Страница:
— И чего? — не понял Илюхин.
— А сейчас там у вас на Везувии больше половины — эти самые ниггеры!
Илюхин остановился, будто налетел на стену, и Саня с удовлетворением припомнил утверждение Феодора: «Вовремя заданный вопрос останавливает даже носорога. Но лишь на секунду».
— Значит, так надо! — взревел Илюхин, простирая руку и становясь похожим скорее на пифию, чем на гадалку. — Значит — исторический момент диктует стратегическую необходимость временных союзов! «Разделяй и властвуй», слыхал? Вот тебя купили эти носатые римляне! А Магистр прикупил негров! Как в футболе.
— В футболе. — Саня почувствовал почву под ногами, и почва эта оказалась не чем иным, как очередным наставлением Феодора: «Если на тебя прет идеология, немедленно придумывай свою, и попроще». — В футболе негров покупает «Спартак», «мясные», москвичи. И если вы с Магистром теперь мясные москвичи, то мне с вами говорить не о чем! Я честный «зенитчик»!
Сане ужасно не хотелось сегодня в полночь искать какое-то Сучье болото.
— Кто мясные?! — закричал Илюхин, сбитый столку и ведущий себя по отработанной схеме: засветили в чухальник — маши руками, пока в себя не придешь. — Что «Спартак»? «Спартак», по-твоему, не русская команда?
Крупный военнопленный ученый Фагорий как раз плелся мимо нога за ногу. Отчет у диктатора касательно негласного контроля над строительством казино «Олимпус» не обещал ничего хорошего или интересного. Осуществлять негласный контроль над Андреем Теменевым оказалось не по силам искушенному в механике и геометрии мужу, поскольку тот ни на секунду не прекращал понуканий и даже внесения поправок ко всем научным способам устройства увеселительного заведения.
Постройка старого Римского цирка прославила Тарквиния Гордого, затем пришел Квинт Фламиний и вписал себя в летописи, изукрасив Большой цирк, логично было бы предположить, что техническая сметка и выдумка должна запечатлеть теперь в анналах и скромное имя Фагория. Но нет. Беседуя с этим выскочкой, с этим молокососом, только что выслужившимся из деканов, охранников рынков, да и варваром, судя по всему, Фагорий никак не мог отделаться от непонятной робости. Управляющий казино лаялся, словно самый настоящий подрядчик, орущий на прораба, но почему-то казалось, что спорить с ним неправомерно, будто с человеком, обладающим высшим сакральным опытом, существом из другого, лучшего мира или, по крайней мере, из далекого будущего, знающего судьбы и собеседника, и страны, и всей цивилизации.
Каково было чувствовать Фагорию, в былые годы утопившему без выстрела чуть не весь римский флот посредством остроумных кунштюков, что у него язык не поворачивается ответить на заданный довольно-таки хамским тоном вопрос: «А знаешь ли ты, что такое команда?»
— Команда! — услышал Фагорий чей-то голос в толпе. — «Спартак» это команда!
Фагорий, движимый врожденной любознательностью, инстинктивно пробрался поближе. У лавки менялы стояли носилки с петухом на передке — сюда приехал почтенный Феодор. Вокруг же носилок носился отрок в небогатой, но добротной тоге, преследуемый оборванной полубезумной старухой:
— А в русской команде и игроки русские! Пусть они хоть из Зимбабве, они работают на Россию, и в высшем смысле, хотя и помимо своей генетической сущности, они за нас! И если на русском Везувии… Не смей ржать! Если на Везувии мы с Магистром, значит, мы заняли Везувий, значит, Везувий наш…
— Ну, если у вас там на Везувии «Спартак»… — крикнул Саня, заметив, что свинцовые дверцы лавки приоткрываются.
— Да, «Спартак»! Считай, подонок продажный, что на вашем поганом римском Везувии теперь русский «Спартак» — команда европейского класса! — крикнул вышедший из себя Алексей Илюхин, пускаясь наутек.
Фагорий не стал досматривать безобразную сцену. Ноги сами понесли его туда, куда он шел. Теперь ему будет, что сказать диктатору…
Одна улица, другая, третья… Маршрут, запавший в мышечную память. Кивок дежурному центуриону, длинная лестница, порождающая тщеславные мысли, ибо технологическая идея прижималки для ковров предложена не кем иным… Дверь, открывающаяся теперь автоматически и с приятным перезвоном: «Богоподобный!»
Фагорий был приятно удивлен собственными ощущениями, ведь последние пятнадцать лет он входил сюда преимущественно с понурой головой, хотя и наполненной ценными и новаторскими идеями. Испрашивать субсидирования научных исследований, о, эта вечная епитимья интеллектуалов, добившихся благосклонности властей! Их не сжигают на кострах, но, честное слово, порой хочется скорее питаться саранчой в пустыне аравийской, чем выслушивать брюзжание фондодержателя: «А зачем это вам унция золота? А чего это вы брали-брали хризолиты, а тут вам, вишь, рубины подавай. А вы уверены, что философский камень откроете к третьему кварталу?»
Сейчас Фагорий вошел в приемную властителя с гордо поднятой головой. И не сразу заметил, что бассейн и все другие рабочие места пустуют. Только на золоченой скамеечке у лазуритовой стены терпеливо, как и всегда, сидел советник по безопасности.
Фагорий сразу ссутулил плечи. За время его нахождения в великом Городе Внутринний Делл был уже третьим советником в данной должности, но именно он прилагал в конце каждых календ резную печать к решению об отсрочке отправки пленника, именуемого Фагорием, на галеры. И пусть для прочих эта процедура стала уже пустой формальностью, но самого ученого никогда не покидало видение молодой поросли, взошедшей на руинах родного Карфагена. Римляне, помнил он, слов на ветер не кидают.
— Вале. Диктатор просил подождать, — радушно приветствовал чиновник ученого, привставая и кивая на одну из занавесок, откуда, если прислушаться, слышалась беседа на повышенных тонах. Кто-то там взрыдывал голосом неприятным, зеленоватым на слух. В ответ ему гудел ровный бас:
— Ну кто, кто тебя опять обидел? Оскорбил? Ну, хорошо, ладно. Вот почему это никого больше не оскорбляют, а ты, как выйдешь в Город, так сразу…
Внутринний Делл красноречиво задрал брови и развел руками. В одной из них содержался погнутый бронзовый меч.
— Вот ты, Фагорий, человек сведущий, по капле воды можешь рассказать, что за рыба в море плавает, и чем она завтракала, и кто ее поймает… Во всяком случае, так о тебе говорят, — прервал Делл молитвенные прикладывания рук к сердцу собеседника. — Давай посмотрим, что ты скажешь об оружии, которое погнуло эту полосу металла? Только механику. Без лирики.
Фагорий взял изувеченный меч, взвесил на руке, вглядываясь в выщербину на металле и одновременно невольно прислушиваясь к голосу повелителя Римской империи, рокотавшего с неумолимым спокойствием из-за занавески:
— Нет, Плющ, я тебя как раз очень люблю. Но пойми ты, это Рим, понимаешь, я правлю Римской империей, сильнейшим государством мира. И я не могу распинать на столбах всякого, кто на тебя косо посмотрит, Плющ, тем более перспективных молодых специалистов…
— Ну что же, — проговорил Фагорий, навскидку прикинув импульс, мощность, вращательный момент и массу и соотнеся все это с площадью соударения. — Оружие необычное. Что-то вроде тяжелого копья с очень тонким и острым жалом. Выбоина не более ногтя мизинца, а масса, ударившаяся о меч, изрядна. Возможно, молот с приделанным зубилом…
— Тогда взгляни на это, — предложил Внутринний, протягивая пробитый металлический нагрудник.
Фагорий пожал, было плечами, но затем перевернул доспех, увидел выходное отверстие на спине и сразу замолк. В образовавшейся паузе отодвинулась занавеска, и появился Лулла. Лицо у него было угрюмое и озабоченное. Он покрутил апоплексической шеей и, увидев посетителей, нахмурился еще больше:
— Сейчас, минуту еще, хорошо? У меня там, знаете… мысли о благе отечества не складываются.
Посетители понимающе кивнули. Лулла подошел к пиршественному столику, взял одну из сердоликовых чаш, выплеснул остатки вина и, наполнив ее холодной водой из бассейна, вернулся за занавеску. Там сразу зазвякали о край чаши чьи-то зубы, а голос Луллы загудел:
— Нет, это не потому. Здесь Рим, понимаешь, Плющ? Здесь никого не волнует, что ты со мной спишь и зарегистрирован наш брак или нет. Здесь так принято, понимаешь? Не будь здесь так принято, я бы давно женился на Пульхерии и… Ну, что опять не слава богу?
— Это странно, — честно признался Фагорий, стараясь не обращать внимания на звон бьющейся посуды. — Два отверстия практически не отличаются по диаметру, следовательно, бедняга, носивший этот нагрудник, был буквально проткнут насквозь чем-то вроде шила. Но таких копий не бывает, это физически нерационально, я не могу представить орудие, которое проделало эти повреждения.
— А если я его тебе покажу? — спокойно спросил советник по безопасности. И, достав из складки плаща предмет не более майского жука, вложил своей длинной рукой в ладонь ученого нетяжелый камушек.
— Это кусок свинца, — сообщил Фагорий, прикинув плотность.
— И, тем не менее, это орудие убийства.
— Это Рим! — заорал Лулла за занавеской. — Здесь были рабы, есть рабы и будут рабы. Чего тебе не хватает? Свободы? Денег? Кормлю я тебя плохо? Иди поищи, кто тебя получше накормит!
— Нет, я не могу поверить, — проговорил Фагорий медленно. — Энергия соударения, если учесть сопротивление поврежденного материала, колоссальна. И если постулировать, что повреждения нанесены вот этим, то скорость его должна быть не менее четырехсот локтей в секунду.
— А это теоретически невозможно? — невозмутимо уточнил Делл. — Ты, как ученый, утверждаешь, что нельзя развить такую скорость?
— Вовсе нет, клянусь Юпитером Статором, — позволил себе покровительственно улыбнуться Фагорий, — дай мне нужную точку опоры, Внутринний, и я переверну даже земную твердь. Но устройство, которое смогло бы придать, скажем, арбалетной стреле такую скорость посредством блоков и рычагов, было бы колоссальным, не арбалет, а целая осадная башня, скажем так.
Тут беседу пришлось прервать. Ничего не стало слышно из-за крика диктатора:
— Что значит неравноправие? У нас нормально относятся к рабам, Плющ, просто не надо припираться ко мне посредине рабочего дня, да еще истерики закатывать!
Лулла вышел очень сердитый и сразу спросил:
— Ну?
— Богоподобный! — начал Фагорий, но Лулла, как оказалось, обращался не к нему.
— Мы остановились на фразе, — закидывая одну длинную ногу на другую, для чего потребовалось подобрать тогу, сказал советник. — «В то время как внешние враги продолжают угрожать безопасности государства, а наглые мятежники, окопавшиеся на Везувии под предводительством безымянного самозванца…»
— Вот именно! — воскликнул Фагорий. — С тем як тебе и пришел…
Лулла повернулся к гению, сейчас особенно напоминая разозленного кабана:
— Я потом послушаю про раковины для стока мочи, которыми ты вознамерился украсить веселый дом, где моих личных посланцев смешивают с грязью. А сейчас позволь мне дописать важный государственный документ, касающийся мятежа…
— Но почему безымянный-то?! — не сдавался ученый. — Почему так упорно вы именуете вождя восставших рабов безымянным?
— Да потому что он себя не назвал! — заорал Лулла. — Если верить ланистам, совсем дикий был, только рычал-рычал, а потом, глядь — уже вождь. Мы сперва и впрямь грешили на Эномая, по голове стукнутого, но потом собрали сведения…
— Не стоят ничего ваши сведения! — с торжеством, в котором сквозило злорадство карфагенянина, плененного двадцать лет назад, изрек Фагорий. — Потому что сейчас уже даже уличные гадалки знают его имя. Я собственными ушами слышал только что: на Везувии находится Спартак!
По другую сторону ленточки стояли трое. Слева — сохраняющий скорбно-значительное выражение на лице Святослав Хромин с толстыми стопками загадочно поблескивающих игровых фишек в руках. О фишках вспомнили в последний момент, их пришлось вырезать из листового серебра и выпилить из перламутровых раковин в последнюю ночь, но Андрей настаивал, что потенциальным клиентам надо сразу же наглядно показать товар лицом. Это будет маркетологически грамотно.
«Маркетологически!» — усмехался Хромин-старший, сожалея, что в тоге нет карманов. С правой стороны лестницы стоял сам Андрей Теменев, весь в малиновом, с большими ножницами в руках. Это были самые маленькие, нашедшиеся в мастерских римских портных, но для перерезания торжественной ленточки перед входом они все равно смотрелись устрашающе.
В центре стояла Айшат, одетая в деловой костюм, каблуки на шпильках и с большим желтым бантом в волосах — Феодор принес две ленты, а на лестницу повесили только одну — не пропадать же добру. С точки зрения Хромина троица напоминала двух унылых дядь, приведших в школу разбитную первоклассницу, Андрей же вспоминал крокодила, Чебурашку и пластмассовую куклу Галю на открытии Дома дружбы.
— Друзья! — тоненьким голоском, каким обычно маленькие девочки говорят в хриплый микрофон на сентябрьской линейке: «Мой просторный светлый класс, ты опять встречаешь нас», начала Айшат. — Что наша жизнь? Игра!
Интеллектуалы, которых в надежде узнать, что же такое настоящие развлечения, набилось в портик немало, одобрительно зашумели и тут же вступили в дискуссии, образуя кружки. Одни утверждали, что высказывание восходит к сентенции Платона «Весь мир — театр», другие настаивали, что это видоизмененное учение Эпикура.
— Тихо! Внимание! — рявкнул Андрей.
Стало тихо, только ползал по ступеням Хромин, Подбирая рассыпавшиеся фишки.
— Так давайте играть! — не смущаясь, продолжала Айшат. — Это не важно, стар ты или млад, мужчина или женщина, какого цвета твоя кожа, жили в этом Городе пять поколений твоих предков или ты вчера приехал на местный вокзал. — («Вот этого не надо бы, — подумал Андрей, услышав двусмысленные смешки присутствующих плебеев и зубовный скрежет патрициев, — а впрочем, фигня, с пивом потянет»). — Если любовь лучше войны, то игра и неизвестность — улыбнется ли судьба или отвернется бесстрастно — в любом случае лучше предопределенности фатума. Итак, как сказал ваш великий поэт Жан Богдасаров…
— Где ты таких поэтов откапываешь? — не утерпев, изумился Теменев вполголоса.
— Бросьте кости на грязный стол… — с еще более лучезарной улыбкой начала Айшат.
Андрей вспомнил анекдот времен хрущевской оттепели про старушку, поразившую милиционера вопросом: «Как кинуть кости с Бороды на Лысину», что означало на хипповском жаргоне всего лишь, как пройти с проспекта Маркса на улицу Ленина. Но, поглядев на и без того отвисшие челюсти над ремнями классических подшлемников, решил не добивать аудиторию.
Быстрыми взмахами ножниц Теменев разрезал ленточку и вручил один лоскут седобородому Сальварию, прославившемуся обороной некоего утеса на Адриатике, имевшей место лет сорок назад, а другой — безусому Квинту Сексту Септу Принтринию, не успевшему прославиться еще ничем, кроме пропусков занятий по риторике по причине юношеского похмелья. Затем, подхватив этих достойных граждан под локотки, лейтенант ФСБ повел их вверх по игривой лесенке. Айшат, шатаясь на непривычно высоких каблуках, выступала впереди, читая вслух драму «Маскарад» Лермонтова. Следом поднималась по ступеням, гремя перевязями и шурша тогами, звеня кошельками и колыхая перья, элита Вечного города: сплошь мужчины.
— Правила поведения, — скучным административным голосом вещал Андрей, уповая на акустику помещения, — очень просты: на пол не плевать, мечами находящихся в комнате не пронзать, с завтрашнего дня оружие оставляем внизу в портике, сегодня ладно уж, ради праздника. Кто сказал «стибрят»? Там будут хитроумно сконструированные достославным Фагорием железные ящики. Кроме того, не надо подговаривать знакомых стрелять из лука через окна игрового зала. Окон там нет, а нарушающих правила будем удалять. Кто нахамит крупье, получит в морду. Что такое крупье? А вот эта девушка — моя сводная внучатая сестра и племянница нашего дорогого хозяина. Не гетера, обращаю внимание. И вообще, никакой галереи для женщин тут нет и не будет. Будем устраивать специальные женские дни для ваших уважаемых матрон. Я не понимаю, кто-то недоволен? Недовольные лица обоего пола будут выполнять общественно-полезную работу, на выбор: уборка территории или стриптиз. Что это такое? А вот задавайте побольше вопросов, быстро узнаете, что такое стриптиз.
Толпа жаждущих развлечений зашла в зал с фавном на потолке. Там царил полумрак, оттененный бархатными портьерами на глухих проемах, где от греха подальше прятались скульптурные изображения животных, вызывающие фаллические ассоциации, — утащить эти каменные глыбы Андрею и Святославу оказалось не под силу. Посредине загадочно Поблескивали полировкой бронзовых кругов и лакировкой сандаловых крестовин несколько рулеток, вделанных в игровые столы, по которым, словно географические карты неведомых земель, расстилались выделанные шкуры с нанесенной красной и черной красками разметкой.
От обилия диковинных арабских цифр у честного римлянина рябило в глазах, поневоле вспоминались слухи о каббалистах, тайно поклоняющихся Гермесу Трисмегисту. Зато взгляд отдыхал на четких обозначениях дюжин: I, II, III. Клетки «зеро» упрямый Фагорий все-таки выкрасил сусальным золотом, а черно-красные дуги венчали столы, словно траурные штандарты на похоронах беспорочной юности Римской империи, не знавшей азарта, кроме петушиных боев. Но больше всего привлекали взор крутящиеся круги с лунками, застывшие до поры в неподвижности.
Андрей со звоном хлопнул несколько раз в ладоши:
— Так! Посмотрели все сюда! Эй, однорукий товарищ слева, чего ищем на потолке? М-да… Сейчас, в первый и последний раз, наш благородный хозяин раздаст фишки бесплатно, и мы попробуем сыграть. По одному! По одному подходим, четыре фишки в руки берем! Граждане, не создавайте суеты! У всех есть? Очень хорошо. Теперь берем каждый по одной перламутровой фишечке и кладем на этот стол. На любую клетку, кто куда хочет. И на дюжины можно, и на чет-нечет. Вот, какой-то умный человек положил непонятно куда, то ли «три», то ли «восемнадцать». Очень хорошо, пусть лежит. Кому я давал ленточку? Вот вы, уважаемый, вращайте барабан, а ты, мальчик, кидай шарик. Стоп! Не как ядро толкают, а тихонечко, вот сюда. Поехали?
Расположенные по кругу разноцветные цифры вертелись в одну сторону, а шарик, как и положено, катился по боковине в другую, но вот он исчерпал на трение-качение часть кинетической энергии кругового движения, сменил ускорение на центростремительное, скатился на тисненую кожу и, подпрыгнув пару раз, застрял на мгновение в лунке, в другой, перекувырнулся на третью, да так и остался там в ожидании, когда множество устремленных на него глаз сможет разобрать написанную рядом цифру.
— Четырнадцать, — прошептал полузадавленный в толпе юноша с бледным лицом и посыпанными пеплом кудрями. Со времени неудавшегося выступления на Форуме поэт Юлий трижды пытался принять настой цикуты, и трижды здоровые инстинкты вкупе с рвотным рефлексом мешали ему пойти по сомнительному пути Сократа. — Это я поставил на четырнадцать.
— Четырнадцать-четная-красная! — звонко и радостно выкрикнула Айшат и потянулась к столу изящно сработанной из древесины граба мухобойкой, с трудом найденной на рынке.
Не успели патриции с плебеями опомниться, как она этой импровизированной лопаткой отгребла фишки в четыре стороны, причем большая их часть подъехала к дрожащим рукам Юлия.
— Вот, собственно, и все! — учительским тоном изрек Теменев. — Ставившие на четырнадцать, чет, красное и вторую дюжину — заберите выигрыш. Остальные — обломитесь. В смысле, посыпьте головы пеплом, возблагодарите кесаря, Юпитера, нашего доброго хозяина и попытайте счастья еще раз.
После секундной паузы послышался голос седобородого Сальвария, ставившего в прошедшей игре на вторую дюжину.
— А ну-ка! — проговорил он с хитрецой и двинул стопку фишек на черное.
И тут прорвало. Почтенные горожане с горячностью, пропорциональной индивидуальной сообразительности, двинулись к столам, подсовывая фишки, складывая их стопками, передвигая в мучительном раздумье по клеточкам, уже инстинктивно ожидая неслыханного до сих пор возгласа Айшат: «Ставок больше нет». Самые проницательные, провидя возможность остаться без фишек, уже поглядывали на Святослава Хромина, который потихоньку отступал к обтянутой пузырем будке, где предусмотрительно был вывешен прейскурант. И в этот момент, посреди этой радостной, если не сказать праздничной, суеты, напоминающей момент пуска поезда со свежеоткрытой станции метро, Андрея потянули за рукав:
— Вас там спрашивают.
— Продолжай без меня, — шепнул Теменев Айшат. — Заклинит барабан или выпадет зеро — кричи, я рядом.
Он сбежал по лестнице, прыгая через две ступени и соображая на бегу, кто это припозднился. Должно быть, Феодор пришел глянуть на совместный проект, а то и Фагорий дал волю честолюбию. «Только бы не Плющ, настроения для мордобоя нет совершенно». И вообще, нужен штат: секьюрити, фейс-контроль, вордроб-менеджер. Да и крупье можно подучить из молодежи, не одной же Айшатке пахать. Бывают моменты, когда девушке…
Андрей добежал до основания лестницы и вдруг остановился, вцепившись в перила. Внизу стоял и приветливо улыбался ему типичный римлянин — желтоволосый, полноватый, в белоснежной тоге и с сапфиром на безымянном пальце. Дмитрий Васильевич Хромин.
Глава 9
— А сейчас там у вас на Везувии больше половины — эти самые ниггеры!
Илюхин остановился, будто налетел на стену, и Саня с удовлетворением припомнил утверждение Феодора: «Вовремя заданный вопрос останавливает даже носорога. Но лишь на секунду».
— Значит, так надо! — взревел Илюхин, простирая руку и становясь похожим скорее на пифию, чем на гадалку. — Значит — исторический момент диктует стратегическую необходимость временных союзов! «Разделяй и властвуй», слыхал? Вот тебя купили эти носатые римляне! А Магистр прикупил негров! Как в футболе.
— В футболе. — Саня почувствовал почву под ногами, и почва эта оказалась не чем иным, как очередным наставлением Феодора: «Если на тебя прет идеология, немедленно придумывай свою, и попроще». — В футболе негров покупает «Спартак», «мясные», москвичи. И если вы с Магистром теперь мясные москвичи, то мне с вами говорить не о чем! Я честный «зенитчик»!
Сане ужасно не хотелось сегодня в полночь искать какое-то Сучье болото.
— Кто мясные?! — закричал Илюхин, сбитый столку и ведущий себя по отработанной схеме: засветили в чухальник — маши руками, пока в себя не придешь. — Что «Спартак»? «Спартак», по-твоему, не русская команда?
Крупный военнопленный ученый Фагорий как раз плелся мимо нога за ногу. Отчет у диктатора касательно негласного контроля над строительством казино «Олимпус» не обещал ничего хорошего или интересного. Осуществлять негласный контроль над Андреем Теменевым оказалось не по силам искушенному в механике и геометрии мужу, поскольку тот ни на секунду не прекращал понуканий и даже внесения поправок ко всем научным способам устройства увеселительного заведения.
Постройка старого Римского цирка прославила Тарквиния Гордого, затем пришел Квинт Фламиний и вписал себя в летописи, изукрасив Большой цирк, логично было бы предположить, что техническая сметка и выдумка должна запечатлеть теперь в анналах и скромное имя Фагория. Но нет. Беседуя с этим выскочкой, с этим молокососом, только что выслужившимся из деканов, охранников рынков, да и варваром, судя по всему, Фагорий никак не мог отделаться от непонятной робости. Управляющий казино лаялся, словно самый настоящий подрядчик, орущий на прораба, но почему-то казалось, что спорить с ним неправомерно, будто с человеком, обладающим высшим сакральным опытом, существом из другого, лучшего мира или, по крайней мере, из далекого будущего, знающего судьбы и собеседника, и страны, и всей цивилизации.
Каково было чувствовать Фагорию, в былые годы утопившему без выстрела чуть не весь римский флот посредством остроумных кунштюков, что у него язык не поворачивается ответить на заданный довольно-таки хамским тоном вопрос: «А знаешь ли ты, что такое команда?»
— Команда! — услышал Фагорий чей-то голос в толпе. — «Спартак» это команда!
Фагорий, движимый врожденной любознательностью, инстинктивно пробрался поближе. У лавки менялы стояли носилки с петухом на передке — сюда приехал почтенный Феодор. Вокруг же носилок носился отрок в небогатой, но добротной тоге, преследуемый оборванной полубезумной старухой:
— А в русской команде и игроки русские! Пусть они хоть из Зимбабве, они работают на Россию, и в высшем смысле, хотя и помимо своей генетической сущности, они за нас! И если на русском Везувии… Не смей ржать! Если на Везувии мы с Магистром, значит, мы заняли Везувий, значит, Везувий наш…
— Ну, если у вас там на Везувии «Спартак»… — крикнул Саня, заметив, что свинцовые дверцы лавки приоткрываются.
— Да, «Спартак»! Считай, подонок продажный, что на вашем поганом римском Везувии теперь русский «Спартак» — команда европейского класса! — крикнул вышедший из себя Алексей Илюхин, пускаясь наутек.
Фагорий не стал досматривать безобразную сцену. Ноги сами понесли его туда, куда он шел. Теперь ему будет, что сказать диктатору…
Одна улица, другая, третья… Маршрут, запавший в мышечную память. Кивок дежурному центуриону, длинная лестница, порождающая тщеславные мысли, ибо технологическая идея прижималки для ковров предложена не кем иным… Дверь, открывающаяся теперь автоматически и с приятным перезвоном: «Богоподобный!»
Фагорий был приятно удивлен собственными ощущениями, ведь последние пятнадцать лет он входил сюда преимущественно с понурой головой, хотя и наполненной ценными и новаторскими идеями. Испрашивать субсидирования научных исследований, о, эта вечная епитимья интеллектуалов, добившихся благосклонности властей! Их не сжигают на кострах, но, честное слово, порой хочется скорее питаться саранчой в пустыне аравийской, чем выслушивать брюзжание фондодержателя: «А зачем это вам унция золота? А чего это вы брали-брали хризолиты, а тут вам, вишь, рубины подавай. А вы уверены, что философский камень откроете к третьему кварталу?»
Сейчас Фагорий вошел в приемную властителя с гордо поднятой головой. И не сразу заметил, что бассейн и все другие рабочие места пустуют. Только на золоченой скамеечке у лазуритовой стены терпеливо, как и всегда, сидел советник по безопасности.
Фагорий сразу ссутулил плечи. За время его нахождения в великом Городе Внутринний Делл был уже третьим советником в данной должности, но именно он прилагал в конце каждых календ резную печать к решению об отсрочке отправки пленника, именуемого Фагорием, на галеры. И пусть для прочих эта процедура стала уже пустой формальностью, но самого ученого никогда не покидало видение молодой поросли, взошедшей на руинах родного Карфагена. Римляне, помнил он, слов на ветер не кидают.
— Вале. Диктатор просил подождать, — радушно приветствовал чиновник ученого, привставая и кивая на одну из занавесок, откуда, если прислушаться, слышалась беседа на повышенных тонах. Кто-то там взрыдывал голосом неприятным, зеленоватым на слух. В ответ ему гудел ровный бас:
— Ну кто, кто тебя опять обидел? Оскорбил? Ну, хорошо, ладно. Вот почему это никого больше не оскорбляют, а ты, как выйдешь в Город, так сразу…
Внутринний Делл красноречиво задрал брови и развел руками. В одной из них содержался погнутый бронзовый меч.
— Вот ты, Фагорий, человек сведущий, по капле воды можешь рассказать, что за рыба в море плавает, и чем она завтракала, и кто ее поймает… Во всяком случае, так о тебе говорят, — прервал Делл молитвенные прикладывания рук к сердцу собеседника. — Давай посмотрим, что ты скажешь об оружии, которое погнуло эту полосу металла? Только механику. Без лирики.
Фагорий взял изувеченный меч, взвесил на руке, вглядываясь в выщербину на металле и одновременно невольно прислушиваясь к голосу повелителя Римской империи, рокотавшего с неумолимым спокойствием из-за занавески:
— Нет, Плющ, я тебя как раз очень люблю. Но пойми ты, это Рим, понимаешь, я правлю Римской империей, сильнейшим государством мира. И я не могу распинать на столбах всякого, кто на тебя косо посмотрит, Плющ, тем более перспективных молодых специалистов…
— Ну что же, — проговорил Фагорий, навскидку прикинув импульс, мощность, вращательный момент и массу и соотнеся все это с площадью соударения. — Оружие необычное. Что-то вроде тяжелого копья с очень тонким и острым жалом. Выбоина не более ногтя мизинца, а масса, ударившаяся о меч, изрядна. Возможно, молот с приделанным зубилом…
— Тогда взгляни на это, — предложил Внутринний, протягивая пробитый металлический нагрудник.
Фагорий пожал, было плечами, но затем перевернул доспех, увидел выходное отверстие на спине и сразу замолк. В образовавшейся паузе отодвинулась занавеска, и появился Лулла. Лицо у него было угрюмое и озабоченное. Он покрутил апоплексической шеей и, увидев посетителей, нахмурился еще больше:
— Сейчас, минуту еще, хорошо? У меня там, знаете… мысли о благе отечества не складываются.
Посетители понимающе кивнули. Лулла подошел к пиршественному столику, взял одну из сердоликовых чаш, выплеснул остатки вина и, наполнив ее холодной водой из бассейна, вернулся за занавеску. Там сразу зазвякали о край чаши чьи-то зубы, а голос Луллы загудел:
— Нет, это не потому. Здесь Рим, понимаешь, Плющ? Здесь никого не волнует, что ты со мной спишь и зарегистрирован наш брак или нет. Здесь так принято, понимаешь? Не будь здесь так принято, я бы давно женился на Пульхерии и… Ну, что опять не слава богу?
— Это странно, — честно признался Фагорий, стараясь не обращать внимания на звон бьющейся посуды. — Два отверстия практически не отличаются по диаметру, следовательно, бедняга, носивший этот нагрудник, был буквально проткнут насквозь чем-то вроде шила. Но таких копий не бывает, это физически нерационально, я не могу представить орудие, которое проделало эти повреждения.
— А если я его тебе покажу? — спокойно спросил советник по безопасности. И, достав из складки плаща предмет не более майского жука, вложил своей длинной рукой в ладонь ученого нетяжелый камушек.
— Это кусок свинца, — сообщил Фагорий, прикинув плотность.
— И, тем не менее, это орудие убийства.
— Это Рим! — заорал Лулла за занавеской. — Здесь были рабы, есть рабы и будут рабы. Чего тебе не хватает? Свободы? Денег? Кормлю я тебя плохо? Иди поищи, кто тебя получше накормит!
— Нет, я не могу поверить, — проговорил Фагорий медленно. — Энергия соударения, если учесть сопротивление поврежденного материала, колоссальна. И если постулировать, что повреждения нанесены вот этим, то скорость его должна быть не менее четырехсот локтей в секунду.
— А это теоретически невозможно? — невозмутимо уточнил Делл. — Ты, как ученый, утверждаешь, что нельзя развить такую скорость?
— Вовсе нет, клянусь Юпитером Статором, — позволил себе покровительственно улыбнуться Фагорий, — дай мне нужную точку опоры, Внутринний, и я переверну даже земную твердь. Но устройство, которое смогло бы придать, скажем, арбалетной стреле такую скорость посредством блоков и рычагов, было бы колоссальным, не арбалет, а целая осадная башня, скажем так.
Тут беседу пришлось прервать. Ничего не стало слышно из-за крика диктатора:
— Что значит неравноправие? У нас нормально относятся к рабам, Плющ, просто не надо припираться ко мне посредине рабочего дня, да еще истерики закатывать!
Лулла вышел очень сердитый и сразу спросил:
— Ну?
— Богоподобный! — начал Фагорий, но Лулла, как оказалось, обращался не к нему.
— Мы остановились на фразе, — закидывая одну длинную ногу на другую, для чего потребовалось подобрать тогу, сказал советник. — «В то время как внешние враги продолжают угрожать безопасности государства, а наглые мятежники, окопавшиеся на Везувии под предводительством безымянного самозванца…»
— Вот именно! — воскликнул Фагорий. — С тем як тебе и пришел…
Лулла повернулся к гению, сейчас особенно напоминая разозленного кабана:
— Я потом послушаю про раковины для стока мочи, которыми ты вознамерился украсить веселый дом, где моих личных посланцев смешивают с грязью. А сейчас позволь мне дописать важный государственный документ, касающийся мятежа…
— Но почему безымянный-то?! — не сдавался ученый. — Почему так упорно вы именуете вождя восставших рабов безымянным?
— Да потому что он себя не назвал! — заорал Лулла. — Если верить ланистам, совсем дикий был, только рычал-рычал, а потом, глядь — уже вождь. Мы сперва и впрямь грешили на Эномая, по голове стукнутого, но потом собрали сведения…
— Не стоят ничего ваши сведения! — с торжеством, в котором сквозило злорадство карфагенянина, плененного двадцать лет назад, изрек Фагорий. — Потому что сейчас уже даже уличные гадалки знают его имя. Я собственными ушами слышал только что: на Везувии находится Спартак!
* * *
Совокупляющиеся леопарды сияли в узорчатых перилах, начищенные мелом. Между ними от одного леопардьего хвоста к другому была протянута яркая лента из личных запасов богача Феодора. В портике толпились жаждущие неведомых удовольствий горожане: от маститых старцев до безбородых юношей, переводящих дыхание в нерешительности и поминутно оглядывающихся — не дать ли деру из этого гнезда порока. Но удирать было некуда, сзади теснились плечом к плечу достойные мужи и отцы города.По другую сторону ленточки стояли трое. Слева — сохраняющий скорбно-значительное выражение на лице Святослав Хромин с толстыми стопками загадочно поблескивающих игровых фишек в руках. О фишках вспомнили в последний момент, их пришлось вырезать из листового серебра и выпилить из перламутровых раковин в последнюю ночь, но Андрей настаивал, что потенциальным клиентам надо сразу же наглядно показать товар лицом. Это будет маркетологически грамотно.
«Маркетологически!» — усмехался Хромин-старший, сожалея, что в тоге нет карманов. С правой стороны лестницы стоял сам Андрей Теменев, весь в малиновом, с большими ножницами в руках. Это были самые маленькие, нашедшиеся в мастерских римских портных, но для перерезания торжественной ленточки перед входом они все равно смотрелись устрашающе.
В центре стояла Айшат, одетая в деловой костюм, каблуки на шпильках и с большим желтым бантом в волосах — Феодор принес две ленты, а на лестницу повесили только одну — не пропадать же добру. С точки зрения Хромина троица напоминала двух унылых дядь, приведших в школу разбитную первоклассницу, Андрей же вспоминал крокодила, Чебурашку и пластмассовую куклу Галю на открытии Дома дружбы.
— Друзья! — тоненьким голоском, каким обычно маленькие девочки говорят в хриплый микрофон на сентябрьской линейке: «Мой просторный светлый класс, ты опять встречаешь нас», начала Айшат. — Что наша жизнь? Игра!
Интеллектуалы, которых в надежде узнать, что же такое настоящие развлечения, набилось в портик немало, одобрительно зашумели и тут же вступили в дискуссии, образуя кружки. Одни утверждали, что высказывание восходит к сентенции Платона «Весь мир — театр», другие настаивали, что это видоизмененное учение Эпикура.
— Тихо! Внимание! — рявкнул Андрей.
Стало тихо, только ползал по ступеням Хромин, Подбирая рассыпавшиеся фишки.
— Так давайте играть! — не смущаясь, продолжала Айшат. — Это не важно, стар ты или млад, мужчина или женщина, какого цвета твоя кожа, жили в этом Городе пять поколений твоих предков или ты вчера приехал на местный вокзал. — («Вот этого не надо бы, — подумал Андрей, услышав двусмысленные смешки присутствующих плебеев и зубовный скрежет патрициев, — а впрочем, фигня, с пивом потянет»). — Если любовь лучше войны, то игра и неизвестность — улыбнется ли судьба или отвернется бесстрастно — в любом случае лучше предопределенности фатума. Итак, как сказал ваш великий поэт Жан Богдасаров…
— Где ты таких поэтов откапываешь? — не утерпев, изумился Теменев вполголоса.
Почему карты? — зашипел, поднимаясь с четверенек, Хромин. — Какие еще карты? Тут еще Таро не изобрели, а ты про карты…
Бросьте карты на грязный стол,
Залитый дешевым вином:
Повезет вам на этот раз -
Повезет и во всем остальном!
— Бросьте кости на грязный стол… — с еще более лучезарной улыбкой начала Айшат.
Андрей вспомнил анекдот времен хрущевской оттепели про старушку, поразившую милиционера вопросом: «Как кинуть кости с Бороды на Лысину», что означало на хипповском жаргоне всего лишь, как пройти с проспекта Маркса на улицу Ленина. Но, поглядев на и без того отвисшие челюсти над ремнями классических подшлемников, решил не добивать аудиторию.
Быстрыми взмахами ножниц Теменев разрезал ленточку и вручил один лоскут седобородому Сальварию, прославившемуся обороной некоего утеса на Адриатике, имевшей место лет сорок назад, а другой — безусому Квинту Сексту Септу Принтринию, не успевшему прославиться еще ничем, кроме пропусков занятий по риторике по причине юношеского похмелья. Затем, подхватив этих достойных граждан под локотки, лейтенант ФСБ повел их вверх по игривой лесенке. Айшат, шатаясь на непривычно высоких каблуках, выступала впереди, читая вслух драму «Маскарад» Лермонтова. Следом поднималась по ступеням, гремя перевязями и шурша тогами, звеня кошельками и колыхая перья, элита Вечного города: сплошь мужчины.
— Правила поведения, — скучным административным голосом вещал Андрей, уповая на акустику помещения, — очень просты: на пол не плевать, мечами находящихся в комнате не пронзать, с завтрашнего дня оружие оставляем внизу в портике, сегодня ладно уж, ради праздника. Кто сказал «стибрят»? Там будут хитроумно сконструированные достославным Фагорием железные ящики. Кроме того, не надо подговаривать знакомых стрелять из лука через окна игрового зала. Окон там нет, а нарушающих правила будем удалять. Кто нахамит крупье, получит в морду. Что такое крупье? А вот эта девушка — моя сводная внучатая сестра и племянница нашего дорогого хозяина. Не гетера, обращаю внимание. И вообще, никакой галереи для женщин тут нет и не будет. Будем устраивать специальные женские дни для ваших уважаемых матрон. Я не понимаю, кто-то недоволен? Недовольные лица обоего пола будут выполнять общественно-полезную работу, на выбор: уборка территории или стриптиз. Что это такое? А вот задавайте побольше вопросов, быстро узнаете, что такое стриптиз.
Толпа жаждущих развлечений зашла в зал с фавном на потолке. Там царил полумрак, оттененный бархатными портьерами на глухих проемах, где от греха подальше прятались скульптурные изображения животных, вызывающие фаллические ассоциации, — утащить эти каменные глыбы Андрею и Святославу оказалось не под силу. Посредине загадочно Поблескивали полировкой бронзовых кругов и лакировкой сандаловых крестовин несколько рулеток, вделанных в игровые столы, по которым, словно географические карты неведомых земель, расстилались выделанные шкуры с нанесенной красной и черной красками разметкой.
От обилия диковинных арабских цифр у честного римлянина рябило в глазах, поневоле вспоминались слухи о каббалистах, тайно поклоняющихся Гермесу Трисмегисту. Зато взгляд отдыхал на четких обозначениях дюжин: I, II, III. Клетки «зеро» упрямый Фагорий все-таки выкрасил сусальным золотом, а черно-красные дуги венчали столы, словно траурные штандарты на похоронах беспорочной юности Римской империи, не знавшей азарта, кроме петушиных боев. Но больше всего привлекали взор крутящиеся круги с лунками, застывшие до поры в неподвижности.
Андрей со звоном хлопнул несколько раз в ладоши:
— Так! Посмотрели все сюда! Эй, однорукий товарищ слева, чего ищем на потолке? М-да… Сейчас, в первый и последний раз, наш благородный хозяин раздаст фишки бесплатно, и мы попробуем сыграть. По одному! По одному подходим, четыре фишки в руки берем! Граждане, не создавайте суеты! У всех есть? Очень хорошо. Теперь берем каждый по одной перламутровой фишечке и кладем на этот стол. На любую клетку, кто куда хочет. И на дюжины можно, и на чет-нечет. Вот, какой-то умный человек положил непонятно куда, то ли «три», то ли «восемнадцать». Очень хорошо, пусть лежит. Кому я давал ленточку? Вот вы, уважаемый, вращайте барабан, а ты, мальчик, кидай шарик. Стоп! Не как ядро толкают, а тихонечко, вот сюда. Поехали?
Расположенные по кругу разноцветные цифры вертелись в одну сторону, а шарик, как и положено, катился по боковине в другую, но вот он исчерпал на трение-качение часть кинетической энергии кругового движения, сменил ускорение на центростремительное, скатился на тисненую кожу и, подпрыгнув пару раз, застрял на мгновение в лунке, в другой, перекувырнулся на третью, да так и остался там в ожидании, когда множество устремленных на него глаз сможет разобрать написанную рядом цифру.
— Четырнадцать, — прошептал полузадавленный в толпе юноша с бледным лицом и посыпанными пеплом кудрями. Со времени неудавшегося выступления на Форуме поэт Юлий трижды пытался принять настой цикуты, и трижды здоровые инстинкты вкупе с рвотным рефлексом мешали ему пойти по сомнительному пути Сократа. — Это я поставил на четырнадцать.
— Четырнадцать-четная-красная! — звонко и радостно выкрикнула Айшат и потянулась к столу изящно сработанной из древесины граба мухобойкой, с трудом найденной на рынке.
Не успели патриции с плебеями опомниться, как она этой импровизированной лопаткой отгребла фишки в четыре стороны, причем большая их часть подъехала к дрожащим рукам Юлия.
— Вот, собственно, и все! — учительским тоном изрек Теменев. — Ставившие на четырнадцать, чет, красное и вторую дюжину — заберите выигрыш. Остальные — обломитесь. В смысле, посыпьте головы пеплом, возблагодарите кесаря, Юпитера, нашего доброго хозяина и попытайте счастья еще раз.
После секундной паузы послышался голос седобородого Сальвария, ставившего в прошедшей игре на вторую дюжину.
— А ну-ка! — проговорил он с хитрецой и двинул стопку фишек на черное.
И тут прорвало. Почтенные горожане с горячностью, пропорциональной индивидуальной сообразительности, двинулись к столам, подсовывая фишки, складывая их стопками, передвигая в мучительном раздумье по клеточкам, уже инстинктивно ожидая неслыханного до сих пор возгласа Айшат: «Ставок больше нет». Самые проницательные, провидя возможность остаться без фишек, уже поглядывали на Святослава Хромина, который потихоньку отступал к обтянутой пузырем будке, где предусмотрительно был вывешен прейскурант. И в этот момент, посреди этой радостной, если не сказать праздничной, суеты, напоминающей момент пуска поезда со свежеоткрытой станции метро, Андрея потянули за рукав:
— Вас там спрашивают.
— Продолжай без меня, — шепнул Теменев Айшат. — Заклинит барабан или выпадет зеро — кричи, я рядом.
Он сбежал по лестнице, прыгая через две ступени и соображая на бегу, кто это припозднился. Должно быть, Феодор пришел глянуть на совместный проект, а то и Фагорий дал волю честолюбию. «Только бы не Плющ, настроения для мордобоя нет совершенно». И вообще, нужен штат: секьюрити, фейс-контроль, вордроб-менеджер. Да и крупье можно подучить из молодежи, не одной же Айшатке пахать. Бывают моменты, когда девушке…
Андрей добежал до основания лестницы и вдруг остановился, вцепившись в перила. Внизу стоял и приветливо улыбался ему типичный римлянин — желтоволосый, полноватый, в белоснежной тоге и с сапфиром на безымянном пальце. Дмитрий Васильевич Хромин.
Глава 9
REQUIESCAT IN PACE[25]
Стройный белокурый мальчик держал указку из слоновой кости с таким важным видом, будто целые классы нерадивых сверстников выстроились сейчас перед ним в надежде овладеть непростым искусством устного счета. В данный момент костяная палочка золоченым наконечником-стрелкой утыкалась в римскую цифру X, изображенную по старинке — как две растопыренные пятерни, нацеленные вверх и вниз. Всего на выдолбленном из цельного куска прозрачного кварца цилиндре была ровно дюжина делений, и мальчик упорно скользил по подвижной подставке медленно вверх, постепенно перебирая все цифры от одного до двенадцати. Затем стремительно падал вниз, когда вода, переполнившая резервуар с поплавком, достигнув верхней точки в резервуаре, сдвигала затвор и стремительно изливалась в потайную канализационную решетку.
Самого мальчика Фагорий выточил из белого кремня, загубив несколько закаленных в молоке дикой козы резцов. Подарок великому диктатору делался в значительной степени с учетом сексуальной ориентации последнего, поэтому мальчику следовало быть милым, изящным и анатомически достоверным. Но Лулла, едва взглянув на удивительные водяные часы, махнул рукой: «В общественную пользу». А ведь это не заурядная клепсидра — конусообразная лохань, из которой, словно из дырявого ведра, сочится по капельке вода и к которой приставлен специальный раб, чтобы каждые четверть часа заливать бадьей воду, подобно тому как в станционном буфете глухая уборщица, не без опасности для жизни посетителей, опрокидывает над кофеваркой мятую кастрюлю с бежевой жидкостью, называемой кофием, но сваренной из цикория.
Нет, водяные часы, созданные карфагенским гением, были уникальны. Вода, поступавшая по специальному желобу от специально протянутого к зданию акведука, наполняла их доверху, при помощи системы поплавков отпирала затвор и сбрасывала показания счетчика при переполнении буферного резервуара.
Впервые в истории хрупкая материя подсчета времени оказалась в надежных руках автомата, все, что требовалось от потребителя, это подвести к дому акведук. И что же? И ничего, удивительная автоматическая клепсидра украшает теперь холл казино, потому что нелепо было бы отдать ее в какой-нибудь суд, где даже в уложении значится: На заключительное слово обвиняемого — не более двух клепсидр (то есть получаса). Инерция мышления — жуткая вещь. В буферный резервуар упала еще одна капля из желоба, мальчик поднялся на считанные миллиметры выше и, если бы не был сделан из кремня и стали, смог бы увидеть двух людей, застывших друг напротив друга у подножья парадной лестницы казино так неподвижно, будто сами были частями сложного механизма. Но вот стоявший внизу приятно улыбнулся и, подмигнув дружески, проговорил вполголоса, но внушительно:
— Федеральная служба безопасности. Оружие, ценности, наркотические препараты прошу сдать добровольно.
Андрей переступил с ноги на ногу и сглотнул, почувствовав, как язык обдирает горло. Дмитрий Васильевич Хромин улыбался и был явно не прочь пошутить.
— Большая честь, — пробормотал Андрей, кашлянул, чтобы прочистить горло и восстановить контроль над языком. — Большая честь для нашей скромной забегаловки принимать у себя одного из знатнейших политиков Рима, без пяти минут сенатора и без шести минут главного санитарного врача.
Самого мальчика Фагорий выточил из белого кремня, загубив несколько закаленных в молоке дикой козы резцов. Подарок великому диктатору делался в значительной степени с учетом сексуальной ориентации последнего, поэтому мальчику следовало быть милым, изящным и анатомически достоверным. Но Лулла, едва взглянув на удивительные водяные часы, махнул рукой: «В общественную пользу». А ведь это не заурядная клепсидра — конусообразная лохань, из которой, словно из дырявого ведра, сочится по капельке вода и к которой приставлен специальный раб, чтобы каждые четверть часа заливать бадьей воду, подобно тому как в станционном буфете глухая уборщица, не без опасности для жизни посетителей, опрокидывает над кофеваркой мятую кастрюлю с бежевой жидкостью, называемой кофием, но сваренной из цикория.
Нет, водяные часы, созданные карфагенским гением, были уникальны. Вода, поступавшая по специальному желобу от специально протянутого к зданию акведука, наполняла их доверху, при помощи системы поплавков отпирала затвор и сбрасывала показания счетчика при переполнении буферного резервуара.
Впервые в истории хрупкая материя подсчета времени оказалась в надежных руках автомата, все, что требовалось от потребителя, это подвести к дому акведук. И что же? И ничего, удивительная автоматическая клепсидра украшает теперь холл казино, потому что нелепо было бы отдать ее в какой-нибудь суд, где даже в уложении значится: На заключительное слово обвиняемого — не более двух клепсидр (то есть получаса). Инерция мышления — жуткая вещь. В буферный резервуар упала еще одна капля из желоба, мальчик поднялся на считанные миллиметры выше и, если бы не был сделан из кремня и стали, смог бы увидеть двух людей, застывших друг напротив друга у подножья парадной лестницы казино так неподвижно, будто сами были частями сложного механизма. Но вот стоявший внизу приятно улыбнулся и, подмигнув дружески, проговорил вполголоса, но внушительно:
— Федеральная служба безопасности. Оружие, ценности, наркотические препараты прошу сдать добровольно.
Андрей переступил с ноги на ногу и сглотнул, почувствовав, как язык обдирает горло. Дмитрий Васильевич Хромин улыбался и был явно не прочь пошутить.
— Большая честь, — пробормотал Андрей, кашлянул, чтобы прочистить горло и восстановить контроль над языком. — Большая честь для нашей скромной забегаловки принимать у себя одного из знатнейших политиков Рима, без пяти минут сенатора и без шести минут главного санитарного врача.