Ярвет Петр. Римская рулетка

Петр Ярвет, Игорь Чубаха
Римская рулетка

Пролог

   У лейтенанта Андрея Теменева не было с собой даже бланка протокола. Сегодня он был направлен на оперативную работу в модный ресторан-бар «Одер», где ему следовало отслеживать перемещения главаря тоталитарной секты, а по совместительству вожака нацистской группировки Анатолия Белостока (Беляша). Кстати, стоило бы еще разобраться, что делал Андрей Теменев в казино «Олимпик» не далее чем два часа назад, вместо того чтобы пить пиво в баре «Одер» в окружении бритоголовых юнцов.
   Вот полгода назад, да, его посылали в казино. Начальство сочло, что молодому сотруднику следует попрактиковаться и вжиться в атмосферу игрового бизнеса. Возможно, потом предстоит внедрение в одну из гембл-империй города. Прошла пара месяцев, и начальство спешно отозвало молодого сотрудника. Его отправили в трехнедельный отпуск, и где-то там наверху спорили из-за него. «Ну, сорвался пацан, — говорили одни, — на свои играл, в конце-то концов». — «А зачем нам этот, который сорвался на свои, а завтра и на чужие?» — мрачно долбил старорежимный полковник из отдела собственной безопасности, называющий контору не иначе как КГБ.
   Старорежимный полковник как в воду глядел. Андрей Теменев в трехнедельном отпуске уже играл на чужие. Он вышел из отпуска и, будучи направлен на оперативную работу, удивительно мало уделял внимания главарю тоталитарной секты Белостоку. Даже чувствуя за собой слежку недремлющего ока собственной безопасности, он по поводу и без повода посещал казино. Если бритоголовые шли смотреть футбол в «Вегас», там уже ждал их Андрей Теменев. Если шлюха, снятая бритоголовыми, садилась в «десятку» к рыночному торговцу и ехала с ним в «Неваду», Андрей Теменев ехал за ними и пристраивался за соседним столиком. Рапорты Андрея читали сначала с усмешкой, потом с неодобрением: теперь он действительно хорошо знал игровую индустрию, но совсем не с той стороны, с какой хотелось бы начальству. «Или — или! — рявкнул без обиняков суровый подполковник, заменив все возможные обиняки матюгами. — Или ты сотрудник — так тебя трижды тридцать раз налево, или ты убогий наркоман от рулетки, и к чему тогда нам твое дзюдо, твоя снайперская стрельба, твои — так их во все места — аналитические способности?!»
   Но Андрей совсем не был убогим игроманом. Он просто очень хотел отдать долги, и чем больше он хотел, тем больше предстояло отдавать. Он отыгрывался по мелочам и спускал по-крупному. Он изобретал методики и материл крупье, вписывая их в рапорта как распространителей синтетических наркотиков. Крупье откупались мелкими суммами и указывали на него бритоголовым юнцам, которых потом приходилось расшвыривать в темном переулке. Андрей увязал все глубже.

* * *

   Желтый кленовый лист, разлаписто прилепившийся снаружи к стеклопакету, красноречиво предвещал санитарному чиновнику Дмитрию Хромину худший день в его тридцатилетней жизни. Но Дмитрий Хромин не понял намека судьбы, а может, и не захотел.
   Чиновник расстегнул пуговицу отлично сшитого пиджака, способного скрадывать любые недостатки фигуры, откинулся на спинку кресла, обитого настоящим шелком и даже не распакованного еще из магазинного полиэтилена, и, глядя в чистейшее стекло белоснежного окна, с пластикового наличника которого еще не был содран строительный скотч, вздохнул счастливо и умиротворенно.
   Затем Дмитрий Васильевич Хромин высунул руку за окно, отлепил желтый лист от стекла и рассмотрел повнимательнее. Лист как лист. Ничуть не отличается от тех, что прилипали к окнам квартиры этажом ниже двадцать лет назад.
   Аккуратно ступая по только что отциклеванному и еще не покрытому лаком паркету, Хромин прошел по просторным светлым комнатам, наслаждаясь запахом свежего дерева, вышел в просторный светлый холл, где завтра повесят бра и установят домофон. Надо бы охрану посадить внизу — будочка из фанеры и милицейская форма для дворника, дорого, что ли?
   Когда Дмитрий Васильевич Хромин, заведующий отделом коммунальной гигиены Центрального района, подъехал к дому, где прошло его детство, покупать шестикомнатную квартиру на третьем этаже, он нарочно не поднялся на лифте. Не обращая внимания на астматическое дыхание упитанного риелтера, он прошествовал по лестнице мимо дверей «двушки», где обитал библиотечный регистратор Святослав Васильевич Хромин. Худшие опасения оправдались: около двери толпились даже не собутыльники, а какие-то подростки, бритые налысо, со злобными лицами. «Неужели Слава в тридцать два года нюхает клей?» — ужаснулся Дима, тайно надеявшийся, что за время разлуки братец обзаведется хоть самой плохонькой семьей. Но бритоголовые, в черных куртках, зыркнувшие на риелтера и с новой силой принявшиеся звонить в бывшую квартиру доцента Хромина, не тянули ни на детей, ни даже на племянников.
   Черт с ними.
   Здесь будет перепланировка. А эту ванну мы уберем отсюда на хрен. А джакузи? Не надо джакузи, мы люди простые, мы вышли из «двушки» на втором этаже. А стеклопакеты? Обязательно! Дмитрий Хромин слушал риелтера-астматика и приведенного им прораба-меланхолика и думал, что на ремонт уйдет вся наличность и, значит, свадьба отложится еще на полгода. Потому что Дмитрий Хромин не любил трогать банковский счет без особых причин.
   Впрочем, свадьбу, видимо, откладывать не придется.
   Маша как раз из тех, что хороша, да не наша. Нет, никаких предрассудков, скромный санитарный чиновник вполне может быть принят в доме вице-губернатора города Петербурга. Единственное требование — это полная финансовая самостоятельность. Дмитрий Хромин не сомневался, что его банковский счет, да что там, все три счета уже проверены по запросу из Смольного и произвели самое благоприятное ощущение. Но перед тем как получить руку, сердце и влияние папы златокудрой Марии, требовалось соблюсти минимальные приличия. Нормальная квартира и пристойный медовый месяц.
   Начали с квартиры. Маша приехала на второй день, одобрила район, планировку, подтвердила, что джакузи ни к чему, и согласилась потерпеть полгода. А там уж в Египет. Или Египет — это пошло? Или лучше в Таиланд?
   На этом размышления были прерваны. Входная дверь оказалась открыта, и на ее пороге стоял черноволосый молодой человек в мокром плаще.
   — Федеральная служба безопасности, — негромко сказал он.

* * *

   — Оружие, ценности, наркотические препараты? — Старший лейтенант Андрей Теменев произносил эти заученные слова, быстрыми шагами обходя квартиру. За его недолгую практику это был самый несложный обыск. Квартира не только пуста, она светится чистотой и пустотой. Словно говорит: смотрите, люди добрые, мне скрывать нечего, сколько в меня вбухано долларей, все мои!
   — Телефончик сотовый, можно полюбопытствовать?
   Дмитрий Хромин безвольно протянул Теменеву маленькую говорящую коробочку с голубым экраном. Чиновник сидел на единственном стуле на кухне, рядом с роскошной электроплитой, и его соломенные волосы уже прилипли ко лбу, придавая ему вид Иванушки-дурачка, мало того, Иванушки-неудачника. Хромин не ждал гостей, понял Теменев, но не удивился их появлению. Значит, поиски причин этого неудивления в пустой квартире сводятся к обыску карманов почтенного чиновника, особенно внутренних. Оперативное чутье — великая вещь!
   — Какую сумму денег имеем при себе?
   Пока Хромин собирался с ответом, Теменев листал последние вызовы, сделанные с мобильника. Вот неизвестная Маша с очень известной фамилией. Пять минут болтовни — это не деловой звонок, нет. Ах, аккуратный Дмитрий Васильевич, вы всегда записываете в телефон полные анкетные данные ваших абонентов. А что, если вашим абонентам не понравятся изменения в ваших анкетных данных?
   — …тысяч долларов, — пробормотал Хромин, невольно сглотнув конкретные числа.
   Но Теменеву было довольно и интонации:
   — Это ваши личные деньги, или они принадлежат кому-то другому? Погодите доставать! — приказал он, заметив, как рука чиновника полезла за отворот пиджака.
   — Это… это мои личные…
   — Это взятка, Дмитрий Васильевич, ведь так? — Теменев с удовольствием и очень уверенно обращался к собеседнику по имени-отчеству, как будто узнал их не пару минут назад, проверяя документы. — Это взятка, врученная вам коммерческим директором казино «Олимпик» не далее чем два часа назад. Я ведь не оформляю протокол, Дмитрий Васильевич, я не веду запись беседы. Давайте будем откровенны.

* * *

   — Давайте будем откровенны, Дмитрий Васильевич. У вас в кармане сейчас лежит толстая пачка бумажек зеленого цвета. Если сейчас посветить на ваши руки ультрафиолетом, кончики ваших пальцев станут светиться. А на каждой банкноте появится красивая фиолетовая надпись: «взятка».
   Чиновник Хромин глубоко вздохнул — свадьба откладывалась. Совсем не так он выглядел пару часов назад, когда хозяйской походкой вышел из внутренних помещений казино «Олимпик» и прошел по игровому залу, небрежно кивая угодливо суетящемуся рядом менеджеру. В прекрасно сшитом костюме, хилый — и оттого еще более уверенный в себе, некрасивый — и тем более обаятельный, с дурацкой желтой прядью на лбу.
   И оторвавшийся от созерцания катающегося по черно-красному колесу шарика Андрей Теменев отчетливо понял: это его шанс. Это интуиция, это везение. Это, в сумме с удостоверением, лежащим в кармане, выигрыш на зеро. Это деньги, которые за что-то там вручили этому сытому борову из власти другие сытые свиньи из криминального мира.
   — Санитарные нарушения, — прохрипел Хромин, — их можно закрыть тридцать три раза.
   — Вот видите, как просто говорить правду, — кривясь от собственного лицемерия, похвалил Теменев. И тут же почувствовал вдохновение — слова не нужно было придумывать, они рождались сами собой, естественно, как будто были правдой. — Именно поэтому я и здесь, Дмитрий Васильевич. Это ведь все не наша операция. Взяточников ловит УБЭП, им важно, чтобы у чиновников руки не светились под ультрафиолетом. А я, как вы понимаете, из другой организации.
   Он вновь сунул красную книжечку под нос Хромину. Тот повел глазами и слабо простонал что-то утвердительное.
   — Нас, Дмитрий Васильевич, интересует казино «Олимпик», которое можно закрыть не только за санитарные нарушения, уверяю вас. Поэтому я пришел прямо к вам, неофициально. Если вы согласны говорить со мной — хорошо. Если нет — что же, я звоню коллегам из УБЭП.
   Хромин кивнул, желтые волосы лезли ему на глаза, он убрал их, пригладил пальцами.
   — А… Деньги…
   Теменев не ожидал, что главный вопрос будет задан прямо сейчас. Пришлось импровизировать.
   — Деньги можете оставить при себе. Но прятать я вам их не советовал бы. Коллеги могут появиться, — он демонстративно поглядел на часы, — в самое неподходящее время. Впрочем, это уже ваше дело.
   Оба умолкли. Оба напряженно размышляли.
   — А… Может быть…
   — Давайте решим сразу, — перебил Андрей, — мы сотрудничаем с вами? — дождался кивка. — Ну, если так, то, в принципе, я могу оформить изъятие вещдока без упоминания вашей фамилии. Но учтите, прикрывать вас мы не намерены.
   На любом следовательском курсе вам расскажут, обучая ведению допросов, о могущественной силе бессмысленных фраз. Хромин вдумался в смысл, не смог понять, не осмелился переспросить и полез в карман. И вот тут Андрей Теменев допустил роковую ошибку. Он дружески улыбнулся и многозначительным тоном добавил:
   — Нехорошо заставлять волноваться дочку вице-мэра…
   Хотел таким образом дать понять: мы знаем куда больше, чем говорим. Хотел намекнуть: мы не враги, мы просто вытаскиваем вас из щекотливого положения. Поэтому сам не сразу въехал, отчего рука чиновника замерла за пазухой, а глаза глянули исподлобья.
   Хромин ничего не достал из внутреннего кармана. Он потянулся к телефону. К обычному телефону, стоящему, за неимением в кухне стола, прямо на метлахской плитке под ногами — пока шел ремонт, по аппарату звонили строители. Завтра его уберут и заменят агрегатом с факсом и дюжиной мобильных трубок.
   — Вы куда звоните, Дмитрий Васильевич? — спокойно осведомился Андрей, чувствуя горячую струйку пота, потекшую от шеи вниз, по позвоночнику. — Не нужно никуда звонить, Дмитрий Васильевич.
   Хромин набрал самый простой номер. Две цифры.
   Теменев вспомнил. Два месяца назад покушение на вице-мэра. Бензиновые разборки. Угрожали дочери.
   «Урод недоделанный!» — обозвал себя мысленно Андрей.
   — Алло, — дрожащим голосом произнес Хромин. — Ко мне только что пришел человек, называющий себя…
   Андрей Теменев наклонился и резким движением рванул аппарат в сторону. Оборвались оба шнура: к розетке и к трубке в руках Хромина. В тот же момент Дмитрий Васильевич Хромин трубку отшвырнул и, высоко, по-бабьи, взвизгнув, метнулся прочь из кухни в холл, к незакрытой входной двери.

* * *

   Святослав Васильевич Хромин сидел на кухонной табуретке, обхватив голову ладонями и закрыв уши. При этом голова его почти касалась лбом колен, борода щекотала лицо и руки, и вообще весь вид бывалого идеалиста заставлял усомниться в главенстве духовного величия над материальной непрухой. Стоило отодвинуть ладони от ушей, как из комнаты доносился голос Анатолия Белостока, по паспорту — Анатолия Беляша, а в пределах данной квартиры — Магистра Белого.
   — И смешается кровь отроковицы невинной из племени, враждебного расе арийской! — торжественно и нараспев повторяли за Магистром несколько надтреснутых молодых голосов. Затем слышалось чоканье, как будто в соседней комнате поминали кого-то или справляли свадьбу.
   Святослав Хромин притянул к себе стоящий прямо на грязном линолеуме телефон, поднял трубку и набрал простой номер из двух цифр. На второй Святослав задумался, не дал диску повернуться и нажал на рычаг аппарата.
   «Что я им скажу? Что у меня в квартире завелась тоталитарная секта? Как тараканы, что ли, сами?»
   С Анатолием Белостоком Хромин познакомился, как это ни смешно звучит, в парикмахерской. Не так просто, как кажется, подстричь бороду, если это не мальчишеский кустик, а настоящая православная борода. В непрекращающихся духовных исканиях между Бердяевым и Булгаковым Святослав как-то обнаружил парикмахерскую недалеко от Лавры, где на его глазах какой-то шустрый еврей равнял бороды жизнерадостным священникам, а в прейскуранте черным по белому значилось: «Бритье и стрижка бород и усов». Очередь оказалась совсем невелика, вернее, ее составлял один-единственный детина, пожалуй, ровесник Хромина, но не в пример внушительнее, хотя скорее материально, нежели духовно. Пятнистый, защитного цвета комбинезон на детине был застегнут наглухо, высоченные, похожие на сапоги черные ботинки и густая, нуждающаяся в очередной стрижке борода странно смотрелись при совершенно голом черепе.
   — Садись, папаша! — дружелюбно рявкнул лысый. — За мной будешь! — и поглядел испытующе, словно Хромин должен был его узнать и, как минимум, попросить автограф.
   Хромин сел в продавленное креслице.
   — Сам, что ли, из попов? — осведомился человек в комбинезоне. — Белосток! Бу знакомы!
   — Хромин. Историк, — коротко, не зная, как себя держать, пояснил Святослав.
   — Историк? — восхитился Белосток. — Это, что ли, из этих?…
   К «этим» собеседник отнес прошедших через приемную, переговариваясь, двух веселых батюшек. Один рассказывал про сбор подберезовиков в Дибунах, другой косился на Белостока, не замедлившего вскрикнуть:
   — Бог помощь вам, попики любезные! — после чего поднялся, хрустнув плечами, и, без малого не своротив макушкой притолоку, протопал в зал, откуда тут же загремело: — Ну, здравствуй, Мойша! Что же я в тебя такой влюбленный?!
   Надо было тогда же, и уйти, подумал Хромин. Ничего бы, походил денек с нестриженой бородой.
   — Тебе куда, историк? — взревело за левым плечом, когда Хромин вышел из парикмахерской причесанный, ухоженный и пахнущий одеколоном шустрого еврея. — Давай подвезу! Давно бы спалили цирюльню, да Мойшу люблю! Но странною любовью! — захохотал Белосток.
   Точно так же он хохотал на всех фотографиях в раздаваемой у Гостиного двора газетке «Арий». Иногда Белостока сажали в тюрьму, как соучредителя газетки, и тогда он продолжал хохотать — только с ее страниц. Но неизменно появлялся в реальности и хлопал по плечу в самое неподходящее время:
   — Историк! Расскажи про татаро-монголов!
   Дежурная шутка осточертела быстро. Святослав не хуже Белостока-Беляша знал, что не было никакого татаро-монгольского ига, придумано оно в позднейшие времена династией Романовых в угоду Европе, чтобы внушить наследникам великой некогда евразийской империи миф об отсталости и забитости Древней Руси. Но бритоголовый Анатолий шел дальше.
   — Русская нация синтетична! — кричал он, комкая рукав Хромина. — Когда крестоносцы пришли в северную Балту, они имели не военную, но мистическую цель! Они привели с собой половецких, то есть польских, наложниц, выполняя предначертание создать на берегах последнего моря новую расу. Сеть прибалтийских замков и монастырей защищала колыбель новой цивилизации! Здесь должны были найти свое чудесное завершение и слияние две древнейшие цивилизации: античная ромейская и ататюркская, достигшая высшего развития в империи царя Чингиза. Зороастр всю эту ботву называл северным Чудом — так возникла Чудь, истинная прародительница Руси, ничего общего не имеющая с хохляцким Киевом! Но ставленник шведов Александр предвидел будущее могущество нового народа. Изменив слову, данному наследникам царя Чингиза, он устроил бойню на Чудском озере и принудил православие стать игрушкой в руках католикосов! А эти серые попы молятся ему в своей часовне, памятники ставят!
   После нескольких подобных бесед в ресторане «Одер» Святослав Хромин перестал посещать парикмахерскую у Александро-Невской лавры, но было уже поздно. Каким-то образом Белосток раздобыл адрес и зачастил к нему, сначала один, а потом и с компанией. Хромина он представлял как «научного работника, разделяющего наши взгляды» и при каждом визите доставал из книжного шкафа увесистые тома, раскрывал, где попало, и хохотал громовым голосом:
   — Слепым нужно быть, чтобы не видеть границ империи: Карлс-Бад, Ашха-Бад, Улан-Батор! А все восходит к имени Батый, да и не к имени, конечно, а к древнему обращению «Батя»!
   С собой Беляш приводил подростков, особенно отличившихся в продаже газет. Белостока они тоже называли Батей. Иногда они появлялись исцарапанные, с разбитыми в кровь кулаками, хвастались друг перед другом продолговатыми синяками на теле, говорили: «Менты звереют». В такие дни Батя бывал с ними особенно ласков, рассказывал о чудесно устроенной древнебалтийской республике, где жил народ Чудь, или Людь. Мальчики высказывали собственные идеи, например о том, что не зря ставленников Рима называют Романовыми.
   — Историк! — кричал Батя. — Ты послушай, что этот сопляк сказал! У него в голове больше, чем во всей твоей науке!
   Подростки, однако же, на Хромина косились, и однажды один, мрачный и тонкоголосый, о чем-то мрачно нашептал на ухо Белостоку. Белосток поднял тяжелую, похожую на лопату пятерню и съездил адепта по затылку.
   — В моем штабе, — наставительно процитировал он одного немецкого маршала, — я сам решаю, кто еврей, а кто нет!
   Вскоре после этого инцидента начштаба обратился к Хромину конфиденциально, заявившись с утра, трезвым и серьезным:
   — Историк, мы вообще, зачем все делаем? — мрачно вопросил он. Поскольку Хромин молчал, Беляш уточнил: — Мы вообще газетки у метро продаем или об истории думаем?
   Историк ответил в том смысле, что, в общем-то, думает об истории.
   — Я тебя знаю, — продолжал Батя-Белосток-Беляш, — ты материалист, в тебе рацио много.
   Святослав Васильевич заикнулся было возразить, что он идеалист со стажем, немало за это пострадал, да и не еврей, если уж на то пошло, а, как он специально уточнял в свое время у папаши Василия Петровича, в малой степени грек, но не успел.
   — Ну и плевать я хотел на тебя. Пусть это будет обряд. Обычный, блин, обряд, как в ваших учебниках. Ты же, блин, историк, неужели ты против обряда, нормального русского обряда?
   — Я не против обряда, — ответил Хромин, с тоской чувствуя, что дело сводится к какому-то шабашу в его и без того многострадальной квартире.
   — Помнишь того сопляка? — повеселев, спросил Белосток, почесывая бороду. — Этот сопляк записался в ЭрЭнБэ. Не в ЭрЭнБ, заметь, а в ЭрЭнБэ!
   Мальчик действительно записался в Российскую национальную библиотеку, в просторечии Публичку, и вел себя по этому поводу так, как будто пробрался в архивы Госдепа США.
   — Они видели, что я бритый! — с жаром рассказывал лазутчик. — Видели, но только посмотрели косо, а что сказать-то? Ничего не сказали, записали.
   Уже через два дня на стол Белостока, вернее сказать, на стол Святослава Хромина, за которым писал свои патетические статьи Белосток, лег манускрипт. Документ был вырван отважным бритоголовым читателем из пыльных архивов национальной библиотеки и пожелтел настолько, что его едва удавалось прочесть под настольной лампой.
   — Ему лет двести! — восторгался юный пытливый ум. — А может, и триста!
 
   …Пятнадцать свечей из чистого пчелиного воска и столько же из воска серного. И был я там, и возвращался оттуда, и всякий раз луна была в едином знаке небесном, и час било тринадцатый, и жертва принесена была. Юноша непорочный принял на себя грех прелюбодеяния с отроковицею невинной из племени, враждебного народу святому, но не овладел ею, будучи лишен сознания. И смешалась кровь сына народа древнего с руками, меченными печатью неизгладимой золотом неправедным, и детищем народа древнейшего, страстью снедаемого чистою, не срамной, каких не знают твари Божия. И было то в канун дня сговора сильных мира сего, огнем вселенским владеющих. Но сирые духом и разумом убогие сдержать пытались обряд великий, древний, вечный. И лег мост огненный между былым и настоящим, а грядущее в тумане скрылось. И стал мир древний, изначальный…
 
   Вся эта белиберда, как отчетливо видел Хромин, была вырезана перочинным ножиком из скверно и аляповато напечатанного бульварного журнальчика начала двадцатого века, может быть даже «Нивы». Но Белосток даже не подумал задавать вопрос, имеет ли написанное смысл.
   — Историк, — медленно, вглядываясь в обрывок пожелтелой бумаги, спросил атаман, точь-в-точь тот профессор на филфаке, который принял на душу грех завалить юного Вячеслава, — народ древний и народ древнейший?
   — Чудь, — на опережение подсказал тонкоголосый пацан с мрачным взглядом.
   Белосток оглянулся так, словно хотел снова влепить подзатыльник, да серьезность момента не позволяла.
   — Чудь есть смешение двух ветвей арийской расы — тевтонцев с ататюрками, — нравоучительно объявил он. — Свечи мы достанем. Тевтонцы у нас есть. Историк, нам нужна ататюркская девственница.

* * *

   Когда Айшат было восемь лет, она влюбилась в русского солдата. Недалеко от их дома, на горе, за проволочной сеткой, была воинская часть. Дядя Салим вздыхал перед ужином и непременно говорил за вечерней молитвой: «Господи, когда враги наши уйдут…», а дальше перечислял множество богоугодных дел, которые предстоит совершить в этом благословенном будущем. Маленькая Айшат с детства знала, что на горе живут идолы зеленого цвета, которые бегают быстро, имеют цепкие руки и больше всего на свете мечтают о маленькой тавларской девочке, чтобы закопать ее под грудой камней. Иногда на улицах, натыкаясь на кучи строительного щебня, Айшат понимала, что еще одна тавларская девочка не убереглась. Но годы шли, девочка становилась старше, и ей уже хотелось взобраться на гору, поглядеть на таящийся там ужас.
   Идол стоял за проволочной сеткой, в руках у него был точно такой же карабин, как тот, что дядя Салим прятал за старыми ульями в подвале. У идола была совершенно гладкая голова и веселая улыбка.
   — А, черная! — радостно приветствовал он Айшат. — Ты чего хочешь, черная?
   Айшат знала это слово по-русски, и оно ей ужасно понравилось. Было здорово, что такой здоровенный и страшный идол с первого же взгляда оценил ее роскошные смоляные косы. Айшат засмеялась и убежала вниз по каменистому склону.
   Месяц прошел, пока дядя Салим уловил изменение настроения племянницы и проследил путь ее ежевечерних прогулок. За это время отношения юной тавларки с солдатом превратились в самые серьезные: она понимала уже три-четыре русских слова, а он, к ее огорчению, перестал называть ее «черной». Дядя Салим выслушал русские слова из уст племянницы и вздохнул особенно тяжело.
   — Он — мой друг! — вопила Айшат, когда ее запирали под замок.
   Месяц ее не выпускали даже на улицу, что для девочки в ее возрасте не только неприятно, но даже неприлично. Через месяц, ночью, дядя Салим вывел всю семью во двор и спрятал в погреб. На горе полыхали дощатые здания за проволочной сеткой.
   — Господи, если только наши враги дойдут до наших домов… — бормотал дядя Салим, выкапывая из-под старых ульев ручной пулемет и устанавливая его на крышу дома.
   Пулемет простоял на плоской крыше пару лет и надоел всем ужасно. Айшат перестала верить во врагов дяди Салима, как только обнаружила, что об идолах на горе он говорит теперь иначе:
   — Господи, с тех пор, как ушли наши друзья…
   Айшат было приятно, что ее круглоголового друга оценили-таки по достоинству, но руины на вершине горы постепенно зарастали кустарником, а дядя Салим вздыхал все отчаяннее.