелькали все в более опасной близости от жизненно важных нервных сплетений ненавистного чужака. Ненавистный чужак очень бы хотел, чтобы в данный момент его видел хоть один сотрудник первого отдела ФСБ города Петербурга. Что-что, а уж питерскую школу рукопашного боя он сейчас демонстрировал с самой лучшей стороны.
Стоило так подумать, как жесткие костяшки женского кулака задели подбородок. Андрей пошатнулся и прислонился к стене, якобы теряя сознание. Тренерша с победным криком прыгнула вперед, чтобы добить гадину, и со всей дури въехала в стену. Затем получила удар мечом плашмя между лопаток и здорово раскровенила нос.
— Хорошо, — сказала она, поднимаясь на четвереньки. — А что ты скажешь по поводу Чум-Ан-Ю?
Андрей и так понимал, что пропал. Драться против сорока на открытой местности — дело благородное, но недолгое и катастрофически безнадежное. Он попытался дружески улыбнуться и, как опытный футболист, старающийся не схлопотать горчичник, протянул девушке руку, предлагая помочь подняться. Но она только покачала головой, а полукруг весталок уже двинулся вперед, смыкаясь в центре, где пребывал Андрей, и повторяя неведомое заклинание:
— Чум-Ан-Ю! Чум-Ан-Ю!…
И пока он на них таращился, поверженная противница подсекла его под обе ноги. Одновременно кто-то прыгнул на плечи, и лейтенант исчез под накатившей волной блондинок, брюнеток и шатенок. Рыженькая стояла в стороне, у нее не было меча.
Когда девы отхлынули, Андрей валялся на полу безоружный, практически без тоги, разодранной в клочья, с исцарапанной в кровь спиной, но пока живой. Руками он закрывал голову, а колени подтянул к животу. Однажды он беседовал с сотрудником, сбитым с ног во время концерта «Рамштайна», но выжившим, хотя на нем полтора часа танцевали малолетние школьники, мечтающие разрушить мир. Тот поделился навыками.
— Итак! — торжественно проговорила тренерша, поднимая меч. — Сейчас это оружие, оскверненное прикосновением грязного мужлана…
— Почему грязного? — возразил скукожившийся на каменном полу Андрей, не отнимая ладоней от лица. — Почему мужлана? Мой патрицианский род насчитывает тридцать три колена от последнего дня Помпеи.
Как он и ожидал, тренерша сбилась…
— Сейчас это оружие, — начала она заново, — оскверненное посягательством пришлого чужака, будет очищено в его горячей крови!
Андрей хотел было уже сослаться на свое хладнокровие, но тут в разговор вступила рыжая весталка:
— Вы посмотрите, что у него в кармане было!
Девушки немедленно сгрудились вокруг нее. Так старшеклассницы мгновенно прекращают слушать классную руководительницу, как только с задней парты слышится шепот: «Ой, девочки, я такую помаду купила!»
Андрей попытался припомнить содержимое своих карманов. Вроде ни румян, ни туши для бровей он с собой в тюрьму не захватил. Ах да, была там железяка, которую он хотел в случае чего использовать как свинчатку.
— Слушай, откуда это у тебя? — Подбежав к приготовленному на заклание лейтенанту, весталка села рядом на корточки и потрясла за плечо.
Андрей осторожно открыл глаза. В руке рыжая девица держала тот самый страхолюдный чугунный фаллос с ушами, который нашелся в сундуке, закопанном в подвале казино. При этом вид у подруги был совершенно детсадовский, будто у ребенка, обретшего утраченного плюшевого покемона.
— Я… там… живу… — прошепелявил разбитыми губами Андрей.
— Да ты че?! — не поверила блондинка, та самая, что начинала погоню по катакомбам. — Слушай, а что там сейчас, казарма? Нам говорили, что грязные мужики устроили там казарму.
— Там сейчас игорный дом, — с некоторым трудом ответил бывший его управляющий. — Мы постарались сохранить исторический облик: и ягуаров, и фрески, и клепсидру поставили, а этих членов в подвале там — сколько вашей душе угодно, и если здесь есть выход в катакомбы…
— Это не члены! — обиженно прижала ушастую фитюльку к обнаженной груди весталка. — Это, между прочим, Приап, такой древний божок. У нас у каждой был Приап, мы с ними играли.
— Полный подвал Приапов, — заверил Андрей, осторожно оглядывая юные конопатые, с белесыми ресницами и подростковыми прыщами мордашки, со всех сторон с интересом тянущиеся поглядеть на человека с поверхности. — Отведите меня туда, хватит на всех.
— Так, я чего-то не поняла, — нервно перебила тренерша, пытаясь протиснуться к Андрею с мечом в руке. — Мы его четвертовать собираемся сегодня, или как?
— Ну-у! — капризным хором заныли сорок три девичьи глотки. Можно было подумать, что их зовут ужинать во время дискотеки.
— Четвертовать его мы не будем!
Откуда— то сверху упал луч утреннего света. Один-единственный луч, но когда светит настоящее солнце, даже самые черные и шероховатые поверхности не смеют не отразить животворные стрелы Благодатного Гелиоса. Поэтому даже в самом темном подвале на секунду становится чуть светлее, и если вы в этот момент заряжали фотоаппарат, можете смело выбрасывать кассету с пленкой.
По раздвижному металлическому трапу, спускавшемуся сверху совершенно бесшумно, в катакомбы опускалась прекрасная Феминистия, в девичестве Пульхерия. За голенищем у нее поблескивал стилет, а в глазах играли те отблески, на которые щедро адское пламя. Она всегда так выглядела после убийства, но даже в эти минуты не теряла головы.
— Этого вы четвертовать не будете! — тоном приказа повторила она. — Потому что этот нам еще очень понадобится!
По правую находилась тренерша, не сводящая с лейтенанта недоброго взгляда. Она шмыгала носом и явно не забыла позорный удар между лопаток. Хорошо, в следующий раз я тебя зарежу, взглядом ответил Теменев.
— Почему в политической борьбе сделана ставка на специально подготовленных женщин? Это же элементарно.
— Hoc est simplicissimum[31], — кивнул Андрей. — Женщины не интересуются политикой.
— Неплохо, — похвалила прекрасная матрона, — кроме того, женщина хладнокровна и безжалостна, неутомима и неподкупна, не подвержена пьянству и азарту.
— Шея ее подобна лебединой, запястья ее, как драгоценные лотосы, — подхватил Андрей, морщась от боли в губах. Все пили напиток, заваренный из коры драцены, сладковатый и безбожно горячий, блюдец не было, приходилось дуть. — Просто песнь песней какая-то. Вас, часом, не царь Соломон нанимал?
— Стоит мужчине понять, что он кому-то нужен, — учительским голосом заметила Феминистия, — как он начинает на глазах наглеть. — Она резко замахнулась, и Андрей инстинктивно прикрыл руками низ живота. — Вот видишь? Тебя даже ненужно бить, достаточно только замахнуться. А женщина другая. Женщина знает и любит боль.
Весталка, звавшая на помощь в спальном корпусе, многозначительно и едко усмехнулась. Рыжая весталка вообще не слушала беседу, прихлебывала драценный чай и баюкала укутанного в тряпицу Приапа.
— Идеология феминизма, — подув лишний раз на содержимое чашки, парировал Андрей, — как и любая идеология, признак слабости. Когда человек не чувствует себя в порядке, он придумывает множество оснований для этого и обязательно находит сволочей, у которых между ног не то, что должно там быть, которые тупые, немытые, убогие, но почему-то захватили весь мир и еще имеют наглость приветливо улыбаться.
— Хочешь, — Пульхерия сделала многозначительную паузу, как ее зачастую позволяют себе женщины всех времен, уверенные в собственной внешней привлекательности, — хочешь, я расскажу тебе одну древнюю притчу? Каждый народ пересказывает ее на свой лад, но смысл ее от этого не меняется.
— Валяй, — разрешил Андрей. Напиток оказался не так противен, как мог бы. Во всяком случае, он согревал и даже несколько бодрил.
— Когда-то в одном древнем и славном городе, — нараспев начала Феминистия, лукаво поглядывая на слушательниц, — судили одну женщину. Может быть, она зарубила своего мужа, может быть — отравила или просто оказалась неверна, это неважно. Имеет значение лишь то, что по законам славного города за преступление, которое она совершила, ее надлежало предать смерти, жестокой и мучительной. Нет, — Феминистия улыбнулась, уловив некоторое оживление в рядах слушателей, — ее не должны были колесовать или четвертовать. Будучи признанной виновной в проступке, ей следовало снять одежду, не оставив на себе ничего, и пройти через весь город, с тем чтобы каждый житель кинул в женщину камень, предварительно хорошенько ее рассмотрев. История умалчивает, была она молода или стара, безобразна или красива. Но поскольку город был не только славный, но и большой, то до окраины в любом случае дошел бы только посиневший от побоев изуродованный полутруп, и мудрую, справедливую власть в городе, где правили достойнейшие из мужей, это вполне устраивало.
— Вот сволочи! — выдохнула конопатая блондиночка, допивающая вторую чашку.
Пульхерия бросила на пленника быстрый взгляд. Андрей узнал его — так посматривала единственная женщина, которую он сразу после школы отважился пригласить в кино на эротический триллер. Фильм посмотреть не пришлось: стоило на экране произойти чему-то, на что детей не допускают, следовал быстрый взгляд искоса, в котором читалась оценка: «Ему нравится? Его заводит?» «Вот поди и ответь, заводит ли меня мысль о побитии камнями преступницы из древней притчи, или просто достала меня эта ночь в женской общаге».
— Суд в этом городе, — продолжала Пульхерия, — вершили мудрецы, все до одного, разумеется, мужчины, должно быть почтенные, но уж точно мудрые, знатоки законов и нравственности. Они вовсе не хотели расправы. Более того, законы города представляли суд в виде некоего экзамена. Преступника обычно спрашивали, что он может сказать в свое оправдание, и если он мог логично и последовательно обосновать свои действия, к нему проявляли снисхождение. Если нет — задавали наводящие вопросы. И только если преступник не мог ответить, как он дошел до жизни такой, следовало немедленное наказание.
Весталки больше не болтали, они слушали в оба уха, и, когда их взгляды останавливались на Теменева, он чувствовал, что придет и его черед ответить за несоблюдение странных законов древних городов. Пульхерия держала чашку на отлете, манерно отставив мизинчик. Так и казалось, что она сейчас повернется к телекамере и, прикрывая глаза с каждым открытием рта, скажет: «Свой последний фильм я сняла по своей повести и с собой в главной роли».
— Первый мудрец спросил женщину, за что она погубила своего мужа? Она ответила, что не могла с ним жить. Тогда мудрец спросил, о чем она думала раньше? Женщина подробно объяснила, что раньше она как раз думала, будто сможет жить с мужем, а как только окончательно и бесповоротно поняла, что это не выйдет, приняла меры. Тогда еще кто-то из почтенных отцов города поинтересовался, в чем заключалась невозможность совместного проживания? Женщина ответила, что муж был козел. То есть она наверняка отвечала много и подробно, но общий смысл сводился к этому.
Заседание суда близилось к завершению, и тогда главный судья, порывшись в ученых книгах, предложил следующее решение дела. Если преступница, как она утверждает, осознала свою вину, пусть ответит на простой вопрос. Если ее ответ будет признан верным, она обретет свободу и прощение. Если же нет, снимет с себя одежду и отправится гулять по городу.
— Она согласилась? — дрожащим голосом спросила рыжая весталка.
— Да, — кивнула Пульхерия, — она согласилась и услышала вопрос, сформулированный так: ты, женщина, лишила человека жизни, потому что не могла жить с ним. Это был порочный, гибельный шаг, как ты осознала. Скажи теперь, что ты должна была сделать в подобной ситуации, чтобы сохранить совесть и достоинство? Женщина подумала и сказала, что должна была уйти от этого козла.
— Всем сесть! — вдруг приказала весталка постарше с двумя крупными зеркалами Венеры на лацкане, очевидно тренер. Как ни странно, она была здесь самой миниатюрной, но обладала железным голосом. — Всем лечь! Разбиться по парам!
Андрей, уже решивший, что понимает происходящее, снова замигал, услышав следующее указание:
— Погладили друг друга по спине. Сверху вниз. Снизу вверх. Прыгаем на левой ноге. Теперь на правой. Стукнулись лбами и все дружно помычали.
Пещера наполнилась двадцатиголосым «му-у-у», которое смогло бы отпугнуть не только потенциального гостя с поверхности планеты, но и самого Мокле-мбембе. Очевидно, это была особенная, напрочь неизвестная Андрею школа боевых искусств, потому что после мычания бедных девушек заставили несколько раз произнести скороговорку: «Тит у Лукреция стибрил конкреции, а Лукреций у Тита — бедро Афродиты».
Потом все закрыли глаза и тщетно попытались узнать друг друга по хлопку ладоней о колени. Потом тренерша сказала уже не хрипло и отрывисто, а нежно и удивительно:
— Поговорим теперь о главном в работе бойца. О ненависти.
У Андрея даже зубы заломило от тоски. Вот только психоаналитического тренинга ему не хватало в третьем часу ночи под тюрьмой города Рима среди безруких трупов. Он живо представил, как несколько лет назад этим крутобедрым и крепкогрудым сорвиголовам так же, как и ему, рассказали о проклятье камер Дальнего Края. И так же, как он, они не поверили, благополучно скрылись в катакомбах и, прекрасно зная о незавидной судьбе, уготованной их ордену, решили оставаться здесь, разумеется, под потертой эгидой тотальной мизантропии. Так, собственно, и образуются секты, раскольнические села и группы староверов, во имя великой любви к Господу сжигающие себя в банях.
— Ненависть для меня, — прилежно повторяла затверженный урок огненно-рыжая девица, занимавшаяся топлесс, но перепоясанная кожаным ремнем, — это желание убить.
— Неплохо, — кивнула наставница, — но для искусного боя, пожалуй, недостаточно. А как убить?
— Жестоко! Беспощадно! — послышались голоса с разных концов зала. — С особым цинизмом!
— Да, — не отставала тренерша, — но как, как убить? То, что вы говорите, это просто слова. Я не вижу настоящей, осознанной ненависти…
«Эк тебя разбирает, — досадливо поморщился Андрей. — И главное, ведь неплохо прыгали».
— Мы зачем прыгаем? — объясняла старшая весталка. — Это расковывает мыслительные способности. Мы зачем мычим? Это настраивает мышечный аппарат. Глубокие орфоэпические изыскания…
«Это ваше счастье, — думал Андрей, — что вас тут никто не обижает, в подземелье. Напугать вы, пожалуй, сможете, когда хором, да все с левой ноги…»
— Я хочу убить, как он того заслуживает! — воскликнула блондинка в ближнем к Андрею ряду.
— О! — оценивающе потрясла пальцем наставница. — Уже кое-что. А теперь практическое занятие. Гудим.
К сожалению, уйти было некуда, блондинка, оскалив некрасивые зубы, истошно рычала, сверля взглядом гранит над головой Андрея. Девушки хлопнули в ладоши по нескольку раз теперь уже над головами и закачались в такт произносимым нараспев словам:
— Я ненавижу… его… как он того заслуживает… я ненавижу… его… здесь и сейчас… Я ненавижу его…
— Точнее! — сыромятным хлыстом щелкнул голос тренерши.
— Я… ненавижу его… — Андрею постепенно становилось не по себе, он никогда не любил религиозные сборища и сеансы целительства на стадионах. — Я… не… на… ви…
— Здесь! — заорала вдруг блондинка голосом, неожиданно резким, как бензопила. Она указывала прямо на Андрея, и глаза у нее были испуганно-восторженные.
Теменев вдруг почувствовал некую горячую петлю, словно бы накинутую ему на шею.
— Пошли вы к Эребу! — выругался он, вскакивая на ноги и устремляясь в темноту.
* * *
Судя по всему, это был целый подземный город, вырубленный в прошлые времена то ли древними диссидентами, то ли рудокопами, которым лень показалось выкарабкиваться за пищей и сном на поверхность. Были здесь свои проспекты, где с легкостью разошлись бы два широкоплечих центуриона в доспехах, были переулки, где с трудом проскальзывал один, и тот боком.Вдвойне сложной становится задача поиска выхода в лабиринте, когда за тобой по пятам несется табун разъяренных Диомедовых кобыл. На бегу Андрей припоминал все известные способы ориентировки в запутанных коридорах: метки копотью на стенах, правило левой руки, правило правой… Шаги стучали за спиной, а вот впереди, в колышущемся свете факелов, мелькнули еще фигуры, наверняка бросившиеся наперерез, коротким путем. Андрей подпрыгивал, упираясь ногами в уступ то на одной стене, то на противоположной, а затем спиной повалился на мягкую каменную осыпь, обзывая себя мысленно корявым Джеки Чаном и понимая, что второй раз этот номер не пройдет.
Внизу чертыхались девчонки, но их голоса слышались и на верхнем ярусе лабиринта. Они знали здесь все. Пару раз на бегу Андрею попадались мощные рычаги, вделанные в стены, по привычке он рванул пару из них, некоторые оторвал, другие ответили ему гулким обвалом где-то за стеной. Нет, правила компьютерных игр в этом мире не действовали.
Может, повернуться к ним лицом, улыбнуться пообаятельнее, сказать: «Чур, не трогать меня»? Те, которые тут лежат по частям, тоже, наверное, так пробовали сделать. При этой мысли Андрей с размаху налетел плечом на какие-то створки, которые, к его удивлению, открылись. Но это был не выход, а, скорее, вход в помещение, одновременно напоминающее купейный вагон и отделение банка с личными ячейками. Справа и слева красовались дверцы, небольшие, как заслонки в колумбарии. И, тем не менее, в каждой, очевидно, располагалось спальное место, потому что у каждой открытой дверцы покоилась смена постельного белья.
Андрей, решив, что открытые дверцы наверняка пересчитаны, рванул одну из запертых и ужом ввинтился в узкую и длинную, точно корабельная койка, нору. Устроившись на чем-то мягком и переведя дух, он сначала зачем-то вспомнил, что названное Феодором число сбежавших весталок странным образом превосходит количество занимавшихся в пещере почти вдвое, потом прикинул, что эти безумные девчонки вполне могли установить сменный режим сна, для чего и служит эта сотовая, как говорят в Японии, гостиница. И только тут понял, что в соте он не один.
— Щас закричу! — со злорадным удовольствием сообщила наполовину придавленная массой его тела весталка.
— Извините, — пробормотал Андрей со всей возможной в данной сложной ситуации галантностью. — Не надо кричать. Меня сейчас могут убить.
— Могут, — охотно согласилась она, — да не только могут, но и убьют. Щас закричу.
— Этого делать не надо! — грозным шепотом повторил лейтенант ФСБ, аккуратно ухватываясь за гриву спутанных на затылке волос девицы.
Она запрокинула голову, но тут же снова пообещала прежним шепотом:
— Щас…
Могучим подсознательным инстинктом Андрей вдруг отлично понял, чего она хочет. Можно было бы строить умозаключения: религиозный орден — длительное воздержание — арест — изнуряющие тренировки — женский коллектив, но ситуация казалась ясной и без того.
— Ладно, провокаторша дешевая! — прошипел Андрей, рукавом затыкая жертве рот, а свободной рукой распеленывая тогу. Особой нежности он обещать не мог, но в таких условиях, знаете, не до ласк.
В жизни он не занимался любовью в такой неловкой в прямом, физическом, смысле этого слова ситуации. Гробовидная подземная койка навевала мысли о клаустрофобии. Утешало лишь то, что драться в таком положении еще неудобнее.
* * *
Новые, а точнее сказать, старые, а еще корректнее выразиться, молодые, но древние амазонки шли по коридору, колошматя по дверцам рукоятками мечей.— Что, уже? — слышались отовсюду заспанные девичьи голоса.
— Тревога первой степени! — отвечала ночная смена дневной. — Нарушение периметра. При обнаружении незнакомых в зоне видимости принять меры к уничтожению.
— Господи, опять учебка! — стонали невыспавшиеся весталки дневной смены и, перевернувшись на другой бок, натягивали на головы грубые солдатские одеяла. — Ради Эос лазурноперстой просим, дайте поспать!
Из одной спальной ячейки доносились прерывистое дыхание и сдавленные стоны. Тренерша осуждающе покачала головой и строго постучала.
— Идите, идите, — пробормотал из-за двери задыхающийся голос. — Все в порядке, я просто плачу, ностальгия по солнечному свету.
— У них у всех ностальгия по свету, — без ноты доверия в голосе хмыкнула тренерша. — На утреннем построении поговорим! Совсем стыд потеряли.
Она уже собиралась сказать волшебное слово «чисто», которым завершаются и осмотры тумбочек, и зачистки деревень, и вообще все ключевые проверочные действия в военном лагере, но вдруг с сомнением поглядела на дверцу, за которой дышали.
Андрей прислушался. Всюду было тихо. Тоскующая по дневному свету весталка лежала рядом, оплетя его шею руками, и тихо-тихо гладила по затылку. Вот она перевела дыхание. Открыла глаза. Сейчас начнется самое тягостное, почувствовал Теменев: признания, упреки, просьбы не бросать и слезы, слезы в любом сочетании.
Весталка потерлась об него с некоторой иронией, набрала в грудь побольше воздуха и вдруг завопила как сирена, нет, не та, что чуть не погубила хитроумного Одиссея, а самая настоящая милицейская сирена или, скажем, тревожная сигнализация в сберкассе:
— Он здесь! Ко мне! На помощь, подруги, на защиту своей сестры от черного надругательства!!!
— Дура ушастая! — только и смог сказать Андрей, вышибая дверцу обеими ногами и выпрыгивая наружу, как ошпаренный.
Прямо напротив себя он увидел ту самую рыжую, топлесс, которая постигала в спортзале основы ненависти. Ее оставила здесь тренерша, кивнув на подозрительное спальное место «на всякий случай».
При виде рухнувшего сверху, аки Бэтмен-неудачник, Андрея девушка сначала открыла рот, потом стиснула зубы и добросовестно замычала. Меч свой она подняла по замысловатой траектории и держала на уровне чуть выше головы горизонтально нацеленным в лицо Андрею.
— Мычим? — приветливо осведомился сотрудник российских спецслужб, римских казино, а также антигладиатор. — Раскрепощаем движения? Расковываем речевой аппарат, освобождаясь от социальных клише и фрейдистских комплексов? А известно ли вам, девушка, что кто с мечом к нам придет, тот от меча… — Не договорив великую цитату, он ушел в длинный передний кувырок, осуществляя прием, применимый только против вооруженного противника. Поскольку тот перестает контролировать что-либо, кроме руки, сжимающей оружие. Перекатившись на спину, Теменев вытянул как мог ноги, дотянувшись левым сандалием до колена искренне старающейся возненавидеть его весталки, а потом, упершись ладонями в пол, сделал стойку на лопатках, принимая на обе ступни локоть руки с мечом, падавшей сверху. Прием верный, но главное в нем: уклониться от рушащегося вниз уже выбитого меча. Подхватив меч одной рукой, Андрей другой вцепился в волосы противницы, но взгляд глаз, почти скрывшихся под веками, так живо напомнил ему только что случившееся любовное приключение, что добивания кулаком в переносицу он производить не стал, за что на тренировке непременно схлопотал бы технический нокаут. Собственно, то же самое можно и словами.
— Non feminae, non pedist.[30] — проговорил он низким голосом совестливого киллера и побежал дальше.
Его настигли в том же самом спортзале, вбежав в который он остановился и привалился к стене. Нет ничего хуже, чем после часа беготни вернуться к старту. Будь проклят змей, кусающий свой хвост! Будьте прокляты круговорот воды в природе и еще не изобретенные карусели! Воздух, со свистом входящий в легкие, обдирал по дороге горло, оно саднило, как сбитые в детстве коленки. Весталки выходили из двери за спиной и из проема впереди и строились полукругом.
Вперед выступила тренерша и поглядела на прижавшегося спиной к известняку мужчину. Андрей похлопал себя по коленкам и подпрыгнул на левой ноге в слабой надежде, что учительница ненависти признает в нем своего.
— Так… — тихо и зловеще произнесла она, — издевается. Не признает систему тренировок. Так познай же ее на деле! — внезапно закончила дамочка, возвысив голос. И прежде чем эта фраза успела уложиться в голове Андрея, он уже увидел перед своим лицом короткие босые ноги, стремительно стригущие воздух, словно ножницы.
— Ни хрена себе! — пробормотал Теменев, пригибаясь, будто под автоматной очередью: складывалось впечатление, что тренерша пробежала по потолку.
Да, приходилось признать, что ноги эти стоили многих, которые и подлиннее, и постройнее. Наставница весталок оказалась отличным бойцом, поднаторевшим в руко— и ногопашном бою. Правда, справедливости ради следует заметить, что при этом она не мычала, не закрывала глаз и не принимала красивых поз, но дралась отменно. Андрей сначала отступал, отмахиваясь мечом, потом плюнул и стал пропускать удары мимо в призрачной надежде использовать против врага его же силу.
Ничуть не бывало, противник оказался не столько силен, сколько ловок, к тому же явно не слышал про основополагающие принципы айкидо. Колени наставницы мелькали все в более опасной близости от жизненно важных нервных сплетений ненавистного чужака. Ненавистный чужак очень бы хотел, чтобы в данный момент его видел хоть один сотрудник первого отдела ФСБ города Петербурга. Что-что, а уж питерскую школу рукопашного боя он сейчас демонстрировал с самой лучшей стороны.
Стоило так подумать, как жесткие костяшки женского кулака задели подбородок. Андрей пошатнулся и прислонился к стене, якобы теряя сознание. Тренерша с победным криком прыгнула вперед, чтобы добить гадину, и со всей дури въехала в стену. Затем получила удар мечом плашмя между лопаток и здорово раскровенила нос.
— Хорошо, — сказала она, поднимаясь на четвереньки. — А что ты скажешь по поводу Чум-Ан-Ю?
Андрей и так понимал, что пропал. Драться против сорока на открытой местности — дело благородное, но недолгое и катастрофически безнадежное. Он попытался дружески улыбнуться и, как опытный футболист, старающийся не схлопотать горчичник, протянул девушке руку, предлагая помочь подняться. Но она только покачала головой, а полукруг весталок уже двинулся вперед, смыкаясь в центре, где пребывал Андрей, и повторяя неведомое заклинание:
— Чум-Ан-Ю! Чум-Ан-Ю!…
И пока он на них таращился, поверженная противница подсекла его под обе ноги. Одновременно кто-то прыгнул на плечи, и лейтенант исчез под накатившей волной блондинок, брюнеток и шатенок. Рыженькая стояла в стороне, у нее не было меча.
Когда девы отхлынули, Андрей валялся на полу безоружный, практически без тоги, разодранной в клочья, с исцарапанной в кровь спиной, но пока живой. Руками он закрывал голову, а колени подтянул к животу. Однажды он беседовал с сотрудником, сбитым с ног во время концерта «Рамштайна», но выжившим, хотя на нем полтора часа танцевали малолетние школьники, мечтающие разрушить мир. Тот поделился навыками.
— Итак! — торжественно проговорила тренерша, поднимая меч. — Сейчас это оружие, оскверненное прикосновением грязного мужлана…
— Почему грязного? — возразил скукожившийся на каменном полу Андрей, не отнимая ладоней от лица. — Почему мужлана? Мой патрицианский род насчитывает тридцать три колена от последнего дня Помпеи.
Как он и ожидал, тренерша сбилась…
— Сейчас это оружие, — начала она заново, — оскверненное посягательством пришлого чужака, будет очищено в его горячей крови!
Андрей хотел было уже сослаться на свое хладнокровие, но тут в разговор вступила рыжая весталка:
— Вы посмотрите, что у него в кармане было!
Девушки немедленно сгрудились вокруг нее. Так старшеклассницы мгновенно прекращают слушать классную руководительницу, как только с задней парты слышится шепот: «Ой, девочки, я такую помаду купила!»
Андрей попытался припомнить содержимое своих карманов. Вроде ни румян, ни туши для бровей он с собой в тюрьму не захватил. Ах да, была там железяка, которую он хотел в случае чего использовать как свинчатку.
— Слушай, откуда это у тебя? — Подбежав к приготовленному на заклание лейтенанту, весталка села рядом на корточки и потрясла за плечо.
Андрей осторожно открыл глаза. В руке рыжая девица держала тот самый страхолюдный чугунный фаллос с ушами, который нашелся в сундуке, закопанном в подвале казино. При этом вид у подруги был совершенно детсадовский, будто у ребенка, обретшего утраченного плюшевого покемона.
— Я… там… живу… — прошепелявил разбитыми губами Андрей.
— Да ты че?! — не поверила блондинка, та самая, что начинала погоню по катакомбам. — Слушай, а что там сейчас, казарма? Нам говорили, что грязные мужики устроили там казарму.
— Там сейчас игорный дом, — с некоторым трудом ответил бывший его управляющий. — Мы постарались сохранить исторический облик: и ягуаров, и фрески, и клепсидру поставили, а этих членов в подвале там — сколько вашей душе угодно, и если здесь есть выход в катакомбы…
— Это не члены! — обиженно прижала ушастую фитюльку к обнаженной груди весталка. — Это, между прочим, Приап, такой древний божок. У нас у каждой был Приап, мы с ними играли.
— Полный подвал Приапов, — заверил Андрей, осторожно оглядывая юные конопатые, с белесыми ресницами и подростковыми прыщами мордашки, со всех сторон с интересом тянущиеся поглядеть на человека с поверхности. — Отведите меня туда, хватит на всех.
— Так, я чего-то не поняла, — нервно перебила тренерша, пытаясь протиснуться к Андрею с мечом в руке. — Мы его четвертовать собираемся сегодня, или как?
— Ну-у! — капризным хором заныли сорок три девичьи глотки. Можно было подумать, что их зовут ужинать во время дискотеки.
— Четвертовать его мы не будем!
Откуда— то сверху упал луч утреннего света. Один-единственный луч, но когда светит настоящее солнце, даже самые черные и шероховатые поверхности не смеют не отразить животворные стрелы Благодатного Гелиоса. Поэтому даже в самом темном подвале на секунду становится чуть светлее, и если вы в этот момент заряжали фотоаппарат, можете смело выбрасывать кассету с пленкой.
По раздвижному металлическому трапу, спускавшемуся сверху совершенно бесшумно, в катакомбы опускалась прекрасная Феминистия, в девичестве Пульхерия. За голенищем у нее поблескивал стилет, а в глазах играли те отблески, на которые щедро адское пламя. Она всегда так выглядела после убийства, но даже в эти минуты не теряла головы.
— Этого вы четвертовать не будете! — тоном приказа повторила она. — Потому что этот нам еще очень понадобится!
* * *
— Почему женщины? — говорила Пульхерия сидящему по левую руку от нее Андрею.По правую находилась тренерша, не сводящая с лейтенанта недоброго взгляда. Она шмыгала носом и явно не забыла позорный удар между лопаток. Хорошо, в следующий раз я тебя зарежу, взглядом ответил Теменев.
— Почему в политической борьбе сделана ставка на специально подготовленных женщин? Это же элементарно.
— Hoc est simplicissimum[31], — кивнул Андрей. — Женщины не интересуются политикой.
— Неплохо, — похвалила прекрасная матрона, — кроме того, женщина хладнокровна и безжалостна, неутомима и неподкупна, не подвержена пьянству и азарту.
— Шея ее подобна лебединой, запястья ее, как драгоценные лотосы, — подхватил Андрей, морщась от боли в губах. Все пили напиток, заваренный из коры драцены, сладковатый и безбожно горячий, блюдец не было, приходилось дуть. — Просто песнь песней какая-то. Вас, часом, не царь Соломон нанимал?
— Стоит мужчине понять, что он кому-то нужен, — учительским голосом заметила Феминистия, — как он начинает на глазах наглеть. — Она резко замахнулась, и Андрей инстинктивно прикрыл руками низ живота. — Вот видишь? Тебя даже ненужно бить, достаточно только замахнуться. А женщина другая. Женщина знает и любит боль.
Весталка, звавшая на помощь в спальном корпусе, многозначительно и едко усмехнулась. Рыжая весталка вообще не слушала беседу, прихлебывала драценный чай и баюкала укутанного в тряпицу Приапа.
— Идеология феминизма, — подув лишний раз на содержимое чашки, парировал Андрей, — как и любая идеология, признак слабости. Когда человек не чувствует себя в порядке, он придумывает множество оснований для этого и обязательно находит сволочей, у которых между ног не то, что должно там быть, которые тупые, немытые, убогие, но почему-то захватили весь мир и еще имеют наглость приветливо улыбаться.
— Хочешь, — Пульхерия сделала многозначительную паузу, как ее зачастую позволяют себе женщины всех времен, уверенные в собственной внешней привлекательности, — хочешь, я расскажу тебе одну древнюю притчу? Каждый народ пересказывает ее на свой лад, но смысл ее от этого не меняется.
— Валяй, — разрешил Андрей. Напиток оказался не так противен, как мог бы. Во всяком случае, он согревал и даже несколько бодрил.
— Когда-то в одном древнем и славном городе, — нараспев начала Феминистия, лукаво поглядывая на слушательниц, — судили одну женщину. Может быть, она зарубила своего мужа, может быть — отравила или просто оказалась неверна, это неважно. Имеет значение лишь то, что по законам славного города за преступление, которое она совершила, ее надлежало предать смерти, жестокой и мучительной. Нет, — Феминистия улыбнулась, уловив некоторое оживление в рядах слушателей, — ее не должны были колесовать или четвертовать. Будучи признанной виновной в проступке, ей следовало снять одежду, не оставив на себе ничего, и пройти через весь город, с тем чтобы каждый житель кинул в женщину камень, предварительно хорошенько ее рассмотрев. История умалчивает, была она молода или стара, безобразна или красива. Но поскольку город был не только славный, но и большой, то до окраины в любом случае дошел бы только посиневший от побоев изуродованный полутруп, и мудрую, справедливую власть в городе, где правили достойнейшие из мужей, это вполне устраивало.
— Вот сволочи! — выдохнула конопатая блондиночка, допивающая вторую чашку.
Пульхерия бросила на пленника быстрый взгляд. Андрей узнал его — так посматривала единственная женщина, которую он сразу после школы отважился пригласить в кино на эротический триллер. Фильм посмотреть не пришлось: стоило на экране произойти чему-то, на что детей не допускают, следовал быстрый взгляд искоса, в котором читалась оценка: «Ему нравится? Его заводит?» «Вот поди и ответь, заводит ли меня мысль о побитии камнями преступницы из древней притчи, или просто достала меня эта ночь в женской общаге».
— Суд в этом городе, — продолжала Пульхерия, — вершили мудрецы, все до одного, разумеется, мужчины, должно быть почтенные, но уж точно мудрые, знатоки законов и нравственности. Они вовсе не хотели расправы. Более того, законы города представляли суд в виде некоего экзамена. Преступника обычно спрашивали, что он может сказать в свое оправдание, и если он мог логично и последовательно обосновать свои действия, к нему проявляли снисхождение. Если нет — задавали наводящие вопросы. И только если преступник не мог ответить, как он дошел до жизни такой, следовало немедленное наказание.
Весталки больше не болтали, они слушали в оба уха, и, когда их взгляды останавливались на Теменева, он чувствовал, что придет и его черед ответить за несоблюдение странных законов древних городов. Пульхерия держала чашку на отлете, манерно отставив мизинчик. Так и казалось, что она сейчас повернется к телекамере и, прикрывая глаза с каждым открытием рта, скажет: «Свой последний фильм я сняла по своей повести и с собой в главной роли».
— Первый мудрец спросил женщину, за что она погубила своего мужа? Она ответила, что не могла с ним жить. Тогда мудрец спросил, о чем она думала раньше? Женщина подробно объяснила, что раньше она как раз думала, будто сможет жить с мужем, а как только окончательно и бесповоротно поняла, что это не выйдет, приняла меры. Тогда еще кто-то из почтенных отцов города поинтересовался, в чем заключалась невозможность совместного проживания? Женщина ответила, что муж был козел. То есть она наверняка отвечала много и подробно, но общий смысл сводился к этому.
Заседание суда близилось к завершению, и тогда главный судья, порывшись в ученых книгах, предложил следующее решение дела. Если преступница, как она утверждает, осознала свою вину, пусть ответит на простой вопрос. Если ее ответ будет признан верным, она обретет свободу и прощение. Если же нет, снимет с себя одежду и отправится гулять по городу.
— Она согласилась? — дрожащим голосом спросила рыжая весталка.
— Да, — кивнула Пульхерия, — она согласилась и услышала вопрос, сформулированный так: ты, женщина, лишила человека жизни, потому что не могла жить с ним. Это был порочный, гибельный шаг, как ты осознала. Скажи теперь, что ты должна была сделать в подобной ситуации, чтобы сохранить совесть и достоинство? Женщина подумала и сказала, что должна была уйти от этого козла.